Пластинка на винчестере

ПЛАТИНА

Николай Кустов уже ложился спать, когда в окно осторожно, но настойчиво постучали. Он рывком поднялся с кровати и подошел к столу. Не зажигая света, отодвинул край занавески. Луна освещала мужчину со спины. Кустов ожидал увидеть кого угодно, только не Голова. Тот стоял в двух шагах от окна. Потертая кожаная куртка, лопнувшая кое-где по шву, и хромовые сапоги на складках тускло поблескивали.

— Чего тебе? — крикнул в окно Кустов, готовый при первом подозрительном движении того, за окном, спрятаться за простенок.

— Открой, поговорить надо.

Кустов услышал на затылке теплое дыхание жены. Он кое-как натянул штаны, вытащил из-за подушки наган и, сняв предохранитель, сунул в карман.

— Паша, открой ему, — тихо сказал он.

— Боязно, как бы…

— Тогда отойди. Не мешайся.

Левой рукой открывать тугой крючок было неудобно, а правой нельзя: в ней наган, крепко зажатый в кармане. Кустовым дали комнату в самом торце барака, дверь открывалась прямо на лесную дорогу.

«В случае чего, буду стрелять из кармана», — решил про себя Кустов и резко толкнул дверь.

Голов широко шагнул через порог, заметил, как отшатнулся Кустов, хмыкнул:

— Ты не пугайся. Я к тебе не с плохим.

Паша тем временем засветила керосиновую пятилинейку и стала у занавески, не сводя с пришельца настороженных глаз. Голов, скрипя половицами, прошел к столу, сел на табуретку.

— Ну, слушаю, — хмуро сказал Кустов.

— Скажу только с глазу на глаз, Николай Кузьмич. — Голов глянул в сторону Паши. — Важное дело…

— Ила спать, Паша, — как можно строже выговорил Кустов. В эти минуты он немного охрип.

Жена скрылась за занавеской. Не вынимая рук из карманов, Кустов сел на другую табуретку.

Голов потянулся к хозяину:

— Соболь увел крупку.

Кустов сразу подался вперед, в глазах дрогнуло. Но тут же скривил губы, усмехнулся:

— Ври больше! Я его сегодня вечером видел.

— Час тому назад он выехал. Верхом. К ночному поезду.

Кустов подумал с минуту. Рассказ Голова здорово походил на правду.

— Ты меня не разыгрывай. Вместе таскаете крупку, да чтобы ты на него капать пришел!

— Я говорю правду. Его надо поймать, Соболя. Он не взял меня в долю, а я не хочу отвечать за его делишки.

— Почему ты не пошел в милицию, к Колыванову? Это по его части.

— Колыванова нет, он в Черном. Но дело не в этом. Ты здесь партийный секретарь. Не меньше милиции. А Колыванова я видеть не хочу. Сейчас прикажет в клоповник и будет всю ночь допросы снимать, зудить да чаек попивать, водохлеб нижегородский!

Кустов решил все же отпустить наган, вытащил руку из кармана, и они закурили. Голов загорячился.

— Почему ты мне не веришь? Этот гад Соболь сказал, что не даст мне ни копейки. А если он попадется, я не хочу за него подставлять свою башку. Она у меня одна. А всей гепеу известно, что я и Соболь — одна компания.

Кустов, обогнув Голова, подошел к телефону.

— Не звони при мне. Я тебя не видел, ты меня не слышал. А в случае чего, не забудь — я у тебя был.

Он поднялся и, немного согнувшись, вышел. Паша тут же метнулась за ним и накинула крючок.

Кустов вертел ручку телефона, кричал «Але, але!», слушал писки слабого тока, гудение проводов и припоминал Соболя. У этого человека не было ни имени, ни фамилии. Для всех он был просто Соболь и всегда откликался на прозвище. Невысокого роста, гибкий, смуглый, с сильными руками. Над маленькими глазками — черными полудужьями редкой красоты брови. Вероятно, за эти брови и получил кличку молчаливый и старательный человек, про которого рассказывали маловероятные истории. Говорили, что еще при царе Соболь был нечист на руку, замешан в одном мокром деле и был в свое время богат. После отсидки он тихо работал на прииске, но всегда около него крутились подозрительные: вольные старатели, жулики, перекупщики золота и платины. Говорили еще, что он был женат, имел детей, но после тюрьмы жил один.

Через полчаса Кустов узнал, что Колыванов действительно уехал, но куда именно, этого не сказали ни дежурный по отделению милиции, ни в поселковом Совете. Два раза ему удалось добиться до Черного Пруда, но только он начинал объяснять, что ему нужно, как сухое потрескивание, гудки заглушали голос. И он понял, что искать Колыванова по телефону, да еще ночью, немыслимо.

