Пленники вечности

Глава 9. Особняк

Для лучшего понимания дальнейших событий мы перенесемся мысленно по реке времени в будущее.

Москва.

Век двадцать первый.

Самое его начало. Невзрачное здание серого кирпича… Монументальные псевдоимперские колонны и легкомысленные балкончики, на которых, кажется, не только хватает плюща, а также пары усатых южан с гитарами и серенадами у подъезда. Вокруг течет неспешная столичная жизнь, слегка взбудораженная грядущими муниципальными выборами и слухами о тотальном подорожании то ли мебели, то ли бензина.

В здании находится одна из многочисленных «контор», на которые распался некогда грозный комитет, оберегавший покой социалистической родины.

Не то чтобы данная «контора» была особо засекреченной или одной из самых влиятельных. Скорее нет, чем да. Просто сфера ее интересов была несколько странной, а потому тщательно оберегалась от пристального ока недремлющего журналистского сообщества.

Край завесы таинственности приподнялся над «конторой» несколько лет назад, когда один из «шакалов пера» раскопал информацию о том, что следы канувшего в лету Белого Братства, вернее — его странных вождей, тянутся к невзрачному особняку на окраине столицы, где и теряются.

Излишне любопытный журналист как-то очень быстро очутился в командировке на реке Лене, где в течение двух месяцев, созерцая результаты буйства сезонного паводка, думал о том, куда впредь не следует совать свой нос, а куда можно.

С журнальчиком, тиснувшим репортаж о «комсомольских богах и мессиях» также случилась череда бед — от визита налоговых органов до банальных проблем с арендой помещения. Редактор, взявший на время неудач отпуск, поскучнел и сделался совершенно невосприимчив к материалам на темы о тоталитарных сектах и их взаимодействии с «органами».

На досуге, слушая по телефону жалобы Ленского сидельца и отборные матюги спонсоров журнала, главный редактор вспоминал весьма памятный разговор с энергичными молодыми людьми в штатском.

— Кого вы представляете? — бодро крикнул представитель «неприкосновенной прессы», отбрасывая в сторону кипу документов, принесенных нахально ухмыляющимися дюжими молодцами. — Завтра же в заголовках всех центральных газет появится…

— Не появится, — ласково «успокоил» его бритый под бокс молодчик. — А представляем мы Госбезопасность.

Так и сказал: «Госбезопасность», с прописной буквы.

— Нет больше такой организации! — взвизгнул редактор истерично.

— Это вас, милок, — участливо заметил второй из пришедших, — больше почти что и нету. Уже не девяносто первый, да и не девяносто третий. В календарь загляни, или телевизор повнимательнее посмотри.

— ФСБ?

— При чем тут контрразведка? — пожал плечами первый, демонстративно закуривая и кидая спичку в цветочный горшочек с какими-то японскими редкостями, гордостью длинноногой секретарши.

— Документы покажите, — вяло откинулся на спинку кресла редактор.

Перед его носом помахали какими-то не очень знакомыми по внешнему виду корочками. Из промелькнувших перед глазами удостоверений редактор уяснил себе только три вещи. Что первый из его визитеров майор, второй — капитан, а еще — что он действительно не собирается больше одобрять подобных материалов к публикации.

О чем вслух и заявил.

— Вот и ладненько, — засуетились молодые люди, сделавшиеся удивительно приветливыми и милыми.

По мановению ока куда-то делась кипа «жалоб оскорбленных граждан», иск от каких-то правозащитных организаций, непогашенные квитанции за электричество и черт знает еще за что.

— Видите, — наставительно сказал старший по возрасту и званию «боец невидимого фронта», — как быстро пресса может найти общий язык с нами.

— Это уж точно, — вытер лоб платочком редактор.

Пожалуй, за исключением этого, без сомнения смехоподобного эпизода, общественность столицы больше и не сталкивалась с безымянной «конторой». Какие-то люди шныряли через проходную со старомодным турникетом и вполне современными мордоворотами в стеклянных будках, но они, по большей части, были приезжими.

