Пирс для влюбленных

Ты самая любимая

Т е т я Л ю б а.

А к с ю ш а.

О т е ц.

М а т ь.

Действие происходит в ноябре 1941 года.

Комната, которая еще недавно была уютной. Теперь обеденный стол отодвинут в сторону и почетное место занимает железная печка-времянка, ее голенастая труба выведена в окно, и на нем, по морозным узорам и накрест приклеенным бумажным полоскам, растекаются черные струйки. Налево — входная дверь, направо — белые двустворчатые двери. Есть еще шкаф и письменный дамский столик, но все это отодвинуто в охваченную сумерками глубину. Возле времянки сидит т е т я Л ю б а, читает газету, подбрасывая в огонь щепки. На голове у нее полумужская шляпа, на плечи наброшен пуховый серый платок, большие ноги обуты в высокие фетровые боты. Возле тети Любы стоит на стуле потертый саквояж. У окна — А к с ю ш а, в накинутом коротком узковатом пальтишке, в мальчиковых полуботинках.

А к с ю ш а (барабанит по стеклу пальцами, напевает). «Москва моя, страна моя, никем не-по-бе-ди-мая…».

Т е т я Л ю б а. Ну и ну. Что за газеты теперь стали! (Читает.)

(Пожав плечами.) Не газета, а… сборник стихов.

А к с ю ш а (напевает, не оборачиваясь). «Москва моя, ты самая любимая…».

Т е т я Л ю б а. Море поэзии в тот момент, когда немцы под Кубинкой… Ты помнишь, мы в Кубинке снимали дачу? Тебе было полгодика!

Аксюша напевает чуть слышно, без слов.

Т е т я Л ю б а. Аксюша, не пой так, пожалуйста, это у тебя нервное. (Вздохнула.) Я видела на рынке, как один мужчина менял хлеб на водку. Хлеб! И еще ходят слухи, что у нас не хватает танков.

А к с ю ш а (с досадой). Ну где же это мама?!

Т е т я Л ю б а. Я бы с огромной охотой повидала сегодня твоего отца. Архитектор роет окопы… В этом есть тоже нечто забавное…

А к с ю ш а. В этом нет ничего забавного!

Т е т я Л ю б а (подняв брови). Меня удивляет твой тон. Мне кажется, что это забавно. Надеюсь, что там не слишком сильно стреляют.

А к с ю ш а (с тоской). Хоть бы мама скорее пришла!

Т е т я Л ю б а. А знаешь, Аксюша, чем взрослый отличается от ребенка? Разумной терпеливостью. Тебе надо постепенно себя к этому подготавливать. Сегодня тебе исполняется восемнадцать лет, а это значит, что всего лишь года через два ты станешь взрослой. Именно в этом возрасте я порвала с семьей и поступила на Бестужевские курсы.

А к с ю ш а. Уже скоро одиннадцать. Вы останетесь у нас ночевать?

Т е т я Л ю б а. Очевидно. Я взяла с собой хлеб и сахар. Твой день рождения я всегда праздную с вами, не вижу никаких причин, чтобы отменить эту традицию.

А к с ю ш а (резко). Мне очень жаль, но никакого праздника не будет.

Тетя Люба выпрямляется. Газета вздрагивает в ее руке.

(Взглянув на нее, неловко.) Без папы…

Т е т я Л ю б а. Бедная девочка, ты волнуешься. Восемнадцать лет… Я понимаю, хотелось бы танцевать в белом платье, а не глотать дым от этой вот буржуйки. (Небрежно указывает на печку.) Кстати, чем вы топите?

А к с ю ш а. Пока что кухонным столом и старым буфетом.

Т е т я Л ю б а. Знаешь, потом можно будет разобрать сараи во дворе. (Улыбнувшись.) Я помню, как в восемнадцатом году мы по ночам ломали заборы… у купца Епишникова был отличный крепкий забор. Как видишь, у меня есть опыт, Аксюша. (Меланхолично.) Какие были светлые времена… Мы ели капустные котлеты и читали вслух «Материализм и эмпириокритицизм»…

А к с ю ш а. «Были»! Почему это «были»?

Т е т я Л ю б а. А потому что у каждого есть в жизни молодость, и это самое лучшее время. Доживешь до моих лет и тоже будешь говорить «были». Про эту вот буржуйку и про… оду: «Огнем и мечом их палить и рубить».

Пауза.

А к с ю ш а. Ну где же мама?

Т е т я Л ю б а. Надеюсь, что она успеет до одиннадцати.

А к с ю ш а (с досадой). Ох, тетя Люба!

Т е т я Л ю б а. Ну что «тетя Люба»! Я всегда говорила Мите, что у твоей мамы легкий характер. У вас вода не замерзла?

А к с ю ш а. Нет, мы кран не закрываем.

Т е т я Л ю б а. Давай поставим чайник.

А к с ю ш а. Почему легкий характер?

