По городам США

Первые впечатления

Встаем рано, даже раньше, чем раздается телефонный звонок с извечным «Гуд монинг, сэр», за что на наш счет ежедневно начисляется 15 центов. Подобные расходы невелики, но они преследуют вас всюду и раздражают своей навязчивостью. Нельзя буквально шагу шагнуть или воспользоваться ничтожной услугой без того, чтобы кто-то выжидающе не задержался около вас, намекая на желание получить вознаграждение.

У вас порвалась застежка на сумке или вы завернули в бумагу плащ и вам необходим полуметровый конец веревки или клочок клейкой бумаги, чтобы не растерять поклажу. Вы обращаетесь к белл-бою, и лишь после того, как замечаете его неловкое ожидание, вас осеняет, и вы поспешно лезете в карман, отыскивая разменную монету. Американцы к подобным мелким вознаграждениям относятся спокойно и всегда учитывают их заранее.

Площадь Юнион-сквер в Сан-франциско. На переднем плане въезд в подземный гараж

Поезд Лос-Анжелес — Сан-Франциско отходит в 8.15 утра по местному времени. Мы торопимся, хотя у нас еще час времени, а до железнодорожного вокзала Юнион Стейшн 10–15 минут езды на машине.

Проститься с нами приехали представители Общества американо-советской дружбы. Последние приветствия, рукопожатия. Машина трогается.

Мы не жалеем, что покидаем Лос-Анжелес. У нас такое чувство, будто мы, наконец, избавляемся от ощущения присутствия в гостях, где людям мало есть что сказать друг другу и они собрались лишь для того, чтобы полюбоваться чужими нарядами. В Лос-Анжелесе нас все время преследовало ощущение натянутости, и мы соскучились по непосредственным выражениям человеческих чувств. Может быть, это результат того, что по необходимости нам приходилось больше сталкиваться с людьми из привилегированных кругов. Лишь добрые чувства наших новых друзей из Общества американо-советской дружбы немного согрели наши души.

Вот мы въезжаем в какую-то замысловатую паутину дорожных сплетений. Над нами машины, под нами машины, всюду машины. Это знаменитый Стэк. Слева минуем памятник первым поселенцам Лос-Анжелеса в виде искусственного водного каскада под названием Форт-Мур, за ним оживленная Ольвер-стрит и, наконец, вокзал.

Наши чемоданы убирают в специальные, устроенные под вагоном отсеки, и мы налегке поднимаемся наверх. В вагоне нет никаких перегородок, купе отсутствуют. Вместо них просторный зал. Пол по всему вагону покрыт мягким зеленым ковром. Глубокие вращающиеся кресла расставлены в шахматном порядке.

Сан-Франциско. Гостиница 'Марк Гопкинс', где в 1959 г. останавливался Н. С. Хрущев

Поезд трогается и первые несколько километров ежеминутно окунается в полумрак туннелей. Поверх них дорогу пересекают многочисленные автострады. Справа увенчанное исполинским белым крестом на вершине холма проплывает кладбище-парк Форест Лоун. Слева вплотную к путям подходят холмистые отроги Санта-Моники. Мимо окон проносятся прижавшиеся к земле заводские корпуса, авиационные ангары, железнодорожные склады.

В Четсуорте долина Сан-Фернандо кончается, редеют и застройки. Справа от дороги в предгорьях Сан-Габриэль замечаем свежевыкрашенные белые изгороди. Они то круто поднимаются по холмам, то плавно уходят вдаль. То здесь, то там однообразие растительного покрова, состоящего из желтоватой, полувыжженной солнцем травы, нарушают редкие рощицы из дуба и сероигольчатой сосны. Отдельными пятнами выступают заросли вечнозеленого карликового дубка. Кое-где попадается удивительная юкка с мохнатыми лапами на концах ветвей. Ее ствол по форме напоминает ветку коралловых полипов.

Из-за холма появляются жилые постройки. По яркости раскраски они не уступают ни соломенной желтизне травяного покрова, ни лазурной голубизне калифорнийского неба. От фермы по склону спускается группа всадников в ковбойских шляпах. Перед нами ранчо кинозвезд, их загородные усадьбы. Ранчо проносятся перед нами как последний отблеск Голливуда. Далее вдоль дороги тянутся обширные плантации цитрусовых и лимской фасоли. Кое-где из земли торчат нефтяные вышки и безмолвно работающие качалки. Отсутствие поблизости людей особенно «очеловечивает» эти, предоставленные самим себе механизмы. Нам они кажутся странными живыми существами.

После Вентуры железная дорога выходит на побережье. Слева, шумно ударяясь о прибрежные скалы, пенятся зеленоватые волны океана. Справа почти лишенные растительности желтовато-красные глыбы прибрежных гор.

В этом году в Южной Калифорнии особенно сильная жара. По словам проводника, вот уже десять месяцев не было дождя. Такого засушливого года калифорнийцы не припомнят на протяжении тридцати лет. Уже начало октября, а солнце жарит немилосердно. В нашем вагоне первого класса, однако, относительно прохладно, работает охлаждающая воздух установка.

Но вот горная цепь постепенно отступает в глубь территории, уступая место изумительной по красоте прибрежной равнине. Сквозь лес финиковых пальм просвечивает белизна жилых строений, покрытых красными черепичными крышами. Впереди по ходу поезда наше внимание привлекает возвышающийся над всеми домами испанский храм с двумя симметричными башнями.

Перед нами старинная Санта-Барбара — популярнейший курорт Калифорнии.

Поезд останавливается, и мы выходим из вагона, чтобы хоть немного поразмяться и подышать свежим морским воздухом. Солнце только недавно показалось из-за гор, и их западные, обращенные к океану склоны еще затемнены собственной тенью. Это усиливает контрасты красок: с одной стороны, безбрежная синева океана, с другой — ослепляющий диск солнца на фоне яркой голубизны неба. Ниже темная, почти черная полоса горных склонов, переходящая в сочную зелень пальмового сада с ярко-красными пятнами черепичных крыш. Минут пять мы стоим как завороженные, не в состоянии оторвать глаз от чудесного зрелища.

Раздается предупредительный свисток паровоза. Одиннадцать минут стоянки истекли. Мы поднимаемся в вагон и долго смотрим в окно, стараясь запечатлеть в зрительной памяти изумительную картину природы.

Дальнейший путь более однообразен. Некоторое время мы продолжаем ехать по берегу, затем отклоняемся вглубь. К северу от местечка Сёрф, недалеко от дороги замечаем громадных размеров щит с надписью «Ванденбергская военно-воздушная ракетная база». Поодаль какие-то сооружения, напоминающие металлические скелеты строящихся зданий. Может быть, это все та же любовь к сенсациям, а может быть, желание внушить уважение к мощи США. Нам одинаково кажется наивным и то, и другое.

Ровно на полпути между Лос-Анжелесом и Сан-Франциско лежит городок Сан-Луи Обиспо. Внешне он мало чем примечателен. Вспоминаем, что в 1959 г. здесь останавливался Н. С. Хрущев, выходил на перрон, разговаривал с окружавшими его жителями. Стараемся реально представить себе всю картину этого волнующего события. Сейчас перрон пуст, и весь город кажется немного сонным.

Далее нас уже прочно отделяют от океана абсолютно голые, обтесанные глыбы невысоких гор Санта-Лючия. Полотно дороги идет параллельно узкой реке Салинас. По обе стороны от полотна обширные поля под овощами. На некоторых из них недавние следы уборки. Правильными рядами тянутся фруктовые деревья. Вот мы въезжаем в зеленое море посадок незнакомой нам культуры. Внешне это низкие, довольно пышные, ярко-зеленые кусты, расставленные на расстоянии полуметра друг от друга. От проводника узнаем, что это артишоки.

Ровно в 5 часов пополудни останавливаемся в Сан-Хосе, промышленном и административном центре долины Санта-Клара. Здесь состав расформировывается. Часть вагонов следует на Окленд, часть — в собственно Сан-Франциско. Вся процедура сортировки вагонов длится всего пять минут, и вот мы мчимся дальше, на север. Справа сильно заболоченные берега и спокойная водная гладь залива Сан-Франциско. За Сан-Матео уже сплошная, непрерывающаяся городская застройка. То влево, то вправо ответвляются подъездные пути к близлежащим предприятиям и складам. Вдали в серой предвечерней дымке еле вырисовываются контуры уходящего к противоположным берегам моста.

Далее уже ничего невозможно разглядеть — поезд поминутно ныряет в туннели. В просветах моментами появляется ровная синева водной глади, заслоняемая мощными конструкциями портальных кранов и белоснежными силуэтами морских кораблей.

Поезд замедляет ход и останавливается.

Садимся в машину и едем в отель.

Первое впечатление от города напоминает нам катание на американских горках. Машина то круто взмывает в гору, то стремительно катится вниз, придерживаемая тугими тормозами. От неожиданности мы действительно воспринимаем поездку как настоящий аттракцион. В некоторых местах улицы столь круты, что вместо обычного гладкого тротуара для пешеходов их окаймляют по обе стороны длинные ступенчатые лестницы. А одна улица, очевидно во избежание слишком крутого и опасного спуска, заасфальтирована в виде зигзага. Все пространство вне асфальтового покрытия засажено яркими цветами.

С первых же минут пребывания в Сан-Франциско бросилась в глаза компактность города, множество высоких зданий, обилие пешеходов на улицах. Мы сразу почувствовали резкий контраст между этим городом и только что покинутым Лос-Анжелесом.

Ранним утром следующего дня, наскоро позавтракав, мы вышли на улицу.

Воздух был чист и прозрачен. Между каменными пирамидами устремленных ввысь зданий открывались куски голубого неба.

