Письма, рабочие дневники. 1985–1991 гг.

1985

Период в жизни страны с середины восьмидесятых — бурное время перестройки. Время перемен, время переоценки ценностей, слома идеологии… Авторы всей душой на стороне нового. Но… Дает знать о себе возраст. Работать становится все сложнее. Встречи вынужденно становятся краткими, продуктивность их также снижается. И все же АБС работают. Вдохновляет их сама жизнь, пустившаяся вдруг вскачь. Издаваться становится все легче, рукописи буквально выхватывают из-под валика печатной машинки. Издаются все, даже безнадежно «полочные» их книги. Зато обостряется восприятие творчества АБС критиками. Многие ругают Авторов за ранее положительно принимавшиеся вещи. Но и умные, вдумчивые, доброжелательные критики получили, к счастью, возможность анализировать сколь угодно глубоко, они отдают должное таланту Авторов.

4 января в рижской газете «Советская молодежь» публикуется интервью Илана Полоцка с АНом.

Начало интервью сложилось неудачно. И дело даже не в том, что Аркадий Натанович был ограничен временем. Толика его нашлась. Совершенно неожиданно, но окончательно и бесповоротно, вышел из строя мой портативный диктофон. Только что, войдя в этот дом на проспекте Вернадского, в вестибюле я проверил его. Кассета вращалась мягко и бесшумно, а «раз-два-три-четыре-пять — вышел зайчик погулять» прозвучало громко и отчетливо. Но стоило только сесть в кресло и приготовиться к разговору с Аркадием Натановичем, как диктофон наотрез отказался работать.

— Не огорчайтесь, — сказал Аркадий Натанович, спокойно наблюдая, как я взбалтываю непослушную машинку. — Не вы первый, не вы последний. В этом доме выходит из строя вся звукозаписывающая техника. И отечественная, и лучших зарубежных марок.

Пришлось отложить диктофон в сторону и «по старинке» прибегнуть к помощи авторучки и блокнота…

— Хотелось бы поговорить о двух ваших последних произведениях «За миллиард лет до конца света» и «Жук в муравейнике». Начнем с последнего. «Жук в муравейнике» — продолжение приключений Максима Каммерера, героя «Обитаемого острова». Как правило, если писатели или кинематографисты продолжают во второй части или серии историю полюбившегося героя, продолжение получается слабее начала, и тому есть много примеров. Вам удалось счастливо избежать этой опасности…

— «Обитаемый остров» был написан по своеобразному социальному заказу. Мы задались целью представить себе… ну, что-то вроде Павки Корчагина коммунистического будущего. Но тема, как видите, не исчерпала себя. «Жук в муравейнике» — смоделированная ситуация, но она имеет право на жизнь. Это ситуация, в которой на плечи одного человека, Сикорского, легла ответственность за судьбы всего человечества. Тяжела, очень тяжела эта ноша. И жертвами этой ответственности становятся и он сам, и Лев Абалкин, и его подруга, и в какой-то степени Максим…

— В своей повести вы выступаете против истины, которая испокон веков считалась непререкаемой. Если в какой-то области началось научное исследование, если кто-то «напал на след», то это давление, это стремление к познанию неостановимо…

— Да, вы правы, есть такие ученые, которые даже ценой собственной жизни готовы удовлетворить свое любопытство. Но социально-психологическое развитие общества всегда отстает от уровня развития науки, техники, энергетики. И мы считаем, что наступит такое время, когда появится необходимость брать под контроль неуемное научное любопытство, вооруженное чудовищными энергетическими мощностями. Что же касается ситуации, описанной в романе, это как раз то, что называется антиномией, то есть когда происходит столкновение логичных, «для себя» справедливых сил.

— И все-таки жаль…

— Кого жаль?

— Хотя бы Льва Абалкина. Ведь так и неизвестно, что он нес человечеству. Может быть, страшные беды, а может быть, новые открытия, новые возможности. Так что же все-таки скрывали в себе Лев Абалкин и его «близнецы», так неожиданно и странно появившиеся на Земле стараниями странников?

— Не знаю…

— Значит, тайна так и останется тайной?

— Пожалуй. Впрочем, недавно мы закончили заключительную часть трилогии. Она называется «Волны гасят ветер», где мы снова встречаемся со старыми героями, в частности с Максимом Каммерером. Если в «Обитаемом острове» Максиму двадцать лет, в «Жуке в муравейнике» — сорок, то во время действия романа «Волны гасят ветер» ему шестьдесят, но рассказывает он об этих событиях восьмидесятилетним, обращаясь в ретроспективу. Но вообще-то к тайне, о которой вы говорите, повесть эта серьезного отношения, кажется, не имеет.

— Как считают многие читатели, одно из самых странных ваших произведений — это «За миллиард лет до конца света». Повесть вызвала много споров. Одно из мнений относительно ее содержания таково: неизвестность может прийти к нам в любом виде; другие миры могут вторгнуться к нам не только в виде, скажем, протоплазмы или «маленьких зеленых человечков», но и в виде красивой девушки, злобного карлика… или вообще в виде какой-то чертовщины — но что бы то ни было, надо уметь встретить любые испытания с выдержкой, с достоинством и делать свое дело.

— Это объяснение самое простое, оно лежит на поверхности. Мы ставили перед собой несколько иную задачу. Мы попытались смоделировать поведение самых разных людей, чем-либо подавленных. Люди — самые обыкновенные, многие черточки наших героев мы почерпнули у друзей и знакомых. Давление же может быть каким угодно: нелады в семье, недоброжелательство начальства… В конце концов, жить ввосьмером в одной комнате для кого-то тоже невыносимо.

— Это трудно себе представить…

— Представить трудно, но в жизни это бывает.

— Тем не менее вы считаете, что в любой ситуации человек должен вести себя с достоинством…

— Послушайте, мы же не в девятнадцатом веке живем! Сегодня дело обстоит значительно сложнее. Пусть кто-то из наших героев не выдержал, сломался, но… Мы никого не обвиняем. Каждый герой действует в меру своих сил и своего разумения, под гнетом этих обстоятельств отступая, сдаваясь или стоя на своем. И те, кто выстоял, и те, кто болтается как цветок в проруби, — каждый действует, как умеет и может.

— Значит, ваша повесть учит…

— Стоп. Давайте внесем ясность. Книга не учит — в примитивном смысле слова. Литературе должны быть чужды назидательность и дидактика, которые обычно связывают со словом «учить». Писатель создает свою модель мира и выражает свое отношение к ней. Если кто-то извлечет из этого какие-то уроки, что ж, тем лучше…

— Сейчас самое широкое распространение получили клубы любителей фантастики, которые возникают во всех уголках страны, от Калининграда до Владивостока. Какие цели, по-вашему, должны ставить перед собой такие клубы?

— Они должны учить общаться. Оформлять свои мысли. Нам не раз приходилось выступать перед самыми различными аудиториями, и мы поражались, с какой беспомощностью, как неуклюже и коряво люди иной раз выражают свои мысли. Прекрасный специалист. Попросите его рассказать о мире, скажем, элементарных частиц или о сопромате — заслушаешься. Но как только речь заходит об общечеловеческих категориях — жалко смотреть и слушать. А люди должны четко формулировать — и, следовательно, столь же четко понимать — те основополагающие понятия, которыми они живут и на которых зиждется вся наша жизнь. Нам довелось познакомиться с протоколами «судов», которые проводили над Сикорским и Каммерером члены владивостокского клуба КОМКОН. Какое же мы получили удовольствие! На каком интересном уровне шли эти «суды»! Как умно искали выступавшие аргументы, апеллируя к высоким морально-этическим категориям, о которых шла речь. Ну и, конечно, в клубах любителей фантастики происходит обмен литературой — книг мало, очень мало…

— В свое время, когда я брал у вас интервью в Доме творчества в Дубулты, я спросил, что вас беспокоит в сегодняшнем мире. Вы посмотрели в окно и сказали, что не надо далеко ходить за примерами: загрязнение окружающей среды, странные морально-этические вывихи некоторой части молодежи… Как вы бы сегодня ответили на тот же самый вопрос?

— В принципе — так же. Еще — и угроза войны. К сожалению, мы, обычные люди, не можем принимать основополагающих решений, которые сразу же положили бы конец такому положению дел. Но сегодня никто, кроме некоторых совершенно оголтелых идиотов, не хочет войны. Все понимают, чем она может кончиться… и это вселяет надежды.

— А как вы работаете над своими произведениями? От чего идете — от идеи или же от сюжета, от какого-то «хода»?

— Чаще всего — от идеи. Рождается мысль — проблема ответственности, выбора, — а потом уже эта мысль оформляется в соответствующий сюжет. Конечно, на деле все значительно сложнее, но я говорю лишь о самом принципе.

— И в заключение традиционный вопрос — ваши творческие планы? Видите ли вы, что у вас впереди, или же, поставив точку на жизни Максима Каммерера, вы ощущаете лишь блаженное чувство усталости?

— Нет, почему же… Мы видим, что у нас впереди. Надо доводить до ума повесть «Хромая судьба»: мы нащупали возможность сделать ее лучше. Хотим сделать несколько «легких вещей». Нет, не типа «Отель „У погибшего альпиниста“». Будут действовать знакомые герои, знакомые читателю характеры. Работы много…

— Спасибо за интервью, Аркадий Натанович. Успехов вам — а мы остаемся ждать встреч с Максимом Каммерером и другими, уже знакомыми нам героями.

Кончилась беседа. Мы распрощались, я сунул в сумку злосчастный диктофон и спустился на лифте вниз. В вестибюле дома я решил все-таки разобраться — что же случилось с техникой? А ничего не случилось. Включил, и он заработал, как ни в чем не бывало. Фантастика!

Об этом и предыдущем интервью (АНС. Румата делает выбор // Сов. молодежь (Рига). — 1974. — 17 ноября. — текст см. НС-8) составители попросили рассказать интервьюера.

…Не помню, было ли то задание редакции или же моя собственная инициатива, но едва только услышав, что в Дубулты, в Дом творчества писателей приехал Аркадий Стругацкий, я бросил все дела и помчался в Юрмалу.

Люди несведущие старались обосноваться в большом бетонном прямоугольнике основного корпуса, стоящего на дюне над заливом, да еще и на девятом этаже. Знатоки же удовлетворялись каким-нибудь из домиков, раскиданных по саду писательского заповедника. В них было тепло и уютно, и немалая часть советской литературы была создана именно в них…

В таком домике мы и встретились с Аркадием Натановичем, который произвел впечатление вставшего на задние ласты моржа. Мы провели несколько часов в приятной беседе, из которой родилось довольно объемное, почти на газетную полосу, интервью. Я назвал его «Румата делает выбор» — в те годы мне казалось, что это самое главное: сделать правильный выбор. Впрочем, я и сейчас так думаю…

Приводить это интервью смысла не имеет, хотя, чтобы освежить в памяти воспоминания об этой встрече, я перечел его и решил, что краснеть не из-за чего. Помню, что Аркадий засмеялся и сказал, что я первым из интервьюеров заинтересовался, по какому принципу герои получают те или иные фамилии в их книгах.

— А, это хитрая штука, — сказал он. — Порой хорошее имя придумать труднее, чем написать книгу… Мы придумываем не имена, а, скорее, создаем систему имен. В «Обитаемом острове» в основу легла измененная система венгерских имен: Гай Таал, Рада, Кэтшеф, Одри… В «Трудно быть богом» — японских: Румата, Рэба, Тамэо, Окана. Правда, Рэба первоначально должен был именоваться Рэбия, но бдительная цензура сие кощунство выловила…

Интервью писалось легко и раскованно, и на другой же день я повез его на «визирование» Аркадию Натановичу. Строго говоря, этого не требовалось, я отвечал за каждое слово, но мысль, что Аркадию Натановичу может что-то не понравиться и он поморщится, приводила меня в ужас. Но его реакция меня неподдельно удивила. Прочитав текст и не сделав ни одного замечания, он удивленно воззрился на меня:

— И что… вы это все напечатаете? Все целиком?

— Конечно, — настала моя очередь удивляться. — и с большим удовольствием.

— И ничего не вымараете?

— Не дам ни строчки, — твердо сказал я.

— Очень сомневаюсь, — буркнул он.

Сомнения его оказались безосновательны. В «Советской молодежи», где я тогда работал и которая сегодня иначе, чем «легендарная», не называется, редакторствовал толковый и умный Саша Блинов, понимавший толк в хорошей литературе.

Лишь по прошествии времени я осознал, чем объяснялось неподдельное удивление писателя. Шла, не будем забывать, середина семидесятых годов. Конечно, сталинского людоедства не было и в помине, но жилось, словно тебя придавили толстой пуховой подушкой и лишь иногда позволяли высунуть из-под нее голову и вдохнуть свежего воздуха.

Вокруг писателей Стругацких существовал заговор молчания. Их практически не печатали. Не печатали ничего ни о них, ни об их творчестве, а если Стругацкие и упоминались, то в кислотном контексте, с зубовным скрежетом; помню совершенно гнусную статью в «Журналисте», объем которой соответствовал лишь количеству дерьма на ее страницах.

И вдруг в достаточно большой газете — интервью. На полосу. Нормальный разговор о жизни, о литературе, о «времени и о себе». Моя заслуга в этом минимальна — разве что задавал не самые глупые и наивные вопросы и добросовестно воспроизвел ответы. Впрочем, с таким собеседником, как Аркадий Стругацкий, надо было очень постараться, чтобы сделать плохое интервью…

Еще раз заезжать в Дом творчества я постеснялся, а вот в Москве мы встретились, и встрече этой предшествовали два забавных момента.

— Ты по делам или потрепаться? — в лоб спросил Аркадий, услышав в трубке мой голос.

И та, и другая перспектива привлекали меня в равной мере, и от отчаяния я нашел совершенно правильную формулу:

— И по делам тоже!

— Входной билет ко мне ты знаешь, — деловито сказал Аркадий. — Две… нет, три… ладно, две бутылки коньяка. И приезжай!

Господи! Да я хоть десять бутылок был готов приволочь… хватило бы денег! Но когда я возник на пороге дома на проспекте Вернадского, то и представить себе не мог, что ввергну хозяина в такое смущение. Он кинулся искать деньги расплатиться за бутылки, на ходу объясняя мне, что он всего лишь пошутил и не учел, что я этой шутки не знаю… и т. д. и т. п. Я вывернулся, объяснив Аркадию Натановичу, что, когда мы вели разговор, у меня в сумке уже болтались эти бутылки. Трудно восстановить весь ход общения в тот день — помню только, что я выдал огромное количество вопросительных знаков, — но коньяк шел просто восхитительно…

Одна секция книжного шкафа была отдана японским книгам и словарям — не будем забывать, что по своей основной профессии Аркадий был японистом, военным переводчиком. Открыв один из словарей, я в полном отупении уставился на страницу, на которой, казалось, пьяные сороконожки танцевали джигу.

— Как же это переводить? — изумился я.

— Ничего нет проще, — искренне ответил Аркадий. — Вот в этом иероглифе — сорок восемь черточек. Из них двадцать одна — ключ. Находишь его, а остальное — проще простого.

Пришлось поверить на слово.

Вообще в этом доме, во время очередного визита понял я, — ухо надо было держать востро. Общение наше носило совершенно непринужденный характер, но порой разговор становился настолько интересен, что жалко было упускать хоть слово. Поэтому я решил вооружиться диктофоном — пусть лежит под рукой. Идя в очередные гости, на лестничной площадке перед дверью еще раз проверил кирпич «Романтики» — все в исправности, все крутится, донося четкое сообщение о зайчике, который вышел погулять.

Через пять минут, едва только мы очутились в комнате и я водрузил диктофон на стол, он омертвел. Начисто. Он не только не записывал и не воспроизводил текст. В нем вообще ничего не шевелилось. Как в настоящем кирпиче.

— Не переживай, — сочувственно сказал Аркадий, понаблюдав, как я отчаянно тыкаю в клавиши и кручу тумблеры. — И не трудись. В моем присутствии любая техника отказывает. Неоднократно проверено. Давай я тебе лучше пару хороших книг покажу…

Мне захотелось трахнуть диктофон по корпусу, но я вспомнил, как Ольга Ларионова совершенно серьезно рассказывала, что Аркадий и Борис Стругацкие — пришельцы, потерявшие связь с кораблем-маткой, у которых была специально отключена память, чтобы они не брякнули чего-то лишнего. Во всяком случае, ее в этом убедило лицезрение, как работают писатели Стругацкие. Один сидит за столом перед машинкой, а второй ходит по комнате и диктует. Потом они меняются местами — и идет точно такой же текст. Нет, точно, у них один мозг на двоих…

4 января «Московский комсомолец» публикует рецензию на спектакль Центрального детского театра «Малыш» по одноименной повести АБС.

Школьники читают фантастику — читают, по-моему, даже те, кто ничего другого, кроме положенного по программе, не читает. Что ж хорошая фантастика содержит в себе все, что есть в хорошей литературе вообще, плюс еще острый сюжет, необычные ситуации, романтику познания.

Школьники почти не видят фантастики — на сцене, на экране не часто появляются фантастические фильмы и спектакли (едва ли не единственное исключение — постоянная телепередача «Этот фантастический мир», делающаяся в целом очень неплохо), да и те, как говорится, оставляют желать лучшего. Поэтому инсценировка повести братьев Стругацких «Малыш», поставленная на сцене центрального детского театра А. Бородиным, заслуживает особого внимания — как первый фантастический спектакль на столичной сцене.

Это обстоятельство необходимо отметить — московский детский театр пошел, так сказать, навстречу пожеланиям своего зрителя. И произведение для этого своеобразного сценического дебюта фантастики было найдено точно. Не открыто — мне уже приходилось видеть эту вещь на периферийной тюзовской сцене, но именно найдено.

Ведь «Малыш» — это про малыша, про ребенка, волей фантастического сюжета ставшего сыном двух невообразимо далеких друг от друга цивилизаций. Стругацкие написали в сущности очень необычную фантастическую повесть, в глубине которой есть подлинно лирическое чувство: ну, хорошо, космос, звездолеты, далекие планеты — все это прекрасно, а ребенку-то каково испытывать все это на себе? Ребенку, принимающему мир как данность, еще не умеющему осмыслить весь драматизм своего положения между двух цивилизаций, как между двух огней?

А как вообще делать фантастический спектакль? Как театру показать на сцене бездонные глубины космоса, иные планеты? В кино вроде бы все проще и возможностей больше (хотя, судя по вышедшим в последние годы на экран фантастическим фильмам, и там не просто, во всяком случае кинофантастика едва ли не уязвимее всего именно в воссоздании фантастического мира, каким-то откровенно самодельным он получается). В театре сложнее — и проще: не построишь же на сцене звездолет, похожий на настоящий, значит, нужно искать образное решение.

В «Малыше» Центрального детского театра оно художником С. Бенедиктовым найдено. Ничего натурального, ничего жизнеподобного (хотя в применении к фантастике о жизнеподобии вообще можно говорить только в переносном смысле) — странного, «неземного» оттенка зеленые огни с причудливыми отсветами, дымы, неизвестно откуда появляющиеся на сцене: что-то космическое — так можно было бы сказать, причем с ударением на «космическое», поскольку на Земле все это трудно представить себе. Что и требовалось — разбудить воображение зрителя, чтобы он с помощью воображения перенесся в космос, на ту дальнюю планету, где происходит действие.

Само же действие, как всегда в хорошей фантастике и у Стругацких в частности, развивается динамично, напряженно и с неожиданными поворотами. Повороты эти в фантастике чаще всего диктуются вновь возникающими обстоятельствами, у Стругацких же, особенно в последних их произведениях, — характерами персонажей. Хотелось бы отметить, что человеческий характер в фантастике последних лет начинает играть все большую роль, она в этом смысле заметно сближается с «обычной» литературой. В этом процессе, благотворном для фантастики, заслуга Стругацких очевидна и велика.

Итак, все вроде бы хорошо, но тут в спектакле происходит нечто странное. Все перипетии сюжета переданы в инсценировке с точностью, вполне достаточной. Перипетии эти сами по себе интересны — попытки космонавтов вступить в контакт с Малышом, понять его, узнать, как ему удалось остаться живым (он был совсем крошечным, когда космический корабль с его родителями потерпел катастрофу при подходе к этой планете, родители погибли, а он почему-то выжил в достаточно суровых условиях), найти ту цивилизацию, которая сохранила ему жизнь. Вот вроде бы нашли — но контакт обрывается по вине одного из членов экипажа, Майки Глумовой, которая считает, что недопустимо лезть к этим непонятным и неизвестным созданиям непрошеными гостями. Но смотреть на все это… честно говоря, не очень интересно, скучновато даже.

