По колено в крови. Откровения эсэсовца

Глава 14. Разгром под Сальском

Я сразу рассказал о гибели брата сидевшим тут же Брюкнеру и Крендлу. Они промолчали. А что они могли сказать? Случай на войне отнюдь не беспрецедентный. Если кто-то получал подобное известие, что можно было сказать ему в утешение? Едва я произнес фразу об этом, как мои товарищи уставились в одну точку и не проронили ни слова. Все это произошло еще два месяца назад. Каково было узнать об этом моим родителям, сестрам и оставшимся братьям? Меня бесило, что новость эта добиралась до меня целых два месяца. И что добралась до меня не когда-нибудь, а именно в канун Рождества, в Сочельник. Я прекрасно понимал, что винить родителей не за что, но судьбе было угодно, чтобы я получил ее именно здесь и сейчас, будучи так далеко от дома.

Я понимал и другое. Не только в немецкие семьи шли похоронки, они шли и во французские, голландские, польские, бельгийские, британские, украинские, русские. Везде гибли солдаты. Какая же трагедия для родителей — вырастить ребенка, а потом отправить его неведомо куда на убой! Мне вспомнилось прощание на вокзале в Бранденбурге. Там было полным-полно родителей, пришедших проводить сыновей на фронт. Интересно, скольким из них уже пришли похоронки?

Вместе с письмами пришли и старые газеты. В них писали об отступлении генерала Роммеля в Северной Африке. Как такое могло произойти? Ведь герр генерал просто так не отступит! Как британцам удалось вынудить его к отходу? Вероятно, все дело было в танках типа «матильда». Мне приходилось видеть их в действии. Значит, именно из-за них. Герр генерал не смог остановить их. Наверняка британцы бросили против него столько, что и представить трудно.

Впрочем, как именно все происходило, я не знал. Откуда мне было знать?

В траншею спрыгнул Лихтель. Он приволок с собой большой термос горячего кофе. Лихтель шутил по поводу того, как мы встречаем Рождество. Он еще не знал, о чем мне написали в письме родные, но Брюкнер велел ему заткнуться. Но мне было уже все равно, замолчит Лихтель или же будет упражняться в остроумии. Я его не слушал. Лихтель продолжал шутить, но Брюкнер рыкнул на него и велел убираться подальше. Тут вмешался я, сказав, что пусть шутит, если ему хочется, меня это, во всяком случае, не задевает. Тогда мне действительно было не до настроя других. Солдаты запели песню о елочке. И тут мне стало совсем уж невмоготу.

На следующее утро все выглядело каким-то нереальным. Я понимал, что сегодня Рождество, но ничто не напоминало о нем, разве что самодельные разноцветные гирлянды, которыми были увешаны стволы орудий и башни танков. Кюндер собрал всех и объявил о том, что наступило Рождество. Мы это и без него знали. Еще он сказал, что меньше недели назад Гитлер взял на себя командование всеми сухопутными, воздушными и морскими силами рейха. Отныне ему подчинялись все — фюрер стал верховным главнокомандующим. Интересно, как по этому поводу выразился герр генерал?

Дитц вручил каждому бойцу взвода по печенью, испеченному его женой. Он тоже получил посылку из дому. Позже поговаривали, что господа офицеры были.очень недовольны, что он, офицер, скормил домашние дары солдатне, а не поделился ими со своими коллегами-офицерами. Видимо, наступали времена, когда люди способны были возненавидеть друг друга из-за кусочка печенья.

Мы с Брюкнером и Крендлом искренне жалели, что ничего не можем дать Дитцу взамен. Но, пошарив в мешках, каждый отыскал подарок: книжку стихов, пачку сигарет, лезвие для безопасной бритвы. Дитц был на седьмом небе! Будто мы ему весь мир преподнесли на тарелочке.

Когда мы возвращались в траншею, в каску Крендла вдруг ударил брошенный кем-то снежок. Оглянувшись, мы увидели, как из-за бронетранспортера выглядывает штандартенфюрер[20] Мюленкамп и еще несколько офицеров. Улыбаясь до ушей, они закидывали нас снежками. Нам представилась уникальная возможность быть с начальством на равных, и мы незамедлительно воспользовались ею. К нашей тройке тут же присоединились еще несколько бойцов, и рядом с танками разгорелось настоящее сражение.

Остаток дня Рождества прошел спокойно. Никаких нарядов на службу не было, разве что выставлялись посты боевого охранения. Хозяйственники притащили полевую кухню, картошку в мешках, сыр и битых молодых кур и стали готовить ужин. Каждому досталось по две картофелины, ломоть сыру и целая куриная тушка. Это был наш последний обильный ужин — последующие месяцы мы перебивались кое-как.

Как так? Как такое могло произойти, если наши транспортные «Ю-52» только и снуют над нашими головами, отправляя раненых в тыл? Как мы можем выиграть войну, если фюрер, ныне верховный главнокомандующий, протрубил отбой наступлению и взятию Москвы? Как можно выиграть войну без сносного зимнего обмундирования? Каким образом заставить «Опель Блиц» разъезжать по обледенелым дорогам? По какой причине у нас нехватка провизии, горючего, боеприпасов? Почему мы не начали наступление до Рождества? И самый трудный вопрос: как мы можем выигрывать войну в России или вообще где угодно, если не кто-нибудь, а сам генерал Роммель отступает в Африке от англичан?

Поступило распоряжение надеть на колеса грузовиков «Опель Блиц» цепи противоскольжения. Очень нелегко надевать их голыми руками на морозе. Вскоре я заметил, что пальцы на левой руке Лёфлада посинели до черноты. Он отморозил их. Я тут же направил его в санитарную роту, но там ему ничем помочь не могли. Разве что выдали ему пару тонких нитяных перчаток, но пальцам его пришел конец. К тому времени нам выдали по дополнительной паре носков, мы надевали их на голову, прорезав отверстия для глаз. Выходили неплохие маски для лица, и неважного в них мы смахивали на египетские мумии. Руки мы предпочитали держать в карманах, вынимая их лишь в самом крайнем случае. У наших офицеров дела обстояли получше: они имели теплые шинели на толстой подкладке, толстые кожаные перчатки и утепленные сапоги.

Вечером 1 января 1942 года наша колонна стала наступать на Таганрог, город, расположенный северо-западнее Ростова-на-Дону.

Передвигаясь по замерзшей степи, мы не опасались, что русские в такую погоду отважатся атаковать нас.

Но западнее Воронежа оказалось, что мы заблуждались, — их целая механизированная колонна обстреляла нас прямо в степи. Их выкрашенные белой краской танки «Т-34» были практически неразличимы на степном снегу.

2-й взвод в полном составе — Крендл, Лёфлад, Лихтель, Брюкнер, Эрнст и я — тут же соскочил с грузовика и бросился в какую-то едва приметную ложбину укрыться.