А потому, когда двадцатипятилетний мужчина со странной фамилией Пшибышевский спросил у дремавшей старушки, правильно ли он идет к серому особняку, назвав адрес, то услышал в ответ безмятежное:

— Это где органами торгуют?

— Почему — органами? — удивился Станислав Пшибышевский.

— А чем они там еще могут заниматься? — резонно ответила старушка, почесывая за ухом меланхолично похрапывающего у нее на коленях мопса. — Вывески нет, значит не банк. Запахов никаких — значит, не овощебаза. Девицы в срамной одежде не шляются — выходит, и не бордель это. Верно говорю — органы русских людей на Запад продают.

— Ну что ж, — вздохнул Стас, — пойду, заложу свою печень циррозную. Авось удастся на новый мопед наскрести.

— Ну и молодежь пошла, без всяких принципов, — услышал удаляющийся Пшибышевский ожидаемый пассаж. — А честно заработать на свой лисапед не пробовал?

Поплутав (все же бабка объяснила дорогу весьма невнятно, то ли по дурости, то ли по умыслу) по лабиринту дворов, в которых величаво щурились по-летнему ленивые коты и взвихрялись облака тополиного пуха, молодой человек все же вышел к обшарпанной двери особняка.

Откашлявшись, он сделал автоматическое движение, словно поправлял галстук.

Коснувшись торчащей из легкомысленной футболки голой шеи, он весело рассмеялся чему-то своему, поправил пиджак модного спортивного покроя, и позвонил в оглушительный звонок.

Дверь открыл весьма неприветливый детина со скошенным лбом и ломанными хрящами на ушах.

— Че надо, дядя? — спросил он, пережевывая, верно, полпачки жевательной резинки за раз.

— Органы у вас тут принимают? — спросил Стас.

— Почки лишние образовались, — недобро прищурился широкоплечий и приземистый крепыш, и при этом Пшибышевскому показалось, что телеса его каким-то невероятным образом раздвинулись вширь, заполняя пространство «предбанника». — Так я сейчас помогу, самому трансплантанты понадобятся.

— А вот здесь ваш инструктаж хромает, — безмятежно улыбнулся Стас. — Такой вот уродец не может и не должен знать столь длинных и вычурных слов.

На лице начавшего демоническое преобразование охранника промелькнула какая-то заполошная мысль.

— Ишь ты, — покачал головой Стас, двумя пальцами вытаскивая из внутреннего кармана пиджака удостоверение. — «Трансплантанты»! Тебе консерваторию охранять, мил человек, или библиотеку.

Уткнувшись носом в корочку, охранник виновато развел руками:

— Товарищ капитан — служба.

— Товарищи при комиссарах были, — кинул на ходу Пшибышевский, двигаясь сквозь бурно окрашенный и изрядно обшарпанный турникет.

Возле могучего и древнего лифта Стас увидел еще одного охранника. Этот цепко ощупал его колючими и ничего не выражающими глазами, и остался недвижим за своей стеклянной фирмой, мельком глянув в удостоверение.

Впрочем, как догадывался Стас, недвижимость его была такой же дурной театральщиной, как и туповатая грубость первого. Правая рука постового, не видная от лифта, наверняка жала на соответствующую кнопку.

Поднявшись на четвертый этаж и поморщившись от лязга допотопного лифта, Стас встретился лицом к лицу с новым стражем.

Этот представлял собой совершенно другой типаж. Субтильный типчик с подслеповатыми глазенками за толстостенными очками, тонкорукий и сутулый, с рассеянной улыбкой на бледных губах.

Что-то подобное Пшибышевский и ожидал. Здесь находилась святая святых конторы, ее мыслительный центр, а посему — никаких мордоворотов в коже и со жвачкой за толстой щекой. Пожалуй, решил про себя Стас, проходя мимо очкарика, при всей моей сноровке с этим орлом не сладить. Офицер, потративший столько времени и сил на создание внешнего впечатления полного доходяги, явно имел таланты, за которые оказался приписан к «конторе», и которые не желал выставлять напоказ. Это внушало должное уважение гостю особняка.

