По Европе

Ницца

— Герцогиня де-Ларошфуко сегодня не принимает. Потрудитесь передать мне горчицы! — сказала очень полная дама.

— Но почему? Что за причина? — воскликнула очень худощавая дама, страшно поражённая этим известием.

— Герцогиня должна сегодня отдать визит графине де-Латур! — сухо и строго заметил пожилой господин, с орденом Почётного Легиона в петлице.

— Совершенно верно! Я совсем и забыла! — поблагодарила его взглядом худощавая дама.

— Осмелюсь заметить, вы не совсем хорошо осведомлены! — вступился господин с седыми баками. — Герцогиня никак не может сегодня отдать визита графине де-Латур. Она весь день остаётся у себя. Герцогиня не совсем здорова!

— Что, однако, не помешало ей быть вчера на балу у Вандербильда! — тоном прокурора заметил господин с Почётным Легионом.

— Ну, да! После бала она и простудилась!

Все сидевшие за табль д’отом покачали головой.

— Ах, какая неосторожность!

— Беда с этой герцогиней! — воскликнула пожилая дама. — Ей решительно нельзя ездить на балы! Решительно! Каждый раз, как я приезжаю в Ниццу, она едет на бал и простуживается!

— Почему же вы ей не скажете? — робко заметил очень молодой человек, только что приехавший в гостиницу, которому очень хотелось тоже участвовать в светском разговоре.

Его обдали взглядами, полными изумления, — взглядами, полными негодования.

Он сделался пунцовым и уткнулся в тарелку.

Его не удостоили ответом.

Что? Они бывают в этом обществе? Они знакомы с этим обществом?

Никогда!

Они следят за ним по газетам.

Кто они?

Маленькие французские буржуа, немецкие «советники» в отставке, петербургские чиновники, взявшие отпуск на 28 дней, помещики чахлых и заложенных имений, хлебные комиссионеры с юга России, которым удалось сорвать недурной куртаж.

Что влечёт их сюда? Что заставляет их тратить последние гроши и тащиться сюда, платить здесь за всё бешеные цены, рассчитанные на миллионеров.

Лазурное море? Яркое солнце? Цветущая сирень и фиалки?

Но море, солнце, цветы есть и в других местах.

Их тянет сюда, где герцогини де-Ларошфуко и графини де-Латур танцуют у Вандербильда.

Они вырастают в собственных глазах, живя около этого мира.

Только что вставши, они первым долгом берутся за светские газеты и первым долгом бросаются читать «Journée Mandaine».

— Герцогиня де-Ларошфуко сегодня не принимает.

— У графини де-Латур сегодня приём.

— Мистер Вандербильд младший давал вчера блестящий бал, третий в этом сезоне. Среди присутствующих…

И они живут этими интересами, этими приёмами, на которых они не бывают, этими балами, на которых они не танцуют.

— О, Боже мой! Жить в Ницце! Сколько удовольствий!

Можно встретить маркиза д’Эглиз, барона Артура Ротшильда, маркиза Кастелляно, — и сказать:

— Вот маркиз де-Кастеллян!

— Этот? — вытаращит глаза спутник.

— Ну, да! Я его видел тысячу раз!

Какая гордость, — вернуться в свои маленькие, мирные города.

— Много народу было в Ницце?

— О, да! Как всегда! Герцогиня де-Ларошфуко, барон Артур, принц такой-то, принц такой-то…

Половина готского альманаха!

Наконец, счастье шаловливо. Мало ли что может случиться.

Принц такой-то может уронить палку. Принцесса такая-то — носовой платок. Можно подбежать, поднять!

Сколько потом рассказов у себя дома!

— Представьте себе, какой со мной был случай! В Ницце! Этой зимой! Иду я по Promenade des Anglais. Навстречу мне принц. Там ведь это дело обыкновенное. На всяком шагу — принц. И вдруг, можете себе представить, принц роняет палку. Хорошо, что я был около! А то принцу нагибаться, в его лета! Я, конечно, нагибаюсь, поднимаю. Ну, и тут у нас маленький разговор. Он мне: «Merci, monsieur». Я ему: «Je n’y a pas de quoi, Monseigneur» Он улыбнулся. Чрезвычайно милый и приятный человек! Там ведь вообще запросто!

И исправничиха где-нибудь в Сарепте, поражённая, ошеломлённая таким событием, спрашивает:

— Золотая палка-то?