День оказался как нельзя более подходящим для знакомства с городом. Стояла золотая осень, почти ничем не отличающаяся от нашей подмосковной золотой осени, разве только она была несколько мягче и все время дул легкий ветерок с океана.

После Лос-Анжелеса нам с непривычки казалось слишком свежо. Но это была приятная, бодрящая свежесть. Океан оказывает на Сан-Франциско более умеряющее влияние, чем на Лос-Анжелес. Как мы уточнили по справочнику, разница между среднегодовыми максимумом и минимумом температур в Лос-Анжелесе составляет почти 20 градусов, в Сан-Франциско она — всего 12 градусов.

Нашим первым побуждением было забраться куда-нибудь повыше, чтобы окинуть взглядом весь город.

«Клифт-отель», где мы остановились, находился на довольно крутом склоне холма. Пройдя два-три квартала вверх по улице, мы, однако, обнаружили, что в первый момент приняли за высокий холм, господствующий над местностью, гребень не единственной и не самой высокой «рельефной волны». Улица некоторое расстояние шла горизонтально, потом вновь поднималась.

Мы оказались перед выбором, куда же идти дальше? Кроме того, мы поняли, что двигаться пешком — это не наилучший способ за ограниченное время познакомиться с городом. На наших лицах, видимо, была написана растерянность, ибо вскоре перед нами остановилась машина, и средних лет скромно одетый господин любезно поинтересовался, не может ли он нам чем-нибудь помочь.

Когда незнакомец узнал, что мы русские, восторгам его не было границ. После первых приветствий он представился нам как преподаватель музыкального факультета в одном из местных колледжей. Он заявил, что был одним из тех многочисленных жителей Сан-Франциско, кто приветствовал посещение их города главой советского правительства. Тут же учитель добавил, что очень любит русскую музыку, Шостаковича считает величайшим композитором современности, приветствует культурные и особенно музыкальные контакты с Россией и что он не оставит нас одних, а непременно сам познакомит с городом.

Мы были весьма согреты теплотой слов этого незнакомого нам человека, да и сам город стал нам казаться уж не таким чужим. Нам приятно было общество этого простого и предупредительного американца, и мы охотно согласились воспользоваться его любезностью.

Мы сели в машину, которая через десять минут уже карабкалась по шероховатому асфальту невероятно крутой улицы на один из самых высоких холмов внутри города — Твин Пике.

Название Твин Пике, собственно, относилось не к одному, а к двум расположенным рядом холмам. Перевод этого названия на русский означает «близнецы».

Близнецы были почти одинаковой высоты — 300 с лишним метров над уровнем моря. Если читатель вспомнит, что высотные здания в Москве имеют в среднем высоту немного более 150 м, а Исаакиевский собор в Ленинграде 107 м, то легко представить себе, сколь разительны контрасты рельефа в пределах города Сан-Франциско.

Вид с одного из близнецов был поистине захватывающим. Перед нами открывалась великолепная, почти круговая панорама города. Ласковые лучи утреннего солнца, голубое небо, прозрачность воздуха придавали всему виденному особую яркость.

Близнецы как бы специально созданы для туристов. Лишь гора Сутро и лесистый холм Давидсона с белым крестом на макушке немного заслоняют панораму в северозападном и юго-западном направлениях. Самая же обжитая, северо-восточная, часть города открывается с холма как на ладони.

Прежде всего замечаем, что Сан-Франциско с трех сторон омывается морем. Отчетливо видна голубая гладь залива и совсем вдалеке, почти на линии горизонта, белая мозаика домов на противоположном берегу. Это пригороды-спутники Сан-Франциско: севернее еле различимый Ричмонд, южнее Беркли с выдающейся башней Калифорнийского университета и почти напротив нас, через залив, — Окленд. В оклендском направлении из воды залива торчат, заслоняя друг друга, переплетенные крест-накрест, высокие, как небоскребы, серые конструкции моста. Его полное название Сан-Франциско — Окленд Бей Бридж.

К северу от нас двумя матово-красными пятнами из-за прибрежных холмов Президио выступают опоры знаменитого однопролетного моста — Голден Гейт Бридж (мост через Золотые ворота). За ним коричневато-зелеными глыбами возвышаются замшелые и лишенные растительности нагромождения холмов соседнего графства Марин.

Сам Сан-Франциско похож на белоснежную россыпь разновеликих кристаллов, окаймленную голубизной водной глади. Преобладающие белые и светло-серые тона в окраске зданий придают городу со стороны опрятный и праздничный вид.

По скоплению небоскребов определяем деловой центр. От нас (мы находимся в самой центральной точке городской части полуострова) главный деловой район расположен на северо-восток, в направлении моста на Окленд.

Это даунтаун Сан-Франциско. Здесь расположен торговый порт, большинство финансовых и деловых учреждений города, отелей, театров. Почти от подножия нашего холма прямой лентой на несколько километров до самой воды тянется главная артерия даунтауна — оживленнная Маркет-стрит.

Маркет-стрит и ряд примыкающих к ней с юга улиц нарушают в общем довольно строгую прямоугольную планировку города. Улицы Сан-Франциско в основном тянутся или с севера на юг, или с запада на восток. Маркет-стрит идет в направлении с юго-запада на северо— восток.

В восточной части полуострова, правей Маркет-стрит, тянутся бесконечно длинные и приплюснутые к земле складские помещения, пакгаузы, нефтяные баки, железнодорожные пути, вздыбленные на серых железобетонных столбах автодороги. Вытянутые в море пирсы, напоминающие жгутики простейших животных, присосали к себе с десяток океанских торговых кораблей, кажущихся издалека игрушечными.

Здесь кипит лихорадочная деятельность. Товары перегружаются с кораблей прямо на железнодорожные платформы. Быстроходные дизели переправляют их в промышленные пригороды и далее в глубь страны.

В юго-восточной части города на резко вдающемся в залив небольшом полуостровке смутно вырисовываются леса судостроительных верфей. Здесь строятся корабли для военно-морского флота США.

Южнее даунтауна небоскребов нет. Самые высокие дома тут имеют 6–7 этажей. Среди городских построек привлекает внимание огромное здание Главного госпиталя Сан-Франциско и высокие трибуны стадиона Зиле.

Половина полуострова Сан-Франциско, обращенная к валиву, заново застроена в начале нынешнего столетия, после разрушительного землетрясения 1906 года. Дома здесь тесно прижимаются друг к другу, улицы, хотя и строго распланированы, неширокие, мало зеленых пятен садов и парков. Лишь на невысоких холмах Корона Хейтс встречаются травяные ковры спортивных площадок для гольфа и бейсбола.

Через Близнецы и другие холмы проходит исторически сложившаяся граница между старыми и новыми кварталами города.

Улицы, идущие от этих высот в противоположных направлениях — к западу и востоку, сохраняют на всем своем протяжении весьма заметный наклон в сторону воды.

Планировка и характер застройки западной, более молодой части города существенно отличается от старых восточных районов. На западе Сан-Франциско преобладают невысокие, в 2–3 этажа, жилые постройки типа коттеджей. Здесь нет промышленных предприятий и железнодорожных путей, отсутствует городская сутолока и шум. Живет тут преимущественно городская аристократия. Много учебных заведений и госпиталей.

Темным пятном выделяется на севере Президио, место основания первого испанского поселения. Когда-то в Президио размещался испанский форт. И до сих пор здесь сохранилось старейшее в городе здание испанских времен — глинобитная постройка, воздвигнутая в 1776 году.

Президио теперь владение военного ведомства США. Здесь находится штаб 6-й американской армии, а в глинобитной испанской постройке офицерский клуб.

Ровным прямоугольным зеленым массивом к океану спускается крупнейший городской парк Сан-Франциско — Голден Гейт-парк. Площадь парка 400 гектаров. Этот парк не только место, где можно поваляться на траве или покататься на лодке по одному из семи озер. Здесь находятся две академии (Калифорнийская академия наук и Полицейская академия), планетарий, несколько музеев, ботанический сад с оранжереей и два крупных стадиона.

…Мы не в силах оторваться от великолепного «живого макета». Нигде нам не удавалось с одного места получить столь полное представление о целом городе. Захваченные величием панорамы, мы еще долго не уходим, всматриваясь в отдельные куски и обнаруживая все новые интересные детали.

Но вот мы опять в шумном и оживленном даунтауне, который лишь несколько минут назад нам представлялся таким игрушечным.

У дверей отеля расстаемся с нашим новым знакомым. Договариваемся еще раз встретиться через два дня. Наш спутник непременно хочет познакомить нассо своей семьей и показать город с «макушки Марка», где можно вечером посидеть и выпить чашку кофе.

Мы горячо благодарим его за любезность и доброту, а главное за то, что он помог нам составить первое и весьма благоприятное впечатление о городе и людях Сан-Франциско.

От Юнион-сквера до Золотых ворот

Через несколько дней мы окончательно освоились с городом, ознакомились с главными улицами, площадями и, без риска заблудиться, могли самостоятельно совершать довольно длительные пешеходные прогулки. Во многом этому помогла наша первая поездка на Гвин Пике.

Двумя кварталами ниже нас обширное пространство занимала площадь Юнион-сквер. Юнион-сквер считается торговым центром Сан-Франциско. Расположенные поблизости многоэтажные универмаги — «Мейси», «Эмпориум», «Джозеф Магнинс» и «Париж» — привлекают много покупателей.

В центре площади на некотором возвышении разбит сквер. Гладкие бархатные лужайки окаймляют невысокие, аккуратно подстриженные куртины.