Остальные наши бойцы заняли оборону где только можно. Генерал Штайнер развернул танки, и полугусеничные вездеходы на восток.

Серо-коричневые фигурки русских пехотинцев были хорошо заметны на белом снегу, и промахнуться было трудно. Иногда вдали, метрах в 250 от нас, мелькали грузовики противника.

— Ничего, если мы здесь разместимся? — с улыбкой спросил незнакомый мне гауптшарфюрер.

Он и еще несколько солдат решили установить здесь станковый пулемет МГ-38. Мне сразу стало легче на душе при виде этого мощного и надежного оружия.

— Милости прошу, — согласился я. Гауптшарфюрер окинул взором своих солдат, собиравших оружие, потом, отерев снег с лица, сказал:

— Черт, холодновато сегодня для боев. Надо бы нашему командованию договориться с русским, так, мол, и так, теперь воевать только весной и исключительно в светлое время суток, верно?

— Здорово, — прошептал мне Брюкнер. — Этот гауптшарфюрер точно спятил, а у него, между прочим, оружие в руках.

— Но он ведь с нами, — недоумевал Крендл. Брюкнер обреченно покачал головой, потом взглянул на

Лёфлада, пожал плечами и со вздохом произнес:

— Да поможет бог фюреру в этот день.

Мы дожидались, пока русские пехотинцы окажутся на расстоянии выстрела. И тут наши танки и бронетранспортеры открыли огонь. Вдруг кто-то бросил мне прямо в лицо пачку табаку. Рядом со мной в снегу лежал гауптшарфюрер. Справа от него — автоматчики. Я посмотрел на него, он в ответ улыбнулся.

— Сигаретку не желаешь? Тут вмешался Брюкнер.

— Прошу прощения, гауптшарфюрер, а может, у вас и винцо найдется? — не скрывая сарказма, спросил он.

Русские подходили ближе и ближе, а мы до сих пор и не выстрелили. Повернув голову влево, я увидел, как на меня в упор уставился Крендл.

— Ты бы лучше снял касочку да привязал ее к жопе, — посоветовал он. — Понимаешь, не хочется видеть, как русские расплескают твои мозги.

И они с Лихтелем расхохотались.

Тут автоматчики дали несколько коротких очередей. Передернув затвор автомата, гауптшарфюрер тоже открыл огонь. 2-й взвод стрелял из МР-40 и снайперской винтовки.

Я увидел, как несколько русских солдат, вырвавшись вперед, побежали прямо на нас, но тут же упали в снег, сраженные нашими пулями. Наиболее интенсивный огонь вели бойцы, которые залегли южнее, но мы оставались на прежних позициях на случай, если русским вздумается попытаться обойти нас с фланга. Пулеметчики палили из своих МГ-38 по группе русских, надвигавшейся с севера. Мы постреливали изредка, предпочитая не расходовать зря патроны.

— Жрать хочется, — объявил гауптштурмфюрер. — Может, у кого найдется что-нибудь пожевать? Хлеб или, может, баночка сардин?

На войне приходится слышать подобные шутки. Брюкнер полагал, что у тех, кто склонен к такого рода юмору, явно не все дома. От слов гауптштурмфюрера, вообще от его поведения, мне стало не по себе — уж очень неадекватно вел он себя в данной ситуации. Я подумал, что это следствие серьезной психической травмы. Такое тоже случается на войне. До сих пор мне с подобными вещами сталкиваться не приходилось, но впоследствии пришлось, и не раз.

В «Петриксе» раздался голос.

— Нужно подогнать к перекрестку дорог 38-е и прихватить фаустпатроны. Не знаю, сколько еще смогу удержаться без них.

Перекресток, о котором шла речь, располагался южнее. Я передал запрос расчету 38-х, доложил и своим. Наш 2-й взвод оказался бы куда полезнее не здесь, а там, на перекрестке. Гауптшарфюрер, откинувшись на стенку траншеи, заложил руки за голову.

— Вы идите, — сказал он. — А я останусь здесь, посплю немного.

Вот этого Брюкнер уже вынести не мог и стал тащить га-уптшарфюрера за рукав. Тот выхватил пистолет и навел его на Брюкнера. В конце концов мы решили позже вернуться и забрать его отсюда.

Наш взвод вместе с расчетом 38-х, перебежав через дорогу, направились к югу. Метрах в тридцати мы увидели бойцов СС с фаустпатронами и пулеметные расчеты, расположившиеся на западной стороне дороги. Они вели огонь по наседавшим на них русским. Русских было довольно много. Перескочив через дорогу, мы заняли позиции в придорожном кювете, прямо на льду и тоже открыли огонь по наступавшему неприятелю.

Русские «тридцатьчетверки» быстро перещелкали наши танки и бронетранспортеры. Они догорали на заснеженном поле, в небо вздымались густые черные клубы. Снаряды наших 8,8-сантиметровых — все равно что комариный укус для брони «Т-34», но вот при помощи 10,2-сантиметровых мы довольно эффективно выводили их из строя.

На перекресток перед нами волна за волной выкатывались русские. В тридцати метрах в нашем тылу расположился санитарный пункт, куда сволакивали раненых. Если русские возьмут этот перекресток, нашим раненым, считай, конец. Кроме того, в их руки попадут временные склады боеприпасов. Нас было человек 100 — все бойцы 3-го полка ваффен-СС, 3-го полка «Лейбштандарта СС «Адольф Гитлер» и 5-го полка СС «Викинг». Мы отправили несколько человек в тыл за патронами для МГ-38 и фаустпатронами.

Натиск русских не ослабевал. Мы нацелили на север три станковых пулемета и еще три на юг. Этого вполне хватало, чтобы уложить любого из русских, кто попытается атаковать нас. Но русское командование понимало, что, окажись в его руках наши склады боеприпасов, и наша песенка спета. Оставшиеся наши пехотинцы сцепились с русскими дальше на поле.

Мы продолжали поливать огнем накатывавшегося на нас волнами неприятеля. Снег на восточной стороне дороги окрасился в красный цвет. Русские падали уже друг на друга, их оставшиеся в живых пехотинцы укрывались за грудами мертвых тел. Свистели мины, взрываясь вокруг нас, мы вели круговой огонь. Много наших за время этой схватки получили ранения, а кое-кто и погиб. Я уже вставлял в автомат последний из остававшихся у меня рожков, и в этот момент русские дали команду к отходу. Мы продолжали стрелять вслед отступавшим, чтобы отбить у них охоту возвращаться. Мало-помалу огонь прекратился. Вскоре к нам направились наши уцелевшие танки и бронетранспортеры. Наши потери были ужасающими. Это была пиррова победа. Обе стороны понесли такие потери, что еще немного, и мы перестреляли бы друг друга до единого человека. Солдаты из 1 -го полка «Лейбштандарта СС «Адольф Гитлер» бродили среди русских раненых, добивая оставшихся в живых. У меня это тогда возмущения не вызывало—в конце концов, выжившие скоро снова встанут на ноги и будут сражаться против нас. Это не то, что убивать безоружных, как тогда в Бельгии.