В чем дело? Почему повесть по-прежнему, и после спектакля (знаю — сам пробовал), читается с интересом, а на спектакле он пропадает? Думаю, потому, что А. Бородин слишком понадеялся на сюжет, на экзотическую обстановку сцены, на тягу юных читателей (зрителей) к фантастике — понадеялся, что всего этого хватит для зрительского успеха спектакля. И забыл об одном условии сцены — о том, что интересны на ней могут быть только люди и их отношения: все остальное, любая экзотика и фантастика — пожалуйста, но живые люди и их отношения должны быть обязательно.

В спектакле заняты хорошие актеры, в таланте которых мы уверены, поскольку не раз наблюдали их в других спектаклях ЦДТ — Ю. Балмусов, Ю. Лученко, Н. Пряник, а. Хотченков. Но здесь они неузнаваемы — впечатление такое, будто они с неохотой отбывают положенное рабочее время, чтобы в свободное заняться, наконец, чем-нибудь поинтереснее. Т. Курьянова в роли Малыша оказалась в сложном положении, упрекать актрису тут, пожалуй, трудно — она хорошо выполняет сложный пластический рисунок (режиссер по движению А. Дрознин), но душа ее героя остается скрытой от нас: надо сказать, что открыть эту душу — задача сложнейшая. Я даже не знаю, возможно ли это, скорее всего, Малыша должны были «сыграть» другие актеры (подобно тому, как, по старой театральной мудрости, «короля играют придворные»). Но другие актеры играют сюжет — только сюжет, холодно и незаинтересованно.

Расстояние, отделяющее Малыша от людей Земли, то расстояние, которое им почти не удается преодолеть, может быть осмыслено и как метафора другого расстояния — того, что порой отделяет ребенка от взрослого в нашей земной обычной жизни. Может быть, такая трактовка и сузила бы несколько смысл повести, но она, думается, была бы уместна в детском театре. Не дело критика подсказывать режиссеру трактовку спектакля, но она, так сказать, в данном случае напрашивалась.

Не хотелось бы только, чтобы из неудачи первого опыта фантастического спектакля в ЦДТ были бы сделаны излишне широкие выводы. Наоборот — хорошо, что театр обратился к фантастике. Правда, при этом он не должен был забывать, что успех (в любом жанре) немыслим без тщательной проработки характеров героев, что упование только на жанр и сюжет никогда не приводит к подлинному успеху, что работать над фантастикой нужно так же серьезно и глубоко, как и над любым другим жанром. Тогда все получится.

К театральным постановкам АБС обращаются не только профессионалы. В Ростове-на-Дону занимаются уже вторым спектаклем по АБС — театрализируют СОТ. Михаил Якубовский позднее вспоминал об этом.

А еще у меня от АНа есть письмо 1985 г., по поводу постановки тем же ТЭФФ (Театр эстрады физического факультета) «Сказки о Тройке» — вариант «Ангары», есссно.

Пошла дискуссия сперва в университетской многотиражке, а потом и в областной комсомольской газете «Комсомолец». Вот я и попросил письмом АНа откликнуться. Он ответил моментально, да еще прислал мне копию! Оригинал был немедленно отнесен редакторшей многотиражки «За советскую науку» в первый отдел, с целью установления достоверности подписи(!). Хранился в сейфе под строжайшим секретом. Опубликован ответ так и не был, ограничились упоминанием: мол, откликнулся и сам писатель… Основной интерес был вот к чему: как это я ухитрился съездить в Москву? Установили — Ростов я не покидал, на работу хожу… Вот неверие в нашу советскую почту!

В начале года Авторы работают в Москве.

11.01.85

Б<орис> приехал в Мск делать ХС+ГЛ.

Резали и правили.

12.01.85

Закончили оформление: ХС — роман.

13.01.85

Думаем над Белым Ферзем.

Б. в соплях.

14.01.85

Уничтожение страха смерти (благотворительность типа прогрессорства).

Следствия:

a) Смерть (в силу того, что сердце «не боится» остановиться),

b) Ощущение бессмертия (субъективное бессмертие),

c) Исчезновение страха перед начальством.

15.01.85

Ездили в В<неш>П<осыл>Т<орг>.

Сюжет: случайно сочинили мелодию труб Страшного Суда. Популярная мелодия разлетелась по миру, и мертвецы всех эпох стали вставать.

16.01.85

Б. уезжает.

В феврале в журнале «Молодая гвардия» появляется резко отрицательная статья о ЖВМ.

Невозможно сегодня найти человека, интересующегося фантастикой и незнакомого с произведениями Аркадия и Бориса Стругацких. Книги этих известных советских писателей изданы в СССР общим тиражом в несколько миллионов экземпляров, переведены на десятки иностранных языков, удостоены международных премий. Всё это говорит не только о широком признании их творчества, но и о высокой ответственности авторов перед читателем за каждую новую книгу, о необходимости постоянно поддерживать, повышать уровень художественного общения с читательской аудиторией, достигнутый в предыдущих произведениях.

В коротком авторском предисловии, предваряющем повесть «Жук в муравейнике»[3], А. и Б. Стругацкие напоминают читателю основную проблематику своего творчества: «Более двадцати лет назад повестью „Полдень, XXII век“ мы начали цикл произведений о далеком будущем, каким мы хотели бы его видеть. „Попытка к бегству“, „Далекая радуга“, „Трудно быть богом“, „Обитаемый остров“, „Малыш“, „Парень из преисподней“… Время действия всех этих повестей — XXII век, а их главные герои — коммунары, люди коммунистической Земли, представители объединенного человечества, уже забывшего, что такое нищета, голод, несправедливость, эксплуатация. „Жук в муравейнике“ — последняя (пока) повесть этого цикла». Стругацкие не оставляют сомнений — их новая повесть посвящена далекому будущему, каким они сами хотели бы его видеть.

Вселенная, в которой разворачивается действие повести, густо населена инопланетянами. Какие только формы не принимает жизнь по воле авторов — кроме земных людей и существ, подобных им (гуманоидов), мы встретим в ней весьма непривычных для себя «носителей разума». Ракопауки с Пандоры, личинки с планеты Тагора, собакообразные Голованы с Саракша, наконец, таинственная, неуловимая, непонятная, не имеющая нигде постоянного пристанища, сверхмогущественная цивилизация Странников.

Впрочем, это лишь фон, на котором происходят главные события. Да и кого сегодня удивишь «гигантскими ракопауками, обладающими двумя рядами мутно-зеленых бельм, чудовищными суставчатыми мослами и полуметровыми шипастыми клешнями»? — степень читательского интереса не зависит от числа бельм и размеров клешней. В повести есть и острый детективный сюжет, держащий читателя всё время в напряжении. Сотрудник КОМКОНА — комиссии по контролю, наблюдающей за тем, чтобы наука в процессе бурного развития не нанесла ущерба человечеству Земли, — Максим Каммерер, от имени которого ведется повествование, получает от руководителя КОМКОНА, Экселенца, секретное задание — найти некоего Прогрессора Льва Абалкина. Шаг за шагом Каммерер выясняет, что Абалкин не человек, а «подкидыш» Странников, что в него заложена какая-то неизвестная программа, грозящая для землян непредсказуемыми и, возможно, непоправимыми последствиями. Экселенц вынужден решать: допустить или не допустить осуществление эксперимента Странников. Повесть завершается смертью некоего Прогрессора Льва Абалкина, так и не успевшего осуществить заложенную в него программу.

Но сюжет сюжетом, а читателя не в меньшей, а то и в большей степени интересует обещанное авторами коммунистическое будущее Земли.

Перенести действие в XXII век А. и Б. Стругацким несложно. Они показывают изумление Каммерера при виде обычной папки для бумаг, название которой он вспоминает с большим трудом, и наводняют страницы повести всевозможными «скорчерами», «глайдерами», «интравизорами», специалистами по «левелометрии», «экспериментальной истории», «патоксенологами», «дзиюистами». Последние сомнения скептиков должна развеять кабина «нуль-Т» — мгновенной транспортировки, «искусно выполненная в виде деревянного нужника». Трудно, конечно, представить, чтобы XXII век отличался от нашего лишь наличием «интравизоров», ведь не только же баллистическими ракетами, цветными телевизорами и специалистами, скажем, по микроэлектронике отличается XX век от XVIII. Но, бесспорно, на то, чтобы забыть название привычной для нас вещи, требуется известное время. В конце концов, можно просто довериться авторам — написано «XXII век», значит, так и есть. Важнее представить составляющих будущее общество людей — ведь, по словам Маркса, только с построения коммунизма начнется подлинная история человечества. Что же, по мысли А. и Б. Стругацких, движет вперед эту историю, чем живут герои их повести, люди изображаемого ими далекого будущего?

По роду занятий героев повести можно разделить на две группы: ученых и комконовцев, — первые решают сложные научные проблемы, вторые охраняют ученых от них самих. И есть, знаете ли, в этом резон. Чего стоит одна лишь фигура Бромберга, ярого сторонника развития науки без всяких ограничений. Дай ему волю, он превратит всю Землю в гигантскую лабораторную колбу, в которой будет получать взрывоопасную смесь из беззаботной страсти к экспериментаторству и мощного научного интеллекта. Что ни говори о роли науки в развитии общества, а в случае неудачи собирать осколки этой лабораторной колбы будет действительно некому.

Особая группа — Прогрессоры. Особая потому, что в силу своей профессии на Земле Прогрессоры попадаются редко и симпатии у остальных землян не вызывают, даже у комконовцев, большинство которых сами бывшие Прогрессоры. Это могло бы показаться странным, ибо они занимаются куда как благородным делом — ускорением развития отсталых инопланетных цивилизаций. Стругацкие объясняют эту антипатию причинами психологическими: «…подавляющее большинство землян органически неспособны понять, что бывают ситуации, когда компромисс исключен. Либо они меня, либо я их, и некогда разбираться, кто в своем праве. Для нормального землянина это звучит дико… Я прекрасно помню это видение мира, когда любой носитель разума априорно воспринимается как существо, этически равное тебе, когда невозможна сама постановка вопроса — хуже он тебя или лучше, даже если его этика и мораль отличаются от твоей… надо самому пройти через сумерки морали, увидеть кое-что собственными глазами, как следует опалить собственную шкуру и накопить не один десяток тошных воспоминаний, чтобы понять наконец, и даже не просто понять, а вплавить в мировоззрение эту некогда тривиальнейшую мысль: да, существуют на свете носители разума, которые гораздо, значительно хуже тебя, каким бы ты ни был… И вот только тогда ты обретаешь способность делить на чужих и своих, принимать мгновенные решения в острых ситуациях и научаешься смелости сначала действовать, а уж потом разбираться».

Я рискнул привести здесь столь длинные рассуждения Максима Каммерера лишь потому, что в них, как в зеркале, отражаются пресловутые «сумерки морали» самих Прогрессоров. Для читателя эти рассуждения, выворачивающие наизнанку саму идею прогресса, действительно звучат дико. Прогрессоры оправдывают свою агрессивность ссылками на разницу в психологии гуманоида и негуманоида. Остается только развести руками — не затевать же с авторами схоластический спор о гипотетической психологии гипотетических инопланетян. Однако подобные мысли, приписываемые людям XXII века, коммунистического, по словам А. и Б. Стругацких, общества, вызывают протест. Не может быть коммунистическим такое общество!

Пусть не удались Стругацким полпреды коммунистической Земли на других планетах, пусть поразила их невесть откуда налетевшая зараза американского суперменства. Но ведь на Земле XXII века их тоже не любят. Вероятно, нужно искать идеал авторов не среди изображенных ими Прогрессоров, а среди «коренных», так сказать, землян — комконовцев и ученых?

Ученые в повести представлены ретивым экспериментатором Бромбергом, а комиссию по контролю олицетворяют Экселенц, Каммерер и еще два-три рядовых безликих сотрудника. Для Бромберга авторы не жалеют иронии и сарказма — «бодренький почтенный старичок», который, однако, чуть что не по его, приходит в «зоологическое неистовство» и «становится неуправляем, как космический катаклизм». Бромберг в повести чаще «вопит» и «взвизгивает», чем просто «говорит» или «произносит» свои реплики в диалогах. И вообще, надоел он Экселенцу безмерно, «как надоедает кусачая муха или назойливый комар…». Бромберг, такой, каким он нарисован, явно отпадает.

Кто же носитель и выразитель авторского идеала, кто обещанный представитель объединенного человечества, коммунар из далекого будущего — Экселенц или Каммерер? Решить трудно — оба они бывшие Прогрессоры, что не могло не наложить отпечатка на их образ мыслей. В большей степени это относится к Экселенцу. «Они походили не на человеков, — описывают Стругацкие спор Экселенца с Бромбергом, — а на двух старых облезлых бойцовых петухов». Явное сопоставление слышится в «склеротических демагогах», «старых ослах», «маразматиках», «ядовитых сморчках», которыми спорщики награждают друг друга, и в «несъедобных крысиных хвостах», «дурнопахнущих животных», «крысоухих змеях», посредством которых общаются несмышленые представители некой явно деградирующей цивилизации.

Экселенц, как ни оправдывай его ссылками на заботу о безопасности человечества, на то, что «цель оправдывает средства», просто убийца. Его прогрессорская привычка брать решение на себя, делать, не рассуждая, стала причиной смерти Льва Абалкина. Удивительно беспомощным предстает перед читателем «грозный» Экселенц, а вместе с ним и весь Мировой Совет, членом которого он является. Жизнь на Земле XXII века, по мнению Стругацких, будет построена в основном на умалчивании, на утаивании от землян информации, решающей их судьбу, на недоверии друг к другу, вопиющей безответственности на всех уровнях. А как же думать иначе, если Мировой Совет сначала скрывает, точнее, «закрывает» сведения о некоем найденном в космосе приборе, то ли грозящем непонятной и тем более страшной опасностью, то ли обещающем земной цивилизации новый уровень прогресса, а затем практически забывает о нем, сваливает все решение этой проблемы на плечи Экселенца, который просто не в состоянии ее решить один, хотя со свойственной Прогрессорам самоуверенностью берется за это? Его решение тривиально — убивать, уничтожать все, что грозит опасностью, даже если уничтожаешь при этом надежду на какой-то наметившийся прогресс.

Чего же так испугался многоопытный Экселенц, что принялся палить из своего любимого двадцатишестизарядного «герцога», как заправский голливудский ковбой? Напугало его нечто, чего представить он не в силах, чему он названия даже придумать не может, кроме как «бомба замедленного действия». Существует эта бомба в виде Льва Абалкина, а вот взорвется ли она или нет и будет ли «взрыв» разрушительным, знают только сами Странники, которые, как известно, себе на уме. Оставь Экселенц Абалкина в живых, земляне рискуют стать подопытными кроликами; уничтожь он Абалкина, Землю ждет судьба планеты тагора, поступившей с «подарком» Странников так же и зашедшей сейчас в «жуткий тупик», но, впрочем, довольной своей жизнью.

Что и говорить, ситуация придумана сложная, с помощью одной формальной логики ее не решить, здесь необходима аргументация иного порядка — логика характера, логика социального движения общества, логика авторской позиции. К сожалению, авторы не смогли предложить художественно убедительного решения сконструированного ими противоречия. Если поступки Экселенца еще можно объяснить его прогрессорским прошлым, то остальные аргументы малоубедительны. В Экселенце, самолично вершащем судьбу Земли, выбирающем для нее сладостный тупик «золотого века», трудно увидеть человека коммунистического будущего, представителя объединенного, по мысли авторов, человечества. Может быть, сама «бомба», сам Абалкин и есть тот, кого тщетно ищет в повести читатель? Вроде бы авторские симпатии на его стороне. Абалкина по неизвестной ему причине всю жизнь обижают комконовцы — не дают самостоятельно распорядиться выбором профессии, не дают заниматься любимым делом, десятилетиями не пускают на Землю — отказывают в праве называться человеком! А ведь он на вид такой же человек, как и все остальные, и душа у него человечья — и любить он умеет, и страдать, и радоваться… Но мало-помалу желание сочувствовать Льву Абалкину, восхищаться им уменьшается, а там и вовсе исчезает. «— Уж больно он какой-то диковатый, — сомневается читатель. — Червяков ему, видите ли, жалко стало, а к людям — безразличен. И девчонку свою, Майю, лупил как сидорову козу!». Она сама вспоминала: «Стоило ей поднять хвост, как он выдавал ей по первое число. Ему было наплевать, что она девчонка и младше его на три года, — она принадлежала ему, и точка. Она была его вещью, его собственной вещью…» Абалкин лупил свою хрупкую подружку «жестоко и беспощадно, как лупил своих волков, пытавшихся вырваться у него из повиновения».

По решению Мирового Совета Абалкина, чтобы держать подальше от Земли, сделали Прогрессором, и извращенные идеалы агрессивного прогрессорского гуманизма нашли в его душе благодатную почву. Со временем детское желание обладать, владеть безраздельно — вещью ли, девчонкой, своей ли судьбой, всей планетой, наивное прогрессорское убеждение, что он вправе решать судьбы народов и цивилизаций, толкнуло Абалкина навстречу смерти.

При чтении повести невольно складывается впечатление, что отличительная черта людей будущего — эгоистическая самонадеянность, причем не подкрепленная даже особыми интеллектуальными способностями, не ограниченная какими-то нравственными рамками.

«Мы все глядим в Наполеоны, — к месту вспомнил читатель, — двуногих тварей миллионы для нас орудие одно, нам чувство дико и смешно…»

В последней надежде обращаемся мы к Максиму Каммереру — но, увы, тот слишком аморфен, чтобы занять предлагаемое ему высокое место человека коммунизма. Главное, чем озабочен Каммерер, — никуда особо не вмешиваясь, не влезая ни в какие тайны, сделать так, чтобы и Абалкин был цел, и Экселенц, как говорится, сыт. Или все наоборот.

Однако, по утверждению одного из авторов, А. Стругацкого, этаких Максимов, если отвлечься от физических данных нашего героя, которые дала ему система воспитания далекого будущего, «…среди нынешнего поколения очень много. В нашем обществе живут бок о бок с нами люди, которые уже сейчас вполне могут жить и работать при коммунизме».

Читатели, внимательно следящие не только за творчеством А. и Б. Стругацких, но и за их выступлениями в периодической печати, по телевидению, обратили, вероятно, внимание на непоследовательность их заявлений. А. Стругацкий, например, не раз говорил, что основная идея их творчества — «отражение действительности в художественной форме, действительность — это не только мир вещей, но и мир наших идей». На встречах с любителями фантастики он выражается категорически: «Мы никогда не писали о будущем. И не собираемся писать. Нас интересуют сегодняшние проблемы, сегодняшние люди с их заботами». В авторском же предисловии к повести «Жук в муравейнике», повторюсь, декларируется двадцатилетний интерес писателей к человеческому обществу далекого будущего.

Повесть «Жук в муравейнике» ставит перед читателем много вопросов. Но вопросы эти не относятся к попыткам осмыслить основополагающие проблемы земного бытия, обсудить важные стороны развития личности, общества, науки, проанализировать этику взаимоотношений человека и природы, человека и науки, личности и общества. Читателям, занятым разгадыванием художественно-психологических ребусов в повести Стругацких, недосуг заниматься сложными этическими проблемами. Они удовлетворились бы и малым — найти бы верную дорогу в покрывших повесть «сумерках морали», понять бы, кого имели в виду авторы, живописуя пугающую своим антропошовинизмом психологию прогрессоров, разобраться бы: что перед ними — попытка представить будущее Земли, на которой построен коммунизм, или предостерегающая картина общественных отношений, двигателем, основой которых стал эгоцентризм. А если «Жук в муравейнике» — повесть-предупреждение, то как в таком случае относиться к заверению авторов в предисловии, что герои повести — коммунары, представители объединенного человечества? Что общего у изображенного Стругацкими общества с коммунизмом? И что общего у «Жука в муравейнике» с повестью «Полдень, XXII век», в которой сделана искренняя, добросовестная попытка увидеть далекое будущее, представить духовный мир людей нового, коммунистического общества?

