Он привык к тщательным до мелочности приготовлениям, привык лишь после длительных подсчетов улавливать благоприятный момент. Всем достигнутым он обязан осмотрительности, а не счастью. Сейчас он должен вылететь чуть ли не сразу, на поспешно доставленном, кое-как для этого переоборудованном аэроплане. Но ведь он «первый», его слава обязывает его.
В ночь с 31 августа на 1 сентября 1928 года (в высоких широтах ночи светлые и в конце лета) с норвежского рыболовного судна «Бродд» заметили качающийся на волнах круглый предмет.
— Посмотрим, — скорее от скуки, чем от любопытства, предложил помощник капитана.
— А! Бочка из-под машинного масла! Не стоит тратить время, — отмахнулся шкипер Гарейд.
— Но форма какая-то необычная. Да и длинновата, — усомнился помощник.
Гарейд проворчал что-то по адресу настырного подчиненного и приказал повернуть на предмет...
Когда находку подняли на палубу, рыбаки отрешенно сняли зюйдвестки, и радист торопливо отстучал: «Всем, всем, всем. Найден поплавок гидросамолета, по-видимому, «Латама». Наши координаты... В 3.00 войдем в Тромсё. Нужен эксперт».
Экспертизой руководил норвежский адмирал Герр. Да, рыбаки не ошиблись. Поплавок принадлежал «Латаму-47».
Летающая лодка новейшей модели, которую французы готовили для полета через Атлантику, стартовала из Тромсё. Командовал экспедицией Руаль Амундсен. Маршрут лежал не через весь океан, а на Шпицберген. Ожидалось, что к вечеру самолет совершит посадку в Кингсбее. Туда уже прилетела «Савойя» итальянца Маддалены, стартовавшего несколькими часами раньше. Но «Латам» исчез. И вот через семьдесят три дня этот поплавок...
Назавтра во всех газетах мира бушевал шквал сообщений. Теперь уже в гибели великого норвежца никто не сомневался. И потому другая случайная находка, подтверждающая катастрофу, — бензобак, обнаруженный в море полтора месяца спустя (13 октября), — как-то осталась в тени. Знали о ней, пожалуй, только специалисты. Жадной до сенсаций прессе она была попросту неинтересна.
Куда и зачем летел «Латам»?
Вернемся к событиям более чем полустолетней давности. За три месяца до находки поплавка, в конце мая 1928 года, в Осло был устроен банкет. Летчики Уилкинс и Эйелсон совершили перелет от мыса Барроу на Аляске до Шпицбергена. Впервые аппарат тяжелее воздуха пересек Центральный Арктический бассейн.
Поднимались тосты, звенел хрусталь. И конечно же после виновников торжества одной из главных фигур на банкете был человек-легенда, загадочный норвежец Руаль Амундсен.
Три года назад Амундсен и американец Элсуорт совершили ошеломляюще смелый полет на двух летающих лодках к полюсу. Самую малость не дотянули Н-25 и Н-26 до Северного полюса. Вынужденная посадка. Возвращение на одном самолете, фантастически удачное, просто... по ту сторону риска[62].
Впрочем, в кругу полярных исследователей давно укрепилось мнение, что Амундсену поразительно везет. Не было еще экспедиции, из которой он не возвратился бы с триумфом. Воздушные экспедиции в ту пору были весьма и весьма ненадежны, но иного способа штурма Арктики Амундсен теперь не признавал.
Нобиле... Здесь, за банкетным столом, его имя стараются не упоминать. Из уважения к почетному гостю. После полета «Норвегии» в 1926 г. установились сложные отношения между Амундсеном и Нобиле. Суть размолвки уже потонула в нагромождении газетных и журнальных статей. Для прессы же сенсация: поссорились два знаменитых исследователя! Каждый публично обвинил другого в каких-то смертных грехах, и оба заявили, что терпеть не могут друг друга.
А имя Нобиле было на уме всех сидящих за банкетным столом. Ведь здесь звенят бокалы, а Умберто Нобиле на своем гигантском дирижабле «Италия» снова летит к полюсу[63]. Уже без Амундсена.