Сюда приходят для встречи со знакомыми и просто посидеть на лавочке, погреться на солнце или покормить ручных голубей. В полдень площадь наполняется служащими соседних контор, банков, страховых компаний. В руках у них белые, запечатанные бумажные коробки. Они садятся на лавочки, раскрывают коробки и завтракают на свежем воздухе. Некоторые располагаются на траве, завтракают и в оставшееся время успевают немного подремать на солнце.

На газонах много цветов. Не меньше их и в соседнем цветочном киоске. Сейчас осень, и преобладают осенние цветы: гвоздика всех оттенков — от оранжевого до лилового, астры, хризантемы. Большим спросом пользуются бутоньерки из цветов. Женщины прикалывают их к волосам, платьям.

Юнион-сквер со всех сторон окружен стеной разностильных высоких зданий. На крышах некоторых из них национальные флаги. Это, впрочем, не означает, что в зданиях размещены правительственные учреждения. Американцы любят вывешивать флаги по любому поводу.

Под газонами площади глубоко под землей находится четырехэтажный гараж, вмещающий 1700 автомобилей. Гараж ежедневно обслуживает число машин, в два раза превышающее его вместимость. Он имеет два выезда: с Гэри— и Стоктон-стрит. Владелец подвозит свою машину только к контрольной будке. Далее все делает служащий гаража. Он отвозит машину к месту стоянки на одном из четырех этажей и вывозит ее по первому требованию владельца. Для быстрейшего оборота паркующихся машин служащие, как пожарники, с этажа на этаж съезжают по металлическим шестам.

Гараж был построен в конце войны. Для этого был снесен ранее находившийся здесь сквер. Однако после того как строительство было закончено, муниципалитет распорядился восстановить прежний облик площади.

«…Динь-динь-динь», — вдруг услышали мы за спиной, когда спускались вниз по Пауэлл-стрит, еле сдерживая шаг, чтобы не бежать. Мы обернулись. Вслед за нами по улице, также сдерживая скорость, в два ряда катился бесшумный поток широко расставивших колеса и раздувших ноздри-фары автомашин. А немного поодаль из гущи потока выступало какое-то странное деревянное сооружение с продолговатой двойной крышей, все облепленное людьми. Это-то сооружение и издавало нестройные, динькающие звуки.

Что это? Никак трамвай? Странное сооружение катилось на колесах и оказалось действительно самым настоящим трамвайным вагончиком, напоминающим дореволюционную конку.

Как ни медленно он двигался, он все же обогнал нас.

В конце улицы Пауэлл, где она упирается в Маркет-стрит, трамвайчик остановился, выгрузил пассажиров. Уже ожидавшая на остановке группа новых пассажиров подбежала к вагону и стала поворачивать его вокруг своей оси по сортировочному кругу. Среди пассажиров были почтенные дамы, мужчины в возрасте, даже одно духовное лицо. Все они с нескрываемым удовольствием и удовлетворением участвовали в этой операции. Кто-то даже отечески постучал по размалеванному желтой и темно-зеленой краской боку трамвайчика.

Как только вагон вновь встал на рельсы, пассажиры, также не взирая на возраст и почтенный вид, бросились занимать места. Полвагона имеет стены, другая половина совершенно открыта, и можно было прямо с подножки сесть на длинную деревянную лавку со спинкой, идущую вдоль вагона.

Вагоновожатый дал звонок, и трамвайчик весело и шумно, как прежде, покатился вверх по улице. Как фуникулер, он вскарабкался на высокую гору в конце видимой части Пауэлл-стрит и скрылся из глаз.

Писатель Киплинг, посетивший Сан-Франциско еще в 1889 году, пришел в восторг от городских трамвайчиков. «Они делают поверхность города абсолютно ровной. Никакой спуск или подъем для них не препятствие. Они поворачивают почти под прямым углом и, насколько я себе представляю, могут карабкаться даже по стенам домов», — писал он.

Трамваи впервые появились здесь в 1873 году и с тех пор сохранили до наших дней свой первоначальный облик. То, что в свое время поразило Киплинга, представляет собой обыкновенный фуникулер. Когда вожатый производит сцепление, опытные пассажиры хватаются за свои головные уборы, а неопытным часто приходится выпрыгивать из вагона и догонять слетевшую от толчка шляпу. Но подобные инциденты нисколько не охлаждают самой нежной привязанности жителей Сан-Франциско к трам-вайчикам. Трамвай в Сан-Франциско — это живая нить, связывающая современный город с его прошлым. Кроме того, как нам показалось, эти допотопные вагончики просто забавляют жителей города.

После войны рост города усложнил проблемы городского транспорта. В 1947 году муниципальные власти заявили о своем намерении заменить трамваи современными автобусами. Поднялась целая буря протеста. Возражали не только санфранцисканцы, но и жители других штатов, некогда посетившие Сан-Франциско. Раздраженные письма стали поступать из Мэна и Айдахо, Флориды и Пенсильвании. Кое-где даже состоялись митинги. Гневные резолюции адресовались в Калифорнию.

Сами санфранцисканцы организовали Общество по спасению трамвайчиков. Члены общества, выряженные в старомодные камзолы, в завитых париках и с транспарантами маршировали по улицам города, демонстрируя свою преданность трамвайчикам.

На трех муниципальных выборах отношение к трамвайчикам решало судьбу кандидатов.

Наконец был достигнут компромисс. Кое-где линии были сняты, но в некоторых местах оставлены. Неприкосновенность сохранившихся линий общей протяженностью в 40 километров была гарантирована законом.

Усилия санфранцисканцев сохранить трамвайчики свидетельствуют в определенной степени и о том, что жители города весьма дорожат старыми традициями.

Даже после пожара 1906 года Сан-Франциско был восстановлен по-старому. Сохранилась прежняя планировка. Теснота и скученность по сей день характерны для старой части города. Однако в последние годы на улицах в даунтауне стало так тесно, что пришлось снести кое-какие здания. Новое строительство жилых домов в старом городе почти исключительно многоквартирное.

Старый город не в состоянии поглотить стремительно растущее в послевоенные годы население Сан-Франциско. Ограниченность свободного пространства на полуострове, где расположен город, способствовала быстрому заселению района Бей-Риджен, расположенного на противоположном берегу залива.

Для облегчения связи пригородов с центром в настоящее время разрабатываются проекты строительства метро в Сан-Франциско. Инженеры ищут техническое решение задачи наращивания в ширину моста Золотые ворота для проведения по нему линии быстроходного массового вида транспорта.

В последние годы в Сан-Франциско усилилось строительство жилых домов, главным образом в западной части города, вокруг горы Давидсона. Еще больше индивидуальным строительством охвачен Бей-Риджен. Но Сан-Франциско в отличие от Лос-Анжелеса более стеснен в своем росте вширь. Дома восточных предместий Беркли уже карабкаются по крутым склонам прибрежных хребтов. Машины здесь иногда паркуются на плоских крышах домов их владельцев. Приусадебные участки почти отсутствуют, в домах часто проживают по две-три семьи, нет той атмосферы замкнутости, которая характерна для Лос-Анжелеса.

В административных границах Сан-Франциско сейчас проживает около 740 тыс. жителей, а на всей урбанизированной территории района почти 2,5 млн.

Залив Сан-Франциско в сущности превратился сейчас во внутригородское море. Три основных района Большого города отделены друг от друга водой: это полуостров Сан-Франциско с даунтауном, промышленным и портовым юго-востоком и жилым западом; Бей-Риджен — континентальное побережье залива с самостоятельными пригородами Ричмондом, Беркли, Оклендом, Аламедой и другими; и самый молодой, но быстро растущий пригород на внутреннем побережье полуостровной части графства Марин (территория к северу от Золотых ворот) с населенными пунктами Сосалито, Тибурон, Сан-Рафаэль.

Все эти районы сейчас соединены друг с другом мостами. Графство Марин ранее соединялось лишь с полуостровом Сан-Франциско через мост Золотые ворота. Ныне оно соединено с районом Бей-Риджен мостом Ричмонд — Сан-Рафаэль Бридж (через залив Сан-Пабло), построенным в послевоенные годы.

Мосты Сан-Франциско — это шедевры строительной техники. Невозможно переоценить их значение для развития Большого Сан-Франциско. Они явились теми шлюзами между тремя сообщающимися «городскими бассейнами», открытие которых помогло быстрому сбалансированию разновеликих уровней урбанизации. Этот процесс еще не закончен, но он оказался практически возможен лишь благодаря строительству мостов, ибо транспортная проблема для развития современного города одна из самых острых.

Представление о грандиозности этих мостов можно получить, если представить себе, что опоры моста Золотые ворота выступают над уровнем воды на высоту 65-этажного здания. Под всеми мостами свободно проходят любые океанские пароходы.

Из окон нашей гостиницы открывался вид на Бей Бридж, и мы в разное время дня могли наблюдать движение автомобилей по мосту в ту и другую сторону.

Утром поток машин в Сан-Франциско был несравним по интенсивности с потоком в обратном направлении. Он был раза в два-три больше. Днем движение было более или менее равномерным в обоих направлениях. В предвечернее время, часы окончания рабочего дня, картина становилась противоположной утренней. Еще позднее, часов с 8, движение со стороны Окленда опять возрастало. Бей Бридж — основная транспортная артерия, соединяющая два главных района Большого Сан-Франциско. Поэтому картина движения транспорта позволяет сделать вывод, что города, расположенные на противоположном от Сан-Франциско берегу залива, превратились в значительной степени в «спальню» большого города. Другие функции города — хозяйственная (финансы, торговля) и культурная (о последней, помимо прочего, свидетельствует вечернее усиление потока машин к старому городу со стороны Окленда) — остались за центральной частью Сан-Франциско. Промышленность же сильно развилась как в пригородах Окленда, так и в южных пригородах Сан— Франциско.

