Плащ и галстук

Глава 11 Сделка века

— Только попробуй стукнуть обо что-то! Потащишь стукнутое вниз, к себе, а от себя достанешь целое!

— Я щас разденусь!

— Зачем?!

— Сильным стану, ничего не стукну!

— Я тебя сама стукну! Ты думай, куда ты идешь!

— Ой, да что там Викусик не видела!

— Баба Цао, дайте я ему помогу!

— Даже не думай! Пусть вдвоем справляются! Они мужчины!

Офигеть, дайте две, мысленно и беззлобно бурчал я, напрягая кисти рук так, чтобы взять на себя большую часть веса недовольно поскрипывающего стола, который мы с Васей заносили в лифт «общежития гигантов». Да еще и «не поцарапай». Наглые, всё-таки, все эти бабки, когда хотят продемонстрировать покровительство какой-нибудь девчонке или ребенку. Сами ничего не таскают, зато командуют!

Вообще заселять обычного, хоть и с горящей головой, ребенка в обиталище обычной, но всё-таки трехметровой девочки — это слегка сомнительное психотерапевтическое решение на мой взгляд, но вот оно, случается у нас на глазах. И даже моими, неудачно подвернувшимися руками. Сначала, значит, меня облапывают и каются, что мол, прости нас, Витя, мы тебя считали злым и жестоким гадом, который притворялся хорошим парнем, который притворяется страшным парнем, а ты на самом деле хороший парень, вынужденный быть злым и жестоким гадом, притворяющимся плохим парнем!

Тьфу! Я сам половину не понял!

Перетаскивать набор мебели для нормального человека в апартаменты нашей большой девочки было почти забавно. Ну, то есть это выглядело так, как будто бы она завела себе хомячка не хомячка, но где-то капибару. Тем не менее, удерживаемая строгой Цао на одном месте, Викусик лучилась таким неподдельным счастьем, что мне было аж неловко смотреть на её лицо. Почему-то было стыдно за всех нормальных людей, сторонящихся… ну, тех, кто родился не совсем нормальным. Впрочем, радостного до жопы Васю это также касается.

Суки! У ребенка просто горит голова! Он даже не обжигает ничего и не поджигает! Он просто горит! Какого черта вы с ним не дружите?! Он настолько рад, что у него будет соседка, что даже особо не смущается лесенке на унитаз!

Нет, люди, всё-таки, козлы.

Закончив помогать пацану, я неожиданно понял, что устал от неосапиантов. Или не так, а просто соскучился по нормальным обычным людям. Слишком много необыкновенного и сверхъестественного случилось в последнее время и продолжало случаться. Моё чувство реальности начало трещать по швам. Пойду схожу в кафе.

Посмотрю на нормальный мир.

С собой я прихватил Пашу. Блондин, только начавший обретать некое подобие знакомых и друзей, оказался брошен на произвол судьбы и неприкаян как забытый в стиральной машинке носок. Чтобы он окончательно не закис в этом своем некомфортном одиночестве, я извлек Салиновского на солнечный свет и повёл в люди. На проходной его не хотели пропускать в люди, но мы наврали, что идём покупать учебники. Сидящий на посту военный с пулеметом, хороший такой мужик лет за сорок, давным-давно уже был не в курсе, что учебники нам выдают в библиотеке, так что, сделав отметку в журнале и записав время нашей отлучки, выпустил обоих в большой мир.

Стакомск, улыбаясь нам ранним и слегка душным вечером, принялся разочаровывать двух молодых людей, шагающих в поисках кафешки. В смысле все вокруг было не просто занято, а буквально забито загорелой молодежью и лицами постарше, с упоением пожирающими как мороженое, так и пиво. Нам хотелось и того и другого, так что шли мы дальше, зверея с каждым шагом. Мимо редких полуподвальчиков, из которых неслись запахи того же пива и растрепанной воблы, мы проходили гордо и несгибаемо. Хотелось культуры, солнца и смотреть на нормальных летних людей, а не на прячущихся в подвалах работяг, уже заколебавшихся от зноя.

