Побег с «Оборотнем»

Глава шестнадцатая

Минута молчания была исполнена какого-то щемящего трагического смысла. Оставаться в ступоре смысла не было, Турецкий вернулся на грешную землю. Покосился на Валюшу. Девчонка давно уже все поняла, смотрела в пространство мутными глазами. Губы отрешенно шептали отходную молитву…

— Пройдите, господа, присядьте на диван, — сухо произнес Леонович.

Они прошли, присели. Худобин повернулся вместе с креслом, подпер рукой подбородок, смотрел на них с немеркнущим интересом.

— Девочка, вынь руки из карманов, — попросил Максим.

Валюша подумала, взвесила все «за» и «против», вынула сжатые кулачки.

— Хорошая девочка, — похвалил Максим.

— А ты козел, — отозвалась Валюша. — Твой конец будет скорым и ужасным.

Худобин натянуто засмеялся. Леонович усмехнулся, облизнул пересохшие губы. Он отодвинулся от проема, вышел на середину комнаты. Немного опустил пистолет, что не было поводом для восторга — трижды успеет выстрелить, прежде чем Турецкий соберется подняться с продавленного дивана.

— Александр Борисович, у вас пистолет в правом кармане. Осторожно выньте, положите на пол и поддайте ножкой в мою сторону.

Он не стал сообщать, что в пистолете нет патронов. Извлек «Вальтер», положил на пол, отправил ногой под шкаф. Максим раздраженно покачал головой.

— Нехорошо, Александр Борисович, я просил в мою сторону.

— Максим, ты, видимо, не понял, — сказал Турецкий, — ты, конечно, отлично зашифровался, спору нет. На тебя я мог подумать в последнюю очередь. Но зачем? Москва прекрасно осведомлена, какую нечисть вы тут развели, со дня на день действительно начнутся аресты. От моего устранения ничего не изменится — вы только отяготите свою вину и осложните положение. Давай, Максим, тебе же тюряга корячится. Почему бы, в качестве разнообразия, не поступить умно?

— А Максим и так поступает умно, Александр Борисович, — сообщил за парня Худобин. — Никаких доказательств, как вы ее называете, преступной деятельности у вас нет. Имеются только ваши слова. Но даже их не будет, гм… Уж поверьте, у Пал Палыча в Москве высокие покровители, дело спустят на тормозах, не успев его завести. Никто не будет в вас стрелять именно здесь, это, конечно, глупо. Существуют более подходящие для стрельбы места… Нужно лишь немножко подождать. Вы внесли столько суеты и сумятицы, что трудно собрать нужных людей и заставить их немного пошевелить мозгами. Чуть позднее прибудут специалисты. Подождем, хорошо? Как вы относитесь к чаю, Александр Борисович?

Ответа он не дождался. Валюша удалялась все дальше, она уже почти не дрожала, глаза ее заволакивала водянистая пелена. Возможно, у Худобина тоже были дети. Глядя на нее, он удрученно покачал головой, как бы сокрушаясь, почему за проказы взрослых должно страдать подрастающее поколение. Выбрался из кресла, потеснив Леоновича, побрел на кухню. Глаза Максима оставались ледышками, дрожала жилка на виске. Он привык доверять своему начальству. Если начальство говорит, что еще не все потеряно, он должен этому верить.

— Ничего не хочешь сказать, Максим? — прошептал Турецкий. Тот молчал. На кухне Худобин гремел посудой, пустил воду, наполняя электрический чайник.

— Ты же не дурак, на хрена тебе гробить свою жизнь? Давай нейтрализуем Худобина, рванем отсюда, пока не поздно. Я умолчу об этом инциденте, сделаем вид, что ничего не было…

Но все, что он говорил, разбивалось о стену. Усмешка на лице Максима становилась язвительной, пакостной. Он не производил впечатления обманутого начальством, запуганного молодого работника, которому еще не поздно вернуться на путь исправления. Он полностью отдавал отчет, какую роль играет в преступной группировке. И, судя по усмешке, эта роль ему нравилась.

— Максим, подумай, последний раз подумай, пока не поздно…

Он оборвал свою речь. С тем же успехом можно общаться с заглохшим экскаватором. Худобин продолжал орудовать на кухне. Чайник уже закипел, что-то напевая под нос, он помешивал ложечкой сахар.

