По Декану

СЕДЫЕ КАМНИ ГОЛКОНДЫ

Полуостровная Индия, которая клином врезается между Аравийским морем и Бенгальским заливом, издавна известна под названием Декан. «Декан» — сокращенное санскритское слово, означающее «Земля к югу от гор Виндхья». Здесь в далеком прошлом существовали различные государства, от которых остались лишь руины городов, крепости, похожие на орлиные гнезда, полуразрушенные храмы, таинственные пещеры и бесчисленные надгробия с загадочными полустершимися надписями.

Горы, долины, реки и пруды Декана овеяны романтическими легендами. Деканцы бережно хранят воспоминания о давно минувших делах, о войнах и подвигах давно ушедших героев. На Декане имели место события, о которых рассказывает древнеиндийский эпос Рамаяна, и поэтому жители каждой здешней деревни с гордостью утверждают, что то или иное событие, описанное в Рамаяне, произошло как раз за их околицей.

Восточную часть обширного Деканского плато занимает штат Андхра, населенный народом андхра, который в старину называли еще и телиигами. Говорят здесь на языке телугу.

Андхра — гористая страна. Здешние горы красно-бурые, сильно выветренные, очень часто похожие на древние, ровно насыпанные курганы. Склоны их во многих местах покрыты лесами. Леса там и тут уступают место обширным низинам с красной плодородной землей, где весной под порывами ветра морем волнуются молодые посевы, придающие Андхре сказочно красивый вид. В этом изумрудно-зеленом море, согнувшись в три погибели, работают крестьянки, одетые в красные, синие и зеленые сари. Женщины стараются облегчить свой тяжкий труд старинными звонкими песнями, которые пели на этих же полях прародительницы нынешнего поколения.

На земле Андхры привольно текут Годавари, Кришна, Тунгабадра и другие реки. Древние запруды по сей день накапливают воду для орошения полей джовара и баджры, хлопчатника и земляного ореха, сахарного тростника и риса.

Прельщенные богатствами Андхры, сюда часто жаловали различные завоеватели. Поэтому история Андхры полна кровавых разорительных войн. То она была независимой империей, то живое ее тело разрывали на куски сильные иноземные правители. В XII и XIII веках Андхрой правили раджи из династии Какитьев, а в XV и XVI веках большая ее часть входила в султанат Бахманидов.

После развала султаната Бахманидов Андхра выделилась в независимое сильное государство Голконду, получившее название по имени своей столицы крепости Голконды. При династии Кутб Шахов, правившей Голкондой с 1518 по 1687 год, народ андхра был полностью воссоединен в едином государстве.

Крепость Голконда находится всего в десяти километрах к западу от Хайдарабада. Дорога к ней бежит через каменистые долины с редкими деревьями. На полпути к Голконде, слева от дороги, сиротливо высится мечеть Тули масджид. Вся в затейливой резьбе, с грациозными минаретами, Тули масджид похожа на невесту в подвенечном платье.

Посередине обширной равнины, занятой нежно зеленеющими рисовыми полями, возвышается бурый утес Голконды, увенчанный, словно короной, белоснежным дворцом.

Подножие холма опоясано высокой шестикилометровой боевой стеной, сложенной из буро-коричневых, обтесанных глыб. Седые ее башни сурово смотрят во рвы, наполненные водой. У Фатех Дарваза (Триумфальных ворот) — главных ворот Голконды — стены круто лезут вверх, образуя извилистые закоулки перед деревянными воротами. Окованные створы ворот щетинятся железными штырями, чтобы слоны противника не вздумали вышибить их лбами.

Ворота Фатех Дарваза ведут в обширный Нижний форт. На его главной широкой улице стоят старинные крепкие дома, храмы, мечети, солдатские бараки, арсеналы, склады, конюшни. В Нижнем форте есть даже рисовые поля. В старину в дни опасности здесь могли отсидеться до сорока тысяч человек.

Цитадель находится в западной части крепости. Пройдя в нее через ворота, слева можно увидеть трехэтажное арочное здание арсенала. В арсенале — груды старинного оружия: пушки, ядра, двухметровые пищали с тяжелыми прикладами, пики, осадные лестницы и прочий боевой инвентарь прошлых времен. Отсюда гранитные ступени ведут к Бала Хисару (Верхнему форту) — белому дворцу на вершине холма.

Карабкаясь вверх по лестнице, с огорчением убеждаешься, что от некогда грозной крепости почти ничего не осталось. Кругом одни каменные скелеты солдатских бараков и пороховых складов, стены которых и поныне крепко пахнут порохом. А ведь когда-то перед этой крепостью целые девять месяцев беспомощно топталась огромная армия императора Аурангзеба, и взять ее удалось лишь с помощью предателя!

В прошлом в Голконде было изобилие воды. На склонах холма сохранилась целая система вместительных резервуаров, выдолбленных в граните. Самый нижний резервуар посредством системы гончарных труб был соединен с естественным водоемом на склоне соседней горы и наполнялся оттуда по принципу сообщающихся сосудов. А дальше вверх воду гнали огромные водяные колеса, у которых работали слоны. Из самого верхнего резервуара вода по скрытым в толще стен глиняным трубам расходилась по всей крепости, главным образом во дворцы, где жили Кутб Шахи.

Каменные ступени заканчиваются у Бала Хисара, который орлиным гнездом висит на самом краю отвесного утеса.

Видимая снизу с запада широкая белая стена — не более как тыльная часть здания. Бала Хисар похож на огромную открытую эстраду, повернутую на восток к ровной площадке, отвоеванной у скал. Здесь был дарбар-э-ам — зал для аудиенций. Во время дарбара, то есть собрания сановников государства, послов и гостей, в особой нише, перед ними появлялся султан Голконды.

Восседая в нише на маснаде — ковре с высокими подушками по бокам и за спиной, — правитель Голконды творил суд и расправу, принимал послов, занимался другими государственными делами. Во дворце было прохладно даже в самые жаркие дни, так как существовала надежная система вентиляции. Под Бала Хисаром в теле утеса темнеет большая квадратная дыра. Входя в нее, воздух охлаждался в глубине утеса и затем поступал в здание.

По крутой лестнице можно подняться на плоскую крышу Бала Хисара и наконец на особую трибуну с поручнями — высшую точку Голконды. С большой высоты хорошо видна вся крепость. За зубцами на специальных гранитных накатах лежат нетронутые со времен Аурангзеба большие пушки. Они видны и на площадках боевых башен, и на высоких обветшалых бастионах внутри цитадели. А за крепостными стенами — все те же каменистые просторы, полоски озер, рощи, пасущийся скот, горы на горизонте и затянутый дымкой Хайдарабад.

Какой-нибудь мальчуган, самодеятельный гид, путая слова урду и телугу, расскажет немало любопытных историй о Голконде, слышанных им от отцов и дедов. Он будет уверять, что от Бала Хисара идут в разные стороны тайные подземные ходы и что один из них кончается в центре Хайдарабада. Он поставит вас на определенное место на крыше, и по его знаку человек, стоящий внизу у ворот цитадели, хлопнет в ладоши. Звук хлопка вы услышите четко и ясно, хотя от ворот до крыши Бала Хисара метров триста. В былые времена здесь на крыше всегда стоял на страже сипай, и хранители ворот условными хлопками давали ему знать, как у них идут дела.

Владыки Голконды любили отдыхать на крыше Бала Хисара в вечернее время. На соседнем холме в небольшом дворце с колоннами жили певицы. Когда не было ветра, звуки их песен долетали до Бала Хисара. Акробаты показывали свое искусство, поднимаясь на крышу дворца по туго натянутой проволоке. Отдыхавшим на крыше Бала Хисара владыкам Голконды слуги приносили большие подносы, покрытые желтыми колпаками, и кувшины. На подносах были кушанья, сдобренные перцем и мускусом, фрукты. Кувшины были полны винами, секрет изготовления которых давно утерян.

Развалины жилых дворцов Кутб Шахов находятся недалеко от ворот Бала Хисар. Они огорожены высокими, метров в десять-пятнадцать каменными стенами, в которых скрыты глиняные трубы водопровода. Когда-то это были большие прохладные помещения со стенами, выложенными особыми глазированными плитками бело-синего цвета с богатым орнаментом. Все они открываются в центральный двор, посередине которого некогда били фонтаны и росли розовые кусты. Тут же, в пределах дворцов, находились кладовые со съестными припасами и кухня, где готовили старинным способом — на таганах, отчего стены ее до сих пор покрыты густой копотью.

Не менее роскошные покои ожидали владык Голконды и после кончины. С Бала Хисара хорошо видны их мавзолеи, которые находятся к северо-западу от крепости. Мавзолеи отличаются простотой и изяществом. Они построены по единому плану: основанием мавзолея служит широкая платформа, подпертая арочными колоннами, на ней — низкий прямоугольник с галереями и карнизами, украшенными лепными деталями и маленькими нишами. И все это увенчивает громадный купол, словно парящий в воздухе.

В мавзолеи с четырех сторон ведут низкие двери. При Кутб Шахах в гробницах были расстелены ковры, с потолков свисали богатые люстры. На особых подставках лежали кораны. Но сейчас там нет ничего, кроме мраморных надгробий, на которых искусные граверы вывели в честь усопших строки прочувственных од. Если сверху посередине надгробия виден мраморный клин — значит, здесь лежит мужчина, если поверхность надгробия ровная и гладкая — женщина.

В восьмидесятых годах XVI века Голконда была уже столицей богатого и сильного государства. Улицы Нижнего города были застроены домами местной знати, мечетями, храмами и караван-сараями. На городских базарах, в кварталах простолюдинов было полно народу.

Ко двору голкондских правителей постоянно прибывали многолюдные посольства из Северной Индии, Ирана, Турции, Туркестана и Аравии. Со всего Востока туда приезжали ученые и поэты. В городе становилось тесно. Возникла опасность эпидемий.

Проблему рассредоточения населения Голконды решил Мохаммед Кули Кутб Шах (годы правления 1580–1612). Он обессмертил свое имя строительством Хайдарабада, одного из красивейших городов Индии.

Новый город был заложен в 1591 году на правом берегу Муси, на том самом месте, где, по преданию, юный принц Мохаммед встретил красавицу танцовщицу Бхагмати, которая позже стала его женой. В центре нового города был возведен Чарминар (огромная триумфальная арка с четырьмя минаретами), от него потянулись четыре главные улицы, начинающиеся каманами — высокими воротами.

Вновь выстроенные шахские дворцы Дад Махал, Худадад Махал, Мохамади Баг, городская больница Дар-уш-Шифа поражали иностранцев своими размерами и величавой красотой. Главный архитектор Хайдарабада, иранец по национальности, использовал при строительстве города все лучшее, что было в арабской и иранской архитектуре того времени. Вместе с тем в зданиях Хайдарабада совершенно отчетливо проступают черты архитектуры, бытовавшей в Андхре с незапамятных времен, что придает городу особую красоту и привлекательность.

Хайдарабад стал центром политической, торговой и культурной жизни Голконды.

Вся середина XVII века проходила для Голконды под знаком все более усиливавшегося давления Великих Моголов с севера. Богатства Голконды не давали покоя и Великому Моголу Аурангзебу. В 1682 году он отправился в грабительский поход на Декан.

В битве при Малькхеде армия Голконды была разбита, и некоторые ее полководцы, предчувствуя успех Аурангзеба, перешли на сторону врага.

Захватив с собой казну, Абульхасан — шестой и последний шах Голконды — заперся в старой крепости, а Хайдарабад был оставлен на разграбление. Цветущий город, в котором за сто лет его существования скопились несметные богатства, был разгромлен, запылал в пожарах. Только ценой огромной контрибуции Абульхасану удалось побудить принца Муаззама, командовавшего делийскими войсками, пойти на перемирие и оставить Хайдарабад.

В начале 1687 года в Голконду прибыл сам Аурангзеб. Он отклонил предложение Абульхасана пойти на мировую и 28 января 1687 года начал осаду крепости, которая длилась девять месяцев. Войска осаждавших несли большие потери. С тыла на них нападала полевая армия Голконды, то и дело совершали смелые вылазки осажденные.

В июне начались сильнейшие дожди. Разлившаяся Муси и ее притоки смывали земляные насыпи для пушек, заливали окопы и траншеи осаждавших. Отсыревал порох. Сипаи Аурангзеба тысячами гибли от голода, холода и эпидемий, потоки разлившейся реки уносили сотни трупов. Аурангзеб собирался уже снимать осаду, когда в ночь на 21 сентября 1687 года подкупленный военачальник Голконды афганец Абдулла Хан открыл ворота Фатех Дарваза и впустил могольские войска в крепость. Так погибла Голконда. Аурангзебу досталась огромная добыча — золотые и серебряные вещи, предметы роскоши, вся казна. Голконда и Хайдарабад были подвергнуты полному разграблению.

После нашествия Аурангзеба Голконда, дотоле крупнейший политический, торговый и культурный центр Декана, надолго запустела. Охваченные ужасом люди целыми семьями устремились прочь из погибших городов в более спокойные места.

Во время варварских грабежей и пожаров, учиненных распоясавшейся солдатней Аурангзеба, безвозвратно погибла большая часть культурного наследства, созданного за два века существования Голконды. Сровнены были с землей чудесные дворцы Кутб Шахов, погибли творения резчиков по камню, драгоценным металлам и дереву, произведения ваятелей. Уцелели лишь жалкие остатки.

Погибли также бесчисленные рукописи на дакхни и телугу, созданные руками талантливых каллиграфов, труды историков и философов, картины художников.

Голконда превратилась в отдаленную провинцию империи Моголов. В 1712 году правивший тогда Великий Могол Мохаммед Фаррукх Сияр послал в Голконду наместником Чин Килич Хана Бахадура, который в свое время помог ему вскарабкаться на шаткий престол Дели. Килич Хан получил за эту помощь титул низам-уль-мульк (устроитель государства).

Впоследствии Килич Хан добился независимости своей провинции от центральной власти Дели. Андхра вместе с частью Махараштры и Карнатика стала наследственной вотчиной низам-уль-мулька (или просто низама) Килич Хана.

16 января 1725 года низам Килич Хан сделал своей столицей Хайдарабад. Так, на развалинах Голконды появилось новое государство — княжество Хайдарабад, существовавшее вплоть до 1947 года.

СТАРЫЙ ХАЙДАРАБАД

После осады 1687 года крепость Голконда обезлюдела. Деревеньки, ютившиеся у ее стен, превратились в глиняные бугорки, на которых мирно щипали траву коровы и козы окрестных крестьян. Вся жизнь постепенно сосредоточилась в Хайдарабаде.

Объявив Хайдарабад своей столицей, низамы обнесли его крепкой стеной, начали строить дворцы и мечети. Поднявшись из руин, Хайдарабад снова стал важным политическим и культурным центром Декана.

Низамы и их приближенные расхватали богатые земли Андхры. В деревнях бесконтрольно орудовали откупщики, которые, покупая у низама право сбора налогов, наживались на этой операции. Хайдарабад рос и хорошел за счет разоренных деревень, и печальный этот процесс продолжался до самых последних дней. Город вскоре перерос свои старые границы, очерченные крепостными стенами. Шагнув через реку Муси, он двинулся на север — там вырос Новый город. В середине XIX века севернее возник еще один город — Сиканда-рабад.

В самом центре Старого города стоит Чарминар — его краса и гордость. Сколько раз проезжал я мимо этого старинного здания, и всякий раз от него было трудно оторвать взгляд. Оно стоит посередине неширокой площади, подавляя все вокруг своей мощью и величием. Четыре его минарета гордо возносятся в небо. Чарминар очень велик, и тем не менее в нем много грации и удивительной легкости. Серыми и скучными кажутся столпившиеся вокруг него старинные торговые ряды, высокие глиняные ограды, за которыми прячутся обветшалые дворцы хайдарабадской знати.

Чарминар открывается на все четыре стороны высокими арками, от них начинаются главные улицы города. Его очень украшают две ажурные галереи, расположенные одна над другой на большой высоте. Над галереями — окруженная каменной оградой терраса, служащая крышей.

По углам здания высятся десятиугольные башни, каждая имеет по четыре круговых галереи. Снаружи все здание украшают изящные лепные розы и фестоны.

В Чарминаре есть несколько помещений, которые некогда использовались как медрессе — школы. В давние времена Чарминар служил и водонапорной башней. Особое водоподъемное устройство поднимало воду на большую высоту в объемистые цистерны, откуда она по гончарным трубам расходилась по городу.

На крыше Чарминара по сей день стоят одна против другой маленькие мечеть и хиндуистский храм — символ единства народа Голконды, исповедовавшего две разные религии.

Чарминар — символ Хайдарабада, одна из самых интересных и поэтичных его старинных построек. В народе живет слух, что кто-то из старых низамов закопал под Чарминаром часть своих сокровищ, поэтому, мол, до самого последнего времени тут стояли на часах сипаи.

Каменный исполин помнит многие события, которые происходили у его подножия за четыре века. Со специальной трибуны владыки Голконды показывались здесь народу и принимали парады. Перед ними медленно проплывали боевые слоны с вооруженными воинами на спинах, рядами двигались сипаи, вооруженные пиками, щитами и древними мушкетами. На закованных в броню конях скакали тяжело вооруженные совары-кавалеристы.

Позднее Чарминар видел неповоротливые рати низама и летучие отряды его смертельных врагов маратхов, яркие треугольные штандарты французских наемных бригад, служивших низаму, и, наконец, красномундирные полки его величества короля Англии.

И теперь под сводами Чарминара всегда много народу. Зажав под мышкой книги, толпятся студенты соседнего Юна-ни колледжа — медицинского института. Пестрыми группками теснятся мусульмане, крестьяне андхра, бородатые сикхи. Резко выделяются пестрой одеждой женщины племени банд-жара. Немало тут и иностранцев.

Вокруг Чарминара карусель автомобилей, велосипедов, велорикш и тонг — двуколок. Стены и заборы вокруг Чарминара залеплены яркими афишами реклам и аншлагами кинокартин, но от этого не пропадает аромат старины, которой дышат стены седого колосса.

Если встать под сводами Чарминара, в центре его гранитной платформы, глазам представятся четыре главные улицы Старого города. Стоит рассказать о каждой из них.

На юг от Чарминара идет узкая извилистая улица Шахали-Банда. В конце этой улицы на взгорке высится Фалакнума _ помпезный дворец в английском стиле, до отказа набитый предметами роскоши, редкостными книгами, золотыми и серебряными изделиями. При Фалакнуме имеется небольшая картинная галерея. Перед дворцом вьется на огромной мачте флаг пизама. Он густо исписан персидскими буквами.

Фалакпума был построен в 1897 году навабом[1] Викар-уль-Умра — одним из богатейших людей Хайдарабада того времени. Все во дворце, вплоть до мраморных ступеней, было выписано из Европы. Махбубу Али Паше — отцу нынешнего низама — дворец так понравился, что он захотел приобрести его. Монаршая воля — закон! Великолепный дворец достался низаму, который уплатил за него три с половиной миллиона рупий!

Строительство Фалакнумы и история его продажи низаму — яркое свидетельство того, какими огромными деньгами ворочали феодалы Хайдарабада. Деньги эти выколачивались из нищих деревень Андхры.

На запад от Чарминара идет старинная торговая магистраль Хайдарабада — улица Хуссайн-Алам. Растянувшись на полтора километра, она упирается в Пурана пул (Старый мост), откуда дорога сворачивает в Голконду.

Улица Хуссайн-Алам всегда забита народом. Ходить по ней — все равно что совершать путешествие в далекое-далекое прошлое! По обеим сторонам Хуссайн-Алама стоят невысокие двухэтажные дома, несущие на себе отчетливые признаки архитектуры Голконды. Стены домов потемнели от времени. Нижние этажи, покоящиеся на высоких каменных цоколях, разделены на множество каморок — ниш, занятых лавками. Входом в них служат широкие, черные от времени арки с брезентовыми козырьками. Перед каждой нишей — каменные приступки.

Хозяева лавок, поджав ноги, сидят на дощечках у входа в свои торговые заведения. Они стараются выставить все товары напоказ — Хуссайн-Алам выглядит огромной выставкой всяких нужных и ненужных вещей. На прилавках стоят сундучки, тазы, корыта, всевозможная посуда. На стенах висит тряпье, густо пересыпанные блестками веера, искусственные косы для невест и бесчисленные предметы, о назначении которых можно только догадываться. Впрочем, в этих лавках можно наткнуться и на очень интересные старинные вещи.

Вторые этажи домов на улице Хуссайн-Алам кажутся необитаемыми. Окна и двери из обветшалого, черного от времени дерева наглухо заколочены. Там живут хозяева лавок, портные, мелкий торговый и ремесленный люд.

Непривычные острые запахи наполняют улицу. Это сложный запах старого жилья, пыли, перца, мускуса и человеческого пота.

Людская толпа, стиснутая стенами улицы Хуссайн-Алам, похожа на шумливый поток. Над ней несутся хриплые звуки популярных песен из кинофильмов, гортанные выкрики разносчиков. Вот идет небольшая группа крестьян андхра. На их бронзовых мускулистых телах четко выделяются белые дхоти — набедренные повязки. У каждого через плечо — скатка из грубого шерстяного одеяла, на головах — бордовые тюрбаны. Все они обуты в грубые тяжелые сандалии. Крестьяне, постукивая высокими пастушескими посохами, не спеша идут по Хуссайн-Аламу. У каждого в уголке дхоти завязано несколько монеток. Они пришли что-то купить.

Мимо лавок торопливо проходят поджарые мусульмане в своих коричневых узкоплечих сюртуках, белых шароварах и остроносых чувяках. Многие из них носят каракулевые шапки или похожие на срезанный конус красные турецкие фески с кисточками. Стайками плывут девушки хинду в ярких сари, женщины с детьми. Нет-нет да проплывет белая буркаа — паранджа, сквозь сеточки которой глядит на мир старая женщина мусульманка.

Вдоль Хуссайн-Алама катят велосипедисты и велорикши, солидно крякая, пробираются сквозь толпу старые, видавшие виды автомобили. С мешками и корзинами на головах снуют в поисках работы кули-носильщики.

Пожалуй, только праздный турист может подумать, что все эти люди просто толкаются без дела на улице. Обитатели улицы Хуссайн-Алам и окрестных переулков, заглянувшие сюда покупатели — люди тяжелого повседневного труда. Крестьяне андхра ненадолго оторвались от своих полей. Здешние дарзи (портные), кажется, совсем не разгибают спин. Целыми днями они стрекочут на швейных машинках, которые умолкают только глубокой ночью. Торговцы, лоточники, зеленщики с их тележками, нагруженными овощами и фруктами, — все здесь работают от зари до зари, а зарабатывают гроши.

Больше всего народу на улице Хуссайн-Алам грудится возле Чарминара, где торгуют браслетами. Браслетами здесь завалены лавки, забиты витрины. Снимай чувяки, покупатель, садись, поджав ноги, на мягкий коврик, и хозяин лавки выложит весь свой товар, от которого зарябит в глазах. Здесь всякий может подобрать что-нибудь по вкусу.

Производство браслетов идет тут же. Вдоль стен лавок сидят перед глиняными корчагами мастера. В корчагах тлеют уголья. Взяв кусочки белой глины, мастера разогревают их над корчагами, делают длинные колбаски и намертво прилаживают к двум желтым стеклянным кольцам — основе браслета. Горячую глину и раскаленные кольца голыми руками не удержать, для этого есть особые палочки-держалки.

Когда браслет вчерне готов, начинается самый трудоемкий и ответственный процесс. Мастер придвигает к себе пиалу с разноцветными стеклянными бусинками, захватывает их особыми щипчиками и, нанося одну за другой на горячую глину, лепит на поверхности браслета красивые узоры. Мастера зарабатывают неплохо — по три-пять рупий в день, но работа у них тяжелая и вредная.

Улица Патхаргатти, идущая на север, — главная артерия Старого города. На ней сосредоточено множество больших магазинов. Здесь орудуют крупные дельцы оптовики, ворочающие большими деньгами.

Патхаргатти сравнительно недавно расширили, покрыли асфальтом. На месте старых лавок теперь стоят громадные торговые ряды. Нижние этажи их заняты магазинами, а верхние, подпертые массивными колоннами, нависают над нижними, образуя широкие крытые галереи. В жару или ненастную погоду торговцы закрывают проемы между колоннами широкими парусиновыми заслонами, и галереи обращаются в прохладные тоннели, в которых, не затихая, кипит деловая жизнь.

На Патхаргатти за покупателями продавцы ходят по пятам, советуют зайти в гот или иной магазин, где товары, по их словам, всего лучше. Если покупателя интересуют художественные изделия из серебра, которыми издавна славен Хайдарабад, — пожалуйста, его ведут в серебряный ряд. Нужно золотое колечко жене? Зачем же тогда сидят ювелиры у своих витрин, заваленных золотыми изделиями и альбомами, по которым они сделают все что угодно! Мусульманские чувяки с загнутыми носками, турецкие фески? Пожалуйста! Все есть на Патхаргатти, были бы только деньги.

Прежде всего покупателя атакует, так сказать, легкая кавалерия — продавцы всякой мелочи. На тротуаре, где навалом лежат старые книжки на всех языках Индии, его то и дело останавливают лоточники и разносчики и предлагают авторучки, гребенки, игрушки, воздушные шары, свистульки, тонкие веревочки для завязывания шаровар.

Настойчивость торговцев мелочью понятна. Их много, а покупатели редки и расчетливы.

На Патхаргатти в крупных магазинах можно приобрести отличную обувь заграничных и местных фирм, можно купить зонты, сундуки, заказать и сшить все что угодно. Есть здесь старинный магазин, на вывеске которого арабскими буквами написано: «Шахи Халваи», что значит — королевский поставщик кондитерских изделий. Совсем недавно магазин поставлял свою продукцию самому низаму и его семье. Однако старик кондитер умер, а наследники, вместо гхи — чистого топленого масла, непременной составной части индийских сладостей, — стали пускать в ход растительные масла и сразу растеряли всех клиентов. За хорошими индийскими сладостями теперь надо ехать в Новый город, к кондитеру Пулла Редди.

Но чем знаменита улица Патхаргатти — так это торговлей тканями. Куда ни глянешь — всюду крупные надписи на английском, телугу, урду, маратхи и хинди, которые вещают о необыкновенных бенаресских сари, английских и индийских габардинах и твидах, о шерсти, шелке, муслине и множестве других тканей. Здесь можно воочию видеть, как разнообразна и красива продукция индийских кустарей и ткацких фабрик. Особенно хороши яркие хлопчатобумажные ткани, которые к тому же сравнительно недороги.

Все лавки на Патхаргатти выглядят одинаково. Снаружи их висят полотнища красивых сари. Вечерами вспыхивают неоновые огни, горланят патефоны. У входа в лавку, на белой простыне с высокими подушками по бокам, сидит хозяин. Он трудится над счетной книгой, а рядом — привыкающий к делу глазастый наследник. Под фёнами — большими потолочными вентиляторами — покупателей обхаживают ловкие, оборотистые приказчики, за суетливостью которых пристально наблюдают сквозь сизый чад агрбатти[2] Ганеш — бог торговцев и Лакшми — богиня удачи. С другой стороны с них не спускает глаз украшенный гирляндами портрет основателя фирмы. Если магазин принадлежит членам мусульманской секты исмаилитов, то в нем висит портрет их «живого бога» молодого Ага Хана, а также изречения из Корана.

В лавках всегда много народу. Сюда приходят за покупками целыми семьями. Сбросив с ног туфли, люди подолгу сидят перед прилавками с яркими тканями, обсуждают их качество, пьют чай, соки и лимонад.

Во многих лавках на Патхаргатти есть особые отделения для женщин, соблюдающих парду[3]. Из сплошного потока машин, велорикш и велосипедов, несущихся по широкой улице, то и дело вывертывается какой-нибудь ловкий рикша и останавливает свою трехколесную коляску перед лавкой. Если над сиденьем коляски поднят легкий кожух, а перед кожуха затянут материей, тотчас же раздается команда хозяина. Двое-трое парней, выбежав из лавки, мигом протягивают от ее входа две длинные шторы, скользящие на кольцах по натянутой проволоке, и обхватывают ими сиденье коляски. Образуется полотняный коридор. Из колясок выходят женщины; видно, как мелькают их ноги, обутые в сандалии, как задевают они локтями за парусину. Молодцы задергивают шторы — женщины уже в магазине. Они сидят в затянутом материей уголке, куда не пускают мужчин, и выбирают ткани.

Если в лавке таких ширм нет, приказчики приносят ткани прямо к коляске, и женщины выбирают что им нужно, выглядывая из-за полога.

Соблюдающих парду женщин с каждым днем становится все меньше и меньше. Времена теперь пошли другие. Мусульманские женщины и девушки отказываются от своих буркаа и ходят с открытыми лицами в белых шароварах или ярких сари.

На Патхаргатти есть много ресторанчиков, где можно пообедать или напиться чаю. Но лучше всего пойти в противоположный от Чарминара конец улицы, к Мадина Билдинг — четырехэтажному зданию с высокими маковками. Недавно весь доход от Мадина Билдинг (хозяева целиком сдают его в аренду под учреждения и жилье) шел в Саудовскую Аравию, на поддержание Мекки и Медины — мест, священных для мусульман всего мира. В нижних этажах здания — магазины и ресторан.

Иранцам принадлежит большинство ресторанов в Хайдарабаде. И в Мадина Билдинг тоже: за прилавком стоит тучный, заросший щетиной иранец. Над ним висит цветной портрет шахиншаха в военной форме.

Только сядешь за столик, как появляется разбитной парнишка в рубахе навыпуск. Парнишка грохнет на мраморный столик стаканы с водой, которые он носит по три или четыре, запустив в каждый из них по пальцу, и подождет заказа. Если чай заказан, он во все горло закричит: «До-о ча-е-е!» (две чашки чаю!) — и вскоре принесет иранского чая.

Чай в иранских ресторанах имеет какой-то своеобразный вкус. Говорят, иранцы долго варят чай вместе с молоком и, кроме того, прибавляют к нему ряд специй. Отведав чашечку такого чая, неудержимо хочется выпить вторую.

В ресторане Мадина Билдинг можно всегда заказать индийские блюда: мясные и вегетарианские. Лучшее из них — чикен бирияни — плов с курицей, сдобренный сложными, сильно приперченными приправами, которые дают удивительный вкусовой эффект. Новичок, съев несколько ложек бирияни с такой приправой, вдруг чувствует, что во рту у него разгорается жгучее пламя. Стараясь потушить это пламя, он широко разевает рот, дышит, словно рыба, выброшенная на берег. Из глаз льются слезы, неудержимо течет из носа… В конце концов, забыв обо всем на свете, посетитель хватает стакан с водой, минуту назад пренебрежительно отодвинутый им в сторону, и залпом выпивает его до дна. А потом, глядишь, и второй!

Более опытные в таких делах набрасываются на кислое молоко, чудодейственно гасящее пламя, разожженное во рту перцем.

Не довольствуясь приправами из перца, индийцы приготовляют так называемый ачар — смесь перца со всевозможными едкими компонентами. Смесь эту годами выдерживают и потом расходуют понемногу. Каждый готовит ачар по своему вкусу.

Не сразу привыкаешь к своеобразной острой пище индийцев, не сразу научишься есть бирияни без помощи вилки или ложки, подцепляя его кусочком лепешки. Но когда привыкнешь к приправам, к бирияни, без них пища кажется невкусной.

Как раз напротив Мадина Билдинг видны большие красные ворота. За воротами находится музей Саларджанга, все коллекции которого были собраны одним человеком — навабом Саларджанг Бахадур.

Наваб Саларджанг умер в 1949 году. После его кончины, в его хавели (дворце) Диване Девди, в загородном поместье Сурурнагар и дюжине других его дворцов, раскиданных по всему Хайдарабаду, остались обширные коллекции всяческих редкостей, собранных им со всего света.

Наваб обладал прямо-таки фантастическими богатствами: у него были обширные земельные владения, множество доходных домов. Располагая практически неограниченными средствами, он собрал неплохие коллекции произведений искусства Индии, Ирана, Турции, Бирмы, Китая, Японии, а также стран Европы.

После смерти бездетного наваба правительство Индии образовало специальный опекунский совет, чтобы распорядиться его несметным состоянием. Затем взялись и за произведения искусств, собранные навабом. Старинный Диван Девди, где жил и скончался наваб, был превращен в музей. Коллекции наваба стали достоянием народа.

Наваб жил широко. Его старый двухэтажный хавели — большое красное здание с окнами, забранными деревянными решетками, — занимает целый квартал. Посередине хавели — обширный внутренний двор с фонтаном. В большом цементном аквариуме там плавают золотые рыбки, растут декоративные водяные растения. Здесь приятно посидеть в прохладе на балконе второго этажа или на скамьях возле аквариума.

Многочисленные залы Дивана Девди заполнены интересными экспонатами. Когда наваб ездил по Европе, собирая свои коллекции, основные сокровища мирового искусства успели уже прочно осесть в музеях. И все-таки ему удалось приобрести чудесные полотна Рубенса, Рафаэля, Боттичелли, Тициана и других славных мастеров кисти.

Но, как ни интересны европейские коллекции музея Саларджанга, гораздо более ценными являются его коллекции восточных миниатюр, исполненные старыми индийскими и иранскими мастерами, предметы обихода индийской знати, оружие, кустарные изделия, типичные для различных районов Индии. Экспонаты музея — неоценимое пособие для этнографов и историков, изучающих жизнь и быт, художественное наследие и военное искусство старой Индии.

Во флигелях музея сосредоточено уникальное собрание старинных рукописей на персидском, арабском, а также на дакхни, урду и других языках Южной Индии. Ученые Хайдарабада уже не один год трудятся над составлением каталога рукописей, а работе не видно конца. Поставленная на службу науке, эта часть собраний наваба принесет большую помощь в изучении литературного наследства поэтов и писателей Индии, а также Ирана, Турции и Аравии.

Однако не Чарминар, не Хуссайн-Алам и не Патхаргатти определяют истинный облик Старого города.

Стоит пройти сотню шагов по любой боковой улочке, ведущей! в сторону от центральных улиц, как вступаешь в совершенно другой мир, который заслоняют высокие здания фирменных магазинов и щиты ярких реклам. Это мохалла — жилые кварталы или слободы, где живет городской люд.

Четыре главные улицы, отходящие от Чарминара, Кутб Шахи и представители знати Голконды застроили дворцами, богатыми домами и магазинами, а все пространство вокруг заняли кривые улочки и переулки, где селился трудовой люд, ремесленники, сипаи и мелкие торговцы.

Мохалла — старинные жилые кварталы — почти в неприкосновенности сохранились в Хайдарабаде, особенно по его окраинам. Вдоль улочек мохалла теснятся глиняные домишки с подслеповатыми оконцами. У них низенькие двери, черепичная кровля. В дождливые сезоны такие крыши протекают. Иногда они заваливаются вместе со стенами. Бедность и нужда так, кажется, и глядят из оконцев этих домиков, в которых прожило не одно поколение хайдарабадцев.

В жаркую дневную пору на пыльных улицах мохалла народу мало. Кое-где играют дети. За ними присматривают девочки подростки в цветастых шароварах. В поисках прохлады слоняются буйволы. Горячий ветер чуть шевелит над крышами и деревьями мохалла зеленые флаги, вывешенные в честь какого-то святого. Над некоторыми домами вьются сизые дымки. Стряпня идет на таганцах, где топливом служат кизячные лепешки. Хозяйки заготавливают их впрок, налепляя для просушки на стены домов, на колодцы и каменные заборы. Зелени на улицах мохалла мало — она спрятана во внутренних дворах, за глиняными оградами.

В мохалла издавна размеренно текла жизнь, полная тяжелого труда, горя и забот, но вместе с тем удивительно интересная и не лишенная маленьких радостей и удовольствий, которые могли позволить себе бедняки.

Обитатели мохалла жили одной большой общиной, иногда занимались одним и тем же ремеслом. Возглавлял общину староста. В мохалла пришлый человек принимался не сразу. Виновных в нарушении общественного порядка изгоняли из общины.

В старину в каждой мохалла было определенное место, куда по вечерам сходились старики и уважаемые люди, чтобы покурить и потолковать о жизни. Обычно там устраивалась широкая каменная платформа с гладким верхом под тенистым деревом — наподобие среднеазиатской чайханы. Люди здесь отдыхали, играли в карты и кости, жевали бетель, корицу и супари (высушенные плоды арековой пальмы) и слушали выступления местных поэтов.

В мохалла имелись также акхары — борцовские площадки. Между пахлванами (борцами) соседних мохалла периодически происходили поединки, на которые собирались тысячи болельщиков. У каждого пахлвана были восторженные поклонники среди юношей и взрослых. Дети враждовали из-за своих любимцев. Мальчишку из соседнего района могли отколотить и заставить его повторить сто раз, что лучший пахлван во всем городе живет не в его мохалла, а в этой.

