По Декану

ЛЕВ МАЙСУРА

О Типу Султане я впервые узнал в 1947 году, когда был еще студентом индийского отделения Московского института востоковедения. Мне попался сборник «Новейшая история Индии» со статьей доктора исторических наук Игоря Михайловича Рейснера о Типу Султане — правителе южноиндийского государства Майсур — и о его отчаянных войнах против захватчиков англичан. Статья была написана с подъемом и большой симпатией к этому незаурядному человеку, который предпочел гибель на поле боя незавидной доле пенсионера английской Ост-Индской компании.

Уже тогда личность Типу Султана очень заинтересовала меня, а когда я оказался в Хайдарабаде, от которого до Майсура рукой подать, интерес этот вырос еще больше.

Княжеством Майсур, расположенным на замкнутом горном плато южного Декана, в далекой древности правила династия Водеяров. Им принадлежали тридцать три деревни вокруг современного города Майсура. В средние века княжество входило в империю Виджайянагар. Наместник виджайянагарского раджи в Майсуре постоянно сидел в соседнем городке Шрирангапатнаме (городе святого Ранги), который расположен на острове в среднем течении Кавери — одной из самых больших рек Декана (англичане переделали потом название города в Серингапатам).

В 1610 году Воядеры добились независимости. Они изгнали Тирумаларао — последнего виджайянагарского наместника — и расширили свои владения за счет соседей.

В (средине XVIII века власть у раджей Майсура отнял их удачливый провинциальный военачальник Хайдар Али. Номинально оставаясь главнокомандующим, он был фактически неограниченным владыкой Майсура.

Хайдар Али, суровый неграмотный солдат, оказался прекрасным администратором и политиком. Он в несколько раз увеличил территорию Майсура и превратил его в сильное централизованное государство с отлично экипированной и вооруженной армией. Ему удалось завоевать огромный авторитет и уважение в глазах народа Майсура одинаковым отношением к своим подданным: хинду и мусульманам.

Простыми, но эффективными мерами Хайдар Али привел в порядок оросительную систему в стране, повысил продуктивность сельского хозяйства, умерил всевластие и аппетиты местных начальников.

Это обеспечило ему поддержку народа Майсура.

В своих завоевательских планах по расширению территории Майсура Хайдар Али столкнулся с сильным противником — Ост-Индской компанией англичан, в войнах с которой прошла большая часть его жизни. Он сумел победить англичан в первой англо-майсурской войне (1767–1769) и почти опрокинул их во второй (1780–1784). Во время второй войны с англичанами он умер от раковой опухоли, оставив своему сыну и наследнику Типу Султану обширное государство, богатую казну, многочисленную армию и неоконченную войну с сильным и коварным противником.

В 1782 году на престол Майсура сел Типу — тридцатилетний удачливый кавалерийский командир, уже не раз отличившийся на полях сражений и имевший громадный авторитет в армии.

Типу правил Майсуром восемнадцать лет, вплоть до дня своей трагической гибели в 1799 году, и все эти годы были полны отчаянных битв Майсура с соседними княжествами, за спиной которых в большинстве случаев оказывались англичане. Типу пришлось заканчивать вторую англо-майсурскую войну, начатую Хайдаром Али, и провести еще две кровопролитные войны, в первой из которых он потерял половину своих владений, а в последней — государство и жизнь.

До самого последнего времени вся жизнь этого незаурядного человека была окутана густейшим туманом предвзятых представлений и бессовестной клеветы. Клевета всегда являлась орудием тех, чьи намерения и цели были нечистыми и кто не мог добиться успеха в честной битве.

Ни об одном из исторических деятелей Индии не было распространено столько небылиц и лжи, сколько о Типу Султане. Английские историки обвиняли его в мании величия, в рели-| нозном фанатизме, в жестоком отношении к пленным англичанам и в сотнях других грехов.

Лев Майсура — с уважением называли и называют Типу Султана индийцы.

Типу был одним из самых больших государственных деятелей Индии, талантливым полководцем. Вся его деятельность, все помыслы были посвящены одной цели — изгнанию англичан из Индии. Сельское хозяйство Майсура при нем было в цветущем состоянии. Развивались торговля, местная промышленность и банковское дело. Не где-нибудь, а именно в Майсуре искали спасения тысячи разоренных крестьянских семей из завоеванных англичанами соседних княжеств. Типу давал крестьянам землю, ссужал деньги на обзаведение хозяйством. Налог на землю в Майсуре был фиксированным и не слишком тяжелым для крестьян, и они с воодушевлением сражались в рядах его армии — самой спаянной, дисциплинированной и боеспособной среди индийских армий того времени.

Однако, несмотря на то что Майсур был сравнительно сильным государством, а Типу Султан обладал незаурядными организаторскими и полководческими способностями, победа англичан была предрешена. Типу старался как мог сцементировать свое государство в единое целое, но весь Майсур раздирали внутренние смуты. Главными помощниками и исполнителями воли Типу были завистливые феодальные начальники, мечтавшие сами занять место на троне Майсура.

Войскам Типу было трудно противостоять хорошо обученным вооруженным силам англичан, имевшим в своем распоряжении наиболее передовую военную технику того времени. И главное — феодальный Майсур не имел своей промышленности. Он не мог долго меряться силами с самой мощной державой мира, которая переживала период промышленной революции и располагала громадными ресурсами.

В третью англо-майсурскую войну (1790–1792) английский генерал-губернатор Корнваллис с помощью маратхов и хайдарабадского низама отнял у Типу половину его государства и вырвал громадную контрибуцию из казны Майсура. Поведение Корнваллиса во время заключения мирного договора с Типу может послужить образцом вероломства. Заставив Типу уплатить контрибуцию и взяв заложниками двух его сыновей, он вдруг потребовал передачи ему Курта — лесной страны на западе от Майсура. Типу не хотелось рисковать жизнью сыновей, и ему ничего не осталось, как отдать Курт, до которого от Серингапатама было всего сто километров.

В году английские войска под командой генерал губернатора Вэлсли еще раз пришли в Майсур, чтобы окончательно сокрушить Типу Султана. На этот раз с ними активно сотрудничал низам. Вражеская армия в несколько сот тысяч человек быстро разбила сорок тысяч сипаев Типу и штурмом взяла Серингапатам.

В решительный момент штурма Серингапатама визири Типу Султана — Мир Садык и Пурнайя, а также другие должностные лица, подкупленные лазутчиками англичан, дезорганизовали оборону столицы, а Мир Садык закрыл городские ворота перед Типу, который, преследуемый английскими солдатами, возвращался в крепость. В последней свирепой схватке у Водяных ворот один из приближенных Типу сказал ему:

— Джахан панах (государь)! Объявитесь, и вы сохраните жизнь!

— Никогда! — ответил Типу. — Лучше прожить день львом, чем сто лет шакалом!

Разгромив и ограбив Серингапатам, англичане глубокой ночью занялись поисками тела Типу. Его нашли еще теплого в груде мертвых тел. И тогда английский генерал, командовавший штурмом Серингапатама, коснувшись шпагой тела Типу, воскликнул:

— Типу мертв! Отныне Индия наша!

Так погиб Типу — непримиримый враг англичан. Майор Диром, штабной офицер, участвовавший во взятии Серингапатама, писал: «Все предали Типу Султана в этой последней войне. Не предал его только народ Майсура». И это сущая правда. В бесчисленных лаванис — балладах — народ Майсура по сей день поминает Типу Султана и его битвы с ферингами — англичанами, его почитают в Индии как национального героя и гробницу его посещают тысячи патриотов, а на могилу предателя Мир Садыка, зарезанного майсурскими солдатами за измену, по сей день с омерзением плюют и кидают камни прохожие.

Вскоре после разгрома Майсура англичане разделались и с маратхами, которые держали в этой войне нейтралитет и лишили независимости своего «союзника» низама. Битва за Индию была ими выиграна. Богатейшая страна Востока на полтора века стала колонией Англии.

В Хайдарабаде я нашел больше чем достаточно материала о Типу Султане. Мне удалось познакомиться со здешними старожилами, предки которых приходились ему родней.

Особенно близко сошелся я с (ныне покойным) навабом Басит Али Ханом, который жил на холмах Ред-Хиллз[13] возле Наубатпахара. Наваб, шестидесятилетний старик, бережно хранил ряд вещей, принадлежавших когда-то Типу Султану. Он показал мне прекрасный кинжал, который Типу Султан in правил было в подарок Наполеону Бонапарту вместе с предложением объединить усилия Франции и Майсура в борьбе против англичан. Майсурский корабль, не дойдя до Франции, вынужден был вернуться, а кинжал какими-то судьбами допился навабу.

И не только кинжал. В приемной наваба я видел записную книжку Типу с его собственноручными записями на персидском языке, оттисками его личной печати и его подписями, кое-какие мелкие вещи и несколько редких книг о нем, с которыми наваб дал мне возможность ознакомиться.

На стенах приемной наваба висели картины с изображением Типу. На одной из них Типу — великолепный наездник — во главе кавалерийского отряда несется вскачь на своем белом коне в атаку. На другой — он изображен в царском наряде: плоском бурханпурском тюрбане, просторном халате с дорогим ожерельем и поясом, усыпанным драгоценными камнями. Дом наваба был обставлен старинной мебелью, бытовавшей в богатых семьях Майсура позапрошлого века.

Короче говоря, дом наваба был настоящим музеем, посвященным Типу.

Немало вещей, принадлежавших Типу, было собрано и в музее Саларджанга. Там можно видеть портреты Типу Султана, его одежду, любимые им стулья из слоновой кости, тюрбан, подобранный на месте его гибели, и самое главное — его меч, которого так страшились захватчики англичане.

Но больше всего сведений о Типу я почерпнул в библиотеке Османского университета. Преподавателей университета беспрепятственно пускают во все его книгохранилища, и они могут сколько угодно рыться в книгах. Пользовался этим правом и я. Типу посвящено очень много книг, написанных в основном англичанами, и это ясно показывает, какое место занимала личность Типу в их умах. Яростный их враг, главное препятствие к овладению всей Индией, Типу Султан стал пугалом, которым матери в Англии пугали своих детей. Редко-редко можно найти в этих книгах правдивое слово о Типу.

Хорошо вооруженный знанием истории Майсура и жизни Типу, я решил повидать те места, где в 1799 году разыгрались драматические события, положившие начало окончательному завоеванию Индии англичанами.

БАНГАЛУР

Бангалур (или Бангалуру) означает на языке каннара «деревня жареных бобов». В этой связи рассказывают следующую историю. В давние времена какой-то принц будто бы заблудился в чистом поле на месте теперешнего города и набрел на деревушку, где старуха накормила его жареными бобами. Принц повелел называть деревушку Бангалуру, и название это дошло до наших дней.

Достоверная история города начинается с 1537 года, когда раджа Кемпегоуда повелел возвести на месте нынешнего городского центра форт из кирпича-сырца и четыре каменные дозорные башни на окрестных каменных склонах, определив ими территорию будущего города.

В середине XVII века Бангалур принадлежал султану Биджапура, затем маратхам. В 1687 году его купил у маратхов Чикка Дева Райя Водеяр — раджа Майсура. С 1761 по 1799 год Бангалур принадлежал Хайдару Али и Типу Султану, которые обнесли его каменной стеной.

В Бангалур — столицу штата Майсура, первый пункт нашего путешествия по стране Типу Султана, — мы двинулись в декабре 1959 года. В Хайдарабаде в это время стояли прохладные ясные ночи. В листьях джамуна, срывая спелые синие ягоды, шелестели летучие лисицы и с криками разлетались, вспугнутые ружейными выстрелами хозяев садов.

Поезд прибыл в Бангалур в пять часов утра, когда весь город был густо затянут туманом. Сквозь его сизую пелену виднелись высокие деревья, подстриженные кустарники и небольшие добротные постройки в староанглийском стиле с красными черепичными крышами.

Первым, кто нам попался на пути в отель, был пожилой англичанин, совершавший по пустынным улицам утренний моцион. С тростью в руках, в шляпе, рубашке и коротких, до колен, штанах, которые открывали синие в венах ноги, он семенил по тротуару. Всецело занятый самим собой и своим здоровьем, он даже не заметил нас, хотя мы шли ему навстречу.

Европейский отель Вест Энд оказался слишком шикарным для нас. Там были величественные лакеи, роскошные номера. За все это нужно было платить самое меньшее по двадцати пяти рупий с человека в сутки. У подъезда отеля как раз грузилась в сверкающий кадиллак удивительно дородная американка. У ней ходили ходуном необъятные телеса, тряслись багрово-румяные щеки и губы. В руках у нее тявкала крохотная собачонка; все свободные сиденья были завалены баулами, чемоданами и корзинами с провизией.

Мы вполне удовлетворились номером в более скромном хпндуистском отеле Вуудлэндз.

Бангалур — настоящий город-парк. Его широкие и прямые улицы заполнены добротными европейскими зданиями и коттеджами с красными коническими крышами (каких совершенно нет в Хайдарабаде).

Исторических мест, связанных с глубокой стариной, именами Типу и его отца, в городе оказалось не так уж много.

Прежде всего мы пошли в ботанический сад, который был в свое время заложен Хайдаром Али и затем расширен Типу Султаном.

Этот сад был любимым местом отдыха майсурских правителей. В центральной его части густо растут могущественные старые деревья, многие из которых были посажены рукой самого Типу Султана. Дух Типу Султана незримо витает над садом, хотя в центре его возвышается конная статуя Чамараджа Водеяра — позднейшего правителя Майсура. Расширили и придали ему современный вид англичане.