— Вам, простите, куда? — поинтересовался «доходяга» таким тоненьким и срывающимся голоском, что Стас ему едва не зааплодировал.

— А мне, простите, — в тон ему ответил Пшибышевский, очередной раз забираясь в карман за удостоверением, — в двадцать пятый кабинет.

Как ни старался он заметить следы «профессиональной фобии» на физиономии очкарика, этого Стасу не удалось. Ни единый мускул не дрогнул на лице как бы случайно оказавшегося у лифта паренька, взгляд ни на долю мгновения не метнулся к внутреннему карману. Пальцы не дрогнули, словно человек и впрямь совершенно не представлял себе скорость, с которой гипотетический пистолет может впрыгнуть в ладонь мужчины, лезущего за обшлаг.

— Ага, — на этот раз совершенно бесцветным голосом заметил очкарик. — Прошу следовать за мной.

«В любой частной конторе сыщиков и телохранителей, — рассуждал Стас, шагая вслед за тщедушным парнем, — этого деятеля уволили бы за такой способ „сопровождения“ посетителя».

Пшибышевскому случалось знавать публику, которой затылком и каким-то не определенным в анатомических справочниках местом между лопатками удавалось «контролировать пространство» лучше, чем глазами. Первое впечатление, решил Стас, его не обмануло. Парнишка был явно хорош. «А говорят, — усмехнулся капитан, — что органы подрастеряли старые кадры, и не умеют растить новые. Да этого орла можно на Таганку в труппу отправлять без экзамена».

Дойдя до двери, выполненной в стиле безукоризненного ностальгического тоталитаризма, то есть кож-зам и медная табличка с угловатой цифрой «25», очкарик остановился.

Тут все очарование и развеялось. Четко, словно сдавая зачет в какой-нибудь школе милиции, очкарик совершил полшага по ходу движения, четко развернулся на каблуках, так, чтобы очутиться к гостю не спиной, а правым боком, да еще и контролировать дверной проем и глубину коридора.

— Нет в мире совершенства, — вздохнул Стас, берясь за дверную ручку.

— Это ты о чем, капитан? — спросил тем же писклявым голосом «доходяга».

— О своем, служивый, о своем, о девичьем. Привет инструктору.

Он собирался уже войти в открывшуюся с легким скрипом дверь, когда «очкарик» кашлянул и заговорщицки прошептал:

— У шефа секретарша зело суровая. Одно слово — прапор.

— Ну и что? — Стас так и замер, занеся лакированный ботинок над красным ковром. — Надо было цветы или шоколадку брать? Или, наоборот, водяру и огурец?

— Просто она шум поднимет, — пояснил щуплый, — если кто-то, не будем говорить — кто, будет ломиться к главному без удостоверения. Шум поднимет, на всякие кнопочки станет жать, лампочки засверкают, народ сбежится, рассерженный вздорным переполохом. Могут бока намять, не разобравшись. А то и еще того хуже — сама прапориха и намнет.

— Может? — автоматически переспросил Стас, бестолково хлопая ладонью по левой пиджачной половине, где напрочь не прощупывалось удостоверение.

— Эта — может! — уверенно и с толикой уважения заверил его щуплый.

— Слышь, малой, — насупился Стас. — Тут недалеко и до служебного преступления.

— Вот и я говорю…

— Обронить корочку я не мог, значит…

Пшибышевский аккуратно притворил не успевшую раскрыться полностью дверь.

— Кто-то сейчас получит кулаками, а может, даже ногами. Не будем говорить вслух, кто именно получит по наглой интеллигентской очкастой харе… Не думаю, что грозная прапориха успеет вмешаться. Хоть артист ты великий, да и ручки умелые, как я понял, но придется ей тебя от стены отшкрябывать.

