Пленники вечности

Глава 1. Дорога печали

— И все-таки, — сказал ангмарец, качая головой и вытирая со лба пот грязной рукавицей. — Почему они нас пропустили?

— Говорил бы потише, мордорское отродье, — прошипела Дрель, и добавила уже громче, специально для оставшихся у поворота дороги ливонских дозорных. — Зер гут, майн либер херц.

— Это кто еще херц? — возмутился назгул, все же переходя на шепот.

Девушка только отмахнулась от него.

Они с трудом подавляли желание бросить усталых коней в галоп. Мучительно тянулись мгновения медленной рыси, удалявшей их от ливонцев. Те могли, опамятовав, ринуться в погоню на свежих лошадях. Слева тянулась унылая топь. Справа темнел бурелом, в котором скакуны, если решат их верховые свернуть, непременно поломают ноги. Одним словом, погоня была смерти подобна.

Но на этот раз пронесло. Утонул в болотной дымке ливонский значок, трепетавший над дозорными. Не сговариваясь, они бросили рысаков вскачь.

— Это были не кнехты, — пояснила причину их везения Дрель, — и, хвала светлым валарам, не оказалось в дозоре рыцаря. Пара ландскнехтов дрыхла в палатке, а забитые и зашуганные сервы, которым вручили алебарды и погнали на убой, попросту не рискнули останавливать благородную госпожу (тут она хохотнула) и сопровождающего ее крестоносца.

— Кем угодно был я на ролевых играх, — протянул ангмарец, — но чтобы крестоносцем…

Девушка, которой привычнее было называться на эльфийский манер Галадриэлью, а не всамделишним именем «по паспорту», молча прикоснулась рукой к его щеке, когда кони на миг сблизились. Со стороны, учитывая скорость рысаков, это могло выглядеть как пощечина. Назгул дернулся и скривился, и тут же загоготал во все горло.

Рано поутру, второпях собираясь в конный дозор, он порезался при бритье. Ну никак не получалось у него гладко и бескровно побриться остро заточенным кинжалом. Посему сердобольная Дрель пожертвовала для него величайшей драгоценностью — едва ли не последним куском лейкопластыря, каковым и заклеила глубокий порез крест-накрест.

Сукровица, тем не менее, проступила сквозь ткань, сделав ее из белоснежной грязно серой. Смотрелось это так, словно самый настоящий «фон такой-то», фанат крестоносного движения, нанес себе в молитвенном порыве, граничащем с приступом мазохизма, рану «во имя Богоматери».

— Вечно забываю я про дурную ментальность ливонцев, — отсмеявшись, сказал назгул, когда кони вновь пошли шагом.

— Лучше бы немецкий в школе учил, — откликнулась Дрель, внимательно высматривая в бугрящейся глади торфяника поставленные утром вешки. — Они едва перед тобой шапки заламывать не стали.

— А по внешнему виду, — не унимался ангмарец, — неужели не ясно, что мы не немчины?

— Одежда литвинов, русичей, ляхов да московитов не очень-то отличается, особенно после многочасовой скачки и прогулки по торфяникам. Да и вообще — на тебе западный доспех, а буденовки, бурки и красного знамени у тебя не имеется.

— Но сейчас военное время…

— Я же говорю, хвала валарам, что не было там рыцаря или ландскнехта поумнее. А наш прикид да мой немецкий вполне годятся, чтобы объегоривать сиволапых мужиков.

Действительно, во время лихого прорыва сквозь очередной ливонский заслон, который пытался преградить путь Чернокрылому Легиону, ангмарцу попортили доспех. Удар мечом, который назгул откровенно «проспал» в горячке боя, не нанес особенного вреда, не считая синяка, но начисто срезал кожаные завязки наплечника. Щитов он никогда не признавал, а идти в сечу с неприкрытым плечом казалось чистым безрассудством. Посему назгул без зазрения совести вытряхнул ландскнехтский труп из сверкающей сбруи и напялил ее на себя. Шлем его, совершенно фантастический с точки зрения археологии, тем не менее отдаленно напоминал вычурные конструкции, что любили носить крестоносцы. Правда, не было у него ни плюмажа из павлиньих перьев, ни турьих рогов. Всего-то и делов, что пара черных крыльев, как и подобает «воеводе страны Мордор».