Конечно, не всегда нападёшь на такой счастливый случай, как не всегда выиграешь в рулетку. Но всё же бывают счастливцы!

О таких случаях рассказывают обыкновенно в двух поколениях.

Отец рассказывает, потом сын рассказывает:

— Покойный батюшка-то всё в Ниццу каждый год ездил. Вот и растранжирил, что имел. Приятель у него там был, принц один. Не могли друг без друга жить!

Преданье переходит даже в третье поколение, и внук говорит с таинственным видом:

— Дед-то мой, кажется, участвовал в договоре орлеанистов. У него там с принцами шуры-муры были. Кажись, с чего бы! А участвовал!

Ах! Да такие ли ещё бывают происшествия в Ницце! Я думаю, не будет большой нескромностью, если я расскажу про один роман, который разыгрался почти на моих глазах. Роман моего друга Загогуленко с принцессой Астурийской.

Дело прошлое. К тому же принцесса теперь уже замужем. Так что, я думаю, я могу рассказать?

Дело было в Ницце.

Мой друг Жан Загогуленко, по паспорту «сын коллежского секретаря», гулял себе в Ницце и зашёл в лавочку, где продают почтовую бумагу.

Зашёл и сказал самому себе вдруг:

— Tiens!

Русские за границей всегда говорят сами с собой по-французски.

В лавочке принцесса Астурийская, красивая, как май, выбирала себе почтовые карточки с видами.

Ну, вы знаете, принцессы ведь вообще не стесняются в тратах. Они очень мало об этом думают!

То та карточка нравится, то эта. Принцесса взяла и набрала себе на целых два франка.

— Я беру эти!

— Bien, mademoiselle!

Хвать-похвать, а денег-то и нету.

Ах, эти принцессы! Народ легкомысленный! Забыла захватить кошелёк.

— Положенье, вы сами понимаете, тонкое! — рассказывал мне Загогуленко. — Ведь не должать же принцессе в мелочной лавке!

Принцесса смутилась.

По словам моего друга.

— Это было ужасно! Она покраснела! Она готова была плакать, рыдать, бежать на край света! Конечно, она так воспитана, что ничем этого не выдала! Ни-ни! И виду не подала! Но я, уж слава Богу, насмотрелся на ихнего брата, на принцесс. Понимаю без слов. Я чувствовал, что она готова была провалиться сквозь землю! Минута была ужасная!

И даже через три года при воспоминании об этой минуте мой друг вытирал пот со лба.

Принцесса, словом, смутилась, хоть и виду не подала.

— Хорошо, я зайду в другой раз. Или вы мне пришлёте.

Но тут Загогуленко снял шляпу, сделал поклон и сказал:

— Votre Altesse![38] Если позволите…

Услыхав «Votre Altesse», продавщица, конечно, засуетилась.

— Oh, Votre Altesse! Это ничего не значит, это решительно ничего не значит.

Но Жан Загогуленко отстранил её рукой и спросил

— Сколько?

— О, всего два франка! Всего два франка!

Загогуленко подал два франка.

— Она ожила! — рассказывал он. — Вы понимаете, она ожила! Конечно, она и виду не подала! Но она ожила! Ах, как она улыбнулась! Это была её первая улыбка!

И Загогуленко при этих словах слегка бледнел, померкал глазами и испускал вздох.

— Как? Неужели с этой минуты принцессе ни разу в жизни не случалось улыбнуться? Бедная принцесса! — воскликнул я как-то совершенно искренно.

Но Загогуленко уничтожил меня взглядом:

— Её первая улыбка мне!

Словом, принцесса ожила, улыбнулась и сказала:

— Благодарю вас. Вы позволите мне вашу карточку, чтоб прислать…

Жан Загогуленко счёл долгом поклониться раз восемь:

— О, принцесса, помилуйте… такие пустяки…

Но принцесса попалась с норовом:

— Нет, нет, иначе я не беру.

И мой друг подал ей карточку:

Принцесса, по словам Загогуленко, сказала: «merci», — мой друг поклонился, бросился — отворил дверь с поклоном, пропустил принцессу, потом ещё раз поклонился ей вслед, пошёл домой, к себе в отель, забрался на пятый этаж и бросился в постель «полный мыслей».

— И что же бы вы думали, — рассказывал он всегда с волнением, — не прошло и получаса!

Не прошло и получаса, как хозяин, сам хозяин отеля отворил его дверь и торжественно сказал:

— Monsieur! Человек принцессы Астурийской желает вас видеть!

