Побег с «Оборотнем»

Глава четвертая

Он разбудил Нагибина в шесть вечера — тот спал беспокойно, вертелся, хныкал.

— Что случилось, Олег Петрович? Увидел во сне горячо нелюбимую жену? Обожаемую тещу? Просыпайся, работать поедем.

Нагибин обозрел окружающий мир, склонившуюся над ним голову, тяжело застонал.

— Неправда, Александр Борисович, я очень люблю свою жену. А еще работу, будь она трижды проклята…

Он плескался в ванной, когда в дверь постучали, и, вместо хорошенькой проститутки, вторгся уставший, едва стоящий на ногах младший лейтенант Леонович. Буркнул «здрасьте» и сразу стал искать глазами, куда бы сесть.

— Садись на самое почетное место, — предложил Турецкий. — Тебя совсем забегали?

— И не говорите, — подтвердил оперативник, грохаясь в кожаное кресло, — весь день на ногах. Вы готовы ехать на улицу Левандовского?

— Да мы бы и сами дошли, — пожал плечами Турецкий. — Ты решил окончательно заделаться нашим гидом?

— Поневоле, — буркнул Максим, — с удовольствием поехал бы домой, свалился в ванну. И гори оно все огнем. По крайней мере, до завтра. Короленко выловил меня в тот момент, когда именно этим я и собрался заняться. Заявил, что я уже с вами знаком, стало быть, мне сам бог велел доставить вас к дому Поличного и при необходимости оказывать вам посильное содействие. Решил, в общем, мою судьбу.

— Мы не напрашиваемся. Езжай домой.

— А мне потом навешают? — Максим поднял жалобные глаза. — Нет уж, исстрадаюсь до конца. Вы готовы?

Турецкий долбанул кулаком по двери в соседнюю спальню.

— Господин следователь, вы не могли бы поактивнее чистить свои перышки? За нами ангел прибыл!

В ожидании Нагибина они сидели и рассматривали друг друга.

— Что ты можешь сказать о Короленко?

— Плохого или хорошего? — рассмеялся опер.

— Объективного.

— А что я могу о нем сказать?.. — парнишка задумался, пожал плечами. — Работает на посту уже лет пять, меня тут еще не было… — он кисло ухмыльнулся. — Чего вы от меня хотите, Александр Борисович?

— Правду скажи. Она из этой комнаты никуда не выйдет.

— А я всегда говорю правду, — парень не растерялся. — В лести и услужении пока не замечен. Не всегда, правда, уверен, что нахожусь именно на том месте, где должен находиться…

— Ты же с детства мечтал работать в милиции.

— Мечта сбылась, и стало страшно… — Максим взял журнал, пролистал, бросил. — Да нет, если вы хотите в чем-то серьезном заподозрить Короленко, то, думаю, не стоит. Он, конечно, не батяня-комбат, но мужик, в сущности, нормальный. Может поорать на подчиненных, бывает несправедлив, но… какой-то отходчивый. Не мутит, не гребет под себя, без повода не шпыняет, любимчиков не держит, в подлости не замечен. Ни разу не слышал, чтобы Пал Палыч брал взятки. Может, конечно, кому-нибудь посодействовать… ну, а как иначе? Все мы любим своих родных и близких. Говорят, он дочери квартиру купил в Туле, но это ведь не повод подозревать во всех смертных грехах? Многие люди время от времени покупают и продают жилье, иначе этого рынка в стране бы просто не было, верно? Ребята говорили, что он продал старую «Волгу», капитальный гараж, домик в деревне… А сам, между прочим, в Дубовске проживает отнюдь не в царских палатах…

— Да бог с ней, с квартирой, — улыбнулся Турецкий. — Что там с убийством Заскокова?

— Муть какая-то, — поморщился Максим. — Этот тип в последние месяцы жил один, жена сбежала в Тамбов к родственникам. О последних днях жизни ничего не известно. Нашли задушенным в собственной машине на стоянке рядом с домом. Смерть наступила примерно в семь утра. Куда он собирался, истории неизвестно. Народ еще не проснулся, сторож тоже дремал. Убийца сел сзади — для начала, видимо, поговорили, затем он задушил Заскокова струной от гитары. Или тонкой проволокой — эксперт нашел на странгуляционной борозде частички металла. Спокойно вышел из машины, удалился. Свидетелей нет. В машине убийца улик не оставил. Весь день промудохались, а толку? Где ваш помощник, Александр Борисович? Мы едем или лясы точить будем?..