Декабрьской порой в небе над Хайдарабадом реяли тысячи патангов — воздушных змеев всех видов и размеров. Повсюду шли ожесточенные «воздушные бои» — патангбази. Опытные бойцы заранее толкли стекло, смешивая его со смолой. Полученным составом смазывали нитки и подсушивали их. Требовалось большое умение для того, чтобы подвести свой змей под змей противника, острой, как пила, ниткой резануть по нитке змея противника и заставить его упасть на землю Ловкий «истребитель змеев» пользовался в своей мохалла всеобщим уважением. Ему кланялись даже старики и почтенные люди.

Центрами общественной жизни в мохалла были базары. Там день и ночь с шумом и гамом толкался народ. Люди занимались не только куплей-продажей, но и развлекались: одни стравливали на пари петухов, перепелов и прочую боевую птицу; знаменитые по всей Индии хайдарабадские мадари — фокусники и поводыри — показывали дрессированных медведей, мартышек, мангуст и змей; народные певцы пели песни, акробаты показывали трюки на врытом в землю столбе или на туго натянутой проволоке.

По улицам мохалла, по базарам ходили катыбы — писари. Бумагу и перья они носили в особых ящичках. Чернильницы у них болтались на веревочке у пояса пли на шее. За небольшую мзду грамотей катыб писал неграмотному клиенту письмо, прошение или другой нужный документ. По уголкам базаров сидели гадальщики и предсказатели судеб, гадавшие на Коране, ведах, на костях и многими другими способами. За медицинской помощью обращались к табибам — шарлатанам знахарям.

В Хайдарабаде можно повсюду видеть глубокие, выбитые в скалистом грунте общественные колодцы. Их окружают невысокие каменные ограды. Вниз к воде ведут широкие лестницы с гранитными ступенями. В старину воду по домам мохалла разносили в кувшинах девушки хинду. У колодцев собирались посудачить женщины. Девушки тайком встречались здесь со своими воздыхателями.

Во многих мохалла, как и в центре Старого города, имелись конторы сахукаров — ростовщиков, которые под большие проценты ссужали деньги нуждавшимся. Мелким ростовщичеством в Хайдарабаде до недавних пор занимались чауши — арабы. Когда приходила пора уплаты долга и процентов, а у должника не было денег, ростовщики не останавливались ни перед чем, чтобы вырвать у него требуемую сумму.

Немаловажную роль в жизни горожан играли караван-сараи и дхармашалы — гостиницы. Они всегда бывали битком набиты всяким прохожим людом, купцами и паломниками. Рядом с караван-сараями имелись небольшие базары, на которых можно было купить любые съестные припасы, все — кроме молока. Молоко, как правило, покупали у молочника лишь тогда, когда он пригонял буйволицу прямо к крыльцу покупателя и доил животное на его глазах. (Только отвернись — молочник непременно подмешает в молоко воду!) Обычай этот в Хайдарабаде сохранился до сих пор.

Жизнь в городе текла размеренно, по раз и навсегда заведенному порядку. Однообразие это нарушали лишь стихийные бедствия вроде наводнений, неурожая или эпидемий. Это часто влекло за собой голод и смерть многих тысяч людей. Настоящим бедствием для бедноты были войны, которые без конца затевали низамы.

И сейчас еще жизнь в Старом городе идет примерно так же, как и раньше, но, конечно, мохалла давным-давно потеряли свою замкнутость. Община разваливается, старые традиции постепенно забываются. С развитием образования, путей сообщения и усилением передвижения населения, мохалла — пережиток старины — отомрет совершенно.

В Старом городе, расположенном на северном берегу Муси, и даже в Сикандарабаде поражает обилие высоких и длинных оград, которые иногда охватывают целые кварталы. На эти ограды натыкаешься всюду — в центре города и в далеких пригородах. Ограды сделаны из крепко замешанной глины с соломой, либо из камня. Иногда по углам оград видны остатки боевых башен, накаты для пушек. Внутрь их ведут большие ворота со створками, обшитыми крепким железом.

За этими оградами живут потомки крупных феодалов Хайдарабада. Городские и пригородные поместья и поныне носят пышные поэтические названия, но хайдарабадцы называют такие поместья хавели (дворцы). Хавели — немые свидетели былого могущества и богатства старой знати Хайдарабада. За их стенами еще совсем недавно шла жизнь, отстававшая от современности на целые века.

Большинству средних и мелких заминдаров и джагирдаров[4] Хайдарабада, конечно, не угнаться было за денежными принцами из семьи низамов, за Саларджангами или таким богачом, как Викар-уль-Умра, которые владели по существу целыми государствами в государстве. Но и они обладали немалыми средствами.

Феодалы Хайдарабада жили широко, с размахом, как маленькие царьки. У ворот их хавели, в караульных помещениях постоянно толклись вооруженные стражи. Рядом с караульными помещениями стояли на помосте барабаны. Иногда барабаны устанавливали в наубатханэ — специальных небольших комнатах с открытыми окнами. Приставленные к наубатханэ люди по нескольку раз в день отмечали барабанным боем течение времени.

За каждой оградой стоял добротный большой дом с обширными внутренними покоями, верандами и балконами, загороженными цветными пологами. Хозяин, как правило, занимал передние покои, устеленные дорогими коврами и подушками. Здесь он принимал гостей, обедал с друзьями и мусаибами — приживальщиками.

Во время обеда слуги расстилали на полу дастархан — длинный ковер, на середину которого ставились блюда с яствами. Гости и хозяин садились на чистые простыни, ставили перед собой тарелки, и каждый, согласно своему вкусу и аппетиту, загребал из общей посуды черпачком. Чем больше гостей садилось ежедневно вместе с хозяином у его дастархана, тем больше ему было почета.

Женская половина семьи феодала жила в особой части здания, где всегда имелся внутренний дворик с розарием и фонтанами. Женщины, начиная с десяти лет, проводили тут всю жизнь, не показываясь на глаза посторонним мужчинам.

В женской половине свисали с потолка широкие качели. Ими главным образом и развлекались пленницы гаремов. Качели часто имелись и в чамане — садике во внутреннем дворе, где проходила большая часть жизни женщин. Чаман непременно упоминается в каждой любовной индийской поэме.

В душные дни февраля — мая семьи богатых хайдарабадцев проводили время на крыше жилища. С заходом солнца, однако, всех девушек невест отправляли внутрь помещения. По поверьям, на них могли наслать порчу, влюбить в себя и даже унести дэвы — добрые и злые духи, которые с заходом солнца прилетают с Кавказских гор и реют на серебряных крыльях над всей Индией.

Все домашние работы в хавели выполняла бесчисленная челядь. На кухне постоянно дымили очаги. Там стояли на таганах черные котлы с варевом. На железных листах пеклись лепешки, которые тут заменяют хлеб. Отдельно готовились сладости, в которые раньше любили добавлять мускус.

Во дворах работали у колодцев бычки. Вода по канавкам текла в манговый сад, к каменным корытам для скотины. Здесь же были и каретник с колымагами и обширные, полные припасов склады. Старая знать Хайдарабада понимала толк в голубях, и нередко во дворах можно было видеть высокие затейливые голубятни с сотнями породистых голубей.

Где-нибудь в сторонке находился и слоновник. Слон для феодала был все равно что лимузин для теперешнего управляющего банком. На нем совершались выезды в город и на охоту. В праздничные дни хобот и голову слона раскрашивали яркими красками, надевали на слона богатую сбрую с колокольчиками и громадными бляхами, а на спину ставили хоудах — красиво убранную беседку.

Когда-то громадные манговые сады Хайдарабада составляли гордость и славу княжества. Некоторые из манговых садов сохранились до наших дней. В своем увлечении садоводством, богатые хайдарабадцы следовали примеру Великих Моголов. За сотни лет отбора, в результате скрещиваний и прививок, в Индии было выведено свыше трехсот сортов манго, обладающих тонкими вкусовыми оттенками. Кроме манго в хайдарабадских садах во множестве росли гранаты, вился по деревянным жердям виноград, зрели дыни и арбузы.

Жизнь крестьян андхра, трудом которых поддерживалось великолепие хавели хайдарабадских богачей и за чей счет набивалась казна низама, была нелегкой, исполненной труда и лишений. Хайдарабад, как и Голконда, расцвел за счет нищеты и разорения миллионов ремесленников и крестьян.

1947 год был переломным в судьбах Хайдарабада. Низам был отстранен от власти, а его княжество включено в состав республики. Низам и реакционные феодалы отдали власть после недолгой, но ожесточенной борьбы с народом и войсками центрального правительства.

Джагирдары, которые вместе с низамом вершили судьбами огромного государства, оказались не у дел. У них была отнята кормушка — джагиры, из которых их отцы, деды и прадеды веками безмятежно черпали огромные средства. И это сразу же нанесло очень сильный удар феодализму, который искусственно сохранялся в княжестве. Феодальные порядки со всеми их отвратительными проявлениями начали стремительно отступать.

Судьба сыграла злую шутку с джагирдарами. Лишенные привычных неправедных доходов, многие из них оказались в весьма незавидном положении, очень близком к положению тех, за счет кого они так долго жили. Мелкие джагирдары пострадали особенно сильно. Пенсии им были назначены небольшие, а они не привыкли работать. Им приходится распродавать сохранившееся имущество.

Те из джагирдаров, которые не позаботились в свое время о приобретении профессии, работают в конторах клерками, зарабатывая по сорок-сто рупий в месяц. Иные из них гоняют по улицам Хайдарабада коляски рикш, а некоторые оказались на самом дне жизни.

С упадком феодализма и старой знати сразу же потерял свое значение и Старый город. Он стал заповедником старинных архитектурных памятников периода Кутб Шахов и ни-замов. Большие хавели нередко стоят сейчас заколоченные, разваливаясь и темнея от ветра и дождей.

НОВЫЙ ГОРОД

Новый город вырос в основном при англичанах. Он шагнул далеко на север — до озера Хуссайнсагар и до гранитного холма Наубатпахар, с вершины которого глашатаи под бой барабанов и рев труб объявляли Хайдарабадом волю низама. Он занимает обширную территорию в двадцать пять квадратных километров.

Старую и новую части Хайдарабада разделяет река Муси.

Большую часть года Муси, обратившись в ручей, журчит меж каменных глыб и заросших кувшинками островков, которыми сплошь усеяно ее ложе. На берегу реки, у подножий каменных набережных, зеленеют изумрудно-зеленые квадратики рисовых полей, буйно растут высокие травы. На мелких местах, высунув из воды тяжелые черные головы с белесыми, изумленно вытаращенными глупыми глазами, нежатся буйволы. По их спинам с хохотом и визгом скачут ребятишки.

Берега Муси — царство дхоби (прачек). Стоя по колено в воде, дхоби с утра до вечера хлещет по камням тугими жгутами белья, полощет его. Рядом на нежарком, но дымном кизячном огне стоят закопченные котлы — в них кипятят грязное белье. Выстиранные цветастые сари и белые рубашки тут же расстилаются на раскаленных солнцем камнях. Белье сохнет почти мгновенно.

На берегу Муси есть низина Чадергхат. Речной песок в низине густо перемешан с пеплом, обгорелыми щепками и костями. Среди прокаленных солнцем гранитных глыб видны грубо сложенные каменные платформы, полуразвалившиеся беседки. Здесь находится шмашангах — городской крематорий.

В царстве мертвых всегда людно. Бронзовые полуобнаженные люди в белом теснятся у платформ, совершают обряды.

Темными вечерами на Чадергхате догорают большие кострища. Ветер раздувает их, подхватив крупные яркие искры, взметает ввысь и гасит в темной спящей воде. Это гаснут погребальные костры хайдарабадцев, исповедующих хиндуизм.

Но не всегда спокойна Муси. В пору муссонов она вспухает, и воды ее стремительно несутся в каменном русле. Тогда недолго и до беды. На берегу Муси стоит большое тамариндовое дерево с прибитой к нему дощечкой, где написано, что во время страшного наводнения в 1908 году на нем спаслось от гибели полтораста хайдарабадцев. Наводнение 1908 года было действительно страшным. В водах реки тогда утонуло три тысячи человек и было разрушено двадцать четыре тысячи городских построек.

Через Муси перекинуты четыре больших моста. Самый старый из них — Пурана пул (Старый мост), связывающий улицу Хуссайн-Алам с Голкондой. Он был построен три с половиной века назад.

Однако для того чтобы перебраться через Муси, хайдарабадцы обычно пользуются большим мостом Ная пул (Новый мост), который соединяет улицу Патхаргатти с Афзалганд-жем — левобережным деловым районом Нового города. С моста Ная пул хорошо видны оба берега, сплошь закованные в высокие каменные стены набережных с зубчатыми перилами. Город словно обороняется ими от своенравной и коварной в паводок реки. На набережных раскинулись так называемые Могольские сады с аккуратными газонами, дорожками и густыми деревьями. По обеим берегам высятся два крупных здания в индо-сараценском стиле. Это Османия хоспитал — городская больница и Верховный суд штата Андхра-Прадеш. Их высокие купола и минареты четко рисуются в вечно голубом небе Андхры.

Служилые люди, пришедшие в свое время на Декан вместе с Бахманидами, Кутб Шахами и низамами, принесли с собой своеобразную культуру, распространенную в Северной Индии, в основном в районе Дели. В Хайдарабаде они осели в самой столице, став ее коренными жителями, расселились в других немногочисленных городах княжества.

Голконда и Старый город видели многих более поздних пришельцев, которые служили Кутб Шахам, а затем позднее — низамам. Иные из них уходили, другие (а таких было большинство) растворились среди местного населения. Именно такая судьба постигла персов, турок, арабов, афганцев и выходцев из других стран Востока, которые навсегда осели в здешних местах.

Интересно проследить судьбу португальцев, французов и чаушей (арабов), которых в свое время было немало в Хайдарабаде.

В старину на одной из окраин Старого города отдельной слободой жили португальцы — купцы и офицеры артиллерии низама. В слободе сохранилась их маленькая церковка Скорбящей Богородицы, в которой и посейчас бывает служба. Церковь украшают старинные фрески, фигуры святых и большое панно, где изображен Христос, снятый с креста. Стены ее отделаны старинным желтоватым алебастром.

Португальцев в Хайдарабаде теперь не осталось. Они совершенно слились с местным населением. Напоминанием о них служат проживающие в городе индийцы католики с португальскими именами вроде де Суза, Перейра и Фернес.

В середине XVIII века, в разгар борьбы между англичанами и французами за Индию, на службе у низама Хайдарабада состояли целые французские бригады, числом до тридцати тысяч бойцов. Большинство французов вернулись на родину. Некоторая их часть осела в районе Пондишери, а те, кто остались в Хайдарабаде, подобно португальцам, растворились среди местного населения. В городе и сейчас можно встретить людей, которые носят французские фамилии, но не знают ни слова по-французски.

Недалеко от Хайдарабада есть большое старинное заброшенное кладбище. Поросшее сухими кустарниками и чертополохом, унылое, кочкастое, оно сплошь утыкано поставленными торчком камнями с арабскими письменами. Это кладбище чаушей.

Чауши — неустрашимые воины — в старину служили наемниками в армии низама, его гвардии и личной охране. Им поручали охрану транспортов с деньгами или ценными грузами В Старом городе чауши занимали целый квартал. В 1947 году в Хайдарабаде их проживало около тридцати тысяч. Однако сейчас большинство чаушей уехали в арабские страны.

Персы, турки, арабы, португальцы и французы — все они оставили в Хайдарабаде (в основном — в Старом городе) следы своего пребывания. Их влияние испытали на себе местные языки, архитектура и литература. Но свыше полутораста лет тому назад в княжество явились новые пришельцы — англичане, с которыми хайдарабадцы до тех пор имели мало дела.

К началу XIX века англичане успели создать в Индии целую колониальную империю. В руках у них оказались богатая Бенгалия, обширные районы вокруг Бомбея и Мадраса. Их верным вассалом стал раджа Траванкора — княжества на крайнем юге Декана.

В ожесточенных битвах за Декан англичане сначала разгромили Майсур, затем Махараштру — сильнейшие независимые государства на Декане. Низам Хайдарабада ценой предательства удержался на троне.

Англичане отняли у него часть территорий на юге и западе и всю приморскую (восточную) часть Андхры. А в самом Хайдарабаде крепко и надолго сел английский резидент — до недавнего времени фактический хозяин княжества.

Хайдарабадцы начали селиться на северном берегу Муси давно. Здесь тоже возникали мохалла, росли высокие ограды вокруг хавели местной знати.

Едва перейдя мост Ная пул, сразу же попадешь в водоворот пешеходов, рикш, автомобилей и автобусов Афзалганджа — делового района Нового города. Полицейский, стоящий на бочке в середине небольшой площади, едва успевает дирижировать этим говорящим, звенящим и гудящим потоком.

Среди верениц велосипедов, рикш и машин, густо дымя, ползут огромные двухэтажные автобусы — они идут на север, до самого Сикандарабада. С верхнего этажа такого автобуса видны быстро мелькающие витрины магазинов и лавок, красочные щиты рекламы, островки бензозаправочных колонок с эмблемами заграничных фирм, здания колледжей.

Начав свой путь у Ная пул, автобус пересекает самые оживленные районы Нового города — рынок Муззамджахи маркет, торговые улицы Абид-роуд, Баширбаг-роуд и подходит к южному берегу озера Хуссайнсагар. Линия его маршрута как бы делит Новый город на две равные половины: восточную и западную.

В восточной части Нового города находятся Резиденси и Котхи — центры, откуда совсем недавно осуществлялась власть над княжеством.

Если от моста Ная пул поехать вправо, по улице Путли-Вавли, то вскоре среди живописных разностильных домов можно увидеть типичную английскую часовую башню. Напротив башни поднимается массивная желтая ограда, из-за которой выглядывают высокие деревья. Вечером из ворот гуськом выезжают автомобили, рикши и тонги, в которых сидят девушки с книжками. Здесь находится женский колледж Османского университета. В колледже учится полторы тысячи хайдарабадских девушек, перед которыми впервые в истории Индии открылись двери к образованию.

Внутри ограды, среди аккуратно подстриженных газонов, стоит весьма внушительный, украшенный колоннадой дворец в английском стиле. До 1947 года дворец носил название Резиденси. Здесь была штаб-квартира английских резидентов в Хайдарабаде.

Сейчас в обширных залах и помещениях Резиденси размещены классы с учебными досками и партами, а парадный центральный зал, в котором совсем недавно резидент устраивал пышные приемы, стал местом собраний всевозможных женских обществ и ассоциаций города. Перемена эта весьма знаменательна — в Индии закладываются основы окончательного раскрепощения женщины, недавно лишенной элементарных человеческих прав.

В районе Хайдаргуды на улице Котхи-роуд есть большой квартал, огороженный высокой стеной. У главных ворот день и ночь толкутся сипаи. Все они в старой хайдарабадской военной форме и тюрбанах с высокими султанами. На ремнях у них патронташи, в руках старые винтовки. Одни из сипаев стоят у ворот на часах, другие, разувшись, сняв ремни и сложив винтовки в груду, будто это простые палки, отдыхают в караулке, толкуют о том о сем, играют в карты.

В обеденное время в ворота направляются целые процессии босоногих кули с большими подносами на головах. На подносах под желтыми колпаками — горячий, окрашенный шафраном бирияни и другие вкусные блюда. Туда то и дело ныряют запряженные крепкими мулами полувоенные крытые фургоны и автомобили, имеющие на номерах надпись: «Кинг котхи», что означает: «Дворец короля».

В Кинг котхи доживает свой век последний низам Хайдарабада.

Низама можно иногда видеть, когда он проезжает по городу в большом черном автомобиле. Низам очень стар. Лицо у него дряблое, морщинистое. На нем турецкая феска т черной кистью, черный узкий ширвани[5] и белые шаровары, на ногах стоптанные шлепанцы. Следом за его лимузином часто следует хвост небольших автобусов, набитых молодыми людьми. Это так называемые хана-задэ — приемные дети низама. Хана-задэ около трехсот. На средства низама им дают элементарное образование, а по достижении совершеннолетия устраивают на работу.

Старец низам богат, очень богат. В его личной казне скопились сказочные богатства, в индийских и заграничных банках он держит громадные суммы денег. Все эти богатства, доставшиеся низаму от его предков и приумноженные им самим, выкачаны из нищих деревень Андхры, из торговых рядов Патхаргатти, из многочисленных предприятий и доходных домов, которыми низам владеет до сих пор. И сказочному его богатству вполне соответствуют его скаредность и скупость, анекдоты о которых ходят по всему миру.

По-разному относятся хайдарабадцы к бывшему своему владыке. Одни говорят о нем с величайшим почтением, другие с усмешкой, третьи с неподдельной ненавистью.

В 1947 году, после неудачной попытки отстоять свою авторитарную власть, низам, удовлетворившись «небольшим» отступным в пять миллионов рупий в год, ушел от дел и уединился в Кинг котхи. Там и живет он в окружении многочисленной челяди — живой осколок средневековья, чудом уцелевший в век спутников.

За высокими стенами Кинг котхи дотлевает жизнь, рассказы о которой могут показаться вымыслом.

Только уродливый феодальный строй мог породить таких изощренных самодуров, таких жестоких и коварных людей, как хайдарабадские низамы. Спесивые и надменные, они когда-то претендовали на звание преемников Великих Моголов и, не располагая реальными силами, прославились как вероломные интриганы, на слово которых невозможно положиться. По сей день помнят народы Индии о великом предательстве, которое совершили перед ними в корыстных интересах низамы, оказав поддержку англичанам в их войнах по завоеванию Декана.

Какими были они в личной жизни?

Махбуб Али Паша — отец нынешнего низама, по общему мнению хайдарабадцев, был самым капризным человеком в мире. Неограниченный владыка страны, он жил среди сонма визирей, чиновников, мусаибов, слуг и прислужников. И все эти люди должны были выполнять малейшую прихоть низама.

Вдруг низаму приходила в голову идея отправиться на охоту. Отдавался приказ: приготовить слонов, людей, охотников, палатки, припасы и оружие — и живо! Через несколько часов бешеной суматохи у подъезда его дворца выстраивалась процессия. Слоны, конная охрана, слуги и псари со сворами собак ожидали выхода низама. Но мысли и идеи улетучивались из праздной головы низама так же быстро, как и появлялись. Зачастую, едва успев отдать приказ, он благополучно забывал о нем.

И день и два люди и животные маялись на солнцепеке. Никто не решался сдвинуться с места. Напоминать о чем-нибудь низаму считалось крайне неприличным, и, может быть, лишь на третьи сутки главный визирь отваживался между делом напомнить низаму об изъявленном им желании поехать на охоту. Если его величество говорило да — процессия направлялась за город, если нет — охота отменялась.

В своих роскошных дворцах низам принимал королей. Среди них был такой же самодур и сумасброд, как Николай Романов — наследник русского трона. Хайдарабадские любители редкостей сохранили в своих коллекциях пригласительные билеты на торжественный прием в честь сего августейшего гостя.

Служба мусаибов (придворных) была адской. Махбуб Али Паша, очевидно, не подозревал о том, что ночь предназначена для сна, а день для бодрствования. Он мог в любую минуту позвать мусаибов, чтобы те растолковали приснившийся ему сон или почитали сказку на сон грядущий. Низам мог приказать какому-нибудь поседевшему на службе мусаибу сходить за чем-нибудь и крикнуть вдогонку: «Живей, бегом!» И мусаиб бежал, да еще как бежал! Но за свое усердие мусаибы щедро оплачивались, а в дни праздников «со стола щедрости низама» им подносились богатые подарки.

Примерно так же живет и нынешний дряхлеющий низам. Он тоже окружен мусаибами. В большинстве это теологи, схоласты, ревнители старины — как правило, хитрые льстецы, служащие низаму ради сладкого куска.

За последние годы в городе было много аукционов, на которых низам распродавал свое имущество — начиная от садов и домов и кончая предметами утвари и посудой. Доверенные низама из мусаибов при этом бессовестно надували своего владыку, присваивая большие суммы. В своей жажде погреть руки возле богатств низама, мусаибы то действуют дружной сворой, то готовы перервать друг другу глотки.

Все низамы были многоженцами. Для них не существовало парды. Любую приглянувшуюся женщину они могли безо всяких церемоний забрать в свой гарем.

Этим правом пользовался и нынешний низам. Именно таким способом составил он свой обширный гарем. Красивые женщины боялись попадаться ему на глаза. Женские покои во дворце низама были пожизненной тюрьмой, где его жен одевали и кормили, но где до них никому не было дела. Многих своих жен низам не знал по имени. К той из них, с которой низам собирался провести ночь, мусаибы приносили вечером ожерелье. Ожерелье это потом отбиралось.

До недавнего времени у почтенного старца было ни много ни мало триста жен, первых красавиц государства.

В недавнем прошлом у низама можно было испросить аудиенцию, заплатив за визит золотое ашрафи — так требует старинный обычай. Но сейчас он никого не принимает, отговариваясь тем, что стал стар.

Отстраненный от кормила правления низам, как и в былые времена, издает время от времени фирманы (указы), которые он собственноручно пишет на персидском языке. Низам любит позабавиться сочинением стихов. Он открывает новые мечети, храмы и церкви, произнося при этом прочувственные речи о необходимости укрепления слабеющей веры.

Немало хлопот задают бывшему монарху его сыновья и внуки. Недавно они объединились, требуя от низама повышения полагающихся им пенсий.

В 1960 году Хайдарабад был свидетелем весьма бурного джалуса — демонстрации, устроенной потомками слуг, сипаев и чиновников, служивших низамам. Согласно старинному обычаю, низамы назначали своим старым слугам пожизненные пенсии, считавшиеся наследственными. Однако последний из низамов отказался платить их под тем предлогом, что «он сам стал нищим». Еще раз подтвердив участникам джалуса свой отказ платить пенсии, низам в специальном фирмане грозил им суровыми карами.

Так доживает свой век в Кинг котхи последний из низамов Хайдарабада.

Восточная часть Нового города ныне утратила значение политического и административного центра. За последние годы таким центром стали северо-западные районы Сайфа-бад и Хайратабад, примыкающие к пруду Хуссайнсагар и холмам Банджара-Хиллз.

Наубатпахар находится на южном берегу пруда Хуссайнсагар. Это высшая точка Хайдарабада. На холм из искристо-серого гранита взобраться не так-то легко. Каменотесы при помощи клиньев и молотов откалывают у подножия аккуратные квадратные блоки — основной строительный материал в городе, тут же подравнивают их и увозят. Здесь еще можно идти в ботинках, но по гладкому крутому склону холма лучше подниматься босиком, иначе можно поскользнуться, и тогда не миновать беды.

С вершины Наубатпахара, где стоит облитая солнечным светом изящная белая беседка, открывается величественная панорама Хайдарабада. На юге, у подножия Наубатпахара, большим зеленым пятном выделяется Фатех майдан (Поле победы). Некогда здесь стояли войска Аурангзеба, перед тем как двинуться на осаду Голконды. Во время национальных праздников на Фатех майдане происходят многолюдные городские собрания и митинги.

Рядом с Фатех майданом видны высокие ворота: это вход в Паблик гарден — главный городской парк. Среди тенистых деревьев парка находятся хороший краеведческий музей и зоопарк. Сбоку высится белоснежное здание Законодательной ассамблеи штата. Из места гуляний чопорных англичан и местной знати Паблик гарден превратился ныне в любимое место отдыха хайдарабадцев и их детворы.

На севере от Наубатпахара видны трубы большой электростанции и монетный двор. На левом берегу озера — роскошные резиденции генерал-губернатора штата и главного министра, Секретариат и другие государственные учреждения.

В западной части Нового города сосредоточены колледжи Османского университета, школы, отели, рестораны, дворцы состоятельных хайдарабадцев и Радиевый институт по лечению рака. Здесь же находится старейшее учебное заведение города Низам колледж, в актовом зале которого до сих пор висит множество портретов британских джентльменов. Это ректоры, заведовавшие в разное время колледжем.

В магазинах Хайдарабада можно часто найти любопытные кустарные изделия: вогнутые деревянные диски на подставочках, чашки, пиалы, подносы. Все они расписаны цветами и узорами, которые ярко выделяются на сияющей черни основного фона. В магазинах продают низенькие столики и даже целые мебельные гарнитуры с той же росписью на черном фоне, копии фресок Аджанты и Эйлоры, мифологические сцены.

На черных дощечках — птицы, звери, травы и растения, изящные человеческие фигурки. В грациозном танце изогнула гибкий стан юная танцовщица. Под бой своего барабана танцует барабанщик. Все эти маленькие шедевры вышли из рук мастеров художественной мастерской Нирмал Индастри.

Еще четыреста лет назад жители небольшой деревни Нирмал в теперешнем адилабадском районе Андхра-Прадеш мастерили на продажу игрушки из легкой податливой древесины местных пород деревьев бургу и пунки.

Деревянные заготовки покрывали клейкой массой из перемолотых семян тамаринда, а затем их раскрашивали в пестрые веселые цвета натуральными красками. Игрушки получались красивые, легкие и прочные. В убогих хижинах нирмальских кустарей, словно по волшебству, рождались райские птицы, фрукты и овощи, небольшие изящные подносы и множество других изделий.

Древнее искусство нирмальских умельцев, совсем было заглохшее, лет десять назад обрело новую жизнь в работах государственной ремесленной мастерской Нирмал Индастри, которые получили широкую известность в Индии.

Нирмал Индастри помещается недалеко от Наубатпахара. В ее выставочном зале на столиках выложено множество привлекательных вещиц, которые охотно раскупаются посетителями. А если зайти за циновки в глубь здания, то там можно увидеть сидящих на полу мастеров, занятых изготовлением маленьких шедевров. Одни из них грунтуют дощечки или особый прессованный картон, другие покрывают их черным лаком, третьи по бумажным трафаретам наносят на заготовки контуры рисунков и прочерчивают линии.

В конце концов заготовки попадают в руки художников, которые и выполняют главную работу — наполняют формы красками. Готовые изделия покрываются особо прочным лаком, благодаря которому изображение приобретает прочность и стойкость.

Художники Нирмал Индастри внесли в древнее искусство еще одну «свою» черточку: они часто применяют особую позолоту, которая приготовляется из растительных соков и совершенно не блекнет со временем.

Работа мастеров Нирмал Индастри нелегкая. Она требует большого терпения и умения. В особом шкафчике выставочного зала мастерской экспонированы точные копии знаменитых могольских, раджастханских и кангрских миниатюр. Чтобы рассмотреть их тончайшие детали, требуется увеличительное стекло.

В километре от западного берега Хуссайнсагара вздымаются каменные холмы Банджара-Хиллз, сплошь застроенные загородными виллами. Там цветут сады, тянутся к небу кипарисы. По склонам холмов вьется шоссе, связывающее Банджара-Хиллз с Хайдарабадом и Сикандарабадом.

Еще полтора века назад в бедняцких мохалла на месте теперешнего района Хайратабад вездесущие и всезнающие ребятишки издавали порой ликующий клич:

— Банджара пришли! Банджара!

Тотчас же вся мохалла приходила в движение. И стар и млад торопились к голым каменным холмам над древним Хуссайнсагаром. А там уже разгорались дымные костры, оттуда доносились пронзительные песни, гортанные возгласы, плач и крики детей, рев скотины. Это явился табор кочующего племени банджара и стал на ночлег на каменных холмах вблизи города, где они останавливались испокон веков.

С севера прибывали все новые и новые партии банджара. Усталые бычки тащили на спинах тяжелые мешки с зерном, волокли немилосердно скрипящие арбы с поклажей и бочками с арракой — местным вином. За арбами с криками, песнями и смехом шагали запыленные плечистые мужчины. На них тюрбаны и дхоти, в ушах крупные серьги, у поясов сабли, в руках длинные копья.

Следом шли женщины в красных до пят юбках, украшенных множеством блесток. Чоли — тугие блузки — у них сшиты из разноцветных ярких лоскутов и тоже пересыпаны блестками. На голове орна — красные яркие накидки. Но главное украшение женщин банджара — богатые ожерелья на груди и бесчисленные браслеты: от предплечья до кисти. Серебряные браслеты звенят и на ногах. В носу сверкают золотые колечки.

Хайдарабадцы с интересом смотрели, как прибывшие банджара устанавливают вкруг свои арбы, ставят шатры, разжигают костры и вешают над ними черные котлы. Приход банджара означал, что завтра здесь откроется огромное торжище, на котором можно будет купить все необходимое и увидеть массу интересных вещей. Ибо издревле банджара — торговое племя — жили перевозками зерна и других товаров туда, где их недоставало. Продавали они свои товары, в частности, сипаям. Дело в том, что сипаи феодальных армий Индии в то время не получали казенного довольствия. Воины получали лишь деньги и кормились, покупая провиант на базарах. И тут-то выступали на сцену банджара.

Таборы банджара неотступно следовали за воюющими армиями по бескрайним просторам Индии. Очень часто банджара сбивались в большие группы по нескольку тысяч человек и кочевали вместе с женами, детьми, повозками, всем своим скарбом и товарами. Привозя издалека зерно, они втридорога продавали его на армейских базарах. Для приобретения зерна — основного провианта в те дни — банджара не колеблясь пускали в ход силу. Порой им приходилось выдерживать настоящие сражения с местными жителями, не желавшими уступать свое добро, или с другим табором.

Банджара были, вероятно, самым ненадежным «интендантством» на свете. Вместе со всеми своими товарами они немедленно перекочевывали к тому из противников, на чьих базарах цены на провиант оказывались вдруг выше.

Торговые караваны банджара бесследно исчезли после того, как в Индии появились железные дороги и по ним начались массовые грузовые перевозки. Кочевые торговцы превратились в поденщиков, которые работают ныне на полях помещиков Андхры. В Индии насчитывается около трехсот тысяч банджара, и большинство их живет в районе Махбубнагара (Андхра).

Переменились времена, но холмы на северо-западе Хайдарабада народ по-прежнему называет Банджара-Хиллз (горы банджара).

До недавнего времени никто и не помышлял застраивать пустоши Банджара-Хиллз, но в 1931 году один из местных навабов — Мехди Наваз Джанг — построил там загородную виллу Кохистан (Горное жилище) и этим положил начало интенсивному строительству на склонах каменных холмов. В настоящее время Банджара-Хиллз могут поспорить по красоте с известными Малабарскими холмами Бомбея. Здесь снимают квартиры почти все богатые иностранцы, останавливающиеся в Хайдарабаде.

Вилла Кохистан построена так, что она кажется неотъемлемой частью рассыпанных вокруг громадных камней. Эти камни служат ей стенами, и вход в нее напоминает лаз в пещеру. Но освещение и вентиляция в вилле очень хорошие, обстановка — изысканнейшая. В отношении удобств и комфорта Кохистан может поспорить с самыми современными жилыми зданиями.

Город Сикандарабад находится к северу от Хайдарабада. Дорога к нему идет по широкой дамбе, которая образовала озеро Хуссайнсагар.

Дорога по дамбе отлично накатана. По ней шелестят шинами автомобили и педикебы. На правом краю дамбы рядами стоят деревья. Левый край обрывом спускается к воде озера. Здесь у чугунной балюстрады есть удобные беседки, скамьи. В жаркие дни у воды сравнительно прохладно, и тысячи людей приходят сюда поглядеть на панораму Банджара-Хиллз, на каменные острова в середине озера с сидящими на них чайками и грифами, на скользящие по синей воде яхты.

Во время муссонов вода, собирающаяся в чаше озера, сбрасывается за пределы дамбы на восток, где находятся густонаселенные районы Домалгуда и Кавадигуда. Для бедняков, живущих в глинобитных домиках у края протоки, это время полно грозной опасности.

В Сикандарабаде до 1947 года расквартировывались английские войска, которые были всегда готовы подкрепить волю высокопоставленного обитателя Резиденси ударом нескольких тысяч штыков и залпами королевской артиллерии. На Стейшен-роуд (Пристанционная улица) до сих пор видны приземистые, чисто побеленные стены английского форта с широкими круглыми угловыми башнями. Сейчас это обыкновенный жилой двор, заросший высокими деревьями; там всегда безлюдно.

Сикандарабад, выросший за полтора века вокруг форта, просторен и очень чист. Несколько широких зеленых улиц прорезает его кварталы, застроенные белоснежными жилыми домами с зелеными двориками. В Сикандарабаде сосредоточены европейского типа отели, большие кинотеатры, благоустроенные рынки, крупные банки и все прочие атрибуты европейского города.

До недавнего времени Сикандарабад был царством автомобилей и тонг — одноосных крытых колясок, запряженных тощими лошадками. Хозяева тонг всеми силами старались не допустить в Сикандарабад велорикш из Старого и Нового городов. Они отлично понимали, что их лошадки не в силах будут тягаться с трехколесными тележками, которые приводятся в движение босыми ногами людей.

Но в 1959 году пришел конец «монополии» тонг на улицах Сикандарабада. Рикши появились и здесь. В день, когда велорикши вступили в Сикандарабад, хозяева тонг, запрягши своих кормильцев, проследовали по городу в скорбной процессии. Истощенные, измученные лошадки и ободранные старые коляски красноречиво говорили о бедности их хозяев.

