КРАСНОГВАРДЕЙСКАЯ ПОВЯЗКА

В апреле тысяча девятьсот сорок второго года батальон капитана Максимова стоял в обороне на берегу реки Волхова, у самой станции Волховстрой.

Перед красноармейцами возвышались слегка опушенные весенним снежком корпуса первенца электрификации — Волховской ГЭС.

Противник беспрерывно, днем и ночью, совершал налеты на железнодорожную станцию. Авиация фашистов сбрасывала тяжелые бомбы. Советские зенитчики вели усиленный обстрел вражеских самолетов, не подпуская их до ГЭС.

Однажды ранним морозным утром авиабомба упала между двумя тесно примыкающими друг к другу двухэтажными домами. Сильный взрыв разрушил оба здания. На месте домов лежали груды битого кирпича и камня, торчали рваными зубцами остатки стен и крыш, валялись обожженные огнем бревна и доски, обрывки обоев, изломанная мебель, изодранные картины с кусками багета.

Среди исковерканных взрывом столов, стульев, диванов и кроватей лежали полузасыпанные известью и щебнем книги.

По обилию медицинских книг можно было безошибочно определить, что в разрушенном доме проживал врач.

На одной чудом уцелевшей стене свисала с гвоздя на длинном шнуре гравюра старого Петербурга, с Медным всадником на гранитной скале.

Чуть стихла бомбежка, капитан приказал старшему сержанту, пулеметчику Демидову и красноармейцу Халилову осмотреть развалины домов, узнать, не засыпало ли там людей.

Демидов выполнил поручение быстро. Пострадавших не оказалось. В руках у сержанта капитан увидел большую книгу в красном переплете.

— Что за книга? — поинтересовался он.

— «История Гражданской войны», — объяснил сержант, подавая книгу. — Вам принесли, товарищ капитан, участнику революции тысяча девятьсот семнадцатого года, — сказал он, смущаясь.

Красноармейцы знали, что в тысяча девятьсот семнадцатом году Максимов со своими товарищами, солдатами запасного батальона лейб-гвардии Финляндского полка, перешел на сторону народа.

Третьего июля финляндцы покинули казармы на Васильевском острове и вместе с балтийцами-судостроителями, вместе с большевиками завода «Сименс и Гальске» направились к Таврическому дворцу.

Над колонной революционных солдат и рабочих колыхались красные знамена. Алые лозунги требовали: «Вся власть Советам!», «Да здравствует революция!», «Мы наш, мы новый мир построим».

С ними шел прапорщик Максимов.

Рабочих и солдат встретили огнем из пулеметов. Стреляли юнкера и офицеры.

На Невском, там, где его пересекает Садовая улица, под пулями юнкеров Максимов родился во второй раз, родился к новой жизни — борца за лучшую долю трудового народа.

Капитан перелистал книгу и увидел вклеенную в нее красную шелковую ленту с надписью черными типографскими буквами:

27 февраля 1917 года

КРАСНАЯ ГВАРДIЯ

Васильевского Острова

Это был образец красногвардейской повязки.

Рабочие Петрограда, готовясь к штурму старого мира, смастерили такие повязки еще накануне восстания. Двадцать восьмого февраля они надели их на рукава своих кожушков, ватников, шинелей и подбитых ветерком «семисезонных» пальтишек. Надели, чтобы заявить «всем, всем, всем» о том, что родилась Красная гвардия, гвардия рабочих, гвардия восставших против гнета и насилия царского строя.

Не каждый получал право надеть на левый рукав гимнастерки, пиджака или старенького пальто такую почетную кумачовую повязку. Только лучших, проверенных в работе людей выделяли заводы и фабрики в число красногвардейцев.

Максимов задумался, вспоминая грозовые дни, когда зарождалось первое в мире государство рабочих и крестьян.

Выдернув из книги красную ленточку с такой волнующей сердце надписью — «Красная гвардия», — он протянул ее сержанту.