Удача нам вскоре улыбнулась — около одного зеленого сквера было установлено летнее кафе, где как раз какая-то семья освобождала один из столиков. Мы тут же оккупировали свободное место, правда совсем «чисто» это сделать не вышло — опустив зады на стулья, я и Паша с большим удивлением увидели, что третий из четырех пластмассовых стульчиков занят кошкой. Обычной, небольшой, трехцветной кошкой. Невозмутимой и пушистой.

— Так даже веселее, — заключил Салиновский и с предвкушением посмотрел на меня.

— Хочу мороженого, — озвучил я, — А потом можно и пива.

— Извращенец, — поставил мне диагноз блондин, — А я сразу пиво. И с рыбкой!

Это было просто прекрасно. Персиковое, в вафельном стаканчике, мягко-оранжевого цвета. Точь-в-точь такое же, какое я, будучи совсем мелким, как-то раз поглощал в больших количествах, попав с батей в Сочи. Он его, как и пиво, закупал ящиками, так что мы даже почти на пляж не выбирались, а лишь сидели в прохладе санатория, обжираясь вкусным. Хорошие времена были. И даже был тогда еще тот Советский Союз. Я его не помню, конечно, но тогда в 90-ых развалилось лишь государственное образование. Люди остались. И они были еще долго.

В сквер то и дело заходили, то и дело выходили. Я с удовольствием рассматривал свободно одетых девчонок, улыбающихся и довольных жизнью. Лица без косметики, сиськи без пуш-апа, ноги не от ушей, ну ерунда же, на самом деле. А вот спокойные, радостные, светлые лица людей, живущих не с верой, а с уверенностью в завтрашнем дне — это совсем другое.

— Ай! — отвлекло меня от созерцания восклицание Салиновского. Тот пытался отнять у кошки свою рыбу, которую та стащила, а сама пушистая, встав передней лапкой на стол, грозно махала свободной конечностью и пыталась Пашу еще раз цапнуть каждый раз, когда он хотел изъять вкусняшку.

— Да оставь ты ей, — вяло сказал я, — Вон еще возьми, если мало.

— Да эта с икрой же, ну! — противился Салиновский, — Да и вредно кошкам соленое!

— Кажется, у нее свое мнение на эту тему, — указал я на животину, натурально клацающую зубами в попытках напугать большого злого Пашу.

— Хм…, — задумался тот, — А может, разоришься, Вить, ей на угощение? Все-таки с девушкой сидим. А я сбегаю вон, в магазин.

— Нифига себе ты икру любишь, — покрутил я головой, доставая рубль из кармана.

— Да не икру, — хмыкнул Паша, — Просто действительно кошкам соленое вредно.

«Пирамидка» сливок и рыбные консервы наглая пушистая зверюга все-таки удосужилась обменять на рыбу, которую, кстати, просто нюхала, пока Паша метался туда-сюда. Он, выцыганив у продавщицы в кафе газету и блюдце, оформил нашей соседке по столику всё по красоте, что та бесспорно оценила, начав очень аккуратно кушать, стоя передними лапками на столе. Это даже вызвало возгласы одобрения от наблюдающих за происходящим соседей.

Мир и покой были восстановлены, мы предались отдыху дальше. Оказалось это дело далеко не самым пустым занятием, так как я почувствовал, что начинает потихоньку отпускать. Вся эта свистопляска, вечные качели между пионерским, мать его, лагерем, учебной базой и секретным объектом, долбанная Кладышева, к которой я уже почти начал относиться как к хорошей знакомой (чебуреки виноваты!), Палатенцо, сама Окалина, атака в последний день, погоня за перевертышем, беременность этой дуры…

Слишком много.

— Одиноко стало в «Жасминке» …, — протянул погрустневший Паша, — Что девки уехали — это даже хорошо, очень уж они были, гм. Ну ты понял. Но что пацаны нас так легко бросили…

— Вот не придуривайся, — упрекнул я бывшего соседа по комнате, — Ты сам бы со свистом свалил, если б не твой послужной список. А баба Цао сказала, что «Жасминка» никогда не пустует. Скоро привезут, гм, новых постояльцев.