Не меньшее сочувствие вызывают, впрочем, и велорикши — люди, выполняющие лошадиную работу. Этим трудом в Хайдарабаде кормится около двухсот тысяч человек (сами рикши и их семьи). Вцепившись в руль, рикша целыми днями с огромным напряжением крутит педали, то и дело смахивая с лица пот висящим на раме полотенцем. Рикша тратит значительную часть своего скудного заработка на еду, и все-таки это не спасает его организм от преждевременного разрушения. Обычно рикша живет до тридцати лет, не больше.

Попытки запретить этот вид транспорта наталкиваются на ожесточенное сопротивление самих рикш. Для них велосипед — единственное средство существования. В городе на бирже труда зарегистрированы десятки тысяч безработных, а сколько таких, которые не зарегистрированы нигде?

Большая, широкая улица Сардар-Патель-роуд, идущая строго с запада на восток, отделяет южную жилую часть Сикандарабада от мест, где были некогда расквартированы войска колонизаторов. Северная часть Сикандарабада — старый военный городок с просторными полигонами, плацами, солдатскими бараками и отдельными бунгало, в которых жили старшие английские офицеры. Весь этот район теперь занят хайдарабадским гарнизоном индийской армии. На здешнем обширном Пярид Граунд — смотровом плаце — губернатор штата принимает парад войск в День независимости Индии.

В северном районе Сикандарабада можно найти два непременных атрибута английского города — ипподром и Английский клуб. На ипподроме до сих пор каждую осень устраиваются скачки с тотализатором. В остальное время там сражаются в крикет одетые в белое джентльмены, старательно копирующие англичан.

Английский клуб — излюбленное место развлечений многих богачей города и иностранцев. Там можно искупаться в бассейне, поиграть в теннис. В обширных залах клуба, где некогда проводили время английские военные, стены увешаны знаками и геральдикой британских королевских частей, стоявших в городе. Там есть целая галерея портретов английских офицеров и генералов. В клубе подают английские блюда.

Члены Английского клуба, любящие путешествия, имеют одну привилегию: в любом пункте страны, где имеется филиал их клуба, с них возьмут за постой и равные услуги значительно меньше, чем с других туристов. Однако, чтобы стать членом клуба, нужно заплатить крупную сумму.

После 1947 года британский резидент навсегда покинул Хайдарабад. Словно ветром сдуло чиновников англичан, обитателей Сикандарабада. Одни уехали в Англию, другие в Австралию или Южно-Африканскую Республику, третьи поселились в Дарджилинге или Утакамунде (горные курорты Индии). Ушли пехотные, артиллерийские и кавалерийские части британской королевской армии.

Следы, оставленные в Хайдарабаде англичанами, проявляются в большом и малом: в структуре налогового аппарата, в применении неудобной английской системы мер и весов и во многом другом. Преподавание в школах и колледжах города до сих пор идет на английский манер. В Османском университете во время заседаний Ученого совета заведующие кафедрами и главы колледжей надевают длинные синие тоги, специальные шапочки и часами сидят в них в зале заседаний — как будто эти иноземные реликвии могут помочь решению университетских проблем. Система оценок тоже английская.

Как и везде в Индии, в Хайдарабаде широко распространен английский обычай устраивать так называемые гарден партиз — общественные приемы в парках и садах в вечернее время. В ходу ленчи — званые обеды и ужины, во время которых гости берут тарелки и едят стоя. При таких ленчах есть реальная возможность перекинуться парой слов почти со всеми присутствующими.

В Новом городе и Сикандарабаде масса христианских церквей разных толков. Особенно много англиканских. Их высокие колокольни лезут в небо сквозь гущи деревьев. Порой это небольшие, потемневшие от времени и дождей постройки, а иногда огромные соборы, способные вместить сотни молящихся. Сквозь узкие щели их звонниц видны колокола. В нишах над входами — непременные изображения святых, которые укоризненно смотрят на редких прихожан.

Во время христианских церковных праздников над городами плывет резкий металлический звон, и тогда чаще, чем обычно, на улице можно видеть длинные процессии девочек в одинаковых костюмчиках. Это спешат на молитву воспитанницы миссионерских школ и сиротских домов.

Девочек опекают монахини, среди которых есть англичанки, англо-индианки и андхра. На груди у монахинь медные кресты, в руках четки. Все они одеты в характерные бело-черные одеяния и… почти мужские тяжелые ботинки. Эти ботинки на ногах молодых, иногда очень красивых женщин с бледными нездоровыми лицами сильно старят их и выглядят сущим надругательством над ними.

Что заставило молодых женщин променять молодость, счастье любви и материнства на тяжелый медный крест, на затворническую жизнь в вечном сообществе распятого Христа? Почему они решились выдержать унизительную процедуру посвящения в христовы невесты, когда им приказывают плашмя, руки в стороны, ложиться лицом вниз на холодные камни перед алтарем под бормотание священника, руководящего этой постыдной церемонией? На такой шаг могут толкнуть только личная трагедия или тяжелая неустроенная жизнь.

При многих английских церквах и религиозных миссиях в Хайдарабаде есть начальные и средние школы. По установившимся традициям многие состоятельные хайдарабадцы предпочитают посылать детей именно в эти школы, а не в частные или государственные.

Школы, где главенствуют англиканские священники, являются проводниками английского влияния на умы молодых индийцев. В них учат смотреть на мир через английские очки. Именно в таких школах стараются привить индийским детям твердое убеждение в том, что все английское хорошо, а все индийское — плохо.

Как правило, неподалеку от церквей в Хайдарабаде расположены кварталы местных христиан, среди которых много англо-индийцев, то есть людей, родившихся от смешанных браков между англичанами и индийцами. Христиане держатся заметно особняком от остального населения. Они живут по английским обычаям и стараются говорить только по-английски.

Англо-индийцы в большинстве образованные люди, что позволяет им занимать более или менее высокооплачиваемые должности в конторах, банках и на железных дорогах.

После ухода англичан прослойка англо-индийцев начинает быстро рассасываться. Со временем она растворится среди коренного населения Индии.

За последние годы дела англиканской церкви — оплота английского влияния в Андхре — пошли под гору. Падает число прихожан. Английские священники и миссионеры всюду сталкиваются с более сильным и богатым конкурентом — американцами в рясах. Это типично для всей страны.

По данным индийских газет, в 1959–1960 годах в Индии было около тысячи восьмисот американских религиозных миссий.

Их работа поставлена на широкую ногу.

Приехав из Америки, молодые священники и миссионеры проходят специальные курсы местного языка (в Хайдарабаде, например, они изучают телугу). Обычно после шести-восьми месяцев учебы все они оказываются в состоянии читать проповеди на местном языке. Сдав языковый экзамен, молодой миссионер начинает свою деятельность где-нибудь в глуши страны, главная цель которой обратить как можно больше местных людей в веру, которую он представляет.

Среди американцев в рясах, подвизающихся в Андхре, больше всего католиков, баптистов и адвентистов седьмого дня. Служба в их церквах идет на телугу.

Английские прелаты более или менее терпят канадских и итальянских миссионеров, которых немало на юге Индии, но до скрежета зубовного ненавидят американцев за то, что те прямо из-под носа уводят у них паству. Англия и Америка конкурируют здесь и на религиозном поприще. Англии сегодня приходится сдавать свои позиции всюду, где она еще недавно чувствовала себя полной хозяйкой. Напору американской церкви английским прелатам противопоставить нечего, кроме их хорошо поставленных школ для местного населения — последний оплот, где они все еще довольно сильны.

Но время английских и американских миссионеров проходит. В недалеком будущем с развитием образования в Индии, с индустриализацией страны под индийским солнцем не окажется больше места для колонизаторов в рясах.

МУСУЛЬМАНЕ ХАЙДАРАБАДА

Мне пришлось не один год изучать язык урду. И когда я приехал в Хайдарабад, то, естественно, первое время благодаря знанию этого языка общался главным образом с мусульманами, говорящими на урду. С ними связаны мои первые впечатления о Хайдарабаде. Именно поэтому сначала я хочу рассказать о хайдарабадских мусульманах.

Мусульмане — представители различных этнических групп, исповедующие ислам, — составляют сорок процентов населения Хайдарабада. Ислам наложил глубокий отпечаток на весь облик города, на жизнь местного населения.

Ранним утром меня будят протяжные крики муэдзина. Я вижу его, даже не открывая глаз. Муэдзин стоит на углу белой ограды соседней мечети Типу Хана. Заткнув уши пальцами, закинув лицо вверх, он громко повторяет суры Корана, созывая верующих на утреннюю молитву. Его высокий голос разносится далеко-далеко, сливаясь с голосами других муэдзинов и криками петухов, и в окрестных домах, где живут мусульмане, зажигаются огни. Десяток-другой людей, тихо переговариваясь, идут в редеющей темноте к мечети.

В Хайдарабаде мечетей не счесть. Маленькие, потемневшие от времени и дождей, они так и мелькают в пригородах среди холмов и полей. Все мечети построены одинаково. Обычно основанием им служит невысокая каменная платформа, над ней возвышается прямоугольник, одна сторона которого открыта всем ветрам. В глубине помещения в стенах — ниши для Корана. У задней стены мамбар — приступочка. По углам над мечетью высятся два или четыре точеных минарета. Стены — в кружеве лепных деталей.

Спросишь прохожего, чья мечеть, — один пожмет плечами, а другой скажет, что ее построил сто, а то и триста лет назад такой-то хайдарабадец по случаю выздоровления сына или данного им обета.

Возле Чарминара высится второе чудо Хайдарабада — мечеть Макка масджид. Жители города полушутя, полусерьезно говорят, что если какому-нибудь мусульманину не удалось побывать в Мекке, городе пророка Мохаммеда, то он должен посетить хотя бы Макку масджид.

Во время мусульманских праздников в Макка масджид собирается очень много народу. Люди толпятся у ее громадных, обитых железом деревянных ворот, заполняют обширный, мощенный каменными плитами двор, бесконечными рядами стоят вокруг хоуза — большого бассейна. Толпы людей размещаются под высокими деревьями, что густо растут по краям двора, в левом открытом пристрое, где под красными и синими покрывалами стоят надгробия низамов Хайдарабада.

Под ногами молящихся разостланы циновки и ковры, над головами у них растянуты шамияны — матерчатые навесы, защищающие от солнца.

В глубине Макки масджид на мамбаре — каменном приступке — стоит главный имам города, и по его знаку тысячи людей падают ниц, касаясь лбами теплых камней. Голос имама слишком слаб для обширного помещения мечети и большого двора, поэтому слова его громко повторяют люди, стоящие на некотором расстоянии от мамбара.

Рассмотреть Макку масджид удобней всего утром, когда людей нет и всем двором завладевают сизые голуби. Тогда особенно хорошо заметны внушительные размеры главной мечети Декана. Ее потемневшие от непогоды стены сложены из огромных, тщательно отесанных камней. По краям карниза стоят приземистые минареты. Строитель Макки масджид, пятый по счету правитель Голконды, Мохаммед Кутб Шах мечтал поднять минареты на огромную высоту, но расчетливый Аурангзеб, которому пришлось достраивать мечеть после разгрома Голконды, решил, что и такие будут хороши. А когда войдешь внутрь мечети сквозь одну из пяти высоких арок, загороженных сетками от птиц и летучих мышей, открывается подпертый колоннами обширный зал, потолок которого увешан люстрами.

В былые времена по праздникам на дворе Макки масджид варили в больших черных котлах бирняни и раздавали нищим. Один такой котел, размером с хорошую комнату, можно по сей день видеть при гробнице святого Чишти в городе Аджмире (Раджастхан). Добираясь до краев котла по лестнице, кули сыпали в него рис, клали куски баранины и затем разводили под ним костры.

По сей день стоит на дворе Макки масджид черная каменная чаша, из которой раздавали бирияни беднякам. Рядом с чашей — большая каменная скамья, про которую говорят, что раз севший на нее непременно вернется в Хайдарабад…

По образу жизни, занятиям, обычаям и привычкам мусульманина трудно отличить от остальных хайдарабадцев, исповедующих другие религии. В толпе его можно узнать благодаря характерному головному убору — турецкой феске с кисточкой или барашковой шапке, а также по ширвани — узкому и длинному сюртуку со стоячим воротником — и широченным белым шароварам. (Впрочем, ширвани не показатель. Их носят не только мусульмане, а и хинду из касты каястхов.)

Как получилось, что почти половина населения большого города, столицы штата, сплошь населенного хинду, исповедует ислам?

Причиной появления ислама на Декане были многочисленные походы воинственных делийских султанов с целью завоевания и грабежа богатых южноиндийских государств. Впервые большие массы воинов, исповедовавших ислам, появились на Декане вместе с султанами Хильджи и Туглаком. Эти люди оседали в столицах и в крупных населенных пунктах завоеванных государств, где делами вершили наместники мусульманских правителей. Поэтому до сих пор главные районы на Декане, где исповедуется ислам, гнездами располагаются вокруг таких больших городов, как, например, Аурангабад, Биджапур, Бидар, Хайдарабад и Гулбарга.

За минувшие века пришельцы с севера полностью ассимилировались среди коренного населения Декана. Потомки их живут одной жизнью, одними интересами с индийцами, которые исповедуют хиндуизм и прочие религии, существующие в Индии. Но многие из них хорошо помнят о своих далеких предках благодаря бытующему в стране обычаю составлять так называемое шаджара — генеалогическое дерево своего рода.

Хорошо известно, что основатель династии Кутб Шахов — Кули Кутб-уль-Мульк — был родом из Туркестана. Все его окружение тоже состояло из туркестанцев. Дед Килич Хана, первого низама Хайдарабада, был бухарцем, а значит бухарцами были и все его родичи и сподвижники.

Спросишь какого-нибудь хайдарабадца, по виду мусульманина, откуда он, какого рода племени, и довольно часто слышишь ответ: «Мы из Бухары, из Самарканда, из Хивы». Это значит, что далекий-далекий предок этого человека явился на Декан из Средней Азии, быть может даже раньше первого Великого Могола Бабура, который в XV веке завоевал Северную Индию.

Один из моих индийских друзей, который совершил путешествие по советской Средней Азии, рассказывал, что в старых районах какого-то узбекского городка он с изумлением заметил, что тамошние предметы домашнего обихода очень напоминают подобные же вещи, употребляемые в старинных мохалла его родного города Бхопала. Он нашел много общего в материальной культуре узбеков и жителей Индии, которые живут друг от друга за многие тысячи километров.

Не случайно поэтому многие хайдарабадцы — мусульмане — почитают нашу Среднюю Азию как свою прародину. Сокровенная их мечта — поехать в СССР и своими глазами увидеть края, где некогда жили их прадеды.

Распространению ислама в Хайдарабаде способствовали предки хайдарабадских старожилов, которые пришли на Декан не только из Средней Азии, но также из Турции, Аравии, Ирана и других стран Востока, где ислам к тому времени успел занять господствующее положение. Религиозное рвение Кутб Шахов и низамов сделало Хайдарабад оплотом ислама, каким он являлся вплоть до самого последнего времени.

Однако еще задолго до Туглаков и Бахманидов, Кутб Шахов и низамов на Декане уже были люди, проповедовавшие идеи ислама. Звали их пирами. Традиции, связанные с ними, очень интересны.

В седой древности пиры были первыми миссионерами ислама на Декане. Одни из них были убежденными, пламенными вестниками слова пророка Мохаммеда, другие — разведчиками, за которыми иной раз являлись грабительские армии делийских султанов.

Питаясь подаянием и славя аллаха, пиры бродили по дорогам Декана, по городам и деревням. Забредши в глубь страны, иной из них навсегда селился возле какой-нибудь деревеньки. Пещера или хижина на берегу озера под раскидистым деревом становилась для него жилищем.

Мудрый пир часто становился утешителем местного люда. В самом деле — до бога высоко, до раджи далеко, а тут под боком жил человек, который день и ночь проводил в молитвах и был всегда готов помочь добрым советом и участием попавшему в беду. Люди шли к пиру, делились с ним своим горем и заботами, приносили еду.

Когда пир умирал, то оказывалось, что кое-кого из своих прихожан, большей частью неприкасаемых, он успел обратить в ислам. В деревне появлялась небольшая мусульманская община, вырастала мечеть. Через некоторое время над могилой пира его почитатели выстраивали гробницу, или, как зовут подобные сооружения в Индии, даргах.

В Хайдарабаде и его окрестностях даргахов множество. Иные из них очень старые. Например, большой даргах пира Бабы Шариф-уд-Дина, что стоит на горе недалеко от Старого города, существует около восьмисот лет. Другие даргахи представляют собой тщательно побеленную груду камней или подобие саркофага на обочине дороги или под большим деревом. Все они обнесены заборчиками, заботливо убраны. Ночью над ними мигают светильники.

До сих пор хайдарабадцы почитают древних пиров. Каких только рассказов не наслушаешься о чудесах, которые они будто бы совершали много-много веков назад! Особенно славен в Хайдарабаде пир Баба Шариф-уд-Дин.

В Хайдарабаде можно часто услышать фразу: «Мучже Баба Шариф-уд-Дин ки бари акидат хэ».

Если вместо имени Бабы Шариф-уд-Дина во фразу вставить имя любого другого пира, она означает, что сказавший особо верует в этого пира, считает его своим духовным советчиком и заступником в день Страшного суда.

Приверженность к какому-то определенному святому — явление, широко распространенное в Индии. Многие индийцы усердно посещают даргах «своего» пира в годовщины его смерти, когда празднуется урс — поминки. Особо же религиозные, главным образом старики, посещают урсы всех пиров без исключения.

Урсы особо почитаемых пиров отмечаются в Хайдарабаде пышно, при огромном стечении народа. Чуть ли не семьдесят процентов являющихся на урсы людей исповедуют хиндуизм. Они тоже верят в пиров и поклоняются им с не меньшим рвением, чем мусульмане. В дни урсов торговцы устраивают возле даргахов большие базары, на которых можно купить все — начиная от бирияни и кончая ладанками от дурного глаза, внутри которых лежат кусочки бумаги со строками из Корана.

Кончина пира отмечается, кроме того, ежемесячно в день, когда она произошла. Люди, особо уверовавшие в того или иного пира, собираются для этого в кханкахах. Кханках — это своеобразный монастырь в честь святого. В нем живет саджада — потомок пира или один из его учеников.

Мне довелось побывать во многих кханкахах Хайдарабада, но особенно запомнился один из них, в самом центре города.

Однажды мой знакомый Таир Али Хан — преподаватель немецкого языка в одном из городских колледжей — пригласил меня на такое ежемесячное собрание в честь старого хайдарабадского пира, кханках которого находится прямо под стенами Макки масджид. Имени этого пира я, к сожалению, не помню.

Мы прошли Патхаргатти, Чарминар, завернули на улицу Хуссайн-Алам. Не доходя до Макки масджид, Таир Али Хан остановился возле какой-то лавки.

— Возьмите-ка вот эту шапочку, — сказал он, протягивая мне белую с желтой вышивкой шапку, похожую на пилотку, только что купленную им у бородача лавочника. — В кханкахах не принято находиться без головных уборов.

Пока мы шли по кривой улочке, на которую падала могущественная тень Макки масджид, Таир Али Хан рассказывал:

— Саджада этого кханкаха является прямым потомком пира, который жил лет триста пятьдесят назад. Заметьте, что церемонии, которые вы сейчас увидите, — очень старинные, какие не сохранились в других кханкахах. Сюда всегда приглашаются лучшие в городе каввали — народные музыканты и певцы, знающие старинные персидские газели. А я люблю персидскую поэзию. Вы сами оцените, что это такое.

Кривая улочка закончилась тупиком. Пригибая головы, мы спустились вниз под обширный навес, подпертый колоннами, и прошли вперед туда, откуда доносились сдержанный гул голосов, пение и звуки музыки.

Центром кханкаха был небольшой зал, в котором собралось до полусотни почитателей старого пира. В большинстве это были пожилые люди, седобородые старики в традиционных мусульманских одеждах и красных фесках. Они сидели полукругом, поджав под себя ноги, и напряженно слушали пение и музыку.

Музыкантов было трое. В руках старшего из них был гармониум — небольшая переносная фисгармония, на которой играют правой рукой, а левой шевелят небольшие мехи. Слева сидел барабанщик с парой дхоляков — небольших конусообразных барабанов. Справа стоял на коленях человек, отбивающий такт хлопками ладоней. Это и были каввали — народные музыканты и певцы, без которых не обходится ни один урс или праздник.

Люди потеснились, давая мне место возле самого сад-жады — наследника старого пира. Саджада был грузен, с черной окладистой бородой. На нем была просторная коричневая хламида, громадный пестрый тюрбан, на ногах сандалии.

— Русский профессор? Из Османского университета? — спросил он по-английски.

— Да, пришел послушать каввалей.

— Милости просим! — кивнул саджада.

Наш приход на какой-то миг отвлек внимание присутствующих, но вскоре все пошло своим чередом.

Каввали — явление чисто индийское. Каввалем может стать всякий. Соберутся несколько человек музыкантов, раздобудут гармониум, дхоляк и ходят по урсам и праздникам, подрабатывая на жизнь. Каввали, которые знают персидский язык и газели больших персидских поэтов, к тому же обладающие хорошим музыкальным слухом, — желанные гости на урсах, торжественных вечерах и собраниях. Лучшие из них нередко выступают по хайдарабадскому радио, их музыка записывается на грампластинки. Многие из каввалей — настоящие артисты, пользующиеся большой известностью и всеобщим признанием.

Когда я сел возле саджады, только что игравшие музыканты, собрав инструменты, встали с коврика. Получив от саджады несколько рупий, они отошли в сторонку, слушать вместе со всеми других музыкантов, которые уже рассаживались перед аудиторией.

Старший из новой партии каввалей пробежал пальцами по клавишам гармониума, и владелец дхоляка — барабана — настроил свой инструмент, подбивая молоточком особые клинышки в деке, отчего кожа на барабане натягивается или, наоборот, ослабевает. Среди полного молчания все трое откашлялись, еще миг — и полилась песня!

Человек, игравший на гармониуме, низким голосом запел персидскую духовную газель. Двое других каввалей поддерживали его. Отбивая такт на барабане и хлопая в ладони, они высокими голосами подхватывали последние строфы куплетов.

Певцы пели с большой страстью и подъемом. Медленно раскачиваясь в такт мелодии, они в наиболее патетических местах возводили руки к небу, словно адресуясь к самому богу.

За первой газелью последовала вторая, третья, четвертая. Каввали вкладывали в пение все свое мастерство, всю душу, и это оказывало немалое действие на слушателей. Сидевший возле каввалей человек с пронзительными черными глазами и крючковатым носом — типичный араб — вдруг с воплем вскочил на ноги. Вскинув руки, задрав голову вверх, он вышел на середину круга и, сделав несколько судорожных конвульсивных движений, с тяжелым ревом рухнул к ногам саджады. Саджада обнял его, погладил по голове. Вскоре араб вернулся на свое место и снова вперил исступленный взгляд на клавиши гармониума.

Многие из присутствующих в кханкахе плакали, порывались выскочить на середину и упасть к ногам саджады. Откуда-то из-за угла, шатаясь, с плачем вышел старик и по-старчески неловко завертелся на одном месте волчком. Он был в экстазе. Правая его рука с вытянутым кверху указательным пальцем была поднята высоко над головой. Соседи, вскочив с ковриков, встали вокруг старика и, когда тот обессилел, мягко опустили его на пол, где он и растянулся в изнеможении.

Вся обстановка в кханкахе могла сбить с толку кого угодно. Общий плач, вопли, бросание к ногам саджады, катание по полу и дикие танцы пришедших в исступление людей — все это было слишком необычно и, казалось, шло против разума.

После пяти-шести часов сидения на полу у меня разломило спину. Воспользовавшись перерывом, когда менялись каввали, я ушел, поблагодарив саджаду за гостеприимство.

Снаружи кханкаха было тихо и спокойно. Подавляя все кругом, высилась громада Макки масджид. В переулочке играли дети. Обыденная обстановка успокоительно подействовала на нервы, взвинченные виденным. Я поехал домой.

— Вы ушли слишком рано! — говорил мне позже Таир Али Хан. — Под конец выступила лучшая в Хайдарабаде партия каввалей.

— Там была такая обстановка, что мне стало не по себе.

Таир Али Хан засмеялся.

— Ну что вы! Просто не привыкли. Это часть старых традиций Хайдарабада. Откровенно говоря, жаль, что они так быстро исчезают…

— Скажите, а на что живет саджада, на какие средства содержит он кханках?

— На средства людей, которые считают пира своим духовным наставником. Вы видели, как саджада давал деньги каввалям?

— Видел.

— Он платил им не из своего кармана. В окрестных мохалла живут тысячи людей, верящих в пира. Они и поддерживают саджаду. Правда, все это не то, что было раньше. В былые времена правительство низама выделяло саджадам большие джагиры. Но земли эти сейчас у них отобрали, поэтому даргахи и кханкахи мало-помалу приходят в упадок.

— А почему плакали все эти люди?

— Считается, что слезы очищают души присутствующих и пир лучше слышит их молитвы. Впрочем, вы не очень верьте этим слезам. Помните вы старика, который выскочил на середину и начал кружиться?

— И потом упал?

— Ну да. Порой люди в кханкахах в самом деле доводят себя до экстаза и танцуют словно одержимые. Это состояние называется халь. В таком состоянии, как полагают, человек бывает «ближе всего к богу». Но в слезы этого старика я не верю — от его платка сильно пахло луком. Значит, слезы прошибли его не от избытка веры.

Таир Али Хан снова засмеялся.

— А газели там пелись чудесные! — добавил он мечтательно. — В другом месте таких не услышишь.

В старину святые пиры пользовались громадным влиянием и авторитетом в народе. Они напоминают святых старцев старой России, у которых искали утешения простые люди, доведенные до отчаяния тяжкой, безотрадной жизнью.

Пиры немало потрудились в деле распространения ислама и его доктрин в Индии. Очень часто они знали несколько языков. Многие из них оставили после себя обширные сочинения на персидском, арабском языках и на ранней форме языка урду.

Из истории известно, что все властители Индии признавали пиров своими духовными наставниками. Могущественный император Аурангзеб почитал одного из пиров города Аурангабада. Правитель Майсура Типу Султан был привержен памяти пира Гесудараза Банданаваза, чей громадный даргах уже много веков высится в городе Гулбарге (штат. Майсур).

Среди пиров было немало жуликов и проходимцев. Иллюстрацией этому может служить сравнительно недавний пример.

Какой-то ловкий мошенник сделал попытку втереться в доверие к нынешнему низаму и стать его духовником. Новоявленный «пир» пустил в ход все средства, чтобы обрести славу крупного святого и привлечь внимание низама. Учтена была даже особая приверженность низама к желтому — «счастливому» для него цвету.

«Пира» заметили, приласкали. Он стал вхож во дворец низама, сделался было духовным наставником монарха. Однако его погубила небольшая на вид оплошность. На одном из урсов, где присутствовал низам, ловкач пир мастерски изображал состояние халь, чем и заслужил высшее одобрение всех присутствовавших. Но когда пришла пора кататься по полу в экстазе, пир всякий раз ловко обкатывался вокруг ярко горевшей керосиновой лампы, которая стояла на полу на высокой подставке. Заметив это, низам вывел здравое заключение, что душа пира вовсе не витает рядом с богом, а что он зорко наблюдает за лампой, чтобы не наскочить на нее и не опрокинуть на себя резервуар с керосином.

В результате новоявленный «святой» был с позором изгнан прочь с августейших очей.

Урсы занимают важное место в жизни мусульман Индии. Порой, чтобы принять участие в таком урсе, совершаются большие путешествия из одного конца страны в другую. Самый многолюдный во всей Индии урс бывает ежегодно в городе Аджмире (Раджастхан) у даргаха тамошнего пира Чишти, где собирается до полумиллиона богомольцев.

Большое значение в жизни хайдарабадцев имеют и мусульманские праздники.

Мусульманские праздники связаны с жизнью и деятельностью основателя ислама пророка Мохаммеда и его последователей. Уместно будет сказать здесь, что в противоположность мифическому пророку христианской религии Христу Мохаммед, живший в VI–VII веках в древней Аравии, — реальная личность. Благодаря трудам бесчисленных мусульманских историков каждый его шаг, почти каждое слово хорошо известны. Важнейшие его высказывания образовали свод законов, получивших название Коран-и-Шариф (Благородный Коран).

Правитель и духовный глава небольшого племени кочевников арабов Мохаммед оказался выразителем интересов феодалов, стремившихся к объединению всех племен древней Аравии, родовая община которых находилась в стадии глубочайшего разложения. Позаимствовав ряд положений и идей из религии древних евреев — соседей арабов, исходя из собственного житейского опыта, приняв кое-что из местных идолопоклоннических культов, Мохаммед создал новую религию, ислам — оболочку, в которой заключалась целая система законов политического, экономического и социального порядка.

Ислам сцементировал разлагавшуюся родовую общину арабов, которую раздирали бесконечные войны. Преемники Мохаммеда — калифы — объединили воинственных арабов и в короткий срок распространили свою власть вплоть до Испании и Индонезии.

Религиозные праздники, родившиеся в древней Аравии — родине ислама, приобрели в Индии массу чисто местных черт, но, как и во всем мусульманском мире, отмечаются согласно так называемому лунному календарю.

Если спросишь у старика мусульманина, какое нынче число, он тотчас же назовет день лунного месяца и уж потом, пошептав и прикинув на пальцах, скажет день и число по новому летосчислению.

Заглянув в настольный лунный календарь, можно узнать, где и каких пиров поминают в Хайдарабаде и во всей Индии, когда состоится ближайший большой мусульманский праздник.

О приближении такого праздника я узнавал, глядя на суетливые приготовления у соседней мечети Типу Хана. Перед праздником ее прибирают, разукрашивают флажками. Сбоку, на лужайке, в тени деревьев воздвигается шамияна — большой навес из полосатой красно-белой материи. Напротив мечети местные лавочники расставляют столы и стулья, ставят на них самовары и посуду.

Во время праздников днем и в вечернее время перед мечетью стоят велосипеды, автомобили и мотоциклы. А вокруг — под пологами шамияны, под деревьями, на оградах, окрестных камнях и лужайках — собираются тысячи людей. Усиленные микрофоном, кругом разносятся молитвы и долгие речи ораторов.

Праздников у мусульман много. Широко отмечают они день рождения пророка Мохаммеда. По этому случаю в большом зале одного из студенческих общежитий Османского университета ежегодно происходят торжественные заседания.

Обстановка на этих заседаниях весьма своеобразна. Весь зал устлан белыми простынями. Посередине стоит пюпитр с микрофоном. Сняв обувь у дверей, люди босиком идут по простыням, отыскивая свободное местечко. Окна в зале полузакрыты. В легком полумраке видны сотни неподвижно сидящих фигур, погруженных в молчаливое раздумье. Стоит торжественная тишина (праздник омрачен тем, что пророк Мохаммед родился и умер в одну и ту же дату лунного календаря).

Все присутствующие одеты в традиционные мусульманские одежды: темные ширвани, белые патлуун — шаровары. На всех непременная феска.

Ораторов набирается всякий раз до полусотни. Каждому дается минут по пяти-семи сказать о том, что он знает и думает о Мохаммеде. Иные из ораторов выступают с декламацией своих стихов в его честь.

Заканчивается заседание общим угощением: в Индии без этого не обходится ни одно общественное мероприятие.

Самым большим своим праздником мусульмане всего мира считают бакр-ид (праздник принесения в жертву козы), который они отмечают в дхул-хидджа — двенадцатом месяце лунного календаря. В этот месяц от причалов Бомбея отваливают большие пароходы с тысячами мусульман, совершающих хадж — паломничество к святым местам в Мекке и Медине.

Любопытно возникновение этого праздника.

В Библии есть известная история об искушении пророка Авраама Иеговой — богом древних евреев. Иегова как-то захотел испытать, до конца ли предан ему Авраам. И вот однажды Авраам услышал во сне божественный голос, повелевавший ему взять своего младшего сына Исаака на гору Мориах и принести его в жертву.

Авраам не колебался ни минуты. Он повел сына на гору, посадил на алтарь и занес было над ним нож, как с неба вновь раздался голос Иеговы. Иегова говорил, что теперь он полностью уверен в преданности Авраама и убивать Исаака не нужно. Вместо сына Авраам принес тогда в жертву большого черного барана.

Мусульмане переняли эту историю у древних евреев. Она стала основой для самого большого мусульманского праздника. Только Авраам стал у них Ибрагимом, основателем Мекки, а Исаак превратился в Исмаила. И, согласно трудам исламских историков, искушение Ибрагима имело место не на горе Мориах, а возле Каабы — святого камня мусульман в современной Саудовской Аравии.

Мусульмане Хайдарабада празднуют бакр-ид широко и торжественно. Во всех старинных мохалла города с самого утра царит большое оживление. Даже самые последние бедняки, весь год ходившие в старенькой одежде, надевают в этот день новые белоснежные куртки и штаны, новые шапки. Все троекратно обнимаются со словами: «Ид муба-рак!» (С праздником!)

Главная церемония в день бакр-ида состоится на ид-гахе — месте, где происходят массовые молебствия мусульман.

К юго-западу от Старого города есть большой пруд Мир-Алам. Его построил лет полтораста назад наваб Мир Алам, премьер-министр Хайдарабада, по проекту французского инженера. Плотина пруда состоит из двадцати одной каменной арки — они, словно взявшиеся за руки богатыри, грудью противостоят напору воды.

Возле пруда раскинулась обширная площадь, вымощенная каменными плитами и обнесенная высокой оградой. Это сооружение, способное вместить сотни тысяч людей, и называется ид-гахом.

Ид-гах находится довольно далеко от Старого города. От моста Пурана пул до него добрых пять километров, но в день бакр-ида вся дорога к нему бывает сплошь запружена толпами разодетого народа. Среди толп пешеходов виляют велосипедисты, медленно катят рикши с одним-двумя седоками, ползут автомобили.

…Солнечный день. Жаркое солнце пылает в небе, и раскаленное шоссе кажется покрытым струйками синей воды. Но люди не замечают жары. Все смотрят вперед туда, где среди груд камней видны ворота ид-гаха. Тысячи людей входят в них, торопливо сбрасывают обувь и спешат встать среди молящихся, которые бесконечными рядами выстроились на дворе, устланном разноцветными половиками.

Особенно много народу у задней стены ид-гаха, у мам-бара, где стоит имам. Вот он пропел молитву — и стоявшие люди полусогнулись. Еще несколько слов — и десятки тысяч людей, как один человек, упали лицом вниз. Минута — и снова все стоят прямо.

В общем молебствии на ид-гахе, которое мне довелось однажды увидеть, не принимала участия только дюжина полицейских — хинду по религии. Безразличные ко всему, они стояли в воротах, толкуя о чем-то между собой. Рядом с ними лежала на камешке полная полицейская форма: короткие брюки, зеленая рубашка, пышный тюрбан с хохлом, тяжелые ботинки с гетрами и латхи — палка. К самому концу службы из последних рядов молящихся вышел ее хозяин, рослый полицейский-мусульманин. Скинув традиционную мусульманскую одежду, он облачился в форму. Религиозный долг исполнен, можно служить дальше!

А вечером в день бакр-ида во всем городе идет веселье и угощение. Специально к празднику люди припасли коз и овец. Животных режут по-особому. Глава семьи приводит животное к двери дома, помещает головой к Мекке и перерезает ему горло, повторяя слова: «Бисмилла иллаху акбар!» Треть туши отдается родичам, треть нищим, а треть берет для себя семья. Так «велел» пророк.

С не меньшей торжественностью отмечают мусульмане и праздник ид-уль-фитр. Он приходится на конец рамадана — мусульманского поста.

Поститься в субтропиках весьма нелегко. Целый лунный месяц, с восхода до захода солнца, правоверному мусульманину нельзя ничего взять в рот. Понятно поэтому, с каким великим нетерпением ожидают стар и млад появления на небе тоненького серпа молодой нарождающейся луны, знаменующей наступление десятого лунного месяца шавваль. С появлением луны кончается пост и наступает всеобщее веселье и объедение изголодавшегося народа. Друзья приветствуют друг друга возгласами: «Чанд мубарек!» (Поздравляю тебя с луной!)

Интересно послушать рассказы стариков о том, как в старину ожидали в Хайдарабаде новолуния. Если месяц шавваль приходился на зимнее время (ведь лунный год короче обычного на одиннадцать-двенадцать дней, и начало шавваля медленно кочует от января к декабрю солнечного года), то серпик нарождающейся луны заметить было легко, но в дни муссонов, когда все небо затянуто тучами, это было целой проблемой. Чтобы не прозевать знаменательного момента, на возвышенных местах вокруг города размещали специальных наблюдателей.

