Победители Первого альтернативного международного конкурса «Новое имя в фантастике». МТА II

Тень истины

Этот город погибает. Я хотел бы спасти его, но не знаю как. Ведь я даже не знаю, кто я. Моя память – этот город, его тайны и обманы. И ничего кроме этого, лишь знакомые улицы и всепоглощающая жажда. Вечный, неутолимый голод, ведущий к цели всеми доступными тропами.

Небо над пустой дорогой уходит в ночь. Целлофановый шорох мороси – тусклые фонари истекают каплями. Я не чувствую ни прохлады, ни сырости – только звуки, запахи чужих мыслей и чувств. Иду на самый явный и жгучий запах, единственный за последние дни. Им веет отовсюду, но он слаб, и мелочь не восполнит потраченных на поиск сил.

Отворяю дверь маленькой пристройки – и вижу троих, в страхе и отчаянии. Они едва слышно переговариваются, стоя над расстеленной мешковиной. Поблескивают металлические орудия и патроны.

Моя суть слабо связана с тяжелым физическим миром, и люди редко замечают меня – взгляд идет вскользь, а воображение и разум придают разные формы. Но когда они напряжены, то смотрят в упор, и тогда запускается подсознание – защитный механизм, скрывает для своего же блага ирреальную сторону жизни. Он налагает маску, обыденную и пустую. Каждый видит во мне свою ложь.

Они оборачиваются на звук, вздрагивая и умолкая, судорожно дергаясь к оружию. Острая враждебность почти не ощущается за густым ароматом лжи.

Я проскальзываю меж неловких рук и становлюсь на колени, касаюсь мешковины.

Их ложь – украсть с завода оружие, – их силы, потраченные на вскармливание, сокрытие этой лжи – я поглощаю. Тонкая паутина, скрытый ею обман, питают меня и придают сил. Тайну раскроют, а их найдут вместе с парой стволов и горсткой патронов – последней надеждой отбиться.

Я питаюсь ложью, оставляя на ее месте преступную своей наготой истину.

Цепкие пальцы не причиняют боли, но злоба бьет по мне острой глыбой. Она мешает сосредоточиться на серебристо-бледном вкусе их лжи – столь желанном. Я бы сдержался, но голод снедает меня изнутри.

Обман бывает разный. Слегка багровый, с острым привкусом страсти, серый с оттенком страха, злорадный – цвета грязного ила, его столько, сколько граней чувств в душе. Но самый лакомый кусочек – ярко-белого, вкуса чистой воды. Ложь разума о жизни и смерти.

Не сознавая того, они воздвигают зеркальные лабиринты вокруг истины, по которым блуждают вечно. Все знания опутаны личными суждениями, конкретными фактами и твердыми установками – ложью. Настоящие глаза закрыты, а сердце глухо спит: разум строит хитросплетения вокруг истины. Проникая в самую глубь, в один миг пожиная бесплодные доводы ума, словно наслаждаешься редким деликатесом.

Но открытие пагубно влияет на человека. Чем больше лжи, тем глубже осознание. Личность распадается от прикосновения истины, как прожженный стебель. Наружу вырывается безумие.

Один падает на колени и больше не шевелится, второй издает животный вой и бьется об стену, у третьего, самого старого, перестает биться сердце. Замираю, наслаждаясь быстро преходящим чувством насыщения.

Всегда есть искушение насытиться: останавливать проходящие мимо силуэты, разбивать воздушные замки в прах, оставляя пустую скорлупу. Но голод бездонен, его можно приглушить на время – краткое время. Поэтому обычно я сдерживаюсь. И я боюсь – вдруг, если исчезнет город, то исчезну и я?

Возвращаюсь. Дороги вот уже несколько месяцев как пусты, изредка едут длинные колонны машин. У людей их забрали, и у города тоже. Пешеходы привычно держатся пятен света на тротуаре. Вокруг мешанина запахов, в каждом – маленькая ложь.