— Но другой раз может и не повезти, — сказал ангмарец. — Что за детский сад мы устроили из разведки?

— Да все нормально, заболтались просто, — отмахнулась Дрель. — Да и внимательность притупилась уже под конец. Главную-то задачу мы выполнили, разве нет?

В целом она была права.

С огромным трудом удалось Чернокрылому Легиону и черкесской кавалерии ненадолго оторваться от войск магистра Кестлера, ринувшихся в погоню за ними. Устроили привал, впервые за целую седмицу расседлали коней и скинули доспех.

— Что дальше?

Этот вопрос повис над утомленной дружиной.

Чернокрылый Легион и его союзники выполняли важную и самоубийственную задачу. Пока основная часть русского отряда скрытно двигалась к осажденному ливонцами городу, ангмарец и его люди изо всех сил изображали «главный удар».

Изобразили они его до того качественно, что привели в бешенство рыцаря, назначенного Кестлером для перехвата деблокирующей рати. Нанеся сильные потери ливонцам во встречном бою, Моргульский Легион открыто повернул на север, и начал отступление.

Черкесам хотелось прыснуть врассыпную от неповоротливой германской кавалерии и раствориться в лесах, ролевики и реконструкторы также чувствовали бы себя уютнее под лесной сенью, но приказ гласил однозначно — отманивать немца от городка.

Они и отманивали, как могли.

Отступление с противником на хвосте превратилось в череду бесконечных арьергардных сшибок и перестрелок между лучниками и арбалетчиками. Потери несли обе стороны, но пока дело не дошло до фронтального столкновения, в котором германцы особенно сильны, эльфийские луки «щипали» врага весьма и весьма ощутимо. Не спасали ни доспехи, ни щиты.

Но всему приходит конец под луной. Пришел он и запасу стрел.

Понурые лучницы притащились к назгулу, закинув свои грозные, но бесполезные орудия смерти за спины.

— Все, командир, — сказала старшая. — Посылай нас в обоз, или в маркитантки определяй. Патроны кончились.

— Отдыхайте пока, — вздохнул назгул. — Не вздумайте без толку саблями махать. Затопчут ведь.

— А мы и не собираемся. Дальше ваше слово, товарищи мужчины.

— Вот я и говорю свое мужское слово, — как обычно утрированно изображая акцент, пророкотал черкес. — Девок через седло — и в лес. У меня есть раненые, им уже в бой нельзя. Но с коней горцы никогда не падают, если только мертвые. Довезут до своих.

— Не поедем мы, — отмахнулась лучница. — Куда мы без своих?

— А ты знаешь, дэвушка, — навис над ней горский князь, — что нэмэц с такими как ты дэлает, если в полон бэрет?

— Представляю себе, — вспыхнула ленинградка. — То же, что и ты со своим ишаком. Но для этого нас еще надо в полон взять живыми, а это им не удастся.

Горец схватился было за саблю, но потом покачал головой и отстал.

— Было бы прэдложено, дэвица.

— Зря ты с ним так, Майя, — возмутилась Дрель, когда оскорбленный джигит отъехал к своим. — Ты видел, как он дерется? И не просто так, а вместе с нами, плечом к плечу. А ведь ему воевода не указ — мог бы и спокойно умотать отсюда.

— Ладно, — вздохнула та, — потом извинись. И впрямь — как-то само собой вырвалось. С нервишками что-то не то…

— И с чего бы это, — протянул назгул, задумчиво глядя на дальний берег мелкой речушки, отделяющей их отряд от ливонцев.

На берегу валялись мертвые ландскнехты, пронзенные большей частью стрелами, теми самыми последними стрелами Майи. В темноте враг пытался нащупать брод, и поплатился за нелепый приказ идти к воде с факелами в руках.

— Ну — и что же делать будем?

Понимая риторичность своего вопроса, Майя уселась на трухлявый пень и принялась машинально искать курево. Разумеется, не оказалось ни сигарет, ни зажигалки, ни карманов. Сколько лет уже прошло с прежней жизни, а вот атавизмы в башке сохранились, отметил про себя назгул с кривой усмешкой.