— Все сироту обидеть норовят, — обиженно промямлил очкарик, протянул Стасу удостоверение, и продолжил, удивительно меняя модуляцию голоса: — Возьмите, товарищ капитан, мне чужого не надо.

— Я тебе, сосунок…

Тут из скрытого за фанерной панелью микрофона послышался знакомый Пшибышевскому ворчливый голос шефа:

— Хватит уже паясничать, Герман. Запускай капитана, а то я и впрямь прапоршу выпущу, обоим надает. Устроили, понимаешь, балаган в служебном помещении.

Стас спрятал удостоверение, погрозил кулаком лыбящемуся Герману и вошел в приемную.

Секретарша, одетая, что удивительно, как самая натуральная секретарша, мило улыбнулась вошедшему, покачала головой, когда тот собрался предъявить документы, и уткнулась в какой-то журнал. Ничего в ней особенного не было, кроме очевидных женских достоинств, что опять-таки внушило Стасу уважение и к ней самой, и к конторе, и к шефу, умеющему подбирать кадры.

Дверь к главному была приоткрыта, и оттуда доносились приглушенные звуки транслируемого по телевизору футбольного матча. Стас костяшками пальцев официально постучался в темный от времени дверной косяк, откашлялся и громко спросил:

— Разрешите, товарищ полковник?

— Ты не на Лубянке, Станислав, — проворчал главный, грузно ворочаясь в кожаном кресле с растрескавшимися подлокотниками. — Можно по имени-отчеству.

— У нас это означает, — заметил Стас, следуя молчаливому жесту конторского начальника, и усаживаясь на стул, — что сейчас будут ставить клизму. Полведра скипидара напополам с патефонными иголками.

— Я и рад бы, — заметил полковник, щелкая пультом и прекращая активность телевизора, — да как можно поставить клистир подчиненному другого ведомства? Впрочем, не все еще потеряно…

Начальник открыл ящик стола, с сосредоточенным лицом порылся там и выудил самую настоящую патефонную иголку.

— Шутку начальства понял и оценил, — сказал Стас. — Чуется мне в этих словах что-то недоброе, что-то кармическое даже. Некое предзнаменование…

— И твой мерзкий голый хвост дрожит от нездорового возбуждения, — докончил за него полковник. — Не стану затягивать тягостное ожидание.

Он сунул иглу обратно в стол, взамен выудив совершенно судьбоносного вида красную папку, из нее достал бумагу и протянул Пшибышевскому.

Тот даже не притронулся к листу.

— Все ясно, — вздохнул он. — Я передаюсь в ваше полное распоряжение на неопределенный срок. Причем положенный мне отпуск…

— В связи с неразберихой, царящей во взаимодействиях различных ведомств, — перебил его полковник, — аннулируется на столь же неопределенный срок.

— Ура, товарищи, — без всякого энтузиазма откликнулся Стас. — Поют сердца!

— А теперь к делу.

Полковник встал во весь свой внушительный рост и прошелся к телевизору, потом обратно, словно мающийся в узкой клетке белый медведь.

— Давненько я собирался тебя к нам перетащить, да все никак не выходило. Сам знаешь, Стасик, родственные связи у нас не особо приветствуются.

— И что же, дядя Саша, — спросил капитан, лишенный отпуска, — фамилию сменили, или фиктивный брак заключили?

— Прикрой-ка, сердынько мое, клювик, — голосом любящего детей пьяненького Деда Мороза изрек полковник, — и сложи дважды два. Докажи двоюродному дядьке, что родись ты на полвека раньше, стал бы в гэбэ отличником боевой и политической.

Стас почесал за ухом.

Помолчал.

Потом развел руками:

— Кроме последнего моего дела, кстати — провального, ничего на ум не идет. Не чеченские же мои похождения подвигли на перетаскивание скромного капитана?

Полковник внимательно его слушал. Теперь он сделался похожим не на Сайта-Клауса, а на мудрого академика Павлова, готового из гуманизма вскрыть подопытной собачке живот и посмотреть, из чего она сделана.

