По наклонной

Во сне и наяву

Минувшей ночью мне снилось, будто правонарушениям в Ленинграде, как и во всей стране, пришел конец, профессия юриста стала ненужной, я работаю уже не следователем, а гидом в городском экскурсионном бюро и вожу экскурсии по местам былых сражений с преступностью. Интерес к этой теме высок, она пользуется не меньшей популярностью, чем рассказы о подвигах чекистов… Вот и вчера, взяв возле Гостиного двора группу слушателей, я направился вместе с ней на площадь Мира. Напротив огромного пустыря между станцией метро и задним двором Октябрьского рынка я попросил экскурсантов остановиться и сказал:

— За этим пустырем, товарищи, находились виннокондитерский, лабазный, молочный, мясной и рыбный склады крупной торгово-закупочной продовольственной базы. Долгие годы на них орудовали жулики. Они занимались сбытом «левых» товаров, полученных из других торговых организаций, а у себя на складах практиковали такие способы хищений, как изъятие из стандартной тары кондитерских, табачных, винно-водочных изделий, круп, сахарного песка и создание прибыльных пересортиц. Делалось это, как правило, ранним утром или после окончания рабочего дня, а иногда и ночью. Сняв колпачки с бутылок, они отливали по пятьдесят граммов водки, вместо нее доливали воду, потом надевали колпачки и притирали их к бутылкам. Отделив бандерольную ленту от коробок с конфетами, вытаскивали из-под нее крышки и снимали верхний слой конфет, потом подсовывали крышки под ленту и заново склеивали их. Из бочек они похищали рыбу, а вместо нее заливали соленую воду. Для хищения круп, сахарного песка использовали щуп — подобие большого шила с полой иглой и ручкой. Щуп, не повреждая ткань, они вставляли в мешки, по нему в подставленное ведро вытекало их содержимое. На молочном складе масло первого сорта перетаривали в коробки от масла высшего сорта и сбывали в столовые. Зато потом излишки масла высшего сорта под видом первого сорта отдавали для сбыта доверенным лицам из магазинов, а разницу в стоимости сортов делили. Искусственное создание прибыльных пересортиц было одним из способов хищения также на рыбном и мясном складах…

Экскурсанты слушали мой рассказ внимательно. Только молодой лохматый парень в очках и в куртке со множеством кнопок, по-видимому студент, не вытерпел.

— Позвольте, — перебил он меня. — Вытаскивая конфеты из коробок, крупу из мешков, рыбу из бочек, они обворовывали самих себя…

— В том-то и дело, что нет. Мешки, ящики, коробки и бочки с внутритарными недостачами кладовщики сразу отпускали получателям, — объяснил я, — и недостачи перекочевывали таким образом к ним.

— И что же потом? — допытывался студент.

— Потом бывало по-разному. Недостачи рано или поздно вскрывались, но в магазинах, например, где учет суммарный, природу их определить уже было трудно. В тех случаях, когда они обнаруживались в результате самопроверок, работники магазинов стремились покрыть их за счет обмана покупателей либо путем получения на базе «левых» товаров, нередко тех, которые были украдены у них же. Бывали и такие случаи, когда получатели, особенно иногородние, выявляли эти скрытые недостачи при перевешивании товаров после доставки на место. Тогда они предъявляли к базе претензии и требовали возмещения ущерба.

— Много ли было таких претензий? — поинтересовалась скромно одетая пожилая женщина, по всей видимости бухгалтер.

— Как вам сказать, — ответил я. — В квартал, если брать по каждому складу, то немного. За год их накапливалось порядочно. Особенно по винно-кондитерскому, лабазному и рыбному складам. Получатели писали, например, об обнаружении в бутылках с водкой размокших окурков, табачного пепла, о том, что в коробках с конфетами не хватает верхних рядов, или о том, что в бочках с рыбой, полученных по весу брутто, вес нетто не соответствует указанному в трафарете.

— Любопытно… — заметил студент. — Как же поступало в таких случаях руководство базы?

— Иногда оно назначало проверки. Эти проверки редко заканчивались взысканием недостач с кладовщиков. Получателям, как правило, рекомендовалось требовать возмещения недостач от фабрик — изготовителей продукции либо списывать их как естественную убыль, возникшую при транспортировке товаров.

— Явно незаконные рекомендации! — возмутилась женщина-бухгалтер.

— Как раз об этом и писали на базу некоторые получатели, — согласился я с ней. — Они прямо указывали, что товар украден и списывать его недостачу на естественную убыль недопустимо.