Пройдя по богатейшим розариям и аллеям с деревьями чику[14], наглядевшись на бамбуковые заросли и громадные баньяны, мы поднялись на макушку каменного пригорка к одной из дозорных башен. Башня — седой страж города — походила на сказочную избушку на курьих ножках, окна которой смотрят во все четыре стороны. С платформы башни был виден весь Бангалур, далеко переросший пределы, положенные ему Кемпегоудой. В каменных выбоинах холма блестели озерца, в которых плескались головастики. Кругом сидела шумливая молодежь, любовавшаяся красивой панорамой.

От ботанического сада мы поехали к самому древнему местному храму — Храму быка. Возле его дверей под громадными баньянами были вкопаны в землю позеленевшие от времени каменные пластины с изображением кобры. В старину существовало поверье, что если бесплодная женщина принесет такой дар богу, то у нее будет ребенок. Странно было смотреть на эти пластины. Камни — символы немой просьбы все стоят, а женщин уже давным-давно нет в живых!

Поручив обувь мальчишкам, мы вошли в храм, где нас встретил старик жрец, чуть-чуть говоривший на урду. Он был гол по пояс, словно индеец, разрисован белыми полосами. Полосы были у него на лбу, плечах, груди и руках. Когда мы переступили порог храма, он звякнул в колокол (мол, вошел твой раб, о боже!).

Из глубины темного помещения, выпучив глаза, на нас смотрел гигантский черный бык, лежавший на пьедестале. Сделан он был грубо и неумело. За много веков верующие сплошь залили его жертвенным маслом, смешанным с благовониями. На наших глазах женщины возлагали к переднему копыту быка цветы, клали монетки возле кадильницы, сплошь покрытой густым слоем пепла, зажигали палочки агрбатти.

Получив от жреца обычный дар — розу (это обходится в рупию), мы, спотыкаясь в темноте, обошли вокруг быка, кроме которого в храме ничего не было. Стены и потолок храма обросли сизым мохом. В нем пахло сыростью, минувшими веками и масляным перегаром. И мы не без облегчения вышли на свежий воздух, где все было залито лучами нежаркого декабрьского солнца.

Форт и Деревянный дворец Типу находились неподалеку от Храма быка.

Форт Бангалура — отличный образец мусульманской фортификационной техники XVIII века — сохранился в целости. Он весьма невелик, но имеет мощные стены, двое ворот для ввоза пушек и вылазок гарнизона. Как и в Голконде, створки ворот унизаны острыми шипами.

Резиденцией Типу во время его недолгих стоянок в городе служил деревянный двухэтажный дворец, неизвестно каким образом уцелевший среди военных бурь и пожаров конца XVIII века. Ныне он совершенно затерялся среди соседних массивных построек, но даже англичане — современники Типу — считали его весьма внушительным зданием.

Дворец был выстроен в 1787 году в так называемом сараценском стиле. У него открытый фасад. Точеные деревянные колонны поддерживают слегка выдвинутый вперед карниз. Внутри здания господствует коричневый цвет, коричневые разводы и цветы. Если подняться по узеньким скрипучим лестницам на второй этаж дворца, то там целый лабиринт узких переходов и комнат, обитых толстой раскрашенной материей и золотой бумагой. Внутри комнаток полутемно и прохладно. Проведший всю жизнь в походах Типу, говорят, любил отдыхать здесь во время коротких наездов.

Гравюры рассказывают, что вокруг Деревянного дворца был разбит большой сад, полный экзотических растений. У входа в него постоянно дежурили отряды телохранителей — гвардейцев, стояли наготове кони под седлами и лежало несколько слонов с богато убранными хоудахами и прислоненными к их бокам лесенками. Типу ненавидел носилки — распространенный тогда в Индии вид транспорта, которые таскали специальные кули, и предпочитал боевых коней и слонов.

Совершавший моцион английский джентльмен в коротких штанишках, виденный нами в утро нашего приезда, оказался своего рода символом города. Бангалур — настоящий заповедник бывших господ страны. Все здесь говорит о их былом могуществе. На широких городских площадях, в парках и на улицах, носящих английские названия, то и дело попадаются статуи англичанам. В одном месте это старушка Виктория, которая сидит развалясь в удобном кресле — любимое место голубей, в другом — конная статуя Марка Каббона, английского резидента в Майсуре, в третьем на пьедестале торчит английский колониальный солдат в кепке, униформе и с ружьем в руке, в четвертом — король Эдуард IV.

После того как лорд Вэлсли разбил Типу, город был облюбован английскими чиновниками для постоянного жительства. В Бангалуре оседали крупные военные, плантаторы и бизнесмены. Их влекли сюда сравнительная прохлада и умеренные дожди. В здешнем гарнизоне всегда приходилось держать значительные вооруженные силы, ибо майсурцы долго не хотели смириться с английским игом.

Колонизаторы приспособили Бангалур к своим нуждам, и он стал в отдельных своих частях настоящим английским городом с непременным ипподромом, бильярдными клубами, английскими отелями, пышными правительственными зданиями, учебными заведениями, католическими церквами (их тут больше тридцати) и довольно развитой промышленностью. Его деловыми центрами являлись две улицы — Банковская, сплошь занятая английскими банками, и Коммерческая, на которой были сосредоточены богатые магазины.

И сейчас еще в Бангалуре много англичан и еще больше англо-индийцев. Их можно видеть повсюду — на улицах, в магазинах, кафе и ресторанах. Многие из них работают сейчас управляющими местных заводов и фабрик, кофейных плантаций в Курге, владеют домами, работают в банках и государственных учреждениях, держат свои магазины.

На большинстве коттеджей гордо висят таблички с английскими и французскими фамилиями, а рядом с ними можно часто видеть древних старух с клюками в руках, седоватых очкастых леди и чопорных высокомерных джентльменов. Но по всему видно, эти люди потеряли прежнее положение и довольство. Это можно заметить, в частности, по их скромной одежде и довольно потрепанным автомобилям.

На главной артерии Бангалура — Махатма Ганди-роуд очень чистой улице с массой магазинов нам довелось увидеть картину, очень символичную для прошлых отношений Вели кобритании и Индии. Сморщенная и почерневшая от древности старуха англичанка в старой шерстяной шапке и толстых очках ехала куда-то в ободранной коляске на низеньких, скрипучих деревянных колесах. Упираясь животом в перекладину коротких оглобель, тележку тащил совершенно седой слуга-индиец. Старик бережно вез свою престарелую хозяйку. Это был первый беговой рикша, увиденный нами в Индии.

Но не древние сторожевые башни, не Храм быка и не многочисленные мандиры влекут сюда туристов, посещающих Индию. Не слишком могут заинтересовать их и «бывшие хозяева» страны, доживающие свой век в тихих углах города. Туристов влекут в Бангалур дымы больших заводов, которые словно грибы растут по периферии города. Они-то и являются его настоящей гордостью.

Пожалуй, нигде во всей стране, за исключением Калькутты и Бомбея, не сосредоточено в одном месте так много заводов и фабрик, как в Бангалуре. Только крупных предприятий здесь около двадцати пяти, многие из которых заняты выпуском продукции, жизненно необходимой для страны. В Бангалуре находятся авиазаводы, где производится сборка самолетов, в том числе сверхзвуковых истребителей, и машиностроительные предприятия. Здесь делают телефонные аппараты, автомобили, вагоны, бронемашины, электро- и радиоприборы, всевозможные ткани, ковры, лекарства и множество других товаров и изделий, широко известных в Индии.

О том, что художник Святослав Рерих, сын известного русского живописца Николая Рериха, давно и навсегда обосновался в Бангалуре, нам было известно еще до приезда в Индию. Поэтому на второй день нашего пребывания в столице Майсура мы отправились к нему в гости.

И вот мы в старинном доме на окраине города. В этом доме несколько больших, со вкусом обставленных комнат, где имеются все современные удобства. На веранде, густо увитой орхидеями и плетями тыквы, стоят столики, плетеные стулья, цветы.

Лучам солнца не добраться до веранды: над ней высится громадный баньян с глубоким дуплом внизу, в котором таится маленький, размером в тумбочку, храм с медным изображением какого-то божества. К этому храму приходят молиться окрестные крестьяне, а под баньяном, говорят, не раз стояла походная палатка самого Типу Султана. Все пространство вокруг дома занято плантацией каких-то очень странных деревьев, похожих на яблони. У них гладкие стволы и совершенно голые без единого листочка ветви.

Откуда-то сбоку появляется Святослав Николаевич Рерих. Он поднялся на веранду, поздоровался и извинился, что не мог встретить нас: он только что отмыл руки от краски.

Рерих — шатен. У него седые усы и бородка клинышком, седые виски, бледное лицо с высоким лбом, стройная фигура. Несмотря на годы, он движется очень легко и плавно. Только и самом начале разговора он, очевидно, испытывает легкое затруднение, но потом говорит на хорошем русском языке, в котором слышатся иногда старые полузабытые обороты.

Мы пьем чай с домашними пирожными, пробуем лесной мед, только что принесенный крестьянами, которые, как видно, весьма уважают Рерихов. Наш гостеприимный хозяин рассказывает о судьбах семьи, об отце — старике Рерихе.

Николай Рерих был очень образованным и эрудированным человеком. Его интересовало все на свете. В своих последних картинах он воспевал Индию и Гималаи. В Гималаи была влюблена вся семья.

— Не хотите ли осмотреть усадьбу? — спрашивает художник.

И вот мы шагаем по песчаной дорожке. Рерих идет впереди и рассказывает, как много пришлось приложить труда, чтобы оборудовать усадьбу для полива, разбить клумбы, прокопать канальцы под корни деревьев.

Голые деревья, удивившие нас своим необычайным видом, оказались эфироносами из Мексики. Они дают огромный урожай плодов, из которых давят сок, очень ценимый в парфюмерной промышленности. Рерих ключом слегка надрезает кору на дереве. Оттуда течет едкая маслянистая жидкость, пахнущая не то спиртом, не то скипидаром. Его плантация мексиканских эфироносов — единственная в Индии. Плоды этих деревьев закупают у него на корню, оптом. Плантация дает художнику свободу в материальном отношении, и он может полностью отдаваться любимому искусству.

По вскопанной дорожке подходим к довольно большому пруду. Запруда существовала еще до Рерихов, хотя они живут здесь более тридцати лет. Кругом пруда раскинулся чудесный парк, полный животных, которых супруги всячески оберегают.

— Всего года два-три назад сюда часто являлись из лесов слоны. Целых четырнадцать штук! — рассказывает Рерих. Купались в пруду, трубили. Только они уже больше не приходят. Леса редеют, а звери истребляются.

Рерих с горечью вспоминает о том, как страшно вырубались на Декане леса во время второй мировой войны. Декан за эти годы совершенно опустел. Чувствуя неминуемость потери Индии, английские колониальные власти действовали по принципу: после меня хоть потоп! И ему, большому любителю природы, было тяжело видеть, как истребляется замечательная природа Декана.

Из парка мы вышли на вершину небольшого холма. Там, на вскопанном «пятачке» земли, стоит деревянная скамейка. С «пятачка» открывается очаровательная панорама: покрытые кустарниками бесконечные покатые холмы, бескрайние синие дали и такое же синее небо. Полнейшее безлюдье.

— Там дальше Майсур, — показывает рукой Рерих. — В ясные дни его можно хорошо видеть отсюда. А еще дальше — горы Нильгири, Аравийское море.

После осмотра усадьбы Рерих повел нас в студию показывать свои картины. Студией ему служит просторное светлое здание с широкими окнами, выходящими в сад. Вдоль стен студни стоят низкие длинные столики, заставленные книгами на русском, английском и немецком языках и образцами старинной индийской бронзы. Кроме того, на столиках разложены большие яркие кристаллы, мелкие карандашные и акварельные рисунки и множество всякой всячины — все любопытно и очень интересно.

В правом углу студии в крепких желтых рамах стоят картины. Ни на минуту не прерывая интересного разговора об искусстве, своей работе, семье, России и Индии, художник одну за одной показывает их нам. Картины его яркие, красочные, как сама природа Индии. Вместо масляных красок, быстро портящихся от большой влажности и высокой температуры, Рерих пишет темперой. Он готовит ее сам, примерно по тем же рецептам, по которым ее готовили древние мастера, расписывавшие стены и потолки Аджанты и Эйлоры. Главный элемент в ней — яичный желток.

Чувствуется, что Рерих очень любит природу Индии. Вот он показывает нам свою очередную картину. На фоне гигантских древесных стволов, шагая по красной пыли, возвращаются с базара крестьяне. Бронзовые их тела почти сливаются с землей. Они дети этой земли. За плечами у них мешки с немудрящим скарбом, на бедрах женщин сидят дети. А над ними — роскошное вечернее небо, сгущающийся мрак. Картина реалистична, но в то же время романтически приподнята. Угадывается мысль художника, что природа прекрасна и прекрасны населяющие ее люди.

Перед нами вторая картина: полусжатое поле. На нем работают крестьяне. На переднем плане сидит отдыхающая женщина. Необычайно красив и грациозен изгиб ее смуглой шеи. От полотна веет покоем. Снова предельно ясна мысль: вечно трудятся люди на земле.