Начало творческой работы братьев Стругацких совпало с появлением знаменитой «Туманности Андромеды» И. Ефремова. Первая их повесть «Страна багровых туч» заняла третье место в конкурсе, в котором первенствовала «Туманность Андромеды» — роман, открывший новую эпоху в советской фантастике. В нем И. Ефремов с дерзкой откровенностью обнажил перед читателем свою творческую цель, вложив в древний жанр утопии остросовременную гуманистическую идею. Читая заявления, подобные сделанному в предисловии к «Жуку в муравейнике», представляешь братьев Стругацких чуть ли не продолжателями творческих идей И. Ефремова в советской фантастике. Однако такой вывод был бы слишком поспешным, и Стругацкие не раз подтверждали это, говоря, что в их произведениях нужно искать в первую очередь осмысление нашей сегодняшней жизни. Но как в таком случае понять и оценить последнюю их повесть «Жук в муравейнике», какие провести аналогии с днем сегодняшним?

Выдержанный в жанре политического доноса материал А. Шабанова не остался без внимания не только в СССР, но и за рубежом. Подтверждение тому — материалы исследовательского отдела «Радио Свобода».

Резюме: Вышедшая около пяти лет назад последняя повесть всемирно известных писателей-фантастов Аркадия и Бориса Стругацких «Жук в муравейнике» была в свое время высоко оценена «Литературной газетой». В февральском номере «Молодой гвардии» за этот год та же повесть подверглась резкой критике — на грани политической дискредитации ее авторов. Анализ очередного «дела Стругацких» уточняет представление о главных действующих силах, продолжающих вести — в частности, через посредство неосталинской «Молодой гвардии» — борьбу с последствиями минувшего политического сезона.

Творчество всемирно известных писателей-фантастов братьев Аркадия и Бориса Стругацких снова вынесено в центр литературно-политической борьбы в Советском Союзе. Их последняя (в цикле произведений о далеком коммунистическом будущем XXII века) повесть «Жук в муравейнике» вызвала резкий идеологический «протест» у «Молодой гвардии». Общество, изображенное братьями Стругацкими, не имеет ничего общего с коммунистическим, заявил этот журнал, выходящий тиражом 650 000 экземпляров, в своей последней, февральской книжке[4].

Тут в первую очередь любопытна периодизация. Впервые повесть А. и Б. Стругацких «Жук в муравейнике» появилась около пяти лет назад на страницах «научно-популярного и научно-художественного» ежемесячника «Знание — сила» (1979, №№ 9–12, 1980, №№ 1–3 и 5–6). В стремлении актуализировать свою критику «Молодая гвардия», называющая идеологически бракуемую повесть «новой», ссылается на самое последнее ее переиздание в сборнике научной фантастики «Белый камень Эрдени». Этот сборник, однако, увидел свет (периферийный Лениздат, 1982) тоже не вчера. Иными словами, последнее по времени произведение фантастов появилось в переходный период от Брежнева к Андропову. Отмеченный известными «либеральными» допущениями, этот период сразу после прихода к власти в стране Черненко был четко очерчен «Молодой гвардией» как «минувший сезон». Его последствиям в литературе, искусстве, в области средств массовой информации, выразившимся, по мнению «Молодой гвардии», в неслыханном разгуле «пятой колонны» прозападно и просионистки настроенной творческой интеллигенции, национал-большевистский журнал немедленно объявил войну[5].

Атака на братьев Стругацких, обвиняемых сегодня в замаскированной клевете на советскую действительность и в антикоммунизме, знаменует, таким образом, начало второй фазы все той же национал-большевистской экспансии в «поле» советской литературы. Не приходится сомневаться, что новый импульс боевитости «Молодой гвардии» придала высокая оценка черненковской администрации: не далее как 27 декабря 1984 года главный редактор журнала Анатолий Иванов получил свою Звезду героя Социалистического труда «лично» из рук генерального секретаря ЦК КПСС[6]. Без подобного поощрения «свыше» «Молодая гвардия» вряд ли бы решилась отметить первую годовщину черненковского периода в идеологии походом на братьев Стругацких.

Как отмечала в свое время «Комсомольская правда», есть «что-то очень загадочное и некоторым образом таинственное в духовной связи двух братьев, друзей, единомышленников»[7] Аркадия Натановича (1925 г. р.) и Бориса Натановича (1933 г. р.) Стругацких. Газета имела в виду прежде всего образ писательского творчества фантастов: Аркадий Стругацкий живет в Москве, Борис — в Ленинграде. Для работы над очередной книгой оба съезжаются в город Бологое, находящийся ровно посередине между «двух столиц». Характер их работы, вызывающий представление о Париже хемингуэевских времен, нетипичен для советских литераторов: по свидетельству «комсомольской правды», братья Стругацкие пишут свои книги в городе Бологое в «маленьком кафе под вывеской „у Бори и Аркаши“»[8]. Однако еще больше отношения к «чуду» в советских условиях имеет результат этого соавторства — книги, социально-политическая фантастика Стругацких, которые, как справедливо отмечала «краткая литературная энциклопедия», «в форме фантастического гротеска и сатиры» «отстаивают гуманистический идеал прогресса во имя человека, выступая против различных форм духовного порабощения и угнетения»[9].

Подобная направленность творчества братьев Стругацких объясняет тот факт, что на протяжении послехрущевского периода их книги не раз вызывали в советской прессе яростные схватки между «консерваторами» и «либералами», «догматиками» и «прагматиками», «ястребами» и «голубями»[10]. В свое время Иркутский обком КПСС даже разогнал альманах «Ангара» за публикацию их повести «Сказка о Тройке», объявленной «вредной в идейном отношении»[11].

К началу 80-х гг., однако, литературный бастион Стругацких казался надежно защищенным «широким признанием их творчества», миллионными тиражами в СССР, «переводами на десятки иностранных языков», «международными премиями»[12]. Отдавая должное силе своего противника (тем самым косвенным образом рекламируя свою всепобедительную мощь), «Молодая гвардия», таким образом, признает, что творчество братьев Стругацких, находящееся «на уровне мировых стандартов» в области фантастики, очень неплохо идет на экспорт. В этом смысле книги антитоталитарно настроенных фантастов интересуют не только ВААП и Госбанк СССР, но, видимо, и «прагматиков» на высшем уровне руководства, не оставляющих надежд на реанимацию провалившегося детанта, по крайней мере, в сфере двусторонних отношений. Напомним, что не далее как весной минувшего года делегация Госкино СССР, возглавляемая генеральным директором киевской киностудии имени Довженко Альбертом Путинцевым, заключила в Мюнхене договор с баварской киностудией о производстве первого советско-западногерманского фильма, в основу которого положена ранняя повесть А. и Б. Стругацких «Трудно быть богом». Съемки этой картины с бюджетом в 16 миллионов «тяжелых» марок согласно договору должны начаться в Советском Союзе в июне 1985 года[13], то есть не только в «Год Победы» над нацистской Германией, но и непосредственно сразу после того как мемориально-милитаристский угар достигнет своего апогея к 9 Мая.

Возникает вопрос: состоится ли запланированное кинорукопожатие СССР и ФРГ? По мере того как приближается 40-летие Победы, средства массовой информации и пропаганды в Советском Союзе усиливают нападки на «западногерманских реваншистов». Не исключено, что в этой атмосфере предстоящий (сразу после очередной, юбилейной «победы») «прагматический» акт расценивается «военно-патриотическими» силами как святотатство со стороны «антипатриотов» и «пацифистов». Поэтому вполне возможно усмотреть в выступлении «Молодой гвардии» против братьев Стругацких тактическую цель — торпедировать киномероприятие. Возможные при этом издержки национал-большевиков смущать не должны. Как заявлено в песне Б. Окуджавы: «и значит, нам нужна одна Победа, одна на всех, — мы за ценой не постоим».

«Идеалистические» мотивы «Молодой гвардии» просматриваются, впрочем, с большей отчетливостью, нежели, так сказать, утилитарные. Координируя свои действия с рядом других периодических изданий («Огонек», «Москва», «Наш современник», «Литературная Россия»), «Молодая гвардия» выступает застрельщиком в борьбе против «пятой колонны» в писательской среде. Не случайно, конечно, в монтаже критических материалов под рубрикой «Наше обозрение» рецензия на повесть братьев Стругацких «Жук в муравейнике» подверстана к очередному антиизраильскому и антиамериканскому материалу под названием «На службе мировой реакции»[14]: выводы читатель «Молодой гвардии» должен сделать сам…

На первом плане в повести «Жук в муравейнике» — служба безопасности, которая в отдаленном коммунистическом будущем достигла вселенского радиуса действия. Вскоре после выхода повести — в 1980 году — «Литературная газета», несмотря на замечание о дискуссионности «отдельных сцен», высоко оценила коллективный образ космических чекистов — «землян-разведчиков, которые на далеких планетах выполняют трудную и ответственную миссию: способствуют движению местного прогресса»[15]. Подчеркивая, что функция этих чекистов будущего, названных в повести «прогрессорами», заключается отнюдь не в «экспорте революции», а в «спасении островков культуры и цивилизации, когда на планету надвигается темная ночь фашизма, мракобесия, невежества»[16], «Литературная газета» назвала «Жука в муравейнике» «высокой трагедией», «захватывающей с первых же страниц и не отпускающей до самого финала», произведением, которое «заставляет читателя задуматься».

Таким образом, пять лет тому назад, когда шефом КГБ был еще Юрий Андропов, «Литературная газета» уже дала свой ответ на угрожающий вопрос, который задает сегодня «Молодая гвардия»: «Кого имели в виду авторы, живописуя пугающую своим антропошовинизмом психологию „прогрессоров“»?[17] Можно предположить, что, высоко оценивая в целом повесть А. и Б. Стругацких, «Литературная газета» в то время отразила мнение своих закулисных читателей из «внешних» служб КГБ, возможно, и самого Ю. Андропова, который не мог не оценить по достоинству неоднозначный образ руководителя космической службы безопасности Экселенца, Рудольфа Сикорски, — так сказать, трагического гуманиста, несущего на своих плечах ответственность за судьбы цивилизации.

В отличие от «Литературной газеты», «Молодая гвардия», похоже, выступает ныне как рупор «внутренних» служб госбезопасности, акцентируя свое внимание не на «экспорте» прогресса в космос, а на земной роли изображенного братьями Стругацкими ведомства: сокрытие жизненно важной информации от сограждан, насаждение атмосферы подозрительности, «охрана ученых от них самих» и прочие репрессивные функции.

Остается добавить, что текст последней повести писателей-фантастов допускает и еще одно «прочтение», которое не может устроить «Молодую гвардию» и стоящий за ней национал-большевистский альянс. По сути дела, «Жук в муравейнике» — это притча о трагической судьбе инакомыслящих «инородцев» в идеологически однородном обществе коммунистического будущего. Они, эти посланцы иной — высшей — цивилизации, оказываются жертвами «высокой трагедии», тогда как Экселенц — и тут спорить с «Молодой гвардией» не приходится — «просто убийца»[18], несмотря на «гуманитарную» разработку этого образа братьями Стругацкими.

В феврале АБС вновь встречаются и работают.

«Если у тебя хватит пороху быть самим собой, то расплачиваться за тебя будут другие».

Джон Апдайк «кролик, беги».

Звонил Никольский (30.01.85), просил что-нибудь. Обещал ХС+ГЛ через два месяца.

15.02.85

Б. приехал в Мск.

Причины явления:

1). Деятельность инопланетных прогрессоров,

2). Вирусы (допотопные),

3). Скачок эволюции,

4). Свита дьявола — смертные, но бесстрашные как бессмертные,

5). Вражеская диверсия (внешний враг),

6). Вышедший из-под контроля эксперимент военных ученых.

Основа и отец нашей цивилизации — страх.

Совесть иногда тоже базируется на страхе.

Мораль, совесть и т. д. возникли не вопреки инстинкту самосохранения, размножения и питания, а являются продуктом их развития, неразрывно с ними связанным.

Лишение страха — огромная эмоциональная потеря (страх за близких, за детей, за друзей).

Бесстрашие приобретает социальную значимость (только) в сочетании с глупостью и отсутствием воображения.

Ум и знание (и воображение) в социальной жизни играют роль страха. Но помимо страха есть: гордость, мстительность, чувство справедливости и т. д. Душевные склонности, которые сковываются страхом:

Антихрист. Проба. Или уступил аггелу, уверенному, что все беды людские — от страха.

История с Агасфером Кузьмичом — скупщиком душ — сюда же?

Начало: Христос и вновь назначенный Антихрист стоят на крыше только что построенной многоэтажки и беседуют.

Антихрист — человек, которому Христос передает Человечество.

16.02.85

Идея: сделать повесть 3-й книгой ПНвС. Прошло 20 лет, дом-небоскреб в Соловце, с точки зрения сына Саши Привалова, современного циничного молодого человека. Окончил МГУ, рванул в маги, хотя отец был против. Эксперимент Кристобаля Хунты: и Агасфер, и обессмертивание. Ход полемики с комитетом по ЛиО, утверждающим, что пришельцы могут быть только с добром. Тема подарка от пришельцев.

Всё работает плохо, приборы из Китежграда ни к черту, лаборанты сачкуют, в маги никто не идет, все норовят в завмаги.

Первое, что сделали обесстрашенные, — это прекратили работать. У Кристобаля работают только зомби и привидения, да и то одно проворчало: «Пусть трактор работает, он железный», за что и было немедленно разобрано на запчасти.

Начинает сбоить магия под воздействием административных шумов.

Алкоголизм!

Модест Матвеевич одряхлел и ушел на пенсию. Вместо него — тот самый хмырь, кот<орый> будет продавать Агасферу души подчиненных. Все мощности, ему доступные, на контакты с гор<одским> начальством. Непрерывное использование служебного положения для личной выгоды.

Все, что можно, крадут. Скука.

Воровство! Тоже новое явление. И несуны, и крупные.

Главная система — «я тебе, ты мне».

у Эдика — ранцевый реморализатор. А Кристобаль сделал стационарный.

17.02.85

Осознание огромного и безнадежного отставания от мирового уровня — во всем.

Агасфер = Эспера-Диос («надейся на бога») = Ботадеус («ударивший бога»).

Акамант (ларец таинственный).

Нет победителей и побежденных — все в г…, все несчастны, все недовольны.

18.02.85

Ленка сражена гриппом[19]. Б. уехал.

[Записи между встречами]

За что был сослан Овидий? (Послесловие к «Скорбным элегиям»)

111 аргументированных мнений. Наиболее вероятно — за недонесение (хотя это и был только предлог)[20].

«Поскребите любое дурное свойство человека, и выглянет его основа — страх». С. Соловейчик (Н<овый> М<ир>, 3,1985)

БН по-прежнему занимается семинаром. «Семинаристы» начинают изредка публиковаться. 13 марта в письме Борису Штерну он пишет:

<…>

Прочитал в ХиЖе про фаллос[21]. Нет, Вы все-таки молодец. Рассказ, как это ни странно, мне понравился (в рукописи — не очень). Еще поразительнее, что он понравился многим моим друзьям, среди коих есть и весьма суровые ценители. Меня спрашивали: «В ХиЖе… твой, что ли, написал?» И я не без гордости говорил: «Ага». А мне говорили: «Хорошо… Ей-богу, хорошо… Давно такого удовольствия от чтения фантастики не испытывал».

<…>

С публикациями у АБС по-прежнему трудности. 12 апреля БН записывает в рабочий дневник: «12.04.85 — звонили из Риги.

Госкомиздат запретил издание УнС (под предлогом, что не было книжного издания в центре). Я разрешил ЖвМ».

Но в периодике случаются и приятные моменты. К примеру, статья в ленинградской газете «За трудовую доблесть» за 15 апреля.

В 1983 году исполнилось 25 лет со дня выхода в свет первого рассказа Аркадия и Бориса Стругацких. С тех пор они создали более 50 различных произведений, одинаково любимых многомиллионной армией поклонников фантастики. Впрочем, было бы некорректно так сужать круг поклонников таланта Стругацких. Можно сказать, ими зачитывается поистине огромное число думающих и чувствующих людей.

Действие книг Стругацких иногда переносится в космос (повести «Страна багровых туч» и «Стажеры», «Путь на Амальтею», «Малыш»), иногда — на планеты, подобные Земле («Трудно быть богом», «Обитаемый остров», «Попытка к бегству», «Улитка на склоне»). Но больше всего в творчестве Стругацких книг о самой Земле. Это картины коммунистического будущего («Полдень, XXII век», «Парень из преисподней», «Жук в муравейнике») и противостоящие им изображения капиталистического мира («Пикник на обочине», «Хищные вещи века», «Второе нашествие марсиан» и др.). И еще это драматические или юмористические картины нашей действительности («Понедельник начинается в субботу», «За миллиард лет до конца света»).

Но, наверное, эта, да и любая классификация будет условной: фрагменты утопии есть и в истории космического Маугли — «Малыша», и в трагической антифашистской повести «Попытка к бегству». И, наоборот, в «Жуке в муравейнике» вдруг оказывается рассказ-предупреждение об экологической катастрофе, постигшей далекую планету.

Нет, не описательство главное в книгах Стругацких. Не приключения и глобальные картины будущего, хотя там всего хватает, на любой, самый взыскательный вкус. Герои Стругацких — не носители каких-либо научных, социальных или технических коллизий, а живые люди, тонко и умно чувствующие.

Стругацкие открыли в фантастике новый горизонт — заставили своих героев делать выбор. Не формальный (самолет-поезд), а этический, затрагивающий внутренний мир человека, его индивидуальность, личность. Выбор, который делают герои Стругацких, не задается сюжетом, наоборот, — сюжет вытекает из того, какой выбор сделает герой — правильный или нет. Но в то же время человек со своими проблемами не заслонил большой мир, науку, общество. Отнюдь, — ибо вместе с человеком на авансцене появилась мысль. По Стругацким: «Мышление — обязанность каждого, иначе невозможен правильный этический выбор». Думается, каждый из нас подпишется под этими словами. Стругацкие никогда не противопоставляют общественному надуманное индивидуально, никогда не призывают к коллизии между ними. У них индивидуальные проблемы вытекают из общечеловеческих — так, как это и должно быть.

И еще. Стругацкие в своих книгах ведут настоящую войну с мещанством. С серыми, тупыми, оболваненными дураками, которые не раз и не десять в истории шагали в первых рядах агрессоров всех мастей — крестоносцев, черносотенцев, эсэсовцев, куклуксклановцев… именно они планируют и ведут войны, сама возможность которых зиждется на мировоззрении «моя хата с краю», «быть как все», «не высовываться», «как все, так и я», «глас народа значит глас бога», и еще можно привести не один десяток подобных мещанских «мудростей».

Такие люди не понимают, что «хата с краю» — это только начало, затем последуют факельные шествия и свастика.

Об этом — «Трудно быть богом», «Хищные вещи века», «Второе нашествие марсиан».

Сюжеты книг Стругацких всегда социальны. Да иначе и быть не может: они писатели-марксисты, и конфликты, выписанные ими на фантастическом фоне, обращенные, казалось бы, к будущему, все равно наводят на серьезные размышления, воспринимаются как метафоры и гиперболы нашего противоречивого времени.

Книги Стругацких не созданы для однократного прочтения. Чтобы больше понять, их надо перечитывать, каждый раз открывая в них что-то новое, не увиденное, не понятое раньше.

Повторно открытая книга — лучшая похвала писателям.

Встречаются и приятные письма от коллег по перу. К примеру, письмо БНу от Вениамина Каверина от 22 апреля. Заслуженный писатель спутал Бориса с Аркадием, с которым они вместе были на Чапековском конгрессе 1965 года, но это простительно — он ведь только что отметил свое 83-летие!

Дорогой Борис Натанович!

Благодарю Вас за книгу «За миллиард лет до конца света», которую я прочитал с большим интересом. Как и другие Ваши книги, она совершенно не похожа на произведения, написанные в том же жанре как талантливыми, так и бездарными писателями-фантастами (Гуревичем, Казанцевым и др.). Вам всегда удается заставить читателя вдуматься в то, что происходит в мировой науке, и понять угрозу гибели, которая неизбежно нас всех ожидает. Вы заставляете задуматься над тем, о чем никто не хочет думать, и согласно своим ежедневным машинальным поступкам — не думает. Вам удается соотнести любого Вашего героя со всем человечеством в целом. И то, что «зона» существует на Земле много лет, глубоко характерно. Она своим существованием как бы призывает людей не забывать о том, что мы — жалкие беспомощные существа перед лицом Вселенной. Очень талантлива сама мысль о том, что она будит в нас вовсе не эти отвлеченные соображения, а является просто-напросто еще одним предметом «купли-продажи». «Пикник на обочине» становится символом земной цивилизации, с рискованным соблазном, ничем, в сущности, не отличающимся от любой другой рискованной цели, которую нужно достигнуть во имя самых ординарных земных благ.

