Пленники вечности

Глава 20. Вон из Тирзена

Дрель вернулась от мастера довольная и веселая.

— Настоящий лесковский кузнец, — заявила она. — Завтра закончит первую фигуру. Эдакий крестоносец, только морда у него под забралом не удалась, я помогла. А доспех — чуть ли не лучше оригинала.

— А как с механикой? — поинтересовался ангмарец, не разделяющий энтузиазма эльфийки.

— Я политех не заканчивала, но внешне — один к одному.

— Тогда бери Кормака и дуй к итальяшкам. У них сегодня новое представление. Добейся, чтобы они тебя за кулисы пустили. Разбирайтесь в темпе, как там и что. Князь скоро отчета потребует.

Шон продолжал муштровать отряд, справедливо решив, что бивуачная жизнь склонит легионеров к пьянству и иным непотребствам.

Словно заразившись от чернокрылой дружины, Серебряный и сам устроил огненную потеху на ратном поле под Тирзеном. Вывел пять сотен стрельцов и устроил пальбу по конфискованным у немцев горшкам и штурм потешной крепостицы, спешно возведенной там, где была ставка рыцаря Фелькензама.

— Дурость заразительна, — заметила по этому поводу Дрель.

Басманов к вечеру следующего дня появился в лагере с ворохом новостей.

— Рыцари заперлись в крепостях, дороги совершенно свободны. Ертаул наш дошел до самых Ревельских предместий, спалил какие-то усадьбы, перехватил обоз с провиантом. Зато на юге неспокойно. Польские хоругви маршируют по всем дорогам, то и дело вторгаясь в Ливонию, и отходят назад при встрече с казачьими разъездами.

— Нарываются ляхи, — мрачно заметил Серебряный. — Хамят открыто. Надо их на место поставить, пока не поздно. Эх, был бы государь с полками, как под Казанью…

— Государя не обещаю, а Шереметьев уже близок. Спешит, но пушечный наряд замедляет движение. Жди его через седмицу, не раньше.

— Может, пойти на Ревель? После фелькензамова посрамления рыцари приуныли, авось слету возьмем.

— А если ляхи в тыл ударят?

— Дан…

Серебряный хищно ухмыльнулся, но, увидев смешинку в глазах Басманова, осекся.

— Ляхи не дураки, чтобы клюнуть на такую уловку. Ударят только тогда, когда соберутся с силами. А Ревель с налета не взять. Жди Шереметьева, следи за дорогами.

— Так совсем в тине погрязнем, — насупился Никита Романович. — Попрошу государя сменить меня. Я воевать умею, а сиднем напротив вражьих городов сидеть не обучен. Все же не Казань перед нами, не Ас-торокань — а какой-то Ревель. Гнилой орех — надави, сам расколется.

— Немцы пушками обзавелись, зелье огненное сушей подвезли. Да и гарнизон немаленький.

— А что у ляхов деется?

— Грызутся меж собой, по обыкновению. Шляхта то к Вишневецкому льнет, то к Радзивиллам, а то и к залетному Баторию. Литвины хотят свою державу, поляки — свою. Но и тем и другим подавай гавани на студеном море.

— Сейчас бы нагнать такую же силу, как в поход на татар собрали при молодом государе, да ударить разом на ляха и на немца. Ревель и Смоленск наши, и нет сильнее державы, чем Русь!

Серебряный размечтался вслух. Басманов развел руками:

— Ну, ты хват, Никита Романович. Спору нет, сильны рати наши, но воевать со всем светом…

— Отчего же со всем светом?

— Тут же битые недавно свены захотят обиды выместить, еще кто-нибудь вспомнит, что крестоносцы ливонские суть птенцы всей Европы…

— Все одно татар восточных больше было, злее они, а мы победили.

— Татары… ведь не только казанские да астороканские есть татары-то. Ногайские, что озоруют до самой Тулы, крымские. Если собрать полки да на Европу повести, ударят на Русь. С Европой да с Крымом нам точно не сдюжить.

— Путано все как-то у нас, смутно. Голова кругом идет.

Басманов сочувственно покивал, думая о своем.