— Констатирую, — сказал он, — ливонцев мы приманили к себе — словно мух на… мед, целые тучи. Кестлер принял Легион если не за всю армию Курбского, то уж за авангард, это точно. Славно порубились, приказ воеводы выполнили, пора и честь знать.

— А как казнят тебя за самоуправство? — спросила Дрель. — Сейчас с этим просто.

— Для этого и я, и мы все должны выжить, — дернул щекой назгул. — Давайте переживать неприятности по мере их поступления, как говаривал старина Мюллер.

— Он такого не говаривал.

— Но ведь мог?

— Точно.

Все помолчали.

А что тут, собственно, скажешь?

Отряд растрепан, каждый третий ранен, стрел нет, мечи и сабли иззубрены в край, доспехи в полной негодности.

Про усталость и голод уже и говорить не приходится. Всем, даже самым буйным головам сделалось ясно еще вчера — нового натиска ливонцев они не выдержат, полягут все, разве только горстка кавказцев сможет вырваться из неизбежного «котла», который намерен устроить ставленник Кестлера.

— Нашим в окруженном городке надо бы сказать, что с них закуска и выпивка, — сказал подошедший Шон, плюхаясь рядом с Майей прямо на сырую землю. — Очень скоро воевода с основными силами выйдет на исходную и начнет их всячески спасать.

Эта реплика повисла в тишине.

Ангмарец поднялся, для пущей важности запахнулся в свой неизменный черный плащ, нахлобучил крылатый шлем.

— Властью, данной мне Владыкой Мелькором, папой Сау и русским воеводой Репниным, — начал он, при этом Дрель, когда упомянули Саурона, тихо выругалась, — повелеваю под утро обозначить атаку того берега, дабы вынудить ливонцев развернуться…

— Какими силами, едрена вошь, обозначить?

Шон фыркнул и зло потряс кое-как перебинтованной рукой.

— Ты со своими ирландцами и обозначишь, — отрезал ангмарец и добавил, пресекая возможные возражения: — Вместе с горцами. И — цыц, когда старшие говорят.

Поведя глазами и не найдя желающих спорить, продолжил:

— Тем временем, под шумок, лагерь снимется и даст деру по дороге.

— А почему — по дороге? — Дрель не удержалась, хотя сотни раз давала себе зарок не лезть в умные разговоры о тактике и стратегии. — А если — сразу рассыпаться? Их бронированный кулак пронзит пустоту.

— Бронированный кулак, — сквозь зубы ответил назгул, борясь с желанием грязно отругать эльфий-скую принцессу, — сокрушит твою светлую головушку, равно как и наши, если мы начнем «рассыпаться» в незнакомых лесах. Это тебе, Дрель, не Лориен какой-нибудь. Это Ливония, край топей, буреломов и мелких озер. Если прижмут к болоту — крышка. А времени на разведку…

Тут он запнулся и попытался почесать в затылке, тронул шлем, вяло улыбнулся и сорвал его с головы.

— Вообще-то, — протянул ангмарец, — следует немедля отправить верховых искать лазейку. Все же сподручнее уходить всем вместе или двумя-тремя группами. Россыпью мы потеряемся в этой глуши.

— А вот это уже дело, — поддакнул Шон. — Припугнуть ливонцев и заставить их развернуться — мысль толковая. В полном доспехе они за нами не угонятся. Сняться под утро и драпануть — великолепно. Создать почин для разрыва дистанции. Отдохнули маленько — и будет. А про конный разъезд — так это тебя прямо сам папа Сау просветлил. Давно пора. И почему горцы этим давно не занялись.

— Они из сечи не вылезают, фланги наши прикрывают, — возразила дотоле сидевшая тихо Майя. — Да и все боковые дозоры на них. Так что придется самим суетиться.

Дрель заглянула в назгульские глаза, прочла в них ответ на невысказанный вопрос и провозгласила:

— Мы вдвоем и отправимся. Все равно с меня толку мало, а без начальства вам сподручнее драпать.

На том и порешили.