Вполне понятно, как уязвлено его самолюбие — «полярного исследователя номер один». Да что делать. Видимо, звезда Амундсена клонилась к закату. И в настроении его, и в высказываниях явственно ощущались мотивы усталости, мысли о неизбежной смерти. И уж если это произойдет, говорил Амундсен, то лучше в небе. «...Вы знаете, как хорошо наверху. Я хотел бы там умереть. Чтобы смерть ко мне пришла таким рыцарским образом. Это было бы достижением моей мечты — смерть быстрая и без страданий. Более тридцати лет назад, в бельгийской экспедиции, я почувствовал опасность медленной гибели — единственное чего я боюсь».
Банкет продолжался. На серебряном подносе росла горка поздравительных телеграмм. Зачитывали их громко, торжественно. И вот, когда к концу банкета была распечатана очередная телеграмма, читающий запнулся. Притих и оживленный разговор. После паузы в зале четко и ясно прозвучали слова: «Связь с «Италией» потеряна». Сидящие за столом были опытны и понимали, что значит в Арктике потерять связь.
Табу на упоминание имени Нобиле мгновенно снято. Стали высказывать догадки, предположения. Обсуждать варианты предполагаемых поисков.
Лишь Амундсен не проронил ни слова, пока под занавес застолья не спросили и его, готов ли он принять участие в поисках. «Без промедления», — коротко ответил Амундсен. И казалось, лицо его не выразило никаких эмоций. Словно все было решено заранее, и короткой этой фразой как бы отдавался приказ самому себе.
Так среди хрусталя, белоснежных скатертей и светской беседы великий норвежец решил свою судьбу.
Поиск «без промедления» не получился, хотя готовность прийти на помощь потерпевшим катастрофу, после того как советский радиолюбитель Николай Шмидт поймал радиосигналы со льдины, выразили сразу несколько стран. Непросто привести в движение громоздкий механизм поисковых работ. Тем более в масштабе международном. Хотя уже спешно готовились ледоколы, транспортные суда, самолеты.
Норвежское правительство тоже включилось в этот союз солидарности. По какой-то причине руководителем воздушной группы назначили не Амундсена, а военного летчика Рисер-Ларсена — спутника Амундсена в полетах к полюсу. Амундсену даже участвовать в поисках не предложили. Впрочем, все это объяснимо. Его ссора с Нобиле была слишком громкой. И телеграмма Нобиле, по мнению норвежского правительства, ссору не уравновешивала (имеется в виду одна из первых телеграмм со льдины, когда Нобиле, отбросив все условности нелепой размолвки, прямо сообщал, что руководство экспедицией, посылаемой к месту падения «Италии», следует поручить Амундсену).
Амундсен решает организовать собственную группу. Но опять проклятый вопрос — деньги. Всю жизнь этого бесстрашного человека преследуют материальные затруднения. Да разве его одного! Такова участь многих. «Унижение, которому подвергается их самолюбие, даже честь, при изыскании средств, составляет трагедию жизни исследователя», — писал в своей книге норвежец.
Самолет для Арктики нужен надежный. Амундсену нравится летающая лодка «Дорнье-Валь», на которой он летал к полюсу. Только вот цена! Средств, которые может дать старый друг Элсуорт, хватит лишь на четверть самолета. Объявить подписку о пожертвованиях? Влезть в долги? Ну хорошо, деньги будут. А когда? Ситуация день ото дня становится все более угрожающей. «Именно поэтому я должен был действовать как можно быстрей», — сообщал Амундсен Элсуорту.
Они-то знали, что такое оказаться на льдине после аварии.
Тем временем далеко на юге, во Франции, внимательно следит за газетными сообщениями Рене Гильбо, тридцативосьмилетний опытный моряк и авиатор. Правда, опыт его в основном южный, даже тропический. Служба на линкоре «Республика» в Средиземном море, плавания в Африку, Америку, к Антильским островам. Последние двенадцать лет он в гидроавиации. Командует эскадрильей. Открывает авиалинию Франция — Мадагаскар, за что произведен в капитаны 3-го ранга и награжден орденом Почетного легиона.
Гильбо заканчивает испытания нового гидросамолета в городке Кодабек-на-Ко на Сене. Ему предстоит трансатлантический перелет из Европы в Америку.
Может быть, перед Атлантикой испытать «Латам» в Арктике? Повод отличный. Знаменитый Амундсен нуждается в самолете. Ему нужен именно гидросамолет, он уже отказался от предложенной французами «сухопутной» машины. А что, если, следуя принципам международной солидарности, Франция предоставит ему «Латам»?