Городишко оказался весьма извилистым. Неказистые «хрущевки» чередовались с современными постройками, мелькали детские спортивные площадки, булочные, аптеки, стихийные рынки. Турецкий запоминал озвучиваемые Леоновичем названия улиц. Советская, Водопроводная, Жемчужная, Левандовского… Выйдя из машины, пристально рассматривал дом под номером восемь — громоздкую коробочку, отделанную облицовочным кирпичом. В Москве такой дом и в страшном сне не назвали бы элитным. Возводили его в двадцатом веке, когда подобные архитектурные решения только начинали появляться. Ничего особенного. Возле дома — широкая подъездная дорожка (на зависть задушенным московским дворикам), детская площадка, претерпевшая в конце весны капитальный субботник с покраской, густая акация правильными рядами, бронзовые спаниели, сидящие на задних лапах и очень похожие на настоящих, львы из того же материала, несколько небрежных клумб. Он прошелся по двору, ловя внимательные взгляды мирных обывателей. Обошел дом, осмотрел его снизу доверху. Когда вернулся, у подъезда стояла еще одна милицейская машина, из которой, кряхтя, выбирался сам начальник городской милиции.

— Пойдете по квартирам, Александр Борисович? Наши сотрудники окажут вам поддержку — боюсь, без их настойчивых просьб в некоторых квартирах вам просто не откроют.

— Позднее, Пал Палыч. Если не возражаете, я немного пройдусь. И отпустите, ради бога, Леоновича. Парень устал, как собака. Если нам потребуется помощь, мы известим, не волнуйтесь…

Два сержанта в форме остались курить в песочнице до дальнейших распоряжений, а он вошел в подъезд, поднялся до последнего этажа, осмотрел двери, сунул нос во все закутки, постоял у лестницы на чердак, с любопытством созерцая навесной замок. Спускаясь вниз, столкнулся с Нагибиным.

— Олег Петрович, не путайся под ногами. Просьба у меня к тебе, не откажи. Все, что мы услышали в милиции, — очень мило, но давай убедимся сами, чтобы на душе воцарилось спокойствие. Проверь, что там с подвалом, потряси Короленко, чтобы добыл ребят из телевизионной фирмы, хорошенько с ними поговори. Пусть не видели они в воскресенье Поличного, но могли видеть что-то другое. Все-таки несколько часов просидели на крыше. Давай, Олег Петрович, не тяни резину.

Короленко уже собрался уезжать. Турецкий окликнул его, когда тот садился в машину.

— Минутку, Пал Палыч. Мне нужно знать, где в воскресное утро стояла машина с работниками наружного наблюдения. Кто подскажет?

— Я подскажу, — Короленко криво усмехнулся, — вот здесь она стояла — напротив песочницы. Когда мы все примчались, узнав, что Поличный пропал, она так и стояла. Весь день, зараза, стояла…

В начале восьмого вечера Турецкий с двумя милиционерами пошли по квартирам. На первом этаже делать было нечего, обход начали с третьей квартиры, откуда пахло котлетами и скандалом. Разорялась женщина. По тону чувствовалось, что она интеллигентная, хорошо воспитанная, но ее довели. Звонить Турецкий не спешил, приложил ухо к двери.

— Опять бардак развела! — выразительно выговаривала женщина. — Мы с отцом всеми днями на работе, света белого не видим, а ей даже пыль протереть трудно! Пыль лежит, и я прилягу, правильно? Не говоря о том, чтобы ужин приготовить! Паша, почему ты все время молчишь? Снова защищать ее будешь? Всю жизнь защищаешь, и до чего докатились?

Было слышно, как хлопнуло что-то в квартире, покатилось по полу. На звонок распахнулась дверь, и ухоженная, но усталая женщина в халате с невыразимым ужасом уставилась на милицейскую форму.

— Боже мой, — она прижала руки к груди, — только не говорите, что Валентина опять что-то натворила…

— Анна Андреевна Латыпина? — Турецкий приветливо улыбнулся. — Успокойтесь. Мы расследуем обстоятельства исчезновения вашего соседа Поличного.

— А-а, — лицо женщины обмякло, — все расследуете? Проходите. Нас уже допрашивали в прошлое воскресенье…

Крайне неприятная выпала ему миссия — вторжение в личную жизнь граждан. То самое, что Турецкий больше всего ненавидел. Стянув ботинки, он заглянул на кухню, где мужчина средних лет — насупленный, сутулый — шоркал под краном обгоревшую сковородку. Вздрогнул, вскинул голову, поздоровался. В комнате «для взрослых» женщина торопливо сгребала с прохода цветастые журналы, пустые обертки из-под чипсов.

— Дорожка тут у нас, для бега с препятствиями, — пошутила она. — Подождите минутку, после нашего ребенка, особенно если нас нет дома, всегда такое побоище…

Постучавшись, он заглянул в детскую, наступил на пушистого кота, который мгновенно сделал стойку и с визгом бросился атаковать лодыжку Турецкого.