— Храни у себя, товарищ Демидов. На память о нашей боевой жизни. Не расставайся с нею. Пусть она напоминает тебе славного предка Красной Армии — героическую Красную гвардию.

Сержант поблагодарил капитана и, бережно свернув повязку, вложил ее в комсомольский билет и опустил поглубже в карман гимнастерки.

* * *

…Январь тысяча девятьсот сорок четвертого года.

Вокруг блокированного фашистами Ленинграда завязались ожесточенные бои. Советские войска шли на прорыв.

Солдаты батальона капитана Максимова залегли в занесенной снегом глубокой канаве вблизи поселка, прикрывающего выход к шоссейной дороге.

За разрушенными домами, за обвалившимися печными трубами, среди груд мусора и щебня окопались фашисты. Они яростно отбивались от натиска советских пехотинцев, отстреливаясь из минометов и пулеметов, укрытых в развалинах зданий.

Огонь фашистов был таким плотным, что пехотинцы не могли сделать последнего броска. Они не в силах были перебежать те пятнадцать-двадцать шагов, которые отделяли их от окраины поселка.

«Только бы моим ребятам добраться до какого-нибудь бугорка там, в поселке. Зубами вцепились бы…» — думал Максимов.

Словно читая мысли командира, к Максимову подполз сержант Демидов.

— Товарищ капитан! Разрешите? Дело верное! — обратился он к Максимову, показывая на засыпанную снегом канаву. Она тянулась изогнутой линией к торчавшему на краю поселка остову дома на левом фланге противника.

— Не глубокая, правда, канавка, товарищ капитан, зато не под обстрелом! — убеждал Максимова сержант.

Не все было так, как казалось или как хотел представить капитану Демидов. В одном он не ошибался: канава действительно почти не обстреливалась противником. До нее с трудом доставал минометный и пулеметный огонь фашистов, укрепившихся по фронту и правому флангу поселка против батальона Максимова.

С опасностью для жизни по выемке можно подобраться к крайнему дому, вернее, к груде камней слева от поселка, — решил капитан.

— Действуй! Бери с собой Ермакова. Вдвоем сподручней, — сказал он сержанту.

Демидов с ефрейтором Ермаковым, отчаянным парнягой с Кубани, прихватив ручной пулемет, диски с патронами и автомат, поползли по выемке вперед.

Белые халаты маскировали их.

Ползли медленно, прижимаясь к снежному покрову и останавливаясь всякий раз, когда фашисты усиливали обстрел. Левый край канавы был выше правого и прикрывал храбрецов.

Спустя несколько минут они добрались, наконец, до груды камней на краю поселка. Это был фундамент и часть обрушившейся стены дома.

Демидов быстрым движением руки вытащил из-под маскхалата и поднял над головой красный флажок. Он махал им из стороны в сторону, ожидая сигнала к броску вперед.

Уступ стены скрывал сержанта с товарищем от врагов. Фашисты не видели смельчаков. Зато советские солдаты глядели на них с восторгом.

Алый язычок флажка трепетал под порывами ветра в руке сержанта, будто говорил: «Сюда, здесь свои!»

Подняв с земли обломок ветки, сержант прикрепил к ней флажок и воткнул ветку в снег. Затем он положил на камни пулемет и открыл огонь по фашистам. Ефрейтор стрелял из автомата.

Фашисты не ожидали удара с фланга.

В рядах противника началось замешательство.

Максимов дал команду подниматься и бросился с солдатами к поселку.

Гитлеровцы не выдержали, отступили.

Батальон Максимова занял поселок и вышел на важную шоссейную дорогу.

Капитан не забыл о Демидове. Как только сражение стихло, он подошел к тому месту, где еще развевалась узенькая полоска красной материи, и увидел на конце воткнутой в снег ветки красногвардейскую повязку.