Гильбо звонит министру военно-морских сил. Правда, он далеко не уверен, что недавний его патрон (Гильбо некоторое время был адъютантом министра) не выразит неудовольствия.
Министр выслушивает молча. Повисает пауза. Гильбо огорченно думает: «Все пропало». Но вскоре следует ответ: «Как кстати вы позвонили. Норвежцы только что через министерство гражданской авиации обратились к нам с просьбой предоставить гидросамолет. Я вас и рекомендую».
Гильбо почти не верит в ошеломляющую удачу. Лететь вместе с самим Амундсеном!
Быстрые сборы! Жаль, что придется заменить второго пилота. Капитан-лейтенант де Кювервил — отличный авиатор и товарищ, но нелепый случай — винтом отрубило три пальца. Только что он вышел из госпиталя и всем друзьям разослал открытки: «Я могу еще пилотировать, наблюдать, писать. Перо держу крепко».
Де Кювервиль, узнав, что Гильбо его оставляет, приходит в ярость. Вместе собирались лететь через Атлантику. А тут без него! Он добивается приема у министра авиации, и Гильбо сдается. Дружба восстановлена.
Бортмехаником взяли Георга Брази. Двадцатишестилетний механик не раз с честью выходил из тяжелых аварийных ситуаций, отличался редким самообладанием. А радиотелеграфист Эмиль Валетта, несомненно, один из лучших специалистов французских ВМС. И большой юморист. Главное же, все четверо превосходно сработались во время испытательных полетов.
Французы готовы отправиться хоть на край света. Но «Латаму» в полете до Норвегии все время препятствуют какие-то досадные мелочи. Скажем, на рассвете 16 июня вдруг поднялся ветер и развел в устье Сены волну. Она здесь возникает легко: речное течение сталкивается с морским, и при ветре получается, как говорят французы, «маскаре». Вылет из Кодабек-на-Ко отложили до восьми, но все равно с первой попытки взлететь не удалось. Вторая попытка, третья... От воды «Латам» смог оторваться лишь в десятом часу.
Короткая остановка у побережья Англии в Дувре, затем восьмичасовой перелет над штормовым Северным морем. Вечером 16 июня они были в Бергене.
На следующее утро Амундсен и его спутники Дитрихсен и Вистинг, прибывшие в Берген из Осло, впервые увидели «Латам». Самолет вроде бы понравился и вместе с тем озадачивал. Он был деревянным. Достаточно прочным, оправленным в сталь, но деревянным. Конечно, в экспедиционных условиях ремонтировать дерево проще, но ведь и повреждается оно легче. Тем более в полярном море, где круглый год плавают льдины. Для боковой остойчивости «Латам» был снабжен на концах крыльев балансными поплавками. Этим он проигрывал в сравнении с привычным норвежцам цельнометаллическим «Дорнье-Валь», на котором функцию поплавков выполняли прочные боковые плавники — «жабры», как их называют морские летчики. Поплавки же увеличивали вероятность зацепления за случайную льдину. Да и разводья во льдах для посадки и взлета должны быть значительно шире, чем для «Дорнье-Валь». А потеря поплавка, особенно при волнении, означала неминуемую катастрофу; гидросамолет терял остойчивость, «черпал» крыльями за поверхность моря и переворачивался.
Впрочем, немало у «Латама» и положительных качеств. Два надежных пятисотсильных мотора, установленных «тандемом», — один тянет, второй толкает. Грузоподъемность почти 4 тонны. Крейсерская скорость— 140 километров в час. Радиус действия до 2,5 тысячи километров. В последний момент перед отлетом из Франции в самолете кое-что усовершенствовали. Работы контролировал сам монсеньор Латам.
В Бергене долго не мешкали. Провели день, знакомясь, приглядываясь друг к другу. Заправились горючим. Брази проверил работу мотора. Де Кювервиль придирчиво проконтролировал ремонт поплавка, слегка поврежденного при посадке. Погрузили 20 килограммов пеммикана и столько же шоколада, большую коробку овсяных галет, винтовку с сотней патронов, сто плиток сухого спирта для походной кухни.
Французы считали, что Амундсен будет один, а тот захватил в Берген Дитрихсена и Вистинга. Но разве де Кювервиль уступит место Лейфу Дитрихсену! Ни за что! Ну а если брать и Вистинга — машина будет перегружена.
