Пламя Силаны

Глава 17

***

Лицо у Авроры стало совершенно непроницаемым, холодным, словно бы она вся состояла изо льда, и глаза — маленькие, острые льдинки — казались пронзительно синими.

Лиам успокоился, перестал смеяться, но все еще усмехался криво и открыто, а Силана боялась, чем это все может закончиться.

— Значит, ты никогда не верила Храму, — в конце концов медленно, словно пробуя слова на вкус, проговорила Аврора. — Мы закрыли глаза на твои преступления, собирались простить тебе все, что ты натворила, до войны и после, а ты с самого начала ждала удара в спину и искала лазейки, чтобы избежать наказания.

— Вам, что за лицемерие в Храме доплачивают, — Лиам фыркнул пренебрежительно и громко. — Удара в спину Силана от вас дождалась, так что правильно подстраховалась.

Аврора искренне верила, что права, не видела никакого противоречия в своих словах, и Силана понимала, что не сможет убедить ее.

Она пыталась вспомнить себя раньше, какой была до войны, и представить — если бы случилось наоборот. Если бы это Аврору отправили воевать, и это она вернулась алой жрицей, осуждала бы ее Силана? Считала бы отступницей?

Нет, наверное, все-таки нет.

— Храм простил бы тебя, — игнорируя слова Лиама, твердо и веско сказала Силане Аврора. — Если бы не вмешательство посторонних, если бы о преступлении не узнали послушницы…

— Но Храм не простил, — ответила Силана, и внутри почему-то стало вдруг спокойно и тихо. — И я рада, что Верховная не сможете наказать меня за исцеление. Я не сожалею, что спасла Джанну. Я много раз ошибалась, мне за многое стыдно, но в тот раз я поступила правильно. Я никому не позволю это обесценить, никогда не назову это ошибкой или преступлением.

Аврора молчала долгое время, прежде, чем ответить:

— Хорошо, радуйся. В этот раз ты придумала способ защитить себя. Но это не единственное, в чем ты виновата. Все, что ты творила на войне, то, как ты использовала пламя для убийства — от этого ты не сможешь отвернуться или оправдаться.

— Оправдаться? — Лиам подался к Авроре, будто собирался ее ударить, и Силана схватила его за руку, хотя и понимала, что вряд ли сможет остановить. — Вы же сами отправили ее на войну, а теперь еще и хотите наказать.

— Лиам, не нужно, — тихо попросила его Силана. — Никто не станет меня наказывать. Исцеление Джанны не нарушало правил, а за то, что я делала на войне… — она помедлила, потому что воспоминания — непрошеные и пропахшие дымом — все еще делали ей больно. Всегда делали ей больно. — За те поступки… меня тоже никто не накажет. Иначе Храму придется обвинить всех алых жриц. Я не настолько важна, чтобы пойти на такое.

Силана была в этом уверена. Она сама ничего не значила, ни на что не влияла, но остальные отличались от нее.

Аврора откинулась назад, задумчиво сцепила и расцепила пальцы:

— Ты уверена? Но Храм на это пойдет. Не только из-за тебя.

Силана почувствовала эти слова, словно удар. Он врезался в нее, словно древко копья. И онемение, которое разлилось после него внутри, было как шок.

— Это неправда. Вы не можете объявить всех алых жриц… преступницами, не можете назначить наказание за то, что мы делали на войне.

— Вы и есть преступницы, — Аврора поморщилась. — Каждая из вас использовала священное пламя, чтобы убивать. Не просто ради защиты, а чтобы жечь других людей. Осознавая свои поступки, и не стыдясь их, это отвратительно.

Силане нечего было ей на это ответить, и она не позволила заговорить Лиаму, хотя он хотел. Она сжала его руку до боли, посмотрела в глаза, без слов умоляя: не надо. Все станет только хуже, пожалуйста.

— Храм сам отправил вас на войну, — продолжила Аврора. — Так что отчасти это и наша вина. И ты права, мы не можем за такое наказывать. Официально не можем, но, если поискать, всегда найдется способ.

Это было так очевидно, странно, что Силана поняла только сейчас:

— Дело вообще не во мне. Не в том, что я исцелила Джанну. Это был просто предлог, чтобы меня наказать. Потому что я алая жрица, потому что вам теперь выгодно наказывать алых жриц. Это ведь все из-за Вейна? Он что-то пообещал вам?