— Максим, кофе хочешь? — донеслось из кухни.

— Спасибо, Виктор Валентинович, обойдусь.

— Ну и ладненько… — Худобин бросил на стол ложечку — судя по звуку, мельхиоровую.

— Так и будешь молчать, Максим? — глухо вымолвил Турецкий.

— Предлагаю и вам помолчать, Александр Борисович, — негромко произнес Леонович, — сколько можно говорить? Вы потерпите немного, скоро все кончится.

Он посторонился, пропуская выходящего из кухни следователя. Впрочем, у того в руке не было ничего напоминающего чашку с горячим кофе. Мелькнула увесистая скалка, раздался неприятный хруст. Максим пошатнулся, выронил пистолет. В глазах отразилось недоумение… и дикая пронизывающая боль. Лицо побледнело, окрасилось кровью, хлынувшей с разбитого темечка, и он рухнул, как подкошенный…

— Оп-ля!.. — безжизненным голоском прокомментировала Валюша, приоткрыв глаза. Следователь Худобин отбросил скалку, склонился над поверженным телом, пощупал пульс. Поднял голову — стекла очков продолжали загадочно поблескивать.

— Живой. Это хорошо, очень не хотелось, Александр Борисович, брать грех на душу. А вы напрасно с ним разговаривали, склоняли к тому, к чему Максимка в принципе неспособен. Он из молодых, да прытких. Жестокая молодежь, видит только деньги. А еще артист он великолепный…

— Не могу поверить, Виктор Валентинович, — Турецкий потрясенно повертел головой. — У вас, должно быть, совесть проснулась?

— Совесть моя всегда при мне была. — Театрально вздохнув, следователь забрал пистолет Леоновича, задумчиво уставился на щель под шкафом, куда улетел «Вальтер».

— Не утруждайтесь, — подсказал Турецкий, — там все равно нет патронов.

— Ну и ладно. — Следователь, крякнув, поднялся. — Вот только трудно плыть против течения, когда все плывут по течению. Это серпентарий, Александр Борисович. Я был вынужден фабриковать дело против Поличного — в противном случае меня бы просто сжили со света. Но я его предупредил, что замышляется недоброе. Он не поверил.

В субботу тринадцатого июня я звонил ему вечером домой, хотел предупредить, что в воскресенье его хотят арестовать. Он опять же не поверил — не укладывалось в голове Евгения Михайловича, что против него все уже давно сфабриковано.

— Так это вы звонили ему домой? — прозрел Турецкий. — Жена с дочерью вспоминали, что вечером в субботу был звонок.

— Да, это был я.

— Постойте… а материалы, которые якобы имелись у Поличного на некоторых должностных лиц Дубовска?

— Все правильно, — улыбнулся Худобин, — материалы тоже у меня. Он передал их мне числа пятого или шестого. Не сказать, что на диске убойная информация, но если дело дойдет до непредвзятого расследования, они там будут далеко не лишними.

— И что теперь? — Турецкий стряхнул оцепенение, посмотрел зачем-то на часы.

— А теперь хромаем на полусогнутых, — Худобин бледно улыбнулся, тоже посмотрел на часы. — Заканчивается вечер сюрпризов. Не стоит ждать, пока начнется ночь ужасов. На ваше счастье, Максим не смог дозвониться до Махонина, попал на меня, и я быстрее пули примчался на эту квартиру. Никакой подруги здесь нет — он ведь про подругу вам ездил по ушам? Ведомственная квартира органов МВД — для деликатных делишек, встреч со стукачами и тому подобное. Должны подъехать какие-то люди — час назад они еще находились в Подгорном. Но дороги сейчас пустые, домчатся пулей. Если повезет, мы можем успеть убраться…

— Господи, — ахнула Валюша, вытряхиваясь из дивана. — Так какого же дьявола вы тут лясы точите?! Жить надоело?!