От меня далек жанр, в котором Вы работаете, но одновременно в чем-то очень близок: я мучаюсь над психологической панорамой моего романа или рассказа, в то время как фантастические персонажи вроде героев «Верлиоки» сами идут в мои руки. И Ваши вещи снова возвращают меня к мысли, что я мог бы быть совсем другим писателем, если бы не вступил в 30-х годах на соблазнительный путь психологической прозы. Я вспоминаю нашу поездку в Чехословакию, где я познакомился с Вами и оценил Вас как доброго, умного, расположенного, веселого человека, простого и любящего людей. Очень жалею, что мы никогда не встречаемся ни с Вами, ни с Вашим братом, о котором я слышал много хорошего от моих ленинградских друзей. В ответ на Вашу книгу я посылаю Вам свою. Она отстоит от Вашего творчества бесконечно далеко, но, может быть, будет Вам интересна. Это тоже экскурсия в прошлое, но, разумеется, в недавнее, потому что мне еще нет — я еще не добрался — и первой сотни лет.

С крепким рукопожатием

[Подпись В. Каверина]

19 мая в минской газете «Знамя юности» выходит статья АБС «Сто строк о фантастике», где Авторы повторяют свои тезисы относительно определения фантастики как приема и перечисляют особенности реалистической фантастики. А на следующий день в «Литературной газете» появляется статья с подзаголовком «диалог писателя и социолога» и предуведомлением от редакции: «В конце прошлого года „Литературная газета“ опубликовала письмо читателя Сергея В., который заявлял, что книги уже не играют в жизни современного молодого человека прежней роли и пора заменить их более „эффективными“, как он полагает, средствами информации. Письмо вызвало большой интерес читателей. В редакцию пришло более 800 писем. Выдержки из некоторых мы публикуем сегодня. Разговор о месте книги в жизни современной молодежи завершает диалог социолога, кандидата философских наук Е. П. Васильевой и писателя А. Н. Стругацкого». В диалоге, кроме обсуждения недостатков издательской политики и преподавания литературы в школе, АН касается и высокого смысла чтения.

<…>

А. Стругацкий. Письмо в редакцию Сергея В. наводит на грустные размышления. Он ведь не собирается спорить о сравнительных достоинствах книги и видео. Он просто утверждает, что литературное художественное произведение как источник эмоциональной и рациональной информации для него и огромной социальной группы таких, как он, потеряло всякую привлекательность…

Е. Васильева. Правильнее сказать — никогда особой привлекательности не имело…

А. Стругацкий. С одной стороны, нам, старым писателям и читателям, обидно за книгу. С другой стороны, никуда не денешься, научно-техническая революция, как и всякая революция, не обходится без жертв. Не совсем понятно, правда, кто тут жертва: книга или Сергей В.?

Е. Васильева. Мне как социологу были даны для анализа читательские отклики на публикацию его письма. Показательно, что 90 процентов авторов писем считают обсуждение проблемы юношеского чтения очень своевременным, так как они наблюдают аналогичные настроения в среде молодежи. 47,8 процента категорически против позиции Сергея В. В основном это люди старшего поколения. Каждое четвертое письмо написано молодым человеком.

А. Стругацкий. Они поддерживают Сергея?

Е. Васильева. Полностью поддерживают его позицию только 1,5 процента. В то же время 27 процентов написавших в редакцию вслед за ним отмечают, что их собственному чтению мешает отсутствие времени, перегруженность учебой, работой, другими занятиями, которые они считают столь же жизненно важными, как чтение. Большинство молодежи полагает, что экранизация не может заменить книгу. Однако при этом многие считают, что пришло время комплексного развития книги и различных видеосредств, включая телевидение. Судя по письмам, молодежь рассматривает книгу в первую очередь как источник информации. Люди старшего поколения, наоборот, говорят о ней как о предмете искусства, пишут о духовном наслаждении ею.

А. Стругацкий. Мы много и часто говорим о пользе книги. «Всем лучшим я обязан книге». «Любите книгу — источник знания». «книга — лучший подарок». Мы с детства привыкли рассматривать книгу как некий предмет, чрезвычайно полезный в практической жизни. Читай — и ты станешь умнее. Читай — и ты станешь высокоморальным. Читай — и ты станешь лучше. (Занимайся спортом — и ты будешь здоров. Фруктовые воды несут нам углеводы. Углеводы — очень нужная и полезная штука.) Нет смысла дискуссировать о пользе чтения. Сейчас я хотел бы подчеркнуть, что для каждого квалифицированного читателя чтение — это прежде всего процесс, доставляющий высочайшее духовное наслаждение. Не поумнеть мы стремимся, в двадцатый раз перечитывая «Братьев Карамазовых». Не только мораль свою надеемся совершенствовать, хватаясь за вышедший томик Маркеса. Вне духовного наслаждения не существует от книги ни проку, ни пользы.

<…>

А. Стругацкий. Очень хорошо, что в литературной газете развернута дискуссия «Литература и школа». Вопрос преподавания литературы — очень острый, больной вопрос. Его надо решать. Человек может благополучнейше прожить всю свою жизнь, начисто забыв о синусах и об экономике Англии. Забыв об этих предметах, он не утрачивает ничего. Человек же, которого отвратили от «горя от ума», потерял кусочек счастья. Кусочек радости он утерял. Его сделали беднее, чем он мог бы быть.

<…>

А. Стругацкий. Во многих письмах, в том числе и в опубликованных газетой, звучала тревога: а не вытеснят ли книгу в жизни Сергея В. и ему подобных людей телевидение, видеозаписи? Я, честно говоря, не в состоянии понять, почему одно обязательно исключает другое. Почему надо отвергать чтение только потому, что существуют радости видео? Разве так уж много в нашем обиходе способов получать духовное наслаждение, что мы с легкостью необычайной готовы отказаться и отказываемся от самых испытанных? Отказываясь от чтения, мы становимся беднее. Конечно, бедность — не порок. Но потом примерно из тех же соображений мы отказываемся от наслаждения высокой музыкой. Потом — живописью. Мы становимся все беднее и беднее. А там уже, глядишь, и нищета!

<…>

В статье АН вспоминает и статью Шабанова, охарактеризовав ее так: «Мало того, у нас сегодня нет единого приемлемого принципа подачи молодежными журналами так называемой „рекомендательной библиографии“. Журналы не согласуются ни с интересами читателей, ни с актуальностью той или иной проблематики, а руководствуются своими внутренними интересами. Я уже не говорю о том, что целые пласты литературы, причем как раз наиболее популярной у юношества, вообще не представлены в критических разделах молодежных журналов. Взять хотя бы фантастику. Единственное, что приходит на память, — это рецензия в февральской книжке той же „Молодой гвардии“. Да и не рецензия вовсе, а так, просто неумная ругань по поводу повести, опубликованной более пяти (!) лет назад. Оперативно откликнулись, так сказать…»

20 июня БНу вновь пишет Вениамин Каверин.

Дорогой Борис Натанович!

Спасибо за Ваше милое письмо от 3.06, в которое мне хочется внести только одну поправку: уже в тридцатые годы было принято говорить: «Старик, писать трудно, но печататься еще труднее». И в 30-е, и в 40-е, и в 50-е годы я чувствовал себя обстреливаемым со всех сторон — т. е. как на переднем крае. Мне помогло мое упорство и физически ощутимая невозможность не писать. Думаю, что это чувство знакомо и Вам и Вашему брату.

Судя по просьбе, с которой ко мне обратилась «Литгазета»: «Поговорим о фантастике», — жизненное пространство для Вашего жанра будет несколько расширено, но Вы умудряетесь и в этих рамках писать превосходно.

Думаю, что этот ограничительный знак стоит над всей нашей литературой. Но выходы есть — в моих последних вещах нет ни слова неправды. Может быть, мне это только кажется?..

Крепко жму Вашу руку

[Подпись В. Каверина]

В начале лета журнал «Знание — сила» начинает публиковать ВГВ. Издание идет с трудностями, о которых позже вспоминал редактор журнала.

— Немедленно прекратите печатание Стругацких! Немедленно! Со следующего номера! — сказало высокое начальствующее лицо, и другие начальники, присутствовавшие в его кабинете в обществе «Знание», дружно закивали головами. (Журнал был тогда изданием общества.)

— Но это еще не все. В следующем же номере вы должны перепечатать очень глубокую аналитическую статью из последнего номера журнала «Молодая гвардия», где полному разгрому подвергнуто все творчество Стругацких, в том числе и эта повесть (как они могут громить неопубликованную повесть, подумалось мне. — Г. З.), а также вы должны подготовить 2–3 письма читателей с гневным осуждением этой повести (речь шла о последнем совместном произведении Стругацких — «Волны гасят ветер». — Г. З.). А еще вы должны в том же номере опубликовать редакционную статью с признанием своих ошибок и объяснением, почему вы порываете со Стругацкими… Вы готовы принять решение немедленно? Здесь, у меня, чтобы я мог тут же доложить наверх?

Ох. Положение мое было незавидным, вокруг меня сидели четыре моих начальника из общества. Но я сильно разозлился: давно уже не было таких хамских, бесцеремонных «наездов» на журнал. К тому же у меня был один козырь, слабый, но был. Однако начал я не с него.

— Со следующим номером ничего не выйдет. Почему? Потому что он давно подписан в печать, сделаны формы, и я не исключаю, что печать уже началась.

Главный начальник тут же снял трубку, доложил, узнал, что наверху все это известно, и приказал перенести акцию на один номер вперед.

Тут мне пришлось выложить свой козырь.

— Такое решение я принять не могу. Повесть Стругацких принимал главный редактор (тогда им была Нина Сергеевна Филиппова), и отменять ее решение я не вправе. А она сейчас — в отпуске.

Не буду описывать реакцию присутствующих. Мнения были разные, но сходились в одном: надо снимать.

То был конец июля 1985 года. Прошел месяц после назначения Александра Николаевича Яковлева секретарем ЦК КПСС. И мне было ясно, что интрига затеяна его недругами против него и против Горбачева, который вернул его из далекой Канады в верхушку партии. В моем сознании смысл этой затеи отлился в четкий, бронзовеющий девиз: «Вот вы, интеллигенция, обрадовались приходу Горбачева и Яковлева — так посмотрите, с чего они начали? С разгрома ваших любимых Стругацких и журнала „Знание — сила“».

Кроме того, интрига совершалась с нарушением неписаных правил этикета: все-таки журналом в первую очередь руководил сектор журналов отдела пропаганды ЦК. Я тут же позвонил заведующему этим сектором А. А. Козловскому, который, не скрою, был удивлен действиями руководства «Знания». А еще я немедля через Н. Б. Биккенина, благородного человека и соратника Александра Николаевича, довел до сведения Яковлева сообщение о развертываемой вокруг него интриге.

Через три дня я по обоим каналам получил известие о том, что дело прекращено и журнал может без проблем печатать повесть Стругацких.

<…>

5 июля в ленинградской газете «Смена» (в ее спецвыпуске «„Смена“ на студенческой стройке») выходит интервью с БНом, где он рассказывает о семинаре и съемках фильма «Письма мертвого человека».

<…>

— Вы много времени «и по долгу, и по душе» уделяете работе с молодыми авторами. Чем вызвана такая потребность?

— Наша молодежь пишет активно, интересно. Но любому начинающему писателю, как и начинающему ученому, артисту, нужна творческая среда, литературная атмосфера. Без нее он просто задохнется. Он еще не знает, хорошо пишет или плохо. Ему трудно оценить собственную работу. Молодежи обязательно кто-то должен помогать. Лет десять назад Ленинградское отделение Союза писателей организовало семинар для молодых авторов. Мне предложили им руководить — с удовольствием согласился. С тех пор общаюсь с начинающими постоянно. Многие из них уже завоевали популярность, стали членами Союза писателей.

Так, например, недавно на киностудии «Ленфильм» начались съемки фантастической антивоенной ленты, которая рассказывает о последствиях ядерной катастрофы. Фильм ставит молодой режиссер Константин Лопушанский. А сценарий к нему писали Лопушанский и один из моих первых учеников Вячеслав Рыбаков. Думаю, читатели уже хорошо знают имя этого талантливого автора. В работе над сценарием принимал участие и я. Это, пожалуй, единственный случай моего совместного творчества с молодежью.

Съемки сейчас в разгаре. Часть фильма планируется показать на фестивале молодежи и студентов в Москве.

<…>

— И последнее: ваши пожелания молодежи, бойцам студенческих отрядов.

— Что можно пожелать строителям? Стройте так, чтоб на века, чтоб стояло долго и выглядело красиво. Потомки будут судить о нас по тому, что от нас останется. А останется то, что мы построим.

7 июля интервью с АНом публикует московская газета «Ленинское знамя».

<…>

— Как возникает замысел произведения?

— Этот вопрос, наверное, больше в компетенции психологов. Сами же проблемы, которые мы ставим, вырастают из реальной жизни, из неких представлений о сущности гуманизма, о высших духовных ценностях. А сюжет — его можно брать из любого периода истории. Можно взять страшную гражданскую войну в Японии в XII веке или альбигойские войны. Суть же будет одна — ответственность человека перед самим собой, перед историей, перед человечеством. Мы видим и изображаем людей, которые живут, работают, читают, пишут под грузом этой ответственности. Те, кто его лишен, нам неинтересны.

— Япония, надо полагать, возникла в нашем разговоре не случайно. Как помогает в вашей работе сочетание профессий японист — астроном?

— Мы пишем не научно-популярные книги и не этнографические романы. Нам важно современное научное мировоззрение. Конкретные знания в той или иной области могут помогать, а могут и мешать в работе.

— Для того чтобы книга возникла, обычно нужен какой-то внешний толчок, событие?

— Я вспоминаю, как мы писали нашу первую повесть — «Страну багровых туч». Нам ужасно не нравились уже написанные космические эпопеи. Не нравились какие-то картонные герои, гуляющие по фантастической литературе. Нелепо получалось: летят в космосе два профессора и всю дорогу объясняют друг другу, как устроен космический корабль и что их ждет на чужой планете. Не роман, а популярная брошюра из серии «Есть ли жизнь на Марсе?». Или еще нелепее: перед полетом загружают в трюм космического корабля подарки со всей Земли и даже как венец несуразности мраморную глыбу с комнату величиной, из которой космонавты на Марсе изваяют себе памятники.

— Это поразительно далеко от современных космических исследований.

— А мы очень любили А. Дюма, и возник замысел создать современных мушкетеров, рыцарей без страха и упрека, но на уровне современных знаний, вооруженных по последнему слову техники.

<…>

— Так и рождались сюжеты?

— Сначала проблема — что-то происходит в мире, что-то тревожит, вызывает сочувствие или ненависть, любовь или жалость. Проблема употребления наркотиков как одного из основных факторов деградации человека вылилась в повесть «Хищные вещи века». «Жук в муравейнике», «За миллиард лет до конца света» — разговор об ответственности личности перед человечеством. «Понедельник начинается в субботу» — сказка об ученых, «Трудно быть богом» — роман о непрерывности истории и ответственности человека перед ней.

<…>

А во второй половине июля АН в третий раз посещает Саратов. Позже, когда готовился очередной хронологический сборник публицистики АБС «Стругацкие о себе, литературе, мире», об этом посещении в нем сообщалось так.

Необходимые пояснения

<…>

Третья же поездка была по части встреч и выступлений самой плодотворной: Аркадий Натанович трижды встречался в различных дворцах культуры Саратова и Энгельса с читателями, был гостем саратовского КЛФ «Отражение», беседовал с местными переводчиками. Это было в двадцатых числах июля 1985 года.

По итогам встреч удалось в 1985 и 1990 годах опубликовать в общей сложности 8 материалов, из них 5 — Р. Арбитманом и автором этих строк (три оригинальных и два — фрагменты более полных публикаций). При подготовке данного выпуска необходимо было решить, все ли эти тексты и в каком виде следует представить. Внимательно изучив как опубликованные версии выступлений, так и многочисленные фрагменты, никогда не попадавшие в печать, но оставшиеся в наших записях, мы пришли к наиболее, видимо, разумному решению: собрать ВСЕ имеющиеся у нас материалы встреч в три больших и достаточно самостоятельных блока, представляющих при этом в целом результаты всех пяти бесед и выступлений Аркадия Стругацкого с читателями и переводчиками нашего города в июле 1985 года.

<…>

Итак, все то, чем группа «Людены» располагает по визиту Аркадия Натановича Стругацкого в Саратов летом 1985 года, мы можем, наконец, с максимально доступной полнотой представить нашим читателям.

<…>

Встречи с интересными людьми, организованные обществом книголюбов, — не редкость для саратовцев. Но в июле им особенно повезло. Еще не успели обменяться мнениями о недавних выступлениях Булата Окуджавы, как стало известно, что в город приехал писатель-фантаст Аркадий Стругацкий.

<…> Интересно, что за последние четыре года Аркадий Натанович приезжает в Саратов уже третий раз.

«Связи мои с Саратовом необыкновенно прочны, — объясняет он. — Мне полюбился ваш город, здесь у меня много друзей. Очень люблю Волгу, а здесь хорошая Волга, широкая. К тому же — поездом к вам очень несложно добираться…»

<…>

Как вы относитесь к людям, которые: а) не любят фантастики; б) читают только фантастику?

А. СТРУГАЦКИЙ: Трудно и несправедливо было бы, видимо, с моей стороны строить свое отношение к людям исходя из того, читают ли они фантастику или нет. Есть такая гипотеза, что способности к чтению фантастики чем-то сродни врожденным музыкальным способностям. Я не могу винить людей, не любящих фантастику. Но есть люди, которые с отвращением относятся к фантастике современной, но с восторгом читают Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Кафку. Спросите знатока реалистической литературы, можно ли отнести к фантастике «Шагреневую кожу» Бальзака, — он наверняка будет в затруднении… А одну фантастику читают, по-моему, одни детишки, и рано или поздно у них развивается интерес к реалистической литературе. Что мне нравится в литературе? Как прозаик мне страшно нравится Окуджава. И слушать его пластинку для меня — праздник. А вот лично я с ним почти не знаком. Я очень любил Владимира Высоцкого, мы долго были большими друзьями, он часто пел у меня. Я считаю, что Высоцкий — это энциклопедия современной русской души, он насквозь социален, и любят его именно за это, а не за лирику.