Голова он решил не арестовывать, даже дежурному не сказал, зачем ему нужен Колыванов. Надо было что-то предпринимать на свой страх и риск. Поначалу было Кустов хотел немедленно ехать с милиционером в Светлую Гору, чтобы там взять Соболя. Но для этого надо найти лошадей, седла, уговорить дежурного по отделению. И все равно надежды на то, что они застанут Соболя в Светлой Горе, не было.

Почти сразу после ухода Голова луну затянула облачная пелена и пошел плотный дождь.

Время торопило. Если Соболь успеет уехать с ночным поездом, поймать его будет намного сложнее. Ведь он может сойти на любой станции. Ищи ветра в поле!

И вот когда Кустов готов был сам куда-то бежать, что-то делать, он вспомнил. Вспомнил, что вечером уехал в Светлую Гору старый бухгалтер Кирилл Фомич Акимов, увез сдавать деньги. Кустов сразу как-то успокоился и стал вызывать Светлую Гору. Он как можно строже и короче сказал телефонистке, как выглядит Акимов, и попросил немедленно позвать его к телефону.

Кустов представил себе несколько смешную фигуру старого бухгалтера в старинном картузе с лаковым козырьком, в поношенном плаще и узконосых ботинках.

Через пятнадцать минут в трубке раздался глуховатый басок Кирилла Фомича:

— Здорово, Кустов. Ты чего полуночничаешь?

— Погоди, Кирила Фомич. Слушай меня внимательно. Там, на вокзале, должен быть Соболь.

— Видел. Передо мной два билета брал. До Свердловска.

— Говорю, погоди, слушай! Там около тебя никого нет? Хорошо. Так вот, Соболь повез крупку. Да, да! Слушай дальше. Колыванова нет. Ты там скажи в милиции, чтобы его взяли.

— Не успею, товарищ секретарь. Второй звонок дали. Надо было раньше…

— Черт возьми, надо же так! Слушай, подумай сам, как с ним быть? Главное, чтобы по дороге не улизнул. Ты мне за него отвечаешь.

— Я отвечаю за то, что сам везу. А ваших соболей вы и ловите!

— Да не сердись ты, Кирила Фомич! Не время теперь. Если доедете с ним до Благодатки, сбегай там к дежурному гепеу…

Акимов понял, но медлил, молчал, тяжело дышал в трубку. Кустов готов был накричать на старика, пригрозить ему, напугать, но отлично понимал, что сейчас нельзя так разговаривать с Акимовым.

Из слов секретаря Акимову стало ясно, что Соболь совершил государственное преступление и что партийный долг бухгалтера Акимова — помочь задержать преступника.

— Ну, что ж, — вздохнул Акимов, — если надо… — голос у него стал тоскливый, будто он делал большое одолжение, — если надо, постараюсь, что смогу.

— У тебя оружие при себе? — спросил Кустов.

— На что оно мне? Потерять разве…

— Как ты едешь с таким грузом… — начал было Кустов, но в трубке сухо щелкнуло.

На вокзале в Светлой Горе ударил третий звонок. Акимов повесил запотевшую трубку на крючок, вытер платком мокрую ладонь и ухо. Прижав локтем парусиновый портфельчик, бухгалтер рысцой выскочил к отходящему поезду.

Акимов нашел свое купе и увидел, что обе нижние и одна верхняя полка уже заняты. К его удивлению, налево сидел Соболь. Он мельком зыркнул острыми глазками на вошедшего и отвернулся к окну. Напротив него — молодая женщина. Светло-желтые лапти, казалось, светились из-под лавки. Домотканая пестрая юбка оттеняла опрятные белые онучи, перевязанные крест-накрест тонкими бечевками. Черная жакетка и белый платок шли к ее моложавому лицу, большим глазам. Губы строго поджаты, ресницы опустились, как только Акимов посмотрел на нее, и бросили на щеки полукруглые тени. Рядом с женщиной к стене прислонился берестяный туесок. На полу, у ног, — плетеная из бересты сумка с тряпичными лямками и гнутой из молодой липы рамой.

С верхней полки на Акимова пристально и мрачно воззрился небритый дядька. На голове, несмотря на летнюю пору, нахлобучена шапка из линяющего зайца. От мокрого зипуна и сапог остро несло сырой ватой и дегтем. Мешок он пристроил вместо подушки и теперь лежал, опершись на него локтем.