А вот праздничное шествие в горах. Сверкая саблями, танцуют искусные танцоры. В толпе ликование, веселье. Кого-то несут в паланкине. Мелькают лица крестьян и крестьянок. Их головы украшают красивые уборы из перьев горных птиц. Ревут трубы, гремят барабаны, и весь этот пестрый люд шумным потоком стремится куда-то на фоне величественных ярких гор и синих небес.

Следующая серия картин удивительно оригинальна. В середине февраля, когда температура начинает подниматься, Рерихи устремляются в Гималаи, в долину Кулу — место редкой красоты и первозданной дикости. Художник запоем работает там несколько месяцев подряд. Отец в полной мере передал ему свою любовь к Гималаям, и Святослава Рериха можно по праву назвать певцом горного великана Канченджанги. Могучая гора на его полотнах то пылает огненными расцветками, то чуть тлеет медным ущербным пламенем, а в окрестных долинах клубятся туманы, движутся причудливые тени.

— Не подумайте, что это моя фантазия, — заметил Рерих. — Кисть не в силах передать и десятой доли тех ярких красок, которые нам приходится наблюдать в Гималаях.

Художник придает очень большое значение фону. Он у него всегда яркий, приподнятый, хорошо оттеняющий главное.

Двое чапраси и сам художник бережно вытаскивают из штабелей все новые и новые картины. Вот перед нами циклопические горы Ладакха с орлиными гнездами феодальных замков на вершинах. Чтобы выбрать место для работы, художнику приходится много лазить по горам. Ладакх — место совершенно дикой, первозданной красоты, которого еще не коснулась цивилизация. Одежда и обувь жителей Ладакха поражают необычайностью своих форм, богатейшими красками и узорными вышивками. Танцы их медлительны и полны своеобразия.

Тридцать лет жизни в Индии не прошли для художника даром. Уехал он из России в раннем детстве; унаследовав от родителей большую культуру и оставаясь исконно русским человеком, он пошел в своем искусстве путем, сближающим его с индийскими художниками, с которыми у него есть много общего. Он не русский, а индийский художник, и к его своеобразному и интересному творчеству нужно подходить с особыми мерками.

В разговоре постепенно выясняется, сколь широк круг интересов Рериха. Он все знает, обо всем имеет свое мнение. Индию он объездил вдоль и поперек. Постоянный гость Гималаев, он не раз бывал и в горах Нильгири на юге, где самобытные отсталые племена живут так же, как тысячу лет назад жили их предки, — на деревьях.

Рериха очень интересуют результаты раскопок в Мохенджо-Даро и Хараппе (район реки Инда). Он не может говорить без восхищения об удивительном чувстве пропорций, которым обладали строители древних храмов, об искусстве индийских миниатюристов, которые создавали свои шедевры в средние века.

Индийские князья из поколения в поколение ревниво оберегали в своих частных собраниях бесценные художественные сокровища: бронзу, старые миниатюры местных и могольских мастеров, скульптурные произведения, старое оружие и т. д.

Но когда после реформ 1947 года всех их посадили на пенсии, они начали широко распродавать фамильные коллекции. В результате многие бесценные художественные произведения уплыли за океан и безвозвратно потеряны для Индии. Художника это очень огорчает.

— Мне хочется организовать где-нибудь в Индии, лучше всего в Бангалуре, хорошую картинную галерею из произведений местных индийских миниатюристов и современных художников, — рассказывает он. — И еще мне хочется собрать в одном месте свои картины и картины моего отца. Неустроенные как следует, без надлежащего ухода и охраны, они часто безвозвратно гибнут. В Хайдарабаде, например, не так давно существовала небольшая галерея работ моего отца. Там было около двенадцати очень хороших его полотен, но вся галерея погибла. Ее сожгли фанатики. Кто-то распустил слух, будто собираются сносить стоявшую по соседству мечеть. Разъяренная толпа разбила все дома вокруг и подожгла здание экспозиции. Слух оказался ложным, но погубленного не воротишь!

Из соседней комнаты Рерих приносит автопортрет отца, памятью которого он очень дорожит. Старик Рерих рисовал себя уже в преклонных годах. На нем головной убор вроде колпака. Он в очках, пальцы у него чуткие, нервные. Этот автопортрет и еще несколько других картин старшего Рериха художник бережет как зеницу ока и никогда не расстается с ними.

Давно уже наступил вечер. За интересной беседой мы не заметили, как в окна студии начала заглядывать слепая ночь. В кармане у меня билеты на ночной поезд в Майсур, а уходить от гостеприимных хозяев не хочется.

Мы встаем, прощаемся с хозяевами, благодарим за хлеб-соль.

— Я очень рад, что вы заехали ко мне, — говорит Рерих, — Надеюсь, встретимся в Москве. До свидания!

В СТОЛИЦЕ ВОДЕЯРОВ

Город Майсур существует более двух тысяч лет. Согласно мифологии, он получил название по имени Махишасуры — чудовищного великана с бычьей головой. О Майсуре есть упоминание в древнем эпосе индийцев Махабхарате. В III веке до нашей эры император Ашока посылал сюда своих эмиссаров проповедовать идеи буддизма.

В средние века Майсур стал столицей раджей Водеяров — выходцев из Гуджарата. Позже Водеяры сделали своей столицей крепость Серингапатам, но после гибели Типу они снова вернулись в Майсур.

Мы приехали в Майсур глубокой ночью. Отчаянно зевавший шофер такси отвез нас по темным улицам в английский отель Карлтон, где мы досыпали ночь под москитными сетками, пахнущими пылью, чесноком и временем.

Только утром мы могли вполне оценить место, куда нас «занесло». В самом деле: чем черт не шутит, пока бог спит! Нашей резиденцией была небольшая темная комната без окон. В ней стояли две деревянные кровати с жесткими как камень постелями, старинные стол, стулья и комод. Потолки, балки и деревянные стены были темными от времени. На красном плиточном полу лежал истрепанный ковер. Вместо крана с раковиной для умывания на треноге стоял древний, совершенно обитый эмалированный таз. Рядом с ним красовалась большая медная кружка.

Карлтон оказался старинным английским отелем, или, как здесь называют такие учреждения, пансионом, в котором заезжие англичане останавливались еще больше ста лет назад. Наверное, немало разного люда повидало это старинное под черепичной крышей приземистое здание с широкими верандами, на которых стоят древние, совершенно ободранные кресла. Как-то подсознательно отель Карлтон ассоциировался в наших глазах со всей одряхлевшей Британской империей.

Когда, кое-как управившись с почтенными предметами туалета, мы пошли завтракать, то оказались в тесной, наполненной застарелыми кулинарными запахами дайнинг-рум (столовой) со столом посередине. Стены столовой были увешаны свежими яркими календарями и старинными синими блюдами с цветными рисунками. Сюжеты их были взяты из староанглийской жизни. По бокам на столиках красовались горки старого, не слишком хорошего саксонского фарфора, который нам до сих пор доводилось видеть лишь в музеях: чайнички, тарелки, блюдца и чашки. Глядя на них, можно было подумать, что мы очутились вдруг в Англии прошлого века.

Со стены прямо на нас смотрел портрет женщины в короне, усыпанной бриллиантами. Художник постарался придать ее вполне ординарному лицу побольше красоты и вдохновения. Это была Елизавета Вторая — королева Англии. Рядом с портретами висела табличка с предостерегающей надписью, что бог — высший судия — незримо присутствует в этом доме. Ему вверяют хозяева отеля свою судьбу. И все тут должны соблюдать благочестие.

Единственный слуга в отеле, согнутый годами старик индиец, странно гармонировал с темными стенами отеля, несвежими скатертями и посудой, покрытой сетью трещин. Он принес нам невкусный, плохо приготовленный завтрак, кофе с разбавленным молоком.

Мимо нашего стола серыми мышами юркнули к себе в комнату две монашки. Где-то за грязным пологом чуть слышно гремели посудой, слышалось негромкое потрескивание огня в печи.

В Карлтоне жили несколько англичан, и они тоже казались неотъемлемыми частями старого отеля. Среди них выделялась какая-то очень пожилая пара. Он был высок, сед, с буро-красным лицом и белыми усами. Она — со старообразным, раньше времени сморщенным лицом, в очень поношенном платье. Подолгу, не шевелясь, они сидели на веранде в продавленных креслах. Он курил трубку с пахучим табаком, а она часами не отрываясь глядела на газон перед верандой.

Управляющий — высокий лысый джентльмен — принес нам билль (счет) сразу за четыре дня вперед, что шло вразрез с общими для всех отелей правилами, и цену с нас он хотел взять на четыре рупии выше обозначенной в прейскуранте. Действия управляющего сильно противоречили девизу о благочестии, красовавшемуся на табличке в столовой, и мы, чтобы не видеть этого противоречия, в тот же вечер переехали в Модерн хинду отель возле станции.

Красив Майсур! По обе стороны его улиц и дорог шеренгами стоят большие густые деревья. Неповторимое своеобразие придает городу высящаяся над ним с юго-восточной стороны гора Чамунди, на вершине которой, по преданию, богиня Чамунди убила Махишасуру — чудовище с бычьей головой.

На рассвете вершину Чамунди затягивают тучи. В пору муссона, когда садится солнце, склоны ее сверкают изумрудной от росы зеленью. В сухую пору они окрашены в розовые цвета. А ночами их перечеркивают длинные нити ярких электрических лампочек.

Высящийся на Чамунди белоснежный дворец Раджендранилас задумчиво смотрит на равнину у подножия горы, которую в дневную пору сплошь усеивают пасущиеся стада.

В музее Джаганмохан пялис мы осмотрели коллекцию картин и произведений искусства, причудливые музыкальные инструменты народа каннара, портреты всех Водеяров, сидевших на троне Майсура.

Один из небольших залов музея отведен под картины Рериха-старшего. Здесь собрано несколько его небольших работ. На них все те же Гималаи, написанные в характерной для художника сдержанной манере. На стене висит небольшая фотография Рериха, а под ней — основные даты его творческого пути и краткая биография Рериха-старшего очень уважал Джавахарлал Неру, произнесший на его похоронах прочувственную речь о заслугах художника перед мировым искусством.

После осмотра Джаганмохана мы направились к величественному в индо-сараценском стиле трехэтажному дворцу магараджей Майсура, похожему на громадную резную игрушку. В нем есть очень интересные фрески, посвященные празднованию досехры, о которой читатель имеет уже некоторое представление.

Этот праздник, как было уже сказано ранее, длится целых десять дней. Первые девять дней идут торжественные молебны во дворце, куда собирается множество жрецов. По утрам слуги водят от дворца к храму Сомешвары разукрашенных в пух и прах так называемых государственного коня и государственного слона. Животных сопровождают оркестры и барабанщики.

Вечерами во дворце состоятся торжественные дарбары. Когда магараджа садится на свой пышный трон, в этот миг вспыхивают тысячи лампочек, которыми иллюминирован дворец. В определенный день праздника магараджа выходит на двор поклониться коню и слону, а также вынесенным на двор царским эмблемам.

Его приветствует трубным сигналом слон.

А на десятый день — великий день победы Рамы — над Майсуром гремят пушечные салюты, поют фанфары. Магараджа, восседая в раззолоченном хоудахе, едет на слоне по улицам города в сопровождении большого оркестра босоногих, пестро разодетых сипаев и множества приближенных. За ним следуют раскрашенные слоны, а также лошади, верблюды и экипажи.

Так повторяется здесь все из года в год. Сейчас досехра воспринимается как красочный маскарад, но мало кто знает, что все церемонии досехры в неприкосновенности дошли до наших дней из XVI века, когда югом Индии правили раджи Виджайчнагара. Традиция празднования досехры не прерывалась даже в те времена, когда во главе государства стояли мусульмане Хайдар Али и Типу.

Досехра в Майсуре по сей день отмечается необычайно пышно и торжественно и привлекает тысячи посетителей со всех концов Индии.

СЕРИНГАПАТАМ

Целью нашего приезда в Майсур было посещение столицы Типу Султана — Серингапатама, защищая которую от иноземных захватчиков, он сложил свою голову. Поэтому на четвертый день мы сели в автобус, идущий на север, к городу Льва Майсура.

Дорога Майсур — Серингапатам змеится посильно всхолмленной зеленой местности. По обе ее стороны лежат квадратики рисовых полей, отгороженные один от другого невысокими земляными бортиками. Рис на полях уже скошен, и на них густо щетинится желто-коричневая стерня. Тут и там между полями видны утоптанные, чисто подметенные участки земли, где стоят небольшие стожки из рисовых снопов, поддерживаемые деревянными подпорками. Это импровизированные тока.

На токах вовсю идет молотьба. Взяв рисовые снопы за комли, крестьяне изо всех сил хлещут колосьями о камни или специальные широкие доски. Выбив зерно из снопов, они отбрасывают их прочь и берут новые. На соседнем току молотьба идет несколько по-иному. Вокруг кола, вбитого посредине тока, флегматично ходят бычки. Хватая на ходу пучки соломы, они месят расстеленные у них под ногами рисовые снопики. На третьем току бычки тащат тяжелый каток. Словом: всяк молодец на свой образец!

Тут же идет веяние. Зерно веют на ветру лопатами, совками, сыплют из тазов и лотков. Некоторые крестьяне взбираются на высоченные трехногие подставки и оттуда сыплют из лотков зерно. Ветер относит полову в сторону, а у подножия подставки растет горка чистого зерна.

На токах работают крестьяне от мала до велика. Закончив молотьбу, мужчины вскидывают тяжелые мешки и корзины с рисовым зерном на скрипучие арбы и везут их в деревни.