Из современной советской литературы люблю А. Толстого, «военных» прозаиков — К. Симонова, Г. Бакланова, В. Быкова. Очень талантливая книга — «В августе 44-го» В. Богомолова. Люблю Ю. Трифонова. Еще осмелюсь сообщить (сижу достаточно далеко от вас и надеюсь от плевков не пострадать), что очень и очень люблю и ценю Пикуля. (кому это понравилось, те могут похлопать.) Мы с братом очень любим Булгакова. Булгаков как гора возвышается над нами и держит нас в тени своего гения. Литература — горный хребет, над которым торчат пики: Пушкин, толстой, Достоевский, а в наше время — Булгаков. Его романы — поистине волшебные книги. Он так велик, что даже не вызывает зависти, как нельзя завидовать господу богу. Но творчество Булгакова не успело оказать на нас влияния: мы слишком поздно прочитали «Мастера и Маргариту» и «Театральный роман», когда уже сформировались как писатели. Если бы эти книги попали в наши руки хотя бы на десять лет раньше, Стругацкие были бы другими… <…>

<…>

А. СТРУГАЦКИЙ: Наша новая повесть носит несколько, признаю, одиозное название «Хромая судьба». Да и ее содержание для нас, братьев Стругацких, необычно. Здесь нет ни контактов с иными цивилизациями, ни полетов в иные миры, здесь не ставятся морально-этические проблемы глобального масштаба. Действие происходит три года назад в зимней Москве. Герой повести — пожилой и довольно потрепанный жизнью рядовой московский писатель Феликс Сорокин, человек моего возраста и с моей же неудовлетворенностью работой. В центре повести — странные совпадения в его судьбе с тем, что он писал или собирался писать в своей жизни. Там некий институт лингвистических исследований Академии наук СССР заключает контракт с Союзом писателей (в повести он назван по-другому): каждый писатель должен представить в институт несколько страниц любого своего текста. Цель — якобы определение языковой энтропии. И вот наш герой направляется в этот дом на Банную…

Главное для нас — показать атмосферу тревоги, неуспокоенности, недовольства собой, в которой очутился наш герой, поняв, что многое из того, что он написал, он сделал глупо, бездарно и ненужно… В повести нет элементов автобиографичности, хотя многие описания там вполне реальны. В какой-то мере «Хромая судьба» сделана на материале моего жизненного опыта, точно так же, как, например, повесть «За миллиард лет до конца света» — на материале жизненного опыта Бориса Натановича, и действие там даже происходило в его квартире…

Что касается публикации «Хромой судьбы» — тут была одна история. Может быть, кто-нибудь из вас обратил внимание, что в десятом номере за 1983-й год редакция журнала «Звезда Востока» храбро опубликовала сообщение, что намерена в будущем году печатать Стругацких — а в том году, надо заметить, была объявлена свободная подписка. Задолго до этого я действительно вручил «Хромую судьбу» литературному агенту «Звезды Востока» — и он исчез. Через полгода мне позвонили в дверь, восточного вида человек молча вручил папку с рукописью и удалился. Спасибо, что вернули… А потом журнал дал этот самый анонс. Я, хоть и получил обратно рукопись, но грешным делом подумал: «А вдруг?», но… Как вы знаете, в 1984 году ни нашей «Хромой судьбы», ни новой повести братьев Вайнеров — а она тоже была объявлена у них на тот же год — в журнале опубликовано не было. Я потом встретил своего тезку Аркадия Вайнера в Доме кино и поинтересовался, что за вещи давали они. Выяснилось, что с Вайнерами было еще хуже: у них даже не было никаких разговоров с журналом. В общем, все это оказалось удочкой для простаков. Мы, впрочем, не теряем надежды рано или поздно нашу «Хромую судьбу» опубликовать.

Повести о Максиме Каммерере под названием «Островная Империя» у нас нет. Вообще, товарищи, остерегайтесь подделок! А то находятся некие темные дельцы, которые перепродают какие-то вещи, ставя на них нашу фамилию. Правда, в возникновении слухов, что написана новая повесть о приключениях Привалова в стране чудес, в известном смысле виноваты мы сами. У нас периодически возникает желание написать третью часть. Было много идей, написать хотелось бы, но все время это перебивалось какими-то другими стремлениями. А был, например, такой замысел: Привалов — дипломат, которого его друзья-волшебники выдвигают для ведения переговоров с нечистой силой… и тому подобное. Но, понимаете, «Понедельник начинается в субботу» писался в другую эпоху: и мы были моложе, и надежды излишние мы возлагали на научного работника. Но научный работник не оправдал наших надежд, он оказался таким же, как и все, ничуть не лучше. Так что возвращаться к бесшабашному веселью «Понедельника…» мы уже не сможем. Хотя технически мы могли бы написать вещь, и, может быть, сильнее «Сказки о тройке» с «Понедельником…». увы, не тот возраст. Слишком много пережито, слишком много понято…

Сейчас журнал «Знание — сила» публикует другую нашу повесть — «Волны гасят ветер», заключительную часть трилогии о Максиме Каммерере (после «Обитаемого острова» и «Жука в муравейнике»). Начало — в № 6, и печататься, видимо, будет долго. Журнал «Изобретатель и рационализатор» в июльском и августовском номерах публикует в несколько сокращенном виде наш сценарий «Пять ложек эликсира». Этот сценарий был написан по специальному заказу киностудии имени Довженко, каковая студия, доведя его «до полного совершенства», от него же и отказалась.

В настоящее время мы пока ни над чем не работаем: у нас сейчас интересы в кинематографе… кроме того, желательно попробовать свои силы и в театре, хотя это настолько непривычная для нас область, что не знаю уж, что получится. Мы написали для одного театра пьесу по «Трудно быть богом», но сейчас там обстоятельства изменились… Ведь когда пишешь прозаическую вещь, то надеешься, что когда-нибудь она будет опубликована, а когда сценарий или пьесу, то даже этой надежды нет. К нам сейчас, правда, поступает немало лестных предложений от театров, но почему-то чаще всего от кукольных…

<…>

А. СТРУГАЦКИЙ: Фантастическое кино — дело очень перспективное, это надо делать. Тем более что вид кинематографа, именуемого фантастическим, еще очень молод.

<…>

А недавно кинематографисты ФРГ вдруг возлюбили нашу повесть «Трудно быть богом» и предложили поставить остросюжетный фильм. Режиссер Фляйшман хочет ставить. А я убежден, что в ФРГ ничего хорошего не сделают — эту вещь надо ставить в СССР. Но вот у нас, видите ли, недостойны, а вот Фляйшман достоин. Написали они с Далем Орловым сценарий, а нас заставили подписать соответствующий договор на три года. Полтора года уже прошло, есть у меня надежда, что все это дело самопроизвольно изведут. Вот тогда и поговорим о советской экранизации.

А с экранизацией «Малыша» в ЧССР уже все кончилось, ничего не будет. Там на киностудии «Баррандов» сменилось руководство: пришел новый начальник (по слухам, до этого он возглавлял то ли пивзавод, то ли что-то вроде того) и сказал, что надо делать чешское кино, а все эти совместные постановки народу не нужны. Но я этим тоже доволен…[22]

<…>

Закончив Военный институт иностранных языков, Аркадий Стругацкий служил на Дальнем Востоке, а после демобилизации работал переводчиком с японского и английского языков. Им переведены многие выдающиеся произведения «золотого века» японской литературы, который пришелся на средние века; фантастические романы Абэ Кобо, новеллы Акутагавы Рюноскэ. Кстати, том Акутагавы, выпущенный в Библиотеке всемирной литературы, открывается вступительной статьей А. Стругацкого. Недавно в его переводе увидел свет роман «Сказание о Ёсицунэ».

А. СТРУГАЦКИЙ: Действие романа «Сказание о Ёсицунэ» происходит в XII веке. Здесь рассказывается о страшной и кровопролитной гражданской войне в Японии… Приступая к переводу, я вовсе не начинаю переводить предложение за предложением, абзац за абзацем. Переводу предшествует необходимая подготовительная работа. Она подобна отчасти той работе, которую мне приходится предварительно выполнять, когда я берусь за технические переводы. Например, когда мне надо было переводить много текстов из области цементного производства, я засел за русские тексты по той же тематике, мне пришлось разобраться в технологии, в устройствах цементных печей, и прочее, и прочее…

При переводе японской средневековой прозы (да и более поздних произведений) я должен сначала познакомиться с элементами японской истории соответствующего периода, с семиотикой японского костюма, убранства японского жилья, с вооружением воина — простого солдата и знатного самурая. Я должен точно знать обстановку того времени — вплоть до того, как тогда были одеты крестьяне или ремесленники. Мне надо представить, о чем вообще может идти речь в японском тексте, мне надо знать, что может быть, а что — невозможно. Я должен знать, что могут означать те или иные церемониалы и жесты, о чем может говорить простолюдин или тот, кто распоряжается его жизнью. В отличие от, скажем, переводчиков с английского, переводчик-японист должен сам «создать», подобрать нужную стилистику произведения. Оригинал может подсказать только степень сложности текста и — в лучшем случае — какими предложениями переводить, короткими или длинными. А диалоги, монологи — это надо будет искать в русской классической литературе, у Достоевского, Чехова, Салтыкова-Щедрина… Работа сложная, такая подготовка к переводу занимает не менее двух лет.

А вот, скажем, современную послевоенную литературу Японии переводить никаких сложностей не составляет. Но она мне не так интересна. Последние десятилетия литература — как и вся культура Японии — испытывает сильное влияние западной литературы, особенно США. Вообще, необычайно интересно специалисту было бы заняться такой темой — «Культурное влияние США на Японию»… Поэтому, кстати, последнее время не читаю японской фантастики, она слишком американизирована. Лучше уж я буду читать американскую фантастику…

<…>

А. СТРУГАЦКИЙ: Будущее фантастики я не могу прогнозировать, но насчет исчерпанности возможностей — это паника. Только на своей памяти я видел уже не одно такое «исчерпание». И ничего — живет… Сложность тут в другом, сложность — в издании. Некоторое время фантасты отечественные разделялись на «старых» и «молодых». Мы числим современную фантастику с 1957 года — не только потому, что в тот год был запущен первый спутник, но и потому, что в нашей стране вышла «Туманность Андромеды». Эта книга, как бы то ни было, родоначальник всей современной советской фантастики, отсюда пошло все разнообразие ее. Так вот, фантастику тогда издавали в основном Детгиз и «Молодая гвардия». В 60-е годы в «Молодой гвардии» подобрался великолепный коллектив умных и ценящих фантастику людей. Они были повивальными бабками советской фантастики, они стали отсекать примитивные и серые произведения, они сознательно шли на установку, что фантастика должна быть до некоторой степени интеллектуальной литературой. И вот на смену им пришла группа «мальчиков бледных со взором горящим», мало разбирающихся в фантастике, но пытавшихся создать некую «новую струю». И они ее создали… А настоящая интеллектуальная фантастика — книги Савченко, Днепрова, Ларионовой и многих других — остались без базы. Апологеты серой, примитивной фантастики закрыли пути для фантастики интеллектуальной, и появились уже не «интеллектуалы» и «простаки», а попросту издающиеся и неиздающиеся. Так в фантастике и определился нынешний очень сильный раскол — и нечувствительно для меня во главе одной из фракций поставили нас с Борисом Натановичем.

После разгрома советской фантастики в конце 60-х — начале 70-х годов «Молодая гвардия» сумела наладить некий конвейер, выпускающий равномерный и достаточно обильный по нашим масштабам поток НФ. Но литературное качество (да и прочие свойства) этой фантастики оставляет желать много лучшего. Нет, мы не в претензии к «Молодой гвардии» за то, что сколько-нибудь сложные произведения там отказываются брать. В конце концов, эта продукция имеет своего читателя, и не надо заставлять «Молодую гвардию» печатать весь диапазон фантастики — от примитива до вершин фантастического реализма. Люди там довольно безграмотные, они не смогли бы это сделать, если бы даже и захотели. Выкинуть их? Лучше не будет, ибо не будет базы для упрощенной фантастики, предназначенной для массового читателя. Беда в том, что и с другими издательствами взаимоотношения у нас, скажем, отвратительные. По существу, нет издательств, которые могут и хотят издавать литературную фантастику. Детгиз ограничен возрастными требованиями, «Знание» — необходимостью каких-то научно-технических обоснований чуть ли не в жюль-верновском духе. Надо бы создать новое издательство, ориентирующееся на настоящую художественную фантастику. Но те, к кому мы обращались, понятия о фантастике не имеют и говорят: «у вас есть „Детская литература“, „Знание“, „Молодая гвардия“ — чего же еще?!» А мы, например, для детей писать разучились, научно-техническую фантастику сочинять — тоже, а простачками прикидываться неохота. Вот и печатаемся в журналах…

<…>

— Какие социальные процессы заставили «изобрести» ваш КОМКОН?

— В повести «Жук в муравейнике» у нас два КОМКОНа. КОМКОН-1 — комиссия по контактам — совершенно фантастическая организация. Будет ли она существовать — вопрос. Возможно, будет, если обнаружатся инопланетные цивилизации. А вот КОМКОН-2 будет неизбежно, эта организация нужна. Контроль над увлекающимися учеными, в руках которых будут огромные мощности, необходим. Человек слаб, соблазн велик — нельзя давать ученым лишь то, что они хотят. Надо предвидеть такие ситуации… Все это, разумеется, будет тогда, когда человечество преодолеет все кризисы, поуспокоится, объединится — и к жизни неизбежно будет вызван КОМКОН-2.

— Осуждаете ли вы поступок Рудольфа Сикорски, убившего Абалкина?

— Нет, это вы мне ответьте, осуждаете ли вы поступок Сикорски! Я писал не для себя, а для вас. Поймите, мы ничего не «разжевываем» в своих вещах, и не ждите, скажем, некоего издания «Жука в муравейнике», где мы бы в каком-то комментарии изложили свое отношение. Думайте! Это вам задача на развитие мышления…

— Появятся ли, наконец, Странники на страницах ваших произведений?

— А так ли уж они, Странники, нужны? Не знаю… Впрочем, читайте «Волны гасят ветер» — там будет о Странниках сколько душе угодно.

— Есть ли у вас любимый герой?

— Пожалуй, что нет. К сожалению, нам с Борисом Натановичем до сих пор не удалось создать такого героя, который был бы умнее нас самих.

<…>

— Как вы относитесь к критике фантастики, в частности — к несправедливым нападкам в ваш адрес А. Шабанова и П. Палиевского?

— Наша критика и в реалистической прозе оставляет желать много лучшего, а в фантастике и вовсе… Что касается Палиевского, то все его выпады объясняются, смею вас уверить, совершенно не литературными причинами, а тем, что этот критик весьма злоуханная (да простится мне такой неологизм) личность с определенными симпатиями и антипатиями. А Шабанов — это в «Молодой гвардии», да? Да, там нам ставилось в вину, что Стругацкие-де обещаются в предисловии к «Жуку» показать коммунизм, а в «Жуке» коммунизмом и не пахнет, между тем как Стругацкие обещаются… и так далее. Очень неумное и очень наивное выступление. Глупость статьи была настолько ошеломляющей, что я одолел ее с третьего раза, а Борис Натанович вообще не одолел. Именно такие поносные и сколь угодно глупые статьи обычно предвещают большие неприятности и для автора, и для издательств, с которыми автор работает. Огульное охаивание вообще никогда не считалось добродетелью критика. К сожалению, любое количество положительных статей не имеет никакого значения, а одна самая глупая статья с отрицательными эмоциями будет тут же подхвачена теми, кто не хочет заниматься фантастикой или хочет держать ее во внелитературных рамках.

<…>

— Как вы относитесь к последним романам А. Казанцева?

— Никак. У меня нет отношения к ним. Я не могу читать Казанцева — слишком уж много бумаги он занимает. И потом — я пожилой человек, мне волноваться вредно.

<…>

— Как вы относитесь к произведениям В. Щербакова, Ю. Медведева, С. Павлова?

— Щербаков и Медведев — вообще не писатели. С Павловым — дело другое. Если бы не его, я бы сказал, болезненное самолюбие, он мог бы сложиться в очень хорошего писателя — вспомните первую книгу «Лунной Радуги»! Но редакторы «Молодой гвардии» оказали ему плохую услугу. (кстати, все редакторы там — выходцы, как правило, из Литинститута и писать совершенно не умеют.) Первые двое названных — безнадежны. Павлов же, возможно, еще станет настоящим писателем.

<…>

— Считаете ли вы с братом себя Прогрессорами?

— Прогрессором в том понимании этого слова, которое придаем ему мы, то есть человеком, влияющим на историю человечества, обязан быть каждый писатель. И не только писатель. Любой школьный учитель, если учит добру, понятиям чести и справедливости, — своего рода Прогрессор. Хотя, конечно, встречаются и Регрессоры… Поскольку мы считаемся неплохими писателями, мы — Прогрессоры. Но первые две трети творческой биографии мы и не подозревали, что оказываем определенное влияние на человечество.

<…>

Тогда же саратовские любители фантастики вручили АНу Большую юбилейную медаль КЛФ «Отражение» — за выдающийся вклад в мировую фантастику и в связи с 60-летием.

Юбилей послужил причиной появления интервью с АНом в августовском номере журнала «Уральский следопыт».

<…>

— Аркадий Натанович, если смотреть глазами подростка, основного нашего читателя, то 60 лет — это громадная вершина, едва ли не Джомолунгма, достигнув которой невольно окидываешь взором пройденный путь: что сделано и что еще предстоит совершить? Когда начинаешь итожить то, что прожил…

— Худо-бедно, но мы с Борисом, моим братом и соавтором, написали двадцать повестей. Они увидели свет в двадцати двух странах, выдержали полтораста изданий. За количественные, так сказать, показатели можно быть спокойным, а вот качественная сторона… Тут все не так просто.

Начинали мы с Борисом как фантасты-приключенцы, не чужды были нам и романтические веяния, что соответствовало нашим тогдашним убеждениям. От повести к повести усложнялась тематика, усложнялись характеры героев. Я могу ошибаться, но все же думаю: менялся не столько Аркадий Стругацкий (формирование человека, его характера заканчивается к 25 годам жизни), сколько мир вокруг Аркадия Стругацкого. С годами все труднее воспринимаешь перемены, которые молодежь принимает как должное, естественное, и даже оцениваешь новое критически (это не значит — отрицательно). Растет, я бы выразился так, внутреннее сопротивление жизненного материала, постигать его все труднее. И вот эти неподатливость, сопротивляемость становятся мощным стимулом творчества. Отсюда же проистекает наше горячее желание отразить в своих произведениях сложную тематику века нынешнего и века будущего, отразить ее, естественно, через человека, ибо нас в фантастике всегда интересовал и интересует прежде всего человек. Я и мой брат мало удовлетворены сделанным, нам все думается, что лучшая работа — впереди. Из того, что успели создать, более всего отвечают нашим собственным воззрениям на современную фантастику такие произведения, как «За миллиард лет до конца света», «Второе нашествие марсиан», «Жук в муравейнике», «Волны гасят ветер». Последняя повесть принята к публикации редакцией журнала «Знание — сила».

<…>

5 августа АБС заключают договор с латвийским издательством «Лиесма» о выпуске сборника под названием ЖВМ.

7 августа выходит интервью БНа в «Литературной газете».

<…>

— Вы написали 23 повести. Это ваш излюбленный жанр?

— как правило, мы действительно укладываемся в десять авторских листов. Самая большая наша повесть, по-моему, пятнадцатилистная. Видимо, больший объем не вмещается в воображение. Ведь каждая повесть — это маленький мир. А каждый мир фантастического произведения — это обязательно terra incognita, мир, который никто никогда не видел, мир, лежащий за пределами человеческого опыта. Мир, отличающийся присутствием небывалого или вовсе невозможного. Никто не знает, что это такое: мир, в который вторгся человек-невидимка; или мир далекого будущего; или мир, в котором приняли и расшифровали послание сверхцивилизации. А автор должен все детали этого мира, все его, так сказать, закоулки ясно представлять себе в любой момент работы. Иначе будет утрачена достоверность описываемых событий, а фантастическое произведение, лишенное достоверности, немногого стоит… Достоверность описываемого мира зиждется на деталях. Писатель-реалист эти детали берет из собственного опыта, он их просто вспоминает. Писатель-фантаст должен эти детали вообразить. Однако же воображение наше конечно, а значит, воображаемый нами мир не может быть и большим, и достоверным одновременно.

<…>

— Из чего вы исходите, «рождая» главного героя произведения? И как придумываете имена?

— Герой есть в значительной степени функция замысла. В зависимости от того или другого замысла выбираются те или иные герои. Обычно у нас читатель знает то же и только то, что знает главный герой. И ищет выхода из разнообразных тупиков и ловушек вместе с главным героем. И должен сделать свой выбор вместе с ним…

Такой подход, разумеется, накладывает определенные ограничения. Нельзя делать главного героя гением или суперменом. Дураком его делать можно, но, пожалуй, не очень интересно… Впрочем, и гения, и дурака изобразить, кроме того, еще и очень трудно. В мировой литературе таких примеров раз-два и обчелся…

Что ж касается имен действующих лиц, то мы берем их обычно из газет или из телефонных справочников, а иногда даже «вычисляем» с помощью программируемого микрокалькулятора.

<…>

В середине августа газета «Неделя» публикует отчет о «Круглом столе» с участием сотрудника сектора психологии личности Института психологии Владимира Асеева, директора Института земного магнетизма, ионосферы и распространения радиоволн Владимира Мигулина, врача-психотерапевта Владимира Райкова, заведующего кафедрой Московского физико-технического института Бориса Раушенбаха, профессора факультета журналистики МГУ Юрия Шерковина и писателя АНа. «Круглый стол» посвящен проблеме увлечения паранаучными, аномальными явлениями.

<…>

Начать нашу беседу мы попросили А. Н. Стругацкого.

— Аркадий Натанович, летающие тарелки люди стали активно «видеть» и принимать их за космические корабли инопланетян в конце 40-х годов — в космос тогда еще не летали, но научная фантастика уже дала представление и о межзвездных перелетах, и об устройстве космических аппаратов — то есть дала словесный портрет чуда, который потом уже трансформировался в «реальный» зрительный образ. Так не кажется ли вам, что именно представители вашего литературного жанра в какой-то степени спровоцировали «появление» разных современных чудес?