Ранним утром эльфийка и глава Легиона, взяв у горцев двух рысаков, тронулись в путь. В полной тишине снимался лагерь, а Шон изготовил, горстку своих людей и немногочисленных конников для ложной атаки.

— Кого мы не досчитаемся, когда нагоним колонну? — грустно спросил назгул.

— Лучше и не думать. — Дрель поплотнее запахнулась в плащ и пришпорила лошадь. — Главное сейчас тропку найти боковую.

Каждый из них знал, что придется кем-то пожертвовать.

Ведь ливонцы, потеряв соприкосновение с отрядом, тут же ринутся на поиски. Людей у них хватит, да и местное население, по большей части, относится к ним лояльно. Станут искать боковые тропинки и окольные пути.

И найдут, разумеется. Кучка храбрецов должна будет выполнить для Легиона ту же роль, что он сам выполнял для отряда Репнина — на время приманить к себе преследователей.

Но эту тему с обоюдного и молчаливого согласия они не обсуждали.

Рейд оказался удачным. Попетляв среди озер и болотистых проплешин в ткани лесов, они нашли несколько вполне приличных тропок.

— Телеги с ранеными не пройдут, — отметил назгул. — Придется им в седлах трястись. Но тут уж ничего не попишешь.

На обратном пути они, чтобы ускорить продвижение, вылетели на широкую тележную дорогу, ведущую вглубь центральной Ливонии, и тут как раз и напоролись на недавно поставленный немцами дозор.

Сумбурный монолог Дрели на германском наречии, ландскнехтский доспех и пластырь на щеке помогли им избежать большой беды.

— Все только и талдычат, — прокомментировал назгул, — про «немецкий порядок». А у них такой же бардак, как у наших.

— Ну, вот и нет. Видел — только встали на дороге, а уже отхожую яму вырыли, дровишки заготовили, кашу варят.

— А службу завалили, — ухмыльнулся назгул. — За что честь им и хвала, псам ливонским.

Осторожно выехали они к мелкой «фронтовой» речушке, с ливонской стороны.

Она была уже покинута, впрочем, как и восточный берег. Дымились едва залитые водой кострища, пятная зелень черными проплешинами, одиноким обломком кораблекрушения торчала среди камышей разбитая телега.

А у самой воды ондатры и еще какая-то лесная мелочь суетились возле мертвых тел.

Дрель спрыгнула с коня и с замирающим сердцем побежала мимо трупов, боясь увидеть знакомые лица. Назгул ссутулился в седле и мучительно пытался сообразить, удалась ли их простенькая хитрость, или ливонцы смяли и растоптали отряд.

Вскоре лицо его просветлело — он заметил характерно взъерошенный мох.

Треугольные вмятины почти правильной формы, вытянувшись в линию, бежали вдоль воды от лесистого пригорка к песчаному мысу.

Такие следы оставляют нижние края тяжелых щитов ливонской пехоты, когда та выстраивает несокрушимый строй. Оборонительный!

— Выходит, Шон, — сказал он в пустоту, — напугал ты их. Хвала тебе, ирландец.

И тут он услышал горестный вой эльфийки. Назгул спешился и поспешил к ней, сторонясь тронутых зверьем немецких тел.

Возле мертвого горца он помедлил — почудилось, что тот шевелится. Но то была всего лишь игра светотени.

Дрель, вся в тине, тащила из воды мертвое тело одного из шоновых ратников. Кольчуга его оказалась буквально изорванной копьями, шлем страшно помят, но лицо, на котором застыло вечно удивленное выражение, казалось мертвенно-прекрасным, словно лик статуи. Каким-то чудом ни хищники, ни сталь, ни тина не коснулись черт ирландца.

— Там второй, — промямлила эльфийка, оттолкнув готовую помочь руку назгула. — За корягу ногой зацепился.

Ангмарец вскоре подтащил еще одно тело, потом с угрюмым остервенением принялся обшаривать берег. Вскоре к нему присоединилась и Дрель, которая не переставая ревела и грязно материлась.

Они нашли еще одного члена Легиона, из группы Черного Хоббита, троих горцев и одного казака.

— Вот тебе и разведка боем, — зло сказал назгул. — Я полный сукин сын. Таких надо конями разрывать на две половины, и собакам остатки скармливать.