Лихтель и Брюкнер молча смотрели на погибшего солдата СС, ничком лежавшего на снегу. Это был Эрнст. Тогда у Днепра он выжил, получив две пули в грудь, а сейчас вот одна-единственная оказалась для него роковой.

Наши бойцы стали рыть могилы и грузить раненых в кузова «Опель Блицей», Лёфлад поинтересовался, где наш гауптшарфюрер. Мы вернулись туда, где он оставался поспать. И он действительно заснул. Вечным сном. Пустив себе пулю в лоб из пистолета.

По прибытии в Таганрог мы соединились с другими частями СС и вермахта. Повсюду на юге России наши войска готовились к развертыванию. Таганрог был спокойным местом, там мы получали горячий обед, имели возможность как следует отмыться от грязи и вшей и даже побриться.

Выбывшего Эрнста я заменил Цайтлером. Во время схватки на дороге он получил осколок в руку и теперь держал ее на перевязи.

— Теперь я буду у вас заменять всех погибших? — спросил он.

Вопрос этот он задал с улыбкой на лице, но я понимал, что в его вопросе не было издевки. Однако Брюкнер был иного мнения. Недолго думая, он заехал кулачищем в физиономию Цайтлеру и сбил его с ног. В результате шутник недосчитался двух зубов. Правда, потом Брюкнер, поостыв, помог ему подняться, виновато отряхнул пыль с обмундирования и даже дал ему свой носовой платок утереть разбитый рот. Больше Цайтлер так не шутил.

2-й саперный взвод официально приписали к 5-му полку СС 14-го корпуса 1-й танковой армии группы армий «Юг». Таким образом, мы оказались под командованием генерала Гота. Кюндеру вручили нашивки гауптштурмфюрера. Мы уже думали, что теперь он нас просто сгноит. Оказалось, нет. Нас спасло то, что и Дитца повысили до оберштурмфюрера, и отныне он стал нашим непосредственным начальником, а Кюндер в новом звании терялся где-то в заоблачных высотах и к рядовому составу практически касания не имел.

Надо сказать, что с прибытием оберштурмфюрера Дитца атмосфера в нашем подразделении существенно улучшилась. Он позволил нам принимать пищу там, где обедал офицерский состав, правда, после того, как господа офицеры закончат трапезу. Дитц каким-то образом отмазывал нас от стояния в боевом охранении, и эти первые дни в Таганроге стали для нас чуть ли не отдыхом. И все благодаря стараниям оберштурмфюрера Дитца.

Тогда мы занимались восстановлением поврежденных в ходе боев проводных сетей связи. Нам был обеспечен доступ куда угодно, офицерам не терпелось обзавестись надежной связью, и поэтому они как могли старались угодить нам. Одни угощали нас вином, кофе, предлагали поесть, мы же старались обслужить их в первую очередь. Один штурмбаннфюрер пообещал нам сыр и шоколад, если мы вовремя справимся и наладим ему линию, мы же, к тому времени обнаглев, потребовали побольше этих деликатесов, мотивируя тем, что, дескать, на складах горы дефицита, и какой-нибудь складской служака в звании унтерштурмфюрера, которого мы тоже должны обеспечить связью, готов завалить нас всем, чем угодно. Ну, и штурмбаннфюреру ничего не оставалось, как сдаться — он сдержал обещание. Мы поделились добычей с Дитцем, он предложил выделить немного и Кюндеру. Скрепя сердце, мы согласились — в конце концов, и с ним надо было поддерживать хотя бы видимость добрых отношений. Но гауптштурмфюрер Кюндер, явившись к Дитцу, наорал на него, мол, тот поощряет всякого рода незаконные сделки и, недолго думая, заграбастал всю добычу себе. Наученные горьким опытом, мы больше не предпринимали попыток задобрить Кюндера.

Где-то в третью неделю января я узнал, что герр генерал перешел в контрнаступление в Северной Африке под Эль-Аджейлой. Приятно было слышать об его успехах, но вот только отчего он столько тянул с этой операцией.

Примерно тогда же 14-й корпус получил приказ о переброске на юго-восток к Азову, удерживаемому русскими. Для этого необходимо было сначала овладеть Сальском и закрепиться в нем — в городе располагался аэродром, необходимый нам для поддержки с воздуха силами люфтваффе. Без их поддержки взять Азов было бы проблематично.

2-й взвод разместился в кузове «Опель Блица», мы делились услышанным за время ремонта линий связи. Складывалось впечатление, что далеко не все офицеры СС были единого мнения о ходе кампании в России. Совещались они всего в нескольких метрах от нас, мы занимались прокладкой линий рядом и могли слышать мнение многих офицеров, считавших, что переходить в наступление в России в существующих условиях — дело бесперспективное. Судя по всему, ни один из офицеров не мог уразуметь тонкой задумки фюрера. Они считали, что куда разумнее дождаться весны и только тогда наступать. А наступать сейчас значит действовать на руку русским. Офицеры СС предостерегали, что не русские воюют на нашей территории, а мы на их, посему они лучше знают местные условия, ландшафт и так далее, и что им ничего не стоит обратить перечисленные преимущества себе на пользу. Большинство офицеров сходились на том, что, да, наступать надо, но не раньше весны, а Гитлер никогда на это не пойдет. Сходились они и в том, что времена, когда русские повально отступали, закончились, теперь Красная армия преподносит нагОГ сюрпризы в виде внезапных контрударов. Даже Дитц в разговоре с нами признал, что понять не может, что там думают в верхах, но мы-то на них повлиять не можем. Наш долг — выполнять распоряжения вышестоящего начальства.

Мы заметили сидевшего в глубине кузова Лёфлада. Его рука была забинтована. Пришлось ампутировать большой палец, безымянный и мизинец. Операция проходила без наркоза — его просто не было в наличии. Надо сказать, наш товарищ здорово изменился. Перед нами сидел другой человек. Озлобленный. Мы поинтересовались, почему он до сих пор на передовой. Оказалось, это дело рук Кюндера. Именно по его настоянию Лёфлада не отправили ни домой, ни в тыловые части. Мол, раз указательный палец цел, это никак не мешает нажимать на курок.

Русские тоже понимали важность для нас расположенного в Сальске аэродрома. Вот поэтому Красная армия, прочно окопавшись примерно в полукилометре от города, была полна решимости не допустить нас в этот город. Две предыдущие атаки вермахта были отбиты русскими, мы подозревали, что подобная участь ждет и ваффен-СС.

Хоть это было и трудно себе представить, однако... Когда-то это должно было случиться. Мы все помнили провал под Тамбовом и Котовском, но ведь тогда всем заправлял вермахт. А на Сальск были брошены 1, 5 и 3-й полки ваффен-СС при поддержке сил вермахта и, кроме того, танковые части СС. Планирование и руководство операцией также осуществлялось офицерами ваффен-СС. Так что победа была неминуема.