Т е т я Л ю б а. Это не требует объяснения. Просто — легкий характер. И слабое здоровье.

А к с ю ш а. Слабое? У мамы?

Т е т я Л ю б а. А вот это я сказала именно для тебя. Ее легкий и живой характер не позволяет заметить, какая она хрупкая.

А к с ю ш а (неуверенно). Ничего подобного!

Т е т я Л ю б а. Ну вот начинается. Опять меня никто не слушает. Что за семейка! И в такие времена, когда немцы чуть ли не в Сходне, а газеты печатают много стихов.

А к с ю ш а. Тетя Люба, перестаньте говорить про газеты. Я не разрешаю! Они поддерживают моральный дух, и в этом нет ничего забавного!

Т е т я Л ю б а. Детка, если я вижу в жизни забавное, мне этого никто не может разрешить или запретить. Я просто вижу — и все.

А к с ю ш а (не слушая). Когда весь народ, весь, как один…

Т е т я Л ю б а. А в Сходне мы тоже снимали дачу. Помнишь?

А к с ю ш а. И эти слухи, которые вы повторяете…

Т е т я Л ю б а. Ну хорошо! Ты меня убедила.

А к с ю ш а. Неужели я тоже когда-нибудь сделаюсь старой и желчной… (Отворачивается.)

Т е т я Л ю б а (поникнув, глядит в огонь). На даче в Сходне у нас была дворняга — Дружок… Я отдавала ему косточки из супа… Дело кончилось тем, что Дружок принес нам шестерых щенят… (Взглянув на спину Аксюши.) Помнишь?

А к с ю ш а. Нет.

Т е т я Л ю б а. Ох, этот переходный возраст!

А к с ю ш а (в голосе решимость). Тетя Люба, я бы хотела, чтобы сегодня вы не оставались ночевать. Пожалуйста, не сердитесь.

Т е т я Л ю б а. Душа моя, ничего не выйдет. Я останусь.

Маленькая пауза.

Я взяла с собой хлеб и сахар. В восемнадцатом году мы тоже ходили в гости со своим хлебом. И никто никого не прогонял. Ты себе не представляешь, какие это были замечательные времена! (Помолчав.) Почему ты хочешь, чтобы я ушла?

А к с ю ш а (делая над собой усилие). Здесь чаще бомбят. В вашем районе спокойнее.

Т е т я Л ю б а. Я стара, чтобы бояться бомбежек. И глуховата — очень кстати. И я была на фронте. Для меня уже нет ничего нового.

А к с ю ш а (с тоской). А мамы все нет.

Т е т я Л ю б а. Терпение, Аксюша, терпение… Я тоже волнуюсь, но не показываю вида.

А к с ю ш а (сморщившись). Ой, тетя Люба! Невозможно все время разговаривать! Давайте лучше читайте и… (Машет рукой.) Раз вы решили остаться.

Т е т я Л ю б а (улыбается снисходительно). Какое ты еще дитя, Аксюша. Это результат воспитания под стеклянным колпаком. И я тоже тебя баловала. Это был наш, так сказать, семейный психоз.

Аксюша резко подходит к шкафу, открывает дверцу и скрывается за ней, как бы разглядывая содержимое полок.

В свое время я говорила об этом с Митей. Нехорошо, когда в семье один ребенок. Но твой отец архитектор, и не только по профессии. Каждый его проект — для него своего рода дитя. Помнишь, как он нервничал, когда в каком-то там его здании гранит заменили мрамором? «Версаль!— кричал.— Княжеская купальня!» Я умирала со смеху. А когда построили, оказалось, что вместо строгости и простоты — ни дать ни взять дом купца Епишникова. Твой отец, Аксюша, как-то все видит заранее… Может быть, в этом и заключается талант.

Аксюша захлопывает дверцу шкафа и начинает рыться в ящиках письменного стола.

(Задумчиво.) Впрочем, этот «Версаль» теперь разбомбили. У Мити есть возможность, когда здание будут восстанавливать после войны, настоять на граните. (Вдруг.) Аксюша, я думаю, что вам лучше было бы эвакуироваться.

Пауза. Слышно только, как Аксюша роется в столе.

Что ты там ищешь, Аксюша? Впрочем, это смешной вопрос. Я просто говорю, что вы, очевидно, эвакуируетесь, как только Митя, то есть твой папа, вернется. Это самое разумное.

Аксюша с треском захлопывает ящик стола, вытаскивает несколько тетрадок и быстро бросает их в печку.

Что ты делаешь?!

А к с ю ш а (сердито). Это мои дневники.

Т е т я Л ю б а (молниеносно выхватывает тетрадки, старательно топчет тлеющие искры). Что за кисейные жесты!

А к с ю ш а. Отдайте, тетя Люба!

Т е т я Л ю б а. Глупости! Ты что, Чарской начиталась? Стыдись, ты ведь комсомолка!

А к с ю ш а. Тетя Люба, отдайте сейчас же!

