Глава XXXII. КАК ЖЕНЩИНЫ ПОМОГАЮТ УПРАВЛЯТЬ НОВОЙ ЗЕЛАНДИЕЙ

Человек, одержимый новой идеей, успокоится, только осуществив ее.

Новый календарь Простофили Вильсона

На всем пути в Крайстчерч кажется, будто ты в «Миниатюрной Англии»: куда ни погляди — раскинулся сад. И сам Крайстчерч английский город, с английским парком и извилистой английской речкой, совсем как Эйвон и даже названной Эйвон — не в честь реки на родине Шекспира, а в честь какого-то человека. Ее зеленые берега обрамлены, кажется, самыми прекрасными и величавыми в мире плакучими ивами; у них был великий предок: их вырастили из побегов ивы, осенявшей могилу Наполеона на острове Святой Елены. Крайстчерч — старинный городок, с устоявшимся укладом, со всеми прелестями и безмятежностью, удобствами и уютом идеального домашнего очага. Будь там государственная церковь и социальное неравенство, это была бы тютелька в тютельку Англия.

В музее мы видели всякие любопытные вещи и среди них замечательный туземный дом прежних времен — совсем как настоящий, до мельчайших подробностей, яркие цвета были верны и на месте. Каждая мелочь, прелестные коврики, циновки и все прочее, и дивная замысловатая резьба по дереву воистину поражали, если вспомнить, кто их создал; они поражали рисунком и особенно выполнением, ибо были выполнены удивительно точно и тщательно, хотя у туземцев инструменты были только из кремня, нефрита и морских раковин; были там и тотемы — предок над предком, смешные уродцы с высунутыми языками и с руками, благодушно сложенными на животах, где вырезаны предки других племен; и все это сделано искусно и с любовью. Не забыли поместить в дом и фигуры самих туземцев — каждого на свое место, — и они казались совсем живыми; были там и предметы домашнего обихода, а рядом — военная лодка, покрытая резьбой и мастерски украшенная.

Мы видели в музее маленьких нефритовых божков, — их носили на шее; впрочем, не на всякой, а лишь на шее высокопоставленного туземца. Видели нефритовое оружие и множество всяких безделушек из этого на редкость твердого камня, вытесанных без помощи какого бы то ни было металлического инструмента. И некоторых вещицах были просверлены крохотные круглые дырочки; как это делалось, никому не известно, тайна, утерянное искусство. Кто-то нам сказал, что, если в наши дни кому-нибудь вздумается просверлить в куске нефрита дырочку, ему придется послать нефрит резчику в Лондон или Амстердам.

Видели мы также полный скелет исполинского моа — в десять футов высотой. Вот, наверное, было зрелище, когда птица была живая! Она брыкалась, как страус; и драке пускала в ход ногу, а не клюв. И удар уж наверное был веский. Человек, которого эта птица нежданно брыкнула бы в спину, подумал бы, что его сшибла ветряная мельница.

В далекие незапамятные времена по земле ходило, должно быть, множество моа. Сейчас целые груды костей этой птицы находят в огромных могилах. Не в пещерах, а в земле. Одному богу известно, кто их туда сложил. Обратите внимание — кости, а не окаменелости. Из этого следует, что моа не так уж давно вымерли. Меж тем это единственное живое существо Ноной Зеландии, не упоминаемое в столь объемистой литературе — легендах туземцев. Подробность знаменательная, и косвенно она доказывает, что моа вымерли лет пятьсот назад, поскольку племя маори, по преданию, поселилось и Новой Зеландии в конце XV столетия. Первый маори явился из неведомой страны, потом уплыл в своей лодчонке назад и вернулся со всем племенем; пришельцы истребили коренных жителей, побросали в море или зарыли в землю, и овладели островом. Так гласит предание. Нетрудно понять, как появился здесь первый маори, — любой может нечаянно приплыть в какое угодно место; но каким образом этот исследователь нашел без компаса дорогу обратно к себе на родину — знает только он один; и эту тайну он унес с собой в могилу. Судя по его речи, он явился из Полинезии. Он сказал, откуда явился, но не знал, как правильно написать название, и теперь найти это место на карте невозможно, — а все потому, что люди, составляющие карты и умеющие писать лучше первого маори, написали его так, что от настоящего названия и следа не осталось. Я лично считаю, что для карты не так важны точные географические данные, как правильно написанные названия.