— Терентий, брысь! — рявкнула косматая девчонка, неприязненно покосилась на посетителя и слезла с неприбранной кушетки. — Он у нас такой, он может. Зачем вы его разбудили? К звукам скандала Терентий привычный, а вот когда звонят в дверь, он всегда возбуждается. А еще я его покормить, кажется, забыла.

— Это нормально, — улыбнулся Турецкий. — Настоящий кот должен быть голодным и не выспавшимся.

Он обозрел разруху, царящую в помещении. Как же права была ее мама (а когда она не права?). О чистоте и порядке девчонка имела лишь самые смутные представления. Старенький компьютер с горкой проводов и дисков, глянцевая периодика, разбросанная где попало и облитая пепси-колой, постеры возмутительного содержания в качестве обоев, мятая одежда — видимо, специально ее разбрасывала по всем углам. Девчонка хмуро на него смотрела. Маленькая, неопрятная, с цыплячьей шеей и прижатыми ушами, одетая в какой-то жеваный тренировочный костюм.

— Страшноватенько тут у тебя, — признался Турецкий. — Ну и как тебе такая походная жизнь? Чем занимаемся? Бухло, музон, мальчики? По го-потекам шляемся, безобразия творим, родителей не слушаемся, курим, материмся, употребляем наркотические вещества?

— Точно, — подумав, кивнула девчонка. — Кроме последнего. Наркотические вещества, к сожалению, не употребляем.

— А что так?

— Успеем еще. Вся жизнь впереди. А безобразия лучше, чем однообразие.

Турецкий засмеялся. И девчонка усмехнулась. Но ненадолго — поджала губы и уставилась на него так, словно он тут сидит уже несколько часов.

— И часто скандалишь с родичами, Валентина?

— А вам-то что? — фыркнула девчонка. — Они просто не умеют мною пользоваться.

Он собрал почтенное семейство на кухне, предложил облегчить душу чистосердечным признанием. Внимательно всматривался в лица, выискивая что-нибудь необычное.

— Прошу вас вспомнить, уважаемые Анна Андреевна, Павел Сергеевич и Валентина Павловна, не заметили ли вы в прошлое воскресенье что-нибудь необычное. Расскажите, как вы провели утро 14 июня. Расскажите о вашем отношении к соседям.

— Да боже ты мой… — пробормотал мужчина. — Нас терзали весь день, неужели это никогда не кончится…

— Успокойся, Павел, если нужно, значит, нужно.

— А мне по хрен, — безапелляционно заявила девчонка, — я вообще до обеда дрыхла. Так что сами разбирайтесь.

Мужчина покраснел. Женщина всплеснула руками, набросилась на дочь с упреками. Но та лишь фыркала.

— Вы думаете, Валюша не умеет себя вести? — смущенно бормотал отец семейства. — Все она умеет, если захочет. И учиться может хорошо, и вести себя прилично… Просто ей шлея иногда под хвост попадает, начинает самовыражаться…

— Опять этот семейный адвокат! — схватилась за голову женщина. — Да это из-за тебя она такой и выросла!

— Вам рефери не требуется? — мягко поинтересовался Турецкий. — Давайте серьезнее относиться к делу, господа.

Анна Андреевна и Павел Сергеевич занимали неплохие должности в институте микробиологии. Всю жизнь на научной работе. Трудились вместе, дома вместе. В последнее время работы даже прибавилось — чтобы не пропасть в тяжелую кризисную пору, приходится брать дежурства по лаборатории. До ночных смен пока не дошло, но часто случается, что нужда заставляет работать по выходным, приходят домой очень поздно, вымотанные до предела, а тут еще Валюша со своим «самовыражением»…

В прошлое воскресенье они всем семейством дружно отсыпались. В субботу поздно вернулись с работы, а еще Валюша где-то колобродила, явилась после них.

В квартире, как всегда, был бедлам, в холодильнике шаром покати (хотя оставили ей деньги на продукты), поскандалили, долго наводили порядок, сочиняли ужин, легли спать. Был уже третий час ночи. Анна Андреевна проснулась около одиннадцати — с совершенно чугунной головой. Пыталась растолкать Павла Сергеевича, но тот лишь отмахнулся, перевернулся на другой бок. Выходной — не значит, что в доме делать нечего. Работы столько, что хоть на работу не ходи. Побрела в детскую, сделала попытку растолкать Валюшу — та даже ухом не повела. Стала орать, требовать, предъявлять ультиматум — та забралась под подушку, и хоть бы хны. Махнув рукой на своих засонь, Анна Андреевна побрела в ванную, в этот момент и началось. Тревожно зазвенел звонок в прихожей, вторглись люди в форме и без, стали задавать какие-то глупые вопросы. Проорав, что у них имеется санкция прокурора, бросились обшаривать квартиру. Анна Андреевна даже не нашлась, что сказать — стояла, руками разводила. Милиционеры вытряхнули из кровати Валюшу — той спросонья почудилось, что это грабеж, запустила в одного тапком и, что интересно, попала. Отец вступился за дочь — чуть и ему не досталось. Слава богу, недоразумение разрешилось. Милиционеры уверили, что вторжение — мера вынужденная, извинились сквозь зубы, побежали дальше. В этот день они возвращались несколько раз. Настойчиво допытывались, какие у Латыпиных отношения с Евгением Михайловичем Поличным, где его можно найти, и прочую чушь…

— А какие у вас, кстати, отношения с Поличным? — осведомился Турецкий.