Пошли на компромисс. Вистинга — спутника Амундсена в походе на Южный полюс — отправили на Шпицберген пароходом. Но Амундсен настоял все же взять Дитрихсена. Их связывает многое — еще недавно они летали к полюсу, вместе стояли на грани гибели.
На следующий день «Юманите» сообщила: «...командант Гильбо прибыл в 6.05 утра в Тромсё. Полет из Бергена проходил в хорошую погоду. Гильбо и Амундсен вылетают на Шпицберген через десять часов...»
Настало утро 18 июня. Возможно, последнее утро их жизни, потому что никто не знает, дожили они или нет до захода солнца.
Шаг за шагом восстанавливаем, каким же был для них последний день. Все совершилось буднично... Залили полностью горючим все шесть баков гидроплана. Чтобы перекусить в воздухе на пути к Шпицбергену, прихватили бутерброды, копченую лососину, несколько бутылок минеральной воды.
Погода в Тромсё отличная. Геофизический институт (с его директором господином Крогнесом у Амундсена были старые добрые контакты) сообщил: на пути до Шпицбергена дует легкий ветер, местами туман. В четверть двенадцатого новый звонок от геофизиков — между Гренландией и Шпицбергеном появилась область низкого давления, и есть опасность ее развития...
Через час с Вадсё — это к северо-востоку от Тромсё — вылетел на Шпицберген Маддалена. Потом еще одно телефонное подтверждение, что у Медвежьего острова пока ясно и тихо.
Полное безветрие было и в Тромсё. А перегруженным гидропланам нужен хоть легкий встречный ветерок. Финский и шведский самолеты, также направляющиеся на Шпицберген, отложили вылет на сутки. Амундсен решил подождать сводку погоды на 2 часа дня.
Мы не находим в действиях Амундсена какой-то поспешности, нервозности, риска, желания опередить экипажи других самолетов. Хотя в прессе тех лет высказывалось и позднее перекочевало в книги о великом норвежце мнение, что честолюбие, стремление выиграть гонку всегда отличали его характер. В молодости — да, но на вершине зрелости — нет. Да и не тот случай, не те обстоятельства, чтобы проявлять рекордсменство. Координаты лагеря Нобиле известны. Люди вовсе не на грани гибели. За три недели они обжились немного на льдине, появился в лагере даже кое-какой комфорт.
Причиной рассуждений о мнимом стремлении Амундсена первенствовать служило событие двадцатилетней давности. Событие драматическое. Когда на пути к Южному полюсу Амундсен опередил капитана Скотта. Гибель Скотта и его товарищей оставила глубокий след в сознании норвежца-победителя. С той поры он утратил вкус к формуле «любой ценой, но первым». И два года назад, когда в Кингсбее Амундсен встретился с Ричардом Бэрдом — оба они летели к Северному полюсу: Бэрд на самолете, Амундсен на дирижабле, — норвежец спокойно дал американцу опередить себя на сутки.
Амундсен был человеком замкнутым. Раскрывался лишь перед самыми близкими друзьями. В Тромсё, крохотном городишке, наверное, надо бы встретиться с шведским и финским экипажами. Цель-то полета общая. Все обсудить, спланировать. Амундсен же предпочел общество неизменного Дитрихсена и старого приятеля аптекаря Цапфе, у которого обычно останавливался. Даже Гильбо с экипажем поместили отдельно, в гостинице. И никто не знал точного маршрута его полета.
В третьем часу дня Цапфе позвонил в Геофизический институт. «...Я сказал ему, — рассказывал впоследствии директор Крогнес, — что область низкого давления между Гренландией и Шпицбергеном пока не развивается. Старт возможен. Амундсен стоял у телефона рядом с Цапфе, но я с ним не разговаривал. Незадолго перед этим он очень интересовался ледовой обстановкой в Кингсбее. У меня сложилось впечатление, что все они очень торопились...»[64]
Вылетели из Тромсё в 4 часа дня и вскоре сели в фьорде. Опять какая-то досадная мелкая неисправность. С момента отлета из Франции, кажется, не было ни одного старта с первой попытки.
Связь с «Латамом» поддерживала радиостанция Геофизического института. Радиопеленгования тогда еще практически не знали. Амундсен же путевые координаты не сообщал.