Т е т я Л ю б а. Я не хочу с тобой разговаривать! Ни слова больше! (Прячет дневники в саквояж.)

А к с ю ш а (медленно, гневно). Тетя Люба, я не хочу, чтобы, со мной так поступали.

Т е т я Л ю б а (твердо). Получишь после войны.

Пауза. Аксюша отворачивается к окну. Плечи ее вздрагивают, похоже, что она плачет.

Ты же знаешь,— я ни за что не стану читать. В нашей семье… уважают друг друга. Я понимаю, что невозможно все забрать с собой. Я сохраню твои дневники, Аксюша…

Пауза.

(Ласково.) Деточка, ну не сердись. Ты потом меня простишь… Когда узнаешь, какое значение в жизни человека имеет прошлое…

А к с ю ш а (не оборачиваясь). Ну ладно, тетя Люба… Я вам сейчас скажу. Все равно уж…

Т е т я Л ю б а (обрадованно). Скажи, скажи. То поешь, то плачешь… Эх, мне тоже было восемнадцать. Совсем недавно. И… наши молодые люди тоже уходили на фронт.

Слышится какой-то шум.

А к с ю ш а (оборачивается). Мама! Наконец-то!

Дверь распахивается, входит человек лет сорока, лицо заросло бородой, темное пальто помято и запачкано, через плечо сумка с противогазом и тощий рюкзак. Это о т е ц.

Т е т я Л ю б а (встает). Митя!.. (Растерянно.) Вот кстати…

О т е ц (засмеявшись). Еще бы, тетя Люба!

А к с ю ш а (бросившись к нему). Папа! (Обхватывает его, прижимается.)

О т е ц (чуть отведя голову назад). Эй-эй-эй, Пузырь…

А к с ю ш а (глухо). Папа, папа…

О т е ц. Ну подожди, Пузырик, подожди…

Т е т я Л ю б а. Боже мой, Митя, брось этот рюкзак и этот ужасный противогаз. Не думаю, чтобы в ближайшие полчаса объявили химическую тревогу. (Берет чайник.) Аксюша, я давно говорила, что надо поставить чай. Но в этом доме никто меня не слушает. (Выходит.)

О т е ц (неуклюже проводит ладонью по волосам Аксюши). Ведь ты, плутовка, знала, что я постараюсь приехать в твой день. Ну скажи мне хотя бы «здравствуй».

А к с ю ш а (отпуская отца). Здравствуй, папа.

О т е ц. Теперь скажи мне, где мама?

А к с ю ш а. Пошла в магазин. Теперь такие очереди… Она должна вот-вот вернуться.

О т е ц. Как ты думаешь, я бы мог пойти ей навстречу?

А к с ю ш а. Папа, как мне это не пришло в голову?! Пойдем вместе. (Быстро накидывает платок.) Или нет, ты лучше отдохни.

О т е ц (кладет на пол рюкзак). Вместе, вместе.

Идут к дверям.

Т е т я Л ю б а (входит с чайником). Мне кажется, или вы…

А к с ю ш а. Мы идем встречать маму.

Т е т я Л ю б а (быстро загораживает дверь). Подождите, подождите, товарищи. Что такое? Как это — встречать? Куда встречать?

О т е ц. Мы пойдем к магазину.

Т е т я Л ю б а (решительно). Вы никуда не пойдете. Я вас не отпускаю.

А к с ю ш а. Папа, я уже больше не могу…

Т е т я Л ю б а. Дети, я хочу, чтобы вы рассуждали, пользуясь законами элементарной логики.

О т е ц. Мы ее встретим — это вполне логично.

Т е т я Л ю б а. «А» — вы можете разминуться в переулках, «б» — если она в магазине, вас все равно туда не впустят без очереди, «в» — если бы она хотела, чтобы ее встретили, она сказала бы Аксюше.

О т е ц. «Г» — она просто не предполагала, что я сегодня приеду.

Т е т я Л ю б а. Ты думаешь, Митя, что она забыла о дне рождения вашего единственного ребенка? Она все предполагала. Ручаюсь. Я думаю, именно поэтому она и пошла туда!

О т е ц (быстро). Куда?

А к с ю ш а (нетерпеливо). Да в магазин! Сказала, что будут что-то давать!

О т е ц. А, черт возьми, неужели нужно было обязательно сегодня…

Т е т я Л ю б а. Митя, позволь тебе напомнить один факт: когда после объявления войны люди бросились в магазины, ты не разрешил своей жене закупить ни лишнего килограмма крупы, ни пачки соли, ни пакетика конфет!

О т е ц. Ну и что же? У меня существует определенный взгляд на вещи, и он останется неизменным, пока существую я сам.

Т е т я Л ю б а. Ну конечно. Другие могли запасаться, а мы — зубы на полку.

А к с ю ш а. Тетя Люба! Перестаньте!

О т е ц. Тихо, Пузырь. Не надо кричать, не надо волноваться. Тетя Люба… куда пошла Агния?