Возле ветки стоял сержант с пулеметом в руках.

Демидов еще не остыл от пыла боя и прилаживал поудобней пулемет, чтобы открыть огонь по фашистам, как только они пойдут в атаку. Но враг молчал.

— Та самая? — спросил, ласково улыбаясь, Максимов.

— Она, — ответил смущенный сержант. — Извините, товарищ капитан, ничего другого под рукой не нашлось. Я сниму!

— Береги ее! Теперь она — твое личное боевое знамя! Личное! Понимаешь?

* * *

Закончилась Великая Отечественная война. Прошло много лет. О своем подчиненном, сержанте Демидове, Максимов вспоминал все реже и реже. Вскоре после прорыва блокады Ленинграда пулеметчика с тяжелым ранением отправили в госпиталь. Связь с ним прервалась.

Но образ смелого, храброго, стойкого воина-комсомольца всегда хранился в памяти командира. Иногда он вспоминал, как Демидов, выходец с Урала, с увлечением рассказывал товарищам о своем богатом суровом крае. Этим пулеметчик был особенно мил Максимову.

— Любит малец родину! По-настоящему любит! — говорил он.

Давно уже капитан демобилизовался, давно оставил ряды Советской Армии и снова занялся мирным трудом, своей исконной профессией железнодорожника — дежурного по станции.

Как-то во время дежурства на Московском вокзале в Ленинграде к Максимову подошел плечистый майор-артиллерист с двумя колодками наградных ленточек на кителе.

Он обратился к дежурному за справкой. Максимов объяснил. Казалось, все было ясно, но майор продолжал стоять перед дежурным, пристально вглядываясь в лицо.

Максимов почувствовал себя неловко. «Неужели не понял?» — подумал он и спросил:

— Вы не поняли меня?

— Все в порядке, спасибо! — промолвил майор и вдруг, будто вспомнив что-то, оживился.

— Ваше лицо знакомо мне, — сказал он, смеясь. — Думаю, что не ошибаюсь. Нет, не ошибаюсь! Уверен в том! В годы Великой Отечественной войны мы служили в одной части!

Максимов никак не мог припомнить, где, в какой части служил он с майором.

Они начали перечислять полки, дивизии и места сражений, выясняя, где служили в одном и том же воинском подразделении. Они называли фамилии генералов и полковников, командовавших этими полками и дивизиями, вспоминали отличившихся в боях солдат и командиров и не могли определить, где же это было, когда.

— Кажется, я вспомнил, товарищ майор, — засмеялся дежурный по станции. Его глаза потеплели. — Я помню вас сержантом, секретарем комсомольской организации нашего батальона. Боже мой, как давно это было! И как вы изменились! Демидов! Да, да, Демидов! Я помню! Так вас зовут? Так? — спрашивал и смеялся от радости Максимов.

Тут же, в помещении вокзала, не замечая пассажиров, случайных свидетелей встречи боевых друзей, они вспомнили тысяча девятьсот сорок второй год, разбитую бомбами станцию Волховстрой, развалины домов, прорыв блокады Ленинграда.

— А знаете, — воскликнул майор Демидов, — я до сего дня храню красногвардейскую повязку. Помните? — спросил он, вглядываясь в забытые черты лица бывшего своего командира. — Это мое личное боевое знамя! Личное! Помните? Так вы сказали мне в январе сорок четвертого. С ним я прошел от реки Волхов до Берлина.

Демидов достал из кармана кителя книжечку в красной обложке и раскрыл ее. В ней лежала узкая полоска шелка ярко-красного цвета с знакомыми словами: «Красная гвардия».

— Вложил я эту священную реликвию в комсомольский билет сержанта, а теперь, спустя пятнадцать лет…

— Теперь она хранится в партийном билете майора Советской Армии, кавалера девяти боевых наград Демидова! Не так ли? — с большим удовлетворением закончил за него Максимов.

Загрузка...