Лишь тогда, когда была полная уверенность в том, что луна действительно появилась, рамадан считался оконченным. И тогда над городом гремели пушечные выстрелы, рвались ракеты, объявлявшие о начале ид-уль-фитра.

Главное торжество происходит на другой день шавваля: молитвы на ид-гахе, веселье и взаимные поздравления.

Один из мусульманских праздников называется шаб-и-барат (ночь предопределений), который состоится в четырнадцатую ночь восьмого месяца. Мохаммед будто бы сказал, что в эту ночь бог записывает, что каждому человеку предопределено сделать в течение всего последующего года. Он решает, кто должен родиться и кто должен умереть.

Религия предписывает молиться всю ночь, но сейчас об этом предписании никто не помнит. Шаб-и-барат очень веселый ночной праздник. Над мохалла рвутся ракеты фейерверков, всюду идет веселье, на улицах полно гуляющих. В каждой семье к этой ночи припасают вкусную пищу и сладости.

Бакр-ид, ид-уль-фитр и шаб-и-барат, теряя мало-помалу свой религиозный характер, становятся народными праздниками.

Есть у мусульман еще одна знаменитая декада, отмечаемая ими с большим усердием. Дни этой декады не назовешь праздником. Это мухаррам — декада скорби по убиенному имаму Хусейну.

Прежде всего небольшой экскурс в историю. Пророк Мохаммед умер в июне 632 года в возрасте шестидесяти трех лет, успев объединить основные арабские племена. Арабы — неустрашимые воины — рвались к сказочным богатствам Ирана, Сирии и других соседних стран. Мохаммед укрепил их воинский дух обещанием, что якобы все воины ислама, павшие в битвах, попадут прямо в рай, перед которым ничто все сокровища Персии. Еще при его жизни войска арабов двинулись на завоевание Сирии.

Огнем и мечом распространяли калифы — преемники пророка — новую веру и свою власть на Востоке. Но уже при третьем калифе, Османе, начались кровавые распри между двумя кланами самого сильного племени арабов кураишей: хашимитами, к которому принадлежал пророк Мохаммед, и умайядами, из которого вышел калиф Осман.

Осман назначил наместниками всех завоеванных земель людей из своего клана умайядов. Но когда он умер, четвертый калиф, Али, племянник Мохаммеда, естественно постарался изгнать отовсюду умайядов и назначить на их места хашимитов.

Началась грызня между хашимитами и умайядами. Наместник Сирии умайяд Моавия отказался подчиниться калифу Али. Он собрал армию для защиты своей власти и прав умайядов и в конечном счете захватил власть, став в 661 году калифом.

После смерти калифа Моавии вся власть перешла к его сыну Язиду. Почти все арабские города признали Язида новым калифом, за исключением Куфы и Басры в Ираке. Жители Куфы подстрекнули имама Хуссейна — сына четвертого калифа Али, погибшего в борьбе за власть, — заявить свои права на трон империи мусульман и обещали ему свою поддержку. Ведь его отец Али сам был калифом, а его мать Фатима — дочь пророка Мохаммеда!

Имам Хуссейн решил бороться за свои права. Он выступил из Мекки к Куфе, намереваясь идти на Дамаск — новую столицу калифов, однако по дороге выяснилось, что жители Куфы не поддержат его. Войско имама разбежалось. Когда он прибыл к Куфе, с ним осталось всего около восьмидесяти человек. Наместник Язида в Куфе окружил горсть сторонников имама в песках Карбалы, и на десятый день мухаррама — первого месяца лунного года (в 680 году) — имам и его люди были убиты.

Гибель горстки людей во главе с имамом Хуссейном (событие само по себе ничтожное) вот уже тринадцать веков оплакивается мусульманами всего мира. Особенно скорбят по имаму шииты, секта которых почитает потомков Мохаммеда, его дочь Фатиму и калифа Али.

Раскол мусульман всего мира на две соперничающие секты — суннитов и шиитов — произошел, как это объясняют мусульманские историки, из-за вопроса, кто должен был получить титул калифа после смерти пророка Мохаммеда. Сунниты считают, что все четыре калифа после Мохаммеда, избранные народом, законно носили этот титул. Шииты же полагают, что после Мохаммеда калифом должен был сделаться Али — его зять. Калифы Абу Бакр, Умар и Осман в глазах шиитов всего лишь узурпаторы, и они едва ли не клянут их в мечетях. (Настоящей же причиной появления суннитов и шиитов явилась острая вражда между различными группами арабских феодалов за власть над Аравией.)

Богатейшие мусульманские семьи Хайдарабада, в том числе и семья низама, принадлежат как раз к секте шиитов. Поэтому мухаррам, день плача по имаму Хуссейну — «страдальцу за веру», широко отмечается в Хайдарабаде.

В 1957, 1958 и 1959 годах, когда я жил в Хайдарабаде, мухаррам состоялся как раз в самом начале муссонных дождей.

Незадолго до прихода муссона солнце на Декане палит с особой свирепостью. Все кругом раскалено. Нечем дышать. Разморенные жарой люди лежат пластами по домам и беспрестанно пьют воду. Забившись в знойную тень, высунув языки, мучительно часто дышут собаки. На скотину жутко смотреть, так выпирают у нее ребра. Воды нет, корма нет, и несчастные животные едва таскают ноги.

И вдруг, среди этой жары, все в природе как-то странно замирает. Слышится неясный тревожный шелест в ветвях манго и кокосовых пальм. С запада на город стремительно наступает гряда свинцово-сизых туч. Она все ближе, ближе, нависает над головой. Проносится густой тяжелый вздох — словно сама мать-земля облегченно вздыхает от дуновения прохладного ветра, несущего дождевые тучи.

Новые сильные порывы. Безумно забились, закланялись взлохмаченными головами пальмы. Сразу становится сумрачно. Наступившую тишину неожиданно разрывает яростный удар грома. И в следующее же мгновение с потемневших небес на землю обрушивается ливень, все заволакивает его серая гремящая пелена. Пришел муссон!

Только отмучившись вместе с индийцами март, апрель и май, поймешь, почему они с таким ликованием встречают муссон и почему ребятишки, радостно голося, скачут под дождем по лужам. Великое облегчение приносит с собой муссон, облегчение и новую жизнь всему на земле.

Дожди идут сначала целыми днями, потом больше по утрам и вечерам, часто они идут всю ночь. Камни вокруг покрываются нежной зеленью плесени. На сожженных солнцем пустошах мгновенно появляется трава, на которую жадно набрасывается изголодавшийся скот. Прохладно, влажно, благодать! Солнцу словно стыдно, что оно так свирепствовало в мае, и оно прячется в пелену рваных облаков.

И вдруг, среди такой благодати, — мухаррам — день скорби.

Познакомить меня с мухаррамом вызвался мой сосед по мохалла Мохаммед Сарвар — студент университета.

Мохаммед высок ростом. У него слегка скуластое лицо, густые темные волосы, широко расставленные глаза. Он широк в плечах и костист. Если бы не плоская грудь, он мог бы казаться физически сильным, статным молодцом.

Мохаммед, едва-едва увернувшись от внезапного ливня, который вдруг хлынул с темного вечернего неба, вбежал на веранду, таща за собой велосипед.

— Завтра вечером мы поедем в Старый город и заглянем в несколько ашур-ханэ, — сказал он, присаживаясь к столу. — А на девятый день мухаррама состоится самое главное: мы увидим джалус и матам.

Я не знал еще, что такое ашур-ханэ, джалус и матам, но не стал ни о чем расспрашивать. А следующим вечером, оказавшись у Мадина Билдинг, мы с Мохаммедом двинулись в невероятно узкие и запутанные улочки близлежащего мохалла. То и дело начинал хлестать дождь, загоняя нас под балконы и в подворотни.

Много печальных историй можно было бы рассказать из недавнего прошлого этого района Старого города. Ночами у фонарей здесь поджидали клиентов далали — сводники — и вели их на вторые этажи окрестных угрюмых зданий к несчастным отверженным таваиф — проституткам. Кто знает, сколько их тут покончило с собой, не сумев вырваться из жадных лап содержателей притонов, сколько их погибло от болезней. Ужасное ремесло сейчас запрещено, но питаемое бедностью, оно продолжает тлеть по закоулкам города.

— Сегодня седьмой день мухаррама, — рассказывал по дороге Мохаммед. — Все это время люди собираются по вечерам в разных ашур-ханэ, чтобы помянуть имама Хуссейна. Видите вон те огни? — указал он рукой в сторону. — Идемте посмотрим, что там делается.

На краю улицы, возле полуразвалившегося старого здания перед несколькими ямами густо стоял народ. В ямах полыхали костры. Взяв в руки палки, люди фехтовали над огнем, выкрикивая:

— Хуссейн! Благородный Хуссейн!

Чуть в стороне, тускло освещенная пламенем костров, стояла на помосте легкая постройка из бамбука и цветной бумаги — разукрашенное золотой и серебряной мишурой подобие здания с маковками из серебра. Под этим сооружением были видны четыре поручня. Видимо, его можно было нести.

— Тазия, — объяснил Мохаммед. — Ее построили жители этого мохалла. Недешево стоит: целых двести рупий! Тазия — копия надгробия на могиле Хуссейна в Карбале. Золотой тюрбан, меч, щит и лук со стрелами — имитацию тех предметов, которые имам Хуссейн незадолго до гибели имел при себе, держат сейчас в ашур-ханэ. Снаружи слишком сыро.

— А зачем все это?

— Как зачем? Люди изо дня в день имитируют трагические события, происходившие в Карбале. Там шла война, и вон видите — люди делают вид, что дерутся на мечах. Тазия на девятый день мухаррама обойдет весь город, а на десятый день ее принесут к Муси и бросят в воду. Таким образом, верующие символически утоляют жажду имама Хуссейна и его сподвижников, от которой они страдали перед смертью. Тогда же состоится и матам — всеобщее стенание и вопли по убитому Хуссейну. Все это мы увидим через два дня. А сейчас пойдемте к ашур-ханэ.

Ашур-ханэ оказалась совсем рядом. Это было обширное, ярко освещенное электричеством открытое помещение, входом в которое служили три или четыре арки. Путь к ашур-ханэ шел через древние скрипучие деревянные ворота с цепями, которыми их закладывают на ночь, через тесный двор, битком набитый народом. Посредине двора виднелся хауз — доверху налитый водой бассейн с высокими цементными стенками, возле которого играли ребятишки.

Хлынувший дождь заставил нас искать убежища под крышей ашур-ханэ. Было мокро под ногами. Люди стояли, тесно прижавшись друг к другу, толковали между собой, поглядывая на то, что происходило в глубине помещения. А там, на фоне стены, декорированной черной тканью, несколько человек колдовали над непонятными вещами. Виднелась огромная, вырезанная из дерева человеческая рука. На длинных шестах, опутанных разноцветными тряпками, высились блестящие медные пластины в виде сердец, сплошь исписанные арабскими письменами. Все было окутано мишурой, лоскутками и блестками. Видимо, шли последние приготовления: работавшие явно торопились и то и дело посматривали на часы.

Мохаммед пояснил назначение всех этих предметов, прислоненных к стене.

— Рука — это символ пяти членов семьи пророка Мохаммеда: сам Мохаммед, его дочь Фатима, четвертый калиф Али и его дети — Хасан и Хуссейн. А эти железные пластины — древние штандарты, или знамена, с которыми раньше ходили в бой. Их называют аламами. Для их хранения и предназначены ашур-ханэ. Дождь портит все дело, иначе поэты читали бы сейчас здесь свои марсии — элегические поэмы — в честь Хуссейна, пелись бы песни, а народ бил бы себя в грудь с криками: «Али! Али! Хуссейн! Хуссейн! Пусть будет проклят калиф Язид, виновный в смерти Хуссейна!»

Когда дождь кончился, мы обошли еще несколько ближних ашур-ханэ. Там происходило то же самое.

— Вы знаете, некоторые из хайдарабадских ашур-ханэ очень древние строения, — заметил Мохаммед. — В двух или трех из них хранятся, вправленные в аламы камни громадной ценности. Низам считает эти камни своей собственностью и в дни мухаррама непременно проверяет, целы ли они. А теперь поедемте к Бадшахи (царской) ашур-ханэ.

Мы снова оказались на улице Патхаргатти возле Мадина Билдинг. Войдя во двор напротив, мы увидели Бадшахи ашур-ханэ — залитый светом открытый павильон со множеством деревянных колонн, подпиравших высокий потолок. Стены его были украшены персидской керамикой дивной красоты. Преобладал синий цвет. По стенам и карнизам павильона были начертаны изречения из Корана — тоже средствами керамики. С потолка свисали люстры.

На фоне стен, задрапированных черной и красной материей, сверкали золотые пластины аламов, среди них выделялся огромными размерами центральный, принадлежавший Мохаммеду Кули Кутб Шаху, который построил эту ашур-ханэ. По каменным полам, устланным белыми простынями, ходили босые дети, зажигавшие ароматные палочки агрбатти.

Была уже глубокая ночь, когда вдруг люди повалили со двора ашур-ханэ на улицу в темень, неся над головами хвостатые знамена, аламы, и символические ладони. Дождь не пугал их. Это был джалус — траурная процессия в честь имама Хуссейна и его родни.

На девятый день мухаррама, в кульминационный его момент, громадные толпы народу собрались на берегу Муси, вздувшейся от муссонных дождей. Накрапывало. Над толпой чернело множество зонтов. Кругом толпились шииты в их характерных черных ширвани и черных шапках. Все чего-то ожидали.

Вдруг в толпе произошло движение. Все стали смотреть вдоль набережной. Издалека, приближаясь, плыло над морем человеческих голов несколько аламов, затем показалась тазия. За ними медленно двигался гигантский слон с большим розовым пятном на щеке, на спине у которого сидело человек десять. Животное то и дело останавливалось у дверей домов. Хозяева предлагали ему какие-то корзины, и слон хоботом отдавал их людям, сидевшим у него на спине. А те бросали сверху кусочки цветной бумаги, которые жадно расхватывались толпой.

Слон прошел, и почти вслед за ним из густой толпы появилась группа человек в триста. Они шли почти как военный отряд. Когда они подошли поближе, то стало видно, что их рубашки окровавлены и изорваны на груди. С интервалом в минуту они вдруг дружно вскидывали над головами руки и сверху вниз били себя в грудь кулаками. Это были наиболее ревностные шииты, отмечавшие таким образом гибель имама Хуссейна.

Лица шиитов были хмурые и равнодушные. Никто из них не говорил ни слова. Проходя мимо, все они снова, будто по команде, взметнули руки вверх и начали бить себя в грудь кулаками, и на миг меня обдало теплом массы разгоряченных человеческих тел. Это и был матам.

Шииты прошли, и вскоре набережная опустела.

Но и на этом не заканчивается оплакивание имама Хуссейна. На десятый, двадцатый и сороковой день мусульмане еще и еще раз вспоминают древнюю трагедию в песках Карбалы.

На десятый или двадцатый день после шествия шиитов по набережной Муси мне пришлось быть очевидцем последнего «акта» мухаррама.

Долго проблуждав по темным улицам Нового города, я оказался в конце концов в районе Муршидабада и из темноты вышел вдруг на шумный и пестрый базар, полный народа. Обширная площадь была заполнена прилавками. Продавались сладости, игрушки. На кострах шипели чаны, от которых неслись аппетитные запахи. На прилавках призывно горели яркие лампочки и фонари. Большие южные звезды, не мигая, удивленно смотрели с чернильно-темного неба на этот базар, шумевший в столь неурочное время.

Посередине площади, вокруг большой груды дров и всякого горючего хлама, густо толпился народ. Сотни полицейских едва сдерживали напор многолюдной шумливой толпы, где всяк стремился оказаться поближе к загадочной груде.

Меня совсем затолкали. На крышу соседнего дома по длинным бамбуковым лестницам лезли шииты, и я увязался за ними. Хозяин дома не дремал. Он собрал со всех зрителей по полрупии и, ворча, прогнал «зайцев», желавших посидеть на крыше даром.

А внизу уже запалили костер, который долго полыхал огромными огненными языками без дыма и копоти. Когда груда осела, уголья стали разгребать по площади. Для этого служили грабли с длиннейшими рукоятками. Люди, выполнявшие эту работу, закрывались от жара и искр рукавами рубах.

— Смотрите, сейчас начнется самое главное! — сказал мне кто-то из соседей по крыше.

Возле огненной груды, под знаменами, которые колыхались у самого ее края, началось сильное движение. Послышались громкие ликующие возгласы, песни, загрохотали барабаны. И вдруг прямо по огненному ковру, по раскаленным углям, раскинув руки и часто часто семеня босыми ногами, пробежал толстяк иранец. За ним, вздымая огненные искры, проковылял старик, затем еще множество людей. Все они тоже были босыми.

На крыше вместе с другими сидел пожилой низкорослый человек с черной как смоль бородкой. У него было темное лицо, сверкающие глаза. Он выделялся широкой черной хламидой, уверенными жестами и властной речью. Оказалось, что это был мазхаби пешва — духовный глава шиитов Хайдарабада. Он и объяснил мне смысл происходившего внизу: имам Хуссейн незримо присутствует возле костра. Все истинно верующие могут без страха пройти босиком по кострищу — имам не даст никому обжечься. И, конечно, подчеркнул он, большинство бегавших по горячим угольям были шииты!

Процедура длилась долго, пока кострище не подернулось сизым пеплом. Народ стал понемногу расходиться.

Мы слезли с крыши.

— Странно все-таки, что никто не обжегся, — вслух рассуждал на обратном пути знакомый мне студент Османского университета. — Наверное, и в самом деле тут замешана сверхъестественная сила!

— Всегда ли это сходит благополучно? — спросил я.

— Нет, не всегда. У нас в Налгонде в такой же вот огонь сунулся какой-то пьяный. Так он буквально изжарился на угольях. Спасти его не удалось. А вы бы побежали?

— Нет, не побежал бы! — честно сознался я. — Мне бы это даром не обошлось. У здешних людей ступни ног тверды как камень, а я почти не хожу босиком.

— Словом, вы не находите во всем этом ничего сверхъестественного?

— Честно говоря, не нахожу.

Студент недоверчиво покачал головой и всю дорогу упорно о чем-то думал.

От хайдарабадских мусульман мне не раз приходилось слышать жалобы на упадок веры. Эту жалобу я услышал и от Тамкина Казми — историка и ревнителя старины, который регулярно публикует в «Сиясат» — местной газете на языке урду — интереснейшие статьи о прошлом Хайдарабада.

Отправившись как-то в гости к Тамкину Казми, я с трудом разыскал его домик в старинном мохалла, возникшем в Старом городе еще при Кутб Шахах. Комната у него была совсем крошечная, с оконцем на уровне пола — так строили в старину дома хайдарабадцы.

Историку было за шестьдесят. Скрестив ноги калачиком, он сидел на низенькой тахте и, прихлебывая чай из блюдечка, долго со знанием дела и любовью рассказывал о прошлом города, а потом, выйдя на улицу, показал мне старинный индийский Колизей на окраине мохалла: обширную низину, обнесенную высокой каменной стеной с полуразрушенной беседкой на краю.

— Отсюда основатель Хайдарабада Мохаммед Кули Кутб Шах любил смотреть бои слонов, — указал он рукой на павильон. — Слонов поили особым опьяняющим напитком, и они дрались насмерть. Посмотреть на их битвы здесь собиралось иной раз по нескольку тысяч человек.

Слушая мой рассказ о виденном в дни мухаррама, Тамкин Казми горько усмехнулся:

— Побывали бы вы тут каких-нибудь полтора десятка лет назад, и вы бы увидели, что такое настоящий мухаррам! Тогда по городу нельзя было ни пройти ни проехать. А вы говорите — удивились! Здешние мухаррамы никогда уже не будут в прежнем размахе и славе.

— Почему?

— Времена пошли другие. Низам и навабы не желают тратить денег на мухаррам — у них не прежние доходы. Отсюда нет былой пышности. А самое главное: среди мусульман стало много неверующих. Рушится вера, рушится на глазах!

Тамкин Казми говорил правду. Ортодоксов среди сегодняшних индийских мусульман не больше тридцати процентов. Все остальные либо вовсе отошли от религии, либо выполняют религиозные ритуалы лишь затем, чтобы избежать неприятностей в семьях, где главенствуют старики.

Как ни покажется это странным, но главными ревнителями и поддержателями ислама, бесчисленных, порой диких предрассудков, старинного уклада жизни в семьях и многого такого, что давным-давно отжило свой век, являются женщины мусульманки, на которых тяжелее всего давит бремя религии. В большинстве своем матери мусульманских семейств и сейчас еще живут в женской половине дома, совершенно отрезанные от мира. Там, за пардой, молодые девушки начинают жизнь так же, как начинали ее их матери и бабушки. А женщины оказывают сильное влияние на семью.

Бывая в гостях у хайдарабадцев мусульман, я очень часто не видел в домах женщин, кроме девочек до десяти лет. В мужской половине шел обед, велись разговоры, а сбоку, за занавеской, слышался шепот, негромкий смех. Иногда занавески чуть-чуть отодвигались, и оттуда выглядывал искрящийся любопытством, черный как уголек глаз. За ширмой сидели женщины — жены присутствующих гостей.

Мне приходилось иногда встречаться с обитательницами женских половин. Вот одна из них.

В литературных кругах Хайдарабада довольно известно имя молодой писательницы Джилани Бану, которая недавно опубликовала интересный сборник рассказов из жизни индийских женщин. Сборник получил широкую известность в Индии и Пакистане. Писатель Кришан Чандр, глава прогрессивного направления в литературе урду, прочит Джилани Бану большую будущность и считает ее продолжательницей своего дела. Рассказы молодой писательницы полны жизни и острых наблюдений. Они написаны на так называемом женском диалекте языка урду, и читать их довольно трудно.

Когда я приехал к Джилани Бану по приглашению ее брата, навстречу из внутренних покоев вышла девушка лет двадцати пяти в традиционных мусульманских шароварах, пестрой блузе и легкой шали. У нее было белое, окрашенное легким румянцем лицо, широкие темные брови, длинная коса и красивые точеные руки.

Оказалось, Джилани Бану соблюдает обычай парды. Однако не в пример другим мусульманкам она ничуть не смущаясь смотрела прямо в глаза, разговаривала смело и независимо, держалась с большим достоинством.

— Как же вы собираете материал? — спросил я. — Из ваших рассказов видно, что вы хорошо знаете людей и предмет, о котором пишите, и в то же время — парда!..

— Мне удается иногда бывать в деревнях, — ответила она. — Там я разговариваю с людьми и черпаю материал для рассказов. Трудно, конечно, но что поделаешь? Я соблюдаю парду не по собственному желанию, а из уважения к матери и старшим сестрам.

— И так на всю жизнь?

— Нет, вовсе нет! — живо ответила она. — Вскоре я выхожу замуж и тотчас же покончу с пардой. Мой будущий муж — человек новых идей, и он против парды. Но пока я во власти традиций.

Никогда не забыть мне визита к Мохаммеду Сарвару — моему бессменному гиду по Хайдарабаду. Буквально за несколько часов до нашего окончательного отъезда из Хайдарабада он попросил меня и мою жену зайти к нему.

Откровенно говоря, я удивился приглашению Мохаммеда. Сам он часто бывал у меня. Вместе мы много странствовали по городу. Не раз подъезжал к воротам Мохаммеда и я, но всякий раз, выходя со двора, он плотно закрывал за собой калитку. Если же я стучался в его отсутствие, то в доме замирал разговор и воцарялось молчание. Я знал, что Мохаммед живет вместе с братом и матерью и что мать у него очень религиозная.

— Моя мата-джи проводит все время в чтении Корана, — как-то сказал он мне. — Она строго соблюдает парду.

— Сидит дома?

— Да, целыми днями, месяцами и годами. Весь ее мир в четырех стенах. Только изредка она выбирается к родственникам. Недавно я возил ее смотреть кинокартину «Десять заповедей»: нанял рикшу с крытым фургончиком. Поехали с ней на последний сеанс. Все это очень сложно! — Мохаммед вдруг несколько замялся. — И я прошу прощения, профессор сахиб, что не приглашаю вас к себе. Не могу! Когда вы стучитесь в мое отсутствие, а вы стучитесь так, как не стучатся у нас в Индии, она насмерть пугается и прячется в заднюю комнату. Что я могу поделать с ней?

Явившись на этот раз с приглашением, он сказал со вздохом:

— Если бы вы знали, как долго я убеждал ее принять вас в нашем доме. Целый год! Сначала это было решительное нет, но вот сейчас она сказала наконец да. Пойдемте, обязательно пойдемте ко мне!

Мохаммед жил через дорогу у талао — старинного глубокого колодца. То, что я пошел в гости не один, а с женой, весьма облегчило и упростило этот первый и последний визит в дом Мохаммеда Сарвара.

Матери Мохаммеда было всего лет сорок пять, но ее очень старило тяжелое коричневое платье, темная старушечья орна — накидка. От вечного сидения взаперти лицо у нее было бледное, но глаза прекрасные — живые и полные любопытства.

Мать Мохаммеда встретила нас очень хорошо, хотя было видно, что она делает большие усилия, чтобы держаться просто и естественно. Как и полагается при встрече со старшей, моя жена, поклонясь, хотела коснуться рукой ее ног, но та не позволила этого сделать. То, что мы отнеслись к ней с должным уважением, и то, что разговор шел на ее родном языке, сразу же успокоило бедную женщину. Она приняла участие в общем разговоре и вела себя как щедрая, хлебосольная хозяйка.

Я успел бегло осмотреть мирок, в котором идут годы матери Мохаммеда: небольшой дворик, две комнаты, черный от сажи очаг, водопроводный кран и полдюжины старых темных кастрюль и котелков. Во дворе стояла хижина, покрытая темными пальмовыми листьями. В летнюю пору жить в доме под шиферной крышей — настоящая пытка, и вся семья Мохаммеда переселяется в эту хижину. Все скромное имущество семьи было сложено в уголке комнаты. Одежда была развешана по стенам.

Мы ушли из дома Мохаммеда, оставив там нового друга в лице его матери. И мне искренне жаль, что нам не удалось отплатить взаимным гостеприимством женщине, которая сумела сломить себя и, позабыв на время старые условности и железные правила религии, пригласила в свой дом чужеземцев. Что ж, остается надеяться, что придет все-таки время, когда мать Мохаммеда выйдет из своего тесного мирка и увидит, как велик и прекрасен настоящий мир.

Пожилые мусульмане, даже те, которые получили образование в Европе или Америке, в большинстве своем твердо придерживаются религиозных традиций. И очень часто видные ученые, пользующиеся передовыми методами в своих научных работах, оказываются глубоко религиозными людьми. Таковы многие профессора мусульмане Османского университета, с большинством которых меня связывали хорошие дружеские отношения.

У многих старых ученых Хайдарабада, мусульман по религии, глубокая религиозность уживается с ясным пониманием того, что мусульманская община сильно отстала от прогресса, пропитана духом средневековья. Многие из них полны восхищения перед достижениями народов Советского Союза и научными подвигами советских ученых.

Ислам еще довольно крепок в Хайдарабаде. В дни религиозных праздников мечети и ид-гахи города, как и во всей Индии, до сих пор бывают полны народа. Победное шествие науки и просвещения по земле бывшего княжества началось совсем недавно, всего полтора десятка лет назад, когда Хайдарабад — до этого крепость ислама — стал крупным центром образования на Декане. Но и этого короткого времени оказалось достаточным для того, чтобы феодализм с его невежеством и ислам — эта идейная опора всего отжившего и реакционного — оказались вынужденными сильно потесниться под напором нового. Будущее, конечно, за новым, хотя пройдет не одно десятилетие, когда оно восторжествует окончательно.

ВОКРУГ СВЕТИЛЬНИКА

Хайдарабад — настоящий рай для исследователей культуры и языка народа андхра, да и не только андхра. В городе и его окрестностях живет много маратхов, каннара, тамилов, курсов и банджара. В Хайдарабаде проживает также довольно многочисленная община сикхов. Все они говорят на разных языках. Но есть в Хайдарабаде еще один язык, который знают почти все. Это урду. После телугу урду самый популярный язык в городе. Пожалуй, только Дели, Мирутх, Лакхнау и еще несколько старых городов Индии с окружающими их районами могут поспорить с Хайдарабадом по распространению и популярности этого языка. До самого последнего времени урду был государственным языком княжества. На нем преподавали в Османском университете и во всех здешних школах и колледжах.

Что же это за язык?

Урду появился сравнительно недавно. Он — результат синтеза языков, на которых говорили коренные жители Северной Индии и иноземные завоеватели.

Воины из Ирана, Аравии и Средней Азии, проникшие в Индию вместе со своими повелителями, говорили в основном на сильно арабизированном персидском языке. На многолюдных индийских базарах они торговались с местными купцами и крестьянами.

Средством общения между разнородными массами людей постепенно стал особый общий язык. Основой для нового языка послужила грамматическая система западного хинди, непосредственно происходящего из саурасенского пракрита, в которую важной составной частью вошло множество элементов персидского и арабского языков.

Новый язык, дитя базаров, в разные времена называли по-разному. Лет полтораста назад он назывался рекхта, то есть смешанный язык. Англичане присвоили ему название хиндустани, то есть язык, на котором говорят во всем Хиндустане — Индии. В старину его часто называли еще и хинди, то есть язык населения Хинда — Индии. У нового языка имелось еще одно очень популярное название — урду, то есть язык базаров и военных лагерей, представлявших собой настоящие вавилонские столпотворения.

На этом «сборном» языке говорили и говорят поныне десятки миллионов жителей Индии. В силу исторических причин издавна сложилась традиция, что те из индийцев северян, предки которых явились извне и которые жили большими компактными массами, часто и охотно использовали персидские слова и применяли персидский алфавит, слегка переделав его применительно к новому языку, а потомки коренных жителей также часто и охотно использовали слова из старого западного хинди и санскрита и применяли алфавит деванагри. Персианизированный новый язык получил название урду, а санскритизированный — хинди.

Развилось парадоксальное явление — язык был один, а графически его выражали двумя разными способами. Эта особенность развития народного языка Северной Индии была в последнее время использована ортодоксами из числа мусульман и хиндуистов для подчеркивания различий между этими большими религиозными группами.

Реакционно настроенные мусульмане считают, что «их языком» является урду, поскольку в нем много слов, заимствованных из арабского языка, на котором говорил пророк Мохаммед и на котором написан Коран. Ортодоксы хиндуисты в свою очередь объявляют «своим языком» хинди. Ведь хинди пользуется видоизмененным шрифтом санскрита, на котором изложены догмы их религии.

Искусственность разделения одного и того же языка доказывается, между прочим, тем, что на урду пишут многие писатели, не являющиеся мусульманами. Достаточно назвать крупнейшего современного писателя урду Кришана Чандра, предки которого исповедовали хиндуизм. И, наоборот, известно немало поэтов и писателей мусульман, которые предпочитали писать на хинди.

После разделения Индии на два независимых государства стала особенно заметна тенденция еще больше персианизировать урду и санскритизировать хинди, что привело к абсурду: широкие народные массы перестали понимать санскритизированный хинди делийского радио и крайне персианизированные газеты и книги на урду, издаваемые в Пакистане.

В настоящее время, когда религиозные страсти улеглись, наступает новая фаза: все чаще издаются книги, печатаемые одновременно как на урду, так и на хинди, в которых использованы почти одни и те же слова. Первые рассчитаны на знающих алфавит урду, а вторые — на знающих деванагри. И, очевидно, придет время, когда язык, родившийся на базарах Северной Индии, снова получит свое самое точное название — хиндустани, а термины урду и хинди окажутся историческими понятиями. Именно к этому и идет сейчас дело.

Первым, кто начертал стихотворные строки на урду (так мы будем называть в дальнейшем народный язык Северной Индии), был известный делийский поэт Эмир Хусроу, который жил в XIII–XIV веках.

В средние века урду получил широкое распространение и на Декане. Занесли его туда воины северяне, пришедшие на Декан вместе с делийским падишахом Туглаком. Под названием дакхни (южный язык) урду был весьма популярен в Биджапуре и Голконде.

В то время как в Дели при дворе Великих Моголов процветали персидский язык и персидская поэзия, в Биджапуре и Голконде пышно развилась традиция стихотворчества на языке дакхни.

Способствуя процветанию языка дакхни, правители Биджапура и Голконды стремились с его помощью привлечь к себе широкие массы своих подданных для более успешной борьбы с агрессивными Моголами.

После гибели Голконды (Биджапур был разгромлен Аурангзебом несколько раньше) центром языка дакхни и поэзии на нем стал город Аурангабад. Там они достигли высшего развития в трудах большого поэта Вали Аурангабади (1668–1744). Вали долгое время считался первым большим поэтом урду, так как он первым в Индии оставил после себя диван — объемистый сборник стихов в различных канонических жанрах, заимствованных у персов.

Будучи уже знаменитым поэтом, Вали ездил в Дели. Он сумел заинтересовать тамошних поэтов, писавших на персидском, своим опытом сочинения стихов на дакхни. Очарованные красотой стихов Вали, делийские поэты последовали его примеру. Поначалу они даже считали дакхни стандартным языком для своего стихотворчества, но позже, чувствуя, что урду Дели успел уже значительно отойти в своем развитии от дакхни, начали творить на своем северном диалекте.

Последние несколько веков дакхни и северный урду — две ветви одного языка — развивались своими путями. На севере урду постепенно вытеснил персидский и стал языком двора и поэтов. В разные времена на нем творили такие большие мастера художественного слова, как поэты Мир Таки Мир, Сауда, Назир Акбарабади, Галиб и Икбаль. (Эти знаменитые поэты, к сожалению, пока мало известны за пределами Индии.) С разгромом империи Моголов, и в особенности после восстания 1857 года (известного под именем сипайского восстания), поэты урду, оставшиеся не у дел, во множестве устремились в Хайдарабад ко двору низама. С их приходом северный урду занял в Хайдарабаде первенствующее положение, сильно потеснив дакхни.

В своем развитии дакхни далеко отстал от стандартного урду. Сдавая свои позиции, он постепенно сделался языком простонародья. Его называют сейчас «деревенским языком». В Хайдарабаде дакхни понимают все, но относятся к нему с усмешкой, ибо дакхни грубоват и примитивен по сравнению с развитым и красивым урду. Но дакхни не умер. В Хайдарабаде, Гулбарге, Бидаре и других окрестных городах и поселках на нем и по сей день говорят многие тысячи людей. На нем пишут стихи народные крестьянские поэты и читают их под аплодисменты аудитории.

Главными хранителями старины в Хайдарабаде являются старики. Они бережно лелеют в памяти «дела давно минувших дней» и любезные их сердцам воспоминания о том, как и чем жил народ в многолюдных мохалла старинных индийских городов.

В Хайдарабаде я встретился однажды с одним таким стариком, которого можно было бы с полным правом назвать осколком Индии восемнадцатого или девятнадцатого столетия. Зовут этого человека Ага Хайдар Хасан или просто Ага сахиб.

Агу сахиба в Хайдарабаде знают решительно все. Он ревностный хранитель старины. Принадлежа всецело эпохе, в которую был построен Тадж Махал и жил и творил великий поэт Галиб, он словно живет в башне из слоновой кости, бережно храня воспоминания о своеобразной и очень интересной культуре старого Дели. Им собраны удивительные коллекции редчайших рукописных книг на урду, образцы старинной утвари, старые картины и множество таких вещей, каких не найдешь ни в одном музее мира.

Однако Ага сахиб известен в городе главным образом тем, что он говорит на бегамати забан — наиболее развитой форме урду, бытовавшей некогда в старом Дели.

Чтобы легче было понять суть дела, я хочу отвлечься немного от своего повествования.

Один мой индийский друг рассказывал, что как-то в Бомбее знакомый ему англичанин-журналист долго говорил по телефону с одним из своих соотечественников. Когда же он положил трубку, на его лице было разлито смешанное чувство радости и зависти.

— Я сейчас разговаривал с человеком, говорящим на квинз инглиш (королевском английском)! — воскликнул он.

Журналист — очень эрудированный и культурный человек — говорил на хорошем английском, и его восклицание вызвало удивление моего друга.

— Разве вы сами не смогли бы говорить на квинз инглиш? — спросил он.

Англичанин отрицательно затряс головой.

— Нет, как ни старайся, все равно это будет имитация, пусть даже искусная. Для того чтобы говорить на квинз инглиш, нужно родиться и вырасти именно в тех районах Англии, где он в ходу. Мне в этом отношении не повезло.

В Англии квинз инглиш считается наиболее красивой формой английского языка. По аналогии с этим урду-э-муал-ла или кила-э-муалла представляет собой красивую, хорошо отполированную и богатую образными выражениями форму языка урду, которая бытовала во времена Моголов в Лал Кила (Красном форте) в Дели. А бегамати забан — это не менее красивая и развитая форма урду, на котором говорили бегам, обитательницы падишахских гаремов в Лал Кила — женщины из богатых и культурных семей Индии, зачастую и сами талантливые, богато одаренные.