СТРУГАЦКИЙ. Э, нет-нет, товарищи, художественная фантастика тут ни при чем, если, разумеется, не числить за нею теософических откровений госпожи Блаватской, мистификаций Бержье и Повеля и остального в том же духе. Это все равно, что винить Петра Первого за нынешние надписи на заборах — зачем, дескать, он гражданский шрифт изобрел… Если уж на то пошло, дело обстоит как раз наоборот — не фантастика наводняет сознание людей образами «летающей посуды», морских змеев и прочего, а сама она широко использует для нужд своих эти образы из безбрежного океана пылкого, но не слишком просвещенного воображения современного читателя. Справедливости ради не станем мы отрицать и того грустного обстоятельства, что определенная — и весьма распространенная — часть литературно-фантастической продукции активно подыгрывает такому читателю и его воображению. А впрочем, бог с ней, с фантастикой; в проблеме, ради которой мы здесь собрались, она играет, как я думаю, третьестепенную роль.

А проблемой для нас являются причины и характер отношения человека к так называемому современному чуду.

РАЙКОВ. Я хотел бы только сразу заметить, что появление того или иного чуда всегда связано с развитием цивилизации. Когда-то верили в спасение души, теперь — век техники и технологий, и, как следствие, технократизация мышления. Старые лики — маски новые.

СТРУГАЦКИЙ. Так, Владимир Леонидович, вы попали в самую точку. Но понятие чуда эволюционировало.

Мы можем достаточно уверенно утверждать, что с доисторических времен и до XIX века представление о чуде было тесно связано с религией, в частности — с верой в бога и дьявола, с убеждением в том, что человек является ареной борьбы этих противодействующих и непримиримых сил. Причем деятельности этих сил приписывались и явления природы, и прогресс науки и технологии.

Но вот грянуло время великих потрясений, наука, ставшая сама по себе производительной силой, выбила из-под мышек верующих костыли религии, на которых человечество ковыляло в течение многих тысячелетий. И тогда выяснилось, что без костылей человеку приходится трудновато. Исчезла вера в божественное вмешательство, вера в чудо.

А ведь свято место пусто не бывает. На место чуда из арсенала религиозных убеждений пришло чудо из арсеналов научных представлений. Спасительные визиты из космоса. Исцелители с таинственными биотоками. Всевозможные (но непременно научно обоснованные!) варианты «жизни после смерти». Вот они, новые костыли!

Но это еще не все. Эволюционировало и само отношение к чуду. Верующий просто верил в чудо. Случится с ним чудо или нет — на то воля божья. Сейчас положение изменилось.

Видимо, на смену веры пришла жажда. Жажда чуда. Да, бога нет, но очень удобно, очень комфортно верить в существование неких вполне материальных сил, которые способны на многое, даже и невероятное…

Поразительно и другое: казалось бы, достижения науки, скажем, астрофизики, должны особенно будоражить воображение. Маленькое, чуть заметное пятнышко, с трудом зафиксированное на большом телескопе, содержит информацию столь удивительную, что раньше мы и вообразить себе этого не могли. Однако столь фантастические, хотя и сугубо научные, данные обывателю неинтересны. «Шаровые звездные скопления? — морщит он лоб. — Сколько до них? Полтора миллиона световых лет? Да бог с ними. А вот тарелки — они здесь, на Земле, у меня под боком»…

Прошу заметить, сам я не утверждаю и не отрицаю реального существования космических соглядатаев. Но я отношусь к тем людям, для практической жизни которых, для мировоззрения, для понимания целей существования человечества все эти «чудеса» представляют собой совершенно излишние гипотезы, как сказал в свое время Лаплас, лишние сущности.

Но вот многие и многие жаждут, чтобы чудеса были. Так хорошо бы разобраться, почему столь живучи чудеса, каковы действительные причины, содействующие их появлению?

<…>

Но не только периодические издания обращаются с вопросами к АБС. Обширная корреспонденция поступает и от КЛФ.

Пояснение к публикации

Осенью 1985 года КЛФ «Параллакс» (Черкассы) по согласованию с КЛФ «Гелиос» (Тбилиси) и «Световид» (Киев) попытался организовать своеобразный заочный «круглый стол» писателей-фантастов. Председатель черкасского КЛФ Андрей Лубенский разослал ряду писателей исходные вопросы, а тех, кто откликнулся, познакомил с мнениями коллег, чтобы вызвать некую полемику. Общей дискуссии, однако, не получилось. Так, А. Н. Стругацкий, ответив на анкету сам, прокомментировал затем фрагмент ответа Г. Альтова, на чем их участие в «Круглом столе», собственно, и закончилось. Более активны оказались Б. Штерн и два оппонировавших ему литератора «молодогвардейской» ориентации, но непосредственно со Стругацким и Альтовым они не полемизировали.

<…>

Мы воспроизводим только ту часть дискуссии, в которой участвовал Аркадий Натанович. Оба его ответа и вопросы А. Лубенского приводятся полностью по имеющимся в архиве группы «Людены» допубликационным вариантам. Второе письмо А. Стругацкого относится лишь к заключительной части ответа Г. Альтова, где тот, не вполне удовлетворенный вопросами анкеты, попытался сформулировать собственные вопросы. Этот фрагмент ответа Альтова печатается по тексту хабаровской публикации.

Вопросы задает председатель «Круглого Стола» НФ-85 АНДРЕЙ ЛУБЕНСКИЙ.

1. Редко кем оспаривается сегодня тот факт, что фантастика является полноправным видом большой литературы. Литература же имеет объектом своего изучения человека и человечество. Так вот: что в человеке прежде всего интересует писателя-фантаста?

2. Английская поговорка гласит: «Будущее отбрасывает свою тень». Вероятно, лучше всех эту тень чувствуют писатели-фантасты, именно они чаще других пытаются моделировать будущее. Но еще Эдгар По заметил, что нельзя придумать то, чего нет. Какие же процессы в современной действительности заставляют фантастов фантазировать, служат основой для фантастических предвидений?

3. Популярность научно-фантастической литературы во всем мире растет. На Западе реакционные силы используют фантастику как инструмент идеологической обработки масс, особенно это заметно на фоне лихорадочных приготовлений к осуществлению программы милитаризации космоса. Но ведь и прогрессивная фантастика является мощным орудием идеологического воздействия. В полной ли мере используются ее возможности?

АРКАДИЙ СТРУГАЦКИЙ.

1. «Что в человеке прежде всего интересует писателя-фантаста?» Можно было бы возразить: если фантастика является полноправным видом большой литературы, то к чему такая дискриминация, зачем в таком вопросе отделять писателя-фантаста от писателя-реалиста? Но внимательный наблюдатель не преминет отметить одну тонкость: у реалистов в большей или меньшей степени превалирует тяга к интимному, внутреннему, у фантастов же — к социальному. Но это, так сказать, в массе: и там, и там возможны и наличествуют всевозможные исключения. И все же вопрос поставлен слишком общо. Напрашивается контрвопрос: какого именно писателя-фантаста вы имеете в виду? Ибо, скажем, славного Шефнера в человеке интересовало и интересует одно, В. Савченко — другое, С. Гансовского — третье, В. Бабенко — четвертое и т. д. Как говорится, по всему объему того, что понимается под словом «человек».

2. «Какие процессы… заставляют фантастов фантазировать, служат основой для фантастических предвидений?» Опять двадцать пять за рыбу деньги! Уже, кажется, два десятка лет прошло, как все согласились, что прогнозирование в литературную фантастику не лезет никаким боком, и вот снова-здорово… Побойтесь бога, братцы! Ведь этак мы никогда с мертвой точки не сдвинемся! А завтра Вы опять объявите фантастику литературой крылатой мечты или литературой научно-технической пропаганды? Стыдно, нехорошо. А еще «Параллакс»! А еще «Гелиос»!

А какие процессы заставляют фантастов фантазировать… Процессы заставляют фантазировать неумелых чиновников, сидящих не на своем месте. А доброго фантаста они заставляют анализировать, если уж на то пошло, да и то в той мере, в которой эти самые процессы могут воздействовать на человека либо подвергаться человеческому воздействию.

3. «В полной ли мере…» и т. п. Мне нравится это ваше «но ведь и». Но это в сторону. Возможности прогрессивной (советской) фантастики в идеологической борьбе используются пока очень скверно. И не по вине советских писателей-фантастов.

30 сент. 85 года.

ГЕНРИХ АЛЬТОВ

Вот пример более интересного, на мой взгляд, вопроса. По закону, который бы я скромно назвал законом Г. Альтова, герой не может быть умнее автора (точнее, яркость придуманной личности не может превышать яркости личности выдумавшей). С другой стороны (по моему наблюдению), современные писатели-фантасты нисколько не ярче широкой массы читателей. Спрашивается: как же может существовать НФЛ? Чему она может научить? Что может раскрыть читателю? Не является ли НФЛ — в данных обстоятельствах — просто средством для приятного времяпрепровождения? Вот над чем стоило бы подумать. Привел этот вопрос только для примера, но за ним — серьезная проблема. Писатель должен быть учителем. Между Писателем-учителем и Читателем должна быть разность потенциалов. А что мы видим?

АРКАДИЙ СТРУГАЦКИЙ

Вы просите меня ответить на вопрос Г. Альтова. Видимо, речь идет все-таки не о вопросе Г. Альтова: все пять фраз в его последнем абзаце, отмеченные вопросительными знаками, есть фигуры риторические. Речь идет скорее о МНЕНИИ Г. Альтова. Ладно, попробую высказать свое мнение о мнении Г. Альтова. Сразу оговариваюсь: это МОЕ мнение.

И допускаю: это МОЕ мнение никто, кроме меня, не разделяет.

1. «По закону, — пишет Г. Альтов, — который бы я скромно назвал законом Альтова, герой не может быть умнее автора (точнее, яркость придуманной личности не может быть выше яркости личности придумавшей)». Это высказывание представляется сомнительным. То есть, на первый взгляд, «закон Альтова» несомненно звучит. Но при ближайшем рассмотрении возникают кое-какие возражения. Что это вообще значит — ум персонажа в сравнении с умом автора? Кто умнее — С. Лем или его профессор Хоггарт, каким его Лем изобразил? Еще сложнее с яркостью. Кто для нас ярче — Гашек или Швейк? А. Толстой или инженер Лось? Шолохов или Григорий Мелехов? Скажу про себя. О личностях Гашека, Толстого, Шолохова я знаю столь мало и недостоверно, что они представляются мне фигурами туманными и расплывчатыми, ассоциирующимися лишь с понятием «классика». А вот Швейка, Лося, Мелехова я знаю с юности, вновь и вновь сопереживаю им при каждом перечтении, они живут во мне и со мною как близкие люди, знакомые до последних черточек.

2. «…по моему наблюдению, — утверждает Г. Альтов, — современные писатели-фантасты нисколько не ярче широкой массы читателей». Я в свое время имел удовольствие лично знать писателя-фантаста Г. Альтова. И я ручаюсь, что личность эта настолько самобытная и уникальная, что яркостью своей отчетливо выделяется в сколь угодно широкой (и даже в специально подобранной узкой) массе читателей. («Ну и что?» — спрашиваю я словами Альтова же.)

3. «Как же может существовать НФЛ?» — вопрошает (риторически) Г. Альтов. Да так и существует. Перефразируем Салтыкова-Щедрина. Да, знаем, и издатели ее курочат, и инстанции рубят в капусту, и бесшабашные критики грязью обливают, но за всем за тем не можем не присовокупить: живет помаленьку! «Чему она (НФЛ) может научить? — продолжает риторический допрос Г. Альтов. — Что может раскрыть читателю?». Конечно, печь хлеб и варить сталь она не научит и тайны пульсаров не раскроет. (Как и «Дама с собачкой», и «Братья Карамазовы», и тот же «Тихий Дон».) В ее ведении специфическое отображение действительности в специфических художественных образах, и Г. Альтову это отлично известно. Ах, речь идет не о «Даме с собачкой» и даже не о «Человеке-невидимке», а о «Долгих сумерках Марса»? Но ведь Г. Альтов пока еще не смог доказать, что НФЛ состоит из сплошных «Долгих сумерек», как не смог бы доказать, что вся реалистическая литература состоит сплошь из «Братьев Карамазовых».

4. «Писатель должен быть учителем, — объявляет г. Альтов. — Между Писателем-учителем и Читателем должна быть разность потенциалов». Мне, например, страшно подумать — взять и объявить себя во всеуслышание учителем сотен тысяч незнакомых людей. В частности, учителем ученых, космонавтов, прославленных мастеров в цехах и на полях. Для этого нужно какое-то особое устройство скромности, мне решительно чуждое. Да при этом еще хвастаться разностью своего потенциала с читательским. Кстати, потенциала чего? Потенциала эрудированности? Не дай бог, ума? Пресловутой яркости?

5. Наконец, Г. Альтов задает вопрос: «Не является ли НФЛ — в данных обстоятельствах — просто средством для приятного времяпрепровождения?» Я не знаю строго, чего хочет Г. Альтов от художественной литературы. Могу только догадываться (по приведенным выше цитатам), что желает он, чтобы художественная литература его чему-то учила и что-то ему непрерывно раскрывала. Увы, я не такой. Мне нужно от литературы именно то, что он называет приятным времяпрепровождением, а по моей терминологии — духовным наслаждением. Не так уж много у меня в жизни источников высокого духовного наслаждения, чтобы отдавать книгу на откуп исключительно учащим и раскрывающим. И если даже Г. Альтов откажет книге (все равно, реалистической или фантастической) во всех прочих достоинствах, но признает, что она представляет ценность как средство приятного времяпрепровождения, я первый крикну: «Давайте ее сюда, эту книгу! А ту, что только учит и раскрывает, возьмите себе!»

12 окт. 85 года.

Борис Штерн подробно информировал об этой дискуссии БНа. 9 октября он писал:

<…>

Я тут неосторожно ввязался в игру «Ответы на вопросы». Впрочем, почему «неосторожно»… Просто фанаты из черкасского Клуба прислали вопросы, а я ответил. И поехали!

Посмотрите выдержки из ответов Бушкова (есть такой, он из Абакана). Я опять не выдержал и ответил ему (прочитайте тоже).

И все на этом! Ни в каких викторинах я больше не участвую. Попробовал — хватит!

<…>

P. S. Шеф, неохота переписывать ответ Бушкова, там целая простыня. Верните мне Бушкова обратно, я его брошу в архив (он мне нужен, я чувствую, что мне с ним еще придется…). А мой ответ — для Вас.

[приложение к письму:]

Уважаемый председатель «Круглого стола»!

Я хочу ответить Александру Бушкову словами кота Леопольда: «Ребята, давайте жить дружно!»

Давайте внимательно слушать и читать друг друга. Дискуссия еще не успела завязаться, а Александр Бушков, как видно, невнимательно прочитав ответ своего коллеги, приписывает ему то, чего он не говорил.

Я цитирую Александра Бушкова:

«И потому, мягко говоря, непродуманным выглядит утверждение Б. Штерна о том, что крупных-де писателей у нас, кроме… нет и не будет».

Я никогда этого не утверждал. Вот что я написал в ответе, цитирую:

«Фантастике нужны крупные писатели — после смерти Ефремова братья Стругацкие остаются в одиночестве».

Зачем же передергивать? Честно говоря, я уже сожалею, что принял участие в ответах на вопросы. Эти передерганные ответы начнут гулять по стране, а потом доказывай, что ты не верблюд. На том основании, что фантастика братьев Стругацких нравится мне больше фантастики других авторов, — на этом основании мне уже приписываются РАППовские замашки. Цитирую Александра Бушкова: «Меня настораживают попытки — в том числе и некоторых участников сего „круглого стола“ — возродить, честно говоря, пресловутое „литературное древо“ РАППа».

Александр, меня настораживает Ваша манера вести дискуссию. В народе это называется «шить дело». Я не возрождаю и не поливаю никаких РАППовских древ. Я сижу за своим письменным столом и пишу разные рассказы — фантастические и нефантастические. И Вы тоже — я правильно понимаю? Наши заслуги перед советской фантастикой совсем никакие. Впрочем, Вашу повесть, если я не ошибаюсь, любители фантастики назвали лучшей повестью-81, а мой рассказ лучшим рассказом-83. Почему бы нам не уважать друг друга?

Посмотрите, как Вы противоречите себе, цитирую:

«…эта возня, эта насильственная прописка на Олимпе… в итоге лишь вредит».

Согласен. И тут же сами прописываете на критическом Олимпе А. Н. Осипова. Цитирую:

«Я могу, увы, назвать лишь одного по-настоящему крупного специалиста по региональной фантастике — А. Н. Осипова, его библиографии серьезны, обстоятельны, и значение их трудно переоценить».

И я, заметьте, не делаю из этого утверждения никаких далеко идущих выводов и не обвиняю Вас в РАППовщине.

Что касается дискуссии. В принципе, мы все говорим правильные вещи. Да — литература. Да — нужен журнал. Да — писать надо о человеках, а не о проблемах. Да — больше фантастики хорошей и разной.

Давайте жить дружно. Давайте внимательно слушать и читать друг друга. Давайте сидеть за своими письменными столами и писать свои новые произведения. В любой части Советского Союза. Кстати, я не понимаю термин «региональная фантастика». Меня как-то абсолютно не волнует, где живет хороший писатель — в Москве или на острове Врангеля.

Прошу председателя «Круглого стола» довести эти соображения до всех участников дискуссии. И, наверно, бог с ней, с дискуссией.

18 октября БН отвечает Борису Штерну.

Дорогой Боря!

По-моему, Вы вполне достойно и даже мудро ответили этому Бушкову.

Забавно. Все это очень напомнило мне события двадцатилетней давности, когда Г. Альтов с горячностью Бушкова наскакивал на всех фантастов СССР, норовя кому штаны порвать, а кому и задницу. А мы с А. Н. его все стремились успокоить, все обглаживали, все норовили лаской, словом, уговором… Так ничего и не добились. Всех он искусал, со всеми поссорился и убрался в свою конуру заниматься теорией и практикой изобретательства. А жаль. Человек талантливый. Но считал, что главное в фантастике — чего-нибудь изобрести.

Горячность же Бушкова мне в какой-то степени даже и по душе. Я люблю ниспровергателей. Но при одном непременном условии: ниспровергаешь — предложи взамен, падла, что-нибудь свое, по крайней мере, не хуже. Он как, этот Бушков — могёт? Или, в крайнем случае, мо́гет? Я его не читал, а если читал, то не помню.

<…>

24 октября Борис Штерн поясняет в письме БНу.

Дорогой Борис Натанович!

Бушков типичный «молодогвардеец» — и уже поэтому ничего не смогет. Ну, доберется, может быть, до высокого дилетантского уровня Павлова и Щербакова. Его в 81 г. расхвалили клубные фэны, сами же потом и отвернулись, ну а он уже вкусил и завелся. Типичный щербаковец. Хочет книгу в «МГ». Сибирский валенок, мечтающий о галоше.

Дискуссия продолжается и принимает интересный оборот: уже появился Дмитрук. Этот из той же компании, они с Бушковым прямые родственники. Его ответы я Вам не высылаю, потому что обязательно должен показать их Виталию Бабенко в Дубултах; они не успеют обернуться от Вас ко мне. Но в своем ответе я цитирую Дмитрука, а все остальное, что не цитирую, — официозная правильная болтовня.

Я, кажется, излишне резко ему отвечаю — но он меня больше раздражает, чем Бушков. Все время под боком. Вы читали его книгу «Ночь молодого месяца» в «МГ»? Ужасно.

Я, кажется, приобретаю себе врагов… пора, пора.

<…>

БН, как Вам пришелся мой ответ Дмитруку? Мне важно Ваше мнение — ругань для меня новый жанр. Я киплю (кипю), как чайник (в ругани), а это плохо. Вот.

[приложение к письму:]

Прочитал ответы Андрея Дмитрука. Дискуссия, кажется, еще дышит, а мы с Андреем Дмитруком нашли интересную форму общения — оба живем в Киеве, а дискутируем через Черкассы.

Сначала Александр Бушков назвал мои ответы «непродуманными», сейчас Андрей Дмитрук называет их «легкомысленными». Цитирую:

«Фантастика строит „миры“ возможные, маловероятные, невероятные. Зачем? Вовсе не для пущего интересу, как немного легкомысленно полагает Б. Штерн».