Жилой район располагался в километре от Сальска, именно в нем русские сосредоточили артиллерию и пехотные силы. Открыв огонь по нашей колонне, они бросили против нас бронетранспортеры и пехотинцев. Спрыгнув с грузовиков, мы контратаковали их и быстро оттеснили к жилому району. Наши 102-мм орудия подвергли интенсивному обстрелу пространство между пригородами Сальска и самим городом, не давая русским возможности отступить через этот участок местности. Овладевая одной улицей задругой, мы продвигались вперед.

102-см орудия располагались на дороге западнее пригородов, а наши танки наносили удар по западным районам Сальска. Пехота сосредоточилась в жилом районе, разделившись на группировки, готовясь перенести бой на улицы города. Услышав с запада звуки разрывов снарядов, мы сначала не могли понять, почему обстрел ведут наши 10,2-см орудия. Откуда шел артиллерийский огонь?

Все выдвинутые вперед саперные радиовзводы пытались связаться с батареями 10,2-см орудий, и, отыскивая нужную частоту, я слышал множество переговоров. Оказалось, русские выдвинули орудия к нам в тыл и дальше на запад. И оттуда нанесли нам удар.

По командирскому каналу прозвучал голос генерала Гота:

— Черт бы их побрал! Они вынудили нас перейти к обороне!

Русские действительно забросили наживку, и, надо сказать, мы попались на крючок. Советская артиллерия подавила наши 10,2-см орудия и часть 8,8-сантиметровых на западном участке дороги. Одновременно они ввели в бой пехоту и бронетранспортеры, которые атаковали нас с восточных окраин Сальска, а также с юга. Они позволили нам углубиться лишь для того, чтобы нанести нам контрудар, выбрав для этого самый подходящий момент. Русская артиллерия обстреливала городские кварталы и примыкавшие к ним поля. Обстрел полей севернее лишал нас возможности соединиться с нашими танками и бронетранспортерами. Короче говоря, русские отрезали нас от своих по всем направлениям.

В городской квартал вошли русские пехотинцы и чуть не в упор стали обстреливать нас. Мой взвод с трудом пробился к подразделению Дитца, где к нам присоединилось еще около 40 солдат СС. Дитц обрадовался нашему прибытию, но он с головой ушел в работу, совещаясь с группой младших командиров над расстеленной прямо на снегу карте. На карте довольно точно были нанесены городские районы.

— Надо выводить орудия на западную дорогу, — заключил Дитц.

Его подчиненные были того же мнения, Дитц стал искать добровольцев. Брюкнер заверил его, что 2-й взвод готов попытаться. Не будь он таким здоровяком, он непременно получил бы от меня по шее.

Примерно 30 человек наших стали продвигаться на запад. Русская артиллерия по-прежнему держала подогнем жилой квартал и поля севернее него. Прикрываясь*3а домами, мы стали полями пробираться к дороге, но в этот момент перед нами замелькали фонтанчики земли — откуда-то ударил станковый пулемет противника. Бросившись в снег, мы буквально сантиметр за сантиметром стали ползти. Снег вокруг почернел от вывороченной взрывами земли. Я увидел, как взметнувшейся вверх глыбиной мерзлой земли отшибло голову одному из солдат СС.

Русские занимали выгодную позицию на возвышенности, а мы находились в пределах досягаемости их винтовок и автоматов. Из трех десятков нашей группы оставалось не более 15 человек. Обрушивавшиеся на наши головы мины и гранаты, а также интенсивный автоматный и пулеметный огонь не давали возможности продвинуться ни на метр. Обершарфюрер отдал приказ отходить в жилой квартал, и мы кое-как стали отползать назад к уже охваченным огнем домам.

Едва не спотыкаясь об тела погибших русских и своих, мы следовали на звук свистка Дитца. Ему вместе с 60 бойцами удалось укрыться между жилым кварталом и полями, примыкавшими к Сальску. Увидев нас и поняв, что мы вынуждены были отойти, Дитц не стал отчитывать нас, он понимал, что шансы на успех были ничтожны.

— Мы должны пробиться в город, — сказал он. Русские пехотинцы вошли в жилой массив с юга, и на

какое-то время ваффен-СС сумели задержать их. Из окон домов Сальска раздавался пулеметный и автоматный огонь, и нашим танкистам пришлось очень нелегко, когда они пытались пробиться в северном направлении.

У стены находился и унтерштурмфюрер Герпель. Его подразделение должно было занять позиции, образовавшиеся после атаки Дитца.

— Нужно вывести позади себя артиллерию, — утверждал Герпель.

Дитц предпочел не вступать в дискуссию, однако все мы заметили, что наши офицеры пребывают в растерянности. Тем более что огонь противника с южного направления усиливался.

Дитц сумел разгадать замысел русских. Попытка взять штурмом Сальск была чистейшим самоубийством. Оберштурмфюрер стал изучать в бинокль участок западной дороги, но тут прибыл вестовой из 3-й дивизии ваффен-СС.

— Русские прорвались! — едва успев отдышаться, объявил он.

Еще несколько минут, и жилой квартал будет в руках противника. Тогда нечего и думать ни о каком штурме города.

— Бросить все силы на подавление артиллерийских орудий на западной дороге! — распорядился Дитц. В этот момент здание напротив нас потряс взрыв. Когда дым рассеялся, Цайтлер, Лихтель и Лёфлад быстро разобрали обломки и вытащили из-под них Брюкнера. Мы с Крендлом перевернули его на спину. Брюкнер был жив, вроде даже не был ранен, во всяком случае, крови мы не заметили. Но он жаловался на сильнейшую боль в правой ноге. Мы с Крендлом, подхватив его, пытались поставить его на ноги, взяв его руки на плечи. Дитц отдал последний приказ, и мы стали отходить по полям между западной дорогой и жилым районом.

Русская пехота показалась из-за жилых домов позади нас, и наши вынуждены были контратаковать их, ведя огонь вкруговую. Вокруг под пулями падали солдаты СС, те, кто уцелел, в панике разбегались, оставляя раненых на произвол судьбы. Мы пытались прорваться вверх по склону возвышенности к палившим вслепую орудиям. В нас полетели гранаты. Мы уже научились вовремя схватить вражескую гранату и отшвырнуть ее назад. Выбравшись на дорогу, мы с явным облегчением поняли, что русские не удосужились позаботиться об обороне своих пушек. Подавив сопротивление неприятеля, мы сумели ввести в бой оставшееся 10,2-см орудие и его огнем заставить отойти прорвавшихся из жилого массива русских пехотинцев.

Гот передал по радио приказ всем имеющимся силам сосредоточиться в 2 километрах северо-западнее Сальска. Уцелевшие бойцы нашей штурмовой группы и 14-го корпуса стали оттаскивать раненых на северо-запад. Кто-то из наших потерял в бою оружие, кто-то каску, некоторые сбросили шинели или снаряжение — без них было легче бежать. В общем, вид у нас был такой, словно нам крепко поддали.