Бей Бридж продолжается в Сан-Франциско не улицей, а столь же широкой, как сам мост, воздушной эстакадой. Эта эстакада-аорта на некотором расстоянии одна парит над городом; затем от нее ответвляются эстакады-артерии, устремленные к районам наибольшей занятости населения. Направление эстакад, несущих основной поток ежедневно прибывающих в Сан-Франциско рабочих и служащих, нагляднейшим образом указывает на географию распределения этой занятости.

Первое крупное ответвление — Эмбаркадеро Скайвей — идет в сторону порта и к центру даунтауна.

Далее от автострады ответвляются две эстакады. Одна — Сентрал Скайвей — следует на запад и север, к центру сосредоточения официальных учреждений города, где расположен, в частности, муниципалитет.

Другая эстакада — крупнейшая. Начало ее называется Джеймс-Лик Скайвей, продолжение — Бейшор Скайвей. Она идет на юг, в сторону промышленных пригородов Сан-Франциско: Южного Сан-Франциско, Берлингема, Сан-Матео и далее на Пало Альто.

Необходимость строительства эстакад возникла в связи с широким распространением индивидуального автотранспорта.

Обладание собственной машиной в старой и тесной части города осложняется остротой проблемы паркования. Большинство жителей даунтауна живут в квартирных домах, около которых нет специальных гаражей или парковочных площадок. Поэтому основная масса машин принадлежит владельцам, проживающим на противоположном берегу залива. Большинство жителей старого города недовольно строительством эстакад, так как это вызывает необходимость очищать от застройки некоторые кварталы, кроме того, эстакады портят облик города и увеличивают налоговое бремя с горожан.

Они заявляют: «С какой стати мы будем портить вид своего города и нести лишние расходы ради удобств владельцев индивидуальных машин, которые к тому же проживают вне города?»

Нью-Йорк в миниатюре

Даунтаун Сан-Франциско часто называют маленьким Манхаттаном, и во внешнем сходстве двух городских районов мы могли наглядно убедиться. Это сходство не ограничивается чисто внешними признаками: небоскребами и приморским положением.

В даунтауне Сан-Франциско так же, как на Манхаттане Нью-Йорка, сосредоточено основное хозяйство порта и расположены все учреждения, организующие внутреннюю и внешнюю торговлю. Исторически порт был главным стимулом развития как Нью-Йорка, так и Сан-Франциско.

Но если справедливо назвать даунтаун Манхаттаном в миниатюре (небоскребы здесь действительно раза в два ниже, чем в Нью-Йорке), то не менее удачным было бы сравнение Монтгомери-стрита в Сан-Франциско с Уоллстритом. Эта улица — крупнейший финансовый центр не только Сан-Франциско, но и всего запада США. Это одна из старейших улиц города. Когда-то в годы золотой лихорадки она была крайней улицей, непосредственно сообщавшейся с портом. Здесь был построен первый банк в Сан-Франциско, и с тех пор— улица приобрела свою «специализацию».

Сейчас Монтгомери-стрит оживленная улица, несколько затемненная постоянной тенью, отбрасываемой высокими зданиями. Здесь мало витрин, но много массивных тяжелых, зарешеченных дверей; над ними или рядом с ними в серые глыбы камня вделаны металлические, под цвет золота, до блеска начищенные буквы. Из букв складываются названия банков, страховых компаний. Среди них один из крупнейших в стране частных банков — «Банк оф Америка». Банки перемежаются юридическими конторами, объединениями брокеров.

Центральное место сан-францисского порта — это так называемый Ферри Билдинг — расположенное на самом берегу залива здание с многоступенчатой квадратной башней, высотою около 80 метров. Это хороший ориентир. В сторону залива обращена укрепленная на башне громадная, красная, светящаяся по вечерам надпись «Сан-Франциско». Название башни («Ферри» означает паром, переправа) говорит о том, что Ферри Билдинг был раньше пристанью, откуда осуществлялась переправа на оклендскую сторону залива. До строительства моста на Окленд через Ферри Билдинг проходило до миллиона пассажиров в неделю.

В настоящее время Ферри Билдинг — центр внешнеторговых операций, где агенты американских и иностранных торговых фирм совершают сделки по купле-продаже.

По обе стороны от Ферри Билдинг вдоль берега даунтауна на несколько километров тянется главная портовая магистраль Сан-Франциско — Эмбаркадеро-стрит. На внутренней, обращенной к городу стороне улицы старые жилые дома, склады, портовые конторы, сортировочные депо. С противоположной стороны низенькие, выбеленные, напоминающие провинциальные вокзалы фасады пирсов с высокими полукруглыми воротами.

В порту и на Эмбаркадеро всегда шумно: гудят пароходы, свистят лебедки и разгрузочные конвейеры, где-то над головой вдоль широкой эстакады слышится мерный шелест автомобильных шин, в воздухе запах гари, бензина, пряностей, апельсинов.

Сюда прибывают пароходы с кофе, копрой, бананами, чаем, каучуком, газетной бумагой, шерстью. Те же пароходы забирают хлопок, свежие и консервированные фрукты, муку, табак, напитки, машины, изделия из железа и стали, лес, химикалии и другие товары.

Трансконтинентальные товарные составы останавливаются в Окленде. Весь груз, предназначенный для Сан-Франциско, переправляется вместе с вагонами на громадных баржах, которые волокут мощные морские тягачи.

На Эмбаркадеро всегда слышится иностранная речь. Здесь в развалку прохаживаются или часами просиживают в портовых кабачках голландские, индонезийские, индийские, японские моряки, местные грузчики итальянцы.

В отличие от Лос-Анжелеса, чей порт Сан-Педро представляет собой весьма отдаленный пригородный район, жизнь которого внешне мало отражается на жизни самого города, порт Сан-Франциско находится в центре, в двух шагах от главных деловых, культурных и торговых кварталов. Это разнообразит жизнь города, усиливает ее интернациональный колорит,

Рыболовецкая пристань

В северном конце Эмбаркадеро, за последним, 45-м пирсом находится так называемая зона свободной торговли. Это небольшая искусственная гавань, образованная сложным переплетением деревянных пирсов и других портовых сооружений. Для нас было неясно, в чем состояло местное понятие свободной торговли; единственно, что мы усвоили из разговоров с нашими американскими собеседниками, это то, что там не взимают таможенных сборов с товаров, оставленных на некоторое время на хранение для перетранспортировки. Кроме того, там находится рыболовецкая пристань, куда каждое утро пришвартовывают свои небольшие баркасы рыбаки-профессионалы. Они выгружают разнообразнейший улов и тут же продают его оптовикам или в рестораны и кабачки, обступившие пристань тесным кольцом.

Мысль посетить это замечательное место подал нам старенький официант в «Палас-отеле».

Старичок был словоохотлив и, как все патриоты города, сразу же стал рассказывать о самом волнующем из жизни и истории города и его отеля, где он проработал полжизни.

Между прочим, он рассказал о том, что в «Паласе» некогда останавливался знаменитый певец Карузо. Гастроли этого артиста в Сан-Франциско совпали с самой трагической вехой в истории города — землетрясением. 18 апреля 1906 года утром официант, будучи еще беллбоем, видел, как Карузо выбежал на улицу с шеей, обмотанной полотенцем, крича «Мы пропали!» Одним из немногих зданий, уцелевших от ужасного землетрясения, был «Палас».

Разговор о рыболовецкой пристани зашел тогда, когда мы заказали на второе рыбу. Старичок, осведомившись, любим ли мы омаров, сказал, что лучшие, всегда свеже-ошпаренные кипятком омары мы можем получить в «Грот-то № 9», где работает его дальний родственник.

— И вообще вы там сможете найти массу интересного. Не пожалеете, — напутствовал он нас.

Мы не совсем ясно представляли себе, где находится рыболовецкая пристань. Решили взять такси. К нашему удивлению, это оказалось не так легко сделать. Такси появлялись, мы делали шоферам знаки, чтобы они остановились, но бесполезно. Они проезжали мимо. В чем дело?

Наконец мы решили пойти пешком и завернули за угол. Тут же нас догнала одна из тех машин, которые мы безуспешно пытались нанять. Первым долгом мы спросили шофера, почему он не хотел остановиться раньше? Шофер показал на часы и ответил:

— Уже четыре. На людных улицах останавливаться нельзя. Часы пик. Вон, посмотрите на тот знак, — указал он нам в сторону, когда мы поравнялись с перекрестком.

Далее он рассказал, что паркование на многих улицах разрешается с 7 утра до 4 вечера не более одного часа. С 4 до 6 — часы пик. В эти часы не разрешается даже останавливаться. Нарушителей штрафуют на крупные суммы, а машины, стоящие без владельца, отбуксировывают в полицию. Владелец платит штраф плюс все расходы по буксировке.

Регулировка транспорта в Сан-Франциско осложняется большой крутизной многих улиц. Разработана целая система «прикола» автомобилей к тротуарам с учетом их крутизны. Указано, как нужно повернуть колеса при стоянке на склоне и при том или ином положении кузова. Все эти меры — следствие многих несчастных случаев, когда машины, слабо и неряшливо приторможенные, сходили с тормозов и скатывались по крутому склону.

Но вот, съехав с высокого Русского холма к набережной, мы остановились.

Район, в который мы попали, поразил нас своей непохожестью на все, что мы видели доселе. Это было рабочее предместье. Нависшие над набережной холмы как бы символизировали различные социальные уровни их обитателей: от блистающих благополучием и белизной конструктивистских коттеджей на вершине к более скромным, по мере снижения, и совсем бедным, часто деревянным, у самого подножия, рядом с набережной. Здесь жили портовые рабочие и рыбаки. Последние и создали славу рыболовецкой пристани Сан-Франциско, ставшей местом паломничества туристов.