Т е т я Л ю б а. В сущности, я могла бы ничего этого не говорить. (Идет к печке и ставит чайник.) Я просто считаю, что было бы разумнее, если бы ты, Митя, почистился, помылся, мы бы накрыли стол и ждали ее здесь. По крайней мере так будет скорее. Но в этом доме, повторяю, никто меня не слушает.

О т е ц (подходит к ней, целует в щеку). В этом доме, тетя Люба, вам подчиняются беспрекословно.

Т е т я Л ю б а (отвернувшись). Я все-таки твоя единственная родная тетка.

А к с ю ш а. Папа…

Т е т я Л ю б а. Принеси отцу таз!

Отец, обернувшись, заговорщицки подмигивает Аксюше, глазами показывает на дверь. А к с ю ш а, махнув рукой, выходит.

О т е ц. Тетя Люба, в чем дело?

Т е т я Л ю б а. Появилось новое выражение: «Все нормально». (Вздохнув.) Меня удивляют только газеты.

О т е ц. Да, в газетах пока веселого мало.

Т е т я Л ю б а. Гм… Я бы этого не сказала.

О т е ц (скрыв улыбку). Я знаю, что у вас определенный взгляд на вещи.

Т е т я Л ю б а. Митя, ты вернулся совсем?

О т е ц. Нет.

Т е т я Л ю б а. Поедешь еще?

О т е ц. Нет. Скажите мне, Агния действительно…

Т е т я Л ю б а (решительно). Вам нужно срочно эвакуироваться.

О т е ц. А?

Т е т я Л ю б а (понизив голос). Вспомни тысяча восемьсот двенадцатый год.

О т е ц (улыбнувшись). Ну, мы до этого не допустим.

Т е т я Л ю б а. «Мы»?! (Конфиденциально.) Митя, я знаю, что делается на фронте. Все знаю.

О т е ц (превращая разговор в шутку). Я так и понял.

Т е т я Л ю б а. Митя, не будем ни о чем говорить при девочке, сегодня ее день рождения, и пусть он пройдет весело. Но завтра мы все обсудим серьезно.

О т е ц (задумчиво). Завтра…

Т е т я Л ю б а. Да. Вы не имеете права рисковать ее жизнью. Ведь ей еще только восемнадцать…

А к с ю ш а (вносит таз). Папа, мойся. А я все-таки пойду. Удивляюсь, как мне не пришло в голову раньше.

Т е т я Л ю б а. А тебе не пришло в голову, что именины не могут быть без именинницы? Не говоря уж о том, что твой отец месяц рыл окопы и строил укрепления и теперь нужно за ним немного поухаживать. Давай полотенце!

Аксюша достает полотенце, держит перед отцом. В ее позе нетерпение. Отец снимает пальто, начинает умываться. Тетя Люба смотрит на них секунду, затем подходит к буфету, достает и расставляет чашки на столе.

А к с ю ш а (очень тихо). Папа… мне нужно с тобой поговорить. Это замечательно, что ты все-таки приехал.

О т е ц (стряхивая с рук воду, выпрямляясь). А как же иначе? В жизни есть вещи, которые… важнее войны.

А к с ю ш а. Нет, папа. Важнее войны сейчас нет ничего.

О т е ц. Что-что? Ну-ка, давай полотенце.

А к с ю ш а. Именно об этом я и должна… я и хочу поговорить. То есть…

О т е ц. Подожди, Пузырь. Я вытираю уши. Ничего не слышу. (Отдает Аксюше полотенце.) Что ты сказала?

А к с ю ш а (тихо, чтобы не услышала тетя Люба). Пойдем, папа, а? Встретим маму и… поговорим по дороге.

Т е т я Л ю б а (громко). Когда человек так стар и глуховат, как я, он догадывается обо всем, что делается у него за спиной. Митя, ты не сердишься, что я достала наши фамильные чашки с птичками? Они несколько легкомысленны, но, с другой стороны, как оказалось, отлично переносят бомбежки.

О т е ц. Прекрасно. И еще я попрошу вас поставить на стол баккара. Я кое-что принес. Баккара, те, на тонких ножках. (Аксюше, негромко.) Пойдем на минутку в кабинет. (Направляется к белым дверям.)

А к с ю ш а (быстро забегает вперед). Нет, папа, туда нельзя!

О т е ц. Ну и ну!

А к с ю ш а. Нет, там просто очень холодно и… недавно упала фугаска, рама вылетела, и балкон…

О т е ц (резкое движение). А книги?! А проект?! (Рывком распахивает дверь и исчезает в проеме.)

Аксюша и тетя Люба стоят не двигаясь. Пауза. О т е ц возвращается, тщательно закрывает двери.

Т е т я Л ю б а (бодро). Боже мой, на такие глупости теперь никто не обращает внимания. Митя, не будь мелочным.

О т е ц (обернувшись, устало). А чашки с птичками остались целы.