Помню, как ветер сдувал стружку свежеспиленных стропил и нес голоса тех, кто ныне покоится в земле. А сейчас здесь гнилое дерево и эхо отзвучавшей жизни. Я ступаю легче опустившегося тумана, но половицы пронзительно скрипят. В углу груда тряпья и картона. Криво сколоченный навес оберегает шипящее пламя от подтекающей крыши. Побулькивает закипающая вода.

– Привет, – улыбается из-под навеса тощий ребенок. – Сегодня уха из последней банки. Представляешь, раскупили даже просроченное – мне ничего не дали, пригрозили выдать жандармам.

Сажусь рядом.

– Филя обещал найти одежду – в столице мороз под минуса.

В пустой, тщательно отмытой жестянке блестят мелкие монетки.

– Пешком далеко не уйдем – везде сплошь заставы, без бумажек – крышка. Как думаешь, к вагонам можно прицепиться?

Медленно качаю головой. Автоматизированные поезда умчат свое содержимое – заводы, оружие, людей – со всей скоростью агонии. Мальчик продолжает тарахтеть, насквозь пронизанный густым, тяжелым запахом лжи.

Когда-то в этом доме били ключи дрязг, кормившие меня неправдой. Потом они иссякли, но остался уютный след. Сюда явились ищущие крова и тепла. Им было спокойно, когда рядом кто-то есть, а мне – сытно, когда они лгали про то, как лишились дома. Многие умерли, и мало кто – от старости. Болезни и голод. Кого-то расстреляли.

– Все сидите в уголочке? – раздался сиплый бас.

– Филя, у нас уха!

– Держи одежонку, малец. Стащил прямо с прилавка.

Однажды, влекомый запахом, я нашел этого маленького калеку, чья жизнь – одна большая ошибка: матери, зарабатывающей всеми возможными способами, и отца, топившего надежды в спиртном. Их ложь вылилась в жалкую, одноногую неправду, не нужную никому, и вопреки всему хотевшую жить настолько сильно, что он без малейшего сомнения последовал за мной – немой, поманившей его тенью.

За последние месяцы город оскудел – все меньше людей, все меньше обмана. Все меньше афер и измен, краж и убийств – самых сытных блюд. Люди, средства и деньги утекают из города на скоростных поездах в неизвестность. Иногда, когда голодно больше обычного, я сажусь рядом со своим питомцем и мягко глажу по голове, понемногу распуская ювелирные стежки жизни, ослабляя то, что есть смысл его существования, то, что держит его на этом свете, – ложь. Мой запас на черный день.

– Тебе тоже подарок, Сыч, – рядом шлепается тонкая стопка старых газет. Аисты источают слабый запах обмана, словно опиум, которым пытаются обмануть людей.

«Переговоры провалились».

«Армия мобилизуется».

«Первые победы».

От последней записи несет неприкрытым извращением правды. Прижимаю лицо к затхлой бумаге, вдыхаю запах. Не могу изменить произошедшего, не могу коснуться источника – не могу насытиться.

– Проигрываем, – тяжело вздыхает бас.

– Ну и пусть, – беззаботно возражает мальчик. – Нам-то что? Наберем тушенки, спрячемся в подвалы…

– Зимой ты в них задубеешь. А найдут – пристрелят, не свои, так чужие.

Состояние людей, в котором их ложь отвратительна на вкус и отравлена инстинктом зверя, – война. Глупое состояние. Они гибнут. Те, кто сражается, те, кто работает, те, кто растет, – их стараются уберечь, но они все равно гибнут. Бесправные бродяги и нищие – их просто расстреливают.

– Завтра эвакуируют последних жителей. А там и линия фронта подходит. Всех проверяют и перепроверяют. Нам разве что к поезду прицепиться… А, Сыч?

Качаю головой. Для этих оставшихся двух я – немое, необщительное существо, что-то вроде паука в углу, скрывающегося ночами, а днем забивающегося поглубже в паутину. Они дали мне еще одно имя, которое уйдет в забвение вместе с ними.