Все-таки бывают чудеса на белом свете! Давным-давно стала музеем Лал Кила. Старинные мохалла Дели оказались совсем оттесненными на задний план помпезными постройками английских вице-королей в Новом Дели. Люди из других штатов, хлынувшие в столицу, значительно снизили общие стандарты старого делийского урду. А тут в Хайдарабаде живет человек, говорящий на бегамати забан!

Я со своим спутником Мохаммедом направился сначала в глубь Банджара-Хиллз, а потом по неровной дороге мы спустились в неприметную низинку, заросшую старыми корявыми деревьями. Там у самого края большого гранитного валуна приютилось небольшое красное бунгало Аги сахиба.

Откуда-то сбоку из пристройки появился бородатый старик. У него были серые сильно выцветшие глаза, крупные руки с набухшими венами. Я обратил внимание на его старинный костюм: длинную пеструю рубашку, шитый золотом жилет и шаровары. На голове сидела характерная шапка, каких в Индии не носят уже добрую сотню лет и которая чем-то напоминает богато расшитый поварской колпак. Старик приветствовал меня легким поклоном с семикратным прикосновением пальцев правой руки ко лбу. Это и был Ага Хайдар Хасан.

Ага сахиб, начав разговор на английском, радушно пригласил нас к себе, и через минуту мы оказались в небольшой и чистой приемной комнате, заставленной старинной утварью. Мы сидели на тахте перед «столом» — плоским медным котлом с крышкой, в котором можно было заварить кашу человек на двести. Сбоку на тумбочке стоял кальян с длинной трубкой. Табак зажигался сверху, в особой чашечке, и дым шел через воду и трубку ко рту курильщика. На стенах висели голубые блюда, на которых некогда «едали» Кутб Шахи.

Пока я рассматривал старинные картины на стенах приемной, Ага сахиб расспрашивал Мохаммеда: что за человек? Откуда? (Мы явились с визитом, не известив заранее.)

— Он знает урду, Ага сахиб! — сказал Мохаммед. — Русский, из Москвы.

И в дальнейшем разговор с Ага Хайдар Хасаном шел на урду.

К моменту приезда в Индию я был знаком с урду уже более десяти лет. В Хайдарабаде мне приходилось говорить на урду постоянно, но никогда не знал я его таким красивым, элегантным и гибким, каким он был в устах Аги сахиба. Бегамати забан отличали какое-то внутреннее благородство и большая простота. Слушать его было одно наслаждение.

И почти все время, пока шла наша беседа, долгая и обстоятельная, меня не покидало ощущение, что мы говорим по-русски. По своему общему звучанию бегамати забан оказался очень близким к русскому. В нем не было ни одного гортанного звука, характерного для персидского или арабского языков.

Так, в устах Аги сахиба ожил для меня язык старого Дели.

Мы обменивались впечатлениями о «Лампе Аладина», которую только вчера показывал хайдарабадцам приехавший сюда Сергей Образцов. Ага сахиб был в восторге.

— Чудесно, бесподобно! — с улыбкой говорил он, вспоминая знаменитое место, где кривоносый султан спрашивает мудреца: «Можно ли вылить воду из пустого сосуда?» — Все правильно. Наверное, у них есть консультант с востока. И звери как настоящие.

— А было ли в Индии что-нибудь подобное кукольному театру?

— Да было, и совсем недавно. Еще лет двадцать назад в Хайдарабаде были целые семьи, промышлявшие показом коротеньких импровизированных спектаклей. У них тоже были куклы: фигурки, вырезанные из плотной бумаги. В комнате ставили что-то вроде большого абажура с лампой посередине. Куклы размещались по краям абажура, и на стенах появлялись движущиеся тени. Раньше в Хайдарабаде очень любили смотреть такие представления, хотя, конечно, это далеко не то, что мне пришлось увидеть вчера.

— А сейчас где эти кукольники?

Ага сахиб пожал плечами:

— Все они давно забросили свое ремесло. Сейчас всюду кино, книги. Где им тягаться, беднягам! Правда, многие виды искусства были неплохо развиты и в прежние времена. Возьмите хотя бы живопись…

И Ага сахиб показал нам длинную галерею портретов поэтов и государственных деятелей периода Кутб Шахов и ранних низамов, старинные миниатюры. Их то и дело просят у него на разные исторические выставки.

— Вот посмотрите, — сказал Ага Хайдар Хасан, протягивая мне изящно переплетенную рукописную книжицу. — Редкая штучка!

Это была одна из первых копий книги поэта XVIII века Мир-Хасана «Сэхр-уль-Баян». «Сэхр-уль-Баян» — настоящая энциклопедия жизни знати Индии XVII–XVIII веков. С ней должен быть хорошо знаком каждый востоковед. Дивно иллюстрированная, написанная искусным катыбом (писцом), книга была настоящим сокровищем. А таких книг у Ага сахиба целые шкафы.

— С севера ее сюда привезли, — сказал он, любовно поглаживая корешок книги.

— Вы и сами с севера?

— Да, мы из Дели. А прадеды — из Средней Азии.

— Вот видите, мы почти земляки.

Ага Хайдар Хасан улыбнулся.

Долго проговорили мы с Ага сахибом. Когда я отправлялся домой, он сказал:

— Раньше считалось смертельным оскорблением, если на визит не отвечали ответным визитом. Но вы уж простите меня ради старости моей. Выбираться мне из дому трудно, еще, пожалуй, умрешь по дороге.

До сих пор звучат у меня в ушах эти последние грустные слова Ага сахиба, сказанные на певучем бегамати забан.

До ликвидации княжества Хайдарабад урду был государственным языком. На урду говорили чиновники правительственного аппарата, суда, на нем преподавали в школах, колледжах и Османском университете. Урду насаждался сверху, в известной степени в ущерб телугу — основному языку страны Андхра.

После объявления Индии республикой и включения в ее состав бывших владений низама Хайдарабад стал столицей штата, населенного народом андхра. Вполне естественно, что правительство штата — в подавляющем большинстве андхра — начало делать все для распространения и развития языка телугу. Телугу наряду с хинди и английским стал обязательным предметом в школах города. В Хайдарабаде сейчас образованы центры по пропаганде телугу и литературы на нем.

Однако в национальной языковой политике правительства штата Андхра-Прадеш нередко сказывалась религиозная нетерпимость наиболее реакционных его членов. В результате индийцы, исповедующие ислам, оказались почти полностью отстранены от всех более или менее важных постов в государственной машине и в системе образования. Многие видные поэты урду, ученые и профессора Османского университета, мусульмане по религии, лишившись средств к существованию, навсегда покинули Хайдарабад, переселившись в Пакистан.

Урду был изгнан из колледжей и университета. Он изгнан из школ даже в тех районах, где на урду говорит большинство населения. Возникло серьезное препятствие для дальнейшего развития в Хайдарабаде урду и его богатой литературы. Был нанесен ощутимый удар по старой и своеобразной культуре той части населения города, которая говорит на урду.

В последнее время, впрочем, для урду наметились более светлые перспективы. Здравомыслящие люди в правительстве штата Андхра-Прадеш, видимо, понимают абсурдность попыток искоренить урду. В законодательной Ассамблее штата обсуждаются законопроекты об открытии школ урду в городе и в деревнях. Начинают отпускаться средства для поддержания общественных организаций, пропагандирующих урду, и на издание книг на этом языке.

Среди нескольких больших и влиятельных культурных организаций города, старающихся способствовать развитию урду и литературы на нем, главное место занимает хайдарабадское отделение всеиндийского общества Анджуман-и-та-ракки-и-урду (Общество содействия прогрессу урду). Центр общества — Урду холл (Зал урду) — находится на северной окраине Нового города.

Вскоре после моего приезда в Хайдарабад, члены Общества захотели узнать, как обстоят дела с изучением индийских языков в СССР. Назначена была дата доклада. За несколько дней я получил письмо с напоминанием и программой вечера: сначала будет чае-вае (чаепитие), потом доклад русского профессора сахиба. В заключение, как обычно, местные поэты выступят со своими стихами.

В назначенный день я поехал в Урду холл к его главе Хабибу-ур-Рехману, который принял меня очень радушно. Одетый в белый ширвани и турецкую шапочку, высокий, с седыми бровями и подвижным нервным лицом, Хабиб-ур-Рех-ман был хайдарабадцем, одним из тех, чьи прадеды пришли из Средней Азии. Такие лица типичны для нашего Узбекистана. Вокруг этого человека в городе группируются все, кому дороги судьбы урду.

Урду холл, построенный во дворе Хабиба-ур-Рехмана, оказался настоящим культурным комбинатом. Когда входишь во двор, справа видны многочисленные двери, ведущие в обширный зал, заставленный легкими стульями и массивными книжными шкафами вдоль стен. С высокой сцены в зал смотрят портреты выдающихся культурных деятелей и поэтов урду.

Вот Саэд — могучий старик с тяжелым лицом и пышной седой бородой. На груди у него большой английский орден. Будучи религиозным реформатором, Саэд в то же время многое сделал для развития и популяризации языка урду. В середине сутулый Галиб в пестрой делийской одежде и барашковой шапочке. Дальше — Момин. Задумчиво смотрит в сторону Икбаль. Все трое — великие поэты урду. Рядом сними видны историк Шибли и острый на язык поэт Акбар Ал-лахабади, высмеивавший англоманов среди индийцев. Кутает в шарф больную шею поэт и видный реформатор литературы урду Алтаф Хуссейн Хали. Портреты висят в Урду холле не случайно. Эти люди — классики урду, а Общество ставит своей задачей развитие и популяризацию богатой и интересной литературы на этом языке.

Пока я разговаривал на веранде Урду холла с Хабибом-ур-Рехманом, во дворе вдруг прозвенел звонок, и из низеньких пристроек возле бунгало, в котором живет Хабиб-ур-Рехман, побежали в зал и сразу наполнили его парни и девушки. Оказалось, это были студенты Урду колледжа. Колледж готовит их для поступления в университет. Все профессора колледжа, в том числе и сам принципал, — добровольцы энтузиасты. Они работают здесь безвозмездно в свободное от основной работы время. Небольшая плата за учебу идет на поддержание Общества и Урду холла.

В зале вовсю шло чае-вае. Разносили чай, печенье, прохладительные напитки. В первых рядах торжественно пили чай старики — завсегдатаи Урду холла. Все они были в просторных ширвани, красных турецких фесках и с клюками в руках. С немалым удивлением я узнал поздней, что эти старики — большие ученые, знатоки местных языков и истории Андхры.

Вот сидит высокий и прямой, несмотря на свои восемьдесят лет, доктор Гулям Яздани. Целых сорок лет он возглавлял Археологический департамент при правительстве низама.

В самом Хайдарабаде и по всей Андхре всюду можно видеть следы деятельности доктора Яздани. По его инициативе были расчищены и подновлены стены крепости Бахманидов в Бидаре и руины тамошних гробниц и дворцов, реставрированы пещеры Аджанты и Эйлоры, составлены великолепные альбомы фресок этих пещер. Альбомы и каталоги культурных сокровищ, найденных на территории Хайдарабада, тоже плод неусыпного и вдохновенного труда этого большого ученого.

Года два назад в торжественной обстановке президент республики Раджендра Прасад вручил Гуляму Яздани диплом и присвоил ему звание падмабхушана, который дается людям, сделавшим большой вклад в культуру и искусство страны.

В Урду холле часто можно видеть невысокого, крепко сбитого седого старика, подстриженного под бобрик. Это ученый Харун Хан Ширвани, воспитанник университетов Алигарха, Кембриджа, Оксфорда и Гренвилля (Франция). Лингвист и историк Ширвани написал немало книг. Его перу принадлежат известные работы «История Декана», «Махмуд Гаван» и другие. Последняя книга Ширвани «Бахманиды Декана» получила широкое признание в ученых кругах Европы. Она написана на высоком научном уровне, с привлечением огромного фактического материала, включая записки Афанасия Никитина.

В Урду холле бывают также Абдуль Кадир Сарвари и Саэд А4охаммед — профессора кафедры урду в Османском университете, знатоки дакхни и истории Голконды. Здесь можно видеть историка профессора Сиддики, хайдарабадского летописца Насир-уд-Дина Хашми и многих-многих других.

Урду холл иностранцы посещают часто. Здесь выступали с докладами молодой энергичный индолог Ян Марек из Чехословакии, профессор Ральф Рассел из Лондонской школы азиатских и африканских языков и многие другие, но из русских я был первым.

Ученые и молодежь прослушали сообщение об изучении индийских языков в СССР с интересом. Отмечено было, что я говорю с персидским акцентом, хотя персидского я не знаю.

После доклада был сделан перерыв. Уже темнело, и старики пошли совершать вечерний намаз. Во дворе под деревьями были расстелены коврики, и молящиеся встали вдоль них рядком, повернувшись лицом к востоку. Молодежь сосредоточилась на веранде. Народ все прибывал, ибо по программе должна была состояться мошаэра (выступление поэтов) — любимое удовольствие хайдарабадцев.

Традиция мошаэр насчитывает не один век. В старину падишахи, навабы, низамы и просто богатые люди Индии окружали себя придворными поэтами, хроникерами и историками. Очень часто в вечернее время поэты собирались по зову своего патрона на поэтические собрания.

Обстановка на старых мошаэрах была весьма своеобразной. Поэты и ценители художественного слова садились в кружок. После пиршества на середину круга ставился светильник — небольшой сосуд с фитилем, плававшим в масле. По знаку хозяина светильник ставили то перед одним, то перед другим поэтом. Это было разрешение декламировать свои стихи. Удачное выступление награждалось аплодисментами, а поэт соответствующей мздой. Плохого поэта лишали права выступать на мошаэрах, а значит и куска хлеба.

Но так было много-много лет назад. Старинные порядки на мошаэрах давно умерли. Их придерживаются лишь немногие уцелевшие приверженцы «чистого искусства». В Урду холле при проведении мошаэр ставят на сцену микрофон и вызывают поэтов по списку. Те подымаются на сцену, приветствуя аудиторию, несколько раз подносят ладонь к лицу и потом читают свои стихи. Слушатели неизменно доброжелательны и полны внимания.

Индию можно назвать страной поэтов. Любой парнишка, сочинивший дюжину стихотворных строчек, изобретает себе звучный псевдоним и уже считает себя поэтом. Однако, чтобы завоевать настоящую славу, нужен, конечно, настоящий талант.

В Хайдарабаде есть поэты, известные по всей Индии. Все они на редкость разные, но талантливые люди. В Урду холле все смолкают, когда председатель мошаэры объявляет имя старейшего поэта урду Амджада. Амджад очень стар — ему около восьмидесяти лет[6]. Он слеп, и его водят под руки, но свои стихи он читает звучным молодым голосом;

Амджаду даже не аплодируют. Слышится только почтительный шепот слушателей. Ведь Амджад последний большой классический поэт урду в Индии. Имя Амджада известно по всей стране. Его газели и рубаи (четверостишья) блестящи по форме. Присущие им загадочность, глубокая мистика и какая-то горечь — результат личной трагедии, которую он пережил в юности. В 1908 году во время разлива Муси он потерял многих близких.

Амджадом опубликовано около пятнадцати книг. Книги его с рассказами о жизни в старых мохалла с интересом читают и стар и млад. Свои рассказы Амджад часто заканчивает стихами с назиданием или житейской мудростью.

Мошаэра между тем продолжается.

— Махдум! — объявляет председатель.

А у поэта Махдума в это время идет важный разговор с соседом. Он машет рукой: отстань, мол, не до тебя! Но тут поднимается негодующий голос аудитории. Раздаются шутливые возгласы:

— Вставай, вставай, старый еретик!

— Влез по уши в свою политику. Совсем про стихи забыл!

В зале хохот. Нечего делать, Махдум поднимается и идет к микрофону. Ему около пятидесяти. У него темно-бронзовое, словно вырубленное из мореного дуба лицо потомственного труженика. Из-за стекол очков блестят умные глаза. Боевой вожак профсоюзов Хайдарабада, член Законодательной ассамблеи штата от Коммунистической партии Индии, Махдум Махи-уд-Дин и в самом деле постоянно занят политикой. Творчеством он может заниматься урывками, когда в городе нет харталов — забастовок, нет конфликтов между рабочими и заводчиками, крестьянами и землевладельцами.

Махдум — один из самых лучших и самых искренних поэтов Индии. Его поэзия то полна красивой лирики, то насыщена пафосом классовой борьбы. Он не раз бывал в СССР и других социалистических странах. Вышедшая в 1945 году книга его стихов «Красный восход» завоевала широкую популярность.

— Прочитай «Инкилаб» (Революция)! — заказывают слушатели, — «Джанг-и-азади!» — кричат другие.

Даже на сцене Махдум не выпускает из руки сигаретки. Он читает «Джанг-и-азади» (Война за свободу):

Закончив читать стихи, Махдум поспешно уходит на свое место продолжать прерванный разговор.

Если список поэтов оказывается исчерпанным и в нем не оказалось поэта Данды[7] слушатели поднимают шум:

— А Данда где? Давай Данду! Дан-ду-у!

Откуда-то из середины аудитории высовывается щуплый человек с гривой длинных полуседых косм и улыбающимся худым лицом. Зубы у него сильно испорчены бетелем.

— Я у вас вроде на десерт! — улыбается Данда. Через минуту поэт уже на сцене у микрофона. Одному ему свойственным жестом Данда прикладывает руку к виску и, прислушиваясь к своему голосу, гудит, подбирая для стиха соответствующий напев.

Напев найден. Данда начинает читать свои стихи.

Взрывы хохота, возгласы одобрения:

— Шабаш! (Великолепно).

— Кья каха! (Вот это так стих!)

— Мукарар! (Повтори!)

Данда кланяется и читает новые стихи. Успех прежний. Равнодушных к его искусству в зале нет.

Во всей Андхре не найти второго такого поэта, как Сар-вар Данда. Свои поэмы он слагает на старинном дакхни — языке простонародья. Он пишет о хозяине коляски, который обсчитывает рикшу, о жадном сахукаре — ростовщике. Стихи Данды нигде не напечатаны — у него нет на это средств, но они исключительно популярны в народе. На улицах его часто останавливают прохожие, рикши и не отпускают до тех пор, пока он не прочитает требуемых стихов.

Выступлением Данды заканчивается мошаэра. В это время на улице уже ночь. Разомлевшие от духоты поэты и слушатели выходят из залы в прохладу ночи, под яркие звезды.

Однажды принципал одного из колледжей Нового города пригласил меня председательствовать на мошаэре.

— На нашу мошаэру приедут поэты хинди. Выступят лучшие хайдарабадские поэты. Соглашайтесь! — настаивал принципал.

— Но ведь я никогда не председательствовал на мошаэрах. Вдруг испорчу все дело, — отказывался я.

— Что вы! Что вы! Узнав, что председателем будет русский джентльмен, набегут тысячи народу!

В конце концов пришлось согласиться. Народу на мошаэру и в самом деле собралось несколько тысяч. Для председателя, то есть для меня, на сцену постелили красный коврик, обложили его невысокими подушками, впереди поставили микрофон.

Разувшись, я прошел на сцену, сел на коврик и осмотрелся. В зале сидело на белых простынях множество слушателей, в основном молодежь. Ближе всех к сцене — старики. На сцене по правую руку от меня расположились местные поэты урду, по левую — поэты хинди, гости из Северной Индии, приехавшие специально на эту мошаэру. Правое крыло здания было отгорожено широченной ширмой, за которой виднелись силуэты женщин, соблюдавших парду. Их там было несколько сотен.

Уже в самом конце мошаэры один из поэтов урду попросил слова. Я видел этого человека и раньше. Он выступал иногда в Урду холле, где его встречали довольно холодно. Со сцены он уходил с видом человека, которого не поняли и не оценили по достоинству.

— Хочу прочитать свои новые стихи в вашу честь, председатель сахиб, — сказал он. — Разрешите?

Что тут было делать? Не разрешить нельзя — на мошаэрах полная демократия. И я разрешил.

Поэт вынул засаленную книжечку, раскрыл ее и громко прочитал свои «вирши». В переводе на русский они звучали бы примерно так:

Зал взорвался смехом. Раздались бурные аплодисменты. Поэт расцвел в улыбке, коснулся пальцами лба и помахал у себя перед носом ладошкой. Он был явно горд успехом. Обернувшись, он приветствовал меня саламом. Я ответил ему тем же. Аудитория снова разразилась аплодисментами.

«Хорошая шутка!» — подумал я.

Но оказалось, что это была вовсе не шутка. Через несколько дней соседский мальчишка принес мне визитную карточку. На ней значилось: шамс-уль-шуара (король поэтов) такой-то. Через минуту явился и сам «король поэтов». Это был тот самый человек, который на недавней мошаэре читал стихи «в мою честь».

— О вас теперь знает весь город, профессор сахиб, — сказал он. — Слава так и летит впереди вас. Просто удивительно умело вы держали контроль над такой массой людей. Не всякому это удается.

— Спасибо. Очевидно, слушатели уважали меня, как иностранца.

— Нет, не в этом дело, — Поднял он над головой темный палец. — Над вами витает ореол славы. Люди уважают славу. А слава делается поэтами. Помните, как я выступил на прошлой мошаэре?

— Помню.

— Помните мои стихи?

— Помню. Только, пожалуй, вы слишком уж возвеличили меня. Я этого никак не заслужил.

— А я могу возвеличить и прославить вас по всему городу еще больше. Дайте мне только знак!

— Зачем мне это?

— Как зачем? Недаром же платит мне тридцать рупий в месяц наваб «Н»? Наваб «К»… тоже назначил мне пенсию в двадцать рупий. Я получаю полсотни рупий из казны низама!..

— ?!

Я пристально посмотрел на «короля поэтов», а он вдруг спрятал глаза за темными очками. Лицо у него было серое, истощенное. На нем был латаный-перелатанный черный ширвани. Редкие волосы на голове были густо пересыпаны перхотью. Избегая моего взгляда, он протянул письмо. Это было что-то вроде контракта с условиями, на которых я буду возвеличен по городу, и в то же время просьба о личной материальной помощи.

Мы расстались, так и не поняв друг друга. «Король поэтов» поспешно ушел, оставив письмо. А я долго потом не мог забыть полную рыхлую фигуру бездарного, жалкого литературного маклера, который «возвеличивает» по городу тех, кто дает ему деньги.

Впрочем, я был далек от того, чтобы обвинять его. Осколок прошлого, он, очевидно, никак не мог найти для себя места в условиях, так сильно изменившихся за последние полтора десятка лет.

Второй крупный центр урду в Хайдарабаде: Идара-и-Ади-бият-и-Урду (Институт литературы урду). Возглавляет Идару и группирующихся вокруг нее ученых доктор Саед Махи-уд-Дин Кадри Зор.

Мне не раз приходилось бывать у доктора Зора. Двери его бунгало всегда открыты для любителей литературы урду и ее истории, для лингвистов и историков. Бунгало доктора Зора напоминает музей: в ней старинная обстановка, висят портреты Кутб Шахов, танцовщицы Бхагмати, большие полотна, изображающие охотничьи процессии хайдарабадских низамов.

Доктор Зор не расстается с бетелем. Когда он дома, то рядом с ним, как водилось в старину, непременно стоит медный угалдан — плевательница. Но бетелевая жвачка не мешает ему быть интересным собеседником. Он обязательно поведет посетителя к себе во двор и покажет большое двухэтажное здание в стиле Голконды. Это библиотека Идары, где размещаются старинные книги урду, накопившиеся у доктора Зора.

Рядом с бунгало Зора находится издательство Идары, публикующее все, что касается урду и его литературы, начиная от рассказов на урду для детей и кончая историческими работами разных авторов Индии. Стенды издательства завалены его продукцией.

Но в этом только половина интересов доктора Зора и его сподвижников. Доктор Зор известен в Хайдарабаде как знаток дакхни и ревностный пропагандист древней Голконды, ее истории и литературы.

После ухода армий Аурангзеба из Голконды и Хайдарабада там остались лишь груды развалин. Вырублены были чудесные сады, испорчены колодцы. Город обезлюдел. Сведения о Голконде можно теперь получить лишь из путевых заметок европейских путешественников тех времен, хроник средневекового историка Феришты и легенд, которые по сей день передают из поколения в поколение хайдарабадцы. Казалось, все безвозвратно потеряно, и в непроглядном мраке уходящих веков постепенно забудется Голконда, облик населявших ее людей, их жизнь, праздники, обычаи и привычки.

К счастью, этого не случилось. Нашлись в Хайдарабаде люди, целиком посвятившие себя собиранию материалов о Голконде, — те самые старики ученые, о которых было рассказано выше. По крохам, из всех уцелевших источников, они собирали сведения о погибшем государстве. А доктор Зор разыскал и сберег все, или почти все, что осталось от его обширного некогда литературного наследства.

О литературе Голконды до самого последнего времени знали кое-что, понаслышке. Имена забытых поэтов и историков, отрывки из маснави (поэм) на дакхни, смутные слухи о множестве утерянных произведений, разрозненные строки газелей, хранимых в памяти народа, — и это было все. А между тем немало книг периода Голконды хранилось в Асафия лайбрари — главной библиотеке города и в библиотеке музея Саларджанга. В частных книжных собраниях навабов рассыпались от древности рукописи, которые мало кто понимал, так как они написаны на старинном дакхни.

Доктор Зор и его сподвижники сделали все, чтобы собрать и расшифровать эти литературные памятники.

Без устали отыскивал доктор Зор рукописи забытых голкондских поэтов. В свое время французы и англичане прибрали к рукам множество книг и ценнейших памятников культуры Голконды. Зная об этом, доктор Зор съездил в Англию и Францию. Там в Британском музее и во Французской национальной библиотеке он собрал немало материала о Голконде и ее поэзии.

В результате было сделано важное открытие. За целое столетие до Вали Аурангабади, которого считали первым поэтом урду, оставившим диван (сборник) стихов, в Голконде существовала большая поэтическая школа. В то время как на севере, в Дели, в литературе господствовал чужой персидский язык, на Декане уже получила развитие литература на дакхни. Заимствуя старые традиционные иранские сюжеты, поэты дакхни наполняли их местным содержанием и часто создавали оригинальные произведения на чисто местном материале.

Одним из самых больших поэтов Голконды был Ваджахи. Он оставил после себя оригинальную героическую поэму «Кутб Муштари» — вымышленную историю любви Мохаммеда, принца Голконды, к прекрасной бенгальской принцессе Муштари. Стремясь к возлюбленной, принц одолел тысячи препятствий и был награжден любовью Муштари.

Поэт создал достоверную картину жизни знати Голконды. Занимательно рисует он столкновения принца с различными чудовищами. Разнообразя повествование, тут и там в основной текст его поэмы вплетаются чудесные любовные стихи на старинном хинди. Поэма не лишена и простодушного вульгаризма.

Прозаическая поэма Ваджахи «Сабрас» поражает читателя четким и умным анализом чувств и страстей, которые волнуют человеческие сердца. В истории литературы урду это первое прозаическое произведение, художественный уровень которого по сей день остается недосягаемым.

Кроме Ваджахи в Голконде были широко известны поэты Ибн-э-Нишати, Гавваси и многие другие. Но самым талантливым и плодовитым среди них был четвертый султан Голконды Мохаммед Кули Кутб Шах — основатель Хайдарабада.

В Европе первые сведения о Мохаммеде Кули Кутб Шахе как о поэте были даны в сочинениях удивительного французского индолога Гарсона-де-Тасси. Гарсон-де-Тасси жил и работал около ста лет назад. Он никуда не выезжал из Парижа, но оставил после себя обширные сочинения по истории литератур Индии, которые по сей день считаются классическими. Многое о литературах Индии европейские исследователи узнали именно из его сочинений. Однако по-настоящему открыл поэта доктор Зор.

Два десятка лет потратил доктор Зор на собирание литературного наследства Мохаммеда Кули Кутб Шаха. В поисках нужных рукописей он копался в книгохранилищах Лондона и Парижа, ездил в Иран и Турцию и сумел собрать воедино около пятидесяти тысяч стихотворных строк — большую часть творчества поэта.

В результате был открыт большой и своеобразный поэт, из сочинений которого исследователи узнают очень многое о жизни старой Голконды. Силой своего таланта Мохаммед сумел в известной степени прорвать персидские канонические стихотворные формы, сковывающие творческую фантазию. Его стихи, в большинстве написанные так же, как их пишут сейчас, доносят до нас события давно минувших времен во всем их аромате и своеобразии.

Мохаммед писал любовные стихи, посвященные своим женам. В коротких и образных стихах он рисует запоминающиеся картинки народных праздников в Голконде, в которых он сам, как видно, принимал деятельное участие. Одной из привлекательных черт характера поэта является его любовь к природе. Очень живо рисует он картину басанты — жаркой индийской весны, пору барсата, когда на Декане льют дожди. Поэт любит рассказывать о тенистых садах Хайдарабада, рисовых полях, которые морем волнуются на просторах Андхры.

Целый раздел в книге стихов Мохаммеда занимает описание дворцов, воздвигнутых им в Хайдарабаде. В его стихах можно найти картины жизни, которая бурлила в городе.

восклицает поэт в одном из стихотворений. И надо сказать, что город Мохаммеда Кули Кутб Шаха сейчас в самом деле многолюден. Красота его запоминается навсегда.

В ноябре 1956 года произошли изменения в административном делении страны. Коснулись эти изменения и Хайдарабада. Часть его территории отошла к Майсуру, часть к Махараштре. Зато были воссоединены районы вдоль побережья Бенгальского залива, где народ говорит на телугу. Вновь созданный штат Андхра-Прадеш занимает ту же территорию, что и древняя Голконда.

Живущие в сердцах хайдарабадцев воспоминания о былом значении и величии Голконды, память о поэте Мохаммеде, вылились в примечательное событие в культурной жизни города. Решено было ввести традицию празднования Дня Мохаммеда Кули Кутб Шаха — основателя города и первого поэта урду.

Инициаторами почина выступили по преимуществу андхра. Ведь мать Мохаммеда Кули Кутб Шаха была родом андхра, и люди андхра считали его своим по крови. Кроме того, известно, что в период правления Мохаммеда Кули Кутб Шаха имел место большой взлет культуры и литературы на телугу и сам он писал стихи на этом языке. Так, через четыре столетия личность Мохаммеда стала символом единения всех жителей Андхры — мусульман и хинду.

Одиннадцатого января 1957 года с раннего утра Хайдарабад напоминал разворошенный муравейник. Тысячи людей стягивались со всех сторон к Чарминару. Над толпой полоскались древние знамена Голконды, двигались вооруженные всадники в броне. Бычки тащили диковинные повозки под желтыми балдахинами, на которых некогда ездила знать Голконды. Разодетые в пурпурные попоны слоны несли на себе изображения рыб — знаки царского величия.

Мэр города обратился ко всему многолюдному собранию со словами привета и краткой речью. Были зачитаны телеграммы Джавахарлала Неру и других государственных деятелей Индии, приветствовавших инициативу празднования Дня Мохаммеда Кули Кутб Шаха. А потом вся масса людей, слоны, всадники и повозки двинулись к стенам Голконды, к мавзолею строителя города.

Много, очень много народу пришло к мавзолею Мохаммеда. Внутри гробницы, вокруг надгробия, украшенного цветными покрывалами, цветами и гирляндами, читались марсии — прочувственные оды. Тут же была открыта небольшая выставка книг и предметов обихода периода Голконды, многочисленные старинные портреты и картины. А снаружи на платформе мавзолея состоялась мошаэра, на которой выступили лучшие поэты города во главе с Сарва-ром Дандой. Они славили Мохаммеда и его возлюбленную Бхагмати.

Когда солнце огненным шаром закатилось за гребни окрестных гор, гробница засияла огнями сотен маленьких разноцветных фонариков, вставленных в ее ниши. Темное небо озарил фейерверк. Потом выступили певцы и артисты, певшие песни, сложенные самим Мохаммедом, которые по сей день любимы народом и живут в его сердцах. Звуки песен далеко разносились в темноте прохладной январской ночи и эхом возвращались от развалин Голконды, которая затаив дыхание слушала могучий, неумирающий голос своего повелителя.

Так, после четырех долгих веков молчания снова заговорил, снова обрел утраченную было славу большой поэт Декана. Будь Мохаммед просто удачливым правителем, его имя было бы забыто вместе с сотнями имен других таких же удачливых правителей. Корни его славы лежат в большой культурной и строительной деятельности. А больше всего любят Мохаммеда в Хайдарабаде за его стихи, которые, выдержав испытание временем, в немеркнущей красоте дошли до наших дней.

ХОЗЯЕВА СВОЕГО ДОМА

Все, что я рассказывал до сих пор, — связано с хай-дарабадцами, исповедующими ислам. Однако среди тридцати одного миллиона населения штата Андхра-Прадеш — мусульман всего миллион или полтора. Основная же масса жителей штата исповедует хиндуизм. Андхра, составляющие подавляющее большинство населения штата, говорят на быстром гортанном языке телугу и с гордостью называют свой язык французским языком Востока.

Все три года, проведенные мною в Хайдарабаде, я жил среди андхра — людей исключительного трудолюбия.

Еще только рассветает, еще солнце только подымается над вольно раскинувшимися постройками колледжей, студенческих общежитий и ботаническим садом Османского университета, а окрестный люд уже давно занят будничными делами. Со двора моего бунгало я каждое утро вижу, как опоясанный рогожей, бронзовый мускулистый человек, упираясь босыми ногами в стволы пальм, ловко влезает на них и стаскивает на землю огромные коричневые корчаги, наполнившиеся за ночь пальмовым соком. Затем он ставит корчаги на двуколку, и через минуту бойкая лошадка уже везет их в город. Из пальмового сока там будут делать тари — местный спиртной напиток.

Звенит колокол у входа в хиндуистский храм, что находится в поселке Адикмет.

На соседнем дровяном складе начинают работать дровосеки. Почти нагие, дочерна опаленные солнцем люди с тяжелым уханьем бьют топорами по неподатливым корягам. Они готовят топливо на продажу. Тут же, стоя у огромных весов, хозяин отпускает топливо хозяйкам. У входа в цирюльню, зевая во весь рот, правит на ремне бритву брадобрей. Женщины в зеленых сари раскладывают у самой дороги горки бананов.

По горячему асфальту шоссе шагает группа босоногих рабочих. За плечами у них сумки с инструментами. Молодые парни погоняют бычков, которые тянут арбы, груженные камнем. От близлежащего карьера несется дробный перестук — там сотни людей вручную вырубают камень.

Направляются на работу чапраси — уборщики и чернорабочие. Среди них много женщин.

Утрами по шоссе мимо моих ворот громко шлепает деревянными сандалиями тщедушный старик, опоясанный куском белой полотняной материи. Через плечо его хилого нагого тела перекинут белый джанеу (шнур) — знак брахманского происхождения. Голова старика выбрита досиня, на лбу три вертикальные полосы — знак приверженности богу Вишну. Стуча клюкой, он торжественно шествует мимо, а на лице его написано гордое, надменное выражение, брезгливое отвращение ко всему на свете. Старик словно никого и ничего не видит. Это представитель господствующей в Индии касты брахманов.

В больших городах таких ортодоксов увидишь нечасто. Гораздо больше их в деревнях, где им по старой памяти поклоняются невежественные крестьяне. Теперешние андхра из касты брахманов — состоятельные горожане, бизнесмены и интеллигенты, как правило, одеты по-европейски, неплохо образованы и свободно говорят по-английски. А джанеу они либо совсем забросили, либо носят его под рубашкой.

Типичный андхра — это высокий широкоплечий человек с плотным темно-бронзовым телом, хорошо развитой мускулатурой. У него большие, широко посаженные глаза, высокий лоб и иссиня-черные вьющиеся волосы, блестящие от масла. Женщины андхра часто поразительно красивы, особенно в молодости.

Состоятельные андхра, члены Законодательной ассамблеи штата, министры и высокопоставленные лица, как правило, носят национальный костюм: длинные рубахи и белые дхоти из простой грубой материи, сандалии и белые шапочки в виде пилоток.

Старая национальная одежда безраздельно господствует в здешних деревнях. Один из моих знакомых андхра рассказывал:

— Когда я еду в деревню, в гости к матери, то, перед тем как войти в дом, переодеваюсь где-нибудь на задах: надеваю вместо брюк дхоти. Увидев меня в брюках, мать упадет в обморок или, чего доброго, проклянет! Городские старухи уже пообтерпелись, привыкли к новым одеждам, а деревенские все еще стоят на своем.

Одним из самых интересных моих коллег по университету был доктор Сатьянарайян — видный физик, декан физического колледжа.

Доктор Сатьянарайян суров на вид. Он высок ростом и широк в плечах. У него львиная грива совсем еще черных волос, «браминский» пронизывающий взгляд. На заседаниях академического совета, где одетые в средневековые мантии профессора заседают под сенью портрета низама, доктор решителен и резок в своих суждениях об университетских проблемах.