Жан Загогуленко вскочил, оправился перед зеркалом, откашлялся и торжественно сказал:

— Просите человека принцессы Астурийской, пусть войдёт!

Вошёл человек принцессы Астурийской, весь в глубоком трауре.

Все принцы между собою в родне. У принцесс всегда кто-нибудь из родни да помер, и потому их лакеи всегда ходят в трауре.

Мой друг сказал человеку принцессы Астурийской «здравствуйте», а хозяину гостиницы повелительно:

— Оставьте нас одних.

— Son Altesse[39] прислала вам два франка, monsieur, и приказала вас, monsieur, ещё раз благодарить! — сказал человек принцессы Астурийской

Мой друг был потрясён. «Ещё раз благодарить!»

— Мой привет… мой поклон… Нет, нет, засвидетельствуйте моё почтенье… мою преданность принцессе…

Он взял у человека принцессы Астурийской два франка и дал ему пять франков на чай.

Человек принцессы взял и даже не поблагодарил.

С этого и началось.

Мой друг никогда не мог забыть этого визита. И спустя три года, каждый раз при воспоминании об этом визите в отчаяньи хватался за голову и был близок к самоубийству.

— Мне не так следовало тогда поступить! Не так! В ожидании этого визита! Надо было немедленно, вернувшись домой, взять в отеле помещение внизу, в бельэтаже, в 100, в 200 франков, чёрт возьми!

А он бросился на постель «полный мыслей!»…

— Надо было дать лакею 100 франков! Не меньше! Не меньше!

Этим мой друг Загогуленко погубил и себя и принцессу.

Но не будем предупреждать событий.

На следующий день Жан Загогуленко, всё ещё «полный мыслей», шёл по той же самой улице, — и вдруг…

Принцесса Астурийская, шедшая навстречу, вдруг демонстративно, при всех, среди белого дня, зашла в ту же самую лавочку, где продают почтовую бумагу.

— Но, может быть, ей нужны были опять почтовые карточки. Принцессам делать нечего, вот они и пишут! — несколько раз пробовал я выражать догадку.

Но мой друг всякий раз убивал меня возражением:

— Это после того-то, как она накануне купила почтовых карточек на целых два франка?!

И он разражался саркастическим, сатирическим, сардоническим смехом.

Мне оставалось только беспомощно разводить руками, а мой друг, наклонившись к самому моему уху, шептал:

— Она меня не могла не заметить! Я шёл напротив. Она меня не могла не за-ме-тить…

Мой друг, конечно, «всё понял» и зашёл в лавочку.

— Даже продавщица улыбнулась! — рассказывал он. — Конечно, она и виду не подала, что улыбается. О, эти продавщицы в Ницце, они отлично выдрессированы, им часто приходится иметь дело с принцессами! Она и виду не подала, что улыбается! Но я по глазам увидел, что она улыбается.

Принцесса отобрала себе почтовых карточек, обернулась, увидела моего друга Загогуленко и улыбнулась.

— Будто тут только заметила.

Мой друг Загогуленко позволил себе тоже с поклоном улыбнуться. Он считал уместным даже пошутить:

— Не прикажете ли уплатить, Votre Altesse? — приготовил он уже фразу.

Но разве с принцессами надо говорить? С принцессами не надо говорить!

— А! — говорит мне часто мой друг. — Вы, конечно, не знаете! Но эти принцессы, это — такой народ, такой народ!

Вероятно, очень продувной народ.

Принцесса без слов поняла, что он хотел сказать, улыбнулась, заплатила два франка и ушла.

Пока мой друг делал свои придворные поклоны, принцессы уже не было в лавочке.

Мой друг вернулся домой уж совсем без мыслей. Он не знал, что думать!

На следующий день, час в час, минута в минуту, он был на том же самом месте.

И снова из-за угла навстречу ему шла принцесса!

На этот раз, однако, она была благоразумна. Она не зашла в лавочку.

На третий день он снова в тот же час встретил её на том же месте, на четвёртый, на пятый.

— Она с точностью заметила час, когда я гуляю!

И мой друг, — надо отдать ему полную справедливость, — был всегда аккуратен и не заставлял принцессу дожидаться.

При встрече с принцессой Жан Загогуленко делал шаг в сторону, отвешивал глубокий поклон, она кивала головой, и они расходились в разные стороны.

— И больше ничего? — с изумлением спросил я однажды моего друга, слушая в двести семьдесят второй раз повесть о влюблённой принцессе.