Это было так… мелочно, так мерзко: понимать, что Храм, который когда-то Силана считала своим домом, в котором была счастлива, в который верила и которым гордилась, теперь готов был менять правила и законы ради выгоды. Это было хуже осуждения, хуже фанатичной веры в то, что Силана не заслуживает пламени и жизни.

Это было предательством. Не Силаны, предательством самой веры.

Между выгодой и законами Майенн, Храм выбрал выгоду.

— Вы же должны понимать, что Вейн за человек, — чувствуя, как внутри все мертвеет, осыпается пеплом, и не желая принимать очевидное, выдавила Силана. — Он хочет уничтожить алых жриц, хочет развязать новую войну с Аравином. Как вы можете ему помогать? Как можете… с ним соглашаться? Это предательство.

— Предательство? — резко переспросила Аврора. — Кого по-твоему мы предаем? Короля, который угрожал нам и заставил отдать жриц в его армию? Если мы сейчас откажемся от алых жриц, если все будут считать вас преступницами, не важно кто окажется у власти, аравинцы или король, Храм оставят в покое. Ни одну жрицу больше не заставят стать алой. И цена за это — наказание, которое вы и без того заслужили. Мне не жаль тебя, мне ни одну из вас не жаль.

— Ты не можешь в это верить, — тихо, и отчаянно сказала ей Силана. — Аврора, кто угодно, только не ты. Ты же любишь Храм, я знаю, что любишь. Храм и Майенн, нашу веру. Она должна быть выше, чище, чем… чем эта война между странами, чем эти интриги.

— Не важно, что я люблю и во что верю. Решение принимает Верховная, я его поддержу. Храм веками держался в стороне от политики. И в конце концов, нашелся король, который использовал это против нас. Он втянул нас в политику, и, если единственный способ освободиться, это поддержать Раила Вейна, значит, так тому и быть. Сейчас ты нашла способ защитить себя, Силана. Пока нашла, но эта защита не навсегда.

— Да и ладно, — вмешался вдруг Лиам. — Ты думаешь, ты такая умная, ты и твой Храм. Вы и Вейн против бедных алых жриц. Вот только знаешь, Силана не одинока. У нее есть я, а у меня богатая, знатная мама, и парочка знакомых при князе. Так что, если решите поиграть в интриги, вокруг найдутся игроки лучше и опытнее. Идем, Силана, говорить с ней больше не о чем. Пусть исцелит гладиатора, как обещала, на остальное наплевать.

— Я сдержу слово. Больше мне сказать нечего, — холодно отозвалась Аврора, и Силана обернулась на нее в последний раз. — Прощай, Силана. Я при каждой нашей встрече надеюсь, что она последняя.

***

Джанна так и не привыкла к своей комнате, часто просыпалась по ночам, и казалось, что вокруг снова больничная палата. В больнице за окном росла старая осина, ветки скреблись в стекло, а в лунную ночь их тени ложились на стены. Иногда, когда кашель и боль выворачивали Джанну наизнанку, она смотрела на те тени, и отчаянно радовалась, что больше не дома. Радовалась, что Рейз не услышит, не узнает.

Она была уверена, что никогда больше не увидит свою старую комнату.

А теперь засыпала в ней и просыпалась каждый день.

Прежняя жизнь, какой та была до болезни, казалась чем-то вроде любимого старого платья. Все еще красивого, но слишком тесного.

Джанна радовалась, что Рейз теперь жил у Силаны, потому что не знала, как объяснить ему — она могла стать здоровой, могла исцелиться, но не могла стать прежней. Не могла, да и не хотела.

Многие вещи, которые казались ей раньше важными, больше не имели никакого значения.

В больнице она часто думала — что сделает, если не умрет, если случится чудо и болезнь отступит. Заставляла себя цепляться за эти мысли сколько могла, потому что думать иначе означало сдаться.

И тогда ей казалось, что она непременно сделает что-нибудь особенное, если выживет. Каждое мгновение потратит с пользой. Сделает жизнь станет по-настоящему чудесной.

А теперь болезни больше не было, и она вдруг поняла, что жизнь не нужно было делать чудесной, жизнь была чудесной сама по себе. И счастье дышать без боли, жить, не считая мгновений — это и есть самое большое чудо.

Теперь она снова покидала свою старую комнату, чтобы переехать к Каро — к чужому человеку и к законному мужу, и ловила себя на том, что не сожалеет. Она не теряла ничего, что было бы важным.

Дом Каро оказался большим, непривычно светлым и пустым. Это был богатый городской особняк, но он выглядел почти нежилым. Не было никаких мелочей в гостиной, ничего лишнего.