Но суровость эта внешняя. Доктор Сатьянарайян общителен и интересуется всем на свете. В университете он прослыл как честный и принципиальный человек, не терпящий несправедливости и лести. Именно благодаря ему мне довелось увидеть храм Ядгиргутты — одно из хиндуистских святилищ в окрестностях Хайдарабада — и дальше по той же дороге город Варангал — древнюю столицу Андхры.

В один прекрасный день мы отправились в путь.

В машине кроме меня с доктором сидели его сыновья и моя жена. Мимо проплывали пальмовые рощи с наполовину высохшими вершинами — перестарались добытчики пальмового сока. Машина то и дело пересекала широкие песчаные ложа высохших рек. Бетонное шоссе бежало прямо по дну сухих русл.

— Строить мосты тут бесполезно, — заметил доктор. — Это район страшных паводков. Во время муссонов, в июне — июле, здешние реки вздуваются и сокрушают все на своем пути. Транспорту приходится ждать месяц-два, пока вода в них не спадет.

Ко времени нашей поездки муссон уже прошел, и вся вода успела давно скатиться по руслам в Бенгальский залив. И сейчас отчаянная нехватка ее сказывалась во всем облике страны.

Перед нашими глазами простиралась каменистая полупустыня с редкой и унылой растительностью. Лишь кое-где ярко зеленели рисовые поля. Синеющие вдали горы придавали стране своеобразно красивый фантастический вид.

— Без запруд и без колодцев здесь невозможно сельское хозяйство, — рассказывал доктор. — Без воды не растет даже джовар (просо). А между тем когда-то это был богатый аграрный район, кругом имелось много прудов. Остатки их вы можете увидеть тут на каждом шагу. Но за последние полтора века все ирригационные сооружения были совершенно запущены, земля жестоко изуродована неправильным использованием. В результате возникла ужаснейшая эрозия, которую трудно остановить. Для радикального улучшения почвы требуются большие деньги, а их у нас пока нет. Честное слово, глядя на наши пейзажи, я думаю иногда, что человек противопоказан природе. Природа жестоко мстит нам за то, что мы относимся к ней по-варварски. Смотрите-ка, Бхонгир!

Вдали на высоком круглом холме из гранита темнело мрачное четырехугольное строение, господствовавшее над окрестностями. Это была старинная крепость Бхонгир, об истории которой мало что известно.

Только подъехав вплотную к основанию холма, можно воочию убедиться, как он потрясающе громаден. Серые его склоны громоздятся над головой, закрывая полнеба.

На вершину холма мы поднимались босиком. Поскользнуться было нельзя — это грозило гибелью. Древние строители выбрали это место для укрепления не случайно. Крутизна и высота склонов холма исключали всякую возможность взять его приступом. Атакующие могли двигаться лишь по узкой дороге, над которой господствовали укрепления.

В выбоинах склонов холма гнездились громадные белогрудые грифы. Распластав крылья, они кидались вниз, а мощные восходящие потоки раскаленного воздуха швыряли их ввысь, в лазурную голубизну неба.

На вершине мы увидели многочисленные пустые запруды, некогда задерживавшие дождевые воды, которые стекали по склонам, солдатские бараки, бастион с пушкой и полуразвалившийся дворец. В былые времена, задолго до Кутб Шахов, здесь жил наместник Бахманидов, правивший Западной Андхрой. Возле дворца в глубокой выбоине по сей день скапливается чистая дождевая вода. Оттуда ее при помощи специального водоподъемника подавали во дворец. Водоподъемник из гранитных глыб отлично сохранился; он кажется сделанным вчера.

С высоты холма открывается пологая, слегка всхолмленная местность, окаймленная горами. Вдали со склонов одной из гор веселой белой стайкой сбегают легкие постройки, похожие на карточные домики. Это Ядгиргутта.

В Бхонгире имелся трактир. Там вовсю орал патефон, сновали парни, разносившие чай клиентам — местным крестьянам.

— Браминский отель. Его держит мадрасец, — заметил Сатьянарайян. — А это значит, что пищу тут готовят чисто. Давайте-ка возьмем кофе и идли!

Разделавшись с идли — посыпанными сахаром лепешками из рисовой муки, любимым кушаньем тамилов, мы поехали дальше и вскоре очутились на широкой дороге, ведшей прямо к холму Ядгиргутты.

Хиндуистские храмы рассыпаны по всей Андхре. У околицы каждой деревни, возле каждого крупного дерева можно видеть характерные постройки из глины или кирпича — кубы с уступчатыми низкими крышами и со стенами высотой в полтора метра. Это храмы. В этих игрушечных храмах есть двери, сквозь которые виднеются небольшие фигурки божеств-покровителей, заботливо украшенные цветной бумагой, пучками травы и тряпочками. Одни из них полуразрушены временем, другие заботливо отремонтированы и побелены известкой. Встречаются и большие храмы. Во время джатр — ежегодных религиозных праздников — к этим храмам устремляются десятки тысяч паломников со всей страны. В эти дни брамины вывозят идолов на ратхе — массивной телеге, разукрашенной деревянной резьбой и всевозможной мишурой. Под рев труб и звон колокольчиков, влекомая пилигримами, ратха катится вокруг святилища среди тысячных толп.

Особенно большая ратха имеется при храме Джагернатха в городе Пури (штат Орисса). В нее впрягаются до тысячи человек. Это грандиозное деревянное сооружение возведено на дюжине огромных деревянных колес, окованных железом. В былые времена фанатики кидались под эти колеса, рассчитывая ценой своей жизни немедленно попасть в рай!

Храм Ядгиргутты находится на вершине холма. У подножия его всегда шумит базар, точно такой же, какие бывают возле мусульманских даргахов в дни урсов. Пройдя высокую, празднично украшенную арку, пилигримы вереницами подымались вверх по длинной крутой лестнице. А мы заехали с другой стороны холма, откуда на его вершину ведет хорошая автомобильная дорога.

Через минуту мы были на самой макушке холма Ядгиргутты. Там есть тщательно асфальтированная площадка, окруженная со всех сторон служебными постройками и гостиницами. В самом ее центре высится открытая всем ветрам древняя дхармшала — пристанище для пилигримов. Стены дхармшалы совершенно закопчены кострами многих поколений молящихся, побурели от солнца и ветров. К югу от нее идет ход вниз, в тоннель, где помещается статуя божества. На север, тоже вниз, идут ступени к большому священному пруду, где купаются пилигримы.

Небольшие белые здания по краям лестницы, ведшей к пруду, имеют на фронтонах цифры: 1925, 1937, 1945. В эти годы богатые верующие воздвигли их по обету. Щедрые даяния храму не прекращаются и по сей день.

На карнизах зданий видны грубые устрашающие изображения чудовищ и божеств. Среди них можно легко узнать героев Рамаяны: обезьяньего царя Ханумана и Равана — злобного владыку Ланки (Цейлона). Какое-то кровожадное чудовище, распоров живот поверженного наземь корчащегося человека, пожирает его кишки. Вся пасть чудовища вымазана в крови. Тут же скакали по крышам живые «подданные» царя Ханумана — длиннохвостые рыжие обезьяны, за которыми с криком гонялись ребятишки.

На узком пятачке площади Ядгиргутты шла своя привычная жизнь. Бродячий торговец предлагал молящимся кокосовые орехи, душистые снадобья и амулеты. С дарами в руках спускались в святилище пилигримы. Из пещеры временами появлялись небольшие процессии и несколько раз обходили кругом дхармшали. Участники процессии несли тарелочки с курениями, звенели в маленькие колокольчики. Шедшие впереди полуголые упитанные брахманы несли что-то завернутое в пестрые тряпки, свистели в свирели и напевали гимны. Вид у них был весьма равнодушный. Они делали деньги.

Глядя на брахманов Ядгиргутты, я вдруг вспомнил одного знакомого мне джентльмена — очень прогрессивного, начитанного человека. Одевался он по-европейски, щеголял английским языком и вел себя как лондонский денди. Каково же было мое изумление, когда я узнал, что он брахман и регулярно проводит пуджи (молебны) в одном из храмов в окрестностях Хайдарабада, место в котором ему досталось по наследству от отца. Этот брахман, не веря ни в бога, ни в черта, зарабатывал себе средства на жизнь в храме, а остальное время оставался «прогрессивным».

Очевидно, физик Сатьянарайян смотрел на все шедшее кругом весьма скептически. Мы ходили с ним по пятачку, присматриваясь к жизни Ядгиргутты, а он рассказывал:

— Англичане написали пропасть книг о хиндуизме и, конечно, немало вздору. Я думаю, можно было бы насчитать добрую дюжину сложнейших философских систем, созданных хиндуистскими философами. Хиндуизм кажется непосвященному человеку невероятно сложной и малопонятной религиозной системой, где люди поклоняются сотням тысяч богов. Но темные народные массы ничего не знают об этих философских системах. Вера их прецельно проста. Они знают своего деревенского — божка-покровителя, знают героев пуран, Рамаяны и Махабхараты и их похождения. Время от времени они целыми семьями паломничают по святым местам. И знаете зачем?

— Зачем?

— Не подумайте, что для свершения каких-то таинственных восточных обрядов. Ничего такого нет и в помине. Они являются к святым местам с чисто практической целью — заключить со святыми самую обыкновенную сделку. Бедняки преподносят божеству монетку, сладости, банан, иногда даже своп скромные фамильные драгоценности. Взамен от божества ожидается конкретная помощь. Попутно по традиции они совершают перед молитвой ряд обязательных процедур — хотя бы купание вот в этом зеленом пруду.

И доктор показал на пруд Ядгиргутты, кишевший людьми. Там купались взрослые и дети.

— Не думаю, чтобы он был чистым, этот пруд, — заметил я.

— Чистым! Это настоящий рассадник заболеваний. Моя жена, заботясь о будущем нашего новорожденного, хотела однажды выкупать его в этом пруду, но я не позволил. Кто поручится, что ребенок не подхватит какой-нибудь гадости.

— Разве пруд не дезинфицируется?

— Почему же, дезинфицируют. За такими прудами в порядке общественной нагрузки смотрят врачи, но купающихся много, и все они не слишком чисты, особенно с дороги. А место это поэтическое, неправда ли?

Окрестности Ядгиргутты в самом деле были очень красивы.

Купив у лоточника свежих кокосовых орехов, мы напились прохладного сока и двинулись в дальнейший путь на северо-восток, к Варангалу.

Варангал — небольшой город, важный железнодорожный узел Андхры-Прадеш. Его название произошло от искаженного слова телугу «ораккал», что значит одинокий утес. По сторонам бетонированных озелененных улиц Варангала стоят просторные двухэтажные дома. Всюду много народу.

— В Варангале есть колледж, — рассказывал доктор Сатьянарайян. — Мне пришлось целый год заведовать им, и у меня тут много знакомых.

— А есть ли тут исторические достопримечательности?

— Мы увидим их сегодня: это Храм тысячи колонн, крепость и озеро Пакхал с большим заповедником. В Пакхале водятся крокодилы, а в окрестных лесах встречаются тигры. Может быть, нам удастся поглядеть на одного из них.

Мы остановились отдохнуть на тихой окраинной улице Варангала в общежитии колледжа, где живут иногородние студенты. В общежитии — жилые каморки, небольшой балкон. На другой стороне улицы стояло несколько хороших, но заколоченных домов. И это в городе, где большая нехватка жилья! Старшина общежития, мужественный парень лет двадцати восьми, кратко пояснил:

— В этом доме обитают духи.

Эти слова не были для меня новостью. В Хайдарабаде всегда можно видеть дома, оставленные хозяевами. На то бывают «веские» причины. Например, семья хранила в кладовой гур — неочищенный сахар. Вдруг хозяйка замечает, что сбоку как будто кто-то отломил кусочек. Хозяйка помнит, что ключи были всегда при ней и в кладовую без нее никто не мог пройти. В доме тревога: поселился дух. Жить в одном помещении с духом нельзя, и семья уходит из дома.

Я слышал рассказ одного «очевидца» о «духе», поселившемся у него в доме:

— Он бородатый старик в ширвани и чалме. Весь белый-белый, а в руках какая-то бумага. Тихо ходит по дому, больше в ночное время. Что-то шепчет. Задевать никого не задевает, а жить вместе с ним все равно страшно!

Один знакомый рассказывал, что после окончания университета он взял в аренду такой «зачумленный» дом. Дом пустовал уже лет десять: в нем постоянно шла какая-то тихая возня, слышались непонятные звуки. Аренду хозяева запросили пустяковую.

— Трусил я поначалу страшно. Будь у меня достаточно средств — ни за что бы не стал жить в таком доме, — рассказывал он. — Потом я решил исследовать, откуда идут подозрительные звуки, и понял в чем дело: большое старое дерево царапало сучком о карниз крыши. Скрип этот и напугал хозяев. Я прожил в том доме семь лет, а уезжая рассказал хозяину в чем дело. Тот сильно ругался, обозвал меня жуликом и тотчас же въехал в оставленный дом.

Старшина общежития накормил нас бирияни, напоил чаем и проводил в дальнейший путь.

Мы поехали к Храму тысячи колонн.

Храм тысячи колонн стоит на окраине Варангала, среди гранитных, заросших зеленью скал. Он невелик, приземист и отлично вписан в окружающий суровый пейзаж. В древности вокруг храма располагалась столица раджей Какитьев — Ханамконда.

В Индии в начале второго тысячелетия столкнулись две совершенно отличные друг от друга архитектурные традиции, о которых следует сказать несколько слов.

Ислам категорически запрещает изображать на страницах книг и на стенах мечетей растения, животных и людей. И это наложило отпечаток на творчество старых мусульманских архитекторов и художников. Архитекторы стремились находить для мечетей и дворцов мусульманских владык наиболее совершенные и гармонические формы, широко применяли арки. Среди мелких архитектурных деталей мечетей в Индии лишь изредка можно увидеть цветок — влияние хиндуизма.

Мусульмане художники достигли большого мастерства в каллиграфии. Они разработали множество поразительно красивых шрифтов. Изречения из Корана, духовные стихи, исполненные этими шрифтами, и являются главным внутренним и наружным украшением мечетей.

Архитектура хиндуистов с давних времен зиждилась на совершенно ином принципе. Для хиндуистских архитекторов была не столь важна общая композиция храма, сколько его пышная подавляющая воображение внешняя отделка. Им незнакома была стрельчатая арка, украшающая мусульманские строения. Зато они воздвигали гопурамы — огромные пирамидальные башни над воротами храмов. Гопурамы в Южной Индии представляют собой настоящие каменные книги, рассказывающие о похождениях героев Рамаяны и Махабхарты. Содержание древних эпосов, священных для хиндуистов, как бы проиллюстрировано бесчисленными скульптурными сценами на крутых скатах гопурамов.

Храм тысячи колонн был воздвигнут в 1162 году правителем Телинганы раджой Пратапом Рудра Девой. Об этом говорит древняя надпись на полированной плите из черного мрамора, что стоит у ворот.

Изящный, словно искусно вырезанная шкатулка, храм поражает воображение своей древностью и тонким художественным вкусом телингов, которые при помощи примитивнейших инструментов сумели построить настоящее мраморное чудо.

Из середины храма видны три массивных святилища, посвященных Шиве, Вишну и Сурье — богу Солнца. В каждом из них стены, потолки и карнизы густо украшены каменными кружевами орнамента. Сложное переплетение потолочных балок поддерживают крупные колонны из черного мрамора. Их словно вырезали на гигантском токарном станке.

Стоял жаркий день, а под сводами старинного храма было прохладно. Перед одним из святилищ дымным пламенем горел светильник. Рядом сидела женщина, погруженная в пуджу — молитву.

— Обратите внимание на поверхность колонн, — заметил Сатьянарайян. — Они покрыты облицовкой.

На первый взгляд это казалось невероятным, но после тщательного осмотра можно было, пожалуй, согласиться, что дело обстоит именно так. Облицовка колонн — какой-то прочный состав, напоминающий по структуре мрамор, — почти тысячу лет успешно противостояла ветрам, солнцу, дождям и времени — главному врагу всех сооружений на свете.

Храм более или менее сохранился изнутри, но снаружи были заметны сильные разрушения. Стены его сложены из больших плоских каменных плит, и, очевидно, из-за оседания почвы симметрия их была нарушена. Кое-где грозящие падением каменные блоки были подперты колоннами, скреплены подручными средствами — все заботами доктора Гуляма Яздани.

Неотъемлемой частью храма была мандапа — длинная крытая галерея, крыша которой покоится на трех сотнях искусно, с большим умением расставленных колонн. В противоположность богато декорированным колоннам храма, колонны мандапа совершенно гладки. В общей сложности во всем храме насчитывается ровно тысяча колонн.

Между самим храмом и мандапа, повернувшись мордой к храму, лежит небольшой базальтовый бычок — Нанди. Голова у него слегка попорчена, но тело все еще гладкое и блестящее. Этого бычка встречаешь на Декане повсюду. Он лежит на пьедестале, подогнув под себя переднюю ногу, другая выставлена вперед.

Согласно пуранам, великий бог Шива всегда ездил верхом на Нанди — любимом бычке. В Индии образовалась даже секта шиваитов, которые поклоняются быку.

Обожествление быка в Индии фактически произошло по вполне материальной причине. Без быка и коровы не прожить бы крестьянину Индии. Животные совершенно необходимы в хозяйстве. Бычок тянет плуг в поле, корова дает молоко. Их навозом хозяйка топит ангочху — очаг — и им же подправляет стены хижины.

Нанди — древнее божество крестьян Индии. Имя Шивы приплетено к честному и трудолюбивому животному совершенно напрасно.

Позже я узнал, что в храме имеется надпись на телугу с описанием отваги некоего Шитаб Хана — командира, служившего в армии соседнего мусульманского владыки. Хвалебная, ода мусульманину в хиндуистском храме — дело совершенно необычное. Согласно версии одного из ученых Хайдарабада доктора Хирананда Шастри, Шитаб Хан был местным жителем, членом низшей касты неприкасаемых, который позже перешел в ислам. Посредством этой надписи он или его люди выразили свою ненависть высшей иерархии брахманов за то, что они не считали за людей членов низших каст.

От Храма тысячи колонн мы двинулись к крепости Варангал.

Ехать до крепости пришлось недолго. Вскоре показалось что-то вроде высокой железнодорожной насыпи с проездом под ней, сложенным из рыжего камня. Подъехав поближе, мы увидели не железнодорожное полотно, а обвалившиеся земляные бастионы, внутрь которых вели могучие ворота, сложенные из неправдоподобно больших каменных блоков. Ворота вели в Варангал, в прошлом столицу всей Андхры.

Крепость — настоящий археологический музей, кладбище цивилизации, существовавшей здесь в XII–XIII веках.

По виду страны, лежавшей вокруг остатков древних стен, можно было безошибочно определить, что когда-то в этом районе был центр интенсивного, высокоразвитого земледелия. Виднелись остатки плотин, каналов и колодцев.

Крепость Варангал была построена в ту пору, когда на Декане еще не появились мусульмане и их техника строительства крепостей не была здесь известна.

Старинные сторожевые башни из самана, уцелевшие кое-где в деревнях Андхры, являются образцами наиболее ранних фортификационных сооружений Южной Индии. Каменная кладка начала применяться здесь не сразу. Вплоть до появления мусульман хинду использовали при возведении крепостей огромные каменные блоки. Кладка была, как правило, неровной. Абсолютно отсутствовали цемент или какие-либо другие скрепляющие вещества. Края камней идеально обрабатывали долотами и затем их плотно укладывали один к другому. Сцепление между отдельными рядами камней достигалось благодаря их огромному весу.

Крепость Варангал относится к переходному времени строительной техники на Декане. Стены ее возведены из самана, а ворота сложены из камня. Время победило саманные боевые стены — они представляют сейчас собой высокие глиняные холмы, на которых мирно пасутся козы. Однако ворота стоят несокрушимо, не поддаваясь атакам времени.

Мы направились в глубь крепости. На пыльных ее улицах виднелись покосившиеся хижины.

— В центре крепости есть руины старинного храма, среди которых можно видеть отлично сохранившиеся ворота, — рассказывал Сатьянарайян. — Вы, вероятно, уже видели их на репродукциях. Эти ворота — символ старого Варангала, старой Андхры. Вот они видны из-за деревьев.

Мы подъехали к храму, или, верней, к тому, что когда-то было большим храмом. Перед нами возникла обширная яма, усеянная каменными обломками. Очевидно, фундамент здания был подрыт водами муссонных ливней, и здание провалилось. На дне ямы, полузасыпанные песком, валялись разрозненные архитектурные фрагменты. Здесь ничего уже нельзя было сделать, кроме как подобрать части разрушенного здания. Это как раз и сделали англичане, увезшие в Англию все его наиболее ценные и красивые архитектурные детали.

С четырех сторон ямы, словно плакальщицы над могилой, сиротливо стоят знаменитые киртистхамба (Ворота славы) — триумфальные ворота из серого гранита, через которые когда-то шли дорожки к дверям храма. Расстояние между воротами равняется полутораста метрам, и это говорит о том, сколь велик был погибший храм.

Каменные плоскости Ворот славы покрыты хорошо сохранившейся резьбой со множеством всяких фигур и эмблем. Наверху по краям ворот стоят канса — павлины. Смотря издали на ворота, трудно отделаться от впечатления, что они деревянные. Вероятно, много тысяч лет назад индийцы строили свои храмы из дерева, так как весь Декан был покрыт лесами. Строители более поздних времен сохранили деревянные конфигурации ворот, которые они «вытесывали» уже из гранита.

…Уже к вечеру мы направились к озеру Пакхал, которое лежит еще дальше на северо-восток. Пакхал — одно из величайших искусственных озер Индии. Периметр его холмистых, покрытых густым лесом берегов превышает восемнадцать километров. Западный, самый низкий берег образован гигантской плотиной длиной в полтора километра, которую в незапамятные времена воздвигли раджи Варангала. Наполняет озеро небольшая речка, стекающая с отрогов гор Ниндхья.

На следующий день рано утром мы встретили на плотине восход солнца, а потом долго бродили по каменным распадкам окрестных заповедных гор в поисках тигра. Тигр не пожелал встретиться с нами, зато мы наткнулись на целую стаю мартышек, которые с гамом и гиканьем двигались по верхушкам деревьев куда-то на юг.

Только к концу дня на низком топком берегу, почти скрытом пышно разросшимися кустами, я заметил след громадной когтистой лапы царя индийских джунглей. Он приходил сюда на водопой, и, как видно, совсем недавно.

Посредине озера неподвижно лежали несуразные коряги. После долгого пристального наблюдения за одной из этих коряг мы заметили, что она сделала едва заметное движение. Это был один из пакхальских крокодилов.

На этом и кончилась наша поездка в древнюю столицу Лндхры.

Индия — страна множества праздничных торжеств. Общенациональные, хиндуистские, мусульманские, сикхские, христианские, парсийские, джайнские и прочие праздники следуют здесь один за другим. Кроме того, в каждом штате, в каждом районе есть еще и местные праздничные дни, которые отмечаются с большим усердием. Праздники, как и древние храмы, являются достопримечательностью Индии.

Выше было рассказано о праздниках мусульман. Не меньше их у индийцев, исповедующих хиндуизм. Большинство хиндуистских праздников ведет свое начало с глубокой языческой древности, и корнями им служат все те же пураны, Рамаяна и Махабхарата. Из восемнадцати главных хиндуистских праздников я попытаюсь рассказать о тех, которые мне пришлось наблюдать в Хайдарабаде. Это досехра, холи и дивали.

Досехра символизирует собой триумф добра над злом. Она приходится на сентябрь или октябрь и празднуют ее целых десять дней.

В Рамаяне есть такой эпизод: герой Рама, для того чтобы отнять у Равана свою жену Ситу, призвал на помощь Дургу — богиню войны. Так страшен и так силен был десятиглавый Раван, что Рама не сумел бы одолеть его без помощи Дурги. Художники хинду изображают Дургу десятирукой. В каждой из ее рук зажато смертоносное оружие.

Первые девять ночей досехры посвящены как раз Дурге. По иллюминированным улицам городов и деревень Индии движутся процессии, в которых разряженные актеры имитируют яростные битвы между Рамой и Раваном. За колесницами с актерами идут тысячные толпы энтузиастов, бегут дети. Стоит всеобщее веселье.

На берегу Муси в первые дни досехры воздвигалось необычайное сооружение из бумаги и бамбука. Посередине песчаной арены, окруженной амфитеатром старых городских стен, изо дня в день вырастала громадная фигура Равана. Я не раз приезжал сюда, чтобы поглядеть, как растет чудовище. У бумажного Равана было толстое брюхо, большая отвратительная голова и хищный рот, полный громадных зубов.

И наконец пришел десятый день досехры, когда праздник достигает своего апогея.

Вечером я, моя жена и Мохаммед отправились на берег Муси. Мы едва протолкались сквозь толпу возбужденных зевак, собравшихся поглядеть на захватывающее зрелище гибели Равана. Зрители усеяли высокие зубцы городской стены, вытягивая шеи, смотрели, что там делается с Раваном.

Местечка на стене отыскать не удалось, и мы забрались на штабеля дров соседнего дровяного склада. Сердитая хозяйка склада, ругательски ругаясь, гнала зрителей прочь:

— Каждый год так! Пропади он пропадом, Раван, и вы вместе с ним! Дрова мне раскидывают! Ишь расселись, как вороны на заборе!

Молодежь хохотала, а мы делали вид, что не понимаем брани хозяйки. Зрелище было интересным. У ног размалеванного, надутого тщеславием Равана шла суета. Одетые в доспехи люди разыгрывали последние акты древней драмы. Виден был Рама со своим неразлучным луком и колчаном стрел, выделялся белой физиономией царь обезьян Лакшман и другие персонажи Рамаяны.

Между зрителями ходили факиры. Голые, обросшие волосами мужчины, позванивая бубенчиками на ногах, немилосердно истязали себя щелкающими ударами огромных бичей. У иных животы и спины были в крови. Следом за факирами шли женщины с небольшими барабанами. Они терли кожу барабанов прутьями, отчего те издавали надрывный громкий скрип. Иные из зрителей бросали факирам монетки, иные поспешно отвертывались.

Подходил заключительный момент празднества. Человек и обезьяньей маске, сделав разбег, с решительным видом полез по лестнице к подножию злодея Равана. В руках у него горел факел. Народ зашумел.

— Смотрите, мистер Хануман подымается на помост к Равану! — возбужденно сказал Мохаммед.

— Подожжет его? — спросил я.

— Не сейчас. А на третий раз! Видите, он уже слезает!

«Мистер» Хануман в самом деле слез с помоста. Он снова залез и опять слез. На третий раз его факел коснулся края роскошной бумажной тоги Равана, и та вспыхнула ярким пламенем.

— Горит! Раван горит! — разнесся ликующий вопль зрителей.

Огонь разрастался, с каждым мгновением приближаясь к огромной голове Равана. Когда наконец вспыхнула и она, с громом начали лопаться спрятанные в ней шутихи. В темное небо взвились ракеты. На месте сгоревшей головы Равана появилось огромное проволочное колесо. Оно бешено вертелось, разбрызгивая разноцветное пламя бенгальских огней. Так плачевно закончилась судьба Равана.

После сожжения бумажного чучела ярко освещенная дорога вдоль берега Муси всю ночь была забита гуляющим народом, в основном молодежью. Люди весело разговаривали, пели и смеялись. В руках у них были высокие зеленые ветви какого-то растения — символ минувшего праздника.

Другой большой праздник хинду носит название холи.

Холи состоится обычно в феврале — марте. Праздник этот очень древний. Он возник в языческие времена в связи с окончанием полевых работ.

В ночь накануне холи люди по всей Индии жгут на улицах городов и деревень костры. Особенно большие и яркие костры горят в Раджастхане.

Незадолго до наступления холи неискушенный иностранец, глядя на жителей Хайдарабада, может подумать, что они стали малярами: на всех стираные-перестиранные рубахи и штаны в красных, зеленых и синих подтеках. В целях экономии люди одеваются в старые одежды, оставшиеся от прошлогоднего холи.

В день холи с самого раннего утра в Хайдарабаде происходят невероятные дела. Все вдруг начинают яростно красить друг друга. Одни поливают знакомых и соседей цветными струями из самодельных насосов, другие пускают в ход яркие порошковые краски. И все это делается весело, с любовью, от души. Только специально для сахукаров-ростовщиков, торгашей и старост, притесняющих народ, припасается добрая горсть сажи.

В разгар холи ехать по городу небезопасно: могут хватить ведром крашеной воды или обрызгать из насоса. Но зрелище буйного празднества необычайно интересно. Вдоль улиц веселой гурьбой шагают люди с физиономиями, вымазанными блестящей алюминиевой краской (она самая дешевая). Встретятся друзья — обнимутся, усердно вымажут друг друга, и оба довольны.

Только к часу дня в городе появляются наконец чистые белые рубашки. Перемазанный красками народ собирается на берегах Муси и у пруда Хуссайнсагар. От праздника на тротуарах остаются цветные кляксы. А если поехать в центр Старого города и заглянуть в торговые переулки вокруг Чарминара, то все стены домов, в которых живут марвари, почти сплошь залиты красной краской, смыть которую в силах только хороший дождь.

Но самым интересным хиндуистским праздником является, по-моему, дивали (праздник огней), который бывает в одну из ночей октября или ноября. Еще в дневную пору жители побогаче выстраивают вдоль карнизов своих домов бесконечные ряды глиняных светильников с масляными фитилями. Те, кто победней, довольствуются двумя-тремя. Когда наступает ночь, весь город бывает залит морем переливающихся, мигающих огоньков и представляет собой фантастическое, сказочно красивое зрелище.

В дни дивали у женщин хинду хлопот полон рот. У своих порогов они делают красочные рисунки разноцветной рисовой мукой, посыпая ее тоненькими струйками на чисто выметенный участок земли. Из-под их искусных рук выходят великолепные орнаменты и замысловатые узоры. Соседки во всю соревнуются в этом своеобразном древнем искусстве.

У дверей домов и магазинов воздвигаются небольшие зеленые арки из банановых листьев. Горят фейерверки, всюду музыка и песни.

Дивали — праздник в честь Лакшми, богини богатства и изобилия. Всяк стремится заманить ее к себе. Люди знают — Лакшми, не останавливаясь, пройдет мимо порога, не украшенного лампадками и красивыми рисунками из рисовой муки. А фейерверки рвутся в воздухе для того, чтобы «отпугнуть злых духов».

Люди празднуют дивали всяк по-своему. Крестьяне во многих отдаленных районах страны в этот день идут на свои поля и благодарят «духов» за урожай. Каждый пахарь три дня подряд является перед кучей навоза, накопленной возле его дома для вывоза в поле, простирается перед ней и смиренно просит, чтобы удобрение улучшило его поле и позволило ему собрать хороший урожай. Чтобы задобрить навозную кучу, ей преподносятся цветы, рис и фрукты. Ведь скоро надо выезжать в поле на «зимний» сев!

Усердней всех отмечают день дивали купцы и торговцы, которые молят Лакшми, чтобы та даровала им богатство. Дивали для них — конец старого и начало нового коммерческого года. Они сжигают старые расходно-приходные книги и заводят новые, обставляя сей важный акт большой торжественностью.

Ночью в праздник дивали торговые кварталы Хайдарабада сплошь залиты светом. Повсюду оглушительно орут граммофоны и радио. Магазины и лавки открыты, и хозяева, нарядившись в лучшие одежды, восседают в них на чистых простынях. Тлеют палочки агрбатти, все жуют супари и бетель. Под ногами с громом рвутся хлопушки, взрываются петарды. В небо летят фейерверки. Непривычный человек бывает совершенно оглушен и сбит с толку всем этим световым и шумовым хаосом.

Как-то в ночь дивали я шел по бесновавшемуся торговому кварталу в сопровождении одного моего хорошего знакомого. Мой спутник — человек насмешливый и большой острослов, заглядывая в лавки сахукаров, говорил:

— Как они там колдуют над изображениями Лакшми: окуривают их дымом агрбатти, преподносят дары! Но не подумайте, что они видят перед собой сказочную женщину — фортуну.

— Что же они видят?

— Золото! Лакшми представляется им в виде золотого слитка: они поклоняются золоту в буквальном смысле слова.

— То есть, как это так?

— Видите ли, по старинному обычаю, торговцы и ростовщики всегда держат наличное золото при себе. Они не верят банкам. Золотые слитки и монеты хранятся в укромных местечках, в ямах, куда их прячут под большим секретом. В дни дивали золото выкапывается, и хозяева поклоняются ему как божеству. Желтый металл для них — воплощение силы, власти и богатства. В торговых кварталах сейчас идут отчаянные карточные баталии с громадными ставками. Сахукары, торговцы и контракторы, словом богатые люди, в день дивали теряют всю свою осторожность. Сахукары верят, что если они выиграют в день дивали, то весь новый финансовый год для них будет удачным. Возле Чарминара еще совсем недавно люди враз ставили на кон сотни тысяч рупий, прогорали в прах или выигрывали крупные состояния. Вот вам новая сторона дивали, о которой вы, вероятно, и понятия не имели!

— А простой народ?

— Простой народ празднует дивали по-простому. Выставит бедняк на порог пару плошек с фитильком, да и все тут. И молит он у Лакшми не кусок золота, а кусок хлеба.

Да, в Индии много праздников. Люди нуждаются в них, так как они помогают отвлечься от нелегкой, полной забот и лишений жизни, дают повод повеселиться вместе с друзьями и знакомыми. Религиозного элемента в них осталось мало, главную роль играет зрелищная сторона.

Кроме досехры, холи и дивали, у хинду есть много других, менее значительных праздников. Вдруг видишь, что по всему городу происходит нечто непонятное: люди обвязывают друг у друга запястья рук золотой канителью с блестками, а на лицах у них радостные улыбки. В чем дело? Оказывается, хайдарабадцы отмечают день ракхи. Если в день ракхи хороший знакомый украсит ваше запястье шелковой ниткой, то это значит, что он дарит вам символ дружбы, братства и любви. Нечего и говорить, что для молодых людей и девушек это благословенный случай выразить друг другу свои чувства и симпатии.

Что ни день, то в одном, то в другом конце Хайдарабада гремят барабаны, поют флейты, в садах и на фасадах домов зажигаются разноцветные огни — значит, там происходит какое-нибудь семейное торжество. По улицам часто движутся процессии с музыкантами, плясунами и ловкачами фокусниками. Впереди процессии идут кули с яркими фонарями на головах, а посередине едет всадник, сплошь увешанный гирляндами цветов. Что такое? Оказывается, это свадебная процессия. На коне едет жених.

И так из года в год чередой идут в Индии праздники — большие и малые.

Есть у хиндуистов божество, окруженное всеобщим поклонением и любовью. Божество это — Кришна, который на бесчисленных рисунках и цветных репродукциях изображается в виде прекрасного юноши с синим телом и с флейтой в руках. Кришне поклоняются сотни миллионов людей, и порой кажется, что его слава затмевает славу всех остальных богов хиндуистского пантеона.

Согласно официальной версии, Кришна является восьмым аватаром (воплощением) бога Вишну на земле. Хиндуисты верят, что время от времени боги в облике аватаров сходят на землю, чтобы навести на ней порядок, заступиться за бедняков и урезонить власть имущих.

«Биография» Кришны очень сложная и противоречивая (ее «писали» на протяжении тысячелетий бесчисленные авторы, придерживавшиеся порой совершенно противоположных взглядов), вкратце такова. Кришна родился в древней Матхуре. Родители были вынуждены сразу же тайком отправить его из города в деревню и спрятать в семье пастуха Нанды. На то были веские причины: царю Матхуры злодею Кансе астрологи предсказали, что в будущем этот мальчик, став взрослым, покарает его за издевательства над народом.

Кришна вырос в пастушеской семье. В детстве он заработал репутацию отчаянного озорника, но уже в отрочестве им было совершено немало героических дел. А выросши, Кришна стал учить пастухов поклоняться не богам и не брахманам, а рекам, горам и лугам, на которых пасется скот — источник их жизни.

В конце концов Кришна возвратился в Матхуру и в жестокой борьбе убил царя Кансу. Он посадил на престол Матхуры Уграсену, а сам стал его первым советником и полководцем. Кришна совершил бесчисленные подвиги в войнах с богатыми и царями, которые не хотели подчиниться бывшему пастуху, мечтавшему о полном объединении всей Индии. Погиб Кришна от стрелы дикаря в одной из своих бесчисленных войн.

Словом, по древним легендам, Кришна был народным героем, который побивал всех богов древнего хиндуистского пантеона, высмеивал брахманов и защищал народ.

Видя большую популярность Кришны, брахманы приобщили его к пантеону хиндуистских богов и по-своему истолковали историю его жизни и его деяний. Они сделали Кришну своим героем, приписали ему царское происхождение. В их трактовке Кришна ведет себя как ортодоксальный брамин, и конечно, в нем убито все живое, чем его щедро оделила фантазия народа.