Они вывалились из квартиры, захлопнули дверь, побежали к лифту, отталкивая друг друга. Но лифт был занят, горела красная кнопка, из шахты доносились гудение и постукивание. Кому понадобился лифт так поздно? Турецкий видел, как свело судорогой лицо Худобина, сморщилась Валюша, сделалась похожей на выдавленный лимон. Не сговариваясь, они бросились вниз, но Худобин резко встал на площадке — словно в стену ударился. Турецкий схватил за воротник Валюшу, которая собралась бежать дальше, натянул «поводья». Худобин всунулся в узкое пространство между перилами, отшатнулся, в страхе посмотрел на Турецкого. «Дотянули», — тоскливо подумал Турецкий. Снизу доносились мужские голоса, мелькали руки, хватающиеся за перила. Обычная практика: часть людей едет на лифте, часть идет по лестнице.

— Живо наверх… — прошипел Турецкий. — И, Виктор Валентинович, дайте мне, ради бога, пистолет…

— Держите, — Худобин не стал выкаблучиваться, — я все равно боюсь до смерти этих штук…

Лифт еще не добрался до шестого этажа. Они помчались наверх — первой летела Валюша, за ней спешил Худобин, Турецкий замыкал шествие. На седьмом этаже он притормозил, проводил глазами убегающих спутников, замер, стал слушать. Разъехались дверцы лифта этажом ниже, вышли двое или трое. Они переговаривались, ничего не опасаясь. Чего им опасаться? Один из голосов, кажется, знакомый. Значит, те самые… Он на цыпочках побежал дальше. Сколько времени у них в запасе? Для начала те позвонят в квартиру. Им не откроют. Станут звонить, волноваться, взломают замок, обнаружат оперативника в крови. Догадаются ли сбегать наверх? Шут их знает, ведь «подозреваемые» могли сбежать и пять, и десять минут назад…

Турецкий догнал свою команду на площадке девятого этажа, они стояли, тяжело дыша, смотрели на него с надеждой, как будто он мог им предложить что-нибудь дельное. Две железные двери — квартиры с номерами тридцать три и тридцать четыре, десяток ступеней — и тупик, решетчатая дверь на чердак, запертая на висячий замок.

— Попросимся в квартиру? — дрожащим голосом предложил Худобин.

— Западня, — отрезал Турецкий, — только чердак. Выйдем на крышу — посмотрим, как там насчет пожарной лестницы. Не получится, будем сидеть на чердаке, держать оборону.

В тусклом свете он осматривал замок. Увесистый, зараза. Но вот скоба, его держащая… К Валюше вновь вернулась способность соображать. Она встала на колени, просунула руку в темноту за решетку, стала ощупывать пол, с торжествующим урчанием извлекла кусок арматуры, обросший пылью и плесенью.

— Давай, сгодится, — при помощи штыря Турецкий оторвал скобу от сварного шва, снял замок, дверь со скрипом отворилась…

Они метались по чердаку, но не нашли ничего, кроме крохотного зарешеченного оконца. Может, плохо искали, может, не было здесь никакого выхода на крышу. Потом лежали в темноте, прикладывая старания, чтобы не расчихаться, за какими-то трухлявыми кухонными шкафами, отжившими свой век раковинами, тумбочками, фрагментами мягкой мебели. Видимо, местные жильцы считали, что удобнее затащить старую мебель на чердак, чем спускать ее на мусорку. Светились стрелки часов — единственное, что здесь светилось. Они смогли, проникнув на чердак, закрыть за собой решетку, подперев ее штырем, но вот создать видимость, что ее держит замок, уже не могли. Корпус ржавой штуковины вываливалась из скобы, не желал держаться. Не надо быть специалистом, чтобы понять, что на чердак недавно заходили. Особенно, при наличии фонарика…

— Может, пронесет, Александр Борисович? — стучал зубами Худобин. — У меня еще осталось, конечно, немного совести, но вот что касается храбрости — вынужден признаться вам честно…

— Действительно, Турецкий, — стучала зубами Валюша, — а вдруг проканает? Сколько можно нам влипать?

— Нет, Валюша, не проканает, — бормотал Турецкий, — но мы их сюда не пустим.

Он включил телефон. Увы, входящих звонков по-прежнему не было. С момента последнего разговора с Меркуловым прошло без малого шесть часов…

Он вздрогнул, ощутив вибрацию. Не успел аппарат разразиться мелодией, он уже поднес его к уху.