Дрель перестала рыдать, встала на четвереньки и шумно напилась из какой-то лужи, побрезговав идти к изгаженной войной реке. Затем встала, вытерев лицо краем плаща, и почти спокойным голосом сказала:

— Отставить нытье, ангмарец! Они шли воевать, шли добровольно, и пали. Как настоящие воины. А скольких спасли? Об этом ты подумал?

— Спасли ли? Может — за поворотом дороги мы найдем и остальных?

— Вот и сходи на тот берег, сам посмотри. А я пока могилки вырою.

Назгул мрачно поискал глазами, подобрал небольшой рыцарский щит и принялся зло рыть яму. Дрель ковырялась рядом, орудуя обломком меча, но быстро выбилась из сил и снова разрыдалась.

Спустя какое-то время она хлюпнула носом и, подняв лицо к небу, произнесла:

— И какие же вы, мужики, все-таки козлы!

— Это ты к чему? На феминизм пробило?

— Зачем все это? Скакать, рубить, кромсать? Неужели нет других способов самовыражения?

Назгул ничего не ответил, подкатывая к могилам каменнюу.

— Камней маловато, — сказал он, присев отдохнуть. — Слабо верится, что зверье до них не доберется.

— Может, ливонской мертвечиной подавится, — пробормотала Дрель.

— Совсем ты озверела, подруга, — покачал головой ангмарец. — А мужиков в зверствах обвиняешь. Было бы время и силы — я бы и немцев земле предал. Негоже крысам да волкам оставлять.

— А ты видел, что они с казаком сделали? Ухо видел отрезанное? Я его помню, Егоркой звали, веселый такой был, на привалах песни горланил и все ко мне домогался. У него в этом ухе серьга была серебряная.

— Это ландскнехты, — мрачно кивнул назгул. — Я про них и не говорю. Пусть шакалье их рвет, туда и дорога. Я про кнехтов. Они люди подневольные, простые солдаты.

— Все одно — сволочь фашистская.

— Эк тебя, — крякнул назгул и вновь вернулся к своему тяжкому труду.

Уже под вечер, привалив последнюю могилу камнем, он буквально повалился на плащ.

— Мне полчасика надо полежать, — сказал он, едва ворочая языком от усталости. — А ты… Молитву, что ли, какую прочти. Я их не знаю, нам, нечистям, не положено.

— Да и я не знаю, — вздохнула Дрель. — Честное слово, никогда не думала, что может понадобиться.

Назгул помолчал.

— Нехорошо как-то… И водки нет помянуть, — Тут он оживился. — Слышь, Дрель!

— Чего тебе?

— А ты спой.

— Чего?

— Просто — спой. Если не молитвой и поминальной рюмкой, так хоть песней проводим.

Девушка некоторое время молчала, потом встала и подошла к могилам.

И полилась над ливонскими лесами песня, странная и неуместная для прибалтийской войны песня о дивном заокраинном острове, клочке незапятнанного мира, не знавшем Тени, смерти и увядания. Эльфий-ская тоска о чем-то крылатом, небывалом и чистом вилась над примолкшим лесом.

Назгул никогда не любил подобных песен, считая их проявлением слабости, «слюней» и «дивности». Но сейчас не мог не отметить, что лучшего напутствия мертвецам не дать. Такого, что шло бы от самого сердца.

— По крайней мере, — прошептал он себе под нос, — это лучше фальшивых пластмассовых венков, фанерного креста и шумного оркестра.

Дрель смолкла и вздохнула, вытерла слезу и уселась спиной к ангмарцу.

Лес вскоре вновь оживился, что-то плескалось в реке и билось на мелководье, на дальнем берегу шмыгнули гибкие волчьи силуэты, поджидающие наступления ночи и связанного с ней пиршества.

— Пора, — сказала Дрель, поднимаясь. — А то не догнать будет наших. Или, чего доброго, подоспеет германская похоронная команда.

— Ты хоть одну за всю войну видела, — спросил ангмарец, водружая на коня седло. — Вот и я не видал. Они, кажется, только рыцарей своих хоронят. Да и то, если оруженосцы целы остались.