По сей день Кришна живет в народной памяти как прекрасный юноша, удалой пастух, при звуках флейты которого люди забывают обо всем на свете, как озорник и лукавый обманщик, от которого только и жди какой-нибудь каверзы.

Именно таким выводят Кришну народные барды и бесчисленные самодеятельные театры, на представления которых собираются толпы восторженных зрителей.

Чтобы понимать классические индийские танцы, посвященные древним хиндуистским богам и героям, чтобы по-настоящему оценить их, совершенно необходимо знать истории жизни и деяний этих богов и героев. И тогда непонятные на первый взгляд, но полные глубокого скрытого смысла мимические танцы приобретают большое очарование и интерес. В самом деле, в немых сценах артисты средствами мимики рисуют перед зрителями широко известные эпизоды из древних эпосов. Каждое их движение, каждый жест имеет свое значение, свой смысл.

Однажды наша хорошая знакомая, студентка университета мисс Мэхэр Нигар, пригласила нас с женой к своему преподавателю на урок танцев бхарата-натьям.

— Он брамин из Мадраса, — рассказывала она нам. — На уроках у него очень интересно. Я учусь у него уже полгода.

Мы знали, что мисс Мэхэр Нигар мечтает стать танцовщицей. У нее были очень хорошие физические данные — высокий рост, гибкая талия, прекрасное лицо. Ее сольные выступления с танцами в колледжах и на всевозможных конкурсах всегда проходили очень успешно. Кроме того, Мэхэр Нигар была еще и начинающей писательницей. Она писала рассказы для детского журнала на языке урду.

И вот мы поехали к учителю Мэхэр Ннгар, который жил с женой, дочерью и старухой матерью в небольшом чистом домике недалеко от Урду холла. Учитель оказался человеком средних лет с гармонически развитым, красивым и гибким телом. Очевидно, он обладал завидным здоровьем — об этом говорило его смуглое цветущее лицо, прекрасные белые зубы. Из-под белоснежной рубашки учителя танцев виднелся джанеу — брахманский шнурок с ладанкой. Учеников у него было много, и жил он, видимо, неплохо.

Мы явились как раз к началу отчетного занятия. В доме учителя был наготове оркестр: музыканты с дхоляком (барабаном), скрипкой и гармониумом. Тут же лежал ситар — подобие большой гитары с широченным грифом, массой струн и двумя корпусами. На ситаре играла супруга учителя.

Поджидали еще одного танцора — студента Колледжа изящных искусств Джанака Кумара, который тоже изучал здесь искусство старинного танца. Джанак Кумар должен был выступить заглавной фигурой в предстоящем домашнем спектакле в честь синеликого флейтиста Кришны.

До прихода Джанака Кумара одна из учениц исполнила несколько пантомим из какого-то древнего эпоса. У танцовщицы — невысокой миловидной девушки мусульманки — ладони рук и ступни ног были окрашены в ярко-оранжевый цвет, лицо слегка подкрашено, пробор в темных густых волосах был присыпан красной краской. Ею же были слегка тронуты и зубы. Такой туалет считается очень красивым в Индии.

Танцовщица, выйдя на середину, поклонилась зрителям. Этот церемонный поклон — каскад раз и навсегда установленных на — мы видели позже много раз в начале выступлений других танцоров, и всегда он был примерно одинаковым.

Танцевала юная танцовщица хорошо. Крепко стуча голыми пятками об пол, она рисовала удивительно красивыми и точными движениями рук, ног, головы и бровей загадочный для нас рисунок — кусочек какой-то древней истории. Лицо ее выражало радость, гнев или презрение — как того требовал ход пьесы.

Наши критерии совершенно не подходили для оценки ее искусства, но мы видели, как доволен был учитель и как сиял счастьем и гордостью ее отец.

— Мне знакомы эти красивые жесты и позы, — сказал я учителю, когда танцовщица села отдохнуть.

— Конечно! — засмеялся тот. — Это те жесты, и те самые позы, в которых застыли древние танцоры-скульптуры в наших южноиндийских храмах. Танцы в стиле бхарата-натьям так же стары, как наши храмы, которые вы, конечно, видели. Бхарата-натьям был когда-то очень популярен на всем юге Индии. Его превратили в высокое искусство профессиональные танцовщицы хиндуистских храмов. Древние скульпторы, видевшие их танцы, увековечили наиболее характерные позы в камне, а мы, через многие века, глядя на позы статуй старинных храмов, корректируем искусство, доставшееся нам от наших предков.

— Популярен ли сейчас бхарата-натьям?

— За последние два века о нем почти совсем забыли. Некому было о нем заботиться. Мой дед и отец, да еще несколько стариков, оставались почти единственными знатоками его секретов. Но сейчас дело пошло в гору. У людей снова проснулся интерес к бхарата-натьям.

Меж тем явился и Джанак Кумар — невысокий красивый паренек с орлиным носом и шапкой густейших волос. Не медля ни минуты, Джанак Кумар сбросил сандалии, засучил штанины и пустился впляс вместе с отдохнувшей юной танцовщицей. Они выбрали популярную тему, которую, как видно, успели отработать до мельчайших деталей: Кришна, подговорив деревенских мальчишек, совершает набег на хлев, в котором хранит молоко одна из гопи — молочниц.

Это была очаровательная, веселая сценка, которую мы поняли до мелочей, потому что содержание ее рассказывал учитель. Вот гопи доит корову. Ее движения изящны. На лице у нее ласка к животному. Правая рука делает быстрые доящие движения, выменем служат пальцы левой руки. Закончив «дойку», гопи ставит кувшин с молоком на голову, спешит домой, запирает молоко и уходит.

Озорник Кришна тут как тут. Выглядывая из-за угла, он лукаво улыбается. На лице у него написано невероятное желание напроказить. Озираясь, он пробирается в хлев, на цыпочках подходит к кувшинам с молоком, отпивает из них по нескольку глотков, облизывает куски масла. Вообще аватар ведет себя как русский мальчишка, попавший в погреб, который забыла закрыть на замок его зазевавшаяся мамаша.

Но вот приходит молодая хозяйка. Она в ужасе всплескивает руками — Кришна выпил все молоко и слизал все масло. Хуже того — он пролил на пол простоквашу! Разгневанная гопи задает бесцеремонную трепку восьмому воплощению бога Вишну. Кришна обижается, плачет и вырывается из ее рук. И тут только вдруг видит гопи, что это не простой мальчик, а бог. Очарованная и потрясенная великим сиянием могущественного Вишну, она падает к его ногам.

Джанак Кумар и его партнерша разыграли еще несколько веселых пантомим из жизни Кришны. И глядя на гибкие сильные тела молодых танцоров, на их замечательные танцы, мне вспомнилось, как лет семь назад я был на спектакле труппы индийских артистов в Большом театре. Индийские танцоры показывали тогда несколько сценок мифологического содержания. Танцевали они красиво, с душой. Но для московских зрителей мифологические сценки казались каскадом экзотических па, исполняемых под аккомпанемент незнакомых инструментов, не более. Сути танцев никто не понимал.

Именно там, в доме мадрасского учителя танцев, я и открыл для себя, что в классических танцах Индии нет ничего загадочного и непонятного. Загадочными и непонятными кажутся они непосвященному зрителю потому, что он не знает богатой мифологии народов Индии, составляющей душу их искусства: музыки, пения, танцев, живописи и скульптуры.

Позже я не раз встречался с Джанаком Кумаром — поклонником искусства древних ваятелей. В своих скульптурных композициях он не без успеха воспроизводит изящные фигурки каменных танцоров, которыми украшены стены храмов. Для этого ему приходится иногда совершать путешествия по окрестностям Хайдарабада.

— Я не принадлежу к касте брахманов, — как-то рассказывал он. — Я каястх[8]. В наше время каста в Индии значит все меньше и меньше, но иногда мне все-таки дают почувствовать, что я не брахман. И знаете где?

— Где?

— В доме учителя танцев, где мы с вами встретились впервые.

— Неужели сам учитель?

— Нет. Наш учитель, хоть он и носит джанеу, человек нового времени и не обращает внимания на подобные мелочи. Вели бы он начал унижать своих учеников, то вскоре остался бы без заработка. Ведь большинство его учеников — мусульмане или люди низших каст, как говорили раньше: нечистые.

— Но кто же тогда?

— Его мать. Она ортодоксальная брахманка. Обидно, знаете, когда тебе не дают стакана напиться и смотрят на тебя так, будто ты какая-нибудь гадкая букашка! Но я отомстил старушке, и знаете каким образом? Однажды, когда старушка ушла на базар, мы с Мэхэр (она ведь тоже «нечистая»!) потихоньку проникли к ней в кухню и потрогали руками все ее чашки и плошки!

Веселые огоньки играли в глазах Джанака, когда он объяснял мне смысл подобной «мести».

— Вы знаете, убежденные хиндуисты верят, что душа человека не умирает, а без конца перевоплощается. Если в этом рождении у хиндуиста все в порядке, то в следующем своем рождении он перевоплотится в богатого коммерсанта или, положим, в майсурского раджу. Но если он оказался грешен в чем-нибудь — не миновать ему ходить в ослиной шкуре. А то еще хуже: в следующем рождении он может появиться на свет в виде червяка! Своими «нечистыми» руками мы осквернили посуду брахманки, стало быть — на ее душе грех. Пускай-ка она в следующем своем рождении перевоплотится в кошку или жука!

Не иначе как сам Кришна вдохновил Джанака Кумара на такую озорную проделку. Надеюсь, моя книжка не дойдет до старой брахманки, и она никогда не узнает о том, что «нечистые» Джанак и Мэхэр касались пальцами ее плошек.

В Хайдарабаде у меня было много знакомых, которых по религии их предков следовало бы отнести к хиндуистам. Следовало бы, говорю я в сослагательном наклонении, потому что большинство их считают себя прежде всего гражданами Индии, а принадлежность к той или иной религии теряет для них смысл. Правда, все они вынуждены весьма и весьма считаться со старыми традициями, которые до сего дня сильны в городах и деревнях Индии.

За три года жизни в Хайдарабаде нам не раз приходилось обращаться за помощью к тамошним частным врачам. Общение с этими людьми во многом помогло нам увидеть те сдвиги и новые тенденции, которые имеют место в хиндуистском обществе, очень ортодоксальном и застойном.

Однажды мы несколько дней подряд являлись на прием к известному в городе доктору Свами. Доктор — типичный андхра: у него массивная костистая фигура, широкие плечи, большая голова. Добродушная улыбка не сходит с его смуглого лица. Доктор Свами хороший практик, и поэтому он работает в Кинг Эдвардс Мемориал — лучшей больнице Сикан-дарабада, читает лекции студентам медицинского колледжа при Османском университете, лечит членов правительства Андхры-Прадеш и, кроме того, имеет обширную частную практику.

Уютная приемная доктора Свами, где висит его собственный большой портрет и роскошный диплом об успешном окончании какого-то английского университета, — отличный наблюдательный пункт. Сюда приходят к нему различные люди за советом или помощью. Если посетителей нет, доктор выходит в приемную и садится отдохнуть. Он большой любитель потолковать о том и о сем.

— Рамлу! — кричит он. — Чаю!

На зов является Рамлу — молодой парень, слуга, шофер и ассистент, без которого доктор не может сделать ни шагу. У Рамлу удивительно смышленое лицо, на лице веселая улыбка. На подносе у него три чашки чаю.

Чай — прелюдия к разговору.

— Доктор, я слышала, что ваша фамилия Свами означает святой. Вы и в самом деле святой? — спрашивает моя жена.

Доктор перестал жевать бетель, секунду удивленно глядит на нее, затем закидывает голову на спинку кресла, разевает рот и начинает хохотать так, что все его массивное тело ходуном ходит в кресле. Шутка вполне оценена им.

— О, я в самом деле святой! — говорит он, отхохотавшись. — Очень большой святой! В деревне, откуда мы родом, святей нас не было никого. Впрочем, вернее было бы сказать — я бывший святой. Быть доктором и ортодоксом брахманом, знаете ли, очень и очень трудно, просто-таки невозможно!

— А ваш отец?

Отец доктора, высокий седой старик, постоянно помогает ему в работе.

— Ну, мой отец — человек старой закваски. Он убежденный ортодоксальный брахман, и его не переделаешь. В самом начале моей врачебной карьеры у нас с ним были довольно серьезные стычки. Ему многое не нравилось в моих делах и жизни. Но мало-помалу он смирился. Сейчас мы живем и работаем вместе, не мешая друг другу. Я не вмешиваюсь в его жизнь и убеждения, а он — в мои. Должен признаться, что отчасти под влиянием отца, а отчасти из-за моей собственной половинчатости и слабости характера жизнь в нашем доме нее еще идет по-старому.

Доктор говорил правду. Мы ни разу не видели его жены, хотя вся его семья живет тут же за стеной кабинета. Она избегает попадаться нам на глаза. Сквозь решетчатые окна видно, что жизнь в доме доктора идет по-старинному. По углам стоят голые кхаты — кровати. Белье и постели семьи лежат на полу. Стены комнат совершенно голые и не слишком чистые. Последнее, впрочем, малб зависит от Свами. Он снимает нижний этаж дома за солидную сумму. Жилье сейчас дорожает, и его могут в любую минуту попросить освободить помещение.

Судя по рассказам доктора, жизнь даже очень состоятельных брахманов, особенно в окрестных деревнях, далека от требований современной культуры. Ими не соблюдаются элементарные правила гигиены, отчего в их среде очень часты всевозможные болезни. Садясь за обед, ортодокс брахман нередко обмазывает все вокруг себя жидким навозом «святой» коровы. Им же он «дезинфицирует» полы своего дома. При более чем обильном питании люди в брахманских семьях ведут малоподвижный образ жизни, что пагубно сказывается на их здоровье.

Особенно тяжело приходится в старых хиндуистских семьях женщинам. Согласно старинным порядкам, она является чем-то вроде служанки мужа и детей. Мужья встречаются друг с другом, занимаются своими делами, пьют и гуляют, развлекаются, играют в карты, зачастую изменяют женам (брахманы, особенно молодые, ни в чем себе не отказывают), а жены не выходят из дома. Их мир — воспитание детей, приготовление пищи. Главное их развлечение — разговоры об украшениях и новом сари, иной раз вылазка в деревенский храм.

Сравнительно недавно в Индии существовал дикий обычай: когда брахман умирал, его жену подвергали остракизму. Ее лишали всех прав и низводили на положение парии те самые родные и близкие, среди которых она недавно была равноправным членом, матерью семейства.

В одном из кварталов Сикандарабада я часто видел нищую, сравнительно еще молодую женщину. Изможденная, вся в белом, с начисто обритой головой она тяжелой походкой проходила мимо. Черты лица у этой нищей были поразительно правильными. Губы изогнуты в какой-то гордой, надменной складке, и у нее был тот самый прищур глаз и пронзительный взгляд, которые я хотел бы назвать брахманскими. Было совершенно очевидно, что это брахманка, но она была на самом дне жизни. Прохожие хинду заметно сторонились ее.

Какой-то стоявший на пороге чапраси, увидев, как пристально я наблюдаю за проходившей мимо нищей, заметил:

— Бева (вдова)!

Чапраси рассказал, что эта женщина — ортодоксальная брахманка и несет свой вдовий крест добровольно. Семья у нее богатая, но она отказалась от богатства и поступает так, как поступали в подобном положении ее прародительницы.

В приемной доктора Свами мы не раз видели ветхого старика брахмана. Он появлялся в сопровождении молодой цветущей женщины лет двадцати. Сначала мы думали, что это дочь приводит больного отца, но они оказались мужем и женой. У старика была тяжелая форма туберкулеза и какая-то сердечная болезнь. Он едва ходил, и его молодая жена старательно ухаживала за ним.

— Он вдовец и недавно женился, — пояснил доктор Свами. — Семья у него большая, деньги водятся, вот он и женился на девушке из бедной семьи. Первый раз его принесли сюда на носилках. Сейчас, правда, он стал несколько получше — я делаю ему уколы.

Старик — настоящая развалина — был очень неопрятен, харкал кровью, однако женился — буквально на смертном одре. Брахман, если у него умерла жена, может и даже должен вскоре жениться снова, и непременно на молодой девушке.

Уже накануне отъезда из Хайдарабада мы познакомились с молодым отоларингологом, доктором Рао. Он тоже получил образование за границей и работал заместителем директора больницы Сароджини Дэви в Старом городе. Необыкновенно деловито, с большим знанием дела он оказал помощь моей жене, дал все требуемые советы, прописал лекарства и тут же сказал «гуд бай», давая понять, что аудиенция окончена. За дверями его кабинета стояла большая очередь больных.

Позже, при встрече с доктором Рао я выразил свое восхищение его оперативностью и необыкновенной деловитостью. Доктор от души расхохотался и объяснил, что у него просто много работы, поэтому у него нет времени беседовать с клиентами, но если нам угодно, мы можем встретиться в Английском клубе и потолковать на свободе.

В Английском клубе доктор Рао представил нас своей супруге. Узнав о том, что госпожа Рао ревностная католичка, я спросил доктора, хорошо ли они живут, принадлежа к разным религиям.

Доктор Рао только улыбнулся.

— Мы живем очень и очень хорошо. Недавно у нас родилась девочка, и мы очень ею гордимся. А что касается религии, то моя жена ходит в церковь и молится там.

— А вы?

— А я хожу в свою больницу! Я очень люблю свою профессию, и, откровенно говоря, мне нет дела до всей этой чепухи. Моя жена очень хорошая и заботливая хозяйка. На ее плечах весь наш дом, и она с радостью несет это бремя. Иногда мы ходим на заседания Ротари клаба, иногда сюда, в Английский клуб, пообедать. Вот и все.

— А как же смотрят на ваш брак родственники?

— О, я имел массу неприятностей! Вся моя родня — закоренелые хинду. Когда, закончив образование, я приехал из Англии и женился на христианке, это мигом воздвигло высокую стену предрассудков между мной и моими родителями со всеми родственниками в придачу. Вы ведь знаете, что у нас в Индии семьи несколько иные, чем на Западе. Семья — это не только отец, мать и дети, но и ближайшие родственники. И вот все они вдруг отшатнулись от меня как от зачумленного, даже мать, которая очень любила меня и, я уверен, любит и сейчас. Все это было бы ничего, если бы я не ушел от них и не поселился в доме моей жены. Этот мой поступок шел совершенно вразрез с их представлениями. Сейчас я не имею никакого контакта с родней. Они презирают меня и, очевидно, долго не простят мне отхода от религии и дедовских обычаев. Но что я могу поделать. Жить по-старому я не в состоянии!

Доктор Рао не стал больше распространяться на эту тему. Он рассказал, что собирает. деньги на поездку в Европу для совершенствования своих медицинских познаний. По пути непременно заедет в Советский Союз, о достижениях отоларингологов которого он много наслышан.

В Хайдарабаде мы встретили еще одну такую же интересную пару. Он был хинду, а она христианка. Когда они решили соединить свои судьбы, то родственники жениха настояли, чтобы невеста перешла в хиндуизм, что ей и пришлось сделать.

Молодая женщина с большим юмором рассказывала, как она «перевернулась» в хинду.

— Пришлось мне при всей будущей родне взять в рот свежего коровьего помета и пожевать его. Такая, знаете, гадость! Но что было делать — я сильно полюбила моего Рангу. Если бы не он, то ни за что бы не взяла в рот навоза. Зато сейчас он мой муж, и мы живем с ним счастливо и дружно. Счастье требует жертв!

Мероприятия правительства Андхры-Прадеш по развитию общего образования в штате дают первые, пусть скромные, но плодотворные результаты. Образование и культура, как известно, несовместимы с принципами и догмами любой религии, даже такой гибкой, как хиндуизм. Многочисленные колледжи Османского университета готовят немало специалистов — инженеров, врачей, агрономов из местной молодежи.

Большие массы деревенского населения Андхры приходят на заработки в Хайдарабад и другие большие города штата, формируясь в рабочий класс. Возникающие в Андхре заводы и фабрики, электростанции, железные дороги, учебные центры абсорбируют массу людей, нивелируют и переламывают ее, давая качественно новый людской материал, мало-помалу избавляющийся от нелегкого наследия прошлого.

ТЕЛИНГАНА

В старину Андхра была известна еще и под именем Телинганы. Обитателей ее звали телингами. Однако в настоящее время под Телинганой понимают центральную и южную части Андхры, долгое время входившие во владения хайдарабадского низама и отличавшиеся большей отсталостью по сравнению с приморскими районами Андхры, которые были под прямой властью английской колониальной администрации.

В конце сороковых годов имя Телинганы прогремело по всему миру, когда там произошло крупнейшее крестьянское восстание, направленное против засилия феодализма и деспотической власти низама.

Совершить экскурсию в глубь сельскохозяйственных районов Андхры я собирался уже давно, но удобный случай представился лишь после знакомства с Хасн-уд-Дин Ахмедом — главой администрации района Карнул.

Г-ну Ахмеду лет тридцать пять. Он очень худ. У него плоская грудь, густая шевелюра блестящих, аккуратно уложенных волос, мефистофельские усики и подбородок. Знакомиться он явился сам.

— Пришел спросить, не нужна ли вам какая-нибудь помощь, — сказал он. — Считаю своим долгом помогать иностранцам, посещающим наш город. Я сам много ездил и знаю, как это бывает иной раз кстати.

Вскоре Хаси-уд-Дин Ахмед пригласил меня и мою жену посмотреть индийскую деревню, и несколько дней спустя рано утром мы уже катили на стареньком джипе по пыльной дороге к Карнулу, который находится к югу от Хайдарабада. Задние сиденья машины были забиты корзинами с овощами, фруктами и хлебом. Тут же помещались термос и вместительный сурахи — кувшин из красной слабообожженной глины. Сурахи хорошо охлаждает воду. Выступая наружу через поры глины, испаряясь и забирая с собой тепло, вода как бы охлаждает себя. Индийцы уверяют, что сурахи очищает воду от дурных привкусов. Через три-четыре недели сурахи, однако, теряет свои качества. Тогда ее разбивают и покупают новую. Цена сурахи на базаре — всего две-четыре анны.

Вскоре остались позади последние заброшенные мечети Хайдарабада, поросшие бурьяном руины старых опустевших поселений, развалившиеся хавели и вырубленные манговые сады. Мы находились в самом сердце Телинганы.

Был конец февраля, и начинало заметно припекать солнце. Мимо проплывали бурые поля, по краям которых грозными часовыми стояли кактусообразные растения с громадными шипами. Скотине сквозь них не продраться. В полях мелькали большие одиночные деревья, рогули колодцев, густо пестрел пасущийся скот. Несмотря на то что трава успела побуреть, а окрестные кустарники выжгло солнце, Телингана была чарующе красива. Особенно пленительными были ее синие дали, уставленные ровно срезанными конусами нагих скалистых гор.

Земля Телинганы — красная и жесткая, словно спекшийся ноздреватый сургуч. Прокаленная солнцем, она с трудом поддается кудалу — кетменю. Но стоит пролиться дождю, как она преображается и становится удивительно щедрой. С такой землей, под таким солнцем здесь можно было бы брать по три богатых урожая в год.

Можно было бы! А мы с сожалением и с горечью смотрели, как мимо без конца бегут редкие-редкие приземистые посевы, сквозь которые виднеется голая, твердая как камень земля. Это были посевы клещевины (Телингана — мировой экспортер касторового масла). Над посевами зерновых высились трехногие платформы, на которых сидели крестьяне и бдительно охраняли поля от прожорливой птицы. Нигде и никогда в жизни не приходилось мне видеть таких убогих полей и таких редких всходов!

На пути попадались яркие бензиновые колонки «ЭССО» и «Калтекс», добротные здания американских и канадских миссий.

Г-н Ахмед вытащил из-под сиденья несколько толстых книг на урду.

— Полюбопытствуйте, — сказал он, протягивая мне одну из них.

Я посмотрел. В книге ровные привычные стихотворные строки на урду, но в них густо мелькают цифры. Видя мое замешательство, г-н Ахмед засмеялся.

— Это книги налоговых обложений для нескольких здешних районов, — пояснил он. — Но написаны они в стихах. Эти «налоговые поэмы» были сочинены еще при моих дедах. Здешний депьюти-коллектор, мой знакомый, хочет сравнить современные данные об урожайности с тем, что было ранее. Урожайность здешних полей за последние сто-двести лет катастрофически упала!

Индия могла бы кормить полмира, но она сама сейчас вынуждена ввозить рис из Бирмы и пшеницу из Америки. Правительству Индии часто приходится ликвидировать очаги голода, возникающие то в одном, то в другом конце страны, путем срочной переброски зерна в угрожаемые районы.

К полудню мы подъехали к окраине Карпула — большого поселка, где находится резиденция администратора района. Карнул выглядит неказисто. По обе стороны пыльной дороги, понурившись, стоят глиняные лачуги, крытые бурыми пальмовыми листьями. Из-за жидких прутяных заборов клубятся темно-зеленые манговые рощи. Всюду бродят буйволы, коровы, овцы и козы. У обочины дороги крепкий темнолицый парень с тяжелыми выдохами крушил молотом камень на щебенку. Небольшими группами шли женщины банджара с вязанками сучьев на голове. Они возвращались с полей. Одежда на них была обтрепанная. Из деревни всплесками долетали звуки барабанов. Где-то мерно работал движок.

— Дает энергию для кинотеатра, — пояснил г-н Ахмед.

— Как? Здесь есть кино?

— Да, ведь это районный центр. Крестьяне приходят сюда смотреть кино со всех окрестных деревень.

— А сколько же деревень в вашем районе?

— Триста пятьдесят. Поэтому я постоянно кочую из деревни в деревню и почти никогда не бываю дома.

Когда мы добрались до бунгало Хасн-уд-Дина Ахмеда, он тотчас же отправился к соседнему большому дому, возле веранды которого густо толпился народ. Там районный суд. Крестьяне ждали администратора для разрешения своих тяжб и споров. Большинство из них явились с просьбами об отсрочке налоговых платежей.

Вскоре мы поехали осматривать соседнюю деревню.

Уже полдень. Жарко. Солнце стоит высоко над головой. За джипом, который козлом прыгает по ухабам проселочной дороги, тянется длинный шлейф удушливой пыли, и в ней пропадают на миг встречные арбы, в которые впряжены понурые бычки. Крестьяне, отплевываясь от пыли, долго смотрят нам вслед. Кругом окаменевшие поля, и над ними маревом дрожит раскаленный воздух. Урожай с полей уже убран, только кое-где видны убогие редкие посевы, в которых копошатся женщины и дети. Утомившись, они садятся отдыхать под корявые развесистые деревья, растущие у колодцев. Пыль, духота!

Вот наконец и деревня! Она отгородилась от всего мира беспорядочной грудой серых глиняных стен и заборов. Ни единое окошко не смотрит в поле. Пышные зеленые кроны манго и нимов, клубящиеся над бурыми соломенными крышами хижин, немного скрашивают сурово-унылую картину. Вершины деревьев к вечеру превращаются в ночлег для тысяч небольших белых цапель, которые весь день, словно ростовщики в конторе, важно расхаживают по кочкам пересохших рисовых полей.

Мы въехали на кривую узкую улочку, сошли на ковер раскаленной пыли и двинулись в глубь беспорядочной груды глиняных хижин, жмущихся к мощным бастионам старинной глиняной крепости в середине селения.

Как печален, как уныл был вид деревни! Будто банда злоумышленников ободрала и раскачала стены ее домов, обвалила глиняные заборы, растрепала старую кровлю на крышах и затем дело своих рук присыпала густой пылью, похожей на траурный пепел. Мы медленно шли по улочкам мимо жалких лачуг, входы в которые напоминают лазы в темную берлогу. Возле дверей слепленные из глины лежанки. Здесь отдыхают вечером хозяева. Тут же канавы с высохшими нечистотами. Кругом валяются головешки, черепки посуды, обрывки тряпья.

В этом царстве старой, потрескавшейся глины живут люди. Вот седая старуха рассыпает на чисто подметенном дворе стручки красного перца для сушки. По улицам снуют женщины банджара. Из-за глиняного забора на миг появляется милое девичье лицо и, встретив чужой взгляд, тотчас же исчезает, только косички змейками взлетают над черепками, сохнущими на гребне забора. Бронзовый пастушок тащит куда-то упирающегося козла с рогами, выкрашенными красной краской. Прикрывая лица анчалами — верхними краями сари, — проскальзывают мимо женщины. Степенно проходят седоусые пожилые крестьяне. Они одеты одинаково: на них фиолетово-красные тюрбаны и белые дхоти. В руках у всех высокие пастушеские посохи. У многих крестьян мощные торсы и мускулистые руки. В здешних невероятно трудных климатических и жизненных условиях люди каким-то чудом сохранили естественную человеческую красоту и большую физическую силу!

Крестьяне Телинганы — простой и сердечный народ. Они не слишком разговорчивы, однако полны доброжелательства, и на слово их можно положиться. Честность их удивительная. Не так давно какой-то чиновник, проезжая этими местами, уронил с багажника велосипеда портфель с бумагами и деньгами. Несколько дней портфель лежал на обочине дороги. Мимо него прошли тысячи людей — была как раз ярмарка, — но никто его не тронул, пока он не был подобран клерком администратора.

Но самое примечательное в здешних крестьянах — какое-то внутреннее чувство собственного достоинства, которое не смогли растоптать раджи и магараджи, сборщики податей Кутб Шахов и низамов. Очевидно, это и помогло им выжить в тяжелой многовековой борьбе за жизнь.

По узким улочкам мы обошли всю деревню — она сплошь состояла из лачуг. Какой-то седоусый крестьянин пригласил зайти к нему в дом, и мы воспользовались этим приглашением. У входа в его дом лежала в горячей пыли облезлая больная собака. Из-за парши кожа у нее была совершенно голой, и палящее солнце, как видно, причиняло ей невероятные страдания. Тяжело приподнявшись, собака опять упала в пыль.

Хижина состояла из веранды и большой комнаты без окон. В доме топили по-черному. В углу стояла ангочха (очаг), и от нее вся комната, корявые балки, глиняный потолок и стены были в густой саже. От постоянной копоти, духоты и плохого освещения обитатели таких хижин часто болеют легочными и глазными болезнями, особенно женщины, проводящие у очагов большую часть своей жизни.

Гораздо легче дышалось на веранде. Здесь свисала с потолка люлька. По стенам сохли лекарственные растения, висели яркие календари, фотографии членов семьи. По углам стояли кхаты — кровати без тюфяков (тюфяки в Индии днем снимают с кроватей и ставят в углы). В «садике» при доме росло несколько чахлых растений.

— Эта хижина еще не так плоха, — заметил г-н Ахмед. — Глава семьи работает полицейским. У других дома куда хуже.

Всю дорогу по деревне нас сопровождала девушка волонтер из Хайдарабада. Правительство Индии шлет в деревни страны образованную молодежь для того, чтобы с ее помощью хоть в какой-то степени приобщить крестьян к культуре. Это была хорошая, ласковая девушка. Рассказав о трудностях своей работы в деревне, она потащила нас посмотреть на глиняную печку с гончарной трубой и конфоркой — новшество, которое сейчас мало-помалу внедряется в Андхре-Прадеш.

Эта же девушка свела нас к штабу кооперативного крестьянского общества по переработке шерсти. В кооперативе занято человек пять-шесть. Они изготовляют грубые шерстяные одеяла.

С одного края деревни дома оказались побольше и почище, а улица просторней. Стены домов были аккуратно подновлены свежим навозом с глиной и украшены вертикальными бело-коричневыми полосами. Такие полосы украшают большинство хиндуистских храмов в Южной Индии, ими же обозначают жилища брахманов. Над крышами виднелись антенны радиоприемников, слышалась музыка. Из дверей выглядывали упитанные, хорошо одетые мужчины и женщины.

Это был квартал сахукаров — ростовщиков.

Из века в век сахукар производит немудреную операцию: в дни посева он дает крестьянину взаймы зерно, а в уборку возвращает его себе с большим процентом. Перед посевом зерно дорогое, а в уборку дешевое — вся разница идет в карман сахукару. Он же ссужает деньги под проценты. В конечном счете крестьянин оказывается опутанным растущими долгами и все отдает сахукару, который оставляет ему ровно столько, чтобы тот не умер с голоду.

Все доходы крестьянина уходят в бездонный карман сахукаров.

— Неужели и сейчас позволяют им грабить крестьян? — спросил я г-на Ахмеда.

Тот пожал плечами.

— Что делать! Крестьянин сейчас может взять деньги в кооперативном банке под меньший процент, но чаще он все-таки идет к сахукару, хоть того и ограничивают законом.

— Почему же?

— По привычке. А потом, обращаясь к ростовщику, крестьяне избегают всякой волокиты. Не надо уговаривать чиновников.

Но не сахукары самые богатые люди в Телингане. Куда богаче настоящие ее хозяева — помещики райоты.

Высокая дозорная башня крепости, которая маячит в середине деревни, была некогда твердыней местной феодальной династии. Этому массивному сооружению из глины, перемешанной с соломой, — свыше двухсот лет. Метровой толщины стены, некогда отлично выдерживавшие удары пушечных ядер, и сейчас еще выглядят весьма внушительно. Однако в стенах крепости пусто. Там находятся лишь разрушенные временем и дождями жилые дома, склады, солдатские бараки, заваленные колодцы.

Отсюда в былые времена помещик правил деревней. Несколько дюжин мерзавцев наемников держали в трепете все ее население. Сюда закабаленные крестьяне несли плоды своих трудов, и здесь же они укрывались от набегов соседних заминдаров и бандитских шаек.

Однако здешние помещики давно оставили стены деревенской твердыни. Последний из них живет сейчас на краю деревни в отличном двухэтажном доме городского типа с балкончиками и красивыми архитектурными деталями. Здешний помещик — глава панчаята (деревенского совета старейшин), он владеет многими сотнями акров земли и большими стадами. Основные доходы он получает от сдачи в аренду своих земель крестьянам. Не брезгает также коммерцией и ростовщичеством.

Рассказывая о Телингане, невозможно не упомянуть о событиях, которые имели там место в конце сороковых и начале пятидесятых годов, а именно о восстании крестьян.

До самого последнего времени крестьяне-арендаторы Телинганы — бесправные, жестоко эксплуатируемые, невероятно забитые и отсталые — были лишены элементарнейших человеческих прав.

В конце сороковых годов политическая жизнь в Индии крайне активизировалась. Битвы против англичан, шедшие по всей стране, громким эхом отдавались и в Телингане, но здесь, больше чем где бы то ни было, острие народного гнева было направлено против засилия заминдаров и джагирдаров, против отвратительных феодальных пережитков. Борьбой масс в Телингане руководила демократическая крестьянская организация Андхра махасабха. Среди участников и руководителей этой борьбы было немало коммунистов.

В 1947 году в Телингане произошло мощное вооруженное выступление крестьянства, бушевавшее вплоть до 1952 года.

Восстание вспыхнуло вскоре после разделения страны на Индию и Пакистан. В нем вылилась долго сдерживаемая ненависть крестьянства к сахукарам, заминдарам и джагирдарам.

Как и в старину, заминдары Телинганы держали крестьян в страхе с помощью наемников. Они содержали их, снабжали оружием и с их помощью подавляли малейшее возмущение и сопротивление крестьян. Гуунда (негодяи, бандиты) — называли этих наемников в народе. Гуунда совершали налеты на непокорные деревни, творили насилия, избивали крестьянских вожаков. Особенно свирепствовали гуунда одного из заминдаров Налгонды — района к югу от Хайдарабада. После наиболее жестокого их налета на одну из тамошних деревень крестьяне района подняли вооруженное восстание, которое, словно степной пожар, охватило две тысячи деревень Телинганы. Огромная территория с населением в пять миллионов вышла из-под контроля заминдаров и правительства низама. В деревнях образовывались народные комитеты, распределявшие земли заминдаров.

Первая фаза народной войны заключалась в бесчисленных стычках крестьянских отрядов самообороны с отрядами гуунда, окопавшихся в имениях заминдаров. Перевес был на стороне народа. Когда гуунда появлялись возле какой-нибудь деревни, все жители как один человек вставали на ее защиту и прогоняли бандитов. Заминдары и джагирдары в великой панике бежали в Хайдарабад.

Если у гуунда имелись старые ружья и клинки, то крестьяне были вооружены кольями, пиками, косами. В ход шли луки и стрелы, а также большие рогатки, из которых крестьяне били камнями по отрядам гуунда. Жестокость заминдаров и их отрядов по отношению к захваченным повстанцам была невероятной. Гуунда нападали на деревни тогда, когда местный отряд самообороны уходил на помощь соседям. Часто, возвратившись домой, повстанцы находили на месте своей деревни пепелище, перерезанных стариков, женщин и детей.