Полтораста лет назад предки этих крестьян так же трудились на этих полях, а мимо них шагали войска Типу Султана. Они шли отражать набег стремительных маратхов, сразиться с неповоротливыми ордами низама или красномундирными наемными полками англичан. И, вероятно, так же вот, защищая глаза ладонью, смотрели крестьяне на колышущиеся ряды майсурских сипаев, на их красные, зеленые и синие тюрбаны, желто-коричневого цвета униформы с тигриными полосами, на их скатки из грубых верблюжьих одеял и тяжелые французские ружья с широкими штыками.

Наверное, интересно было им смотреть на марширующие колонны майсурцев! Во главе колонн шагали знаменосцы с веящими на ветру зелеными полотнищами, на которых были изображены слоны и солнце. Играли оркестры. Сипаи то тут, то там затягивали песни. А потом шли боевые слоны. Мотая рогатыми головами, сильные бычки тащили за собой пушки на грубых крепких лафетах, зарядные ящики с порохом и ядрами. Справа и слева, появляясь и исчезая в неровностях местности, неслись отряды знаменитых майсурских кавалеристов луути-вала — грозы вражеских обозов.

Может быть, как раз здесь луути-вала сшибались в яростной схватке с вражеской кавалерией, и бешеные кони безжалостно месили копытами древнюю землю, обильно политую потом майсурских землепашцев. Может быть, здесь, по этим чудесным местам, чарующим путника роскошными пальмовыми рощами, невысокими каменистыми грядами и полными воды широкими каналами, вели свои бесчисленные орды людей и животных Корнваллис и Уэлсли, приходившие из Калькутты раздавить Типу, который не пожелал стать данником всемогущей Компании!

Город Льва Майсура все ближе и ближе. Сквозь зеленые пальмовые рощи и волнующиеся на ветру седые заслоны не скошенного еще сахарного тростника проглядывает наконец усеянное гранитными глыбами ложе реки Кавери, а над ней — укрепления Серингапатама!

Издали город-крепость похож на поверженного в битве солдата, тело которого покрывают бесчисленные раны. После пронесшихся над Серингапатамом гроз в нем мало что сохранилось от прошлого. Из-за опустошительных войн, пожаров и грабежей город обезлюдел, и тем не менее он способен произвести глубокое впечатление даже на тех, кто незнаком с его бурной историей.

Когда переезжаешь Кавери по высокому каменному мосту, сооруженному некогда французскими инженерами, с него хорошо видны крепкие прямые стены и квадратные хиндуистские бастионы Серингапатама. Их подножия сплошь заросли высокими кокосовыми пальмами, которые, шелестя зелеными косматыми головами, кокетливо смотрятся в светлые воды реки. Прилепившись к основаниям стен, стоят маленькие, словно игрушечные, храмы. Но обширные щели в стенах, глубокие вмятины от ядер красноречиво говорят о бушевавших здесь некогда кровопролитных сражениях.

Стены немало пострадали и от времени. Там и тут безнадежно обвалились бастионы, выветрилась известковая связь между каменными плитами и длинными плоскими кирпичами, из которых сложены стены.

А когда-то эти полуразваленные боевые стены были грозными стражами столицы. Выбеленные до ослепительной белизны известью, окруженные глубокими рвами, с двумя сотнями добрых пушек на бастионах и роями сипаев на валах, они были надежными союзниками майсурцев.

За стенами города видны позолоченные вершины хиндуистских храмов Ранганахти, Гангадхарешвары и Нарасимхи, какие-то массивные каменные кубы, крыши домов. В кипении сизых голубиных стай тянутся вверх два шестигранных минарета Масджид-и-Аала (Великой мечети) — главной мечети Серингапатама.

Итак, здравствуй, Серингапатам — столица отважного Льва Майсура!

Остров, на котором стоит Серингапатам, слегка похож на корабль, плывущий на запад, против течения Кавери. На носу корабля, занимая треть его палубы, возвышается каюта в виде утюга. Утюг — примерная форма крепости Серингапатама.

Для осмотра острова пришлось нанять тонгу — расстояния тут немалые. Тонга покатила к тыльной части «утюга», к Бангалурским воротам. Дорога проходит сначала через срезанный холм.

В самом узком месте горловины справа и слева — низкие сводчатые караульные помещения, в которых когда-то коротали время стражи. Дальше — глубочайший ров и поперек него — узкая насыпь, ведущая к Бангалурским воротам.

Бангалурские ворота — главные ворота города — очень высокие, но узкие, рассчитанные на то, чтобы через них могли пройти боевые слоны. Внутри ворот в их стенах видны гранитные выступы с отверстиями. Когда-то, еще задолго до Типу, к ним приковывали государственных преступников.

Когда пройдешь ворота, то открывается широкая перспектива Серингапатама. Слева виден массивный каменный пьедестал, на котором полоскалось зеленое знамя Майсура. Неподалеку видны остатки триумфальных ворот, развалины зданий. Дальше за пьедесталом помещались весь артиллерийский парк государства, сипайские бараки и военный плац.

Но мы едем вдоль правой северной стены, по дорожке, протоптанной поколениями туристов и почитателей Льва Майсура. И сразу же перед глазами встает Масджид-и-Аала (Великая мечеть). Она была построена Типу Султаном в 1787 году. По легенде, шестилетний Типу играл здесь как-то с мальчишками. Мимо проходил факир, который сказал Типу, что быть ему правителем Майсура! Будто бы в память об этом событии и была воздвигнута мечеть.

Великая мечеть — очень простое, но весьма величественное сооружение. Чтоб представить ее форму, нужно взять папиросную коробку и на ее середину положить плашмя коробку от спичек, а по бокам спичечной коробки — два массивных мундштука. Когда-то Великая мечеть, как и большинство зданий в городе, была окрашена в любимый желтый цвет Типу с тигровыми полосами. Но сейчас окружающая мечеть стена с резной балюстрадой, два высоких шестигранных минарета, увенчанных золотыми куполами, побелены известью.

В узеньком дворике мечети негде повернуться — столько там надгробий. Надписи на них рассказывают о покоящихся здесь почтенных серингапатамцах. Справа и слева закопченные караван-сараи. Камни в них до блеска отполированы поколениями странников. Справа виден пустой с уступчатыми краями хоуз (пруд для омовения).

Великая мечеть тщательно выбелена изнутри. В нишах стен лежат завернутые в чистые тряпицы кораны. Над нишами черными буквами начертаны имена калифов — наследников империи пророка Мохаммеда. Сбоку — дверцы, ведущие в хранилище обрядового имущества мечети. Поднявшись по деревянным спиральным лестницам одного из минаретов, нам пришлось буквально протиснуться сквозь узкий люк, чтобы выйти на самую высокую платформу. Но вид Серингапатама, реки Кавери и Майсура оттуда был отличный.

Здесь, перед Великой мечетью, рассвирепевшие английские солдаты истребили около четырех тысяч почти безоружных майсурских сипаев, которых предатель Пурнайя послал сюда якобы для получения жалованья, а на деле для того, чтобы оголить один из решающих участков крепости. Их гибель решила судьбу Серингапатама.

…От Великой мечети дорога снова побежала на запад, вдоль северной стены крепости. Когда-то с внутренней ее стороны, защищенные зубцами, на валах стояли пушки, бочки с порохом, пирамиды ядер. Тут же дымили горны для раскаливания ядер.

Если поглядеть из-за зубцов, то внизу хорошо виден северный рукав Кавери. Река, лишенная могучей поддержки муссона, была похожа на жалкий ручеек. Но отполированные водой каменные глыбы, сплошь покрывающие ложе реки на добрых двести метров от стен, красноречиво говорят о том, как широко разливается Кавери в период муссонов. Полтораста лет назад, когда мостов не было, в разлив ее нелегко было переехать даже в местных лодках, похожих на большие, обтянутые бычьей кожей корзины.

В северной стене Серингапатама и поныне сохранились трое ворот: Пани Дарваза, Диди Дарваза и Дели Дарваза. Типу погиб в отчаянной рукопашной схватке недалеко от Пани Дарваза. Специальная табличка стоит на месте, где нашли его тело.

Ворота Пани Дарваза, ведущие на берег Кавери, совсем небольшие. Внутри них, в закопченных караульнях, стены расписаны грубыми цветами. Но вход в ворота стерегут мощные оборонительные укрепления, густо заросшие травой, кустами и пальмами. Через Пани Дарваза обычно проходят женщины на реку стирать белье.

Где-то посередине северной стены в низком месте видно обширное сводчатое помещение. Некогда здесь была полу-подземная военная тюрьма. Под массивными сводами бывшей тюрьмы сумрачно и прохладно. В середине ее лежит огромная французская пушка. В 1799 году во время осады Серингапатама она упала с бруствера и пробила потолок тюрьмы.

В подземной тюрьме коротали время английские офицеры, взятые в плен Типу во второй англо-майсурской войне. Отпущенные на свободу после заключения мира, они уходили в Мадрас и Бомбей, клянясь в душе отомстить за унизительный плен. Многие из этих офицеров возглавляли английские войска в двух последних англо-майсурских войнах.

Дорога снова бежит на запад. Слева, в стороне от стены, виднеются массивные фундаменты. Когда-то здесь стоял дворец Типу и его служебные помещения. Ныне от них ничего не осталось. Их разграбили и сожгли английские солдаты.

Недалеко от развалин виден невысокий, потемневший от времени гопурам — ворота над оградой храма, и перед ними целый рой полунагих факиров и нищих. Рядом стоит затянутая брезентом ратха. Это храм святого Ранги.

Удивительна судьба древнего храма! Он был воздвигнут невообразимо давно — в 894 году. Постепенно вокруг него вырос городок, названный по его имени. Позже городок стал столицей сильного государства. Затем город погиб и опустел, а каменные стены святого Ранги, его гопурам все стоят, как стояли они в конце прошлого тысячелетия!

Снаружи храм святого Ранги, раскрашенный, как и все деканские храмы, вертикальными коричнево-белыми полосами, выглядит неказисто, однако он довольно велик. Через широкие храмовые двери виден двор, заполненный бесконечными колоннами — грубыми, поставленными «на попа» гранитными столбами. По чисто вымытым каменным полам расхаживают брахманы. За колоннадой совершенно не видно святилища — сердца храма.

Внутрь храма нас не пустили. Вероятно, для утешения тех, кто не имел права войти в храм, в стене, в особом вырезе, помещена точная уменьшенная копия идола. Идол лежит на правом боку. Он совершенно черный с серебряными украшениями на голове, руках и ногах.

Этому идолу поклонялись Водеяры. У его ног собирались по ночам члены семьи Водеяров, верховные жрецы, гонцы из Мадраса от английских генерал-губернаторов. При свете масляных лампад они шепотом совещались, строя заговоры против Хайдара Али и Типу Султана. Богато украшенный цветами, посыпанный краской, одурманенный курениями агрбатти, идол был единственным поверенным всех их ночных заседаний. На него можно было положиться!

В самом западном участке крепости, ныне отрезанном Майсуро-Бангалурской железной дорогой, 4 мая 1799 года состоялся решительный штурм города англичанами. Перейдя вброд южный рукав Кавери, штурмующие колонны англичан через пробитый пушками пролом в стене Серингапатама ворвались в город и рассеялись по нему, неся смерть и разрушение, грабя и убивая жителей. Там по сей день можно видеть брешь в стене и памятник англичанам, павшим в день штурма.

Обратно к Бангалурским воротам мы поехали не вдоль стен, а прямо посередине маленького городка, сегодняшнего Серингапатама, столь похожего на множество других таких же ничем не примечательных индийских городков и поселков.

Проехав Бангалурские ворота, мы направились на восток. Дорога вилась по холмистой местности, которую оживляли рощицы, каменные распадки. Во времена Типу весь этот район был занят палатками отрядов луути-вала, коновязями и фуражирами.

Некогда на этом клочке земли, ограниченном рукавами Кавери, происходили грозные события. По лугам, низинам, взгоркам, по обожженным солнцем холмикам, меж высоких деревьев — всюду виднелись могилы, могилы и могилы… Во время двух последних англо-майсурских войн здесь погибло и умерло от ран множество майсурцев, а также англичан и французов.

На расстоянии полутора километров от Бангалурских ворот, по левую руку от дороги, лежит крохотная нищая деревушка Шахр Гянджам. Это все, что осталось от некогда процветавшего поселения майсурских купцов, ремесленников и сипаев. По описаниям людей, видевших его до 1799 года, это был густонаселенный, полный зелени городок с хорошими домами и широкими прямыми улицами. В нем жили пушкари, садовники, стеклодувы и оружейники, служившие у Типу Султана. Кустари Шахр Гянджама делали красивые ткани, мололи муку и выделывали белый сахар. Они могли делать даже часы. Одни из таких часов Типу подарил английскому генерал-губернатору Джону Шору — они были ничуть не хуже английских.

От цветущего городка не осталось буквально ничего. В 1792 и 1799 годах англичане полностью разрушили его.

От Шахр Гянджама дорога идет под уклон, по-прежнему на восток. Всюду бесчисленные могилы. Слева мелькает крошечная церковка знаменитого французского священника — падре Дюбуа. Дюбуа прожил здесь почти сорок лет и оставил после себя прекрасную книгу о хиндуизме. Наконец, с правой стороны вырисовываются очертания большого сада. Видны арки, прямая как стрела аллея лиственниц, а за ними невысокий, но удивительно красивый купол. Это Гумбад — могила Хайдара Али, его жены и их сына Типу Султана.