Т е т я Л ю б а. И баккара тоже, вот что удивительно.

О т е ц (берет свое пальто, решительно). Аксюша, пойдем. Встретим маму. (Тете Любе.) Я не могу больше ждать. В моем распоряжении всего несколько часов. Утром я отправляюсь на фронт.

Аксюша бросилась было к дверям, резко остановилась.

Т е т я Л ю б а (бокалы звякают у нее в руке). Митя! Ну разве можно так под руку… (Кричит.) У тебя же бронь!

О т е ц (направляясь к дверям). Да-да-да. Я вступил в ополчение.

Т е т я Л ю б а (подбегает к отцу). Погоди! Погоди сейчас же! Нельзя так рубить с плеча. Постой, я хочу тебе объяснить… Ой, батюшки, ты сбил меня с мысли. (С досадой топает ногой.) Все мужчины рвутся воевать — я это поняла еще в восемнадцатом году! (Схватывает отца за рукав.) Нет, я не хотела сказать… (Глаза наполняются слезами.) У тебя бронь, Митя… Ты архитектор!

А к с ю ш а (вдруг). Тихо!

Все оборачиваются к дверям. Медленно, устало входит м а т ь. Ей лет тридцать восемь, беличья шубка перетянута мужским ремнем, плечо оттягивает тяжелый противогаз, в руках хозяйственная сумка. Увидев отца, протягивает сумку Аксюше, молча крепко обнимает его. Пауза. Тетя Люба незаметно отступает.

М а т ь (тихонько смеясь, откуда-то из-за плеча отца). Ах вы хитрецы… уже все в сборе.

Т е т я Л ю б а (громко). Еще бы! Без одной минуты семь!

М а т ь (так же). Эй, Аксюша. Чур не заглядывать в сумку раньше времени. (Чуть отступив, глядит в лицо отцу.) Там тебе подарок ко дню рождения.

Т е т я Л ю б а. Так я и знала!

М а т ь (тихо, счастливо). Приехал, приехал, Митя… вернулся…

А к с ю ш а (с трудом отрывает взгляд от отца и матери, с ненатуральной веселостью раскрывает сумку). А я вот загляну! Стану я ждать… (Изумленно.) Мама! Шоколад?

Т е т я Л ю б а (негромко). И копченая колбаса…

А к с ю ш а. И копченая колбаса! Мама! Что случилось с нашим магазином?!

М а т ь (держит отца за руки). Ничего. Просто объявили, что тебе исполняется восемнадцать.

Т е т я Л ю б а (глухо). Там есть еще и сливочное масло.

А к с ю ш а. Да! Точно! (Изумленно смотрит на тетю Любу.)

О т е ц (осторожно снимает с головы матери платок). И у меня еще кое-что припасено в рюкзаке…

М а т ь (как бы очнувшись, радостно оглядывается). А вы уже накрыли на стол! И чайник кипит… Молодцы! (Идет к окну, опускает бумажную штору.) Зажжем канделябры! Начинается бал!

Тетя Люба зажигает коптилку, Аксюша и мать раскладывают на столе продукты.

…И сели они за стол, и пировали всю ночь до утра! И подано было сорок перемен. И ударили тут цимбалы, и литавры, и гусли, и балалайки, и мандолины…

О т е ц (Аксюше). Это был сводный международный оркестр.

М а т ь. И тогда вдруг засияла радуга и появилась фея. (Отцу.) Очаровательная фея. (Снова Аксюше.) И подарила принцессе волшебный перстенек. (Протягивает маленькую коробочку.) И сказала: носи его на здоровье, и будет у тебя тысяча женихов, миллион друзей, но… (шутливо грозит пальцем) только один папа и только одна мама.

О т е ц (Аксюше, доверительно). Фея купила перстенек в ювелирторге еще в мае, но это тайна.

А к с ю ш а (глядя на колечко). Еще до войны…

М а т ь. Ах вы какие! Ничего нельзя от вас скрыть! (Вдруг.) Ну, сказка это или не сказка, что мы все вместе?..

О т е ц (быстро). А потом засияло северное сияние и появился… фей.

М а т ь. Фей?! Браво!

О т е ц. К сожалению, фей не умел колдовать. Зато ему каждый день выдавали в пайке по конфете. (Достает из рюкзака газетный кулек.) И он преподнес принцессе мешок конфет.

А к с ю ш а. Папа, ну зачем это!..

Т е т я Л ю б а (взорвавшись). Боже мой, я больше не могу смотреть на это воспитание. (Роется в своем саквояже.) На вот тебе, Аксюша. По крайней мере не обморозишь руки. (Протягивает Аксюше меховую огромную муфту.) Количество теток в жизни человека не было установлено, зато они хоть вполне реальные.

О т е ц (тихо, матери). Мы с тобой поступили нетактично.

М а т ь (быстро). Но вы, тетя Люба, Аксюше приходитесь двоюродной бабушкой.