— Закордонный балаган не убег часом? — наконец спросил он.

— Куда же они денутся? Тешат народ на площади, собирают злато.

— Скоро закончат они, отправятся на Москву, ко двору государевому. Ярослав об охране справлялся?

— Я дал людишек, хоть и не ведаю, зачем Иоанну Васильевичу эта латинская бесовня.

— Это не бесовня, Никита Романович, а театр, утеха для праздных толп и услада утонченного вкуса. Не можем мы позволить, чтобы у какого-то Радзивилла при дворе имелось такое, чего нет в Кремле. Я и свой балаган завожу, слыхал небось?

Серебряный чертыхнулся и торопливо окрестил рот.

— Скуратов жаловался, что увели у него мастера толкового.

— Он себе другого найдет пищали ломанные ладить. А этот пусть кукол хитрых мастерит. Появлялся ли купец Баженов?

— Тут он, в Тирзене. Как и пристало новгородцу, торгуется с немчурой, объегоривает помаленьку.

— У меня к нему дело есть. Пусть зайдет в шатер, как в лагере объявится.

…На следующий день появился Баженов.

— Надобна мне книжица басурманская, с виршами. Ариосто некоего писания.

— Надобна, княже, так будет. Чтобы новгородцы — и не нашли?

— Долго ли ждать?

— А совсем немного. Тут и без меня бы справились, коли с умом бы подошли. В Тирзене есть человечек генуэзский, у которого всякие латинские книжицы и свитки имеются. К обеду пришлю тебе Аиста.

— Ариосто, Илья Анисимович, а не Аиста.

— Пришлю обоих.

— И еще слово и дело есть к тебе, касаемо Генуи, Есть там артель балаганная. бродячих артистов содержащая. Надобно им отписать ладную грамоту. Дескать, русский князь Басманов заводит при себе театр тележный, да отправляет в Европу злато зарабатывать.

— Отступную уплатить цеху, — догадался хваткий Баженов. — Это дольше времени займет, но сладим.

— Сколько надо злата и серебра — проси.

— Пока без надобности мне. Но коли расходы велики окажутся — вспомнит торговый человек Баженов княжье слово.

— Как дела у тебя с Ганзой идут?

Баженов помялся.

— Плоховато.

— А что так?

— Все из-за витальеров некоего Карстена Роде. Громит он их караваны морские, словно белка орехи. Оттого нищают тамошние купцы, неохотно ведут навигацию в студеном море. Стали с туркой товарами обмениваться, да с гишпанцами. Унять бы датчанина, княже, ведь совсем Новгород зачахнет. Англия далеко, а Ганза близко.

— Новгород не зачахнет, не тот город и не тот люд там обитает, чтобы чахнуть. — сурово произнес Басманов. — А если уймется, как ты советуешь, Карстен Роде, то завтра же Орден вновь воспрянет.

Баженов покорно кивнул головой. С опричниками не поспоришь о коммерции. Воевода улыбнулся:

— Да тебе-то что кручиниться, Илья Анисимович? Небось прознал уже, что северная навигация с аглицкой стороной скоро сладится? Так ты в накладе не останешься.

— Слыхал я кое-что, — осторожно поддакнул Баженов. — Про Вологду и все прочее. Но то — дело далекое, а Ганза…

— А Ганза кормит Орден и иных наших злейших врагов. Так что быть ей битой на студеном море, пока не отречется от магистра да от свенов.

— Этого никак не может случиться.

— Значит, никак не может случиться, и чтобы унялся Карстен Роде!

С чем Баженов и удалился, тяжело вздыхая и качая головой. Ему ли было не знать, что доселе лояльно относившиеся с Иоанну Грозному торговые круги Великого Новгорода постепенно склоняются к скрытой измене. Во все времена предпочитая торговлю войне, купцы видели в экспансии на запад угрозу своим привилегиям служить для России единственным окном к франкам и англичанам, гишпанцам да генуэзцам.

Уже Нарва стала составлять определенную конкуренцию для хольмгардских воротил, а что будет, если отойдет к Москве Ревель? А иные порты орденские?