— Ага, таких же, как Вадим этот, — еще сильнее погрустнел Салиновский, дохлебывая кружку пива. Допив, он уставился на меня, — Вот как ты с ним общаешься, а, Вить?

— Неплохо общаюсь, — пожал я плечами, — Причем со всеми. С тобой, с Вадимом, с Цао, с Викусиком. С Васей вот, тоже.

— Как у тебя это вообще получается? — неожиданно возбудился блондин, тут же смущенно пояснив, — Я слышал твои слова, ну… про Янлинь. Да, стыдно стало, очень, но… Вить, я просто не знаю, как с ней разговаривать! О чем! Где! Да и Вадим!

— Всё просто, — ответил я, облизывая мороженое и глядя на то, как ко мне задумчиво принюхивается определенно обожравшаяся кошка, — Я воспринимаю любого человека — человеком, Паш. Не неосапиантом, не особенным, не опасным. А человеком. Обычным. Только с уважением.

— Это как? — потребовал объяснений мой собеседник.

— Это просто. Я не вижу в тебе чудище, которое может, закусив лаврушкой, увести у меня или вообще у кого угодно совершенно любую девушку. А вижу в тебе Пашу. В Викусике — Викусика, а не трехметровую красотку, способную, при желании, зашвырнуть меня на пятиэтажку. Или в самый ненужный момент обличить во лжи. Все вокруг нас люди. Учитель, милиционер, пожарный, твой сосед по комнате. Все они спят, срут, едят, у всех свои проблемы и радости. Все хотят нормального отношения.

— Еще скажи, что в Афонове видишь, — скептически скривился Салиновский, — Он ландшафты меняет! У него разных наград на музей! Он…

— Пьет, жрет, ссыт, гадит, страдает и любит, как и все нормальные люди, — безжалостно растоптал я пашкин пафос, — А те, кто не жрут и так далее — всё равно могут быть обычными людьми. Которые вовсе не хотят, чтобы их боялись, превозносили, целовали в жопу или бежали от них в ужасе. Ты сам себе создаешь барьеры, которые не можешь и не хочешь перепрыгивать, понял?

— Понял… что ты долго прожил со знаменитостью и теперь для тебя все равны, — уперся в своих заблуждениях блондин, — У тебя, считай, тренировка была!

— Переубеждать тебя бесполезно, — хрюкнул я, — Так что прими за рабочую версию, что да, была. Я научился, понял и проникся, а теперь делюсь с тобой мудростью. И угощаю пивом.

Наступила пауза. Пока я под пристальным кошкиным наблюдением доедал мороженое, ошеломленный моим коварным ходом невступления в дискуссию Паша размышлял. Я ему не мешал. Куда интереснее было наблюдать за прохожими и следить за борющейся с искушением кошатиной, переступающей передними лапами. Она определенно хотела мороженого, но была слишком сыта для конфронтации.

— Ну, кажется, я поня…

Его перебил визг шин от остановившего у кафе автомобиля, за рулем которого сидел знакомый мне человек по имени Анатолий Викторович с непретенциозной фамилией Темеев. Выглядел он вздрюченно и бледно, а смотрел зло и на меня. И жесты делал однозначные, не отводя своего раздраженного взгляда.

— Кажется, это за мной, — поведал я приятелю, вставая, — Видимо, что-то случилось. Держи еще трешку, посиди тут за меня, хорошо?

— А, это без базара! — осклабился блондин, вечно пребывающий в состоянии «денег нет, но очень хочется».

Правая рука моего непосредственного начальника бросил на меня взгляд через зеркало заднего вида, а затем, прожевав несколько нецензурных слов, выдавил, что меня ждут в НИИСУКРС. Злился, правда, он явно не на меня, но на всякий случай я сидел тихо и пах персиковым мороженым, пока Темеев остервенело гнал машину в наш институт рогов и копыт, чье мрачное здание оказалось у меня перед глазами чуть ли не в рекордные сроки. Дальше было как обычно — просторные серые коридоры, в которых всегда тишина, скрытый за огромным гербом огромный лифт, долгий спуск и почти сожранный тьмой кабинет внизу. Тоже огромный, конечно же.