Тонга подкатывает к входной арке. Наверху ее — просторные помещения, куда ведет узкая лестница. Там наубат-ханэ. Каждый день между двенадцатью и часом дня специально назначенный человек отпирает двери наубат-ханэ, где стоят большие барабаны, и окрестности наполняются глухим и торжественным барабанным боем. Это звучит наубат в честь Типу. Сто шестьдесят три года назад (4 мая 1799 года) как раз в это время он пал на поле брани, и наубат неукоснительно отмечает это печальное событие.

Пройдя арку, мы спускаемся вниз по лестнице и по зеленой аллее, посыпанной свежим песком, идем к Гумбаду.

Гумбад — братская могила людей династии Хайдара Али. Вокруг Гумбада лежат также их родичи, выдающиеся государственные деятели Майсура, полководцы Хайдара и Типу. И тем не менее Гумбад вместе с вплотную примыкающей к нему мечетью Масджид-и-Кхас не производит впечатления могилы. Грациозные, украшенные богатой лепкой белые постройки кажутся воздушными. Они праздничным пятном выделяются среди окрестных лугов, лесов и полей.

Гумбад прост по архитектуре, но удивительно элегантен. Это сооружение, покоящееся на низкой гранитной платформе, представляет собой правильный куб, покрытый массивным в виде луковицы куполом с золотым шпилем. Нижняя половина куба огорожена крытой галереей, которую поддерживают изящные колонны из черного мрамора.

Хайдар и Типу построили совсем немного — жизнь их прошла в бесконечных войнах. Но то, что они успели построить, говорит о неплохом архитектурном вкусе. Они понимали толк в красоте строений. Свидетельство тому — Гумбад, Великая мечеть и деревянные дворцы.

Хайдар приказал воздвигнуть для себя Гумбад в те дни, когда он умирал в походной палатке в разгар второй англо-майсурской войны. Тело скончавшегося Хайдара поместили сначала в длинный ящик, наполненный пахучим ароматическим веществом абиром, и отвезли в городок Колар, где была гробница его отца. А когда Гумбад был выстроен, тело перевезли в Серингапатам.

Сняв обувь, мы поднимаемся на цоколь Гумбада. Платформа, на которой высятся Гумбад и Масджид-и-Кхас, совсем невелика. Она выложена плитами из белого камня. От Гумбада веет прохладой, и весь его вид настраивает на раздумья о людях, нашедших здесь свой последний приют. Колонны из черного мрамора холодны на ощупь. Их поверхность слегка запотевает от ладони.

На платформе справа и слева рядами стоят надгробия. Имена на многих уже давно стерло время. Выделяется черным цветом и размерами камень над могилой сипахсалара (высший военный чин Майсура) Бурхан-уд-Дина, двоюродного брата Типу, который погиб в битве с англичанами. Вплотную к стене Гумбада покоится кормилица Типу.

В Гумбад ведут четыре двери, над которыми резные персидские письмена в честь усопших. На главных дверях висит медный замок в виде знака «параграф». Он висит на пробое со дня постройки Гумбада, но им не пользуются, так как механизм его портится от употребления. Мы просим привратника впустить нас в Гумбад. Тихо открывается богато инкрустированная слоновой костью деревянная дверь, и мы вступаем в прохладную усыпальницу.

На полу Гумбада три надгробия в ряд. В середине лежит Хайдар Али, справа от него его жена (мать Типу) и слева Типу Султан. Конической формы надгробия убраны богатыми покрывалами из красного и синего бархата. Их время от времени меняют. На надгробии Хайдара лежит морчхал — связка павлиньих перьев.

В Гумбаде все очень чисто и опрятно. Стены изнутри выкрашены в желто-коричневый тон с тигровыми черными полосами. Над надгробиями свисает с потолка специальное покрывало, чтобы предохранить их от пыли.

Тело Типу положили в Гумбад на второй день после падения Серингапатама. Похороны его происходили при весьма необычных обстоятельствах. Серингапатам еще пылал в пожарищах, в нем свирепствовала обезумевшая от крови солдатня, а из Бангалурских ворот в сопровождении почетного эскорта английских солдат и множества жителей разбитого города вышла погребальная процессия. Плач и стоны стояли над толпами народа, который провожал в последний путь своего повелителя.

Когда тело Типу опустили в могилу и главный казн города призвал народ помолиться за душу убитого, раздались необычайной силы громовые раскаты. Ужаснейшая буря с молниями и страшным ливнем обрушилась на головы охваченных скорбью серингапатамцев, на разгромленный город, на горящие дома. Казалось, сами небожители были опечалены и разгневаны смертью Типу Султана, и они клубили темные тучи в низко нависшем небе, посылая громовые проклятия его убийцам.

Историки утверждают, что в огромном палаточном городе англичан и в стане предателя низама очень многие были тогда сражены молнией. Так это или не так, однако после смерти Типу Серингапатаму уже никогда не суждено было подняться. Водеяры переехали в Майсур. Англичане некоторое время держали в крепости гарнизон, но потом увели его. Полуразрушенные стены, развалины дворцов, бесчисленные могилы, разбитые жилища, опустелые мечети — это все, что осталось от города.

Чтобы осмотреть последний интересный объект на острове, нам пришлось вернуться почти к самым Бангалурским воротам. На некотором расстоянии от них, вплотную к северному рукаву Кавери, раскинулся сад Дарья Даулят Баг — в прошлом летняя резиденция Типу Султана.

Дарья Даулят Баг довольно велик. Среди вековых деревьев, каменных гхатов (лестниц) к Кавери и заросших бассейнов возвышается деревянное здание летнего дворца, напоминающее виденное нами в Бангалуре, только гораздо более внушительное и красивое.

Оно представляет собой правильный прямоугольник. По краям невысокой платформы стоят редкие колонны, пространство между которыми загорожено двумя ярусами деревянных зеленых щитов. В щитах нижнего яруса видны полукруглые вырезы, чтобы можно было свободно выходить наружу с просторной галереи, идущей вдоль всех четырех сторон дворца, Щиты можно подымать на веревках, подперев их снизу шестами. Когда щиты опущены, образуется тень, когда они подняты — ветер свободно гуляет по всему зданию. На крыше видны белоснежные надстройки.

Дворец Дарья Даулят Баг предназначался для торжественных приемов. На нижнем его этаже — просторные помещения, широкие галереи. Сверху над галереей нависает с одной стороны красивый деревянный балкончик с полукруглым козырьком, разрисованный, словно палехская шкатулка. На этом балконе появлялся перед своими подданными и иноземными послами Типу Султан. Он выходил из небольших комнат на втором этаже и садился на кресло слоновой кости. По бокам его стояли телохранители и двое слуг с опахалами.

Вероятно, в свое время дворец выглядел изнутри очень величественно. Колонны его и стены были красиво расписаны натуральными красками, оклеены золотыми обоями, которые накладывались на грубую материю. Золотые обои делали в Шахр Гянджаме. Исходным материалом для золотой краски был сок какого-то местного растения.

Дворец интересен замечательными стенными росписями — своеобразными иллюстрациями к войнам Типу и Хайдара Али. Огромные красочные панно, защищенные от солнца щитами, покрывают две стены дворца.

По этим стенным росписям можно восстановить форму и вооружение майсурских войск, их пушки, снаряжение, убранство коней. Очень впечатляюще изображены пышные, но малоэффектные войска низама. Там масса богато убранных слонов, помпа и показная роскошь. Боевые действия на панно показаны во всех подробностях: гремят пушки, скачет кавалерия, лежат убитые с отрубленными головами, рекой льется кровь.

Росписи, изображающие многих участников кровавых событий отдаленных лет, которые сталкивались на полях сражений Декана, представляют собой большую историческую ценность. Их тщательно берегут, реставрируют и охраняют. Недавно дворец стал государственным музеем.

После падения Серингапатама и гибели Типу Султана был сломлен один из самых мощных противников экспансии англичан. Захватив Майсур — довольно большое процветавшее государство со значительными людскими и материальными ресурсами, Ост-Индская компания использовала их на дальнейшее завоевание Индии.

Здесь я хотел бы закончить главу о Майсуре и перейти к Кургу — следующему этапу нашего путешествия по стране Типу Султана.

КУРГ — СТРАНА КОФЕ

Кург расположен на самом юге современного штата Майсур. С севера на юг он тянется на девяносто, с запада на восток — на шестьдесят километров. Территория его сплошь покрыта лесами, из которых треть заповедники. Население — около ста пятидесяти тысяч.

Несмотря на свои малые размеры, Кург играет важную роль в экономике страны. В его пределах находятся крупнейшие в Индии плантации кофе. Их владельцы — богатые плантаторы, принадлежащие к высшей касте курсов, — получают большие доходы от владения крупными, хорошо организованными капиталистическими хозяйствами, в которых широко применяется труд местных и пришлых сезонных рабочих.

Создавая сильную централизованную державу, Типу беспощадно ломал сопротивление палаяккаров — так звали на юге Декана мелких феодалов. Только сломив их, он мог рассчитывать на успех в борьбе с английской Ост-Индской компанией, ибо палаяккары готовы были продать все и вся ради «своего» джагира, «своих» доходов, «своей» независимости, ради права грабить «своих» подданных.

Кург был совсем рядом с Серингапатамом. Кургские магараджи, отстраненные от власти Типу Султаном, подстрекали слепо преданных им крестьян на массовые восстания, и Типу не раз приходилось ходить войной на маленькую страну.

С отчаянной отвагой сражались воинственные суровые курги с кушунами (бригадами) Типу. Они бились за свободу родины, за своих магараджей, но откуда было знать бесхитростным жителям лесов, что их магараджи были простыми пешками в руках английских агентов? Англичане стремились захватить Кург с его лесами, богатыми перцем и кардамоном, и оттуда взять за глотку Майсур!

Кург, вероломно отнятый у Типу Султана англичанами в 1792 году, сыграл в последней англо-майсурской войне роль пистолета, приложенного к груди государства Типу. Английские колонны, словно ядовитые змеи, выползли из лесов Курга, быстро пересекли сотню миль и неожиданно ударили по Серингапатаму…

Увидеть Кург нам помог случай. По дороге, в Майсур мы познакомились с капитаном авиации Бидапой — кургом по национальности. Он ехал в отпуск в Кург и пригласил нас к себе в гости в поселок Сиддапур.

Возвратившись из Серингапатама в Майсур, мы дали телеграмму капитану Бидапе и назавтра ранним утром пришли на городскую автобусную станцию.

Было четыре часа утра, и Майсур был еще объят ночной тьмой. Где-то рядом высилась гора Чамунди. Мутными белыми пятнами выступали памятники Водеярам. Но город уже просыпался. Он наполнялся обычным шумом, говором, кашлем, шарканьем ног, скрипом поднимаемых ставней, цоканьем копыт, криками кочванов — извозчиков.

Под окнами нашего большого комфортабельного автобуса расхваливали свои товары лоточники, и пассажиры прямо из окон покупали у них мунгпхали — жареные земляные орехи. Сидевшая перед нами молодая индианка купила с лотка гирлянду свежих желтых цветов и повязала ее на затылке поверх свернутых в жгут черных кос.

Автобус тронулся, когда над горой Чамунди начала заниматься алая утренняя заря. Миновав рабочие пригороды, он помчался на запад. Встречные крестьяне, крепко держа бычков, накидывали им на головы одеяла: испуганный бычок может опрокинуть арбу или утащить ее со всем скарбом в канаву!

В этот утренний час в «знойной Индии» было весьма прохладно и сыро. Небо плотно затягивали свинцовые тучи. Над лесом и полями висел густой туман.

К девяти часам утра потеплело. Взошедшее солнце рассеяло тучи, разогнало туман. Стало как-то веселей. Пассажиры, оживившись, толковали о делах, покупали еду на остановках. В этой части Декана господствовал язык кайнара.

На сороковой миле от Майсура ландшафт резко изменился. Всхолмленное зеленое плато с просторными полями и густыми одиночными деревьями сменили леса. Заросли гигантского бамбука все плотней обступали дорогу. Бамбук рос вольно, огромными пучками. У его корней были видны топкая сырая почва, прелые листья.

Появились рощи тика, нима, баньяна и розового дерева. Их стволы густо обвивали какие-то ядовито-зеленые лозы. Дорога не была уже прямой и ровной. Она змеей вилась между ярко-зеленых от моха скал, могучих рощ и болот.

И наконец лес заполнил собою все. Он громоздился по горным кручам, нависал с обрывов, сплетал кроны деревьев над узкой полоской шоссе. Появился густой подлесок — кусты с ярко-зелеными листьями и гроздьями красноватых ягод. Стало прохладно. Над нами прямо на глазах формировались густые белые облака.

В естественных воротах из громадных камней автобус сделал недолгую остановку. Из одинокой станции, поеживаясь от холода и сырости, вышли одетые в брезент люди и осмотрели багаж. Здесь граница Курга. В Курсе сухой закон, и туда не разрешается ввозить спиртное.

Еще минут пятнадцать-двадцать ныряния в бесконечном зеленом коридоре — и мы въехали в Сиддапур, крошечный лесной поселок. Автобус остановился. От бамбуковой ограды отделилась коренастая фигура Бидапы. Наш чемодан был сброшен с крыши, и через минуту автобус скрылся в лесном море.

Капитан подвел нас к человеку в широкой фетровой шляпе, зеленой защитной одежде и высоких сапогах.