Они поговорили, похлебали кипяток с рыбным привкусом и уснули – два прижавшихся друг к другу осколка тепла. Я не умею спать или мечтать, чувствовать радость и печаль. Мое сознание – вечно тикающие часы, бесстрастно отмеряющие время в никуда. Мое тело, не боящееся холода и боли, – напряжение пространства. Моя душа – короткая память и неутолимый голод.

Я совершенно другое существо.

Сизое, ноябрьское небо затянуто пеленой. Облака, дым и гарь тлеющей плоти – ветер с юга. На горизонте мелькают слабые вспышки – скоро они обретут голос и слепящую яркость взрывов, рушащих стены, рвущих землю.

Война. Что-то знакомое в самом слове, в самом смысле. Я появился в этом мире сразу после нее. Помню невысокие здания, выросшие из раскромсанных холмов, и душистые поля, распаханные на земле, недавно залитой кровью. Я поселился в быстро растущем городке, не зная, куда идти. Шли годы, в траве ржавели гильзы. Город мрачнел и разрастался на братских могилах. Где-то в них лежал тот, кто вызвал меня, и его кости тлели. А я жил вместе с городом и полюбил его. Он дал мне пропитание и убежище.

Лежалая трава морозно хрустит. Воет зимний ветер. Звезды ползут по небу, приближая рассвет, а я иду навстречу зареву – навстречу памяти. Один огненный вихрь стихает, а другой, ближе к востоку, нарастает – светлые зарницы разгораются над несущими гибель вспышками.

Пахнет болью. Люди вопят, а потом из них уходит тепло. Я кажусь им тенью – и я растерян. Маленькие сокровищницы удивительных тайн исчезают, гибнут – и так глупо, глупо пропадают. Исчезают нераскрытыми прямо на моих глазах. Я видел смерть от разных причин в разное время. Но война – это самое бессмысленное уничтожение жизни.

Лучи солнца раскрашивают серую землю в блекло-желтый, искристо-белый и ярко-алый цвета. Песчаные круги от взорвавшихся снарядов, черные комья тел и остатки искореженных орудий марают свежее утро. Под встающим солнцем вдалеке возвышаются, поблескивают гигантские скопления металла. Мимо летят, воя и грохоча, аккуратные кусочки смерти, раскрывая на траве мертвые цветы песка и крови.

Я уже видел это много лет назад. На изумрудных стеблях рдеют красные цветы и красные капли. Меня бьет ветром и землей, унося смутные грезы. Волна уродливого рассвета медленно и неумолимо близится к городу. Моему городу.

Я возвращаюсь, отдаляюсь, и воспоминания меркнут. Волна памяти настигнет меня опять – и шепчущие, истлевшие губы вновь обретают голос.

Я боюсь. Вдруг, если исчезнет город, то исчезну и я? Он начал исчезать несколько месяцев назад. Теперь же, когда война подобралась вплотную, он исчезает окончательно – прямо на моих глазах.

Меня встречают гнилое дерево и эхо. Дом пуст.

Иду по неподвижным улицам. Гудит криками здание вокзала. Густой, мерзкий запах паники и отчаянного вранья. Толпа осаждает поезд, а вагоны пухнут от пассажиров. Воздух плавится от мольбы и обещаний. Оцепление вокруг поезда едва сдерживает инстинкт толпы и бессильно пытается сдержать её натиск. Двигаюсь на знакомый зов и запах. Вот они – сжались в углу и растеряны.

– Это последний, – с ужасом бормочет мальчик. – Остальные взорваны.

– Час назад был авианалет, – одышливо хрипит бас, – на крыльях – наш флаг!

Раньше они гордились своим городом – важным узлом в железнодорожной сети страны. Теперь, когда власть жертвует им и людьми в попытке спастись, оплот превратился в капкан, из которого сейчас уедет последний поезд. А они исчезнут.