— Да, кто это? — он с трудом произнес простейшую фразу, слова застревали в горле.

— Александр Борисович Турецкий? — деловито осведомился абонент.

— Да…

— Это капитан Желтков. Мы уже в Дубовске. Стоим у памятника академику Тавровскому. Вы не могли бы сюда подъехать? Или… если вы где-то далеко, мы можем подъехать сами.

— Капитан… — Турецкий нервно засмеялся, — ты не представляешь, как я рад тебя слышать. Увы, подъехать мы не можем. Дела, знаете. Через пару минут нас начнут превращать в фарш. Нас трое, мы на чердаке девятиэтажного дома по адресу улица Затонская, двадцать…

— Да где же это, Александр Борисович? — заволновался Желтков. — Мы впервые в этом городке, здесь черт ногу сломит, а спросить уже не у кого, улицы пустые…

— Виктор Валентинович, где мы? — зашипел Турецкий.

— Въезд в Дубовск со стороны железнодорожной станции Колядино… — закряхтел Худобин. — Ориентир на проспекте Биологов — «рогатое» высотное здание института клинической биологии. Мимо него на север, вдоль пересохшей Калашки — это и есть улица Затонская. Район когда-то назывался Черемушки. Здесь единственная «свечка» среди пятиэтажек, ошибиться трудно…

— Слушайте, капитан…

— Не надо, Александр Борисович, я все слышал. Держитесь.

— Надеюсь, у вас есть оружие?

— Разберемся…

Желтый свет фонаря прыгал по держащейся на честном слове решетчатой двери. Кто-то поднялся к чердаку, подергал дверь. Чертыхнулся, когда штырь арматуры вывалился, ударил по ногам, запрыгал по ступеням. Заскрипела, распахиваясь, решетка. Турецкий выстрелил в стену — не хотелось брать дополнительный грех на душу. Грохот ударил по ушам, отвалился пласт штукатурки. Шарахнулась тень, человек оступился, больно ударился, вскричал.

— Турецкий, ты охренел… — застонала контуженная Валюша. — Ты не мог бы потише стрелять?

— Александр Борисович, патроны экономьте, — подал дельный совет Худобин, — у вас их всего восемь штук…

— Уже семь, Виктор Валентинович. Может быть, без советов обойдемся? Вы лучше лягте на пол, закройте голову руками и постарайтесь думать о чем-нибудь приятном, например о рыбалке.

Мелькнула еще одна тень (или та же?), грохнул выстрел. Отвалился кусок стены у них за спиной. Завозилась Валюша, стала жаловаться, что ее по затылку огрело. Турецкий не остался в долгу, выстрелил. В принципе, дверной проем неплохо вырисовывался во тьме. Имея запас боеприпасов, здесь можно держать оборону хоть до утра. Главное, перед каждым выстрелом закрывать глаза, чтобы не ослепила вспышка, а то потом ни черта не видно…

Но как предугадать, что будет выстрел? Снова жахнуло из подъезда, перед глазами завертелись веселые лошадки, он дважды выстрелил наугад, присел за железную тумбу, принялся изгонять из глаз фееричных мустангов.

— Эх, Александр Борисович, не быть вам министром финансов… — подверг его испепеляющей критике Худобин.

— Заткнитесь, Виктор Валентинович…

— Турецкий, это глупо, — послышался голос из темноты, в котором он без труда узнал Махонина. Ну, что ж, можно и поговорить. Как ни крути, это лучше, чем стрелять.

— А что, Дмитрий Сергеевич, имеются свежие предложения?

— У вас осталось не больше четырех патронов, Александр Борисович. Расстреляете — что дальше?

— А дальше возьму другой пистолет.

— Да бросьте. Вы какой имеете в виду пистолет? Тот, что лежит под шкафом в двадцать четвертой квартире?

— Эх, Дмитрий Сергеевич, способности ваших людей — да на борьбу бы с преступностью.

— Каждый занимается своим делом, Александр Борисович. Вы, кстати, в курсе, что в Дубовске практически полностью изжита уличная преступность? Что наркоманов здесь меньше, чем в среднем по стране? Что люди работают, не покладая рук? Что управление третий год получает грамоты за лучшую раскрываемость в области? Что только в Дубовске строжайший отбор при приеме людей на работу в органы?