В 18 часов 45 минут прервал связь, настало время передачи прогнозов погоды для рыбаков. В Норвегии, экономика которой во многом зависит от рыбы, даже полет национального героя Амундсена не мог нарушить передачу жизненно важного рыбацкого прогноза.
А другие радиостанции? Дальность действия передатчика «Латама» при полете составляла около 900 километров. При работе с воды уменьшалась в три раза. В 17 часов 40 минут радиостанция на острове Инге, на севере Норвегии, разговаривала с «Латамом». В 17 часов 45 минут «Латам» вызвал Лонгйир на Шпицбергене.
Медвежий остров пытался связаться с «Латамом» в 19 часов 45 минут, но безуспешно. Геофизический институт вновь начал вызывать самолет в 20 часов, но эфир молчал. Больше никто в мире не слышал четкого радиопочерка Валетты.
«...Последняя связь с «Латамом» была спустя 2 часа 45 минут после вылета, — сообщил корреспондентам Крогнес спустя сутки после исчезновения «Латама». — Сигналы были ясные и четкие. Вызовы продолжались беспрерывно, и мы уже начали беспокоиться. По подсчетам, самолет должен был уже находиться на полпути между Медвежьим островом и Норвегией. Мы надеялись, что у него испортилось радио, и он не мог предупредить о вынужденной посадке. В норвежских газетах писали, что Амундсен летел на восток и поэтому прекратил радиосвязь, чтобы не выдавать своих планов. Но это была неправда...»
Через несколько дней после исчезновения гидросамолета начались поиски. В полярные льды вышли два крейсера, французский и шведский. Шарили биноклями по горизонту вахтенные рыбачьих судов, напряженно слушали эфир радисты береговых и судовых радиостанций на севере Норвегии, острове Медвежьем и на Шпицбергене.
Но более широко поиски развернулись лишь после 12 июля, когда на борт «Красина» поднялись потерпевшие катастрофу на дирижабле. Все средства тут же были брошены на спасение экипажа «Латама»[65].
Все оказалось тщетно...
Зачем летел Амундсен — ясно. А на вопросы «как?», «где?» произошла катастрофа, ответить гораздо сложнее. Генеральное направление полета было, несомненно, на Кингсбей.
Но не захотел ли он по пути отклониться? Ведь лагерь Нобиле, хотя координаты его переданы, пока не обнаружен. Шесть человек вместе с оболочкой дирижабля унесены в восточном направлении. Многие обращались с вопросами к майору Майстерлингу, председателю Норвежского аэроклуба, который последним разговаривал с Амундсеном в Бергене. «...Не знаю, куда полетел Амундсен. Он мне этого не сказал, —- отвечал майор. — Я полагаю, что он отправился прямо к обломкам дирижабля, о месте аварии которого до сих пор ничего не известно».
Катастрофа произошла по маршруту Тромсё — Кингсбей или немного восточнее, считали организаторы поисков. Однако и в те дни, и долго еще потом — во время поисков Амундсена в Норвежском море — многие утверждали: «Амундсен, конечно, опять изменил свой план, как тогда с Южным полюсом...» Вся тактика поисков «Латама» исходила из этих вполне логических предположений: Амундсен стремился либо на Шпицберген, чтобы оттуда руководить спасательными работами, — его авторитет, огромный полярный опыт сыграли бы существенную роль; либо прямо к месту катастрофы, надеясь на удачу. Вдруг по соседству с лагерем итальянцев окажутся разводья, и «Латам», не приспособленный к посадке на лед, сможет сесть.
Как всегда в подобных ситуациях, мир заполнился слухами, домыслами, догадками. Радиостанция Кингсбея якобы перехватила телеграмму от Гильбо 20 июня, в которой он сообщал, что делает попытку сесть в полярные воды. Возле острова Роттум 13 августа голландские рыбаки выловили в открытом море бутылку с запиской, написанной по-норвежски: «Латам— 1.7.28. 84°23' восток. Р. Амундсен». Фритьоф Нансен заявил: «...я не думаю, что капитан Амундсен и французские летчики живы. Записка, найденная в бутылке, является всего-навсего чьей-то мрачной шуткой». Племянник Амундсена подтвердил, что «...буквы послания не обнаруживают никакого сходства с подписью знаменитого исследователя». Двое норвежцев-горняков утверждали, что видели, как «Латам» упал недалеко от Медвежьего острова. Впоследствии выяснилось, что это была «Савойя» Маддалены, который опустился на воду, чтобы заменить свечи[66]. Капитаны нескольких рыбачьих судов видели, что какой-то гидросамолет полетел уж совсем невероятным курсом, чуть ли не на запад.