Мы пересекли Джефферсон-стрит и пошли вдоль длинного ряда разностильных, свежевыкрашенных веселых на вид построек, сплошь залепленных вывесками или рекламными объявлениями. Рестораны и кабачки имели главным образом итальянские названия: «Тарантино», «Ди Мажио», «Гротто» и другие.

Витрины соблазняли прохожих картинной сервировкой рыбных блюд, безделушками, цветными открытками, панцирями крабов. С улицы не видно ни воды, ни причалов. Лишь над крышами кое-где виднеется чаща тоненьких, как удочки, мачт. На голубоватом фоне неба возвышается надпись «Фишерменс Гротто» и карикатурное изображение рыбака с удочкой, сделанное из неоновых трубочек. Готическое написание букв подчеркивает старину.

Рыболовецкая пристань была построена на средства штата около 80 лет тому назад и мыслилась как место выгрузки рыбного улова. Среди рыболовов преобладали греки, китайцы, скандинавы, португальцы и итальянцы. Не случайно район, примыкающий к пристани, называется Латинским кварталом.

На пристани многолюдно. Пахнет рыбой и морскими водорослями. Цена на рыбные продукты здесь ниже, чем в городе, и поэтому сюда стекаются жены рабочих и низкооплачиваемых служащих, для которых разница в несколько десятков центов уже существенна.

Заходим в помещение под широким деревянным навесом. Вдоль стен тянутся выложенные из кирпича прилавки с весами и аккуратными рядами красных раков, розовых, увитых клешнями крабов, с противнями, полными креветок и устриц в ракушках. Рядом громадный глиняный чан с кипящей водой. Продавец тут же лопаткой, напоминающей теннисную ракетку, вылавливает из чана новую порцию.

Если вы приезжий, продавец предложит вам, помимо рыбных продуктов, диски для стереоскопа, авторучку с секретом или гуттаперчевого негритенка. Все для туристов!

Мы могли бы еще долго наблюдать шумную и неугомонную жизнь этого своеобразного уголка, если бы в разгар нашего разговора с небольшой группой рыбаков один из них вдруг не прервал соседа на полуслове и не подал знак помолчать. В наступившей тишине все мы услышали протяжный гудок, похожий на отдаленный звук пастушьего рожка.

По лицам рыбаков пробежала тревога. Мы попросили объяснения. Нам сказали, что это горн, предупреждающий о приближении тумана. Туман здесь опускается, вернее, приносится с океана свежими морскими бризами, чаще всего летом. Образуется он от смешения теплого и холодного потоков воздуха.

Туман в жизни Сан-Франциско немаловажное событие.

Историки, например, серьезно утверждают, что именно туман был причиной того, что открытие Сан-Францисской бухты исторически отодвинулось на 200 лет, поскольку Френсис Дрейк, плававший у берегов Калифорнии в конце XVI века, не обнаружил Золотых ворот, скрытых в то время туманом.

Немало случалось здесь морских катастроф. Самая крупная из них произошла в 1901 году, когда пароход «Рио-де-Жанейро», попав в густой туман, натолкнулся на риф Форт Пойнт в нескольких метрах южнее Золотых ворот. Тогда погиб 131 пассажир.

Нам стали понятны встревоженные лица старых рыбаков. Для них туман означал самые непредвиденные неприятности на море. И хотя рыбаки сами были на берегу и их белые шхуны мирно дремали на приколе, тревога рыбаков, очевидно в силу исконной морской солидарности, от этого нисколько не уменьшалась.

Но и на суше туман приносил немало забот.

Забитые машинами шоссе превращаются в желто-красный световой кошмар. Фары зажигаются на полную мощь. Всюду горят предупредительные красные сигналы.

Дома наполняются сыростью, белье не сохнет. Детей не пускают гулять на улицу.

Когда мы снова поднялись на Русский холм по дороге в отель, серые языки тумана уже обволокли гранитные скалы графства Марин, проникли через Золотые ворота в залив и стали медленно карабкаться на зеленые холмы Президио. Вскоре они подступили к Ноб-Хиллс, перевалили через возвышенность, скрыв от нас высоченный отель «Марк Гопкинс», и подошли вплотную к нам. Еще минута, и все кругом заволокло густой сероватой пеленой. Пахнуло сыростью. Сырость принесла с собой запах моря и горящих в каминах дров.

Потемнело. Зажглись и засветились тусклыми, расплывающимися бликами неоновые рекламы. Город постепенно опустел.

«Империя красного дерева». Глен Эллен. Форт Росс

Когда мы вернулись в отель, портье вместе с ключами от комнат передал записку. Она была подписана неким господином Франчелли. Мы бегло прочитали ее. Как оказалось, наш знакомый, преподаватель музыки, очень извинялся, что дела отвлекли его и не дали возможности еще раз встретиться с нами в течение прошлой недели. В конце сообщалось, что у него есть заманчивое для нас предложение и что он будет звонить сегодня вечером.

Действительно, вечером раздался звонок и в трубке послышался знакомый голос.

Г-н Франчелли еще раз повторил свои извинения, осведомился о нашем впечатлении от города, а затем предложил назавтра, в воскресенье, отправиться вместе с ним и его супругой в «Империю красного дерева».

— Вы, наверно, устали от города? — спросил он. — К тому же все города в общем похожи друг на друга, и если вы что-то не увидите, это не так уж страшно. А вот то, что я хочу показать вам, вы вряд ли когда-нибудь видели в жизни и, наверное, никогда не увидите, если еще раз не приедете в Калифорнию.

После столь убедительной аргументации в пользу «Империи красного дерева» нам ничего не оставалось делать, как поблагодарить и согласиться.

На следующий день ровно в 10 часов к входу в отель подкатила знакомая машина. Впереди сидела улыбающаяся чета Франчелли. Их лица светились искренней радостью. Они были счастливы, что гостеприимством по отношению к нам могли выразить свое уважение и симпатии к русскому народу.

Г-н Франчелли представил нам свою супругу Доротти Франчелли. Это была среднего роста худощавая блондинка с добрым и постоянно улыбающимся лицом. Между всеми нами сразу же установилась атмосфера полной непринужденности. Мы весело обменивались нашими впечатлениями и соображениями относительно города и различных сторон его жизни, говорили об Италии, откуда эмигрировал отец Франчелли, о Советском Союзе, об Америке, порой даже забывая о том, что нас в жизни отделяют огромные пространства и что мы являемся гражданами различных государств. Среди нас было двое русских, итальянец и американка. Франчелли простые и скромные люди, и они, как все честные люди на земле, очень хотят, чтобы на земле был мир.

Вчерашний туман рассеялся так же неожиданно, как и появился. Впереди — густая синева залива и ажурная, точно слегка очерченная красным карандашом воздушная сетка моста Золотые ворота. Едем по мосту. По обеим сторонам дорожки для пешеходов, но пешеходов почти нет — слишком длинная прогулка. Замечаем лишь полисмена. Зачем он здесь?

Франчелли рассказывает, что с моста Золотые ворота часто бросались вниз самоубийцы. Для того чтобы этого не случалось, на мосту поставили полицейского.

Полуостров графства Марин и полуостров Сан-Франциско, как две клешни, обхватывают залив Сан-Франциско и залив Сан-Пабло. Противостоящие друг другу оконечности этих полуостровов отделяет узкая водная полоска шириной лишь в километр (Золотые ворота). Но так непохожи эти два рядом расположенных клочка земли.

Если в Сан-Франциско мы чувствовали себя еще на юге, то от молчаливой суровости маринского пейзажа потянуло северным холодком. Полуостров встретил нас нелюдимыми рериховскими глыбами замшелых валунообразных холмов. От их гранитной ряби веяло веками. Контраст с шумным городом был поразительный.

Дорога повернула влево и стала быстро набирать высоту. Невдалеке показались черные полукруглые ворота. Еще несколько минут езды, и естественный дневной свет ненадолго сменился желтоватым полумраком туннеля.

Проезжаем городок Сан-Рафаэль. Справа новый мост на Ричмонд. Франчелли обращает наше внимание на его странные очертания. Это новинка мостостроения. Приблизительно посредине моста глубокая седловина, так что весь он напоминает спину двугорбого верблюда. Считают, что это нововведение оберегает мост от раскачки под действием сильных ветров и замедляет его износ.

Вскоре от нашей автострады отделяется шоссейная дорога на Соному.

Сонома — самый северный пункт испанской колонизации Калифорнии. О прошлом города до сих пор напоминают остатки испанского католического храма.

Сонома расположена в Лунной долине, защищенной с севера Береговыми хребтами. Здесь еще с испанских времен выращивают виноград. Сейчас это один из известных районов производства вина в Калифорнии.

Сономе суждено было сыграть важную роль в истории США. В 1846 году янки-переселенцы подняли здесь мятеж против мексиканского правления и выбросили свой флаг с изображением медведя. Соединенные Штаты поддержали мятежников, и в результате развязанной ими войны с Мексикой американцы насильно отторгли Калифорнию. Флаг с изображением медведя стал официальным флагом нового штата.

Эти места связаны с жизнью двух видных американских писателей. Недалеко от Сономы, в местечке Глен Эллен, долгое время жил и работал Джек Лондон. Севернее Сономы, у подножия горы Сан-Хеллен, в Калистоге, проживал Роберт Стивенсон, автор «Острова сокровищ» и «Черной стрелы».

Быть недалеко от места, где жил Джек Лондон, и не заехать, казалось нам непростительным упущением. В один голос просим Франчелли сделать для нас одолжение и заехать в Глен Эллен. o

Франчелли достает дорожную карту, несколько минут внимательно изучает ее, и мы снова отправляемся в путь.