— Знакомьтесь, — сказал он, — Мой брат г-н Пува, плантатор. Сейчас мы поедем в его поместье.

Фиат покатил вдоль дороги, исполосованной канавами и крупными корнями. Кругом видны были молодые деревья и саженцы, заботливо укутанные соломой и травой. Коричневая земля была рыхлой и влажной.

У просторного, утопающего в зелени бунгало, который приютился на склоне горы, г-н Пува сказал нам:

— Милости просим в Карадигод!

Мы были в самом сердце Курга. Знакомство с ним началось с того, что г-н Пува пригласил нас на плоскую крышу бунгало, чтобы мы могли лучше рассмотреть окрестности.

Сказочно красивой показалась нам лесная страна! Куда ни посмотри — до самого горизонта, очерченного синими вершинами Западных Гат, — вздымались бесконечные волны леса. От леса веяло свежестью, влагой, лесными ароматами и легкой приятной прелью. Со склонов гор, сквозь зеленую кипень леса, приветливо смотрели красные черепичные крыши соседних поместий. А ближе к бунгало, на опушке, густо поросшей подлеском, виднелись мелкие порубки. На траве, у корней высоких деревьев серебром сверкали капельки росы. В низинках, гонимые солнцем, таяли и пропадали прозрачные утренние туманы. Отовсюду несся веселый птичий галдеж.

Господин Пува широко повел рукой вокруг.

— Моя кофейная плантация! — с характерной гордостью собственника сказал он.

Оказалось, что вокруг нас не дикий лес, а кофейная плантация. Лес и кофе — неотделимы. Кофейные кусты и нежные саженцы могут жить лишь в спасительной тени деревьев. По стволам деревьев карабкаются к солнцу и зеленые лозы черного перца. В самых тенистых и прохладных местах зреет кардамон.

Лес Курга создан человеком. Он союзник, защитник и хранитель нежных кустиков кофе. Правда, есть в Курге и заповедные леса, где до сих пор царствует первозданная дикая природа, водятся дикие звери, даже слоны, а изредка можно встретить и королевского тигра.

Хозяин повел нас на плантацию, рассказывая по дороге:

— Кофе — трудоемкая культура. Прежде чем заложить кофейную плантацию, необходимо создать надежное прикрытие для молодняка, который мы высаживаем из специального питомника. Для этого на месте будущей плантации приходится сажать скороспелые породы деревьев, а потом уже, между ними, кофейные саженцы. Чтобы солнце не погубило и те и другие, их приходится окутывать соломой и травой. Поглядите, — сказал он, указывая в сторону. — В прошлом году я разбил вон там новую плантацию. Для этого мне пришлось сначала вырубить старый лес и посадить новый. Потом я посадил кофейные саженцы, прокопал канавы, внес удобрения. Через два-три года я сниму оттуда первый урожай.

— А долго; ли живут кофейные кусты?

— Лет пятьдесят-семьдесят, но на практике по той или иной причине их приходится менять значительно раньше.

— Сколько же вы получаете дохода с одного акра?

— Около двух тысяч рупий.

Из дальнейшего разговора выяснилось, какими деньгами ворочают здешние плантаторы. Годовой доход Пувы с его поместья равен примерно ста тысячам рупий. Большая часть их — чистая выручка. Тысяч тридцать идет на покупку удобрений, содержание рабочего скота и машин, на транспортные расходы и т. д.

Рабочие здесь сезонные, и труд их обходится очень дешево. В сезон работ, когда производится трансплантация растений, уборка кофе, сушка и т. д., из Меркары и соседнего Майсура приходят массы бедняков в надежде подзаработать. Они нанимаются на работу целыми семьями. Плантаторы дают им бесплатное жилье в скверных бараках без самых элементарных удобств и платят за рабочий день взрослым рабочим по рупии или полторы, а женщинам и детям по восьми-двенадцати анн.

На плантациях Курга производят кофе в весьма больших количествах. Они снабжают им внутренний рынок и частично вывозят за границу.

Любопытно, как кургские плантаторы организовали сбыт своего кофе. В Меркаре и соседнем Мангалуре у них есть кофейный синдикат (пул) с отделениями по всей стране. Пул имеет свои кофеочистительные машины и сушилки. Он распродает кофе на ежегодных аукционах, куда съезжаются брокеры (агенты и перекупщики) со всей Индии.

Как правило, каждый плантатор сдает пулу весь свой кофе. Перед тем как отправить партию кофе на общий склад, эксперты проводят в лабораториях пула тщательный анализ всех качеств партии для определения доли будущего дохода каждого плантатора. При анализе о многом говорит уже внешний вид зерен: чем плотней срослись их половинки, образуя единый бобок, тем кофе лучше. Немаловажны цвет и запах. Те плантаторы, которые вносят больше удобрений, получают и большие доходы.

Плантаторы Курга всячески стремятся сделать свой кофе конкурентоспособным на мировом рынке, но пока добиться им этого не удалось. Хотя их кофе лучше бразильского, но он дороже.

В благословенном Курге действуют те же конкурентные законы, что и во всем остальном капиталистическом мире. Судя по рассказам Пувы, он разбогател во время второй мировой войны. В то время в мире бушевала спекулятивная горячка, и цены на кофе подскочили. Ему удалось значительно расширить свою плантацию, очевидно, за счет более слабых соседей.

Пува и его семья постоянно проживают в Карадигоде, но многие богатые плантаторы получают достаточно большие доходы, чтобы нанимать управляющих, которые ведут дела на плантациях, а сами они селятся в Бангалуре и горных курортах вроде Утакамунда.

Вечером в день нашего приезда капитан Бидапа решил навестить тестя. Разбитый болезнью старик лежал при смерти в своем поместье Калагунди, в десяти милях от бунгало нашего хозяина.

— Это старинное родовое гнездо, откуда я взял жену, — сказал Бидапа. — Поедемте, посмотрите его.

Машина полетела по дороге, ввинчиваясь в гущу леса. У обочин мелькали таблички с названиями поместий и именами их владельцев. Летчик-реактивник Бидапа вел фиат на огромной скорости. Каких только авиационных штук не припасла для нас дорога, на которой нельзя найти ровных ста метров! Бочки, виражи следовали один за другим, и от каждого из них душа уходила в пятки.

Бидапа кивнул на просторную, красиво обрамленную вечнозеленым лесом долину, покрытую полями еще несжатого риса.

— Вся эта долина и ее окрестности заняты поместьями моих родичей: братьев, сестер и т. д., — сказал он. — Каждая семья живет в своем поместье на земле джамма. У всех есть свое бунгало, плантации, сады.

— А что такое земля джамма?

Капитан оживился.

— О, это интересная история! Наши предки получали землю за службу в армии магараджей Курга. Ее называют джамма. Джамма считалась и считается до сих пор неотчуждаемой наследственной собственностью. Продавать и покупать ее нельзя. Практически джамма — земельная аренда на очень льготных условиях, которая с небольшими изменениями сохранилась до наших дней. Владение джаммой означает, что владелец ее — сын этой земли и что предки его были добрыми воинами.

— Я немало наслышан о боевых традициях кургов, — сказал я. — А как сейчас?

— И сейчас то же самое. Для многих кургов военная служба и поныне пожизненная профессия. Настоящих кургов — настоящих[15], заметьте, — не более сорока пяти тысяч, но мы составляем около пяти процентов офицерского состава армии. Первым главой индийской армии был кург генерал Гариаппа. Тимайя — нынешний главнокомандующий — тоже кург. А завтра, к слову сказать, все мы поедем в Меркеру поздравлять полковника Айяппу с присвоением ему генеральского чина. Так что наши традиции живы по сей день.

— Вы сказали «настоящие» курги. Разве население Курга неоднородно?

— Нет. Настоящие курги живут в районе городов Сиддапур, Сримангала, Бхагамандала и Меркара. Все остальные жители страны — а их около ста тысяч — пришлые люди, хотя всячески стараются доказать, что они тоже настоящие курги. Все они сидят на земле сагу. Владелец сагу платит вдвое больше, чем мы за равный участок джамма. В былые времена раджа не брал этих людей на военную службу. Иногда он переводил провинившегося курга на вид аренды сагу, и это считалось большим позором.

— Значит, весь Кург покрыт поместьями?

— Да, деревень в Курге мало.

Когда мы подъезжали к поместью Калагунди, солнце уже склонялось над лесистыми вершинами Западных Гат. В лесу стоял старый массивный дом под позеленевшей черепичной крышей, от которого на нас пахнуло чем-то старым и давно обжитым. В его окнах слабо мерцали огоньки керосиновых ламп.

Подъезжая к дому, мы миновали несколько старых полуразваленных бараков. В них ярко горели печурки. Из темных провалов дверей выглядывали плохо одетые женщины и дети. Доносился запах приготовляемой пищи. В этих бараках жили слуги и батраки хозяев Калагунди.

Автомобиль остановился на просторном, хорошо утоптанном дворе возле каретника, заваленного старинными разбитыми экипажами и всяким хламом. Куда ни погляди, на тяжелом брезенте сушился свежесобранный кофе. Его заботливо ворошили лопатами батраки.

Мы вошли в небольшую полутемную гостиную, сели в кресла и взялись за чай — прелюдию к обстоятельному разговору.

Как видно, хозяева Калагунди были не слишком богаты. Старинная медная лампа бросала с потолка неяркий свет на темные от времени деревянные стены, оружие на них, старинные портреты, старые пыльные коврики и видавшую виды мебель. В углах, куда не доставал свет лампы, шевелились густые таинственные тени. Все в доме было насквозь пропитано сильным запахом кофе.

Пока капитан Бидапа был у больного тестя, мы разговорились с молодым хозяином поместья г-ном Повайя, который оказался настоящим кладезем всяческих историй о Курге, полных романтики и аромата времени. Специально для нас он оделся в национальный костюм и, выйдя из соседней комнаты, предстал перед нами во всей красе.

Национальный костюм кургов очень своеобразен: высокий белый тюрбан с золотой крест-накрест каймой, длинная черная рубаха без воротника с полурукавами, очень похожая на черкеску без газырей, традиционные дхоти и сандалии.

Самая важная и красивая часть костюма — пояс и оружие. Пояс — длинная лента из плотной материи с кистями из золотой бахромы. Ленту складывают вчетверо и затем ею трижды обхватывают талию. Спереди в складках пояса заткнут короткий нож с золоченой рукояткой. От рукоятки ножа отходит серебряная цепочка, держащая серебряную же пластину с набором мелких инструментов. Тут ложечка — ковырять в зубах, особые щипчики — прочистить ухо, шило и т. д. — всего пять-семь предметов.

Но не этот нож был главным оружием кургов, которые и сейчас одни во всей Индии имеют право носить и держать у себя дома холодное и огнестрельное оружие всех видов.

Г-н Повайя повернулся к нам спиной, и мы увидели киркутти — боевой нож кургов.

Представьте себе крепкую золоченую рукоять с треугольным тыльником, и на ней широкое лезвие, бумерангом загибающееся вперед вниз. Ножен для киркутти не полагается. Для его ношения служит специальная скоба. Киркутти висит за спиной в скобе, а скобу держит тяжелая серебряная цепь, которую обматывают вокруг талии и скрепляют на животе.

В былые времена киркутти был непременным спутником курга в битвах и в мирное время. Примененный как рубящее оружие — им рубили наискосок, справа сверху, налево вниз, — он давал поистине ужасный эффект. Им можно было разрубить человека надвое. Сейчас киркутти служат кургам как топоры. При помощи киркутти можно легко свалить дерево, прорубить дорогу в густом лесу и нарезать съедобных бамбуковых побегов.

Тяжелые ружья с шестигранными стволами служили в старину кургам для охоты на слонов, стада которых еще полтора века назад наводняли страну. Из ружей поменьше они и сейчас бьют кабанов и обезьян, которые, выходя из лесов, совершают набеги на рисовые поля и сады.

С г-ном Повайя мы распростились поздно вечером, узнав от него много интересного о его родине.

На другой день капитан Бидапа пригласил нас в Меркару. И маленький фиат снова ввинтился в густую сень могучих кургских лесов.

Дорога на Сиддапур, показавшаяся нам необычно крутой и извилистой, не шла ни в какое сравнение с коротким участком пути до Меркары. То справа, то слева от нас проносились бездонные зеленые пропасти. Зеленые громады гор то нависали над головами, то отступали, и тогда открывались обширные долины, синие горы и быстрые речушки. Указывая на гребни Западных Гат, подернутых дымкой расстояния, Бидапа сказал:

— По ним идет водораздел. По ту сторону — крутой спуск к Аравийскому морю. Там Керала с ее каналами, пальмами, катамаранами, древней культурой народа малайялам. Керала красива по-своему, а мне кажется, что нет места красивей Курга. Поглядите, какой чудесный пейзаж! Это напоминает мне Уэльс.

Нам не приходилось бывать в Уэльсе, но мы никогда доселе не видели в Индии таких богатых лесов, страны с таким прекрасным климатом и столь редким населением. Порой мы проезжали несколько километров, а на дороге не попадалось пи одного человека.

— Вот и Меркара! — сказал через полчаса капитан.

Навстречу из расселины бежали веселые редкие домики с красными черепичными крышами, окутанные клубами зелени. Нависая один над другим, они, казалось, играли в чехарду. Среди них серым пятном угрюмо маячила на пригорке крепость, сверкали шпили небольшого храма.