Низам, некоторое время выжидавший, как будут развиваться события, в конце концов тоже вступил в войну. У него была своя армия — несколько бригад и отряды разакаров-добровольцев, набранных местной реакционной помещичьей организацией. Началась вторая фаза войны, шедшая с переменным успехом. Войска низама действовали близ городов и больших населенных пунктов. Им противостояли крупные отряды повстанцев, которые скрывались в лесах и горах.

Эта война была суровой и тяжелой для повстанцев. В условиях летней жары, испытывая нехватку в вооружении, провианте и воде, они выстояли около двух лет против сильного противника. И в этих боях открылись замечательные боевые и патриотические качества крестьян Телинганы — основной силы повстанцев. Они бились с врагом с большим воодушевлением. Дисциплина в их отрядах была прекрасной.

Армия низама не смогла добиться успеха в борьбе с повстанцами. В сентябре 1948 года в княжество Хайдарабад вступили индийские войска. Некоторое время отряды повстанцев вели с ними борьбу, но движение уже шло на убыль. Мало-помалу затихли последние бои. В Телингане была объявлена всеобщая амнистия. Между крестьянами была распределена часть помещичьей земли. Помещики вернулись в свои владения.

До сих пор вся Андхра живет под свежим впечатлением беспримерного выступления крестьян, боровшихся за лучшую долю. Они показали, на что способны вчерашние рабы, поднявшиеся на защиту своих попранных человеческих прав.

Но вернемся к нашей деревне.

В середине деревни помещается местная начальная школа. За посещение ее нужно платить, поэтому здесь учатся дети, родители которых обладают каким-то минимумом необходимых для этого средств. Мы зашли во дворик, огороженный глиняными стенами. Пригнувшись, вошли в низкую веранду под глиняно-черепичной крышей, которую вместо балок поддерживают крупные хворостины.

В классе шел урок. Худой, длинный учитель в сером ачкане (кафтане) вел урок в переполненном классе. Ему приходилось буквально перешагивать через ребятишек. Стоило посмотреть на облик учителя и его неумелые действия у классной доски, чтобы безошибочно решить, что он очень беден и малограмотен.

Дети сидели плотно прижавшись друг к другу. Ими был набит даже темный коридор, уходивший в глубь здания. Рядом со школьниками лежали тканевые сумочки с тетрадками и книгами, в руках — грифельные доски.

Случайно бросив взгляд на заднюю стену классной комнаты, я заметил грубо обтесанную дверь. Она была слегка приоткрыта. Видны были пальцы маленькой руки, не дававшей двери закрыться, виднелось детское лицо.

Учитель сам открыл ее настежь, и мы увидели темную каморку с земляным полом. Там тоже сидели дети, но они были страшно оборванные, худые, со следами долгого недоедания. У некоторых из них парша выстригла половину волос на голове, и они выглядели маленькими старичками.

— Дети хариджанов, — кратко пояснил учитель, — Им разрешено присутствовать на занятиях бесплатно.

Не скрою — вид детей вызывал чувство жалости. Отец нации Махатма Ганди назвал неприкасаемых хариджанами, то есть божьими людьми, и слово это укрепилось в Индии. В городах страны сейчас уже нет открытого разделения общества на неприкасаемых и «дважды рожденных», но в глуши этот пережиток существует по сей день.

— Это старая школа, — заметил Хасн-уд-Дин Ахмед, — Сейчас по всей округе строятся новые. Часть денег на них выделяет государство, часть дает население. Поедемте посмотрим одну из них.

Мы поехали в соседнюю деревню. Да ее окраине стоит одноэтажное здание, похожее на букву П. Двери справа и слева ведут в две классные комнаты с каменными полами. В каждой из них, в углу, — доска и столик. К доскам приколоты написанные на телугу имена дежурных по классу и их обязанности. На стенах азбука в картинках, кое-какие наглядные пособия. С потолков свисают на веревках длинные палки. В дни праздников дети украшают их флажками и лентами.

Снаружи, между крыльями здания, имеется крошечная площадка с высокой мачтой посредине. В дни национальных праздников дети подымают на ее вершину тиранга — трехцветное знамя республики — и поют гимн «Джана-гана-маиа».

— Крестьяне не очень охотно отпускают детей в школу, — заметил Хасн-уд-Дин. — Их помощь нужна на полях. Правда, намечается уже известный перелом. Выгоды образования постепенно доходят до сознания всех, даже самых темных.

— А где ученики?

— Занятия происходят вечером, когда не так жарко.

Вечер в Телинане был красив и величествен. Спрятавшееся за горы солнце окрасило небо пурпуром. Из болотистых рисовых полей с криком потянулись к насестам стаи белых цапель. Стало прохладней. И в это время за нами явился посланец из драматического кружка Карнула.

— Пойдемте на наше представление! — сказал он. — Посмотрите сначала спектакль, а потом бурра каттха[9]. Идти тут недалеко.

Когда мы вышли из бунгало Хасн-уд-Дина Ахмеда и направились к центру Карнула, было уже совсем темно.

Незабываемо прекрасны безлунные ночи Декана! Звезды в эту пору горят особенно ярко. В ночной темени поля, горы, скалы и деревья словно приходят в себя от дневной летаргии и кажутся одухотворенными, полными жизни. В степи звучат приглушенные голоса и шепоты, слышен тихий хрустальный звон. Как будто кто-то витает вокруг и с любопытством заглядывает в лицо. Значительным кажется молчание трав и кустарников, и невольно сам молчишь, вслушиваясь в ночное безмолвие.

Именно в такую ночь шли мы к деревенскому клубу. Было очень темно и тихо. Издали доносился лай собак, бой барабанов и ясные, несмотря на расстояние, людские голоса. Впереди с ярким фонарем в руке шагал босой чапраси. Освещая дорогу, он указывал на рытвины и кочки на дороге. Так, наверное, в былые времена расхаживали в ночи навабы и раджи Телинганы. Встречные крестьяне с почтением приветствовали администратора сахиба.

— Салам, саб!

— Намаете!

Когда мы явились к назначенному месту, представление уже началось. Перед сценой, ярко освещенной фонарями, сидела на скамейках масса народу, главным образом молодежь. Нас посадили на почетные места, вместе с местной интеллигенцией и чиновниками.

Сцена стояла на открытом месте, возле школы, и выглядела вовсе неплохо. Она была заботливо оформлена, со вкусом украшена цветной материей и рисунками. Спектакль, посвященный проблемам, связанным с Общинным принципом, был незамысловат по содержанию, но очень интересен и актуален. Написал его местный учитель.

Как раз в это время в Карнуле, как и в других деревнях Индии, начал осуществляться Общинный проект — план развития сельского хозяйства страны. Предыстория проекта вкратце такова.

Чтобы получить ресурсы для претворения в жизнь программы индустриализации страны и строительства многочисленных плотин и металлургических предприятий, для того, чтобы обеспечить страну своим хлебом, индийское правительство сразу же после образования республики вынуждено было принимать срочные меры по подъему общего уровня индийской деревни. Ведь в индийской деревне живет свыше восьмидесяти процентов населения страны. Крестьянин является главным налогоплательщиком, главной силой в стране, а он был доведен до совершенного разорения за века колониального господства Англии.

Мы знаем, как была ликвидирована отсталость и раздробленность сельского хозяйства в СССР. В свободной от эксплуататорских классов советской деревне возникла на национализированной земле колхозная система. Члены артели получили от государства землю в вечное пользование.

В Индии, стране капиталистической, в сельском хозяйстве которой сохранен принцип земельной собственности, индийское правительство пошло по другому пути. Оно пытается, не затрагивая существующих аграрных отношений в деревне, поднять общий уровень сельского хозяйства путем помощи крестьянам со стороны государства..

По инициативе премьер-министра Индии Джавахарлала Неру была выработана обширная программа восстановительных работ в деревне. По всей стране начали внедрять сверху так называемый Общинный проект. Организационно он выглядит так.

Каждую сотню деревень с населением в пятьдесят-шестьдесят тысяч обслуживает один блок Общинного проекта. В блоке имеется центр-его главная организующая сила. Во главе блока стоит начальник, ответственный за дела проекта в данном районе. В его распоряжении имеется сравнительно немногочисленный штат, который для большей оперативности разбросан по деревням блока. Это управляющий мастерскими по обучению крестьян, глава кооперативного движения в блоке, животновод, полевод, заведующий лабораторией и т. д.

Я посетил в Андхре-Прадеш несколько блоков Общинного проекта. Они в самом деле дают немало полезного для вконец обедневшей деревни: дают крестьянам хорошие агротехнические советы, организуют кооперативные банки, прилагают усилия для развития образования в деревне. В тридцати километрах от Хайдарабада, в небольшом поселке Викарабад, я посетил блок, в котором было построено за несколько лет около тридцати двух новых школ. Прогрессивность этих мероприятий очевидна.

— Вмешивается ли блок в отношения между крупными собственниками земли и мелкими крестьянами и батраками? — спросил я одного из сотрудников блока.

— Нет, никоим образом, — ответил тот. — Мы помогаем в деревне всем. Например, господин Малиаппа, крупный землевладелец Викарабада, очень охотно следует нашим советам. Благодаря нам он получает весьма хорошие результаты на своих полях и в садах. Но с крестьянами — дело делать трудней. Они недоверчиво относятся ко всем новшествам. Кроме того, у них нет сил и средств перенимать все лучшее, что мы несем в деревню. Поэтому результаты нашей работы довольно скромны.

Является ли Общинный проект тем рычагом, той кардинальной мерой, которая сможет существенно облегчить участь многострадального крестьянства Индии? Пока земля в руках помещиков, надеяться на это не приходится. Пусть даже крестьяне Викарабада станут сводить концы с концами. Но разве не «съест» их всех господин Малиаппа? Конечно, «съест»! Ведь законы капиталистического развития сельского хозяйства неумолимы для Индии, как, скажем, и для «передовой» Америки, где ежегодно разоряются миллионы фермеров, куда более сильных экономически, чем их индийские собратья.

Представление в Карпуле не кончилось спектаклем об Общинном проекте. За пьесой последовала бурра каттха.

В бурра каттхе, кроме главного действующего лица — сказителя, есть еще один непременный участник — мусхара, что значит шут или шутник. Сказитель ведет рассказ, а мусхара забавляет слушателей. Он то и дело прерывает сказителя, вставляя от себя острые словечки и шутки. Например, сказитель, ударив в барабан, заводит старую местную бывальщину:

«Случилось это, братцы, давным-давно в Варангале, во времена правления славного раджи Урма Дэви из рода Какитьев, когда…

Вот тут-то и вмешивается мусхара:

«…когда нашего такого-сякого заминдара и в помине не было!»

Сказитель не останавливается:

«…было это тогда, когда Какнтьи были еще сильны и когда…»

«…и когда животы у крестьян были набиты вкусной пищей и молоком, а не всякой дрянью, как в нынешние времена!» — дополняет мусхара.

Острые и едкие ремарки мусхары вызывают смех слушателей, разнообразят долгое эпическое повествование.

Бурра каттха необычно популярна в Тилингане. И сейчас не перевелись в ней замечательные сказители и острые на язык мусхары. Они пользуются в народе великим почетом. Но если раньше главными героями каттхи были персонажи из Рамаяны, Махабхарты и местных героических эпосов, то теперь ею пользуются все партии (включая коммунистов) для доведения до крестьянства своих политических идей. Для того чтобы крестьяне лучше поняли эти идеи, их облекают в привычные образы знакомых им с детства старинных религиозных сказаний.

Узнает крестьянин, что в таком-то месте собирается народ на бурра каттху, и как бы он ни устал, все равно не поленится отшагать за ночь десяток километров, чтобы не пропустить любимого развлечения, потолковать с друзьями, узнать, что творится на белом свете. На такие собрания сходятся иной раз тысяч двести-триста народу — куда больше, чем на знакомые нам мошаэры.

На сцене перед нами развертывалась именно-такая бурра каттха. Можно было лишь догадываться, что участники ее комментируют последние события в Карнуле и протаскивают отдельных его жителей. Только начинал мой толмач — учитель — переводить на язык урду, о чем вел речь сказитель, как мусхара ввертывал какую-то шутку. Кругом раздавался смех, и толмач, схватившись за живот, сгибался в хохоте. Без его помощи невозможно было понять, о чем говорилось на сцене, — я не знал телугу.

Закончилась каттха далеко за полночь.

Весь следующий день мы посвятили осмотру других окрестных деревень, которые как две капли воды похожи на виденные нами ранее. А вечером решено было осмотреть американскую миссию. Она была совсем недалеко от Карнула.

До этого я не раз бывал в баптистских, лютеранских и католических церквах Хайдарабада, но миссий мне посещать еще не приходилось. В Андхре их великое множество. Деньги на их содержание поступают в основном из Америки, Канады, Австралии, Западной Германии и Швейцарии. Наиболее старые миссии в Андхре были основаны англичанами, французами и итальянцами.

…Мы сели в джип и вскоре оказались перед дюжиной старых зданий барачного типа, расположенных в открытом поле. Было уже темно, и мы довольно долго стояли с фонарями около забора миссии, ожидая, пока чапраси сообщит хозяевам о нашем визите.

Наконец в темноте блеснул огонек. Чапраси доложил, что глава миссии уехал в гости к соседним миссионерам, но в доме есть две леди, и они приглашают нас к себе. Через минуту мы оказались у большого одноэтажного здания, в окнах которого горел тусклый огонек керосиновой лампы. Нас встретили две немолодые американки.

Они знали от чапраси, что приехали сахибы из риясат — так называют здешние крестьяне Англию и вообще все страны за пределами Индии, и тот факт, что мы оказались русскими, взволновал и перепугал их. Не зная, что говорить и как говорить, они перекидывались взглядами, выдававшими большую растерянность и смущение. К тому же вместе с нами был сам глава администрации района, его заместитель и акцизный чиновник!

Вскоре, однако, тревога их улеглась. Мало-помалу завязался разговор. Американки принесли чай, печенье, и состоялось небольшое чае-вае.

— Говорите ли вы по-украински? — спросила меня одна из них на украинском языке.

Честное слово, можно было ожидать чего угодно, но только не певучей украинской мовы в сердце Телинганы, да еще в устах американки!

— Нет, а откуда вы знаете этот язык?

— Я американка украинского происхождения, — ответила она.

— Вот что! А как вы попали сюда?

— Нас вербуют в Америке на работу в миссиях.

— И хорошо платят?

— Не очень. Средне. Но нам представляются оплачиваемые отпуска, и мы каждый год ездим отдыхать в Америку. Скоро подходит моя очередь.

Очевидно, мы расположили к себе хозяек и рассеяли их опасения, ибо они сами, без наших просьб, предложили осмотреть миссию. Взяв фонари, мы вышли из дома с его высокими потолками, керосиновой лампой и массивным холодильником.

— Пойдемте осмотрим сначала школу, — сказала старшая из американок. — У нас учится около сотни местных крестьянских детей. Мы обучаем только тех, кто принял христианство.

— Берете ли вы плату за учебу?

— Нет, наша школа бесплатная. Платят только состоятельные родители. Кроме того, у нас есть еще и приют, где дети живут и получают пищу. Сейчас мы зайдем в младшие классы, там как раз идет урок.

Мы вошли в просторное помещение, заполненное партами, столами и стульями. На передних партах, ближе к фонарю и доске с географическими картами, сидела группа девочек лет девяти-десяти. Старшая американка обратилась к ним на телугу с просьбой спеть в честь гостей такую-то строфу из Библии. Девочки спели, а потом с гордостью показали нам свои тетрадки. Как у всех детей мира, их тетрадки были заполнены каракулями, кляксами и потешными рисунками. Только каракули у них были не простые — они походили на длинные цепочки кружков, сердец, кренделей и репок с хвостиками. Так выглядит алфавит телугу для непосвященных людей.

Американки повели нас к соседней группе бараков — больнице миссии. Это был стационар со стандартным оборудованием, носилками и довольно большой аптекой. Топчаны были покрыты чистыми простынями. Лечили здесь тоже бесплатно.

В открытых больничных палатах находились в основном туберкулезные. Тяжелый надсадный кашель то и дело сотрясал скрюченные тела больных, которые, завернувшись в темные одеяла, лежали на верандах прямо на каменном полу.

— Много ли тут туберкулезных больных? — спросил я старшую из американок.

Та махнула рукой.

— И не спрашивайте — кажется, половина населения! Мы кладем в стационар только тех, у кого тяжелая форма туберкулеза, и выдерживаем по нескольку месяцев. Самое важное не лекарства, а покой и регулярная сносная пища. Лечить больных на дому, особенно женщин, — безнадежное дело. Люди здесь не понимают, что такое режим, не соблюдают, да и не в состоянии соблюдать его.

— Высок ли процент выздоравливающих?

— Да. Правда, бывают смертельные исходы, но это умирают больные с совершенно запущенной формой туберкулеза. Тут уж мы не в силах ничего сделать!

Распрощавшись с американками, мы поехали в Карпул. На обратном пути разговор долго не налаживался. В глазах у всех были распростертые на полу, молчаливые тощие фигуры, закутанные в черные старые одеяла.

Туберкулез — настоящий бич Андхры. В одной только туберкулезной клинике Хайдарабада, открытой здесь Всемирной Организацией здравоохранения при ООН, зарегистрировано свыше сорока пяти тысяч больных с открытой формой туберкулеза. Но в туберкулезных диспансерах регистрируются далеко не все хайдарабадцы. Много больных туберкулезом и в Телингане. Причина столь широкого распространения туберкулеза — тяжелые условия жизни, непосильный труд, плохое питание и полное отсутствие медицинской помощи.

— Индийское правительство вынуждено терпеть присутствие иностранных миссий в стране, — рассказывал после Хасн-уд-Дин Ахмед. — У нас острая нехватка учителей и врачей. Возьмите хотя бы Карнул: на всю здешнюю округу есть один-единственный доктор. За лечение у нас платят, а где возьмет деньги крестьянин? Он идет в миссию. В миссии лечат бесплатно. Не будь миссионерских клиник в деревнях Телинганы — положение было бы просто ужасным! Кстати, в миссии Карнула медицинское обслуживание поставлено неплохо. Они принимают людей, больных всеми болезнями. Бенедиктинцы же принимают только больных проказой.

— А между делом вербуют для себя паству?

— Да, конечно. Недавно крестьяне района Медак прислали жалобу правительству Андхры-Прадеш на тамошних миссионеров. Те ставили обязательным условием для получения медицинской помощи обращение в христианство. Произошел громкий скандал, миссионеров одернули.

Американки из миссии часто появляются в окрестных деревнях. Они читают в школах проповеди, вербуют среди крестьян и их детей перекрещенцев, и не без успеха: хинду довольно часто переходят в христианство, чего не скажешь о мусульманах.

— Что же заставляет людей менять религию?

— Их толкает на это надежда — надежда получить образование, надежда лучше устроить свою жизнь, пусть даже она чаще всего не сбывается. Каждый клерк, например, охотно перекрестится в любую веру, если он только будет уверен, что он или его дети получат хорошее образование.

— Ну это клерки. А крестьяне, простые люди?

— У них другая забота. Как правило, перекрещенцы — бывшие неприкасаемые. Хотя касты и отменены, но они силь «но чувствуют на себе этот пережиток. Переходя в христианство, неприкасаемые раз и навсегда разделываются с этим наследием прошлого.

— Только поэтому?

— Нет, почему же. Есть и другие причины. Люди надеются, что в трудную минуту миссия окажет им какую-нибудь помощь. Миссионеры иной раз дают работу — положим, должность сторожа при церкви. В миссиях иногда раздают горячую пищу. Не думайте, впрочем, что, приняв христианство, крестьяне в самом деле становятся ревностными христианами. Большинство их зажигают у себя дома лампады, ходят в церковь, но в душе остаются теми же хинду, особенно поначалу. Живут они так же, как и раньше, и Христос для них лишь еще одно божество в обширном пантеоне хиндуистской религии, не больше.

Все это были правильные рассуждения, но в них отсутствовало самое главное. Об этом главном пишут в Индии только наиболее прогрессивные газеты. Еще полтораста лет назад яростный враг колонизаторов-англичан Типу Султан отлично знал известную формулу: «Куда явился поп, туда непременно явится армия фергинов» (так звали здесь раньше англичан).

Времена сейчас переменились. Колониальным армиям не маршировать больше по просторам Индии, но миссионеры продолжают верой и правдой служить своим хозяевам — американским и прочим монополиям, которые через миссионерские общества запада, вербуя проповедников из числа местного населения, стремятся укрепить свое влияние в стране, иметь своих питомцев в государственном аппарате, армии и системе образования.

Индия — суверенная страна. Миссионеры ведут себя здесь осторожно, маскируясь благотворительной деятельностью. Но в слаборазвитых странах, правители которых идут в фарватере политики западных держав, миссионеры стесняются гораздо меньше.

Вернувшись из миссии, мы были весьма склонны хорошенько отдохнуть, но, как говорят в Индии, судьбе было угодно распорядиться по-другому. Ночью к нам зашел Хасн-уд-Дин Ахмед с весьма заманчивым приглашением.

Не хотите ли посетить урс? — спросил он. — Урс состоится в соседней деревне Рангапуре, миль за сорок от Кар-нула. Спешу предупредить, что спать вам в таком случае едва ли придется.

Что тут было делать! Не очень хотелось ехать в глухую ночь в такую даль, но мы решили пожертвовать сном ради урса. Позже мы нисколько не сожалели об этом, ибо виденное в ту ночь навсегда останется ярким впечатлением в нашей памяти.

Джип старательно пожирал те сорок километров, которые отделяли нас от Рангапуры. Здесь уже не было прекрасных бетонных дорог, которыми славится Хайдарабад. Он плавно катил по грунтовой дороге, скакал на кочках, медленно перелезал через неглубокие канавы с водой, и потом снова стремглав несся мимо темных лесов и кустарников. В свете его фар белесыми тенями то и дело мелькали кролики.

Было темно и довольно прохладно. Дебелая супруга акцизного чиновника, ехавшая с нами на урс, всю дорогу ворчала на тряску и куталась в широкую и теплую кашмирскую шаль. А Хасн-уд-Дин Ахмед рассказывал мне о Рангапуре. По его словам, это совсем небольшая деревенька у подножия высоких гор. Известность в Андхре она получила благодаря даргаху пира Наранджана, который жил пять или шесть веков тому назад.

— Наранджан, — рассказывал он. — Всю жизнь просидел на большом камне под огромным баньяном, которые по сей день можно найти в Рангапуре. Он был постоянно окружен почитателями и учениками — жителями окрестных деревень. Наранджан славился своей ученостью, знал персидский и арабский языки и оставил после себя ряд интересных книг. Он учил гуманности, добру и правде и еще при жизни завоевал в народе славу и доброе имя.

До Рангапуры была еще целая миля, но уже явственно видны были первые признаки урса. Вдали в кромешной темноте совершенно безлунной ночи появились тусклые отблески бесчисленных огней. Они тревожным багровым заревом вставали на горизонте. До нас долетел гул бесчисленных барабанов, приглушенные расстоянием человеческие голоса, непонятный шум, который все нарастал и нарастал, по мере того как джип, разрезая темень мощными фарами, приближался к месту урса.

Чем ближе мы подбирались к даргаху, тем больше было народу. Обе стороны дороги были запружены арбами. Рядом с дышлами арб, жуя солому, лежали выпряженные бычки. Фары автомобиля вырывали из темноты бесчисленные белые фигуры, сидевшие и лежавшие вокруг гаснущих костров. Люди были сломлены усталостью. Ведь они прибыли сюда за многие десятки миль! Шофер то и дело тормозил, чтобы не раздавить спящих.

— Тысяч двадцать-тридцать собралось, не больше, — со вздохом заметил акцизный чиновник. — А раньше сюда являлось тысяч до ста народу.

По живому сонному коридору мы медленно продвигались к даргаху, где все было в беспорядочном суматошном движении. Люди суетились, двигались по всем направлениям, освещая дорогу факелами и о чем-то разговаривая. Центр урса был впереди, откуда доносился громовой бой барабанов и гул бесчисленных людских голосов.

Однако весь этот таборный шум перекрывала усиленная микрофоном вдохновенная песня кавваля, славившего святого Наранджана. Мелодия вольно неслась над многотысячным табором. Она была полна экстаза, тоски и мольбы. Голько глубокая вера в чудо и во всесилие святого могла породить такую захватывающую мелодию, которая властно и неотразимо брала человека за сердце.

— Слепой кавваль поет, — пояснил Хасн-уд-Дин. — Из Хайдарабада пришел.

— Один?

— Что вы! Тут их собралось не меньше двух десятков. Будут петь до самого утра.

— А кто им платит?

— Кто что подаст, тем они и довольны. А вот и даргах! — сказал он, указывая рукой.

Мы вступили на тесную площадь, до отказа набитую народом. Посередине ее стоял даргах. На высоких белых стенах даргаха горели лампы, бросавшие яркий свет на новое вавилонское столпотворение, происходившее внизу.

Хасн-уд-Дин велел остановить машину в полусотне шагов от даргаха. Здесь, под могучими старыми деревьями, для нас было заблаговременно разбито несколько больших палаток. Палатки имели несколько отделений, полы в них были устланы ковриками и матрацами. Оставив в них имущество и припасы, мы пошли смотреть урс.

При мятущемся свете бесчисленных костров, факелов и керосиновых ламп можно было хорошо рассмотреть, что происходит кругом. От стен даргаха и баньяна, под которым пять веков назад сиживал Наранджан, шла на восток широкая просторная улица, сплошь заставленная легкими балаганами торговцев, явившихся сюда со своими товарами. Улица эта возникла всего два-три дня назад. По обе ее стороны тянулись бесчисленные чайные, кондитерские, харчевни. Возле балаганов чернели на таганах громадные котлы. Тут же крошили зелень, обдирали баранов и поджаривали на решетках мясо. Лоточники торговали ярко раскрашенными игрушками, воздушными шарами и отчаянно скрипящими надутыми воздухом резиновыми колбасками. То и дело над толпой раздавался громкий выстрел — это откупоривали бутылки с самодельными прохладительными напитками.

Вся эта широкая улица, заботливо устланная тростниковыми матами, была полна народа. Зеваки — в большинстве крестьяне — ходили вдоль балаганов, разглядывая привезенные из Хайдарабада и других городов товары. Купить что-нибудь, как правило, им было не на что. Расспросив хозяина скобяной лавки, мы узнали, что выручка его за два-три дня урса ничтожна: всего пять или десять рупий.

Мы медленно двигались вдоль импровизированной улицы. Впереди шел чапраси. Властно опуская тяжелую руку на плечи людей, он сдвигал их с дороги или говорил, что за ним идет сам администратор сахиб. Закутанные в одеяла крестьяне (было довольно холодно) поспешно отступали, давая дорогу. За чапраси шел слуга с фонарем, а затем мы.

— До этого я не навещал здешнего урса — не хотел подогревать религиозного фанатизма крестьян, — говорил Хасн-уд-Дин. — Они могут подумать, что я придаю урсу большое значение, а это непременно вызовет еще больший приток народа в будущем году.

Вы для начала пойдите и послушайте каввалей. Потом посмотрите сандаловые процессии. Зайдите в даргах, — продолжал он. — Только будьте осторожны — вас могут сильно помять.

Тем же «походным порядком» мы пробились сквозь толпу и группы сидящих женщин и детей к подножию баньяна. Как раз отсюда и разносились песни, тревожившие ночной покой. На каменной платформе среди мощных переплетенных корней баньяна собралось несколько сот любителей пения. В самой середине толпы перед микрофоном, который сверкал в свете ламп, подвешенных к ветвям, сидел молодой слепец.

Кавваль пел, аккомпанируя себе на двух небольших звучных барабанах. Это его слышали мы, подъезжая к даргаху. Пел и играл он мастерски. Голос у него был хриплый, но приятный. Казалось, слепец захлебывается песней, в которую он вкладывал всю свою душу. И слушатели были тоже доведены до экстаза: широко открытые блестящие глаза, восхищение на лицах, одобрительные возгласы, слезы.

Когда мы протолкались в середину, слепой уже кончил петь. Забрав деньги, положенные ему в шапку, он поднял свои барабаны и, вращая белками незрячих глаз, ушел нетвердой походкой. Вслед ему раздавались голоса ценителей:

— Душевно пел слепой!

— Как в былые времена!

Место слепого занял пожилой мужчина в серой фуфайке. Он не спеша расстелил платок для доброхотных деяний и поставил перед собой гармониум. Рядом с ним села девочка лет десяти.

И опять полилась песня в темени ночи. Кавваль заводил Куплет, а девочка — его дочь — изо всех сил подхватывала Припев. Она была бывалой артисткой и, не робея, аккомпанировала себе ударами в ладоши. Глаза у нее были полны вдохновения.

— Славно поет дочка! — со слезами умиления качал головой какой-то старик.

— Сорвет голос! Гляди, как у нее жилы на шее надуваются! — вторил ему древний сосед.

На певцов немо смотрели тысячи глаз, а они, сменив мотив, запели другую песню. Я с удивлением слушал слова — они никак не вязались с обстановкой. Это была песенка из популярного кинофильма, и смысл ее сводился к тому, что времена теперь пошли иные, и все норовят ездить на велосипедах. Отец и дочь с воодушевлением выводили припев:

«Фяшан ка хэ, замана!» (Нынче время моды).

Большинство людей, не уловив перемены, слушали новую песню с тем же восхищенным выражением на лицах. Но вскоре послышались негодующие возгласы:

— На урсе не место таким песням!

— Разве тут можно петь о людях?

— Бога бы побоялся!

Кавваль, слыша упреки, замолчал и начал оправдываться, говоря, что народ требует такие песни.

Выслушав еще несколько песен, все мы вернулись на импровизированную торговую улицу, и очень вовремя: там началось сильное движение, народ бежал навстречу массе факелов и ламп, медленно приближавшихся к даргаху. Побежали и мы.

— Сандал идет! Сандал!

— Откуда?

— Из Рангапуры!

Гром барабанов приближался. К нему примешивались резкие звуки труб, дудок, выкрики песни. Прямо по матам, устилавшим дорогу, к даргаху двигалась большая процессия. Две трети в ней были хинду. Это несли сандал из Рангапуры. Готовясь ко дню урса, самые почтенные старики деревни несколько дней старательно терли камнями сандаловые доски, накапливая в посудинах пахучие опилки. Верующие считают, что для души святого нет ничего приятнее, чем эти опилки, разбросанные вокруг его надгробия! Их-то и несли в большом блюде, прикрытом сверху расшитым зеленым покрывалом, под просторным зеленым же балдахином на высоких шестах, который окружала дюжина факельщиков.

Во главе процессии усердно, самозабвенно танцевали женщины банджара. Так и мелькали подолы широких красных юбок, малиновым звоном звенели бесчисленные браслеты.

За банджара следовал оркестр, подымавший дикий шум, потом сандал и, наконец, факельная процессия, которая по мере приближения к даргаху на глазах обрастала народом. Увязался со всеми и я.

У входа в даргах была бешеная суматоха. Люди словно обезумели. Охваченные религиозным экстазом, они жались к стенам, и кордон полицейских в мятых темно-зеленых шимелях с великим трудом сдерживал их напор. Латхи — бамбуковые палки — то и дело угрожающе подымались в руках служивых. Впрочем, их ни разу не пустили в ход. Все стены были облеплены белыми фигурами. Только вход, заваленный сотнями чувяк, сандалий и ботинок, был открыт для старейших и набожнейших почитателей старого Наранджана.

Я с великим трудом протискался в набитое людьми нутро даргаха. Там, посередине платформы, высилось надгробие, заботливо укрытое зеленым расшитым балдахином. Кругом лежали цветы. У края надгробия стояла глиняная кадильница, из которой подымался дым ароматических курений. Тут же лежал морчхал — род веера из павлиньих перьев, прикосновение которого, по общему мнению, равно прикосновению руки божьей.

Старики мусульмане благоговейно припадали к надгробию, низко сгибаясь перед ним в поклоне, целовали край покрывала. Сквозь узкие, забранные кирпичной решеткой окошки видны были приникшие к ним неподвижные белые силуэты. Это были женщины (женщин часто не пускают внутрь даргахов).

Когда наконец к даргаху прибыл сандал из Рангапуры, внутри него началось великое замешательство. Сквозь дверь, полощась над головами людей, просунулось широкое ярко-зеленое знамя на гибком бамбуковом древке. Люди трясущимися руками ловили его край, прижимали к губам.

Раздались возгласы:

— Свету, свету больше!

Высокий человек с головой, закутанной в платок, полез на стену и принялся накачивать воздух в баллоны ламп[10]. В их ярком свете еще лучше стали видны возбужденные лица и горящие глаза молящихся.

Наконец чаша с сандалом появилась в даргахе. Человек пять пожилых людей в фесках, закрыв глаза, густыми низкими голосами запели газель, вторые строфы которой кончались словами: «Ас салам-ул-малек!» Общее смятение достигло предела. Люди, толкаясь, начали суматошно растягивать поверх надгробия гирлянду — четырехугольную нить с нанизанными на ней цветами. Кто-то из стариков, размахивая бутылкой с розовой водой, щедро кропил всех присутствующих, другие разбрасывали вокруг надгробия сандаловые опилки.

Прижатый в угол даргаха, потрясенный, я наблюдал это необыкновенное зрелище, в котором были фанатизм и какое-то коллективное сумасшествие.

Когда я кое-как протолкался к выходу, меня встретил обеспокоенный Хасн-уд-Дин Ахмед.

— А я боялся, что вас там задавят! — обрадованно сказал он.

— Этот сандал последний? — отдышавшись, спросил я.

— Что вы! Процессии с сандалом прибудут из всех окрестных деревень, а их тут немало!

Долго потом бродили мы по огромному табору урса. Всю ночь пылали огромные костры. Со всех сторон несся тревожный пульсирующий грохот самодельных крестьянских барабанов, похожих на опрокинутые лукошки. Два-три барабанщика шли впереди, за ними плелся нанявший их крестьянин. В руках он держал поднос с кокосовым орехом, монеткой или сладостями. Люди несли дары святому Наранджану, ожидая от него помощи — исцеления близкого, поддержки в хозяйстве и т. д.

А когда, отойдя от «главной улицы», мы вступали в густую тьму, где стояли возы и лежали бесчисленные неподвижные фигуры, то наблюдали житейские сценки. Какой-то парень, примостившийся у колеса арбы, обнимал девушку, пытаясь поцеловать ее. Девушка, смущаясь, отталкивала ухажера. Всюду шли тихие разговоры о хозяйстве, о делах и заботах, бедах и несчастьях, болезнях и смерти, о надеждах на будущее.

Утром, когда из-за гор выкатилось огромное пылающее солнце, молящимся был дан приказ администратора района и полицейского инспектора разъезжаться по домам.

— Обычно здешний урс празднуют дня два-три, — пояснил Хасн-уд-Дин. — Но тут образовалась такая скученность и антисанитария, что может вспыхнуть эпидемия. К тому же в округе сейчас мало воды.

И люди, повинуясь приказу, стали разъезжаться. Двинулись в обратный путь и мы. Но перед этим забрались на высокий склон горной гряды, возле которой ютится Рангапура, и с орлиной высоты долго любовались на безбрежную равнину, лежавшую у наших ног, и на синие дали, где плоские сизые горы смыкаются с такими же сизыми небесами.

Заканчивая главы, посвященные Хайдарабаду и Андхре, в целом мне хочется сказать, что я коснулся далеко не всех сторон их жизни. Они слишком многообразны, чтобы изложить их на полутора сотнях страниц.

Даже сами местные ученые и те недостаточно знают историю Андхры, историю государств, существовавших некогда на ее территории. Очень мало исследованы современная жизнь и культура народов и племен, населяющих страну.

В штате есть горные и лесные районы, населенные отсталыми племенами, где никогда не бывали даже вездесущие англичане и сборщики наваба. Никто не исследовал пока жизни, языка и богатейшего фольклора банджара, так напоминающих наших цыган.

Было бы неправильным думать, что в Хайдарабаде и в Андхре — до недавней поры настоящих заповедников феодализма — нет ростков нового.

В Хайдарабаде работает несколько довольно крупных предприятий, в том числе текстильная, табачная фабрика, выпускающая сигареты «Чарминар». К северу от Хайдарабада в Шакарнагаре работает сахарный завод, в Шахабаде — цементный завод, в Сирпуре — бумажная фабрика.

Андхру-Прадеш ждет большое будущее. На ее территории намечено строительство целого ряда промышленных предприятий, в том числе автомобильного завода, фармацевтической фабрики, в строительстве которой примут участие советские специалисты. К югу от Хайдарабада на капризной реке Кришне сооружается громадная гидроэлектростанция. Плотина не позволит реке выходить из берегов и наносить ущерб хозяйству страны, а вырабатываемая электроэнергия окажет большую помощь в преобразовании засушливых районов Андхры и Майсура. Под волнами моря, рожденного плотиной, будут навечно погребены развалины древнего буддийского университета, над изучением которых работают сейчас индийские и зарубежные археологи.

Однако обо всем этом расскажут другие люди, которым доведется посетить Андхру-Прадеш.