Съезжаем с главного шоссе. Долгое время крутим по проселочным дорогам. Они то идут в гору, то неожиданно ныряют в небольшую теснину с журчащей на дне ее водой.

Вдруг перед машиной вырастает дорожная надпись: «Глен Эллен».

Въезжаем в типичный провинциальный американский городок со своим миниатюрным одноэтажным Бродвеем и захолустными задворками. По улочкам снуют пикапы, нагруженные плоскими ящиками, корзинками, картонками. Людей немного.

Городок расположился в лощине. Окраины его поднимаются по пологим склонам холмов. Где кончается Глен Эллен и начинаются фермерские хозяйства — определить трудно.

Неожиданно для себя смаху преодолеваем весь город из конца в конец, и вот уже вновь потянулись заборы изолированных усадеб и сельские строения. Никаких вывесок, указывающих на наличие в городе мемориального музея или хотя бы на место, где жил писатель. Зато, как и всюду, пестрят бесконечные «Шелл», «Файрстон» и прочее.

Останавливаем проходящего мимо молодого человека:

— Скажите, где здесь находится музей Джека Лондона?

Парень не понимает, переспрашивает и после повторного вопроса с недоумением пожимает плечами.

— Здесь жил писатель Джек Лондон. Он умер в 1916 году. Вы, наверно, читали «Белый клык», «Любовь к жизни»? — поясняем мы.

Дальнейшие расспросы бесполезны. Замечаем, как в конце улицы открылась калитка усадьбы и из нее вышел человек. Подъезжаем. Перед нами пожилая, худощавая женщина, седая, с легким румянцем на морщинистых щеках. Задаем ей тот же вопрос. Лицо женщины выразило удивление. Через мгновение удивление прошло. Женщина оживилась и спросила:

— Как я догадываюсь — вы иностранцы. Американцы. редко вспоминают г-на Лондона. Если кто и спрашивает иногда о нем, так это почти всегда иностранцы. Усадьба Лондона находится недалеко отсюда, вон там за поворотом, выше по склону, но хозяйка, вдова писателя, миссис Чармейн Киттридж Лондон умерла вот уже четыре года назад, и в доме больше никто не живет.

Мы сказали, что мы русские, и что нам интересно было бы узнать как можно больше о писателе, о доме, где 43 года назад трагически оборвалась жизнь Джека Лондона.

— Вы живете в Америке или приехали из России? — спросила она. Когда мы подтвердили, что приехали из Советского Союза, наша собеседница еще больше оживилась.

— Я еще ни разу не встречала здесь гостей из Советского Союза. Я сама не застала господина Лондона. Он умер еще до нашего переезда сюда, но много слышала о нем и была знакома с миссис Чарм. Я вот уже лет пятнадцать не была в усадьбе Лондонов. Последние годы перед смертью миссис Чарм много болела, жила замкнуто, никого не принимала. Помню лишь, что слева от дома, в глубине усадьбы, на вершине холма, под сенью старых сосен лежит большой камень — могила г-на Лондона. Его похоронили там согласно его последней воле. Рядом с могилой грубо сколоченная скамья, на которой писатель любил сидеть и работать. Оттуда открывался вид на всю долину. Рассказывали, что г-н Лондон ежедневно работал до полудня, потом уходил гулять по окрестным холмам. Кстати, это он назвал долину Лунной. Здесь чаще ее называют просто Сонома-велли. Господин Лондон где-то раскопал, что Сонома в переводе с индейского означает «долина семи лун».

Мы в свою очередь рассказываем, что в Советском Союзе трудно найти даже школьника, который не читал бы замечательных рассказов Джека Лондона. Его уважение к человеку, к силе человека, к его воле всегда находило у советских людей сочувствие и глубокое понимание.

— Я слышала, что г-н Лондон тоже любил русских и русскую литературу. Во время войны России и Японии он даже собирался ехать на фронт военным корреспондентом со стороны русских, но как будто ваше тогдашнее правительство не разрешило ему.

— Иначе и не могло быть. Царь в 1905 году как огня боялся прогрессивных настроений. Писатель же именно в это время очень сочувствовал социалистическим идеям.

— Насколько я знаю из рассказов, г-н Лондон здесь слыл большим чудаком. В своей усадьбе недалеко от коттеджа он строил какой-то громадный дом-дворец для пролетариата всего мира. Вероятно, и до сих пор там валяются груды замшелого камня. По крайней мере я видела их во время моего последнего посещения.

— Кстати, внук писателя Эдуард живет на ферме в нескольких милях отсюда. Может быть, вам интересно было бы поговорить с ним. Он когда-то часто приезжал в усадьбу, хотя, конечно, не мог лично знать своего деда.

Мы горячо благодарим нашу собеседницу и мчимся к усадьбе Джека Лондона.

Еще издали узнаем по описанию чугунную решетку ворот усадьбы. Останавливаемся. Выходим из машины.

Ворота заперты. Тишина. На воротах полинялая и заржавевшая табличка с надписью: «Позитивли но адмишен», то есть «Закрыто для посетителей».

В глубине усадьбы, за воротами, в конце аллеи заколоченный дом с широкой крытой верандой. Толстым, сыроватым от недавнего тумана ковром лежит опавшая листва, от которой исходит пряный запах гнили. На всем вокруг печать запустения.

Вдалеке на возвышенности несколько старых сосен, видимо, живых свидетелей радостей и мучительных тревог хозяина усадьбы. Ныне они угрюмо оберегают прах писателя. Вокруг пусто. Ни едйного признака жизни. Усадьбу явно давно никто не посещал.

Стоим перед закрытыми воротами, всматриваемся в глубину усадьбы, пытаемся мысленно представить себе живого Лондона. Нам становится очень грустно и как-то обидно за талантливейшего писателя, забытого своими соотечественниками.

Лишь напоминание Франчелли заставляет нас очнуться. Садимся в машину, глазами провожаем и мысленно прощаемся с историческим местом…

Мы не стали задерживаться в Санта-Роса, хотя нам и очень хотелось посмотреть на опытный сад известного американского селекционера Лютера Бербанка. Бербанк известен советским людям помимо своих блестящих опытов по селекции еще и тем, что, приехав в Россию, был восхищен достижениями И. В. Мичурина и пытался перетянуть русского ученого-садовода в Америку. Но из этого ничего не вышло. Патриот Мичурин не поль-стился на американское золото и продолжал трудиться для своего народа.

Лесные пятна, покрывавшие холмы севернее Санта-Роса, издалека нам показались обыкновенными еловыми лесами. Из общей зеленой массы частоколом вырывались в небо отдельные стрелки с острыми наконечниками. Столь же узка была прижавшаяся к стволам небогатая крона.

Однако, когда метрах в пятистах перед нами открылась первая на пути роща, нас поразила мгновенно нарушившаяся масштабность. Издалека, когда лес выступал далекой темной полосой, трудно было судить о его высоте.

Но с каждым метром приближения к роще наше восхищение росло. Перед нами стояли какие-то сказочные гиганты. Расположившийся поодаль деревянный дом по размерам казался собачьей конурой, а люди — крохотными букашками.

Перестроить сознание на новое соотношение размеров было сразу невозможно, и вся картина первые минуты представлялась нам макетом с плохо выдержанной соразмерностью.

У самой опушки машины стали выстраиваться в один ряд перед торжественным въездом в этот мавзолей древности. Шоссе внезапно сузилось. «Бутылочное горлышко» на дороге здесь было вынужденным. Иначе пришлось бы спиливать много уникальных деревьев, охраняемых штатом.

Ощущение сказочности возросло, когда мы въехали в рощу. Мы неожиданно очутились среди таинственного мрака и прохлады темного бора из исполинских красных сосен. Солнечные лучи золотыми стрелами пронизывали лесную мглу, задерживаясь на листве молодой поросли. Перед нами стояли великаны в 10–15 обхватов. Их макушки взвивались высоко в небо. Стволы на высоте 10-12-этажного здания были голыми, покрытыми морщинистой, изрезанной вертикальными рытвинами поседевшей корой. Выше зеленели короткие сучья, напоминавшие ветки лиственницы. Высота многих деревьев превышала 100 метров.

Мы проникли в «Империю красного дерева». Красное дерево одна из разновидностей секвой (Sequoia Sempervirens). В Калифорнии растет еще одна разновидность Sequoia Gigantea, которая в отличие от красного дерева здесь называется просто секвойей.

Многие из стоявших перед нами секвой появились на свет до возникновения Римской империи и за много веков до открытия Америки. Одно это сознание наполняло нас внутренним трепетом. Перед нами были живые памятники истории, свидетели детства, зрелости и увядания многих поколений, династий, формаций. Рядом с ними думалось только историческими категориями. Это ощущение древности, музейности было столь велико, что мы невольно перешли на шепот.

Франчелли сообщил нам, что самое большое красное дерево — «Древо Основателей» — находится севернее, недалеко от Юрики, и достигает оно в высоту 132 метров.

Секвойя — несколько ниже красного дерева, но значительно толще и старше. Возраст самой большой секвойи в Калифорнии — «Генерала Шермана», — растущей в национальном парке секвой у подножия Сьерры Невады, превышает 3500 лет. Высота ее более 90 м, диаметр у основания свыше 12 м. Американцы подсчитали, что из древесины этого дерева можно выстроить 30 шестикомнатных дач.

В Иосемитском парке есть секвойя — «Вавона Три», — в стволе которой в 1881 году был прорублен туннель. Через туннель по шоссе проезжают автомобили и даже автобусы. Дерево после этого вот уже почти 80 лет продолжает расти.