Но Илья Анисимович, хоть и оказывал Басманову и опричнине в целом определенные услуги, никогда не рассказывал государевым людям о своих собратьях по ремеслу. Да и в советники князьям не нанимался…

А ведь случись так, что заговорил бы он про настроения новгородские, не вышло бы известной карательной экспедиции опричников годами позже, когда вызревшую измену рубили с корнем, резали по живому, нанеся городу непоправимый урон, сказывавшийся еще долгие века…

Следующим днем появился у шатра князя косой мастер, гордо неся завернутую в рогожу куклу. Басманов велел развернуть творение, долго рассматривал, кряхтел, вспоминал заморский образец. Не удовлетворившись, велел вызвать сицилийца вместе с его куклой и толмачом.

Ясное дело, шумный выходец со средиземноморского острова принялся лаять поделку московита, но в глазах читал Басманов удивление.

Сам он положил напротив себя две искусственные натуры, помолчал и молвил умельцу:

— Проси любой награды, но прежде знай — ни в чем не будешь знать ты нужды, если станешь делать для моего балагана подобные фигуры.

Вызвали в шатер ангмарца.

— Готовы ли твои люди показать, как двигаются эти истуканы?

— Готовы, — выдохнул назгул, положившись на слово Дрели и Кормака.

Те явились и принялись натягивать полотно на шестах напротив временных княжеских хором.

— Нам не до церемоний, — остановил их опричник. — Показывайте.

Импровизированным представлением он остался доволен, от толмача и слов сицилийца просто отмахнулся.

— Вот вам книжица этого Ариосто, — сказал он. — Поспешите с переводом, ибо отправляю я закор-донников в Москву. А сами толково разберитесь, что станете в Европе показывать. Тут уж я вам не судья и не указ. Когда изготовитесь, дайте знать через дьяка Трифонова, он в Тирзене остается по моим делам главным. Он даст денег и указания особые, куда прежде всего направляться, что выведывать и как о себе давать знать в Ливонию.

С неодобрением оглядел он сияющую физиономию Дрели.

— Баба в таком деле…

— Я и на ладьях ходила, — смело вскинула голову эльфийка.

— Есть у них хитрая, словно хорек лесной, фрау Гретхен, — философски заключил опричник. — Будет и у нас такая же, Бог даст.

Он помедлил, еще раз любуясь творением Левши Тирзенского.

— Ничего не примечаешь, боярин? — спросил он со смехом у задумавшегося ангмарца.

Тот вгляделся и, сжав кулаки, повернулся к Дрели. Под поднятым забралом русской куклы проглядывало его собственное лицо, вылепленное из глины, аляповато раскрашенное. Черты были едва уловимо искажены, что создало совершенно гротескный и почти отталкивающий образ.

— Так это она?! — подивился князь. — Ну, деваха! Но больше, чур, не насмешничать!

— Я тебе потом кое-что на ушко скажу, — пообещал назгул. — Ласковое такое… От самого сердца…

— Злато уже послано в артель балаганную, на сем все, что в моих силах заканчивается, — подытожил Басманов. — Дальше служить тебе царю и отчизне в далеких землях, среди ворогов и басурман. Крепко подумала?

— Крепче некуда, княже. Разберемся с писаниями Ариосто, и готовы хоть в Австралию… В смысле, хоть к папе Римскому.

— К папе рановато нам соваться. Этот овощ не про нас еще. Ступай и учи вирши латинские.

Ангмарец терпеливо ждал.

Басманов велел насыпать серебра мастеру, велел отписать его в собственную дружину опричную, отпустил с богом. Потом потолковал немного с сицилийцем, как назгул понял, хотел сманить к себе хотя бы одного настоящего комедианта. Сулил многое, но южанин остался непреклонен.

— Профессионал, — вздохнул назгул уважительно. — С гонором. И не робкого десятка. Наслушался, небось, про опричников в Тильзене за эти дни.

Наконец и южанин двинулся прочь. Тут, словно бы что-то вспомнив, Басманов поманил к себе толмача:

— Про тебя я чуть не забыл, мил человек. Начинай сбираться в дорогу.

— Это куда же? Почему — в дорогу? Мне в ратушу надо.