А еще вернее, на участливого нарколога.

— Уголовка, наркота всякая — не ваш профиль, — продолжал перечислять Стас.

— Много ты знаешь о нашем профиле, — проворчал полковник. — Думай быстрее, молодое дарование. Резюме давай!

— Сдаюсь, — поднял руки капитан. — Или по поводу последнего дела, или — на органы понадобился.

— На органы? — поднял брови «дядя Саша».

— Это я так, — махнул ладонью Пшибышевский, словно отгонял мух.

Начальник безымянной конторы поудобнее развалился в кресле.

— Ответ верный, — сказал он. — Но, как говаривал мой учитель — частичный.

— А с чем это дело связано, — переспросил Стас, — что имеет касательство к, моей биографии? Ведь никакого оно касательства как раз и не имеет.

— А это уже ошибка. Отсутствие аналитической жилки и верхоглядство. Нет, не стал бы ты отличником боевой и политической, не сверкал бы зенками с доски почета, — вздохнул полковник. — Впрочем, то же касается и твоих начальников и воспитателей.

— Не слишком ли круто, господин полковник?

— В самый раз, — отмахнулся начальник. — Давай, излагай в двух словах суть своего «провального» дела, а я уж тебе на связь укажу, и на все остальное.

Стас, хоть и сидел напротив родственника, да еще и нянчившего его во младенчестве на руках, по привычке замялся. Полковничье чело омрачила легкая тень.

— Совсем ты солдафоном сделался, — усмехнулся он недобро и потыкал толстым пальцем в угол документа, который незадолго до этого протягивал племяннику. — Допуск видишь? Неужто решил, что я по родственной связи решил, аки цэрэушник какой, «тайны Лубянки» выведывать? Не перегрелся ли по дороге? Жара нынче…

Стас хотел бы верить, что не покраснел.

— Вкратце, — откашлявшись, принялся он излагать официальным тоном, — дела-то никакого и не было. Я только из южной командировки вернулся, дснь-два отгулял, и тут же на ковер. Сан Саныч, имеющий, отметим не для протокола, кличку «Вдруг-Бздынь», поставил неожиданную и веселую задачу — найти в авральные сроки три с половиной сотни парней и девушек, месяц назад растворившихся в воздухе под Ленинградом.

— Ленинград при комиссарах был, — прищурился дядя Саша.

— Под Петроградом, — «поправился» племянник. — Не знаю, как при комиссарах, а при демократах ментовка вконец распустилась. Привыкли, воины правопорядка, весь «мусор» на Лубянку сливать, а себе вкусненькое оставлять. Они с этой массовой пропажей поваландались, и Санычу ее всучили. А тому больше делать нечего, как…

— Проехали, — вроде бы мягко сказал полковник, но Стас еле заметно вздрогнул и тут же продолжил скороговоркой, что называется, «с другого места»:

— Крайним оказался капитан Пшибышевский. Выехал в Северную Пальмиру, получил под крыло парочку тамошних оперов и обшарпанный микроавтобус. Принял дело от эмвэдэшников, хотя «дело» — сильно сказано. Кипу отписок, снабженных удивительно тупоумными протоколами «места происшествия».

— Подробности милицейских особенностей эпистолярного жанра опускаем, — опять прервал его полковник, и набулькал себе в высокий стакан минеральной воды.

— Одним словом — собирались какие-то военно-исторические клубы и полухипповские тусовки забабахать фестиваль в честь Невской битвы. На историческом месте и при содействии областной администрации. Три сотни съехались в палаточный городок, остальные шли на лодках. На месте находился наряд ППС, парочка местных жителей и точно неустановленное количество зевак из числа лиц без особого места жительства и понятных занятий.

— Был еще какой-то бюрократ со смешной фамилией Хомяк, — заметил как бы невзначай полковник, попивая теплую водичку.

— Именно, — Стас зло сверкнул глазами. — Что придало «делу», понимаешь, «политическую окраску».