Т е т я Л ю б а (сердито). Ну да, как же!

А к с ю ш а (неуклюже держит перед собой муфту). Тетя Люба, это… какой-то удивительный подарок… Я даже…

Т е т я Л ю б а. Вот выйдешь на улицу, засунешь в нее руки — и удивишься еще больше. Особенно когда двадцать восемь градусов мороза, как сегодня. Может, я и двоюродная бабушка, но муфта гораздо практичнее, чем перстенек.

Аксюша вдруг начинает хохотать. Она подносит муфту к лицу, стараясь скрыть свой смех, остановиться, но все хохочет. Все изумленно смотрят на Аксюшу.

О т е ц (загораживает Аксюшу плечом). Действительно, очень практичный подарок. Тетя Люба, вы нас переплюнули.

Т е т я Л ю б а (обиженно). Ну и выражения! Я никогда не слышала, чтобы твой отец говорил подобным образом. А он работал в сельской больнице, и пациентами у него были крестьяне.

О т е ц (быстро). Каюсь, тетя Люба, стыжусь.

Т е т я Л ю б а. Это оттого, что сейчас все посходили с ума. И ты, Митя, и ты, Агния…

М а т ь (звонко). Аксюша, перестань!

Т е т я Л ю б а (сердито пожав плечами). Вместо того чтобы поступать, как разумные люди…

А к с ю ш а, вдруг резко повернувшись, выскакивает за дверь. Пауза.

М а т ь (растерянно). Ничего-ничего…

Т е т я Л ю б а (гневно). Хорошенькое «ничего»! Девочке исполняется восемнадцать лет. В таких условиях! (Громко топая, выходит вслед за Аксюшей.)

М а т ь. Митя… не говори мне сейчас ничего. Пожалуйста, ничего мне сейчас не говори. Ты же видишь, я ни о чем не спрашиваю… (Напряженно.) А, Митя?

О т е ц (секунду смотрит на нее, затем шутливо, с нежностью). А ну-ка, сознавайся, где ты была так долго?

М а т ь (опустив глаза). Я шла и думала — хорошо бы прийти, а ты уже дома…

О т е ц. Ты шла очень медленно…

М а т ь. Ты видел… заграждения за Кропоткинской?

О т е ц. Да.

М а т ь. Одного я не могу себе простить. Твой проект…

О т е ц (качнув головой). Ну, на такие мелочи теперь никто не обращает внимания.

М а т ь. Пропали два года работы…

О т е ц. Ничто не пропало, пока это… (прикасается пальцами к своему лбу) здесь.

М а т ь. Митя, смешно признаваться в любви после девятнадцати лет нашей…

О т е ц. Нет. Признайся! Ну признайся же наконец!

Т е т я Л ю б а (вводит за руку Аксюшу). Она уверяет, что эта муфта ей не пойдет. Моя дорогая, когда тебе было три года, у тебя была плюшевая муфточка на шнурочке через шею. И прекрасно шла! А это настоящий хорек. Настоящий!..

А к с ю ш а (отцу и матери). Извините…

М а т ь (хлопает звонко в ладоши). Ну, быстро все за стол! Стынут наши сорок перемен!

Все садятся. Тетя Люба кладет перед собой свой хлеб и сахар.

О т е ц (ставит на стол бутылку водки. Матери). К сожалению, вот… только такое шампанское. А?

Т е т я Л ю б а. Я всегда говорила, что пить надо именно водку.

М а т ь. Тетя Люба, возьмите колбасы.

Т е т я Л ю б а (смотрит ей в глаза). Нет. У меня есть свой хлеб и сахар.

О т е ц. Что значит свой?

Т е т я Л ю б а. Только это и значит. В восемнадцатом году ходили в гости со своим хлебом, и было ничуть не менее весело.

М а т ь (робко). Это когда ничего другого не было, а когда есть…

Т е т я Л ю б а. …И мы тогда читали вслух «Материализм и эмпириокритицизм», а не разыгрывали глупые сказочки. И революция тогда была в опасности. Мы просто были серьезнее!

М а т ь. Тетя Люба, мы станем серьезными завтра. Правда, Митя?

О т е ц. Завтра… (Наливает водку в бокалы.) Конечно.

Т е т я Л ю б а. Завтра он…

М а т ь. Ай! Митя, ты перелил, перелил! (Быстро берет бокал, встает.) Аксюша, доченька. За твое будущее. А это значит — за победу!

Отец тоже встает. Молча чокается с матерью. Медленно поднимается Аксюша.

Т е т я Л ю б а (хлопотливо вскакивает, роняет вилку, бормочет едва слышно). «За победу», «за победу»… В газетах пишут стихами, разговаривают — речами…

Все чокаются, пьют.

М а т ь (оживленно). Ух ты! Ну, хлопцы, теперь держитесь, сейчас я захмелею. Митя! Знаешь, отчего мне весело? Наша дочь растет и хорошеет, и этому не может помешать война!