— Вот я и говорю — фашисты.

Они двинулись через брод, в молчании миновали свой бывший лагерь, отметив, что следов боя здесь нет и в помине.

— А ты классно пела, — заметил ангмарец. — Никогда не замечал.

— А ты и не слышал, — вздохнула Дрель. — Да я и сама… Раньше — стеснялась. Это Тора у нас поет, да еще парочка девиц-менестрелей.

— Ты это дело не бросай. Вполне подходяще. Хорошо бы еще услышать.

Дрель странно на него посмотрела, и назгул тут же поправился:

— Конечно — не по такому поводу.

В сгущающемся сумраке они трусили по дороге, вытоптанной германской солдатней и многочисленными конскими подковами.

— Если так дело и дальше пойдет, — заметила Дрель, — то вся твоя разведка псу под хвост. Слишком далеко наши убрели.

— Так вся соль маневра в том, чтобы немного назад вернуться, и на север уйти. Такого от нас точно не ждут.

— Говорила мне мама, — вздохнула эльфийка, — не суй дела в тактические замыслы, башка лопнет.

— Мудрая, видать, была женщина.

— А ну — цыц!

Ангмарец, прислушался.

— Из седел — долой!

Они спешились, обмотали лошадиные копыта тряпками, безжалостно изорвав трофейный плащ, двинулись вперед осторожно.

Возле приметного, поваленного в бурю дерева ангмарец знаком приказал Дрели оставаться на месте, кинул ей повод и крадучись пошел вперед, медленно вытягивая из ножен кинжал.

Среди деревьев плясал костер, слышались приглушенные голоса.

Осмотревшись, глава Легиона двинулся дальше, моля небеса, чтобы у ливонцев не оказалось с собой собаки.

Такое случалось, хотя и редко. Прожорливые, но в то же время и ленивые для охоты ландскнехты быстро пускали четвероногих друзей человека на жаркое.

Пса не оказалось. Да и любого другого серьезного противника назгул не заметил.

«Видно, отставшие от своих раненые, — подумал он. — Или дезертиры. Или мародеры. А еще вернее — и то, и другое, и третье. Отстали по уважительной причине, а потом решили вернуться назад, обшарить место побоища и дать деру из славного воинства магистра».

Действительно, на частицу регулярной армии или тыловое охранение кучка ливонцев никак не тянула. Обмотанные тряпками руки и ноги, перевязанные головы — все это говорило о том, что оставшийся за командира Шон не дал немцам нагнать отряд. Не только улепетывал, но и огрызался.

— Пятеро, — пробормотал себе под нос назгул. — Наверное, нужно впотьмах мимо прошмыгнуть…

Тут он заметил нечто, поначалу укрывшееся от его взора в неверном свете угасающего костра.

Чуть в стороне от сложенного кучей оружия лежала связанная женщина, избитая и измазанная в земле. Задранный подол дополнял картину происшедшего.

Кровь ударила в лицо назгула. Он мучительно вглядывался в грязные лохмотья, покрывающие тело жертвы, силясь опознать, кто из их отряда попался в лапы мародерам. Но здоровенный детина в полосатых штанах заслонил костер, протягивая в огонь кусок солонины, нанизанный на алебарду.

Назгул вытащил меч, навернул плащ на левую руку, укрыв тканью кинжал, и метнулся вперед. Постояв мгновение за деревом, он переместился к следующему стволу, потом вновь повторил маневр.

Вскоре он оказался в нескольких шагах от беспечно горланивших песни наемников. Не таясь, ангмарец двинулся вперед, медленно, с неотвратимостью смерти.

Первым его заметил сидевший на седле арбалетчик, что-то прокричал и попытался вскочить. Удар сапога своротил ему челюсть набок и опрокинул тело в костер.

Алебарда с дымящимися ломтями мяса взметнулась и прошелестела над головой пригнувшегося назгула, эфес меча грянул в бородатое лицо наемника, превращая его алое месиво.

Трое остальных вскочили на ноги. Двое метнулись к оружию, третий, более сообразительный, успевший прочесть свой приговор в лице врага, опрометью кинулся в лес.