Мой друг посмотрел на меня сверху вниз:

— Чего ж вам ещё? Мы отлично понимаем друг друга. Принцесса, — претонкий народ эти принцессы, — пускалась на хитрости.

Однажды мой друг встретил её с каким-то графом.

— Я понял сразу! — говорил мне Загогуленко. — Она хотела скрыть наши отношения.

И когда мой друг по обыкновению отсалютовал принцессе, — граф, против воли игравший такую недостойную роль, приподнял шляпу и ответил на поклон.

Как наивны иногда бывают графы!

Вечером мой друг встретил графа одного и, конечно, счёл долгом ему поклониться. Не мог же он не поклониться графу вечером, раз граф поклонился ему утром!

На следующее утро Жан Загогуленко встретил графа с одним маркизом. Загогуленко поклонился, и ему уже отвечал и граф и маркиз.

Ещё через день он встретил этого маркиза с виконтом, — раскланялся и получил поклон от виконта. Пришлось начать кланяться и с виконтом и со всеми знакомыми виконта.

Через неделю у него было огромное знакомство. Он был «в отношениях» со всеми лучшими фамилиями в Европе.

Он гулял уже почти без шляпы. И когда выходил на Promenade des Anglais, ему приходилось глядеть в оба и во все стороны, чтобы не пропустить без поклона кого-нибудь из знакомых виконтов.

— Это утомительно, я думаю? — интересовался я. — Эта светская жизнь, я думаю, должна ужасно тяготить?

Мой друг пожимал плечами:

— Привычка! 432 графа, 327 маркизов, 28 виконтов и штук 800 баронов! Каждую неделю приходилось покупать новую шляпу. Все поля захватываешь пальцами

— Однако, это чёрт возьми, расход!

Мой друг снисходительно улыбался.

— Что делать! Светская жизнь требует жертв! Мне даже пришлось участвовать в дуэли! Что делать, свет имеет свои законы!

К счастью, дуэль не кончилась смертью для моего друга.

Дрался, собственно, не он, а один его знакомый граф со знакомым маркизом. Но мой друг счёл долгом завезти свою визитную карточку к тому и другому, поздравляя с успешным и безболезненным окончанием дуэли. И граф и маркиз, в ответ, прислали ему свои карточки.

Тем дуэль и кончилась.

— Всё было соблюдено как следует! Я их поздравил, они мне ответили! — преспокойно рассказывал мой друг.

Вот что значит сделаться светским человеком! Начинаешь совершенно спокойно говорить о таких вещах, как дуэль!

А роман, между тем, шёл как нельзя лучше, т. е. мой друг и принцесса каждый день встречались, кланялись и расходились в разные стороны.

Как вдруг случилось происшествие, перебудоражившее всю Европу.

В один ужасный день был открыт орлеанистский заговор! То есть, собственно, орлеанистский заговор был открыт всего двумя газетами в Париже, но они требовали ужасных мер. Изгнания всех принцев, всех графов, всех маркизов:

— И их друзей! — многозначительно рассказывал мой друг. — Речь шла о голове!

— А вы?

— Я остался!

Я горячо пожал ему руку.

Мой друг принял только кое-какие меры, самые незначительные. Среди ночи, когда вся гостиница спала, он встал, на цыпочках подошёл к камину, сжёг на спичке визитные карточки графа и маркиза и пепел съел.

Только и всего.

Но в общем он остался.

Графы могли быть им довольны! Он раскланивался с ними, несмотря на бешеную ругань двух газет, которые выходили в Париже.

Принцесса сумела оценить самоотверженное благородство моего друга.

Он говорил мне это со слезами на глазах:

— Говорят, они бездушны! Не всё! Верьте мне, — не всё!

Она решила «вознаградить его за всё» и однажды, встретившись с ним, уронила платок.

— Заметьте, в это время на улице не было ни души! — многозначительно добавлял всякий раз Загогуленко.

Он нашёл манёвр!

Он бросился, конечно, поднимать платок…

Но тут случилась одна из величайших катастроф, какие только случаются в мире.

Мой друг и принцесса стукнулись лбами. Принцесса тоже нагнулась за платком!

Это было страшное мгновенье.

— Принцесса вскрикнула, её крик до сих пор звучит в моих ушах! У меня искры посыпались из глаз.

Когда мой друг пришёл в себя, — принцессы уже не было.

Тщетно он явился на следующий день, — принцессы не было.