Итак, три версии о месте гибели «Латама».
Прямо по маршруту Тромсё—Кингсбей, где-то в районе острова Медвежьего.
Восточнее этого маршрута в Баренцевом море. И наконец, в северо-западном направлении от Тромсё, в Норвежском море.
Причем последняя версия широкому читателю неизвестна. Она сразу не получила развития. И в этом направлении поисков не было. Но эта версия и привлекла наше внимание.
...Неподалеку от Найа в тот день, 18 июня, находилось рыбачье судно. Его капитан Питер Катфьорд позднее сообщил: «...я увидел самолет, который летел с юго-востока на высоте приблизительно 500 метров. Потом он снизился до 200 метров над поверхностью воды и ушел на северо-запад. Туман скрыл его от наших глаз. Было довольно ясно, дул легкий бриз. С севера надвигался шторм и плотный туман. На северо-востоке быстро темнел горизонт. Я думаю, что «Латам» не пролетел и 60 миль от норвежского берега, и мы были последние, кто его видел...»
То, что самолет летел на северо-запад, кроме Катфьорда подтверждают китобои Пауль Бьервог и Нестор, суда которых также находились в этом районе. Записи в судовом журнале парохода «Ингерте», который во второй половине дня 18 июня находился в трехстах километрах к северо-западу от Тромсё, полностью совпали с показаниями Катфьорда. В этом районе судно встретило густой туман, а с севера надвигался шторм и дул сильный ветер.
Ухудшение погоды, предсказанное Геофизическим институтом, наступило скорее, чем предполагалось. И, вылетев из фьорда, Амундсен, по-видимому, здраво оценил обстановку. Оставался единственный путь — обойти туман западнее.
Зона тумана оказалась обширнее. «Латам» еще больше отклонился к западу, вероятно, вынужден был пойти на посадку.
Комиссия, исследовавшая бак и поплавок, по самым ничтожным штрихам — вмятинам, пробоинам на поплавке, деревянной пробке на обломке бензопровода — пыталась установить, что же произошло в море и в каком районе.
Стойки, соединяющие поплавок и крыло, похоже, порвались от сильного удара. Значит, при посадке Гильбо не сумел погасить скорость. Но, с другой стороны, поперечные укосины крепления согнуты так, что это можно объяснить только ударом лодки с кормы. Может, самолет сначала коснулся воды хвостом и после этого перевернулся? Эта гипотеза выглядит правдоподобной. Но на поплавке сзади дыра, и комиссии кажется, что появилась она не во время падения гидроплана и срыва поплавка. Тоже загадка.
Бак либо вылетел из разбитого корпуса во время катастрофы, либо его отделили от фюзеляжа сами члены экипажа. И поставили деревянную пробку на бензопровод. А для этого нужно время... Может быть, бак хотели использовать в качестве спасательного плотика или, что более вероятно, для замены потерянного поплавка?
Эксперты располагали ничтожными фактами. И только весьма приблизительно могли сказать о том, где произошла катастрофа. Откуда течения принесли бак и поплавок — этих немых свидетелей трагедии?
Но абсолютно ли немы бак и поплавок? Пожалуй, в те давние годы из них, если так можно сказать, была выжата вся предельно возможная информация.
А ведь с тех пор об океане мы узнали много нового. И если в тридцатые годы не было достаточно полной схемы поверхностных течений севера Атлантики, то сегодня такие карты есть. О чем же они говорят?
Мы долго изучали эти карты. Вновь и вновь проверяли всю систему фактов и пришли к любопытному заключению.
Если все три предполагаемых направления полета обозначить на карте секторами — такая геометрия обусловлена тем, что вероятность отклонений от курса будет возрастать пропорционально расстоянию от Тромсё — и совместить с картой поверхностных течений, обнаруживаются некоторые закономерности. В каждом секторе выделяется своя, заметно обособленная схема течений.