Но далеко убежать он не смог. Связанная женщина умудрилась извернуться гусеницей и подставила ему подножку. Со всего размаха ландскнехт грянул в древесный ствол и в течение нескольких мгновений яростной сшибки сидел, бестолково тряся головой и постанывая.

Клинок назгула скрестился с германским кошкодером, легко, словно перышко, отбросил легкий меч и, продолжая движение, обрушился на руку ливонца. Защищенная наручем конечность тут же разжалась, выпустила бесполезный уже меч и повисла плетью.

Выпад второго противника ангмарец принял на обмотанную плащом руку, вернее, на спрятанный под тканью кинжал. Короткий и злой пинок в пах заставил тевтонца согнуться пополам, а массивное оголовье мечевой рукояти раскроило череп.

Глава Легиона метнулся вперед, протаранив плечом немца со сломанной рукой, отшвырнув его к полуоглушенному собрату.

— Нихт! — успел крикнуть немец, когда огромный полутораручный меч взлетел, словно коса смерти, обрушился наискось слева направо, сокрушая незащищенную шею.

Последнего врага назгул добил коротким кинжальным тычком в глазницу и бросился к распростертой женщине, делавшей попытки отползти подальше от места схватки.

Вздох облегчения вырвался из груди ангмарца. Перед ним лежала совершенно незнакомая тетка, скорее всего, крестьянка из ближайшей сервской деревушки, подвернувшаяся драпающим из войска Кестлера мародерам.

Назгул быстро перерезал ее путы, женщина с гортанным криком, совершенно не похожим на человеческую речь, вскочила, но тут же покачнулась и опустилась на землю.

— Ноги-то затекли, — сказал ангмарец. — Куда ты рвешься? Уже все кончилось. Посиди у огня, да двигай домой.

— Московит? — спросила, коверкая звуки, немка.

— Рашен партизан, — устало ответил назгул.

— Казак?

— Не совсем.

Похоже, в Ливонии казаками пугали детей. Животный ужас в глазах немки начал угасать.

— Ну — я пойду… — Ангмарец поднялся, и принялся обшаривать трупы. Давно уже прошли те времена, когда его воротило от подобных занятий, да и от самого вида мертвецов.

Он нашел флягу с вином, ломти солонины, завернутые в листья лопуха, и потемневший папир, а также колчан вполне сносных стрел, которые прихватил для Майи. Подумав, он поднял из грязи легкий кольчужный хауберг, вовремя вспомнив о непокрытой голове Дрели.

— Прощай, — сказал он молча скрючившейся у огня спасенной женщине и кинул ей на подол кожаный кошель с монетами. — Может, хоть ты не станешь болтать, что русские пожирают младенцев и пускают села на ветер.

— У нас такое и не болтают, — с трудом подбирая слова, выдала женщина. — И не немка я, полька.

— Вот как, — пожал плечами ангмарец. — Ну бывай, славянка.

Не оборачиваясь, он зашагал прочь от костра.

Насмерть перепуганная Дрель встретила его причитаниями вперемешку с густым матом, но тут же запнулась и замолчала, разглядев забрызганный кровью плащ.

— Дорога свободна, — пробурчал назгул. — Нечего таращиться, кровь не моя, хвала Великой Тьме. Трогай уже.

Примерно через два часа ангмарец остановил коня.

— Надо бы на дерево забраться, — сказал он неуверенно. — Ливонцы нам по дороге не попадались, значит, они гонят наших на восток. Пора бы нам уже их нагнать. Очень не хочется налететь на тыловое охранение.

— Я сама, — сказала Дрель. — Или я не эльфийская принцесса?

Резво подоткнув подол платья и приоткрыв весьма аппетитные ножки, она обезьяной взлетела по ветвям вверх, растворившись в густом лесном пологе.

Ангмарец ждал, поигрывая уздечкой и вслушиваясь в шорохи ночного леса.

Сверху посыпалась кора, и на траву шумно спрыгнула Дрель. Щека ее была расцарапана, платье на плече зияло прорехой.

— Они прямо перед нами.

— Охранение?

— Вернее будет сказать — стража обоза. Там пара телег, три шатра и дюжина мордоворотов. Сидят на тюках с арбалетами и пялятся вокруг.