Там меня ждали три весьма выдающихся дамы. Если Окалина и Кладышева выглядели еще куда не шло, что уже говорит о многом, то товарищ Молоко из себя представляла полулежащий на диванчике объект недвижимости. Вид у ученой был настолько предсмертный, что у меня даже мысль промелькнула — позвали либо прятать тело, либо помочь его дотащить до реанимации. Впрочем, полушутливые мысли, как и хорошее настроение, у меня быстро кончились, так как Нелла Аркадьевна начала говорить. Рассказывать.

И делала она это долго.

Слушая её, я понимал, что в создавшейся ситуации отчасти виноват сам. Будь я нормальным подростком, то мог бы либо полностью прогнуться под хотелки майора, либо наоборот, встал бы в позу тотального противостояния, но сам, будучи человеком взрослым и зрелым, играл на полутонах, вставая на дыбы лишь тогда, когда от меня требовали чего-то совершенно неприемлемого. А занятая (действительно занятая женщина) интерпретировала мою покладистость за прогибы, которые, как известно, «наконец-то» и «навсегда». Да и понять стоит, что её работа и опасна, и трудна, а значит, собственным делам и побочной нагрузке типа того же Симулянта, Ржа не могла уделить достаточно внимания. Не могла, не хотела и не собиралась.

Правда, первый же мой озвученный после речей Окалины вывод был для собравшейся троицы слегка неожиданным.

— То есть, вы предательницы, — четко и на весь кабинет заявил я.

— Что? — прищурилась блондинка, — Мальчик, если ты про наш договор…

— Плевать на него, — великодушно отмахнулся я, — Это отдельная тема. Вы уже доказали неоднократно, что всерьез меня воспринимать не собираетесь…

— Не я…! — раздалось с дивана от самой умной из собравшихся.

— Вполне вероятно, — охотно покивал я, не сводя глаз с майора, — Я говорю о другом предательстве. Родина, человечество… наконец мы, неосапианты. Вот кого вы предаете, Нелла Аркадьевна.

— Поясни? — откинулась блондинка на спинку своего кресла. Взгляд её голубых глаз почти излучал изморозь.

— А что тут неясного? — удивился я, — Вы все, втроем, подписались на преступный приказ по мозголомке не просто совершенно невинных людей, а тех, кто, ничего не получая взамен, приносит нашей стране очень весомую пользу. Что тут неясного? Мало того, вы желаете подписать на это дело меня. Раньше играли втемную, а теперь открыто заявляете: «Витя, нам нужна твоя помощь по порабощению призраков, потому что стране нужна космическая программа, что ты за это хочешь?». И ладно бы, Нелла Аркадьевна, вы хотя бы прикрывались фиговым листочком, что вам нужно подобное ради высшей цели и процветания страны. Нет, таким образом вы выкупаете дочь. Только и всего.

— Ты все перевернул с ног на голову, мальчик, — покачала головой псевдодевочка, сидящая на стуле и болтающая ногами, — Выдал какую-то чушь. Набиваешь себе цену?

— Засунь язык себе в задницу, стерва, — благожелательно посоветовал я Кладышевой, — У меня не хватит хотелок, а у вас возможностей, чтобы хотя бы погасить ваши долги за мои уже оказанные услуги. Особенно у тебя. Но это сейчас меня вообще никоим образом не заботит. Я спрашиваю прямо: вы люди или предатели?