Проехав по окраине Меркары, мы остановились на отвоеванной у гор ровной площадке, посередине которой притулилась заросшая дикими травами старая ограда. Из-за ограды выглядывали обросшие зеленым мохом кресты.

— Могилы англичан, — кивнул в сторону крестов капитан. — Они жили здесь в разное время.

— А есть ли они тут сейчас?

— Да, их тут немало. Они работают управляющими на плантациях, на лесоперерабатывающих фабриках.

— Осели здесь навсегда?

— Нет, как правило, сделав хорошие деньги, они уезжают на родину. Пойдемте-ка к обрыву!

Мы пошли за ним и очутились на краю бездонной пропасти. Казалось, мы могли видеть отсюда весь Кург во всей его красе. Он был похож на бескрайний вздыбленный зеленый океан. С огромной высоты лоскутками виделись полоски рисовых полей, ниточками тянулись речушки. Едва видны были фигурки людей. Захватывало дух от высоты.

— Раджи Курга любили сидеть в том вон павильоне и любоваться здешней панорамой, — сказал капитан. — А посмотрели бы вы что тут творится, когда расцветают деревья «пламя леса»! На них распускаются огромные огненно-красные цветы, и кажется, что весь Кург внизу полыхает пламенем. Здесь, между прочим, было и место казни. Неугодных раджам людей швыряли вниз, в пропасть.

Мимо нас к павильону кургских магараджей прошла стайка молодых индийцев. На них — белые монашеские одеяния, на груди — распятия. Все они были смуглыми и щуплыми, и среди них резко выделялся бычьей красной шеей и кирпичной физиономией одетый в такой же балахон белый священник. Характерная металлическая речь выдавала его заокеанское происхождение. Должно быть, он был главой этой группы. Паства его безудержно хохотала — как видно, американец отмочил соленую шутку. На его физиономии, налитой добрым виски и пивом, играла снисходительная улыбка самоуверенного, знающего себе цену человека.

От обрыва мы поехали к крепости. Бидапа по дороге рассказывал:

— В крепости есть дворец кургских раджей. Он тесный, вентиляция в нем плохая. Раджи в нем жили с 1681 года, когда Вира Раджа Четвертый перенес сюда свою столицу. Во дворце после этого жили наместники Хайдара и Типу.

Старая крепость Меркары, несмотря на свои маленькие размеры, была когда-то довольно грозным сооружением. Над модернизированным дворцом раджей, где сейчас разместились военные власти, развевалась на высоком флагштоке гаранта — трехцветное знамя Индии. Грозные орудия, стоявшие некогда на валах, мирно покоились во дворе на деревянном помосте; валы, за которыми прятались курги во время осад, были начисто снесены.

— Здесь вот и отсиживались наши раджи от врагов, — рассказывал капитан. — Свозили сюда все ценное, сгоняли скот. Провианту было вдоволь, воды в колодцах — хоть отбавляй!

— А крестьяне?

— Уходили в леса. Они знали их как свои пять пальцев и оттуда совершали набеги на вражеские тылы.

Мы обошли вокруг дворца магараджей… и вдруг в углу крепости, среди рябой тени, падавшей от листьев и ветвей огромных деревьев, мы увидели изгибы хоботов, живые белые глаза, потом лобастые головы и массивные туши. В первый миг этих двух лесных великанов можно было принять за живых. Они стояли в очень естественных позах, и только черный цвет говорил о том, что они сделаны рукой человека.

Слоны были изваяны из алебастра по приказу магараджи, желавшего удивить кого-то умением своих ремесленников. С тех пор прошло много лет, но алебастр на ногах, спинах и боках черных слонов почти не потрескался. Время, дожди и ветры пощадили массивные скульптуры.

Чтобы осмотреть усыпальницы магараджей Курга, мы долго ехали вверх по необыкновенно крутой главной улице Меркары, пока не добрались до подножий серых гранитных скал. Там есть небольшая ровная площадка в несколько гектаров, посередине которой стоят три сильно обветшалые гробницы.

Последние убежища повелителей Курга не отличаются пышностью — они похожи на большие сараи. Здешние свирепые дожди и сырость много поработали над их разрушением. Деревянные парапеты вокруг невысоких постаментов пришли в полную ветхость, ровные прямоугольные стены с низкими дверями почернели от дождей, карнизы зданий с изображениями Нанди, центральные купола и небольшие башенки по краям потеряли первоначальную белизну и были в плачевном состоянии. Позолота с куполов слезла.

На этом и закончился наш осмотр столицы Курга. В Сиддапур мы возвращались той же дорогой, среди роскошной природы, зеленых гор и долин, ласково улыбавшихся синему небу и курчавым облакам, ползшим в глубь Декана со стороны Аравийского моря.

С древних времен курги поклоняются духам предков. В домах жителей лесной страны неугасимо горят в честь предков тяжелые медные лампады.

Даже и теперь в определенные дни жители нескольких со-седних поместий, предки которых жили некогда одной общиной в огромном родовом жилище, сходятся у общего небольшого храма для совершения молебствий. Божество такого храма, как правило, дальний предок, общий для распавшегося уже рода. В старину два враждующих рода в первую очередь старались разбить и разграбить храм противника.

Раджи Курга были выходцами из Каннары, то есть из древнего Майсура, и исповедовали хиндуизм. Согласно старой формуле «Религия короля — король религий», хиндуизм получил в Курге широкое распространение. По сей день многие старики в Курге наносят на лоб три поперечные полосы — знак поклонения богу Шиве. Многие регулярно совершают паломничества к храмам южной и северной Каннары. Почетное место в пантеоне богов кургов занимают богиня богатства и удачи Лакшми и богиня мудрости Сарасвати.

Есть у кургов еще одно божество, занимающее особое место в их сердцах и их богатой устной поэзии. Примерно в сорока километрах от Меркары есть живописное местечко Талакавери. Вокруг Талакавери — кольцо холмов, одетых в мантию леса. Там много плантаций кофе и густых мандариновых садов. В Талакавери бьет небольшой родник, из которого рождается Кавери — великая река Декана.

Как рассказывал капитан Бидапа, ручей в Талакавери наполняет маленький пруд с каменными берегами. Из него вода подземным каналом попадает в другой — большой пруд. В день Тула Сакраман в первом пруду происходит «чудо»: вода в нем как-то странно закипает, бурлит и, выплеснувшись через край, устремляется ко второму пруду[16].

Среди кургов и индусов Декана родник в Талакавери окружен ореолом великой святости. Омовение в обоих прудах «снимает с человека все грехи». В праздник Тула Сакраман в Талакавери собираются со всего Декана несметные толпы паломников.

Оставив Кург, Кавери течет мимо Серингапатама, пересекает полуостров и впадает в Бенгальский залив. В период муссонов Кавери грозно вздувается, и ей становится тесно в берегах. Перебраться через нее в паводок — нелегкое дело. А в летнее время она чуть слышно журчит меж глыб, которыми усеяно ее дно. На песчаных отмелях реки крестьяне роют канавки, делают грядки и выращивают арбузы. Если Кавери не вовремя вздуется, все труды крестьян пропадают даром.

Река Кавери священна для жителей всего южного Декана. Она символ плодородия и благополучия, так как служит там главным источником орошения полей.

Но источником благополучия Курга является не столько Кавери, сколько муссоны. В положенные сроки муссоны приносят с Аравийского моря огромное количество влаги и обрушивают ее на западный берег Индии. Особенно свирепствует муссон в июне — июле. Муссонные дожди жизненно необходимы сельскому хозяйству Курга. Девяносто процентов всех работ на плантациях Курга — пересаживание растений, рыхление почвы, подкормка и т. д. — происходит как раз в этот сезон.

— Бог был всегда милостив к нам, — сказала как-то госпожа Пува. — Недороды и голод обходят нас стороной. Здесь, в Курге, мы не знаем, что это такое.

И это сущая правда, хотя, конечно, бог тут вовсе ни при чем. Дело в том, что во всей остальной Индии безжалостно и неразумно уничтожены леса. А здешние плантаторы заинтересованы в сохранении леса, берегут его. В результате Кург не знает, что такое суховеи и эрозия — явления, типичные для Индии. Чудесные ландшафты, влажный климат, богатая природа Курга — хороший пример того, как щедрая природа сторицей воздает тем, кто сознательно или в силу необходимости сохраняет зеленый наряд земли, а не сдирает его по-варварски с ее груди, подставляя землю беспощадным лучам солнца, ветру и разрушительным водным потокам!

Особое место в жизни кургов (богатых, конечно) занимают свадьбы. С ними связано решение чисто экономических проблем, главным образом наследование земли. Свадьба тут смахивает на коммерческую операцию, где чувства молодых людей играют далеко не первую роль.

Свадьбы в Курге привлекают массу участников. Курги идут на них в своих национальных костюмах. Среди многих свадебных обрядов сохранился старинный обычай: жених обязан при всех продемонстрировать свои силу и ловкость — одним ударом киркутти перерубить гроздь бананов.

С некоторых пор в Курге стали наблюдаться браки между близкими родственниками. Богатые и средней руки плантаторы стремятся не упустить из рук землю, так как она нынче сильно дорожает. Говорят, браки близких родичей вредно влияют на последующие поколения. Возможно, это и верно, но, как правило, курги обладают завидным здоровьем. А женщины здесь не разделяют судьбы остальных индианок, многие из которых до сих пор сидят за пардой. Они, как правило, грамотны и свободно держатся в мужском обществе.

Курги стремятся сохранить чистоту общины, стараются сохранять традиции и неохотно принимают в свою среду чужаков. Однако нельзя сказать, что здесь не наблюдаются отступления от веками сложившихся законов и правил общественного и религиозного порядка. Бидапа рассказал такой случай.

— Недалеко от нас живет семья одного небогатого плантатора. Отец и мать, как могли, помогали своей единственной дочери окончить университет в Мадрасе. Она училась на доктора. Чтобы дать ей возможность получить высшее образование, родители продали все, даже землю джамма, которую по закону продавать нельзя. Словом, ради дочери родители лишились всего. Но каков же был их ужас, когда они узнали, что их дочь собирается выходить замуж за мусульманина. Ведь для кургов старшего поколения это смертный грех, невозможное дело!

В своих попытках воспрепятствовать этому браку они дошли до Верховного суда, да что толку! Судьба дочери была вне их власти. По теперешним законам молодым людям вполне достаточно зарегистрировать свой брак или просто сказать, что они любят друг друга. И дочь вышла замуж за мусульманина, а потом уехала с ним на Мадагаскар. Родители тогда чуть не умерли от горя.

Трудно было понять, на чьей стороне были симпатии Бидапы в этом запутанном деле.

— Впрочем, время лучший бальзам для душевных ран, — добавил он. — Говорят, старики почти смирились с поступком дочери, тем более что муж ее оказался очень хорошим человеком. Что поделаешь, она у них одна-единственная дочь!

На этом я и закончу рассказ о Курге — чудесной зеленой стране, которую мы успели полюбить за короткие три дня, проведенные в ней.

У НОГ ГРАНИТНОГО ГИГАНТА

В Майсуре не сосчитать древних памятников архитектуры. Здесь много старинных крепостей, плотин и храмов. Большой славой в Индии пользуются здешние храмы Сомнатхпура, Белура, Халебида и Шрингери. Единственное в своем роде зрелище представляют сады Бриндрабана с их сказочными фонтанами, интересны слоновые заповедники штата, водопад Джог. Не менее любопытны и золотые рудники в Коларе, имеющие самые глубокие в мире шахты, металлургический завод в Бхадравати.

Хотелось посетить все эти достопримечательные места, однако времени у нас было в обрез, и мы решили ограничиться визитом в местечко Сраванобелголу к гранитному гиганту Гоматешваре.

Но сначала нужно будет сказать несколько слов об одной из древнейших религий мира — джайнизме.

Двадцать пять веков назад, когда персидский царь Дарий Великий создавал свою империю, когда жили Гераклит и Конфуций, в Индии возникла новая религия — джайнизм.

В те далекие от нас времена простому человеку в Индии жилось невыносимо трудно. Брахманы, теоретики господствующих классов, требовали от народных масс исполнения всех ведийских и религиозных ритуалов, которые совершенно принижали человеческую личность и делали людей бессловесными рабами господ.

Как протест против идей брахманизма среди кшатриев (наиболее развитого и образованного после брахманов военного сословия) возник джайнизм — учение, в известной степени враждебное брахманизму, которое получило поддержку закабаленных народных масс Южной Индии.

Джайны отрицали непогрешимость вед, отрицали пышность обрядов в храмах, отрицали самого бога. В их среде выработался целый кодекс строгих нравственно аскетических требований. Запрещалось всякое насилие, в том числе и уничтожение живых существ, хотя бы это был червячок или козявка.

Главным для джайнов была душа, которая, как они верили, присуща всем живым существам. Душа, по их представлениям, может достичь безграничной мудрости, силы и счастья. Но этому препятствует карма — сила страстей. Если преодолеть карму, полностью освободить себя от всего материального, говорят джайны, то душа достигает своего природного совершенства и человек обретает безграничную веру, безграничное знание, безграничную силу и бесконечное блаженство. Такое состояние древние теоретики джайнов называли «состоянием освобождения». Оно-то и являлось целью каждого истинного джайна.

Достигшие освобождения тиртханкары (святые) были примером для остальных джайнов. Таких тиртханкаров у джайнов насчитывается двадцать четыре, включая великого тиртханкара Паршванатху и Махавиру — теоретика джайнов, который окончательно оформил весьма сложную религиозную, этическую и философскую систему джайнизма.