— Больно много ты здесь слышал, — коротко бросил князь. — Иной раз случается по Писанию — «язык твой — враг твой». Да и закордонникам в Москве толмач понадобится.

Опешивший немец попытался было возражать, но быстро прикинул, что в накладе не останется. А альтернатива далекому путешествию — камень на шее и мирное упокоение на дне ближайшего озера…

— Ярослав, пригляди за этим пострелом, как бы не сбежал.

— Это вряд ли, — одними губами улыбнулся Ярослав. — Отправится вместе с балаганом, так, немчура?

— Яволь, — согласился покладисто толмач, смиряясь.

Когда и он удалился, Басманов вновь обратил взор на назгула.

— Забираю я вас у Никиты Романовича. Отправляемся к морю.

— С тобой, княже? Великая честь.

— Если другой надобности во мне не возникнет — со мной. Нет, так Ярослав вас доставит. Разыщи в лагере Анику, он также пойдет.

— Далеко ли?

— Слыхал про страну данов?

— Это про Данию? Конечно, слыхал.

— Есть там принц датский, именем Магнус. Мал летами, но востер умом и хитер, как говорят. Он пока не при власти, но дружен с Русью. От этого много недругов себе нажил в родной стороне. Его нужно будет оборонить и хранить, доведется — помочь взойти на престол. Так получим мы вместо врага разлюбезного друга в данской земле.

«Ого, — подумал ангмарец. — А наши ставки растут. Или нет других дружин, опричных отрядов?..»

Словно читая его мысли, Басманов заметил:

— Кроме вас нет у меня под боком верных людей. Аника свой отряд отпустил на Дон, моя дружина слободу государеву охраняет.

«Маловато резонов для такого поистине княжеского доверия», — пронеслось в голове назгула, но тут опричник окончательно расставил все точки над «i»:

— Ты и твои люди — судовая рать. А дело с Магнусом датским балтийское, морское. Пока не окрепнет, придется ему на воде бытовать.

— А Карстен Роде? Он же сам датчанин, — спохватился ангмарец.

Басманов погрозил ему пальцем.

— Не настолько из ума выжил опричный воевода князь Басманов-Вельский, чтобы не подумать в первую голову про Роде. Но тут заковыка выходит. Не в ладах он с родом Магнуса-принца; напротив, его собственные родичи дружны были с соперниками и недругами его. Так что, боярин, придется тайну сию даже и от Роде стеречь.

«Это паршиво, — подумал ангмарец, солидно кивая головой на последние слова благодетеля. — Нехорошо старого скандинавского пирата обманывать. Но, видно, ничего не поделаешь…»

— Ступай, сыщи Анику. Отряд свой подготовь к дальноконному походу. И с девахой балаганной простись, не скоро свидитесь.

Ангмарец нашел легендарного казачьего атамана быстро. Обнялись они, обоюдно довольные свиданием.

— Выходит, опять судьбина свела, — сказал Аника. — На благо это, чую.

— По воле князя, будем вместе сражаться на воде и на суше. Велено передать тебе, чтобы готовился к выступлению.

— А что мне… — Аника указал на своего коня, смирной статуей застывшего у резного столба. — Волка ноги кормят. Я хоть сей час готов.

— Увидимся, Аника-воин.

Вернувшись к своим, назгул незамедлительно собрал верхушку отряда.

Наплевав на секретность и приватность информации, поделился с остальными.

— Что это за принц датский, кстати? — спросил он у общественности. — Что-то я такого не припомню. Дания в Ливонскую войну против нас, кажется, дралась?

Шон наморщил лоб.

— Я смутно вспоминаю такого дяденьку, — сказал он неуверенно. — Кажется, оставил он о себе странную память. Именовали его не иначе, как «марионеткой Ивана Грозного». А что до Дании, то она частично за нас была, а частично против.

— Сторонники принца Магнуса, соответственно, за Русь, а правящий дом — против, — уточнила Дрель.

— Типа того. Только вот, смею вас обрадовать, — с долей сарказма заметил ирландец, — что никакого особенного влияния на общий ход войны демарши этого Магнуса не оказали. В историческом, так сказать, масштабе.