Я хочу повторить, что воспринимаю фантастику только как литературный прием и, соответственно, пользуюсь им, когда это нужно, для большего эмоционального воздействия на читателя. Или: для большего читательского интереса. Или: для пущего интересу.

Что в этом утверждении легкомысленного? Моя позиция ясна: лично мне фантастика нужна для того, чтобы читатель, не скучая, читал и сопереживал литературным героям.

Почему же у моих коллег возникает ощущение, что я говорю «непродуманно и легкомысленно»? Наверно, дело в том, что я излагаю свои мысли нормальным русским языком, простыми словами. Наверно, разговорное эмоциональное русское выражение (фразеологизм) «для пущего интересу» кажется очень уж несолидным и легкомысленным. Требуется «глубокомыслие». А глубокомыслие достигается другими словами. Цитирую Андрея Дмитрука:

«С точки зрения социально-психологической, литература — это набор типовых моделей поведения человека в различных обстоятельствах».

Чувствуете, какой повеяло скукой от этого простого по смыслу объяснения «что такое литература»? комментарии излишни? Цитирую далее:

«„Миры“ фантастики — это тренажеры для форсированной проверки душевных свойств. Согласитесь, ведь это очень важно — останется ли человек Человеком, столкнувшись с грандиозными сюрпризами будущего или получив божественное могущество с помощью науки? Будут ли действовать на галактических просторах совесть и гуманность, верность и мужество, сострадание и благородство?»

Что это? Заумь. А заумь — это вид легкомыслия. Вчитайтесь… очень важно знать… будут ли действовать на галактических просторах… совесть, верность, мужество, благородство…

Будут! Ответ однозначен. Высокие человеческие качества действовали в страшных испытаниях Великой Отечественной войны — еще как действовали! — почему же Андрей Дмитрук сомневается, будут ли они действовать в марсианских экспедициях или в «галактических просторах»? Он высказался явно необдуманно и легкомысленно.

Отчего же возникают такие ляпы? Все дело в наших теоретических расхождениях: для меня фантастика просто литературный прием, и мне не надо объяснять, зачем я пользуюсь этим приемом — как поэту не надо объяснять, зачем он пишет в рифму. Для Андрея Дмитрука фантастика — это жанр, род, вид, модель, течение, направление (честно признаюсь, что я подзабыл, что в точности означают эти филфаковские термины. Садись, два!), поэтому Андрею то и дело приходится объяснять, что фантастика родственна эпосу, что Одиссей — идеальный НФ-герой и почему космические корабли бороздят просторы Большого театра. А писатели редко бывают хорошими теоретиками литературы. Вот и получается плаванье в просторах галактики. Далее (цитирую):

«Мне глубоко чуждо утверждение Б. Штерна, что у нас нет крупных фантастов, кроме Стругацких. Вот такие-то высказывания и способствуют появлению чуть ли не религиозного фанатизма „фэнов“… „Стругацкомания“ — явление глупое и вредное, как и всякая мания»… «Абсолютно прав Бушков, утверждая, что современная советская фантастика — это именно море. Есть десятки, сотни региональных авторов».

Опять мне «дело шьют»! Бушков обвинил в РАППовщине, Дмитрук — в «способствовании религиозного фанатизма». От РАППа я открестился, теперь надо доказывать, что я атеист. Так вот: я не вижу какой-то реальной «стругацкомании». Да, это явление было бы глупым и вредным, если бы оно существовало. Но что происходит на самом деле? Да, нормальные любители фантастики знают и читают братьев Стругацких. Выходит очередная книга, ее читают и говорят: «нравится — не нравится». А вот те самые темные «религиозные» «фэны» на киевском черном книжном рынке гоняются сейчас за книгами… кого бы вы думали?.. Головачева, Павлова и Тупицына. А вот к книгам Ефремова и Стругацких относятся весьма спокойно. Это реальность, а не слова. (Очень прошу не объявлять меня книжным спекулянтом — мне эти сведения сообщили знающие люди.) Так что «стругацкомании» в природе не существует, но если уж кого-то раздражает мое мнение, что крупных фантастов, кроме Стругацких, у нас нет, то я готов пойти навстречу и уточнить: новые крупные писатели-фантасты уже на подходе. Ведь у нас десятки… нет, сотни фантастов.

Насчет «моря фантастики»… опять слова. Жутко, когда в литературе так много воды. Нужны плотины (издательства, журнал), чтобы этот бурный поток начал давать электричество.

Товарищи, объясните, наконец, что означают термины «региональная фантастика» и «региональные авторы». Это что, новое направление в фантастике? Фантастика, которая пишется в регионах? Понятно. Хорошие книги всегда писались в регионах — в Вешенской, в Ясной Поляне, в Ялте.

Если дискуссия продолжится, прошу председателя «Круглого стола» дать мне отпуск на один месяц (ноябрь), потому что мне надо дописать повесть. Вообще, может быть, бросим это дело? В принципе, гавкать на Стругацких и друг на друга — интересно… а писать когда?

Можно вспомнить письма АНа к Александру Бушкову шестилетней давности (см. НС-9). Тогда он только начинал, и его «расхвалили клубные фэны». Теперь же он, не будучи формально «молодогвардейским» автором и даже вроде бы конфликтуя с отдельными ее функционерами, фактически выступает почти с тех же этических и эстетических позиций. Да, разные книги АБС вовсе не обязательно должны вызывать восторг и полное понимание у любого произвольно взятого читателя. Да, разочарование в каких-то прежних идеалах — вещь не такая уж редкая. Но другое дело, когда все эти неприятия и разочарования — лишь повод для шумных, напористых и целеустремленных пропагандистских акций. Такой акцией стал и текст Бушкова, примерно в то же время рассылавшийся по многим клубам любителей фантастики. Вот его некоторые наиболее характерные фрагменты.

Ах, как они начинали! Как они, стервецы, начинали! Зависть берет. Но, как говорил герой какого-то романа: «Не у всякой песни конец счастливее начала». Что произошло и в данном случае.

Оговоримся сразу: это — не пасквиль, призванный каким-то образом ошельмовать братьев Стругацких. Моя цель доказать, рассуждая беспристрастно и логически, следующее: а) что творчество братьев можно разделить на два периода; б) что первый был полосой едва ли не сплошных удач, а второй — полосой едва ли не сплошных поражений; в) что чествуем мы братьев по прошлым заслугам, меж тем как они ныне — не более чем свет угасшей звезды.

Ах, как они, черти, начинали! И как продолжали. «Страна багровых туч», «Путь на Амальтею», «Стажеры», «Попытка к бегству», «Полдень, XXII век», «Далекая Радуга», «Трудно быть богом», «Понедельник начинается в субботу», «Сказка о Тройке», «Хищные вещи века», «Второе нашествие марсиан» — все эти вещи смело можно назвать великолепными. Мы росли на них. От советской фантастики они неотделимы.

А потом… Это случилось не вдруг, а в два этапа. 1966 год — появление одной из частей «Улитки на склоне», 1968 год — другой. И вот эта-то вещь оторвалась, отделилась от советской фантастики и от предыдущего творчества Стругацких — как выработавшая горючее ступень отделяется от космического корабля и, кувыркаясь, летит вниз, вниз, вниз…

<…>

Будь это на Земле, Кандид просто обязан бороться против извращения, захватившего отдаленный уголок планеты, и его экзерсисы скальпелем и все выпады в адрес амазонок оправданны и необходимы. Но на иной планете стоит и призадуматься — а не есть ли в данных условиях партеногенез необходимым и нужным применительно к местным условиям? Но уточнений не сделано. Амазонки — «где-то там», их прогресс — «где-то там», субъективные законы, обрекающие лесовиков на вымирание, — «где-то там». Абсолютно никаких привязок к реальной действительности, и оттого Лес, хотя и великолепно изображенный, выглядит картонным, а Кандид смешон и нелеп — Арлекин, лупящий Пьеро дубиной (пардон, скальпелем).

<…>

Ради чего все это наворочено, понять, в принципе, несложно — ради того, чтобы напомнить: усилия одиночки-интеллигента перевернуть мир не стоят ни черта. Но стоило ли для того, чтобы доказать, что Архимед из Переца никакой, нагромождать десятки страниц абстракций-фантасмагорий? Многозначительность — ложная, философичность — ложная, и отдельные персонажи, имеющие несчастье выглядеть невоздушными — Стоян со своей одержимостью наукой, бабник тузик, добрая распустеха Алевтина, беспозвоночное Домарощинер, — выглядят «живыми актерами, просунувшими голову в полотно кинематографа».

<…>

Изменились земные резиденты на других планетах, изменились… Посуровели. Если первые наблюдатели не имели права вообще ничего предпринимать («Попытка к бегству»), если Румата и иже с ним действовали с величайшей осторожностью, то Странник ведет себя на Саракше по-свойски, как шериф в Техасе — вынул пистолет, и нет человека. Деятельность землян на Саракше после уничтожения излучателей не описывается, но по некоторым воспоминаниям Максима в «Жуке в муравейнике» можно понять, что ведут они себя там, как полицейский наряд, отправившийся на облаву в Гарлем. Но это цветочки. Корней, герой повести «Парень из преисподней», действует по принципу Остапа Бендера: «Что, киса, забьем Мике баки?» и забил — за несколько месяцев прекратил войну на планете Гиганда. Можно себе представить, как он ее прекращал. Хорошо хоть, планета цела осталась…

<…>

«Пикник на обочине». <…> Да, еще перевоспитывается в конце концов приблатненный тип Шухарт. Господи, сколько уж раз в нашей послевоенной литературе, и не обязательно фантастической, перевоспитывались подобные аморальные типы… Но повторяется история с «институтом» — стоило ли городить увлекательнейший огород, Зону создавать только для того, чтобы перевоспитать одного «ихнего» блатного? Шукшин своего Егора Прокудина перевоспитал без полной чудес Зоны…

<…>

Итак? Несомненно, что прямая, достигшая пика к концу шестидесятых годов, с начала следующего десятилетия падала вниз, как метеорит. Исключение с «Миллиардом» лишь подтверждает правило.

Главная беда, на мой взгляд, в следующем. Из книг второго периода практически исчезли герои периода первого — подобные экипажу Быкова, экипажу Горбовского, Жилину, Румате, Саулу. Все те, кто нравился, кто впечатлял, кто боролся за большое и светлое. Все эти отличные парни, ярко, полнокровно выписанные, выглядящие как живые. Если они и появляются в произведениях второго периода — то всегда почти на заднем плане, торопливо пробегут по сцене и исчезнут за занавесом. Произведения второго периода набиты всевозможной шпаной, как КПЗ после особенно хлопотного дня. Мордатые ландскнехты, гангстеры, маклаки, инспекторы-бяки, с-сексуальные роботессы, пропойцы, шлюшки…

Брр! Так и ждешь появления сурового старшины милиции, который обведет всю эту гоп-компанию умудренным годами взглядом и покачает головой: «Ну что, соколики, доигрались? На кого похожи…» А отличных парней не больше, чем родников в Сахаре…

Но погодите! Появился «Жук в муравейнике». То же светлое будущее, те же слегка постаревшие Максим Каммерер и Странник, ныне Экселенец. Что же, радостно потирать руки — вернулись времена «Полдня»? Увы…

<…>

Вслед за автором одной стихотворной пародии подмывает воскликнуть: «Неужели в тридцатом веке тоже будут дрова лямзить?» А если серьезно — неужели и в XXII веке будет существовать служба, напоминающая то ли тонтон-макутов, то ли подразделение ордена иезуитов? Я не собираюсь смягчать резкость формулировок. По-моему, морально-этическое, что ли, издевательство, которое позволяет себе землянин XXII века против своего собрата, не менее страшно, чем пули тонтон-макута — ведь тонтон-макут, по сути, продукт своего уродливого общества, а здесь мы наблюдаем обратное — в том самом светлом-пресветлом будущем, которое так восхищало нас в «Полдне», «Парне», «Радуге», право решать судьбы своих собратьев присвоили себе люди, которых иначе как извращенцами, страдающими разного рода патологиями, порой и не назовешь. Да полно, земляне ли это?

<…>

Финальные сцены. Начнем с того, что Мак грубо нарушает приказ, собираясь самолично похитить Абалкина. Не ахти у вас дисциплиночка, господин Сикорски, и кадры, м-да…

А что до деловых способностей Сикорски, то они, простите, на уровне сержанта милиции из богом и Скотланд-Ярдом забытого уголка.

Впрочем, таким Сикорски сделали Стругацкие. Я говорю о сцене гибели Абалкина. Когда я дошел до нее, как-то сразу вспомнил богомоловских «волкодавов» из «Августа 44-го», исповедовавших принцип: «Даже если тебя будут убивать, стрелять только по конечностям!» А что видим мы?

<…>

Я считаю глубоко ошибочной дискуссию по «Жуку», которую навязали клубам: «Прав был Сикорски или ошибался». Вопрос, коли уж завязалась дискуссия, следовало ставить иначе: «как получилось, что у руководства „Комкона-2“ оказался такой человек, как Сикорски? Как получилось, что Земля докатилась до жизни такой?» И заодно задать этот же вопрос авторам.

Мы по инерции продолжаем наблюдать на головах Стругацких королевские короны. По инерции считаем их «фантастами номер один», по инерции пытаемся «ставить рядом с ними» кого-то. А стоит ли вообще в литературе «ставить» кого-то рядом с кем-то? Просто — мы наблюдаем банальную, в сущности, ситуацию: два писателя когда-то писали очень хорошо, а потом, то ли увлекшись голым экспериментированием, то ли по другим причинам стали писать гораздо хуже. В истории литературы можно насчитать не один такой случай и даже не десять. Банально…

Бывает: погаснет звезда, но, поскольку она невообразимо далеко от нас, мы продолжаем ее видеть — мчится в пространстве свет, но это уже мертвый свет, звезда-призрак, смерть…

Нечто подобное, кажется, произошло и в нашем случае — мы всего лишь наблюдаем свет угасшей звезды, не зная, что самой звезды давно уже не существует…

Осенью АБС выезжают в Репино на семинар по кинофантастике.

<…>

С 25 октября по 3 ноября 1985 года в Доме творчества кинематографистов «Репино», под Ленинградом, состоялся Всесоюзный семинар по приключенческому и научно-фантастическому кино, организованный Советом по приключенческому и научно-фантастическому кино Союза кинематографистов СССР и Советом по приключенческой и научно-фантастической литературе Союза писателей СССР. Тема семинара — «Экран приключенческого и научно-фантастического фильма-85». Таким образом, это было подведение итогов года в двух популярнейших кинематографических жанрах. Семинаром руководил председатель Совета по приключенческому и научно-фантастическому кино Союза кинематографистов СССР В. Я. Мотыль. В числе режиссеров и сценаристов, проявляющих интерес к кинофантастике, на семинаре присутствовали С. Бабаян, В. Дербенев, А. Кайдановский, А. Митта, Г. Николаев, С. Потепалов, В. Рубинчик, В. Спиридонов, В. Тарасов, Э. Успенский и другие. Литературный «цех» фантастов на семинаре представляли заместитель председателя Совета по приключенческой и научно-фантастической литературе СП СССР Н. М. Беркова, А. Н. и Б. Н. Стругацкие, В. Бабенко (Москва), Ф. Дымов, А. Житинский, В. Рыбаков (Ленинград).

<…>

«О чем это произведение? Чему оно учит?» Почему-то очень легко ответить на эти вопросы, если речь идет о дерьмовой повести, и очень трудно, — если о хорошей.

Литература выжила, несмотря на все попытки чиновников сделать ее лучше.

Обстоятельная подготовка к Страшному суду (в терминах христианства!).

Герой взят в кач<ест>ве секретаря-переводчика, ему обещано исполнение желаний — изменение законов Природы.

Он заступается за человечество, и ему предлагают «искупить его грехи» (в терминах христианства). история нового Христа.

[25.10–3.11.85]

С 25.10.85 по 3.11.85 — сидим в Репине на семинаре.

[Записи между встречами]

Суд над Чел<овечест>вом. Разбираются случаи из жизни: подлость, низость, корыстолюбие, нищета духа. В т<ом> числе странные истории из жизни японцев, новогвинейцев (каннибалов) и т. д. — другая мораль, другие нормы.

7 ноября БН находит время ответить на письмо Бориса Штерна.

Дорогой Боря!

Спасибо за информацию.

Пишете Вы ответы всяким Дмитрукам неплохо, но уж больно горячитесь. Плюньте. Никакие дискуссии ничего не изменят. Штерн останется Штерном, Дмитрук — Бушковым, а Стругацкие — Стругацкими. Изложите свою точку зрения и ждите. Пусть вьются вокруг. А в конце дискуссии — шандарахните из главного калибра сразу по всем по трем. Так я Вам посоветую.

Я собрался, наконец, и ответил Вахтангишвили и Лубенскому. Они обещают присылать материалы дискуссии. Посмотрим, посмотрим.

Я только что вернулся с семинара по кинофантастике, который проходил в Репине. Тоже много дискутировали — с той, однако же, разницей, что здешние бушковы оказались в подавляющем меньшинстве и сидели тихонько, только губки обиженно поджимали… а также и с той, что все время смотрели кино, в том числе и зарубежное, в том числе и потрясающий фильм «Кэрри» (по роману С. Кинга, автора «Мертвой зоны»).

<…>

Молодые авторы фантастики заняты не одними лишь семинарами, их иногда и публикуют. Подборку произведений молодых фантастов в шестом номере журнала «Литературная учеба» сопровождает статья АНа.

Я начну с банальности. Практически вся мировая литература ставит во главу угла некое желание и историю исполнения или НЕисполнения его. Желание обрести новую шинель. Желание привести себя в соответствие со своим представлением о себе. Желание ничего не желать. Желание все познать и все испытать.

Этой же поистине каиновой печатью отмечена, естественно, и мировая фантастика — праматерь и современница всех видов литератур, известных в нашем мире. (Почему же — каинова? — спросит дотошный читатель. Да потому, что осознанное желание, желание существа, именуемого «гомо сапиенс», неимоверно усложненное наследие далеких наших хвостатых предков, явилось причиной первого в истории человечества преступления, зафиксированного в мировой литературе.) Я бы сказал даже, что именно в мировой фантастике психосистема «желание и его исполнение или неисполнение» всегда находила наиболее четкое и открытое образное воплощение.

Вероятно, сказанное явится неким даже откровением для многих почтенных литературоведов. (Есть одно маленькое отступление. Мне самому не раз приходилось слышать, что фантастика — литература, точнее — недолитература, которую жулье пишет для слабоумных на тему «ты лети, моя ракета». Подобно бедняге Журдену, не подозревавшему, что он говорит прозой, думающие так не подозревают, что лучшие образцы отечественной, в частности, фантастики дали Пушкин и Гоголь, Салтыков-Щедрин и Достоевский, Алексей Толстой и Булгаков…) Но всякий умеренно-разумный читатель, чье мировоззрение не исковеркано литературоведческими догмами, кто не проникся желтой мудростью солидных трудов о бабизме-ягизме и о возможной связи золотого петушка с курочкой, несущей золотые яички, всякий разумный читатель, повторяю я, отлично сознает или, на крайний случай, интуитивно чувствует огромную мощь глобальных обобщений, присущую фантастике и — увы! — зачастую недоступную прочим видам литературы.

«Желаю и не желаю». Что получается при исполнении желаний и как оборачивается дело при исполнении нежеланного. «Туманность Андромеды», «451° по Фаренгейту»… Для читателя это откровения. Для упомянутого литературоведа это непосильный труд. Из всего неисчерпаемого богатства «Мастера и Маргариты» он осторожно выберет темочку «Образ Ивана Бездомного как типичного представителя пролетарской интеллигенции первого поколения». (И кстати, будет в своем праве. Но какое же это убогое право!)

«Не верю! Чего он меня пугает?» — вопит литературовед, с трудом одолев «Гиперболоид инженера Гарина». А в этот момент над его ухоженными седыми кудрями, в двухстах километрах, мертво и зорко, нестерпимо блестя на солнце, скользит спутник-истребитель, начиненный ядерной взрывчаткой. «Не верю! Не желаю я жить в этом будущем!» — надрывается он, со скрежетом зубовным одолев несколько глав «Туманности Андромеды». Да кто тебя туда пустит? — хочется резонно ему ответить. «Не ве…» — начинает он, перелистав по диагонали «Шагреневую кожу», но тут же спохватывается: его еще в школе учили, что Бальзак — великий писатель.