Толщина коричневато-красной коры секвойи достигает полуметра. Она пориста и плохо горит. Может быть, этим отчасти объясняется тот факт, что секвойи не погибли от лесных пожаров.

Спиленное красное дерево, лежа на земле, как бы в предсмертных судорогах продолжает зеленеть каждую весну и давать отростки еще в течение 8-10 лет.

Посещение «Империи красного дерева» произвело на нас сильнейшее впечатление. Здесь мы как бы «углубились в века и осязаемо почувствовали поступь тысячелетий.

наконец обратился к нам со встречным вопросом: «Не устали ли мы? Не назначили ли мы с кем-нибудь свидание на вечер?» Когда мы ответили ему отрицательно на оба вопроса, он заявил, что для нас у него есть один сюрприз. Этот сюрприз должен нас, русских, особенно заинтересовать, но для этого надо сделать довольно существенный крюк в сторону.

Возражений не последовало.

От Санта-Роса мы на сей раз свернули вправо в сторону океана. Не проехали и получаса, как увидели небольшой городок в несколько нешироких улиц, почти весь одноэтажный, утопающий в зелени. Городок назывался Севастополь. Опять русское название.

После Севастополя рельеф приобрел более резкие формы. Слева появились высокие, пыльного цвета холмы. Явственно ощущалось приближение океана. Но вот и он. Однако нам виден был лишь горизонт, где вдоль затуманенной сероватой полосы он соприкасался с небом. Передний план загораживал берег, уступом обрывавшийся в воду.

Поехали вдоль берега на север. Вновь переправа через реку Русскую, но у самого устья. Справа опять холмы, голые и неуютные. В просветах между береговыми глыбами гранита белеет пенистая кромка воды.

Вскоре недалеко от воды на склонах залесенного холма показалось небольшое скопление одиноких построек. Над одной из них — бревенчатой, под зеленой крышей — торчат две белые башенки: одна круглая, увенчанная «луковицей», другая шестигранная с конусообразной верхушкой и крестом. Селение обнесено грубым частоколом. Видны остатки нескольких деревянных срубов.

Подъезжаем ближе. Машина останавливается. Франчелли объявляет, что это и есть цель нашего путешествия.

В метрах двухстах от построек горка камней. На мемориальной доске надпись: «Форт Росс. Памятник истории штата…»

Форт Росс был русской территорией в Калифорнии. Он был построен в 1812 году. Первые янки пришли сюда лишь в 40-х годах. В 1812 году на территории этого небольшого русского поселения стояло около 60 бревенчатых построек, огороженных защитным деревянным частоколом с башнями. Внизу за частоколом шла открытая прибрежная полоса, куда причаливали баркасы с товарами для колонии и где строили морские боты. В колонии были свои кузнецы, плотники, лудильщики. Жители занимались земледелием, содержали скот.

Помимо торговли и сельского хозяйства, население вело промысловую охоту на выдру — порешню. Дорогой мех этого зверя переправлялся в Россию.

Русское поселение в Калифорнии было оставлено его жителями по приказу Николая I в 1841 году. Все недвижимое и движимое имущество;, которое оказалось невозможным вывезти, было продано американцу Саттеру за 30 тыс. долларов. В дальнейшем все постройки вне крепости были разобраны, перевезены в Новую Гельвецию (Сакраменто) и, по всей вероятности, погибли. На месте бывшего поселения сохранилось лишь несколько разрозненных бревенчатых построек и православная деревенская церквушка с колокольней и круглым куполом.

В 1906 году церковь эта была разрушена землетрясением, но вскоре снова восстановлена. При реконструкции реставраторы, очевидно, отошли от оригинала и придали церквушке несколько американизированный облик. Например, мелкорешетчатые окна с белыми ставнями — деталь, явно почерпнутая из ранней новоанглийской архитектуры.

В бывшей комендантской крепости, просторной избе с широкими карнизами, сейчас музей. В нем хранится случайный подбор домашней утвари (деревянные лохани, ковши, ложки), охотничьи приспособления, некоторые виды оружия.

…В Сан-Франциско мы возвращались переполненные впечатлениями дня. Уже чувствовалась усталость, и мы сидели молча, погруженные в размышления.

«Китай-город»

Однажды вечером мы сидели в номере отеля, утомленные от путешествий по улицам города, перелистывали вечерние газеты и обдумывали наши планы на следующий день.

Чтобы услышать последние новости, пришлось опустить в щель небольшого радиоприемника, стоявшего на письменном столе, 25-центовую монету. Загорелись лампочки, в эфире щелкнул затвор передатчика, и мягкий голос, лишенный свойственной американским дикторам бравурной окраски, объявил по-английски:

«А сейчас мы перенесем вас в сердце сан-францисского «Китай-города». Вслед за этим мы услышали и тотчас узнали знакомую китайскую мелодию «Цветущий лотос».

Это неожиданное объявление разрешило наши сомнения и сразу предопределило программу назавтра.

Интернациональную атмосферу города мы почувствовали еще раньше, во время посещения порта и рыболовецкой пристани. Теперь же мы решили побывать и в его китайской части.

История китайского поселения в Сан-Франциско восходит к 60-м годам прошлого столетия, то есть к разгару золотой лихорадки. Но китайцы не были золотоискателями. Они пересекали океан, устанавливая торговые связи с быстрорастущим населением Калифорнии. В тот период бездорожья путь через океан был быстрее и дешевле, нежели многодневное, сопряженное с опасностью путешествие через американский континент.

За китайскими купцами потянулись в Калифорнию их соотечественники крестьяне и ремесленники. Они, спасаясь от голода, были готовы на любую, самую трудную работу. Но на работу их брали неохотно. Самое большое, на что они могли рассчитывать, — это на положение слуги в богатом доме, чернорабочего или прачки. Стирка белья была наиболее распространенной профессией среди китайцев. Постепенно «Китай-город» приобрел известность как прачечная Сан-Франциско.

Впоследствии многие здесь стали заниматься мелким ремеслом, изготовляя различные сувениры — от глиняных статуэток Будды и Конфуция до бумажных разноцветных фонариков и глиняных ваз, появились специалисты по лечебным травам, повара, артисты китайских ансамблей.

Для китайцев сразу же были установлены определенные районы жительства.

Китайская колония в Сан-Франциско граничила с одной стороны с аристократическим районом на Ноб-Хилле, с другой — с калифорнийской Уолл-стрит, улицей Монтгомери, занимая положение темных и нищих задворок по отношению к этим блистательным фасадам. Уделом

трудящегося китайца здесь был тяжелый труд, нищета, унижение и опиумное забытье.

Искусственно препятствуя ассимиляции, американцы тем самым способствовали постепенному укреплению внутренней сплоченности китайской колонии.

Постепенно китайцы создали свое самоуправление в «Китай-городе» под названием «Шести компаний» (по числу районов Гуаньчжоу, откуда приехало большинство переселенцев).

«Шесть компаний» было нечто вроде конгресса в «Китай-городе». Каждая большая семья с ближайшими родственниками образовывала семейную общину. Эта община представительствовала в районной общине, а последние посылали своих делегатов в «Шесть компаний».

«Шесть компаний» пытались разрешать все внутренние конфликты, возникавшие порой в китайской колонии, прежде чем выносить их на решение городского суда. Считалось позорным, если китайцы, живущие в чужой стране, не могли сами решить свои внутренние споры.

Китайцы Сан-Франциско никогда не порывали со своей Родиной. До недавнего времени останки китайцев, похороненных на кладбищах Сан-Франциско, через некоторое время отправляли для погребения в Гуаньчжоу.

В «Китай-городе» на небольшом сквере близ Грант-авеню стоит памятник основателю первой Китайской республики Сун Ят-Сену. Это яркое свидетельство того, что и на чужбине китайцы хранят память о революционном прошлом своей страны.

В китайской колонии Сан-Франциско, несмотря на сильное влияние американского образа жизни, живы традиции древней китайской культуры. Многие гордятся этими традициями и ревностно их оберегают.

Китайские дети утром посещают американские школы, а вечером китайские. Дополнительные трудности, связанные с этим, не смущают ни родителей, ни детей. В среде местных китайцев считается признаком невоспитанности, если дети не говорят и не пишут на своем родном языке.

Главными хранителями национальных традиций среди 30-тысячного китайского населения Сан-Франциско являются китайцы, принадлежащие к низшим и средним социальным слоям. Немногочисленная китайская аристократия обнаруживает большую готовность отречься от родной культуры: от американцев их отличает только внешность, во всем прочем, включая образ жизни и образ мыслей, это американские буржуа.

Среди обычаев и обрядов, сохранившихся в жизни «Китай-города» Сан-Франциско, много весьма ярких и красочных.

Ежегодно 5 февраля на Грант-авеню — центральной улице «Китай-города» — происходит большой новогодний праздник. В программе шумный, красочный вечерний парад, танцы с мечами. Парад возглавляет традиционный дракон длиной до 30 м, отделанный пестрой материей, с горящими выпуклыми глазами. Дракона несут 35 человек. Улица окаймлена с обеих сторон тысячами зажженных китайских фонариков; успех и процветание, по поверию, ожидают тот дом, перед которым дракон протанцует.

После парада запускают фейерверк, на Портсмутской площади организуется демонстрация китайской одежды, молодежь устраивает карнавалы, но уже на американский лад, в театрах идет китайская опера.

Цветущий нарцисс считается традиционным цветком китайского Нового года. Во время новогодней недели его можно встретить выставленным на каждой витрине китайского магазина, в окнах жилых домов. Существует поверие, что отсутствие цветущих нарциссов или нераспустившиеся к Новому году нарциссы — плохая примета.