Когда до места сбора оставалось километра полтора, за нами пришли грузовики «Опель Блиц». Добравшись до места сбора, мы в изнеможении опустились на землю. Осмотревшись, я заметил вокруг раненых и умиравших. Выяснилось, что у Брюкнера разорвана мышца, так что оказать ему существенную помощь в полевых условиях не представлялось возможным. Тут и там дымились наши полугусеничные вездеходы, вернее, то, что от них осталось, — машины были изрешечены пулями и осколками, у многих был пробит радиатор, поврежден двигатель, сорваны гусеницы. Ни одного танка я не заметил, возможно, все они были уничтожены. Солдаты санитарной роты делали все возможное, однако потери были столь высоки, что медикаментов на всех не хватило.

Прибывший Дитц сообщил, что сюда направляются дополнительно грузовики забрать всех и отправить в Таганрог. Кто-то спросил его о потерях у Сальска и Азова. Пока еще не подсчитаны, таков был ответ. Всего в штурме Сальска было задействовано около 2880 солдат СС, 1200 солдат вермахта, 100 человек артиллеристов, 168 танкистов, 80 человек на бронетранспортерах и 500 человек резервной роты.

Из боя вернулись 7 из 18 танков типа «тигр III», 11 из 24 танков типа «тигр IV», 3 из 16 полугусеничных бронетранспортеров и ни одно артиллерийское орудие. После неудавшегося штурма Сальска из 4850 бойцов в живых осталось примерно 2725.

Когда мы вернулись в Таганрог, все кругом молчали. Да и что было говорить. Перед началом штурма едва ли кто сомневался в его успехе. А оказалось, что нас ожидало первое поражение. Как это могло произойти? Русские хладнокровно и расчетливо разгромили ваффен-СС.

Как такое могло произойти?!

5-я дивизия СС оказалась под Таганрогом в весьма непростом положении. Необходимо было произвести ряд замен, и снова подразделение принялись кроить вкривь и вкось. Нас перебрасывали и перебрасывали. Мы поверить не могли, что командование не предусмотрело нанесение контрудара по Сальску. Мы рвались назад, мы жаждали реванша, мы не могли примириться с таким позорным разгромом. Нам казалось тогда, что все еще можно изменить.

Уж и не помню, с чего начался разговор о том, что мы будем делать, когда война закончится. Брюкнер сказал, что он вернется к себе в Баварию и будет строить дома вместе со своим дядей. Надо сказать, работа на строительстве превратила его в настоящего атлета — оно и понятно, потаскай столько камней да кирпичей!

Лихтель окончил два курса училища ветеринаров и собирался продолжить образование. Лихтель постоянно читал книги по анатомии собак и кошек. Его знания едва ли не обеспечили ему место в ветеринарном подразделении кавалерийских частей вермахта. Он в свободное время отправлялся на конюшни СС присмотреть за лошадьми, подкормить их.

Цайтлер работал сапожником, они с отцом имели мастерскую. Он рассказывал, что отец обещал передать дело ему, после того как уйдет на отдых. В Мюнхене у него была невеста, тоже дочь сапожника, так что Цайтлер мечтал о слиянии двух мастерских.

Крендл работал на сельскохозяйственной ферме, где выращивались овощи на продажу. Там он и освоил вождение грузовика, но тут началась война, и его умения потребовались фронту.

А я? Какая у меня была гражданская специальность? По сути, никакой. Разве что я время от времени помогал отцу ремонтировать часы, да еще кое-что смыслил в радиотехнике, что позволяло мне налаживать забарахливший приемнику соседей.

Лёфлад не пожелал распространяться на тему того, чем он занимался на гражданке. Мы попросили рассказать, дескать, как же так, мы ведь рассказали, кто кем был. Наконец он, помолчав, многозначительно провел пальцами по толстенной повязке на левой руке и выдал нам, что, дескать, играл третью скрипку в Бременском симфоническом оркестре. Мол, играл, да отыграл свое. Мы только рты разинули.

— Да, но ты ведь можешь сочинять музыку! — сказал я.

— Ты можешь дирижировать! — воскликнул Лихтель.

— Можно пойти учителем музыки, — посоветовал Цайтлер.

— Можно стать музыкальным критиком, — решил внести свою лепту и Крендл.

Но все перечисленные варианты явно были не по душе нашему Лёфладу. Ему, человеку с музыкальными способностями, наши костоправы отхватили самые нужные пальцы. И все из-за этих окаянных морозов.

Вот такие люди и собрались во 2-м саперном взводе 5-й дивизии СС. Строитель, ветеринар, сапожник, курьер, скрипач и сын часовщика.

Оберштурмфюрер Дитц объявил нам, что 14-му корпусу СС 1-й танковой армии группы армий «Юг» предстоит участие в боях за нефтеносные районы Кавказа. 5-ю дивизию СС здорово перекромсали, и наш корпус остался под командованием генерала Гота. Дитц отправлялся с нами, но — увы! — и Кюндер тоже.

По мнению генерала Гота, лишить русских нефтеносных районов означало нанести им смертельный удар. Но упомянутые районы сильно обороняются, и нам предстояло настраиваться на ожесточенные бои.

Вскоре в лагере стали циркулировать слухи о том, что еще месяц назад Америка объявила нам войну. Оберштурмфюрер Дитц пояснил, мол, не Америка нам, а мы Америке. По словам Дитца, американское военное командование отдало приказ топить все наши суда в открытом море. Американцы стали топить наши не только военные, но и торговые суда. Это и обусловило решение германского правительства объявить Америке войну. Америка все равно нарушала объявленный ею принцип невмешательства и открыто помогала Англии.

Эта новость вместе с крахом планов овладения Сальском вызвала тихую панику. Все спрашивали друг друга: «Что же будет теперь?», «Где и когда высадятся американцы?» Но Дитц посоветовал нам больше думать о том, как быть с русскими. Потому что на данный момент именно они — наш главный и самый сильный противник.

Америка и американцы представлялись нам чем-то экзотическим, малоизвестным. Ветераны Первой мировой рассказывали о них, о том, как они сражались во Франции под Верденом. Но из этих историй следовало, что особенно бояться их оснований нет. Мы никак не могли уяснить, отчего Америке не терпелось вступить в войну с нами. Тем более что до сих пор эта страна к числу сильных в военном отношении держав не принадлежала и, кроме того, уже вела войну с Японией. А воевать на два фронта очень и очень непросто.

Все, за исключением Крендла, рассуждали на эту тему. Тот молчал, время от времени сокрушенно качая головой.

— И во что мы только ввязались! — наконец произнес он.

Мы, разумеется, понимали, о чем он. Но никто не отважился высказаться о наболевшем в открытую. О том, что мы ввязались — ни много ни мало — в мировую войну.