— В торговле всегда были честные, прямые и смелые люди! — послышалась чья-то реплика.

Ее заглушили голоса других экскурсантов:

— Выходит, руководство было заодно с ворами!!!

— Наверняка ему подбрасывали… — не без ехидства заметил студент.

— Да, оно получало свою долю, — подтвердил я. — Кладовщики или их заместители ежемесячно вручали директору и его заместителю определенные суммы денег. Эти поборы почему-то назывались абиссинским налогом.

— Как же в этих условиях работали ревизоры? — полюбопытствовала женщина-бухгалтер.

— Ревизоры управления пользовались репутацией самых деликатных людей. Они никогда ничего не просили, но о своем приезде на базу звонили ее руководству заранее. Приехав туда, они отсиживали за бумагами положенный срок, в акт включали лишь безобидные нарушения и, получив за это вознаграждение, удалялись…

— Сколько же эта банда успела украсть? — спросил студент.

— За несколько лет она причинила государству ущерб на сумму свыше двухсот тысяч рублей.

— Ничего себе! — зашумели экскурсанты. — На что же были потрачены эти деньги?

— На приобретение дач, машин, мебельных гарнитуров, золотых украшений, хрусталя, ковров. Первенствовал здесь заведующий винно-кондитерским складом. Своему бульдогу он надел на клыки золотые коронки;

— Куда же смотрели люди? Соседи по дому, например? — спросила миловидная девушка, стоявшая рядом со студентом.

— Люди возмущались и, как всегда в таких случаях, ругали следственные органы. На большее у них пороху не хватало, — объяснил я ей.

— Неужели невозможно было вовремя пресечь все это?! — раздался чей-то негодующий голос.

— Почему же невозможно? Это могли сделать и милиция, и прокуратура, — ответил я. — Только надо было глубоко и серьезно проверять поступавшие к ним сигналы о преступлениях. В милицию, например, неоднократно приходили письма о воровстве и взяточничестве на базе, как анонимные, так и подписанные, в основном уволенными работниками. Анонимными пренебрегали, их оставляли без всякой проверки, подписанные проверялись, но поверхностно и без сопоставления с другими сигналами, а потом сдавались в архив. Там эти письма уже никто не анализировал. Претензии тоже были своеобразными сигналами, но они подвергались проверке прокуратурой в лучшем случае один раз в квартал. За более длительный срок в разрезе каждого склада никто документы не контролировал. Когда же прокуратура занялась наконец анализом накопившихся на базе претензий, поступавших в милицию жалоб и заявлений, то организовала целенаправленную ревизию бухгалтерских документов в магазинах, возбудила дело и провела одновременные обыски у руководителей базы и кладовщиков. Судьба преступной группы была решена…

Закончив беседу на площади Мира, я повел экскурсантов к остановке автобуса № 50, и минут через десять мы были уже на углу Театральной площади и улицы Глинки.

— Взгляните, товарищи, на этот дом, — указал я на пятиэтажное, украшенное лепниной здание. — Таких домов в Ленинграде много, но этот получил известность потому, что в нем длительное время размещался ведомственный жилотдел. Его окна на первом этаже, видите? Так вот: все три инспектора и начальник жилотдела были взяточниками… Не подумайте, что они брали взятки за незаконное предоставление жилплощади или необоснованное улучшение жилищных условий. Они принимали на учет только тех, кто имел на это право. За взятки, полученные от лиц, желавших удовлетворить свои интересы побыстрее, они шли к руководству, умело докладывали дела и возвращались с резолюциями: «Срочно», «В первую очередь» и т. д. Кроме того, они скрывали от учета однокомнатные квартиры, освобождавшиеся после смерти съемщиков-одиночек. На эти квартиры взяточники оформляли ордера, возвращенные другими гражданами, предварительно вытравив в них прежние записи. Контроль общественности за работой жилотдела отсутствовал. Общественное мнение о его деятельности никто не изучал. Между тем разговоров было много: инспектора жили явно не по средствам и не скрывали этого. Достаточно сказать, что у одной из них при обыске, проведенном после возбуждения уголовного дела, удалось обнаружить около ста изделий из хрусталя, много золотых украшений, десять шуб, пятьдесят пар импортной обуви, несколько дорогих сервизов из фарфора, целую коллекцию зарубежных вин и коньяков.

— Как же они попались? — спросила та же наивная девушка..