Из окон бросают монеты, завернутые в красную бумажку (этот цвет — признак удачи). Дракон время от времени делает усилие, раскрывает пасть и заглатывает деньги. Это тоже считается признаком будущей удачи для того, кто бросил деньги.

Здания «Китай-города» имеют китайский колорит. Такой облик эти кварталы приобрели, когда были заново отстроены после пожара 1906 года. Началось с того, что американская фирма «Пасифик Телефон энд Телеграф Компани» построила в «Китай-городе» телефонный узел в виде китайской пагоды. Этому примеру последовали многие другие фирмы. По всей Грант-авеню установили старомодные китайские фонари с остроконечными, загнутыми кверху углами крыш. На углах повесили колокольчики. Как только поднимается ветер, колокольчики колышутся и звенят, будто по улице мчатся тройки с бубенцами.

Многие дома внешне представляют собой мешанину трудно совместимых стилей — модного в 20-30-х годах американского конструктивизма и узорчатого, красочного, вычурного традиционного китайского стиля. В иных случаях отдельные архитектурные детали китайской пагоды грубо прилеплены к грязновато-серым гладким стенам домов с квадратными современными окнами.

Английские названия магазинов, ресторанов, кафе, клубов обильно пересыпаны китайскими иероглифами. Магазины широко рекламируют «подлинные» китайские товары японского происхождения.

«Китай-город», естественно, стал привлекать множество туристов. Туристы же приносили дополнительные доходы. Городские власти, учитывая это, прилагают усилия, чтобы все новые постройки в «Китай-городе» были выдержаны в китайском стиле.

Национальный колорит призваны дополнять артисты и музыкальные ансамбли, в которых представлены банджо, скрипка, саксафон, электрическая гитара и старинный музыкальный инструмент, напоминающий лук и стрелу. Они исполняют «модные вот уже тысячу лет» китайские напевы.

Туристов привлекают и шумной экзотической церемонией изгнания злых духов. Но злые духи, с которыми китайскому населению Сан-Франциско приходится сталкиваться ежедневно в условиях капиталистической Америки, поразительно живучи.

До сих пор китаец должен быть достаточно смелым, чтобы отважиться искать себе жилье где-либо вне «Китай-города». Многие профессии для него по-прежнему закрыты. Как о событии газеты Сан-Франциско писали о том, что китайцев стали нанимать кондукторами городских трамваев и то только потому, что в массе они зарекомендовали себя более аккуратными и исполнительными, чем другие жители Сан-Франциско.

Трудовое китайское население Сан-Франциско подвергается двойному гнету: со стороны американской и своей национальной буржуазии.

Особенно осложнилось положение китайского населения Сан-Франциско после установления народной власти в Китае. Были прерваны связи с Родиной, ранее никогда не прерывавшиеся. Возросла подозрительность к китайцам со стороны властей, а следовательно, уменьшились возможности получить работу.

Люди «за сценой»

В Сан-Франциско немало проживает итальянцев, японцев, негров, мексиканцев, некоторое число русских, филиппинцев и других национальных меньшинств.

Японцы во время второй мировой войны были интернированы и эвакуированы в глубь страны. После окончания войны часть из них вновь вернулась в город. Они живут в кварталах, примыкающих к Фильмор-стрит.

Негры проживают в юго-восточной части города близ Хантерс Пойнт. Их кирпичные, покрытые толстым слоем гари дома расположены по соседству с портовыми складами, нефтехранилищами и судостроительными верфями. Во время войны, в 1942 году, многие негры переселились в занимавшиеся до этого японцами трущобы на Фильмор-стрит, где продолжают жить и поныне.

Остальные национальные меньшинства малочисленны и живут более или менее рассеянно.

В Сан-Франциско много пишут и говорят об успехах в преодолении расовой и национальной дискриминации. Единичные случаи найма китайцев и негров на работу в магазины и на транспорт преподносятся чуть ли не как свидетельство полной национальной гармонии.

В июле 1957 года городские власти издали постановление о «справедливом» найме, которое содержит положение, предусматривающее, чтобы при найме прежде всего учитывались квалификация и заслуги нанимаемого рабочего независимо от расовых и национальных различий.

Никто не протестовал против этого постановления, но по сообщениям, просачивающимся в печать, его столь же молчаливо игнорируют.

По-прежнему газетные объявления, идущие под рубрикой «Нужна помощь», нередко содержат ограничительные пункты расового и национального порядка, будь то объявление частного лица о поиске домашней прислуги или сообщение о вакансии на должность школьного учителя.

Многие фирмы и предприятия принимают негров лишь на низко оплачиваемую физическую работу. В отелях и ресторанах города представителям национальных меньшинств предоставляются лишь низко оплачиваемые должности и обязанности «за сценой». Это, как правило, прачки, уборщицы, судомойки, грузчики, рабочие при кухне, реже лифтеры. Негры, убирающие комнаты в отелях, получают приказ как можно реже попадаться на глаза проживающим в номерах.

Нам несколько раз случалось возвращаться в отель в неурочное время, и мы могли наблюдать, как негритянки-уборщицы с виноватыми лицами мгновенно скрывались в своих служебных каморках в ожидании нашего ухода. Их извечный страх перед белыми, удвоенный опасением потерять место, они переносили и на нас, видимо, не имея представления о том, что где-то могут существовать и иные отношения, не основанные на угнетении одних людей другими.

Скрытая и явная дискриминация национальных меньшинств проводится и в учебных заведениях.

Еще при поступлении в учебное заведение небелым абитуриентам рекомендуется при выборе избегать определенных специальностей из-за вероятных ограничений в найме после окончания учебного заведения. Часто из списков выпускников, распространяемых среди будущих нанимателей, вычеркиваются имена негров, китайцев, японцев.

Дискриминация проводится не только нанимателями — фирмами, предприятиями, учебными заведениями. Некоторые реакционные профсоюзы, якобы оберегая интересы своих членов, противятся принятию на работу негров. Объявления «негры не требуются» мы видели на дверях профсоюзных бюро по найму всего лишь в нескольких кварталах от здания, где принимался Устав ООН.

Это всего лишь беглые, далеко не исчерпывающие впечатления. Но нам кажется, что и они достаточно красноречиво говорят об истинном положении национальных меньшинств в городе, носящем репутацию наиболее интернационального, наиболее терпимого в Америке.

Подходили к концу дни нашего пребывания в Калифорнии и вообще в США. Первые впечатления, обрушившиеся на нас внезапно, понемногу стали систематизироваться в нашем сознании. Незначительные детали, заинтересовавшие нас в первые минуты, отошли на задний план, более существенные и закономерные, растворившись каждая в отдельности в общей картине, сложились вместе с тем в достаточно полное и яркое представление о калифорнийских городах в целом, об общей атмосфере жизни в них, об их общественном лице, о населяющих их людях.

Лос-Анжелес и Сан-Франциско, будучи типичными капиталистическими городами, все же в значительной мере отличались друг от друга, а по ряду черт даже представлялись прямыми антиподами.

Сан-Франциско — город относительно старый, возмужавший, с большим прошлым, накопивший культуру и традиции. У Сан-Франциско есть свое революционное прошлое, и поныне он слывет городом с сильной профсоюзной организацией рабочих.

Этот город рос импульсивно, беспланово, подталкиваемый сначала золотой лихорадкой, затем серебряной, строительством железных дорог, дальневосточным рынком. Поэтому город — внешне неровный, в его облике отчетливо различимы наслоения прошлого.

Лос-Анжелес в отличие от Сан-Франциско — это в общем результат 15-20-летнего бурного роста в новейший период. Он развился на новейшей материально-технической основе и в то же время впитал в себя все черты загнивающего общественного строя.

Постоянная неуверенность в завтрашнем дне вносит болезненную лихорадочность в жизнь города, от которой прежде всего страдают простые люди.

В Сан-Франциско жизнь в значительной степени проходит вне дома. В общественных местах города всегда людно, много гуляющих на улицах. Люди в Сан-Франциско общительнее, предупредительнее, терпимее. Здесь чаще смеются.

Лос-Анжелес — это апофеоз мелкобуржуазного индивидуализма во всем, что касается его внешнего облика, быта, общественного настроения.

Здесь нет такого места, как Бродвей и Таймс-сквер в Нью-Йорке, Грант-авеню или Маркет-стрит в Сан-Франциско, куда ежедневно по вечерам стекается публика в поисках общения с людьми, развлечений. Общественная жизнь в Лос-Анжелесе все время имеет тенденцию замкнуться, будь то в частных клубах, среди ближайших соседей или на своем собственном участке со стандартным домом. Рекламируемый индивидуализм здесь давно выродился в карикатуру.

Лосанжелесец не чувствует ни исторической, ни экономической, ни психологической связи с Сан-Франциско. Между двумя городами существует известное чувство отчужденности, питаемое экономической и политической конкуренцией.

Географически для лосанжелесца Южная Калифорния кончается графством Вентура. Он может время от времени совершать прогулки в Вегас или в Долину Смерти, но почти никогда не ездит в соседнюю Санта-Барбару. Для него Санта-Барбара уже пристанище «северян». Сан-Франциско он презрительно называет «Фриско», а бережное отношение санфранцисканцев к некоторым традициям своего прошлого вызывает у лосанжелесца насмешливо презрительную гримасу.

Санфранцисканец отвечает ему тем же. Он третирует Лос-Анжелес как мелкобуржуазный, мещанский рай среднего класса или вообще игнорирует его. Эпитет «плоский» санфранцисканец переносит с архитектурного облика ЛосАнжелеса на его обитателей.

Из Лос-Анжелеса и Сан-Франциско наш путь лежал на восток — в Нью-Йорк и дальше на Родину.