О т е ц (подает матери бутерброд). Ну конечно, дорогая. Ешь, пожалуйста.

М а т ь. Митя, Аксюша, знаете, отчего мне так весело? Оттого, что впервые за эти месяцы мне говорят: ешь, пожалуйста, оттого, что мы все здесь вместе и как будто вовсе нет никакой войны!

Т е т я Л ю б а. Митя, не давай ей, пожалуйста, больше водки.

М а т ь. А теперь пусть ударят и цимбалы, и балалайки, и гусли! И весь сводный международный оркестр! Три — четыре! (Запевает.) «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля…».

О т е ц (подхватывает). «Просыпается с рассветом вся советская земля…».

Т е т я Л ю б а. Вам нужно пить не водку, а валерьянку!

М а т ь. «Москва моя, страна моя…». (Встает, подбегает к репродуктору, висящему на стене.) Пусть включится и большой симфонический оркестр! Пусть все слышат! Пусть все знают! (Поворачивает регулятор.)

Раздается голос диктора: «…вога. Граждане, воздушная тревога. Граждане, воздушная тревога». Где-то возникают разноголосые гудки, воет сирена.

(Медленно возвращается к столу, садится.) Ну вот, Митя… А я хотела, чтобы иллюзии продлились до завтрашнего доя. Но… сейчас не время для иллюзий. Я это чувствую. (Напряженно.) Да, Митя?

Слышится стук во входную дверь, глухой голос: «Граждане, есть там кто? Выходите в убежище!» Пауза. Все сидят не двигаясь. Умолкают звуки гудков и сирен. Тишина.

(С оттенком горечи.) Он подумал, что мы тоже эвакуировались.

Т е т я Л ю б а (сердито). А мы их обманули. Купили билет и не поехали!

О т е ц (разливает водку). Стынут сорок перемен. Шампанское испаряется.

М а т ь (быстро). Мне больше не наливай.

О т е ц. Что? (Его рука замирает.)

М а т ь (пытаясь шутить). Приказ тети Любы. (Кладет ладонь на сгиб его руки. Тихо.) Митя…

Т е т я Л ю б а (Аксюше). Может быть, ты объяснишь, почему эта муфта тебе не пойдет? Хорек?

А к с ю ш а (как бы очнувшись). А?

Т е т я Л ю б а. Хо-рек!..

А к с ю ш а. Нет, просто муфта… очень нарядная, очень… ну, какая-то дамская.

Т е т я Л ю б а (оскорбленно). Моя милая, я никогда не была дамой. Никогда! Муфта — вещь первой необходимости, запомни эта!

А к с ю ш а (покорно). Ладно.

М а т ь (отцу, тихо). Ты ведь утром уедешь?

О т е ц (избегая ее взгляда). Видишь ли… Не совсем утром, но…

Т е т я Л ю б а. Кстати, Митя, я хочу тебя обрадовать: «Версаль» разбомбили, когда будут восстанавливать, то ты сможешь настоять на граните.

О т е ц (улыбнувшись). Спасибо, тетя Люба. (Уже совсем серьезно, душевно.) Спасибо.

М а т ь. Митя… а как нам быть с Аксюшей?

А к с ю ш а. Мама…

Т е т я Л ю б а (отцу). Распорядись, чтобы они эвакуировались.

О т е ц. Я могу распорядиться, чтобы эвакуировались и вы, тетя, но ведь вы, как мне кажется, вряд ли это сделаете…

Т е т я Л ю б а. А я глухая!

Вдалеке стучат зенитки.

О т е ц (тщательно подбирая слова). То, что сейчас происходит под Москвой, когда-нибудь историки оценят как решающее событие. Решающее.

М а т ь. Ты утром уезжаешь?..

О т е ц. Я не хочу, чтобы бои происходили на улицах Москвы. (Опустив глаза, вертит в руках бокал.) Здесь здания Казакова, Бове, Жилярди, Рериха, Щусева… Кроме того, я знаю, как медленно строятся дома…

Т е т я Л ю б а (вытаскивает из саквояжа коробку из-под лекарства, достает из нее огромную козью ножку, прикуривает от коптилки). Все мужчины рвутся воевать.

М а т ь (негромко, не отрывая взгляда от коптилки). Вас оденут в теплое, Митя?

О т е ц. Да.

М а т ь (так же). Ведь ужасные… холода. Нужно будет… Я просто не могу ничего придумать… Я сошью Аксюше валенки из одеяла…

А к с ю ш а. Мама… мама, пожалуйста, не сердись… Мама… (отчаянно) мне дадут валенки!

Т е т я Л ю б а (поперхнувшись дымом). Где это дадут?

А к с ю ш а (сбивчиво). Ведь вы же мне сами… ведь я тоже могу… Я пошла и сказала, что знаю немецкий язык… Мама, ну вы же меня сами заставили ходить в немецкую группу! Папа, ну скажи, что мне уже восемнадцать! Тетя Люба, но вы же сами были на фронте!