— Изотов, ты вообще понимаешь, что такое Приказ, а? — в тишине кабинета слова Ржи казались падающими с потолка могильными камнями, — Ты понимаешь, что…

— Вы казните «злыдней» и «доброхотов», Нелла Аркадьевна! — резко перебил я начальство, — Шпионов, агентов, черта с рогами! Вам насрать, что привело их на мушку вашим парням! Статус есть — вы открываете охоту. Сколько из этих человек оказалось деформированным чисто из-за квадратно-гнездового отношения нашей любимой страны — вам плевать! Вы адекватны, сильны, влиятельны, ваша красавица дочь известна каждому гражданину страны… вы хорошо устроились. Настолько хорошо, что не задаете себе неудобные вопросы! Ни тогда, когда надо принудить меня быть лично вам полезным, ни тогда, когда Родине понадобилось бросить кого-то в топку прогресса! Вам уже плевать на «хорошо» и «плохо», главное делать то, что получается! А если кто-то этому мешает, не то что какой-то там Симулянт, а даже собственная дочь, которая «выздоровела», то их мнением можно пренебречь!

Тишина после моей речуги воцарилась буквально, ну… царская. Полная. Прервалась она неожиданным предсмертным стоном. Нина Валерьевна, как восстающий из своего хрустального гроба Ильич, стеная и пыхтя утвердила себя в сидячем положении, а затем, издав несколько утробно-тошнотных звуков, с натугой проговорила:

— Витя… эти две дуры… они твои речи могут воспринять только как… ну… уф… предсмертные, понимаешь? Вон Нелька уже надулась и за пистолет хватается. Успокойся, коза блондинистая! Никаких драк! А ты, Витя, слушай… уф… ты же понимаешь, в каком мире мы живем. В какой стране. Добровольно-принудительно, слышал такое? Мы не имеем права, ни морального, ни какого еще, пренебрегать возможностями. Терять потенциал развития всего государства ради комфорта отдельных его граждан. Понимаешь?

— Понимаю, — сбавил накал и я, — Понимаю, Нина Валерьевна. И даже понимаю, что затраты на неосапиантов настолько велики, что Союз сознательно не увеличивает бюджет Стакомску, жрущему как целая республика, чтобы не вызвать возмущения. А вы понимаете, что речь идёт о… рабстве? Натуральном рабстве?

Ученая молчала, сильно занятая тем, чтобы не сблевать.

— Думаешь, я не понимаю, что Юльку могут отправить в космос несмотря ни на какие гарантии, а, Изотов? — голос майора прозвучал неожиданно и хрипло, — Думаешь, я не знаю, что её будут крутить, как угодно, если я сдохну? Думаешь, вот эта мелкая *изда не понимает, что и её могут отправить туда? Такова жизни, мальчик. Наша жизнь. Мы сдохнем, но толкнем страну чуть дальше, выше. Те, кто не хотят толкать, те, кто вредят — такими занимаюсь я. И ты, я уверена, это тоже понимаешь. Даже понимаешь, что понимаем мы. Давно уже всё понял. Так зачем все это?

— Сказал бы, но я не верю вот ей, — ткнул я пальцем в Кладышеву, — Она совершенно бессовестная сучка.

— А тебе есть что сказать, *издрон ушастый? — скептически скривилась брюнетка.

— Я — Предиктор.

Шутка юмора, уважаемая публика, она в том, что на голом энтузиазме и такой же голой заднице юной китаянки далеко не уедешь с поставленной мной целью. Да, даже если Янлинь может работать воистину нечеловеческими темпами, она все равно является одним человеком. Ограниченным одним мыслительным потоком, одним творческим потенциалом, одной линией человекочасов. Этого совершенно недостаточно, но… это начало. Первый Ли. Правда, за такое обозначение меня довольно неслабо бьют.

Нужны люди, ресурсы, мощности. Разные точки зрения. Прикрытие. Подстраховка.

То есть — эти две подлые, двуличные, лицемерные, коварные, в чем-то умные, а в чем-то непроходимо тупые бабы. И «призраки», которые по счастливому стечению обстоятельств к ним прилагаются. В основном, конечно, дело касалось именно «призраков» как совершенно бесценного актива, только вот в отличие от сидящих где-то высоко партийных работников, привыкших приказывать и «делегировать», у меня было чем их убедить.