В Новой Зеландии женщины имеют право выбирать в законодательное собрание, но их самих туда не пускают. Закон, давший им право голоса, вошел в силу в 1893 году. К тому времени число жителей Крайстчерча (по переписи 1891 года) составило тридцать одну тысячу четыреста пятьдесят четыре человека. Первые выборы с участием женщин происходили в ноябре того же года. Голосовало шесть тысяч триста тринадцать мужчин и пять тысяч девятьсот восемьдесят девять женщин. Эти цифры наглядно показывают, что женщины вовсе не столь равнодушны к политической жизни, как уверяют иные. Взрослое женское население Новой Зеландии составляло сто тридцать девять тысяч девятьсот пятнадцать; имели право голосовать и внесли свои имена в списки избирателей сто девять тысяч четыреста шестьдесят одна — семьдесят восемь и двадцать три сотых процента. Из них голосовало девяносто тысяч двести девяносто — восемьдесят пять и восемнадцать сотых процента. Разве в Америке или где-нибудь в другом месте мужчины когда-либо проявили больше усердия? Заслуживают похвалы и местные мужчины. Цитирую официальный отчет:

«Выборы отличались порядком и здравым отношением к ним всех избирателей. Женщинам не чинили никаких препятствий».

В Америке считают, что женщина не сможет подойти к избирательной урне, не подвергаясь оскорблениям, и это самый веский довод, приводившийся там против предоставления женщинам права голоса. Доводы против равноправия женщин всегда облекаются в удобную форму пророчества. Пророки изрекают свои пророчества с тех самых пор, как началось движение за эмансипацию женщин — с 1848 года, но за сорок семь лет ни одно их предсказание так и не сбылось.

За этот срок мужчины могли бы научиться хоть немного уважать своих матерей, жен и сестер. Женщины этого заслуживают, ведь они неплохо поработали. Их стараниями американский свод законов за сорок семь лет избавился от изрядного числа несправедливых законов. За такое короткое время эти рабыни весьма основательно себя раскрепостили. Мужчинам не удалось бы в такое короткое время добиться чего-либо подобного без кровопролития, — во всяком случае, до сих пор им это не удавалось; они просто не знали, как взяться за дело. Женщины совершили мирный переворот, и весьма благотворный; однако это не убедило мужчин, что женщины умны, отважны, настойчивы и обладают силой духа. А кто способен в чем-нибудь убедить мужчин? И пожалуй, никто не заставит их когда-либо понять, что они во многих отношениях ниже женщин, а ведь немало убедительных фактов показывает, что так оно и есть. Мужчина управляет родом человеческим со дня сотворения мира, но ему не следует забывать, что вплоть до середины нынешнего века мир этот был невежественный, неразумный, просто глупый; сейчас, конечно, мир немного поумнел и с каждым днем продолжает умнеть. Вот тут-то женщине представился долгожданный случай. Хотел бы я знать, что станется с мужчиной еще через сорок семь лет?

В своде законов Новой Зеландии есть такая оговорка: «Слово «человек», когда бы оно ни упоминалось в законодательстве, подразумевает также женщину».

Как видите, женщина идет в гору. Благодаря расширению значения слова «человек» умудренная пятидесятилетним жизненным опытом матрона одним махом уравнивается политически со своим только что достигшим совершеннолетия, неоперившимся отпрыском. Колонию населяют шестьсот двадцать шесть тысяч белых; маори там — сорок две тысячи. Белые избирают и палату представителей семьдесят депутатов, маори — четырех. Женщины маори участвуют в выборах своих четырех депутатов.

16 ноября. — Сегодня в полночь покидаем Крайстчерч, где провели приятных четыре дня. Мистер Кинсей подарил мне орниторинкуса, И я его приручаю.

Воскресенье 17. — Вчера вечером отплыли из Литтлтона на «Флоре».

Да, так оно и было. Я помню это по сей день. Люди, отплывшие той ночью на «Флоре», забудут все что угодно, если доживут до старости, но, сколько бы они ни прожили, этого забыть не сможет никто. «Флора» годится только для перевозки скота, но когда Пароходному обществу не хочется выполнять контракт и невыгодно его расторгнуть, оно тайком переводит «Флору» в пассажирскую службу, а «сдачу оставляет себе».