До наших времен в Индии сохранилось немало джайнских архитектурных памятников. Храмы джайнов, как правило, представляют собой замкнутый двор, посередине которого находится святилище. По сторонам двора — двадцать четыре алтаря со скульптурами тиртханкаров. Непременной принадлежностью храма является также стхамбха — красивая колонна из камня или металла.

Один из таких джайнских храмов находится в Сраванобелголе.

Еще не доезжая нескольких километров до Сраванобелго-лы, мы увидели ошеломляющее зрелище. В чистом поле на вершине большого гранитного холма стоит гигантское каменное изваяние нагого мужчины. Это — Гоматешвара, краса и гордость Майсура.

Поселок Сраванобелгола — священное место для джайнов Индии. Имя Белгола упоминается в надписях на окрестных скалах и под здешними статуями, воздвигнутыми в седьмом веке нашей эры. Место это связано с именами императоров древней Индии: Чандрагупты, который умер здесь, и Ашоки. В самой Сраванобелголе и окрестных деревнях есть много древних храмов с массой прекрасных джайнских скульптур из камня и бронзы, изваянных раджами из династии Гуптов, Хойсалов и Водеяров. Здесь издавна была резиденция главного гуру (учителя) джайнов. Отсюда распространялись по Индии доктрины джайнизма.

Поселок Сраванобелгола ютится между высокими каменными холмами Индрагири и Чандрагири. Мы въехали в пыльные узкие улочки древнего поселка и остановились возле огромного искусственного пруда, который окружает со всех сторон высокая ограда с воротами и красивыми башнями.

Пруд Сраванобелголы поистине величествен. В нем совершают омовения паломники перед тем, как подняться на вершину Индрагири на поклон к великану Гоматешваре. В обширном зале с колоннами на северной стороне пруда имеется надпись с указанием о том, что ограда, ворота, башни и ступени, ведущие к пруду, построены раджой Чиккадевараджендрой и его внуком раджой Кришнараджей Водеяром (1713–1731).

От пруда совсем недалеко до подножия Индрагири. Там, где начинаются вырубленные в гранитном склоне ступени лестницы, ведущей на вершину, стоят служебные пристройки, маленький храм и каменные ворота. Возле ворот всегда можно видеть несколько носилок-кресел с прибитыми по бокам жердями, за края которых берутся носильщики. К вершине Индрагири ведут ни мало ни много пятьсот ступеней.

Когда мы подошли к воротам, дородная джайнка садилась на трещавшие под ней носилки. Четверо тощих носильщиков с кряхтением взвалили носилки на плечи и поволокли богомолку вверх. Мы тоже сняли сандалии и, доверив их какому-то старичку, полезли вверх по ступеням, немилосердно поджаривавшим пятки. Конечно, тут же оказался и брахман, который в предвкушении жирных чаевых набился в провожатые. Он неплохо говорил по-английски.

Но кто такой Гоматешвара (другое его имя — Гоммата), лицезреть которого мы собирались? Он считается у джайнов большим святым. Легенда рассказывает, что между Гоматешварой и его старшим братом Бхаратой после смерти их отца — раджи Пурудевы — разгорелась борьба за престол; в ней Гоматешвара вышел победителем. Однако он отдал империю брату и ушел от людского общества. Наложив на себя епитимью, он победил все свои страсти и достиг полного освобождения.

Бхарата, восхищенный подвигами Гомматы и его победой над кармой, повелел воздвигнуть в его честь статую в местечке Пауданапура. Но впоследствии весь район Пауданапуры был захвачен ужасными василисками, а статуя сделалась невидимой для всех, кроме посвященных. Много позже — и тут легенда смыкается с реальностью — Чамунда Райя, министр раджи Раджамалли из династии Рангов, услыхав о чудесной статуе, захотел увидеть ее и, когда это оказалось невозможным, решил повторить ее в Сраванобелголе. Он забрался на холм Чандрагири, зажмурившись, пустил стрелу, и она ударилась о громадный валун на холме Индрагири, который вдруг представился министру в виде самого Гомматы.

То, что «представилось» министру, воплотили в действительность безвестные талантливые мастера, вырубившие статую Гомматы из цельного куска гранита на вершине Индрагири. Слава о творении их искусных рук прокатилась по всей Индии и далеко за ее пределами.

Надписи на скалах определенно свидетельствуют о том, что гранитный колосс был вырублен из камня в 983 году нашей эры по приказу Чамунды Райи. Работа длилась около пяти лет.

Мы с успехом преодолели все пятьсот ступеней громадной лестницы. По бокам ее под углом тридцати-сорока градусов идет сплошной гранитный скат, на котором то тут, то там виднеются груды камней. Вероятно, многие-многие века камень, трескавшийся от ветра и смен температуры, осыпался с вершин и скапливался на склоне холма. Сбоку вдоль ступеней видны отлично отполированные узкие полоски. Их отполировали поколения сраванобелгольских мальчишек, которые в надежде заработать монетку у паломников, а позже у туристов, из века в век, кувыркнувшись через голову, ловко скатывались вниз на ягодицах. Подумать страшно — сколько штанишек было протерто здесь за долгие-долгие века, пока стоит на вершине Гоматешвара!

Наконец мы добрались до мощной оборонительной стены, которая кольцом окружает священное место. В стену тут и там включены огромные камни, с незапамятных времен лежавшие на вершине. Мы прошли через массивные ворота в стене, за ними виднелась высокая веранда с зубцами. Это был закрытый двор, столь характерный для джайнских храмов. Миновав последние ворота, мы вошли внутрь святыни и остановились, пораженные необыкновенным зрелищем.

Кажется, чувство удивления должно было бы притупиться после виденного нами множества чудесных творений, созданных гением народа Индии, но можно ли было остаться равнодушным перед величественной статуей Гомматы?

Гоматешвара — тридцатиметровый каменный гигант — стоит на развернутом лепестке большого каменного же лотоса. Руки у него сложены «по швам». У его ног виден вырубленный из гранита термитник с выползающими оттуда кобрами и ползучими растениями, которые, обвившись вокруг его бедер, доходят почти до самых плеч.

Гоматешвара смотрит прямо на север, на бескрайние просторы Декана. Древние камнерезы придали его лицу выражение какой-то глубокой мысли. Он словно погружен в вечное раздумье и с легкой снисходительной улыбкой смотрит на мирскую суету вокруг себя.

Очевидно, нелегок был труд древних скульпторов, создавших этот шедевр, но верен был их глаз и велико религиозное рвение!

Громадная статуя составляет единое целое с гранитной скалой, на которой она стоит. Ничто не поддерживает ее, кроме каменного термитника, достигающего лишь до верха голеней. Пальцы ног Гоматешвары сплошь вымазаны маслом. Неподалеку от статуи на особой подставке стоит полуметровая точная копия Гоматешвары из бронзы, и перед ней плоское блюдо для подаяний.

Тысяча лет прошла с тех пор, как ушли отсюда камне резы, но Гоматешвара успешно сопротивляется времени С крыши окружающих построек можно рассмотреть его гладкие громадные плечи шириной в двенадцать метров, большую голову с оттянутыми мочками и волосами в крутых крепких завитках. Только отсюда можно заметить повреждения, которые нанесли гиганту дожди, солнце и ветры Декана. На его широкой спине видны кое-где похожие на лишаи пятна. Это разрушается верхний слой камня. Время тронуло и лицо Гоматешвары — на нем появились мелкие трещины.

Весь дух джайнского аскетизма и самоотречения, вся суть религии в полной силе выражены в этой статуе. Гоматешвара совершенно нагой — истый джайн не нуждается в одежде. Он стоит выпрямившись — это выражает мысль, что он полностью подчинил тело своей воле. Добрая, чуть насмешливая улыбка освобожденного Гоматешвары говорит о том, что он достиг вечного блаженства и полон сочувствия к страждущему и борющемуся миру людей.

Наглядевшись вволю на Гоматешвару, мы осмотрели двор храма. В полутемных нишах крытых галерей, окружающих со всех сторон центральную статую, таятся сорок три статуи тиртханкаров. Тиртханкаров, включая Махивару, было двадцать четыре, но усердные джайны ставили в некоторые ниши по нескольку статуй одного и того же святого.

Все пространство галереи за спиной Гоматешвары заполняют горы веревок и бамбуковых шестов, бывших, как видно, в употреблении, и притом не один раз. Зачем эти шесты и веревки, я узнал несколько позже, познакомившись с мастахабхесекхой.

В честь Гоматешвары состоятся джатры, во время которых каменному великану устраивается мастахабхесекха. Длинное слово «мастахабхесекха» на языке каннара означает омовение головы. Праздник носит название Махавира джайянти и состоится каждые десять-двенадцать лет.

Откуда появился ритуал омовения головы? Легенда говорит, что, закончив строительство храма в Сраванобелголе, Чамунда Райя решил освятить статую. Для этой цели он велел приготовить массу глиняных сосудов с освященным молоком. Но сколько ни лили его слуги молока, оно никак не покрывало всего Гоматешвару. Что тут было делать? И вдруг откуда-то появилась старая набожная женщина, державшая в руках небольшой глиняный сосуд — галаккаи. Главный гуру повелел Чамунда Райе взять у старухи галаккаи и вылить его содержимое на статую. И случилось чудо: молоко полилось из галаккаи и покрыло не только Гоматешвару, но и весь холм Индрагири!

Говорят, что была то не набожная бабушка, а сама богиня Падмавати. Она собственной персоной явилась на освещение статуи Гоматешвары для того, чтобы Чамунда Райя не загордился после сооружения им великолепной статуи.

Очевидно, в память этого легендарного события и возникла джатра Махавира джайянти. Первая, зафиксированная в старинных летописях джайянти состоялась в 1308 году, а последняя совсем недавно, в 1960 году.

За месяц до празднования Махавиры джайянти, дата которой определяется по расположению светил и звезд, в Сраванобелголе начинается большое оживление. Десятки тысяч пилигримов со всей Индии заполняют обычно сонную полупустую деревню. Люди являются из Бенгалии, из Гуджарата и Тамилнада. Во всех мандирах Сраванобелголы идут беспрерывные молебствия, в том числе и пада-пуджа, то есть моление у ног Гоматешвары.

В последний день Махавиры джайянти, едва займется утро, все пилигримы дружно устремляются на вершину Индрагири, чтобы быть очевидцами великой священной церемонии, и вскоре вся она оказывается сплошь запруженной народом. К этому дню над головой Гоматешвары успевают соорудить громадный помост из бамбука. Отсюда главные гуру джайнов совершают обряд мастахабхесекхи и читают пуджу (молитву).

К десяти часам утра все уже готово к торжественной церемонии. Весь двор перед Гоматешварой устилается сплошным ковром окрашенного шафраном риса. На рис ставят тысячу ярко разрисованных глиняных кувшинов, наполненных освященной водой. Кувшины покрыты сверху кусками кокосовых орехов и украшены листьями манго. Их приносят с собой разодетые в красивые наряды девушки и женщины. Стоящие на высоком помосте гуру держат в руках горшки с водой, простоквашей и молоком, и по сигналу главного гуру из Колхапура содержание сосудов одновременно выливается на голову Гоматешвары.

Но это лишь предварительное омовение. Главная часть церемонии состоится в два часа дня. Под ужасный аккомпанемент многочисленных духовых инструментов вся тысяча сосудов, стоящих перед статуей, переходя из рук в руки, быстро доставляется наверх, на помост, где стоят жрецы. И те с молитвами опрокидывают сосуды над головой колосса. Зрители восторженно смотрят на красочную картину купания громадной статуи, сопровождая ее громовым гулом возгласов: «Аха-ха, аха-ха»! и «Джай, джай, магарадж!»

Третье, последнее омовение происходит вечером. На голову Гоматешвары выливают еще пятнадцать сосудов. На этот раз в сосудах вода, кусочки кокосовых орехов, листья подорожника, выпаренный из сока пальм сахар, топленое масло, миндаль, финики, маковые зерна, молоко, сандал, золотые и серебряные цветы и монеты. Кроме того, к серебряным и золотым цветам и монетам примешиваются девять сортов драгоценных камней. Общая стоимость серебра, золота и камней достигает нескольких сот рупий; их расхватывают пилигримы.

На этом и кончается Махавира джайянти. Пилигримы расходятся по домам, а бамбуковые леса разбираются и прячутся за спиной Гоматешвары до следующего раза. Спускаясь с Индрагири, люди кланяются стоящей у входа в святилище статуе старой женщины с маленьким глиняным сосудом, которая «положила начало» этой красочной церемонии.

Следует добавить, что в Майсуре есть еще немало статуй Гоматешвары. Но самая большая из них достигнет, пожалуй, только плеча статуи в Сраванобелголе. Исполнены они из более податливого материала и поэтому хуже сохранились.

В настоящее время в Индии насчитывается около полутора миллионов джайнов. Все они сплошь богатые торговцы и ростовщики. Особенно много их в Бомбее. Еще сравнительно недавно там можно было увидеть последних джайнов-ортодоксов. Их узнавали по чистым белым одеждам и марлевым повязкам на лице, которые они надевали для того, чтобы не проглотить случайно букашку. Некоторые из них даже мели метлой перед собой дорогу, чтобы не раздавить ненароком насекомое.

Посещением Гоматешвары в Сраванобелголе и закончилось наше путешествие по стране Типу Султана.