Акимов поздоровался и попросил позволения сесть рядом с женщиной. Та еще ближе подвинулась к стене. Бухгалтер небрежно забросил на свою полку портфель, картуз, плащ и принялся искоса разглядывать Соболя. «С понятием одевается, — подумал Акимов, — по-городски».

Серая кепка надвинута до ушей. Дорогой непромокаемый макинтош свободно и ладно облегал сухую фигуру. Хромовые сапоги начищены до ослепительного блеска. Так одевался Соболь на поселке только в большие праздники. Остальное время его трудно было отличить от любого рабочего на вашгердах. Никакого багажа у Соболя не было. Ни чемодана, ни узелка под его лавкой. «На себе везет, — подумал Акимов про платину. — Осторожный, черт».

Обеспокоенный, он поднял глаза и увидел, что небритый дядька по-прежнему пристально и угрюмо смотрит на него. Акимов сразу вспомнил про свой портфель и про шесть тысяч рублей, которые там лежали. Он вез в Благодать полумесячную выручку небольшого магазинчика, работающего на прииске. Два раза в месяц Акимов ездил в Благодать сдавать в банк деньги. Забирался на верхнюю полку, обертывал портфель плащом и чутко дремал всю дорогу, припоминая все хорошее и плохое, случившееся с ним за долгие годы бухгалтерской работы. Акимов с его делом был необходим на прииске, как магазинчик, в котором продавались селедка, мыло, ситец и другие немудрящие товары; как вашгерда, обляпанные глиной, окруженные мокрым скрипучим песком; как бараки, в которых жили рабочие. Он так незаметно сросся со всей обстановкой платинового прииска, что считался его незаметной, но необходимой деталью.

Акимов был невзрачен на вид, как невзрачен платиновый шлих, который старый бухгалтер часто держал в руках. Ему и верилось и не верилось, что после обработки из этого шлиха получают металл, по благородству стоящий выше золота.

Убежденный холостяк, Акимов редко вспоминал свою молодость. В то, уже невозвратное время, в большие праздники Кирилл Акимов надевал белую накрахмаленную рубаху, черную тройку, мягкую поярковую шляпу и, вертя тросточкой, гулял по крохотному садику уездного городка, куда ненадолго приезжал на каникулы…

Иногда парни подбивали его на выпивку, он немного раскошеливался и надтреснутым тенорком пел:

Сейчас он точно знал, что от него требуется. Нельзя спускать глаз с Соболя. Надо постараться в Благодати незаметно сообщить агенту гепеу на вокзале все, что он знает от Кустова, и потом в неприкосновенности сдать в банк шесть тысяч рублей магазинной выручки. Надо подольше сидеть, не вызывая подозрений, забираться наверх только в случае крайней необходимости и беречь портфель от дядьки с резко пахнущими сапогами. «И чего он вылупился на меня, — гадал Акимов, — что ему от меня?»

Как волк, логово которого начинают со всех сторон обкладывать, Соболь давно понял, что пора менять место.

Все труднее становилось брать и хранить платину, редел круг надежных людей. Скоро вольное старательство прикроют, придет на речку драга, тогда и вовсе не поживешься.

Неисповедимым, тонким чутьем зверя он понимал: пора уходить. Там, в Свердловске, он сбудет последнюю партию крупы, этих невзрачных, тяжелых, дорогих кристаллов, получит за них деньги, про которые кто-то сказал, что они не пахнут. О нет, особенно новые хрустящие бумажки пахнут, пахнут волнующе и сладко. Соболь возьмет уже накопленное и присоединит новую выручку. Это будет не мало, даже очень не мало. Кое-кому такие деньги и не приснятся, а если приснятся, так человек обрадуется и испугается. Сначала обрадуется, а потом испугается. Соболь купит себе маленький домик с огородом где-нибудь на тихой окраине и станет жить незаметно и скромно. Женится, выведет в люди своих детей…

Соболь усмехнулся. Детей! Подумать только, до чего размяк. А что, разве он хуже других?

…Пришел проводник и сменил в фонаре свечку, старая почти сгорела и только чадила. На каком-то полустанке по-собачьи вякнул колокол, по окнам поползли размытые дождем пятна огней и снова навалилась бархатная темь.

Колыванов после длинного дня допросов в Таволожском сельсовете вымылся в бане. Потом выпили с председателем водки, закусили грибочками, посоленными с особым домашним секретом.

После чая Колыванов застегнул рубаху, вытер полотенцем пот и взял полевую сумку. Хотел перечитать протокол, подумать, но тут в горницу робко вошел Алеха, сельсоветский рассыльный.