Т е т я Л ю б а. Что?! Дорогая, я тогда была взрослой! Мне было двадцать два года!

А к с ю ш а. А я комсомолка!

Пауза.

М а т ь (медленно протягивает руку). Покажи мне… что у тебя есть… заявление…

А к с ю ш а (быстро достает из кармана). Вот. Повестка военкомата.

М а т ь (негнущимися пальцами разворачивает листок, читает). Митя, посмотри… Митя! (Изумленно поднимает голову.) Это же почерк… Аксюша, это же почерк… Аксюша, это же твой почерк?

А к с ю ш а. Они просто дали мне бланк. Там народу очень много, они не справляются. Сказали — пиши сама.

Т е т я Л ю б а. Вот вам! Плоды вашего воспитания. (Драматически протягивает руку.)

М а т ь (читает вслух). «Явиться… в шесть часов утра… иметь при себе…».

А к с ю ш а. Папа… Я тоже не хочу, чтобы бои происходили на улицах Москвы. Здесь ведь и твои здания, папа…

Все, не двигаясь, сидят вокруг стола. Щелкает репродуктор. Размеренный голос произносит: «Угроза воздушного нападения миновала. Отбой. Угроза воздушного нападения миновала. Отбой». Медленное затемнение. Зажигается свет. Морозное утро. Штора на окне поднята. Возле окна стоит м а т ь.

Т е т я Л ю б а (сидит на прежнем месте, в руках держит муфту). «Дамская»! Ну и объяснение! Конечно, если в руках винтовка, то муфта… Муфта уже теряет свой смысл.

М а т ь (напевает едва слышно). «Москва моя… страна моя…».

Т е т я Л ю б а. Я надеюсь, что ей выдадут также рукавицы. Если она отморозит руки, то они будут всю жизнь распухать от холода.

М а т ь (так же). «Ты самая любимая…».

Т е т я Л ю б а. Перестань, пожалуйста, это у тебя нервное.

М а т ь. А?

Т е т я Л ю б а. И не стой у окна. Дует. Еще настоишься, когда будешь их встречать.

М а т ь. Выпейте еще чаю, тетя Люба.

Т е т я Л ю б а. Мне нужно пойти прикрепиться в вашу булочную.

М а т ь (не слыша). Вы сегодня побудете у нас?

Т е т я Л ю б а. Да. Мой дом разбомбило.

М а т ь. Что?! (Оборачивается.)

Т е т я Л ю б а. Хоть Аксюша и уверяет, что наш район спокойнее.

М а т ь (быстро). Тетя Люба, значит, вы останетесь со мной? Это хорошо, я рада… Что же вы раньше не сказали?

Т е т я Л ю б а. Я, милая моя, многих вещей еще не сказала. Я просто очень деликатный человек, хоть никто в этом доме меня не ценит.

М а т ь (ходит по комнате, кутаясь в шубу). Не знаю, не знаю, как я должна была поступить с Аксюшей…

Т е т я Л ю б а. Ну конечно, запереть в ванной комнате.

М а т ь (сморщившись). Не нужно так говорить…

Т е т я Л ю б а (непреклонно). И не давать ей читать газет, которые поддерживают боевой дух. (Громко.) Запереть в ванной и кормить копченой колбасой! Чтобы у нее не было никакой настоящей молодости! Ничего, что потом человек вспоминает всю жизнь.

М а т ь (останавливается). Выпейте еще чаю, тетя Люба.

Т е т я Л ю б а (вытаскивает из коробки козью ножку, закуривает). И скажи мне спасибо, что я им не объяснила, откуда взялась копченая колбаса.

М а т ь (растерявшись). Из магазина…

Т е т я Л ю б а. Нет, моя дорогая. Это донорский паек. Сдавать кровь очень полезно для твоего здоровья.

М а т ь. Откуда вы знаете?!

Т е т я Л ю б а. Видела тебя в очереди.

Пауза.

М а т ь. Тетя Люба… у вас есть еще такая? (Показывает на козью ножку.)

Т е т я Л ю б а. Еще чего! Пьешь, куришь… Нет у меня больше. Это мне один раненый навертел, я сама не умею.

М а т ь. Раненый?!

Т е т я Л ю б а. А почему такое изумление? Ты что же, не читаешь газет? И для чего ты стала донором? Для копченой колбасы?

М а т ь. Нет, я… я просто спросила… что за раненые, откуда?

Т е т я Л ю б а. Из госпиталя. Как раз напротив донорского пункта, Где я тебя углядела.

М а т ь. Значит, вы там работаете?

Т е т я Л ю б а. Представь себе, решила тряхнуть стариной. (Тушит самокрутку, встает.) Теперь, когда газеты полны стихов… Мне как-то не захотелось получать иждивенческую карточку. (Накидывает поверх шляпы платок, завязывает поплотнее.)

Мать молча, задумчиво смотрит на тетю Любу.