Генерал Гот собрал всех радистов у себя на командном пункте. Между нами распределили обязанности, я должен был передавать его распоряжения экипажам полугусеничных вездеходов. Никому из нас не полагалось радиоприцепа, и я был рад этому — пророчества Крендла сбывались. Только сейчас я осознал, что был заключенной в металлический ящик мишенью для врага. Теперь радиоприцеп показался мне гробом.

Гот распорядился придать моему взводу еще троих стрелков — Буркхарда Алума, Дагмара Бизеля и Ойгена Штотца. Все они имели звание рядовых, прибыли из Таганрога из батальона пополнения. Люди были необстрелянными. Я был страшно недоволен их приходом во взвод — приходилось отвечать еще и за них. Сначала они раздражали меня своими инфантильными манерами, новенькой формой и гладенькими, без единой царапины касками. И идиотски-нервозным выражением лица.

Естественно, я ничего подобного открыто им не высказал, а представил остальным бойцам. И устыдился, когда мои ребята тут же восприняли их как своих.

Алум был сыном какой-то важной шишки — то ли министра, то ли еще кого-то и произвел на меня впечатление набожного. Людям набожным не место в частях СС. Впрочем, может, Бог охранит его, а заодно и нас, мелькнула у меня не совсем праведная мыслишка.

Бизель оказался в армии в соответствии с семейной традицией. Он весь из себя «брутальный», ему не терпелось поскорее начать палить в русских. Я не знал, из какой он семьи, мне было известно только, что кто-то из его родственников тоже служил в СС.

Ойген Штольц явно не тянул на служащего СС. Как и на военного человека вообще. Это был довольно нескладный молодой человек, страшно боявшийся того, что судьба занесла его в Россию. С чувством юмора у него было явно туговато, это было заметно, однако он смеялся, если кто-нибудь отпускал шуточку, но не потому, что уловил сЭль, а лишь за компанию. По-видимому, ему страшно хотелось обрести в ком-нибудь из сослуживцев нечто вроде старшего брата.

Мне предстояло натаскать новоприбывших по части умения выживать. Общеизвестно, что люди необстрелянные таким умением не обладают. Негде им было осваивать науку выживания на войне. Да и желающих научить их, как правило, не находилось. Как и сойтись с ними поближе. Лучше уж держаться подальше от таких — убьют такого, так ты, по крайней мере, долго скорбеть по нем не будешь. Я лично решил для себя, что после Таганрога никаких больше фронтовых друзей.

Я привык видеть знакомые лица в очереди к полевой кухне. Но после Сальска число их заметно поубавилось.

Соответственно, укоротилась и очередь. И тут нате пожалуйста — опять новые лица, новые фамилии, снова черт знает сколько торчать в очереди за жратвой. Не нравилось мне все это. Не по нутру было, хоть умри. Я вовсе не горел желанием сдружиться решительно со всеми из 5-й дивизии СС 14-го корпуса, но на каждой утренней поверке мне в уши поневоле лезли их фамилии. Только успел к ним привыкнуть, как пришлось отвыкать — вдруг из уст Дитца зазвучали новые. И это меня бесило.

Я поклялся, что эта троица завершит список моих друзей. Все, точка. Не могу сказать, что мне такой расклад нравился, но я вынужден был пойти на это. Я просто обучу этих пришельцев тому немногому, что сам успел освоить. Ни больше ни меньше. И вот я сижу со взводом, присутствую, так сказать, при обряде инициации.

— От Кагера советую вам держаться подальше, — предупредил их Крендл. — Совершенно жуткий тип.

— И рядом с Брюкнером спать не ложитесь — пердит, как конь, — сообщил Лихтель.

После этого новички засыпали меня вопросами, на которые мне никак не хотелось отвечать. «Как выглядит бой?», «Вам уже приходилось убивать русских?», «Вы уже потеряли кого-нибудь из своих друзей?»

Я не понимал, что значит прибыть в подразделение в качестве нового пополнения. Война представляется чем-то привлекательным, как доступная женщина, с которой тебе не терпится переспать, а когда переспишь, тут же понимаешь, что она просто шлюха. Им эти вопросы казались совершенно обыденными, невинными. Нам — шокирующими. Никто из наших отвечать не желал, поэтому воцарилось неловкое молчание, пока не пришел приказ построиться.

Мы с Брюкнером и Крендлом решили поделить взвод на двойки. Русский фронт стал настолько опасен, что я предпочел, чтобы мы действовали по двое, — по крайней мере, открывалась возможность для взаимного контроля. Так как нас было 9 человек, я решил присоединиться к двойке, по моему мнению, наиболее подходившей мне. И 2-й взвод был поделен следующим образом:

Брюкнер — Алум

Лихтель — Бизель

Цайтлер — Штотц

Крендл — Лёфлад

Хоть мы теперь были поделены на двойки, но все же действовали всем взводом. В бой мы шли все вместе, вдевятером, но каждый нес ответственность за своего напарника, обязан был всячески помогать ему, выручать, если необходимо.

Когда колонны грязных и продрогших солдат СС входили в Таганрог, мы грузились на «Опель Блиц». И тут кто-то позвал меня:

— Кагер!

Оглянувшись, я никого не увидел. Крик повторился, и тут я увидел, как кто-то из бойцов машет мне рукой. Когда он снял каску, я узнал Рольфа Хайзера. Времени переброситься словом не было, но я был страшно рад видеть его живым и здоровым.

Колонна избегала следовать по дорогам вокруг Сальска, мы проехали, наверное, с полчаса, как вдруг Лихтель потряс своей фляжкой. Оказывается, вода в ней замерзла. Мы видели, как он извлек из ранца хлеб и положил его на дно кузова. После этого попытался штыком расковырять окаменевшую массу. Отколупнув кусочек, он положил его в рот и стал жевать. Новички — Алум, Бизель и Штотц — стали перешептываться, глядя на него.

— Где больше двух — там говорят вслух! — рявкнул Брюкнер. — В нашем взводе секретов нет!

Я чувствовал, что он всерьез задет поведением вновь прибывших.

Алум и его товарищи тоже стали доставать паек из ранцев, и мы увидели массу того, что обычно выдают солдатам пополнения. Яблоки, сыр, колбасу и даже сидр.

— Мы хотим с вами поделиться, — объявил Алум.

Нам всем вдруг стало жутко стыдно за резкость Брюкнера. Хоть мы и набросились на предложенную еду, поскольку были голодные как волки, чувство вины перед новичками не проходило. А Лёфлад, тот вообще не прикоснулся к еде. Сидел, тупо уставившись перед собой на дорогу.

— Где же вам пришлось побывать? — поинтересовался Бизель.

Снова эти вопросы. Видимо, Бизель считал, что угощение все же давало ему право расспросить нас.

— Мы с Кагером были в Бельгии, Франции, — ответил Крендл. — Потом мы участвовали в боях под Ковелем, Луцком, Ровно, Новоградом, на Днепре и в Кременчуге.