— Их вывел на чистую воду один из очередников, — ответил я. — Он был в числе нуждающихся в улучшении жилищных условий, поскольку проживал с женой и взрослой дочерью в коммунальной квартире, занимая маленькую комнатушку. Как-то два его знакомых, поставленных на очередь позже, но получивших площадь раньше его, сказали ему о том, что дали взятки. Гражданин привел их обоих в прокуратуру…

— Если бы он сам не был заинтересован, то не поступил бы так, — скептически заметил кто-то из экскурсантов.

— Не согласен, — возразил я, — человек он принципиальный. Он и раньше не боялся постоять за правду там, где это требовалось, независимо от своих личных интересов.

— А его знакомых привлекли? — спросил студент.

— Нет, — ответил я. — Они ведь добровольно заявили о даче взяток и от уголовной ответственности в соответствии с законом были освобождены.

— А площадь у них отобрали? — поинтересовалась девушка.

— Оставили за ними, поскольку они имели на нее право…

— И все-таки я убежден, что как этих, так и вазовских жуликов можно было обезвредить гораздо раньше, — произнес студент. — Они завелись и долго процветали только благодаря инертности, безразличию тех, от кого зависело их своевременное разоблачение.

Я собрался ехать с экскурсантами дальше, но тут и они, и дом на улице Глинки погрузились в темноту. Сон оборвался. Я ощутил несколько ударов в бок чем-то острым и понял, что это бьет жена, локтем. Разбудив меня, она сказала:

— Перевернись… Сколько можно просить? Лежишь на сердце и городишь какую-то галиматью… Окурки в бутылках, абиссинский налог, золотые коронки у собаки…

Я повернулся и подумал: почему же галиматью? Только разве с гидом и экскурсией что-то не совсем так, но ведь на то и сон! А все остальное было, было в действительности. Это точно! Вчера, возвращаясь с места происшествия, я ехал в автобусе № 50 мимо площади Мира к улице Глинки и вспоминал дела, которые когда-то расследовал в этих краях. На Театральной площади вышел из автобуса, купил пирожков и направился к прокуратуре кратчайшим путем. У Львиного мостика через канал Грибоедова меня остановили сначала девушка, потом молодой человек: «Что у вас? Вы не сдаете? Нужна квартира или комната?» За ними потянулись другие… Я много слышал об этой толкучке, но своими глазами не видел ее никогда. Решив понаблюдать за тем, что здесь происходит, я вошел в соседний скверик и сел на скамейку. За решеткой, на набережной, продолжала топтаться кучка людей, в основном молодого и среднего возраста. Двигались эти люди беспорядочно, изредка обмениваясь друг с другом короткими репликами. Когда же поблизости появлялся новый для них человек, они устремлялись к нему, как булавки к магниту…

— Забавное зрелище, — сказал я бабушке, которая сидела рядом. — Давно ли здесь эта толкучка?

— Лет пять уже, — ответила бабушка. — Раньше на Малковом переулке была. Там разогнали — стали ездить сюда. Удобно. Из любого района легко попасть.

— И не гоняют?

— Гоняют, а толк-то какой? Вон развесили предупреждения: за расклейку объявлений на стенах — штраф десять рублей. Все равно клеют. Пишут свои адреса, телефоны — только штрафуй! И ведь не увидишь объявлений «сдаю». Все «сниму» да «сниму». Люди нуждаются во временном жилье. Гостиницы не всех могут удовлетворить и не всегда. Вот и едут сюда студенты, приезжие, военные. А кто сдаст им здесь площадь? Тот, кто хочет сорвать побольше и от налога увильнуть, спекулянты. И еще алкоголики, сводницы…

— Да-а, — понимающе вздохнул я.

— Никому до этого дела нет, — продолжала бабушка. — Моя дочь живет в соседнем доме, он на капитальный ремонт идет. Год уже его расселяют и еще год будут расселять. Квартиры коммунальные, половина комнат пустует. Почему бы не сдавать их тем, кто приезжает в Ленинград в командировку, на учебу, брать у них подписки об освобождении комнат по первому требованию? Будет подходить время ремонта — предложить переехать в другой дом. Такие дома есть рядом. И людям хорошо, и государству. Только спекулянтам пришлось бы от этого туго. Так нет, будут штрафовать, гонять людей, как будто этим можно что-то решить. Скажу больше. Здесь не только торгуют государственной жилплощадью. Сюда приезжают и настоящие проходимцы, чтобы заманить неопытных, подпоить и обобрать или еще что-нибудь сделать… с девушками, например…