— Это тоже пропускаем, так же как и вопли в прессе о «возможной попытке красно-коричневого реванша», — устало сказал полковник, а на удивленный взор племянника кисло усмехнулся: — Сей пропавший без вести Хомяк некогда был крупным демократическим прорабом перестройки и все такое. Определенного толка публика, склонная к шизофрении, сдедала свои выводы, успев в нескольких публикациях оплакать «безвинно пострадавших молодых людей», ставших «собратьями по таинственной гибели пламенного либерала».

— Пропустим — так пропустим. Палаточный лагерь не найден. Причем не найден он, я бы сказал, в извращенной форме.

— То есть?

— Есть следы от патрульной милицейской машины. Следы людей, толпами идущих на этот дурацкий фестиваль. Пара шприцов в кустах, один использованный презерватив, окурки и ворох оберток от жвачек и шоколадок. А на самом пляже, месте исторического побоища — ровное место.

— Не понял, — нахмурился полковник.

— Я, признаться, тоже, — вздохнул уже в который раз его племянник. — Пляж девственно чист. Песочек, коряги, дерн. Ни следа от палаточных колышков, ни оберток с окурками, кроме тех, что менты оставили.

— Следы причаливавших лодок? — быстро спросил дядя Саша.

Стас покачал головой.

— Не говоря уже о том, что бесследно исчез патруль ППС и еще сотни три с хвостиком шалопаев. И крупный прораб перестройки.

Полковник щелкнул пальцами:

— Замечательно, что и говорить. Милицию понять можно, тут «висяк» так «висяк»! Это тебе не перееханная самосвалом бабушка с болонкой и ее пропавший кошелек с пенсией. Почти четыре сотни «призраков»!

Он встал и вновь шалым медведем прошелся по кабинету. Потом принялся перечислять:

— Северный берег Невы в таком же девственно чистом состоянии?

— Угу.

— Дно обследовано?

— Спасательная служба Питера, чьих водолазов привлекали, ославила МВД и Лубянку не только на все МЧС, но и…

— Эмоции пропускаем.

Полковник встал напротив сидящего капитана, уставив в него палец:

— Родственники потерпевших опрошены и ничего не знают, связь между большинством участников фестиваля между собой слабая или нулевая, Хомяк не собирался создавать в Карельских лесах партизанский отряд с целью свержения конституционного строя?

— Именно так.

— Весело, племянничек.

— Обхохочешься, — потер безусую верхнюю губу капитан. — Если бы я болел паранойей, то решил бы, что кто-то хочет закопать меня… Точнее, Сан Саныча… А еще точнее — контрразведку в глазах президента и общественного мнения. Более дохлого и бесперспективного расследования и придумать нельзя.

— А возможный резонанс в прессе… — поднял палец к потолку дядя Саша, потом опустил его и мрачно закончил: — Но мы с тобой паранойей не болеем. Нам погоны и род занятий не позволяют. Не за то нам зарплату платят.

— Вот и все, — пожал плечами Стас. — Ход моего «расследования» пересказывать бессмысленно, а результаты — вот они. Фестиваль взял — и делся куда-то, не оставив материальных следов в этой Вселенной.

— Закончил? — подчеркнуто участливо спросил полковник.

— Не совсем, — Стас поднялся и подошел к окну. — Я не вижу никакой связи всей этой ахинеи со своей биографией. Да и вообще ни с чем вразумительным, кроме Бермудского Треугольника.

— И тем не менее, она есть.

Полковник сел и сложил по-стариковски сплетенные пальцы на совсем недавно наметившемся брюшке.

— Что ты знаешь о моей конторе, капитан?

— Честно? — улыбнулся Стас. — Всякие веселые слухи. А по сути — ничего, как и обо всех смежниках. Так уж нам демократия заповедовала.

— Слухи какого рода? Любопытно, что о нас могут поговаривать на Лубянке.

Стас пошевелил пальцами от избытка чувств.