Пожилая и неприветливая служанка быстро пробежала взглядом записку, которую дал Джанне Каро, помогла отнести вещи в просторную комнату на втором этаже, и сказала, что будет на кухне. На случай, «если молодой госпоже что-то понадобиться».

Джанна попробовала примерить эти слова на себя — «молодая госпожа» и чуть не рассмеялась.

Она вовсе не чувствовала себя аристократкой.

Каро не было весь день, и пришел он уже когда за окнами стемнело. Он постучал в дверь, но зашел сразу, не дожидаясь ответа.

— Вы зря не спросили, прежде, чем заходить, — сказала ему Джанна. — Немного раньше и застали бы меня раздетой.

— Я на это надеялся, — он оглядел ее придирчивым взглядом. — Все-таки вы изумительно хороши. Это платье вам очень идет.

— Я хорошо умею выбирать одежду, — спокойно пояснила она. Улыбнулась, вспомнив, как долго учила этому Рейза. — Одежда не меняет человека, но от нее многое зависит.

— Например? — с любопытством поинтересовался он, хотя наверняка знал и сам.

— То, как нас видят другие. Одежда — это как приветствие, которое мы говорим каждому встречному. Мы сами выбираем, что сказать.

Он будто замер на долю мгновения, а потом улыбнулся чуть шире:

— И что говорите вы?

— Что я аккуратная и уделяю внимание деталям, — легко отозвалась она. Силана боялась Каро, Рейз ему не доверял, но Джанна ловила себя на мысли, что с ним на удивление легко.

— А что говорю я? — кажется, ему было искренне любопытно.

— Что вы ели варенье.

Кажется, он даже опешил.

— У вас пятно на краешке манжета, — пояснила Джанна. Хотя пятно было совсем крохотным, и даже она заметила его совершенно случайно. — Пятна от варенья ни с чем не спутаешь. Если не ошибаюсь, это была голубика.

Каро моргнул, посмотрел на рукав и рассмеялся:

— Проклятье. А мне хотелось произвести хорошее впечатление. Досадная случайность, обычно я осторожнее, верите?

— Да, — легко согласилась она и решила сменить тему. — Когда мы поедем? Я успею поужинать?

— Через полчаса, — ответил он. — Я ополоснусь после работы и переоденусь. Подождете меня в гостиной?

Она кивнула, и он повернулся уходить, помедлил у двери и подмигнул ей:

— Знаете, а вы интересная женщина.

***

Ждать просто так в гостиной было скучно, и Джанна взяла с полки книгу — единственную старую, с истрепавшимися страницами, среди множества красивых и новых, стоявших аккуратными рядами. Те новые книги явно были для вида- многотомное собрание сочинение какого-то историка, большой красочный альбом с иллюстрациями разных пород скатов.

И в самом углу книга в потрепанном переплете.

«О природе власти и государственности» Никао Киавелли.

Если бы Джанна выбирала себе книгу в магазине, она никогда не купила бы эту, но теперь ей стало интересно.

— У нас еще и литературные вкусы совпадают? — с усмешкой спросил Каро, спускаясь по лестнице. В руках у него был небольшой, узкий футляр для украшений. — Просто удивительно.

— Мне стало интересно, что вы любите, — ответила Джанна.

— Я люблю порядок, и когда мудаки не доставляют проблем. И, знаете, порядка добиться проще, — он остановился напротив нее, чуть склонил голову набок. Каро стоял достаточно близко, чтобы Джанна чувствовала разницу в росте. Он был намного выше. — Я принес вам ожерелье, думаю, оно должно подойти.

— Благодарю, — отозвалась она.

— Не нужно. Это ожерелье моей прабабки. Если бы не вы, оно так и продолжала бы пылиться в ящике. Никогда не понимал, почему люди ценят вещи мертвых, с которыми даже не были знакомы.

Он раскрыл футляр, показал ей невесомое, изящное колье с крохотными бриллиантами:

— Что скажете? — он улыбнулся. — Я хороший муж, раз балую вас подарками?

— Да. А я хорошая жена, раз с гордостью ношу их, — Джанна улыбнулась и вернула книгу на место. — Помогите мне его надеть.

Она повернулась к Каро спиной, подняла волосы, обнажая шею, и почему-то поймала себя на мысли — когда он приблизился, чтобы застегнуть застежку, Джанна чувствовала жар его тела. И в короткий, будто украденный момент, когда Каро случайно задел ее кожу огрубевшими, немного шершавыми пальцами, вдруг захотелось, чтобы он не отстранялся.