По Европе

Мистерия

Представьте себе совершенно невероятную картину.

Париж. Вечер. Город охвачен весельем. Огромный театр. Полный нарядный зал. Фраки, великолепные туалеты.

И на эту блестящую толпу смотрят со сцены глаза распятого Христа.

На сцене Голгофа. Три креста.

И над публикой, разодетой по вечернему, раздаётся голос:

— Или! Или! Лима савахвани!

Войдя в эту минуту в театр, вы отшатнулись бы.

— Не схожу ли я с ума? Что такое?

Это — мистерия.

Аббат Жуэн, настоятель церкви св. Августина, самый известный из проповедников в Париже, захотел воскресить мистерию, уцелевшую от средних веков только в горах Баварии, в Обераммергау — в самом центре цивилизации, в столице мира — в Париже.

Аббат Жуэн сказал:

— Вы говорите, что театр школа? Отлично. Пусть эта школа будет религиозной.

Он говорит:

— Вы нейдёте к религии, — религия придёт к вам. Вы идёте в театр, — вы услышите проповедь в театре.

Пылкого и страстного аббата Жуэна не смутило то, что единственный свободный театр в Париже — «Новый театр», на «грешном» Монмартре, рядом с кафешантаном Casino de Paris, — даже в одном доме!

Аббат Жуэн решил:

— Тем лучше! Идём проповедовать на торжищах!

Он нашёл компанию антрепренёров, которым решительно всё равно, что ставить. Собрал труппу актёров, которым решительно всё равно, что играть.

И в Париже XX века поставил средневековую мистерию.

Как отнеслась к этому католическая Церковь?

Высшая духовная власть Парижа, кардинал Ришар немного сыграл роль Пилата.

Он умеет умывать руки.

Он дал время сделать обстановку, костюмы, срепетировать и тогда уже высказался.

Он не благословляет, но он и не отворачивается.

— Конечно, он признаёт такое начинание чрезвычайно, чрезвычайно рискованным и не может дать своего согласия. Но многие очень почтенные люди, к сожалению, понесли уже большие расходы на постановку, и он боится превысить власть, запретив аббату Жуэну ставить мистерию.

В общем:

— Будет это иметь моральный успех, — мы будем рады и благодарны. Нет, ты один будешь виновен во всём. Иди в Вавилон и проповедуй!

Горячий и убеждённый проповедник взял дело на свой риск.

И вот — первое представление.

Блестящий, переполненный театр.

В ложах всё Сен-Жерменское предместье. Что ни ложа, то несколько титулов, самых громких.

Из опасения демонстраций при входе в коридорах, сзади партера масса солдат национальной гвардии.

Проходишь как сквозь строй.

В мистерии 16 картин. Число символическое. Католическая церковь считает столько остановок во время Скорбного пути.

Мистерия заключает в себе события от входа в Иерусалим до Голгофы.

Аббат Жуэн выписал дословно всё, что можно изобразить в лицах. Им добавлена только одна сцена, которая всегда ставилась в средневековых мистериях, сцена в аду. Сатана и смерть радуются предательству Иуды.

Мистерия идёт так, как она и сейчас идёт в Обераммергау.

Сначала выходит хор и певец, который рассказывает речитативом то, что сейчас произойдёт.

Музыку, красивую и мелодичную, к мистерии написал композитор Жорж, очень внимательно перед тем перелистав мейерберовского «Пророка».

Производит ли мистерия впечатление?

В первую минуту — да. Сильное, огромное.

Вдали Иерусалим, залитый розовыми лучами заходящего солнца. Горы, покрытые кактусами и алоэ.

Толпа с пальмовыми ветвями восклицает:

— Осанна!

И на горе показывается видение. В нежно-алом хитоне, в голубом, небесного цвета, плаще, перекинутом через плечо. Вьющиеся русые волосы падают на плечи. Слегка раздвоена небольшая русая борода.

Лицо кротко и спокойно. Глаза тихо мерцают.

Он движется.

Это — минута огромного, страшного волнения. Чувство и страха и благоговения охватывает вас.

Страшно в театре.

Но исполнитель заговорил.

Заговорил певуче с декламацией, как на французской сцене произносятся красивые и благородные монологи.

И всё исчезло.

Пение хора, восклицающего «Осанна!», — покрыто аплодисментами наёмной клаки, что хотите! «Почтенные люди», затратившие деньги на постановку, — только антрепренёры и должны позаботиться, чтоб завтра в газетах было напечатано:

— Успех огромный. Аплодировали много.

А в антрактах обычная болтовня в ложах.

Я сидел около ложи бенуара.

— Где вы проводите весну? — спрашивала одна дама у другой.

— Мы едем на Пасху в Рим. Это очень интересно. А вы?

— Мы в Севилью. Это тоже очень интересно. Процессии и бой быков.

Конечно, аристократическая публика Сен-Жерменского предместья просмотрела пьесу прилично.

Но и только.

Картина ада, — эта картина, вероятно, потрясавшая в средних веках, — конечно, теперь не напугала никого.

Разумеется, ни один из этих элегантных кавалеров и ни одна из этих прекрасных дам не спали тревожно эту ночь.

Конечно, Сен-Жерменского предместья не давил в эту ночь кошмаром сатана в чёрном блестящем трико, среди огненных змий и огнедышащих драконов кричащий во всё горло так, как на французской сцене кричат все злодеи свои злодейские монологи.

Конечно, он не носился кошмаром в эту ночь над Сен-Жерменским предместьем, как носился когда-то над средневековыми городами.

— Костюмы дьяволов недурны! — сказала дама даме.

— Да. И декорации эффектны.

Вот и всё впечатление от ада.

Спектакль имел успех. Он очень, действительно, красив. Каждую минуту казалось, что перед вами ожившие и движущиеся картины великолепных мастеров.

Антрепренёр в выигрыше, но аббат Жуэн потерпел поражение.

Мистерия не воскресима.

Это было хорошо в те времена, когда весь город готовился постом к мистерии. А исполнители почти с ужасом приступали к своим ролям.

Теперь на мистерии приезжают после позднего очень хорошего обеда — и все отлично знают, что перед ними актёры занимаются своим ремеслом.

— Мистерии не воскресить, как не воскресить средних веков! — должен был сказать себе с отчаянием в этот вечер аббат Жуэн, фанатичный проповедник церкви св. Августина.

Со странным чувством я выходил из театра.

Мне казалось, что я присутствовал при последних конвульсиях умирающего. И что этот умирающий — католичество.

Католичество, которое крепко держит в своих руках Испанию, наполовину Италию, — католичество, которое, благодаря своим миссионерам, страшно растёт в новых, некультурных странах, — католичество, мне кажется, всё проиграло в цивилизованном мире, если оно делает такие отчаянные попытки, идёт на риск даже профанировать святыню, которую проповедует.

Это — попытка умирающего встать.

Одна из последних попыток, — сколько бы представителей Сен-Жерменского предместья ни явилось на мистерию, желая «подать хороший пример массе».

В конце концов это был спектакль, как всякий другой. Сыгранный людьми, которым всё равно, что ни играть, перед людьми, которым всё равно, что ни смотреть.

Единственное отличие этого спектакля от всякого другого состояло в том, что кавалеры были не в белых, а в чёрных галстуках.

— Мистерия! Надо надеть чёрный галстук!

Это — единственная мысль, которую пробудила мистерия.