— А где было тяжелее всего, — спросил другой вновь прибывший.

— Где мы спасали летчика? — спросил Брюкнер. — Севернее Днепра, но где точно это было, черт возьми?

— Так вы спасли летчика? — удивился Бизель.

Нам всем вдруг страшно польстило такое внимание к нашим подвигам.

— А как бывает, когда начинается стрельба? — хотел знать Алум.

Мы начали было делиться впечатлениями, но тут вмешался Лёфлад.

— Вот так бывает! — заорал он, выставив вперед искалеченную руку. Все сразу поняли. Лёфлад обвел нас полным ненависти взглядом.

— Ну что, собачьи дети, еще хотите чего-нибудь узнать? — раздраженно спросил он.

И вновь уставился на убегавшую назад дорогу. И снова воцарилось неловкое молчание.

Так, не говоря ни слова, мы просидели, наверное, с час. Послышались залпы русской артиллерии, и наши грузовики один за другим остановились. Схватив оружие и радиоаппаратуру, мы выскочили из кузова. Пока мы бежали к кювету укрыться, раздался торжествующий крик Лёфлада:

— Сейчас узнаете, как это бывает!

Под свист осколков снарядов мы стали отползать к лесу. Интенсивность артогня увеличивалась. На наше счастье, снаряды ложились далеко от нас.

— Это просто огонь на изнурение противника! — крикнул Брюкнер. Я был того же мнения. Иногда русские открывали беспорядочный, неприцельный огонь по нам, по-видимому, с одной целью, попугать нас, и чаще всего это им удавалось.

— На изнурение или нет, — подал голос Лихтель, — а их наблюдатели наверняка следят за дорогой.

Спорить с этим было трудно. Иначе как тогда русские обнаружили нашу колонну?

— Откуда стреляют? — спросил Алум.

Он был единственным из новичков, кто не перепугался.

— Кто его знает, — ответил Крендл. — Можно, конечно, сходить в разведку.

Из моего «Петрикса» слышался только треск. Другие наши подразделения укрылись в лесу где-то позади нас, но связи с ними не было. Завяжись перестрелка, мы бы не знали, кто и откуда бьет — наши или же русские. Вполне могло случиться, что мы стреляли бы по своим.

— Они нас засекли! — доложил Лёфлад.

И был прав — русская артиллерия перенесла огонь на дорогу. Сразу же заполыхали два «Опель Блица». Потом вдруг стрельба стихла, был слышен лишь треск догоравших автомобилей.

— Вроде кончилось. Или нет? — спросил кто-то.

— Наверное, перебрасывают орудия, — предположил другой.

— Незачем им перебрасывать их, они спокойно достанут нас и со старых позиций, — возразил я.

Из леса послышались крики, кричали по-немецки.

— Группа один! Рассчитайсь!

Потом уже другой голос осведомился, сколько нас и сколько потерь.

Потом из лощины послышался страшный грохот. Мне показалось, что сам лес взорвался — над нашими головами прошуршали снесенные кроны деревьев. Дрогнула земля, и мы едва не ослепли от вспышек взрывов. Грохот был настолько силен, что какое-то время я, кроме звона в ушах, не слышал ничего. Я видел, как Брюкнер шевелит губами, но расслышать его не мог и пытался понять по губам, что он хочет сказать.

— Куда нам теперь идти? — вот что хотел он знать.

Куда? Никуда. Лесная земля тряслась от разрывов снарядов, в обломанные стволы деревьев вонзалась раскаленная шрапнель. Земля была перепахана, словно тысяча демонов враз задумала заживо похоронить нас. Вокруг плясали щепки. И вот посреди этого ада откуда ни возьмись появился олень. Он брел с поникшей головой, каждый раз вздрагивая от очередного взрыва.

Грохот унялся, \л олень исчез в дыму. Снова раздались голоса, личный состав пересчитывался. На этот раз ответов было меньше. Но из 2-го взвода уцелели все. Хотя слух ко мне все еще не вернулся, я каким-то образом почувствовал отдаленный взрыв в лощине. И снова лес превратился в ад, снова на нас обрушился град щепок вперемежку с комьями земли. Штотц упал навзничь и конвульсивно дергался, словно эпилептик.

Кто-то, тронув меня за локоть, ткнул пальцем в гущу деревьев. Прямо к нам бежали двое наших бойцов в охваченной огнем форме. Я порадовался, что не слышу их криков. Лес пропах пороховой гарью. Едкий дым раздирал легкие, и мне больше всего хотелось бежать отсюда. Бежать? Но куда? В какую сторону? Вокруг валились деревья, вскоре лес превратился в просеку. Наших грузовиков не было видно — их будто ветром сдуло канонадой. Наш солдат, в чем мать родила, в одних только сапогах сломя голову мчался по лесу с зажатой в руке винтовкой. Я по-прежнему ничего не слышал, но чувствовал, что обстрел прекратился, — земля больше не содрогалась, и на голову не летели щепки и земля.

Повернув налево, мы увидели русских пехотинцев, идущих в атаку после артподготовки. Они укрылись за остовами наших сгоревших грузовиков; я указал, где они, и решил пальнуть по ним из автомата. Я чувствовал, как оружие трясется в руках, но звука выстрелов не слышал. Метрах в 15 впереди я заметил группу солдат СС, которые вели перестрелку с русскими. Русские, в своих зеленых касках, на миг высунувшись из-за дымящихся грузовиков, давали короткую очередь и вновь исчезали. Брюкнер, Алум и Цайтлер швырнули несколько гранат, мы же продолжали обстреливать противника из автоматов.

Слух мало-помалу возвращался — стрельбу я воспринимал как звук рассыпанных и катившихся по полу горошин. Вскоре я уже разбирал свист пуль и разрывы гранат, громкие крики по-русски и по-немецки. Советы, казалось, оккупировали весь этот злополучный лес.

Я отдал приказ отходить в глубь лесного массива. Мы неслись сломя голову, спотыкаясь о поваленные деревья. Тут мы увидели сидевшего на земле тяжелораненого солдата СС. Правого глаза у него не было, ему снесло полчерепа, и мы имели возможность лицезреть обнаженный мозг.

— Я где-то посеял фонарь, — произнес он. — Вы его не видели?

Лёфлад молча протянул ему свой. Тот, взяв фонарь, не-сколько раз щелкнул выключателем и был страшно доволен.

— Я-то думал, что уже не найду его.

Цайтлер и Бизель попытались поставить его на ноги, но едва он поднялся, как мы увидели огромную зияющую рану на животе и вывалившиеся наружу кишки. Пришлось снова его уложить. Мы все перемазались в его крови. Считаные минуты спустя солдат изошел кровью и скончался.

В лощине позади снова грохнуло.

— Черт! — выкрикнул кто-то.