— Масштаб этот хорош для школьной парты, — возразила ему Дрель. — Вторая Мировая со всеми своими хитросплетениями длилась неполных пять лет. А Ливонская эпопея — едва ли не полвека.

— Это ты к чему?

— А к тому, балда. Вот вся свистопляска вокруг Рингена, к примеру. Я такого эпизода вовсе не помню из истории. А для нас он каким ярким и… всяким другим оказался? Уверяю вас, то же и с принцем датским случится. По масштабам книжной истории — он, может, и пылинка. А для живых людей, современников — фигура.

— Нечего лясы точить. — Шон мрачно жевал кусок сотового меда, до которого всегда был особенно охоч. — Все равно не можем мы послать князя куда подальше. Приказ есть приказ.

Глаза Дрели вдруг наполнились влагой. Чтобы не подавать вида, она несколько натянуто рассмеялась и обратилась к ангмарцу:

— Как прощаться станем, злыдень?

Назгул внимательно на нее посмотрел, встал, приобнял за плечи.

— Соберем весь отряд. Костер, песни… Не бал же закатывать!

— Только не в лагере. Ведь припрутся всякие… А я не хочу в платочке сидеть, чинно сдвинув коленки.

— Есть тут пригорочек соответствующий.

Отряд собрался быстро, гоблины невесть откуда приволокли мальвазию. Назгул подозревал, что добыли мародерством, но решил разбора не чинить.

Посиделки вышли на удивление грустные. Поначалу пели, потом только мрачно прихлебывали терпкое вино да переглядывались. Шон пытался травить анекдоты, но тоже вскоре сник.

Тора и Майя сидели по обе стороны от Дрели, о чем-то шушукались. Кормак мрачно нарезался и бормотал что-то о новеньком мопеде, который ему обещали по окончании института.

— Вернешься живым, эльфийку сохранишь, — пообещал ему назгул, — достану тебе мопед.

— Слово, воевода? — Кормак поднял налитые вином глаза, мутно глядя на нависшего над ним ан-гмарца.

— Слово.

— Тогда сберегу. И вернусь. Мопед — это свято.

— Связь у нас будет долгое время кривая, — посетовал Шон. — Только через Басманова. А его самого по полгода не сыщешь.

— Другой нет… — Дрель поднялась. — Ну что, мальчики-девочки, пора уже и честь знать. Берегите себя, мойте руки перед едой.

Стали расползаться с холма, погруженные в свои мысли.

Легион давно уже сделался одной большой семьей. Уход любого человека, все едино, мертвым ушел, или живым, обрывал некие струны. Обрывал с мясом, с болью.

— Репнин бы ее не пустил с балаганом, — заметил ирландец, когда эльфийка ушла достаточно далеко, чтобы не слышать. — Как считаешь?

— Пожалуй, и не пустил бы. И как его угораздило…

Назгул шел, закутавшись в свой черный плащ, опустив на глаза капюшон, и как никогда в этот миг напоминал призрачного владыку крепости Минас Моргул, призрачной цитадели.

Шон остановился, прикрыл глаза и попытался вообразить, что они находятся совсем не в двух шагах от русской армии, занявшей изрядный кусок Ливонии. Силой воли попытался нагнать видение: ирландцы, эльфы, гоблины — приехали на обычный фестиваль, или ролевую игру.

Вот сейчас появится из темноты какой-нибудь очкастый хмырь в кепке и с фонариком, назовется маетером или координатором, начнет кричать что-нибудь о нарушении правил, излишне жестокой боёвке, отступлении от сюжета…

Но нет, не загудел в небе звук высоко летящего авиалайнера, не мигнул в чаще фонарик, не послышалась музыка, льющаяся из динамика кем-то прихваченного магнитофона. Тихо мерцали звезды, а под ними, словно перемигиваясь, посверкивали уголья угасающих костров бивуака князя Серебряного.

В который раз Шон спросил безразличное ночное небо: и почему именно с ними случилась такая история?! И в который раз ему в ответ только ухмыльнулась круглая луна.

Погрозив кулаком темному своду небес, ирландец поспешил вслед за назгулом.