Воздух дрожит. Налет еще не закончился – бомбы падают на фабрики в другом конце города. Я чувствую вдалеке аккуратную форму смерти. Вбираю в себя последний глоток всеобщей лжи – с неба летит гибель. Богатейшая плантация подлых секретов и тайн, питавшая меня долгие годы, окончательно ниспровергнута. Город испускает последнее дыхание. Я не могу спасти его – разве что всего лишь одну ложь…

Сыплется стекло, вздымается пыль– на головы людей обрушиваются бомбы и пули. Агония города будет длиться недолго – те, кто не погибнет сразу, умрут, когда крылья сделают еще один заход. И еще. Пока от зданий не останется пыль, а от вокзала – груда осколков и искореженная конструкция. Воздух наполнен ужасом. Вагоны изрешечены, перрон дымится алым паром. Но механизм, способный умчать свое содержимое от взрывов, все еще цел. Позвякивает автоматическая система отправки.

– Сыч?

Чувствую, как подо мной бьется сердце. Последнее, что осталось от возлюбленного города. Из ушей сочится кровь, а из глаз – слезы, но ребенок цел. Взгляд, полный мертвенного недоумения, спотыкается на мне. Беру вялую руку и тащу его к вагонам. Остекленевшие зрачки целятся в нас из окон. Поезд медленно рокочет, собираясь покинуть опустевший вокзал. Я вталкиваю ребенка в вагон. Нога и костыль утопают в теплой крови, он вздрагивает и оглядывается.

– Сыч, з-забирайся скорей, – едва слышно произносит он. Тишь прорывает четкий трезвон, и колеса медленно начинают двигаться, размалывая попадающую под них плоть. Я качаю головой и делаю шаг назад. Я должен вспомнить – кто я и зачем я здесь.

Могучий механизм набирает скорость и уносит знакомый до боли аромат вдаль – быстро, быстрее летящих крыльев и неумолимо ползущей волны смерти. Я отворачиваюсь, глядя в небо, ожидая бушующего прилива свинца и памяти.

Крылья накрывают остов города еще раз, ровняя его с землей, хороня людей и дороги, дома и рельсы, мешая воздух с крошевом. Грохочут, надвигаясь, металлические горы, воют снаряды. Все застилают грохот и воспоминания…

Зеркало напротив зеркала, чуть трепещет вода. Дрожащие, немеющие от близкой кончины пальцы выводят по стеклу узоры, в темную бесконечность несется горячее желание и мольба.

«Приди!»

Мой темный мир. Мой идеальный темный мир, где я был один – в извечном покое, и бесконечном сне, не зная ни голода, ни чувств. Желание касается меня, а мольба пробуждает. Я чую страх, ложь, и, не в силах превозмочь, срываюсь на зов. Намерение человека и его искушение прокладывают путь. Тени расточаются, выходя из вод, – проявляюсь в чужом мире, где пожарами волнуют запахи и чувства.

Его губы расплываются в неверящей улыбке, а рука ползет к бесформенной тени. На стеблях благоухают цветы и кровь.

«Защити!»

Пальцы касаются меня, и я чую его ложь. Он не успел опомниться – я пожираю обман. Приказ – защитить, но желание – убежать, спастись. Цепляюсь за ниточку и разматываю клубок, разбиваю лабиринты лжи, захватываю суть и уничтожаю разум. Еще не высохли на зеркалах следы, как он уже не дышал. Водные узоры, притянувшие меня к живому, скрепили с мертвым. Конфликт желания с приказом свел меня с ума. Я утерял память, вместо нее обретя невосполнимый голод. Я забыл свой идеальный мир, оставшись здесь, в плену призыва.

Крылья дымятся на развалинах. Ветер уносит пыль. Волна крадется дальше. Город мертв, он больше не держит меня, и я свободен. Оглядываюсь, ловлю тающее вдалеке дуновение запаха того, чье существование – ложь. Иду следом – я найду его. Он исполнит мое последнее желание, и я уйду в свой мир.

«Упокойся».