На следующий день — тоже.

— Я думаю! Вероятно, на лбу выскочила шишка! — заметил я как-то с сочувствием.

Но не удостоился даже получить ответ на моё доброжелательное замечание.

— Через два дня я прочёл в газете известие, которое вырезал и храню до сих пор.

Принцесса Астурийская была помолвлена за герцога Ангулемского.

В тот же день мой друг выехал из Ниццы, и я его вполне понимаю: что ему оставалось делать?

— Какие, однако, эти принцессы злые! И как они мстительны! — заметил я моему другу, но он остановил меня!

— Не говорите так! Я сам думал так. О, что это было за ужасное время! Какие месяцы я переживал! Я проклинал свою несчастную любовь, я проклинал себя, проклинал даже её. Бедняжка!

На следующий год, однако, мой друг снова поехал в Ниццу.

Что делать! Сердце не камень!

— Я хотел ещё раз посетить эти места.

— Но если бы вы встретили её? — спрашивал я, дрожа при одной мысли.

— Я думал и об этом. Конечно, при встрече я бы ничего не сказал! Этикет остаётся этикетом. Конечно, я бы поклонился!

— Ну, ещё бы! Не поклониться это было бы чересчур жестоко по отношению к принцессе.

— Но я сумел бы поклониться! Она поняла бы всё и без слов.

И мой друг много раз, — несколько месяцев, — репетировал этот поклон.

Хорошо, что поклона не состоялось! Он убил бы принцессу.

Мой друг встретил её. Она шла под руку с мужем.

— И вы знаете! — говорил он мне. — Во взгляде её было столько страдания. Конечно, она и виду не подавала.

Она старалась улыбаться, она заставляла себя болтать, но я-то понимал, что это за улыбка! И я… я не сделал своего поклона!

Мне всегда хотелось на этом месте рассказа пожать руку великодушного человека.

— Напротив! Я поклонился с лицом, полным грусти!

— И вы не видели её, не говорили с ней? Я думаю, одно ваше слово утешения…

— Это было — увы! — невозможно! Ревнивец не оставлял её ни на минуту.

Дело чуть было не дошло до дуэли.

О, это было страшное происшествие!

Принцесса, — теперь уж «герцогиня».

Нет, надо слышать моего друга, как он произносит это.

— «Герцогиня!»

Герцогиня ехала в Болье, и герцог на платформе отошёл от жены на несколько шагов.

Конечно, мой друг был около неё.

Поезд как раз подлетал.

Они стояли на самом краешке платформы.

— Герцогиня, осторожно! — воскликнул мой друг. — Не упадите под паровоз!

Герцогиня кинула на него взгляд, полный ужаса, — и в это время мой друг почувствовал жгучую боль в пальцах левой ноги.

Герцог наступил ему на ногу и, — до чего доводит ревность! — даже не извинившись, словно не заметил, сказал:

— Осторожнее, мой друг. У меня вчера украли портмоне из кармана. Здесь много воров…

— Кровь бросилась мне в голову! — рассказывает мой друг. — Но я увидал взгляд, полный испуга, который устремила на меня принцесса…

Он не хотел называть её «герцогиней».

— …Я понял этот взгляд. Я сдержался. Я повернулся. Я уехал из Ниццы!

Так кончился этот роман.

Мой друг женат. Он женился на дочери своей прачки.

Вот чего я долго не мог понять!

Но он часто мне говорит тихо, почти на ухо, когда жена бывает в духе:

— Смотрите, замечаете вы эту улыбку? Решительно, в ней есть что-то похожее на улыбку той.

И я понимаю, почему мой друг женат на этой женщине.

К сожалению, она редко даёт ему возможность полюбоваться сходством с «тою».

Жена моего друга редко улыбается.

Главное её занятие — ругать мужа. И история с принцессой особенно приводит её в неистовство.

Мой друг имел печальную неосторожность рассказать ей эту деликатную историю.

Когда жена моего друга приходить «в раж», она кричит на своего мужа:

— Я тебе не принцесса какая-нибудь досталась! С принцессами только умеешь шуры-муры строить!

И я думаю, что если бы этим двум женщинам пришлось когда-нибудь встретиться, — это кончилось бы плохо для принцессы.

К счастью, они никогда не встретятся.

Нет, какие истории, однако, разыгрываются в Ницце! Истории, о которых никто не подозревает! О которых не подозревают даже сами принцессы Астурийские!