— А я «чистая», пацан, — надломленный и уж точно не подростковый голос вырвался из нежных губок Вероники, — И я хочу жить долго и счастливо. Если ты знаешь способ как…

— Ты ему поверила?! — Окалина выглядела ошеломленной, так же, как и Молоко, уже утратившая свой предсмертный вид.

— Ему незачем врать. Потому что нечего терять, — также хрипло выдавила брюнетка, продолжая заворожено пожирать меня глазами, — Это, кстати, в Москве отказываются понимать. Думают, что достаточно лишь правильно направить эмоции призрака, воспитать в нем «несокрушимый» патриотизм, как тот станет годами работать в безвоздушном пространстве за «спасибо». Провальная идея, даже в случае с Данко, который вообще проваливает все тесты. Но нас гонят, Нин, нас гонят. А потом на нас же все и свалят. И что дальше будет? В лучшем случае я смогу выскользнуть в Турцию и буду там работать шлюхой, каждый день оглядываясь себе за спину. А «призраки» в космосе сойдут с ума через год-два, но кто меня будет…

Бабах! Произошедшее было очень похоже на то, как со стола смахивают крупную муху. Приподнявшаяся блондинка влепила Кладышевой удар раскрытой ладонью в плечо, удар, снесший хрупкую девчонку и отправивший в полёт, прямо в стену! Не тратя ни секунды, взбешенная майор с силой и хрустом ткнула какую-то кнопку в столе, зажигая свет по всему своему неприлично огромному кабинету. Тело Вероники едва успело сползти по стене на пол, как Окалина уже шагала к ней, игнорируя крики подруги. Раз! И переломанное тонкое тельце подростка, не подающее признаков жизни, уже безжалостно сотрясается в руках у разъяренного неосапианта!

Дальше происходило что-то, чего видеть не стоило бы никому. Взбешенная мать не пыталась физически уничтожить далеко не сразу пришедшую в себя «чистую», но была полна желания и умения причинить той боль. И причиняла, калеча орущую от боли девчонку, мотаемую ей как куклу. Крики Нины Валерьевны, вскоре сменившиеся приступом тошноты, не отвлекли Ржу от расправы даже на волосок.

А я наблюдал, причем даже с интересом. Тайны мадридского двора вновь показали свою несостоятельность. Знать, что где-то впереди жопа — это одно, а вот узнать, что она была достаточно близка из-за того, что кто-то что-то не сказал ранее… это совершенно другое. Что касается Кладышевой, то мы жили в одной комнате, не дружили, но соседствовали очень по-свойски. «Чистая» до момента, как показала свое настоящее лицо, могла быть очень приятным и заводным человечком. Тем обиднее мне было то, что она в конечном сделала.

— Так…, — небрежно отшвырнув скулящую от боли Кладышеву практически туда, откуда она её подобрала, Окалина, тяжело дыша, повернулась ко мне.

— Ты… действительно… что-то… знаешь?

— Лучше, — покачал я головой, — У меня есть план. Как сделать всем лучше, чем сейчас.

— Насколько он фантастичен, Изотов? — это уже спросила успокоившаяся от вида копошащейся на полу Кладышевой Молоко, — Что ты предлагаешь?

— Просто развить одну идею до одного логического конца, — поднял я левую руку, демонстрируя женщинам браслет со «стакомовскими» часами-следилкой, — Сделать так, чтобы все без исключения подсели на справедливость как на туалетную бумагу. Чтобы рвали в клочья за любое покушение на неотъемлемые права каждого гражданина. Понимаете? Каждого. Всех, без исключения. Свобода, равенство, гласность. Надзор. Защита. И всё это без человеческого фактора. Без коррупции, без своячничества, без взяток и подстав.

— Конкретнее можешь быть… придурок? — одежды на Веронике уже не было, но слегка подсохшая кровь закрывала куда больше, чем её обычные наряды. А уж вид ползущей к столу девочки по мраморному полу… брр.

Что же, хотите конкретики? Её у меня есть.