Турецкий засмеялся.

— Мы же понимаем, о чем идет речь, Дмитрий Сергеевич. Для кого вы стараетесь? Для девочки — в ее неполных пятнадцать…

— Мальчишеских лет, — жалобно простонала Валюша.

Мелькнули сразу две тени — подбежали, пригнувшись, залегли на последних ступенях. Какое счастье, что у этих демонов нет гранат — они бы с удовольствием разнесли не только чердак, но и весь дом с его жильцами. Он всматривался в темноту до рези в глазах. Первое правило темноты: если хочешь в ней что-то увидеть, смотри не туда, куда надо, а немного в сторону… Словно верблюд зашевелил своими горбами. Сейчас пойдут. Горбы подросли — им нужно-то всего лишь просочиться через решетку, а там залягут среди хлама, и уже их ничем не выкуришь, останется только молиться… Он выстрелил. Один из горбов остался лежать, повинуясь инстинкту, второй все-таки метнулся в проем. Пришлось еще раз надавить на курок. Кажется, он зацепил его в руку — мужчина охнул, принялся ругаться. Забренчал пистолет, прыгая по ступеням. И снова тишина — раненый куда-то отполз, затаился, сжал зубами свою боль.

— Браво, Александр Борисович, — похвалил Махонин. — Но, что ни говори, дело движется к драматической развязке, согласны? Думаете, жильцы до сих пор не вызвали милицию? Патрули уже едут. Им популярно объяснят, что проводится спецоперацию по обезвреживанию опасных преступников, и силы милиции многократно возрастут. Предлагаю сдаться, Александр Борисович. Не произойдет ничего страшного, уверяю вас. Все останутся живы. С вами просто проведут соответствующую воспитательную работу…

Очередную атаку он не проворонил. Зыбкая тень уже собралась просочиться сквозь решетку, чтобы отвоевать плацдарм, он выстрелил навскидку, затряслись сварные прутья, за которые схватился потерявший равновесие человек. И вдруг откуда-то снизу загремели выстрелы, донеслись встревоженные крики!

— Ну, что там еще?! — раздраженно крикнул Махонин. — Разберитесь вы с этим патрулем!

Группа Желткова подоспела раньше патруля! О подробностях этой импровизированной «спецоперации» Турецкому доложили позднее. О том, как автобус с оперативными работниками Следственного комитета тыкался во все переулки, в упор не видя «рогатого» здания института клинической биологии, как искали эти проклятые «Черемушки», давая водителю противоречивые указания. Как злые, с «корками» наперевес, повалили в подъезд, дружно вопя: «Прекратить огонь! Следственный комитет Генеральной прокуратуры!» Как пришлось несколько раз пальнуть в воздух, орать, что дом окружен спецназом, пока убедили засевших в доме бандитов, что дело нешуточное. Шестеро работников комитета против пятерых людей Махонина — перевес небольшой, но работники справились. Отдать приказ стрелять в людей из Москвы Махонин не решился, да и его подчиненные, вконец умотанные и испуганные, вряд ли решились бы это делать. Расходились, как корабли в узком проливе — практически касаясь бортами, обмениваясь недружелюбными взглядами, стращая друг друга пистолетами, шипя и цедя ругательства. Кого-то арестовывать полномочий у Желткова не было, оппоненты прекрасно это понимали. Они уходили, ворчали, скрипели зубами, плевались под ноги.

— Не стреляйте, Александр Борисович! — Прозвучал крик в темноте. — Это Желтков!