Моя собеседница говорила правду. Меня не надо было убеждать в этом. Совсем недавно пришла ко мне приятная молодая женщина, мойщицей окон в «Невских зорях» работала, замужем дважды была, и оба раза неудачно. Пришла и подала заявление: «Прошу привлечь к уголовной ответственности гражданина Бринчука за изнасилование». Я предложил ей рассказать, как все это было. Оказалось, что она, расставшись со вторым мужем, направилась к Львиному мостику, чтобы снять комнату. Бринчук заметил ее, представился инженером и сказал, что может сдать ей по сходной цене свою однокомнатную квартиру, поскольку сам он живет у жены. Она посмотрела квартиру и в тот же день перевезла туда свой гардероб: дубленку, демисезонное пальто, костюмы, платья, шляпы и парики, белье и обувь. Неделю спустя поздним вечером в квартиру позвонили. Она открыла дверь и увидела хозяина. Бринчук объяснил, что был рядом по делам, задержался, домой ехать далеко, транспорт ходит редко, и попросил разрешения переночевать на кухне, на раскладушке. Она согласилась: не выгонять же человека из собственной квартиры на улицу! Он сказал, что у него с собой есть бутылка хорошего вина, и предложил выпить за знакомство и новоселье. Выпили, поговорили немного. Бринчук ушел на кухню поставил раскладушку и выключил свет. Вскоре она заснула, а проснулась оттого, что ощутила на своем лице его горячее дыхание…

— Когда это случилось? — спросил я у заявительницы.

— Разве это имеет значение? — возмутилась она. Допустим, полгода назад…

— Почему вы сразу не подали заявление?

— Я надеялась, что он отдаст мне мои вещи…

— Он их вернул?

— Нет, до сих пор держит у себя…

— А когда вы ушли от него?

— Да вот уже месяц… Я бы раньше ушла, если б было куда…

— У вас следы насилия были?

— Какие следы?! Я же спала…

— Простите, но одного вашего заявления, притом запоздалого, маловато для привлечения к уголовной ответственности…

— Маловато? Для такого развратника, как Бринчук, маловато?! А сколько девушек он обидел! Одна до меня жила. Я познакомилась с ней, когда она за своими вещами приходила. Бринчук ей тоже не отдавал…

Я разыскал эту девушку, чтобы проверить доводы заявительницы. Она вела себя замкнуто и далеко не сразу рассказала о том, как попала в сети к Бринчуку. Но это была совсем другая, полная драматизма история.

— Почему вы не заявили о случившемся? — спросил я у девушки.

— Боялась позора, — ответила она. — И потом… чем бы я доказала?

— Доказательства у вас были. Их и сейчас можно собрать.

— Мало…

— Решать, мало или достаточно, — это наше дело. Вы подумали о том, что оставляете безнаказанным преступника, в руки которого могут попасть новые жертвы?

— Я думала, конечно, об этом, но надеялась, что он испугается, перестанет…

— Теперь вы желаете, чтобы он был наказан?

— Да…

Я позвонил Бринчуку, попросил его приехать в прокуратуру. Он сказал, что плохо чувствует себя и явиться не может. Тогда я предложил ему встретиться в жилконторе. Он согласился, но не пришел. Квартира его оказалась закрытой. Со следующего дня он перестал отвечать на телефонные звонки и на работе больше не появлялся.

Пришлось возбудить дело без его объяснений. Вскрыли квартиру, сделали обыск, нашли записную книжку, в которой оказались адреса еще двух студенток и письма их родителей. Судя по письмам, Бринчук шел на все, чтобы не сесть в тюрьму. Он обещал жениться сразу на обеих девушках…

В поисках Бринчука я собрал жильцов дома, стал опрашивать, кто и что знает о нем и о его делах. Жильцы долго молчали. Потом одна женщина, соседка этого прохвоста, крикнула: «Он, хам, ночами покоя никому не давал! То возня у него, то стоны, то плач!» И пошло, и пошло… Я спросил: «Где же вы раньше-то были?» — и услышал в ответ: «В первую очередь на Бринчука должны были заявить его жилички». Железная логика… только кому она на пользу? И все-таки именно с их помощью я нашел его. Ночью он пытался проникнуть в квартиру, которую я после обыска закрыл на свой замок и опечатал. Соседи по лестнице услышали шум, позвонили в милицию…

Вспомнив дело Бринчука, я встал, попрощался с бабушкой и пошел на работу. Оно, это дело, тоже, наверное, приснилось бы, если бы не жена…

— Про какую же галиматью ты говорила? — спросил я у нее, чувствуя, что она еще не заснула.

— Отстань, скоро утро, — ответила она. — Кроме своей работы, ты ничего не знаешь, даже ночью. Сон тебе в руку, спи…

Владимир Плотников