— Тебе чего? — не очень приветливо спросил его хозяин.

— Там к телефону просют, — помявшись, сказал Алеха, — срочно. Из уезду какой-то говорил…

— Сейчас оденусь, — буркнул председатель и тоже стал застегивать рубаху.

— Не тебя, Захар Иванович, а вон их просют, — Алеха кивнул нечесаной головой в сторону гостя.

— Так что же ты мямлишь? — с досадой проговорил хозяин. — Так бы и сказал сразу.

— А я и сказал, — равнодушно ответил Алеха и поскреб за ухом.

Оба натянули сапоги и пошли в сельсовет. Кустову наконец-то удалось разыскать начальника милиции. Крупка, Соболь, Голов, старый бухгалтер, два билета и шесть тысяч рублей не могли сразу уложиться в голове, но уже через пять минут Колыванов понял, что надо срочно скакать в Ковшово. Там, на узловой станции успеть подготовить милиционеров и сесть в поезд. Брать Соболя в Ковшове не имело смысла. Все равно его надо было везти в Свердловск. Алеху послали будить милиционера, который приехал с Колывановым. Председатель отправился доставать лошадей, а Колыванов пошел за сумкой и наганом.

Крепкие лошади, разбрызгивая грязь, умчали двоих человек в ночь…

Дождь перестал. По верхушкам деревьев потянул свежак. В самом зените облака́ как бы раздвинулись, образовав промоину, на дне которой мелкой платиновой крупкой мерцали звезды. Лес кончился. Дорога вывела к железнодорожной насыпи. В колеях поблескивала вода. Всадники отряхнули с плащей воду, опустили капюшоны и перевели лошадей на крупную рысь.

Но им не суждено было задержать Соболя. Из-за поворота насыпи долетел гудок, и вскоре выскочил поезд с тускло освещенными окнами вагонов.

Колыванов выхватил наган, поднял его над головой. Бабахнул выстрел. Лошади забеспокоились, запрядали ушами.

Поезд шел дальше. Они посмотрели на красный убегающий фонарь, выругались, закурили и молча повернули обратно.

Едва за окнами вагона начало брезжить, проводник пришел и задул свечку в фонаре.

Прокоротав ночь, Акимов временами забывался, но вторым чутьем чуял все. Мрачный дядька храпел, как лошадь, Соболь внизу как будто спал, откинувшись в угол и прикрыв лицо щегольской серой кепкой с хлястиком наверху. Осторожно подвинувшись, Акимов увидел, что женщина тоже спит, но ее дыхания совсем не слышно. Прядь темных волос выбилась из-под платка и делила щеку надвое.

Сдерживая вздох, Акимов перевернулся на спину и стал думать, кто же все-таки едет с Соболем, на кого тот брал второй билет? А может быть, спутник Соболя сел совсем в другой вагон? И что это за человек? Возможно, платиновая крупка вовсе и не у Соболя, а у того? От этой мысли Акимов похолодел. Вот он незаметно сходит в Благодати, взбулгачивает там гепеу, они хватают Соболя, а у того ничего нет… Как же тогда? Стыд-то какой! Ведь какой бы ни был Соболь, его надо брать с поличным. Иначе — все впустую. Но самое главное, зачем он позволил себя впутать в эту историю? Полеживал бы себе спокойно теперь и в ус не дул. Ан, нет, все это бесхарактерность, безволие, неумение твердо и решительно отказаться. А теперь вот переживай и мучайся, и думай, и не спи. Да еще и терпи потом срамоту. Конечно, Соболь не свят человек, но… Что, если крупка не при нем? Как тогда быть, какими глазами смотреть людям в глаза, а?

До сих пор Акимов не позволял себе сомневаться в собственной честности, как не позволял сомневаться в ней никому. Всей своей жизнью не позволял. Он не знал, что будет делать, если ему не поверят.

…Поезд подходил к Благодати. Мрачный дядька проснулся, кашлял, вертел непослушными пальцами цигарку и ухитрялся одновременно чесаться. Соболь не двигался. Женщина уже посматривала в окно.

Акимов решил выйти на станцию без портфеля, чтобы не вызвать подозрения. Спустился с полки, наклонился к женщине:

— Гражданочка, посмотрите здесь за моим портфельчиком. Мне надо сбегать.

— Ладно, ладно. Иди. — Она улыбнулась ему, и он в ответ улыбнулся с готовностью. Женщина посмотрела ему вслед. Соболь из-под кепки поглядел в спину Акимову и снова задремал.