— Говорят о том, что вы чуть ли не этот самый Треугольник в разработку взяли, что тарелки летающие сачком ловите, зелененьких человечков с наганами в руках ищете в подворотнях и на чердаках заброшенных домов…

— Все? — вздохнул полковник и, расцепив пальцы, вновь потянулся к воде.

— За скобками я оставил что-то неясное о призраке Фани Каплан, будто бы запечатленной на оперативной съемке «наружки», входящей, вернее, вплывающей в вашу проходную. И что-то про черных кошек. Вот теперь, кажется, все.

Полковник крякнул, отставив стакан, и по-ковбойски установил скрещенные ноги на угол конторского стола.

— Вопросы о новом месте работы в связи с этим имеются? — спросил он.

— Несколько, — потупился Стас. — Но если выделить основное — а правда, что истина где-то рядом? И не являлся ли Чикатило дальним родственником члена Политбюро Пельше?

— Не паясничай, — полковник рывком скинул ноги и поманил к себе племянника пальцем. — Мы-то делом занимаемся, а сам свои выкрутасы подростковые помнишь? Из-за чего чуть со второго курса не вылетел?

Стас было потупился, но тут же вскинул голову:

— Это и есть связь?

— Не горячо, — заметил полковник, — но уже и не холодно. Тарелки я тебе ловить не прикажу, уж извини, но заниматься чем-то похожим на твои студенческие «фокусы» — это гарантирую.

— А как же…

— Ловля империалистических шпионов? — спросил полковник и вяло махнул пухлой рукой. — А пусть себе вынюхивают. Главную нашу военную тайну они все равно не смогут найти. А найдут — так не поймут ее роль. А поняв — не смогут ни уничтожить, ни применить толком сконструированные опытные образцы.

— А она есть? — искренне удивился Стас. — Главная-преглавная военная тайна?

— Открой сейф, — проворчал полковник, глядя на часы. — Уже можно.

Стас вздохнул и прошел в угол комнаты.

— Кстати, — обронил полковник, — угадай шифр, тогда я тебя все же представлю на доске почета.

— Эка сложность, — дернул плечами Пшибышевский, возясь с могучим сейфовым замком, окрашенным казенной синей краской. — Или я не хакер в душе?

Набрав комбинацию 1937, он вытащил на стол маленькую бутылку водки без этикетки, граненые стаканчики и аккуратно нарезанную финскую сырокопченую колбасу на пластиковой одноразовой тарелке.

Чокнулись.

— Отступать нам, капитан, некуда, — заметил полковник, скривившись от могучего глотка, словно от зубной боли. — Позади Москва. Да и наступать, в сущности, тоже. Вот тебе и вся военная тайна. Через это мы были, есть и будем непобедимы.

И он погладил бутылку с горючим «главной военной тайны».

— Старая шуточка, — поморщился Стас. — Она уже и на телеэкране звучала, правда, в другой упаковке.

— Но ты-то попался, — по глазам полковника угадывалось, что тяжесть трудового дня медленно покидает измученное тело. — Значит — враг не пройдет, пока ищет иные секреты. Обойдется без тебя родимая контрразведка.

Стас задумчиво теребил зубами колбасный кружок.

— Профиль конторы действительно как-то связан с исследованием паранормальных явлений? — наконец выдавил он давно вертевшийся на языке вопрос.

— А что не является паранормальным в нашей действительности за последние два десятка лет? — ответил вопросом на вопрос полковник.

— И все же…

— Мы вобрали в себя те отделы комитета, которые работали с так называемыми «пограничными» научными областями, если говорить казенным языком… — Полковник потянулся было к бутылке, но потом резко изменил траекторию движения ладони и хапнул со стола минералку. — Дела, подобные этому вашему «фестивалю», — как раз наши.

— А что, было что-то похожее? — Стас наконец принял решение и стал яростно жевать нелюбимую колбасу.

— Всякое бывало, а то ли еще будет… — Полковник поднялся. — Пойдем, я покажу тебе кое-что интересное.