«Один патрон остался, — машинально подумал Турецкий. — Можно еще пострелять». Плакала от радости Валюша, добродушно ворчал под нос вконец затосковавший следователь Худобин. Кто-то хлопал его по плечу, он нервно смеялся. Они спускались по лестнице в плотном кольце вооруженных людей — до первого этажа путь неблизкий. Вывалились на улицу — пронзил махровый ужас перед разомкнутым пространством! Черный микроавтобус подогнали прямо под лестницу. Позади него стояла патрульная машина с работающей мигалкой. Ночные стражи порядка нерешительно мялись у открытых дверей, не зная, как себя вести. Люди Махонина куда-то испарились, но можно было не сомневаться, что темнота вокруг здания надежно обросла глазами, ушами и прочими выступающими предметами. Их не выпускали из кольца, пока спускали по лестнице. А когда уже отъехала тяжелая дверь, ночную свежесть вдруг порвали пистолетные выстрелы! Неизвестно, куда стреляли, возможно, в воздух. Провокация! Нервы у людей были на пределе. Всполошились патрульные, стали строчить во все стороны, люди Желткова схватились за оружие. Турецкий втолкнул в микроавтобус Валюшу, подсадил Худобина, который никак не мог справиться с элементарной задачей.

— Куда везти, Александр Борисович? — спросил капитан Желтков — невозмутимый, что-то жующий, изрядно располневший за те четыре года, что они не виделись.

— На улицу Левандовского, капитан, — встрепенулся Турецкий. — Но лучше объехать все эти проспекты десятыми дорогами. Боюсь, что попадем в засаду.

В доме номер восемь по известной улице их, похоже, не ждали. Милицейскую машину с людьми в партикулярном платье, стоящую у подъезда, блокировали, предъявив удостоверения. Отобрали средства связи, проникли в дом. Передали издерганную Валюшу родителям, которые два дня уже не находили себе места. Ревела мать, тиская девчонку, а та хваталась по привычке за рукав Турецкого, умоляла не бросать ее, просилась «на ручки». Растерянно моргал отец семейства, не понимая, кто тут папа.

— Анна Андреевна, Павел Сергеевич, вам лучше одеться, взять деньги, документы и поехать с этими людьми, — внушал Турецкий. — То, что знает ваша дочь, уже не имеет смысла, поскольку об этом знают многие, но лучше перестраховаться. И не терзайте ее, пожалуйста, вопросами, на которые она пока не в состоянии ответить. У вас прекрасная дочь, дай бог, когда-нибудь вы это поймете…

Катастрофически не хватало людей и автотранспорта. Но люди, отягощенные погонами и грузом преступлений, в эту ночь не чинили им препятствий. Желтков звонил каким-то «смежникам» в Тулу, просил подстраховать в дороге, кричал, срывая голос, жаловался, что все в этом мире заняты исключительно своими проблемами, а на проблемы ближних им глубоко плевать. Турецкий тоже сделал несколько звонков, по итогам которых долго и с удовольствием ругался.

— Виктор Валентинович, а с вами-то что будем делать?

Следователь Худобин со всей искренностью пожал плечами.

— У вас семья есть?

— Уже нет, — он грустно улыбнулся, — жена четыре года назад забрала сына, сейчас они живут под Брянском, а я один в двухкомнатной квартире. Так и не нашел себе никого…

— Еще найдете. Придется вам тоже поехать с нами. От греха, как говорится, подальше. Заедем к вам домой, соберете вещи.

— Да бросьте вы, — засмеялся следователь. — Уж сам о себе позабочусь. Сегодня ночью им будет не до меня, а завтра утром соберу манатки, и на электричку. Сделаю себе отпуск. Знаю одно прекрасное озеро, а рядом охотничий домик. Прекрасно проведу время…

«Один уже отсиделся в «охотничьем домике», — печально подумал Турецкий.

— Воля ваша, Виктор Валентинович. Вам решать. Но лучше действительно на неопределенное время удалиться… гм, из общественной жизни.

Он чувствовал, как отключается под мерное гудение мотора. Контролировать этот кошмар уже не было никакой возможности…

Турецкий очнулся, когда почувствовал чужие руки на собственном лбу. Дернулся, распахнул глаза… испустил страдальческий стон. Знакомые бежевые стены обступали «больного». Он просто ненадолго «отлучился» в халате на диване, увидел что-то страшное во сне…

— Спокойно, больной, спокойно… — зашептала Ирина. Он расслабился под ее большими ласковыми глазами — самое приятное, что он когда-либо видел в жизни. Она тоже была в халате, сидела рядом с ним на краю дивана, склонив голову с распущенными волосами, шуршала чем-то у него в голове.

— О, повелительница сковородок… — пробормотал он, закрывая глаза. — Что ты делаешь?