Акимов добежал до крана с надписью «Кипятокъ», ни на миг не забывая о шести тысячах, оставшихся в вагоне. Обогнул мастерские, рысью побежал в вокзал. Запыхавшись, распахнул дверь дежурки и крикнул:

— Ребята, в ружье! Там, в вагоне, Соболь, он везет крупку, там деньги у меня остались в портфеле, шесть тысяч. Соболь не один…

Слова торопились вырваться, путались. Акимову хотелось сказать все, сказать отчетливо и покороче.

Двое за столом схватились за кобуры и вытаращили на Акимова глаза. Несмотря на то, что Колыванов сумел-таки дозвониться, и они ждали поезд, зная, что кто-то сообщит им о Соболе, происшедшее ошеломило их.

— Спокойно, — тихо сказал тот, что постарше. — Косых, марш на станцию! Задержи поезд. Обратно пойдешь, позови ребят. Хайрутдинова и Васильева. Быстро!

…Акимов купил у сонной буфетчицы две сухих булочки и зачем-то полфунта конфет. Сладкое Акимов давно не любил.

Когда он вошел в вагон, то первым делом выгрузил на столик свои покупки. Соболь посмотрел на него замутненными со сна глазами, но ничего не сказал. Как ни потчевал Акимов конфетами женщину, та не притронулась к угощению.

«Небось, у Соболя взяла бы, — обидчиво подумал Акимов. — Что ж ей со стариком связываться, что ли?»

Соболь не смотрел на Акимова, но старик чувствовал, что тот уголками глаз пристально следит за ним.

Акимов пощупал портфель, поворошил плащ и принялся жевать сухую безвкусную булочку.

По вагону прошел проводник, несколько раз прокричал: «Граждане, готовьте билеты!»

— Накликал проверку, старый черт. Надо было тебе на этой станции вылазить, — проворчал звероватого вида дядька с верхней полки.

Соболь испытующе уставился в глаза Акимова, но тот невозмутимо дожевывал булочку.

В вагоне кашляли, чертыхались, кого-то настойчиво и бесцеремонно будили. Чем ближе надвигался шум, тем напряженнее становилось лицо и вся фигура Соболя.

…Они подошли с двух сторон, успев переодеться в штатское.

Когда старший вместе с ревизором нагнулся над документами Соболя, Соболь увидел петлицы на гимнастерке и сразу все понял. Отбросив в сторону ревизора, он щукой скользнул мимо старшего, но дорогу ему заслонили еще двое, вставшие в проходе. Соболь выдернул из кармана пистолет. Никто еще не успел испугаться, как звероватый дядька сверху перехватил руку Соболя со вскинутым пистолетом и свалился на него с полки, притиснув к полу. Через минуту Соболь был обезоружен и связан. Когда его уводили, он незаметно кивнул женщине. Та быстро собрала свои вещи и двинулась к выходу.

— Подождите, гражданка, ваш билет! — остановил ее ревизор.

А билета у гражданки не оказалось. Соболь допустил крупный промах, попался прямо-таки на детской оплошности.

— Где твой билет? — повысив голос, просил контролер. — Ты что, без билета хотела проехать? Где билет?

— Вон у него, — женщина покорно кивнула головой в сторону Соболя.

— Эх, ты… — Соболь застонал от досады и коротко выругался.

Его увели. Старший остался в вагоне. Он проверил документы Акимова и обратился к своему небритому спасителю, который все еще не мог отдышаться.

— Вы кто, гражданин? Вовремя вы его…

— Кто, кто. Лесоруб я! Сейчас я вам документы покажу, только вот булавку отстегну… А лесоруб — не душегуб.

При обыске у Соболя и спутницы ничего не обнаружили, кроме документов, вещей и еды. В берестяной сумке с гнутой липовой рамой были только туго скатанные платья, кофты, юбки. Никаких признаков платины.

В берестяном туеске оказалось молоко. Когда его слили в ведро, на дне обнаружился объемистый кусок масла, смешанного с творогом. Белый липкий шар положили на стол, на газету. Туесок опрокинули, простукали дно. Ничего подозрительного. Несколько капель молока попало на зеленое сукно стола. Начальник ребром ладони брезгливо стряхнул их и тотчас же поднес руку близко к глазам. На ладони кровоточила крохотная царапина. Он потер пальцами сукно и выцарапал из ворса крохотный металлический кристаллик.

— Молоко, говорите, — весело обвел всех глазами начальник.

— Дайте-ка нож!

Сгрудившиеся у стола люди услышали, как нож, входящий в масло, словно бы попал в крупный песок.