И снова лес сотрясли взрывы снарядов. На сей раз русские решили угостить нас еще и зажигательными ракетами. Они были заполнены горючей смесью, и не успели мы оглянуться, как все вокруг пылало.

Из «Петрикса» по-прежнему доносился лишь слабое потрескивание.

Едва обстрел завершился, как мы вынуждены были вжаться в землю — русские открыли пулеметный огонь. Мы дали несколько очередей в ответ.

— Все, нет больше патронов! — крикнул кто-то из наших.

И тут же я понял, что и у меня кончились патроны. Брюкнер первым сообразил насадить штык на винтовку. Укрывшись за толстыми стволами поваленных деревьев, мы решили переждать огонь. Русские палили беспрерывно, но пули свистели поверх наших голов. Огонь затих, и* нам крикнули, чтобы мы сдавались. И я тогда подумал, что самое разумное — сдаться. И я уже готов был поднять руки вверх, если бы не Лёфлад. Взглянув на меня, он все понял и отчаянно замотал головой.

Тут раздались два или три глухих разрыва. Я не сразу сообразил, что русские стали забрасывать нас гранатами. Мы не могли определить, где враг, поэтому ничего не оставалось, как, прижавшись к земле, ждать конца. Цайтлер, лежа на спине, нервно молотил ладонями по земле. Тут я заметил несколько свежих, еще дымившихся ран у него на груди. Приподняв сведенные судорогой бедра, он издал предсмертный хрип, потом с шумом выдохнул. Все.

Забухали сапогами русские — они подумали, что своими гранатами прикончили нас всех. Брюкнер, выждав момент, внезапно вынырнул из-за поваленного ствола и всадил штык в грудь русскому. Я тоже поднялся, сделав нырок, попытался отскочить в сторону, но красноармеец изо всех сил ударил меня по руке. В первое мгновение мне показалось, что рука сломана. Неподалеку бойцы моего взвода схватились в рукопашной схватке с русскими, действуя касками и прикладами автоматов и винтовок. Брюкнер, весь в крови, направо и налево раздавал удары штыком.

Крендл приподнял меня, и все уставились на мою повисшую плетью правую руку. Ощущение было таким, будто в плече у тебя обломок камня.

— Перелом, — сообщил я.

— Не похоже, — ответил Лихтель, — мне кажется, вывих.

— Вообрази, Кагер, ты сейчас собака, а наш Пауль — ветеринар. Так что придется тебе поверить его диагнозу, — попытался пошутить Крендл.

Не помню, развеселила нас его шутка, кажется, все-таки она возымела эффект.

Я, не в силах шевельнуть рукой, побрел в лес, остальные за мной. Дойдя до прогалины, мы наткнулись еще на нескольких тяжелораненых солдат СС. Судя по всему, лесной ужас приближался к финалу. Противник почти прекратил пулеметный огонь, утих и артобстрел. Лихтель хотел было осмотреть мою пострадавшую руку, но я велел ему заняться другими ранеными. Поскольку ни санитаров, ни тем более военврачей поблизости не было, оставалось довольствоваться его квалификацией скотского доктора.

Боль становилась нестерпимой, я улегся на левый бок, а остальные, кто не был ранен, стали в боевое охранение по всему периметру полянки. Пожевывая жвачку, Крендл склонился ко мне:

— Ну, как? Больно?

Разумеется, мне было больно. Так я ему и заявил.

— Да, судя по всему, на самом деле больно, — ответил мой приятель.

Подошел Лихтель и стал ощупывать плечо.

— Никакого перелома нет, — заверил меня наш ветеринар. — Просто сильный вывих. Можно попытаться вправить его, но — предупреждаю — это жутко больно.

Я больше не мог пребывать в таком состоянии. И велел ему попытаться. Лихтель обеспокоенно взглянул на меня и подозвал Брюкнера, Крендла и Лёфлада. Я продолжал лежать на левом боку. Лёфлад стиснул мне ноги, чтобы я не брыкался. Крендл ухватил меня за голову в каске, да так, что я уже подумал, что он собрался свернуть мне шею. И тут Лихтель ловко ухватил меня за предплечье, ему помогал Брюкнер — требовалась грубая физическая сила. Что уж они там со мной делали, не могу сказать — отключился от болевого шока.

Придя в себя, я увидел на поляне целую толпу военврачей. Мой взвод получил приказ садиться на грузовик и возвращаться в Таганрог. Но бойцы без меня ехать отказывались. Военврачи разъяснили мне, что меня отправляют в полевой госпиталь, но я наотрез отказался. Поднявшись, я повел взвод через лес к дороге. Мы намеренно выбрали такой путь, чтобы отыскать тело Цайтлера. И отыскали. И вот теперь мы стояли и молча смотрели на погибшего товарища. Рот его был полуоткрыт, и я увидел, что у него не хватает двух зубов. Тех самых, которые выбил ему в Таганроге наш здоровяк Брюкнер. У меня сжалось сердце.

— А этот еще жив, — сообщил Алум.

Мы увидели лежащего на земле русского с рваной раной в предплечье и довольно глубокой раной в области живота. Никто из нас не знал, как быть с ним. Еще полчаса назад подобной проблемы возникнуть не могло. Но сейчас, когда бой завершился, мы не могли просто так прикончить его — все-таки нечестно.

— Они убили Цайтлера, — многозначительно произнес Брюкнер.

— А мы уложили вон сколько их, — ответил Лёфлад. Брюкнер, резко повернув голову, уставился в сторону.

— Проследите, чтобы никого поблизости не было. И предупредите, если кто-нибудь появится, — попросил нас Лихтель.

Сначала мы не поняли, что он замышляет. Пожевав губами, будто раздумывая о чем-то, Лихтель обвел глазами деревья. Никого. Быстро став на колени, он извлек из ранца индивидуальный пакет. Стащив с русского шинель и гимнастерку, он снегом протер рану сначала на плече, потом на животе. Рана на животе кровоточила. Достав хирургическую иглу, он вставил кетгут и, приложив палец губам, дал раненому русскому понять, чтобы тот не вопил. После этого стал ловко, совсем по-врачебному заштопывать рану. Покончив с этим, наложил повязку, снова помог русскому надеть гимнастерку и шинель и жестами объяснил ему, чтобы до нашего ухода он не вставал.

Мы уже успели отойти метров на 10—15, как Брюкнер вновь стал брюзжать.

— Ты спас жизнь врагу.

Лихтель предпочел промолчать.

На дороге мы собрали с тел погибших боеприпасы, потом пешком направились в сторону Таганрога. Тут как раз прибыли грузовики и полугусеничные вездеходы забрать нас. Уже во второй раз русские вынудили нас отступить.

Оказалось, все это время танки и большая часть техники Гота спокойно стояли в городе. Генерал решил воспользоваться окольными лесными дорогами. В результате из 200 отправленных бойцов вернулись лишь 90 человек. Остальные остались лежать в лесу. У меня тогда создалось впечатление, что танки для Гота были куда важнее людей.