— А главных сил не видно?

— В паре километров начинается подъем из этой долины. Гребень холма, похоже, наши и ливонцы уже перевалили.

Ангмарец спрыгнул с коня.

— Будем обходить. На вот, надень на башку. И не перечь! Мне воевода за тебя руки-ноги повыдергает.

Дрель на удивление покорно нахлобучила сменный войлочный подшлемник назгула, а поверх него хауберг.

— Ну, и как я смотрюсь? — кокетливо спросила она, ведя коня в поводу.

— Как школьная учительница географии, решившая изобразить индийскую королевну, — честно ответил ангмарец. — Только очень грязную и помятую индийскую королевну.

— Спасибо на добром слове, злыдень.

Миновать ливонский обоз им удалось без особых приключений, если не считать того, что лошадь назгула оступилась и едва не свалилась на дно оврага.

На дорогу, ввиду близости основных тевтонских сил, они решили не выходить, двинули по еле заметным лесным тропам, полагаясь не столько на собственное зрение, сколько на чутье казачьих рысаков.

Вскоре при свете звезд они перевалили через седловину, и перед ними раскинулся во всей своей красе ливонский лагерь.

Жарко горели десятки костров, белели палатки и шатры, меж ними перемещались оруженосцы и полупьяные кнехты.

— Бьем их, бьем, а они не уменьшаются в количестве, — заметила Дрель, сморщив нос.

— А ты что, хотела, чтобы Легион все войско магистра переколбасил? Которое Кестлер год собирал?

— Положим, здесь едва половина его. Вторая — у Рингена, осаждает отряд Игнатьева-Русина.

— Все равно их раз в двадцать больше. Только и спасают нас леса да топи, негде им развернуться.

— И как только дали магистру собрать эдакую силищу?

Щека назгула нервно задергалась. На эту тему они уже давно предпочитали говорить только между своими, даже со свойским парнем, воеводой Репниным, старались языки не распускать. А дело пахло крупной изменой.

Всем памятен был триумфальный марш русских полков от Пскова и Ивангорода вглубь Ливонии.

Нарва пала в одночасье, за ней обрушились десятки замков и множество крупных городов. Тевтонская армия была буквально разметана, словно куча сухих листьев, злым осенним ветром и загнана в родовые укровища. Казалось — еще немного, и московиты на века утвердятся на Балтике.

И тут начались проволочки, отступления и бессмысленные маневры, изматывающие войска, переговоры…

В довершение всех бед, основные полки попросту ушли из Ливонии, оставив там и сям малозначительные отряды и гарнизоны, словно приглашая немцев к реваншу.

И реванш немедленно воспоследовал. Кестлер, павший было духом, нашел деньги, активизировал давние рыцарские связи с Западной Европой. И потянулись к Балтийским берегам, словно в эпоху крестовых походов, шайки псов-рыцарей, ватаги ландскнехтов и вольные дружины кондотьеров. Сам орден перегруппировал свои силы и вышел в поле. А в чистом поле русских полков не оказалось. Кестлер наметил уничтожить оставленные гарнизоны, показав всему миру, что его архаическое государство еще на что-то способно, получить под этим соусом дополнительные деньги от Папы и начать с Московией полномасштабную войну.

Первый удар пришелся на отряд Игнатьева-Русина, засевший в крепости Ринген. Находившийся неподалеку отряд Репнина тут же двинулся на помощь. Но у ливонцев вполне хватало сил и на осаду, и на отпор дерзкому Репнину.

Тогда и началась маневренная война на дорогах. Чернокрылый Легион, приданный Репнину, изображал из себя силы деблокады, а сам воевода лесами крался к Рингену, намереваясь ударить в тыл Кестлеру. Мало кто знал, что героическому гарнизону Рингена помощь уже не нужна. Пять недель бились стрельцы и казаки, вызвав у заносчивых рыцарей изумление и суеверный страх, перебив более двух тысяч врагов. Но сила оправившегося Ордена была для горстки храбрецов неодолимой. Гарнизон пал, и теперь Репнин с малой дружиной шел прямо в объятия основной армии Кестлера.