Владельцы не предупреждают пассажиров, что задумали грабеж; ничего не подозревая, вы покупаете билет на какой-нибудь объявленный пассажирский пароход, а в полночь, прибыв в Литтлтон, обнаруживаете, что его заменили «Флорой». У них там сколько угодно хороших пароходов, но нет конкуренции — вот в чем беда. Если вы рискуете опоздать, приходится ехать на чем попало.

Пароходное общество всесильно, в его руках монополия, и все его боятся, включая правительственных чиновников, которые стоят у пристани, считают пассажиров и следят, чтобы ни один пароход не принял на борт больше, чем ему положено по закону. Эти чиновники отлично видели, что на «Флору» село много больше пассажиров, чем полагалось, но они, хитро подмигнув, ничего не сказали. А пассажиры кротко примирились с мошенничеством, даже не пикнув.

Можно было подумать, что мы у себя на родине в Америке, — там обманутые пассажиры ведут себя точно так же. Несколько дней назад Пароходное общество уволило капитана за то, что он подверг судно опасности, и повсюду раззвонило об этом, как о доказательстве неослабной заботы о благополучии пассажиров, — всадить капитану нож в спину денег не стоит; зато когда представилась возможность без особых хлопот послать в море до отказа перетруженную лохань, положив в карман кругленькую сумму, Пароходное общество забыло побеспокоиться о благополучии пассажиров.

Помощник капитана сказал мне, что «Флора» имеет право взять сто двадцать пять пассажиров. А взяла она все двести. Каюты и каждое стойло в главном клеву были забиты людьми, площадки над трапами были забиты людьми, каждый дюйм площади на полу и на столах в буфетной был занят спящими людьми, и они не вставали, пока буфетная не понадобилась для завтрака; были заняты все стулья и скамьи на верхней палубе, и все же многим пришлось всю ночь простоять на ногах!

Если бы той ночью «Флора» пошла ко дну, у половины ее пассажиров не было бы никакой возможности спастись.

Перед законом владельцев судна нельзя было обвинить в покушении на убийство, но по существу они были в этом виновны.

Мне отвели стойло в главном хлеву — пещере с двумя длинными двухэтажными рядами коек; между рядами болталась ситцевая занавеска — двадцать мужчин и мальчиков по одну сторону и двадцать женщин и девочек по другую. Там было темно, как в душе Пароходного общества, и воняло, как в канализационной трубе. Когда судно вышло в открытое море и стало зарываться носом и барахтаться на волнах, пленники пещеры немедля заболели морской болезнью; то, что затем последовало, затмило все испытанное мною в подобных случаях прежде. Стоны, крики, вопли, визг, дикие вовгласы — этот концерт не поддается описанию.

Женщины, дети, в также некоторые мужчины и юноши провели ночь в этом хлеву, они так ослабели, что не могли двинуться с места; по остальные один за другим поднимались и выходили на палубу, чтобы провести там остаток ночи.

Никогда еще мне не случалось ехать на таком вонючем судне; а пробираться через буфетную, между потными пассажирами, лежавшими вповалку на полу и на столax, можно было только заткнув нос.

Многие сошли на берег на первой же остановке и стали ждать другого судна. Через три часа мы получили хорошие каюты на «Магинапуа», — это был крохотный пароход, как для свадебного путешествия, грузоподъемностью всего лишь в двести пять тонн; чистый, удобный, с хорошей прислугой и хорошими постелями, хорошим столом и нормальным числом пассажиров. Волны швыряли суденышко во все стороны, словно утку, но оно держалось твердо и уверенно.

Ранним утром мы прошли через Французский пролив — узкие скалистые ворота и крутых мысах, — такой узкий, что он показался мне не шире улицы. Течение мчалось там, как зерно по мельничному лотку, а судно пролетело со скоростью телеграммы. Через полминуты мы уже вышли на простор, где величавые, огромные водовороты торжественно описывали круг за кругом в мелководье; и я спрашивал себя: что же теперь будет с нашим суденышком? Но долго раздумывать мне не пришлось: водовороты подхватили его, завертели, как перышко, и бережно опустили на ровную, устойчивую песчаную отмель — так бережно, что мы и не почувствовали прикосновения к суше и лишь едва ощутили дрожь пароходика в тот миг, когда он остановился. Вода была прозрачна, как стекло, видно каждую песчинку, а рыбы, казалось, резвились в пустоте. Мы достали удочки; но прежде чем успели насадить на крючок приманку, пароход снялся с места и поплыл дальше.

Загрузка...