— Пытаюсь надеть тебе на голову венок из одуванчиков, которые нарвала сегодня утром во дворе. Ты помнишь, я уходила? Хотела купить себе что-нибудь приятное, но купила только таблетки для поднятия настроения.

— Зачем мне венок? — недоумевал он.

— Не знаю, — она пожала плечами, — мне нравится.

— Но я еще не умер, — возмутился он.

— А это не похоронный венок, — возразила Ирина, — это, скорее, нимб. Теперь ты можешь читать лекции по харе-кришне-харе-раме, или, скажем, ремонтировать автомобили по фотографии.

— Не хочу жить с нимбом, — проворчал Турецкий, — нимб — это разряд между рогами.

— Любопытная интерпретация, — хитро улыбнулась Ирина. Насторожилась, приложила палец к его губам. — Помолчи, дорогой, не спрашивай, какой сегодня день. Это единственное, о чем ты с завидным постоянством спрашиваешь. Позавчера был вторник, вчера среда, сегодня четверг. Завтра, если повезет, будет пятница. Три дня назад ты вернулся из очередной командировки, и, похоже, она произвела на тебя неизгладимое впечатление. Ты не рассказываешь о ней ничего, кроме того, что нашел там себе женщину.

— Это не женщина, — простонал Турецкий, — это друг.

— Женщина-друг, — кивнула Ирина, — олень-дикобраз. Как сказал, не помню кто, хотя, возможно, Бальзак, никто не может сделаться другом женщины, если не может стать ее любовником.

— Выйди, — простонал Турецкий, — и зайди снова. С другим расположением духа.

— Хорошо, я пошла, — скромно сказала Ирина.

Она вернулась с телефонной трубкой.

— Держи. Я не виновата. Шла мимо, а он звонил.

— Может, не надо, Ириша? — взмолился Турецкий. — Скажи им, что я еще не в состоянии.

— Поздно, — хмыкнула Ирина, — я сказала, что ты вполне уже даже ничего.

Она села рядом, чтобы не отправлять сложную ситуацию на самотек, подперла кулачком подбородок и уставилась на мужа влюбленными глазами.

— Ну, как ты, герой? — как ни в чем не бывало, осведомился Меркулов.

— У героя трудные дни, — вздохнул Турецкий. — Все болит, но еще есть силы не ходить к врачу.

— Ты должен быть здоровым, — наставительно сказал Меркулов.

— Да здоровый я, Костя, здоровый. С каждым днем все здоровее. Уже пытаюсь сдуть пену с микстуры.

Хихикнула Ирина, закрыла рот ладошкой.

— Ладно, вечерком забегу с коньячком, — расщедрился Меркулов. — Ты не думай, я безо всякой каверзы звоню, Саня, исключительно с добрыми намерениями. Имеется информация по Дубовску, но не думаю, что она очень тебя порадует. Нет, не волнуйся, с твоими добрыми знакомыми все в порядке. Они вернулись домой и уже никого не интересуют — даже в плане мести. На всякий случай за ними подсматривают — ведь никому еще не помешал ангел-хранитель, верно?

— Тогда в чем проблемы?

— Проблем — никаких. Руководство Министерства внутренних дел и Генеральная прокуратура хранят загадочное молчание. Сор из избы не выносится по принципиальным соображениям. Пресса тоже как-то странно помалкивает. Во вторник утром полковник Короленко был задержан без предъявления обвинений работниками областного Управления собственной безопасности. Через двенадцать часов — отпущен. И снова без объяснений причин. Вечером его нашли на даче — скончался в страшных мучениях. Кровоизлияние в мозг, инсульт, помочь было некому. В тот же день в страшном ДТП погиб некий капитан Махонин — эта фамилия тебе о чем-то говорит? Водитель КамАЗа уснул за рулем, не справился с управлением, выезжая на встречную… глупая, нелепая смерть. Пропал начальник криминальной милиции Свечкин. Вышел веером из дома, чтобы купить сигарет, — и с этой минуты его, как говорится, бивше не бачили. Как корова языком слизала. Возможно, еще вернется, но с каждым часом вероятность тает. Обязанности полковника Короленко выполняет один из его заместителей капитан Безбородов. Районный прокурор почему-то не спешит разбираться с обстоятельствами случившегося, ждет отмашки из Москвы, но Москва, как я уже сказал, не говорит и не показывает.