Все это, может быть, и так, скажет нетерпеливый читатель, но где же обещанный разбор?

Будет сейчас и разбор. Но предварительно еще несколько замечаний. Во-первых. Вышеизложенное должно восприниматься как некий панегирик руководству «Литературной учебы», взявшему на себя ответственность поместить на страницах журнала (за все время существования его был пока один такой случай) подборку произведений писателей-фантастов. Во-вторых, говоря о литературоведе, я вовсе не имел в виду таких замечательных работников, как В. Лакшин, Л. Яновская, А. Зеркалов и прочих, им подобных, с живым воображением, огромной восприимчивостью и страстью к анализу. В-третьих, разбор я начну с самой значительной вещи подборки, с повести В. Бабенко «Игоряша Золотая Рыбка».

Как очевидно читателю, это повесть об исполнении желаний. Тема достаточно традиционная и для фантастики, и для реалистической литературы. Достаточно вспомнить «Сказку о рыбаке и рыбке», «Шинель», «Шагреневую кожу», «Человека, который мог творить чудеса», «Бататовую кашу». (Не будем затрагивать здесь исполинского «Фауста», иначе пришлось бы делать слишком много оговорок и отступлений.) Герои всех упомянутых произведений кончают в достаточной степени скверно — легче всех отделывается Старик, вернувшийся к разбитому корыту, и плюгавый мистер Фодерингей, в ужасе отказавшийся от своего дара и вернувшийся в свое первобытное, «дочудесное» состояние. Творческие задачи, которыми руководствовались авторы (как выразились бы литературоведы), были очень разными. Пушкин создал гениальную притчу на мотив народного присловья о глазах, которые больше желудка. Исполнитель желаний — волшебная Золотая Рыбка. Гоголь восплакал о «малых сих», ничтожность этих «малых» определяют сугубо реалистические средства исполнения их желаний: многолетнее откладывание по грошу с каждого истраченного рубля… и так далее.

В наши дни за тему «исполнение желаний» взялся молодой писатель-фантаст Виталий Бабенко. (И не надо хихикать, уважаемые читатели: «Ха-ха! А. Пушкин, Эн Гоголь, Гэ Уэллс и… ха-ха… Вэ Бабенко!» Были, были прен-цен-ден-ты, дорогой читатель, помните? «На Парнасе было скучно. — Что-то новенького ничего нет!» — зевая, сказал Жан-Батист Мольер. «Да, скучновато, — отозвался Шекспир…» Помните «театральный роман»?)

Мы, братья Стругацкие, неоднократно подчеркивали теснейшую, перехлестную связь между некоторыми разновидностями сатиры и фантастикой, некоторое обменное взаимодействие между ними, как сказали бы физики. Во избежание нелепых ухмылок не стану здесь приводить примеры из классики, но берусь утверждать, что «Игоряша» являет собой прекрасный пример этой связи.

С первой же страницы повести перед нами появляется Игоряша во всей своей красе, простой советский мещанин-потребитель, социальное ничтожество, топологический аналог Акакия Акакиевича и сопливого самурая из «Бататовой каши» Акутагавы, российский мистер Фодерингей с поправкой на Великую Революцию и статью 39 нашей конституции. Ежели ему вымажут морду горчицей, он не станет нюнить, как Акакий Акакиевич: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» Нет, он развернется и… смотря кого. Да вы сами знаете его, дорогой читатель: ежели кто сильненький, так он приятно ухмыльнется и тут же намажет горчицей физиономию слабейшему.

Вот он у нас каков, Игоряша. Он все знает про свои права, а идея обязанностей (за пределами уголовного кодекса и других милицейских установлений) ему чужда. При всем том он — фигура нередкая, и только можно поставить в упрек нашим писателям, что выступает он в современной отечественной литературе крайне осмотрительно, замаскированно и редко. Более того, в текущей литературе его порой хвалят и лелеют, он же такой славный, наш скромный труженик, как он болеет за «Спартак», как он успешно лечится от алкоголизма и возвращается к рыдающей семье обновленным…

Так вот, Игоряша. Поймал он Золотую Рыбку.

Ну, писатель-фантаст не был бы фантастом, если бы он не «объяснил» это диво. Это, оказывается, не совсем рыбка, а вообще-то и совсем не рыбка, а некий информационный модуль, впущенный в наши земные омуты некой метагалактической цивилизацией для… Все в духе эпохи НТР. Пусть модуль. Хотя чем он лучше шагреневой кожи? Или, на худой конец, простого, неизвестно откуда взявшегося дара? Ан нет. Начнем с того, что наш Игоряша если и не начитан, то наслышан о легенде про три желания, на этом он метагалактическую цивилизацию и ловит. А самое главное — этот неудобопонятный модуль дает автору возможность показать безграничность притязаний Игоряши. И многомерность мира вещизма. И обнажить притягательность этого мира для персон, лишенных духовности. Автор разворачивает перед читателем гомерическую картину уже не глобального, а вселенского распространения Игоряши — этой раковой опухоли на земном Разуме.

Любопытно в повести и такое обстоятельство. Известны многие повествования у нас и за рубежом о людях, которые волшебными или псевдонаучными обстоятельствами получили возможность исполнить три своих желания. Ладно, не будем говорить о сказках «Тысячи и одной ночи» и вообще о сказках. Возьмем современные произведения на эту тему. Ни один из известных мне героев не пожелал истребления всех вооружений и установления мира на нашей планете! Бесталанным писателям такое слишком простое желание не пришло в голову, а писатели, более или менее способные, стыдливо выставили это желание за грань созданных ими фантастических обстоятельств.

А что же Бабенко?

Да он не только не увильнул от решения, он пошел на таран! В полном соответствии с морально-этическим обликом Игоряши, с уровнем его социально-политического мышления Бабенко поставил под его характеристикой жирный черный крест: Игоряша, как оказалось, думал о проблеме войны и мира и решил ее, как ему и подобало: все пущай катится к чертям, а только пусть при этом не заденут меня и мои запасы жратвы. Прости меня, читатель, ты, конечно же, мудрее и опытнее меня, но я не видел в мировой литературе большей сволочи, нежели этот потребитель-дармоед…

Об «Игоряше Золотой Рыбке» можно написать еще много, а я ведь совсем не коснулся других аспектов этой любопытнейшей повести (например, такого: наказание за потребительство. Игоряша, конечно, наказан. Но ведь категорически наказаны и противопоставленные ему двенадцать героев. За что? А за то же потребительство, только, так сказать, второго порядка: ведь эти двенадцать, ничтоже сумняшеся, потребляют самого Игоряшу!), но время! но место! Полагаю, что повесть В. Бабенко — значительное явление в фантастике последнего десятилетия. Она странно и непривычно глубока: я прочел ее за недостатком времени всего два раза и при вторичном чтении обнаружил слои, которых не воспринял при первом. Предвижу, мне возразят: «Да чего там такого особенного? Абсурд какой-то!..» Это скажут те, кто будет читать эту повесть в метро, по дороге на очередной нелепый вернисаж или в магазин дисков. А серьезные читатели будут ее читать, и перечитывать, и ловить то, что упустили раньше.

Перейдем, однако же, к следующему произведению: Михаил Плашкин, «Незамкнутая кривая из семи звезд».

Из всего вышеизложенного легкомысленный читатель может сделать вывод, будто я — абсолютный апологет фантастики, будто для меня фантастика является абсолютной ценностью — независимо от качества. Ерунда. При всей моей пристрастности к этому виду литературы я все-таки умею отличать зерна от незерен. И я особенно болезненно отмечаю все родовые болезни излюбленного моего жанра (вот и вырвалось у меня это непотребное слово!): тенденцию к выспренности, к ложной многозначительности.

В ущерб «Игоряше» я прочел рассказ М. Плашкина трижды и так и не понял, для чего и о чем он написан.

Да, рассказ живописный. Пластичны и выразительны описания моря и водорослей, неба и песков… Малейшие детали и оттенки изменчивого мира автор подмечает точно и верно. Свое впечатление от рассказа я могу передать только строками Чехова:

«ГАЕВ: О природа, дивная, ты блещешь вечным сиянием, прекрасная и равнодушная, ты, которую мы называем матерью, сочетаешь в себе бытие и смерть, ты живишь и разрушаешь…

ВАРЯ: Дядечка!

АНЯ: Дядя, ты опять!

ТРОФИМОВ: Вы лучше желтого в середину дуплетом».

Читаешь рассказ М. Плашкина и думаешь: может быть, действительно лучше что-нибудь такое… желтого дуплетом.

Рассказ Хелью Ребане «Выигрывают все» интересен. Если убрать его концовку (все, что после слов «…я чувствовал, что через мгновение она поглотит меня»), то мы получим рассказ совершенно в духе Эдгара По или позднего Акутагавы. Есть, есть на нем легкий флер того благородного безумия, которым мы все наслаждаемся, читая у Мопассана «Орля», «Руку», «Он?»… Этот флер как патина на старинной бронзе…

Крошечный рассказик Ольги Корнеевой «Моя бабушка» написан грамотно, с отличной выдумкой и с отчетливо выраженным ужасом перед страшными испытаниями, которые, возможно, ожидают человечество в грядущем. Рассказ-антиутопия. Классические образцы такого рассказа дал в свое время Р. Брэдбери, но и у Корнеевой получилось неплохо. Главное — коротко и ясно. Главное — за полутора страничками высвечивается целый мир, чудовищный и неприемлемый. Главное — целая система умело подобранных деталей, страшно естественных для «лирического героя» и страшно отталкивающих для читателя. Молодец, Корнеева!

«Ах, как нелегки к коммунизму первые шаги…» Построение коммунизма начинается с построения личности коммунистической, а это построение немыслимо без огромной мыслительной работы. Думайте!

Я сам знаю, что думать — труднейшее занятие. Но — думайте! иначе станете Игоряшами…

15.11.85

Вчера Б. приехал в Мск править ХС для «Невы». Сделали: вставки по редзаключению.

16.11.85

Делаем поправки за алкоголь.

Вечером закончили.

17.11.85

Письмо Пастухову насчет 24-томника <«Библиотеки фантастики»>.

18.11.85

Ездили в В<неш>П<осыл>Т<орг>.

19.11.85

Письмо М. С. Горбачеву.

20.11.85

Б. уезжает.

27 ноября внезапно «просыпается» «Литературная газета» и запоздало поздравляет АНа с шестидесятилетием, имевшим место еще в августе.

Почти три десятка лет прошло с тех пор, как появилась Ваша первая (написанная совместно с братом Борисом Стругацким) повесть «Страна багровых туч». Но Ваша литературная биография началась еще раньше — с выхода в свет повести «Пепел Бикини», рассказывающей о трагедии японских рыбаков, попавших в зону испытаний американского ядерного оружия.

С тех пор Вами совместно с братом было написано более 20 повестей, рассказов, киносценариев.

Вы внесли большой вклад в развитие советской научно-фантастической литературы.

В яркой художественной форме в своих произведениях Вы рассказывали о драматических путях научного поиска, поднимали проблемы нравственного выбора, клеймили бездуховность, косность и насилие. Ваши произведения «Стажеры», «Возвращение» наполнены верой в торжество коммунистических идеалов.

Многие из Ваших книг («трудно быть богом», «Обитаемый остров», «Малыш», «Понедельник начинается в субботу» и другие) нашли признание не только в нашей стране, но и за рубежом. Они были переведены на десятки языков.

Плодотворна Ваша работа как переводчика японской классической литературы.

Ваш талант отмечен первой в нашей стране литературной премией «Аэлита» за лучшие научно-фантастические произведения.

А в декабре «Наш современник» публикует критическую статью Владимира Бондаренко, посвященную «литературе успокоившегося обывателя». Достается в статье и АБС.

<…>

Черное — это белое, а белое — это черное. Такие парадоксы любят полупросвещенные обыватели. Мол, все на свете относительно, и всегда люди вываляются в грязи, прежде чем взойдут на пьедестал истории, надо ли говорить о чистоте и нравственности? Умеешь жить, и живи спокойно. Потребителю явно выгодна игра на занижение, демонстрация грязного белья, опорочивание любой идеи и истины. Ему лучше спится «в сумерках морали».

Это я уже цитирую из повести о будущем «Жук в муравейнике» братьев Стругацких. Ибо, по их просвещенному мнению, и в будущем нас ожидает то, что было в прошлом, — безверие, цинизм, опустошенность. Одна услада в наслаждении предметами старины. Только какими предметами? В повести «Жук в муравейнике» сверхсовременный аппарат передвижения сконструирован в виде деревянного нужника. В повести «За миллиард лет до конца света» главный герой коллекционирует… экскременты. «Женька Сидорцев привез ему из Антарктиды китовьи, а Саня Житнюк доставил из Пенджикента человечьи, но не простые, а окаменевшие, девятого века». Красота наоборот, «китч» — как высшее искусство. Заметно стало, как сегодня наше «элитарное, авангардное» искусство смыкается с «массовой культурой» самого низшего сорта. Бывшие «прогрессисты» пропагандируют пошлость, зарабатывая дешевую славу и популярность.

<…>

С 11 по 14 декабря в Москве проходит VI Съезд писателей РСФСР, на котором присутствуют АБС. После него Авторы еще немного работают.

Для Миши Ковальчука: «Мир IV тысячелетия» — упор на человека, можно смело о мещанстве и сытости.

Поэт-стукотворец

15.12.85

После съезда Б. поселился у А.

Имена Демиурга: Гончар, Кузнец, Ткач, Плотник… Гефест, Гу, Ильмаринен, Хнум, Вишвакарман, Птах, Яхве, Мулунгу, Моримо, Мукуру.

«…у гностиков Демиург — творческое начало, производящее материю, отягощенную злом».

(Е. М. Мелетинский) Миф<ологический> слов<арь>, т. I, стр. 366.

Вариант названия «Отягощение злом».

«Когда я пришел назавтра…» — «Откуда пришел? Уже более месяца он считался пропавшим» (один из приемов создания загадки).

Комната все время другая — то из прошлого, то из будущего…

«Либо один опыт над миллионами, либо миллион над одним» — выбор.

Человек разумный не всегда разумный чел<ове>к. Homo sapiens — это возможность думать, но не всегда способность.

16.12.85

Работаем над статьей для «Науки и религии».

17.12.85

Продолжали статью.

18.12.85

Закончили статью.

Позвонили из Госкомиздата, попросили материалы по письму Мих<аилу> Серг<еевичу> <Горбачеву>.

19.12.85

Сбиры (в общем — старый арсенал):

1). Ядерная война

2). Лишение страха

3). Уничтожение инородцев (Утопия по Шолохову — Исаеву — Проскурину)

4). Евгенист (переделка на генном уровне чел<ове>ка в ЭВМ)

5). Уничтожение полов (однополость, партеногенез)

20.12.85

Трепались.

21.12.85

Б. уезжает.

В самом конце года, 28 декабря, «Вечерний Ленинград» публикует интервью с БНом, где главное место отведено теме книг.

<…>

И обратились к известному писателю-фантасту Борису Стругацкому с вопросами о роли книги в его жизни.

— В одной из наших с братом повестей есть такой эпизод: человека сажают в тюрьму и не дают ему читать. Через некоторое время он умирает от голода. Это гипербола, конечно, но жить сколько-нибудь долго совсем без чтения, на мой взгляд, мучительно трудно и невыносимо скучно. Перефразируя Юрия Олешу, я бы с удовольствием провозгласил: «Ни дня без книжки!» Но это, к сожалению, тоже была бы гипербола.

— А какого рода литературу вы предпочитаете?

— В первую очередь художественную. С большим удовольствием также читаю и перечитываю книги, скажем, Даррелла, или Акимушкина, или Моуэта. Я не любитель фантастической литературы. То же могу сказать и о мемуарной.

Вообще, чтение, по-моему, должно доставлять почти физическое наслаждение, оно должно оказывать тонизирующее действие. Поэтому, собственно, мы и называем литературу духовной пищей. А вот выбор этой пищи, разумеется, индивидуален.

У меня, как и у многих, существует ежедневная потребность «проглотить» энное количество страниц. В потоке текущей литературы, что греха таить, попадаются и плохие книги. Как ориентироваться? Со временем приходишь к выводу, что следить за хорошей беллетристикой не так уж трудно: это пять-десять названий в год. Причем молва о каждой стоящей книге разносится немедленно.

— Случается ли, что книга становится как бы импульсом для вашего собственного творчества?

— Хорошая книга — всегда некий импульс к работе. Она вызывает так называемую «белую зависть» — хочется написать что-нибудь в этом же роде и еще лучше. Я, впрочем, не помню ни одного случая, когда прочитанная книга бросила бы меня за письменный стол, к пишущей машинке, к бумаге… Нет, так не бывает. Но вот что я заметил: есть книги, которые особенно хорошо читать именно в процессе работы — вечером, когда дневная ее порция закончена. Вне работы я перечитываю их редко. Это, например, «Помпадуры и помпадурши» Салтыкова-Щедрина, или «Современная идиллия» его же, или (не странно ли?) трилогия Дюма о мушкетерах. Почему именно эти книги? Почему именно во время работы? Не знаю. Сравнил бы вот с чем: как больная собака по неконкретным приметам разыскивает нужную ей травку, так и моя рука тянется к книжной полке и достает именно то, что нужно.

Ну а когда перечитываешь прозу Пушкина, Лермонтова, Толстого, Достоевского — испытываешь прежде всего восторг пиитический.

Безусловно, всегда большая радость — любая хорошая книга, созданная писателями-современниками. Для меня одним из лучших советских писателей остается Юрий Трифонов, к сожалению, ушедший от нас в пору расцвета таланта. Представляю, сколько прекрасных книг мог бы он еще написать!

<…>

— Несколько слов, пожалуйста, о вашей библиотеке.

— В ней не слишком много книг — тысячи полторы, не более. Я не библиофил и не собираю книги. Я их читаю и перечитываю. Недаром сказано: «Если книгу не стоит перечитывать, значит, ее и читать не стоило». Если я обнаруживаю вдруг дома книгу, которую больше года ни разу не достал с полки, — стараюсь от нее поскорее избавиться. Иногда потом жалею об этом, но, в общем, такой принцип формирования библиотеки меня вполне устраивает. В то же время понимаю людей, для которых книга — в первую очередь предмет коллекционирования. Ведь можно любить книгу не только и не столько за содержание, сколько за ее, так сказать, форму: за иллюстрации, скажем, или за редкость, или за пометки на полях, сделанные давно исчезнувшими людьми, или даже за специфический запах старины. А многочисленный сейчас клан потребителей, рассматривающих книгу как разновидность недвижимости или как элемент внутриквартирного дизайна… что ж, книги, как известно, живут дольше людей, так что у каждой из них сохраняется шанс рано или поздно попасть в хорошие руки.

1985-й — год, богатый на издания АБС (сравнительно, разумеется, с предыдущими годами).

В «Советском писателе» переиздан их авторский сборник ЗМЛДКС, включающий, кроме одноименной повести, ПНО и ТББ.

Издательство «Детская литература» «в связи с 60-летием А. Стругацкого, 50-летием Б. Стругацкого и 25-летием их совместной творческой деятельности» выпустило книгу АБС «Стажеры», где, помимо «Стажеров», были напечатаны ПНА, «Малыш» и ПИП.

«Знание — сила» с 6-го номера начал публикацию ВГВ. «Изобретатель и рационализатор» опубликовал журнальный вариант киносценария ПЛЭ. А в альманахе «Киносценарии» (1/1985) вышел киносценарий «На исходе ночи», написанный К. Лопушанским и В. Рыбаковым при участии БНа.

С 14 ноября газета «Молодой дальневосточник» начинает публикацию ЖВМ (окончание публикации — в следующем году).

Вышедшая в этом году в «Художественной литературе» книга Акутагавы «Новеллы. Эссе. Миниатюры» включает три перевода АНа («Нос», «Бататовая каша», «В стране водяных»).

И в этом же году АБС удостоились удивительной в те времена награды. Международный центр по малым планетам (Кембридж, США) в специальном циркуляре утвердил за новой малой планетой название «3054 Strugatskia (1977 RE7)». Планета открыта 11 сентября 1977 года научным сотрудником Крымской астрофизической обсерватории Николаем Черных.

Воистину — звездная популярность!