Если бы поплавок и бак начали свободный дрейф где-то из второго сектора, их во всех случаях понесло бы к Гренландии. И вновь к берегам Норвегии они попали бы приблизительно через год. И еще одно обстоятельство говорит не в пользу второго сектора. Кроме «Мариты» сигналы наверняка услышали бы на Медвежьем, в Кингсбее и на севере Норвегии. Даже при условии работы радиостанции «Латама» с воды.
Еще меньше вероятность катастрофы в третьем, самом восточном секторе. Оттуда плавающие предметы идут своим кругом течений, из которого в места обнаружения бака и поплавка теоретически можно попасть через неопределенно долгое время. А слышимость радиосигнала бедствия там, пожалуй, такая же, как и в секторе номер два.
Любой плавающий предмет, очутившийся в первом секторе, будет дрейфовать против часовой стрелки и неизменно попадает на основное течение, идущее вдоль норвежских берегов к северу[67].
Поплавок и бак были найдены не на берегу, а «сняты» непосредственно с течения. Следовательно, мы располагаем почти точным временем их дрейфа, соответственно 73 и 116 дней. Но дрейфовали они с разной скоростью и проделали путь различной протяженности. Пробитый поплавок, наполовину затопленный, перемещался как классический буек. На легкий бак с малой осадкой и большой «парусностью» существенное влияние оказывал ветер. Ну а теперь, если условно бросить в воду эти предметы там, где они были подобраны, и «запустить» против течения, скорость которого и устойчивость нам известны, а также учесть влияние результирующего ветра, можно с большой долей вероятности назвать места, куда они приплывут. Другими словами, откуда они начали свой путь. Координаты этого района приблизительно 72° северной широты и 9° восточной долготы.
Маршрут полета «Латама» и место его гибели
Характерно, что район этот находится в первом секторе, то есть на предполагаемом северо-западном курсе «Латама». И если по этому курсу отложить расстояние, пройденное «Латамом» со времени вылета из Тромсё и до того момента, когда Геофизический институт вновь попытался возобновить связь после перерыва (примерно 400 километров), то полученная точка оказывается в районе начала дрейфа поплавка и бака. И радиосигнал, поданный из этого района вечером 18 июня рацией «Латама», имевшей дальность действия с воды не более чем 300 километров, не могла услышать ни одна из станций, которая поддерживала с ним связь. За исключением случайных судов, находящихся в море. Вечером 18 июня радиотелеграфист угольщика «Марита», шедшего на Шпицберген, передал на радиостанцию Кингсбея: «Траверзе Медвежьего острова я поймал очень слабые сигналы бедствия. Своих позывных и координат станция не сообщила». Угольщик «Марита» находился в пределах досягаемости радиостанции «Латама»... Если бы эту схему можно было положить на стол перед организаторами поиска в июне 1928 года, надо полагать, спасательные средства в первую очередь направили бы именно в сектор номер один.
Желание Амундсена погибнуть в небе легко и просто не осуществилось... «Латам», может быть, из-за отказа одного мотора или какой другой причины сел на воду.
По нашей просьбе старший научный сотрудник Гидрометцентра СССР, кандидат географических наук М. Мастерских восстановил синоптическую обстановку 18 июня в районе предполагаемой вынужденной посадки: ветер до 15 метров в секунду, туман, температура воздуха около нуля, возможно обледенение, высота волн от двух до трех метров.
«...Посадка на тяжелом гидросамолете при таком волнении чрезвычайно сложна и опасна, — сообщил нам старейший советский полярный летчик М. Козлов. — На поплавковой машине типа «Латам» риск возрастает вдвое: снос одного из балансовых поплавков может привести к катастрофе. Однажды пришлось садиться при трехметровой волне. Мне повезло. Я сел на гребень одной волны, перелетел на гребень другой и так постепенно гасил скорость. О взлете не могло быть и речи. Выбросил плавучий якорь и ждал улучшения погоды. В этих условиях «Латам» долго бы не продержался и в конце концов разрушился».
Экипаж «Латама» начинает ремонт. Главное — вернуть самолету остойчивость. К моменту посадки только один бак горючего из шести мог быть выработан. Похоже, его извлекли из фюзеляжа, сделали деревянную пробку на бензопроводе и стали приспосабливать вместо потерянного поплавка...
Сколько времени мужественный экипаж боролся за спасение «Латама» и свои жизни в ледяных водах Норвежского моря, мы, вероятно, никогда не узнаем...