— Я тоже не говорю и не показываю, — пробормотал Турецкий.

— Ты все уже показал, я знаю, — вздохнул Меркулов. — Никто не предлагает тебе новую фотосессию и пресс-конференцию. Живи пока спокойно. Кстати, тебя не задело то, что я перечислил?

— Нисколько, — сказал Турецкий, — с каких это пор меня должны задевать чьи-то грязные игры? Я сделал то, о чем меня просили, а уж с коррупцией и бандитизмом в собственных рядах боритесь так, как вас учили. То есть из рук вон плохо. Заходи в гости, Константин Дмитриевич, не забудь коньяк, цветы Ирине, и боже тебя упаси начать этот разговор заново.

Ирина удалилась с трубкой. Турецкий начал погружаться в «страну дураков» — как когда-то называли на блатном жаргоне сонное царство. Но вскоре она опять вернулась — с многозначительными ужимками — и снова сунула ему трубку.

— А это кто? — застонал Турецкий.

— Детский ансамбль «Кукушечка», — загадочно отозвалась супруга. — Подбрасывает своих воспитанников в чужие ансамбли.

— Алло, «Кукушечка»? — слабым голосом проговорил Турецкий.

— Ты точно недолечился, — сказал смутно знакомый детский голосок. — Если хочешь, позвоню попозже.

— Валюша? — он подскочил, стряхнул остатки сна, поймал заинтересованный взгляд Ирины. — Ты где? Ты как?

— У нас в деревне все хорошо, Турецкий, — сказала девочка. — Мама снова меня пилит. Хочется чего-то такого… но, знаешь, повторять наши с тобой приключения мне почему-то больше не хочется.

— С тобой все в порядке?

— Нет, Турецкий, я сижу на дереве, а подо мной — стая голодных оборотней. Конечно, с нами все в порядке. Никто не приходил, не уводил в половецкий плен, в затылок не стреляли. Сутки мы просидели в Туле, в какой-то ободранной гостинице — ну, ты об этом знаешь. Потом нас привезли обратно, сказали, что волноваться не стоит. Но мы все равно волновались, знаешь, как мы волновались, Турецкий? Если бы ты не позвонил в ночь со вторника на среду, мы бы волновались до сих пор. Какой-то дядька сказал, что под домом будет стоять машина, мол, если с нами что-то приключится, можем обращаться в любое время суток. С утра она действительно стояла, а вот после обеда куда-то пропала…

— Все хорошо, Валюша, — успокоил Турецкий. — Ты больше не являешься носителем ценной информации. А скатываться до пошлой мести эти люди не будут — у них голова сейчас занята другим. Может, действительно, пересмотреть свое отношение к родителям и к жизни вообще?

— О, мама дорогая, — вздохнула Валюша, — и этот туда же… Ладно, Турецкий, приезжай в гости.

— Обязательно, Валюша, — уверил он, — как только буду мимо…

— Слушай, а если я в Москву к концу лета приеду, — встрепенулась Валюша, — ты покажешь мне интересные места столицы?

— Рестораны, что ли? — пробормотал Турецкий. — Конечно, Валюша, приезжай, я выделю тебе самую лучшую спальню в нашем доме. Развлечемся, Москву поставим на уши.

— Поцеловать не забудь, — прошептала Ирина.

— Целую, рыбка моя, — сказал Турецкий, заканчивая разговор.

— Да ладно тебе, — смутилась Валюша, — впрочем, ладно, я тебя тоже целую. До новых встреч, как говорится.

Он бросил телефон под ноги и без тени смущения уставился на Ирину.

— Бес в ребро, — покачала головой супруга. — Обзавелся запасным аэродромом, Турецкий? Она хоть симпатичная? Прекрасно тебя понимаю. Года через четыре ты можешь снова, как бы не нарочно, проехать мимо Дубовска, пройтись по старым адресам… Но учти, за двумя зайцами погонишься…

— Не волнуйся, кого-нибудь да поймаю, — он с наслаждением потянулся и обнял доверчиво прильнувшую к нему жену…