— Хреновые, — буркнула Валюша, — он мне курить на площадке не разрешает. Как увидит — сразу клеймит и гонит. Жалко, что его не поймали…

— Валюша, прекрати! — завизжала мать, поперхнулась, стала кашлять. Обыкновенная российская семья. Турецкий дождался очередного затишья, попросил еще что-нибудь вспомнить. Никаких особенных отношений у семьи Латыпиных с семьей Полипных не было. Здоровались, обменивались ничего не значащими фразами. Разумеется, все знали, что Полипный занимал ответственный пост в милиции, но в форме видели его редко. Не любил он форму. И вел себя с окружающими вне работы людьми, как обыкновенный гражданин. Был приветлив, хотя и немного замкнут, однажды дал «прикурить» Павлу Сергеевичу, когда его машина не могла завестись, а как-то раз его супруга Инна Осиповна совершенно бесплатно отдала Валюше новые джинсы, в которые не смогла влезть ее дочь Раиса.

— Дура толстая, — фыркнула Валюша и храбро посмотрела на Турецкого.

— Кто? — не понял Турецкий.

— Раиска, кто еще? Как была дурой, так и осталась. В институт московский поступила по протекции папочки, ходит тут, понтами колотит…

— Валюша, прекрати! — взмолилась Анна Андреевна.

В пятой квартире им открыта то ли девушка, то ли виденье — настолько худое и прозрачное, что у Турецкого закралось опасение, не попал ли он в мультик. Девушка смотрела на него, как смотрит Богоматерь с иконы. Он покосился на стоящего рядом сержанта. Тот пожал плечами, дескать, разговоры — это по вашей части.

— Гражданка Полякова? Позвольте отвлечь вас и вашего мужа буквально на несколько минут?

В этой квартире тоже не обошлось без скандала. Но на сей раз гнев проживающего в квартире чиновника был направлен на правоохранительные органы, которые не умеют работать, а умеют только отвлекать людей в редкие часы их заслуженного отдыха. Угловатый мужчина с обширными лобными залысинами брызгал слюной, возмущался громовым голосом, стучал кулаком по стене. Дальше прихожей он посетителей не пустил, пришлось выслушивать познавательную лекцию прямо под дверью — благо прихожая была вместительной. Он не оставит этого безобразия, он завтра же пожалуется мэру, и тот примет соответствующие меры. Сколько можно надоедать, лучше бы Поличного ловили! При этом его супруга — бывшая труженица подиума — сидела бестелесной зыбью на тумбочке, молитвенно смотрела в пол, иногда поднимала большие жалобные глаза и словно бы хотела что-то сказать.

— Как шумно-то, господи, — вздохнул Турецкий, дождавшись паузы. — Мы, собственно, и ищем Поличного, господин Поляков. Обыскались уже. Возможно, найдем его с вашей помощью, если вы снизойдете до того, что окажете ее. На вашем месте я поубавил бы громкость — с вами разговаривает представитель Генеральной прокуратуры Российской Федерации, которому плевать на ваши угрозы и вашего мэра, и неизвестно еще, кто кому доставит неприятности. Расскажите, за что вы невзлюбили Поличного.

— Это не имеет отношения к его пропаже, — огрызнулся Поляков и как-то сник, неласково покосился на супругу. — Представьте себе, я не беру взяток, уважаемый представитель Генеральной прокуратуры.

— Да вы что? — изумился Турецкий. — Вы считаете это достижением, господин Поляков? А мне кажется, это — норма поведения любого нормального человека, отягощенного властными полномочиями.

Хрюкнул милиционер у него за спиной. С интересом уставилась на Турецкого бывшая модель.

— И кое-кому это страшно не нравится! — повысил голос чиновник. — Поличный имел наглость обвинить меня в присвоении части денежных средств, выделенных на строительство нового здания детского сада номер четыре. Приписывал какие-то взятки, якобы полученные при выделении земельных участков у Большого оврага. Это нонсенс! Там все прозрачно! Какие, к черту, взятки? Ей-богу, если уж ему вздумалось меня утопить, мог бы действовать поумнее. Даже до суда не дошло — в связи с полной смехотворностью! Как он вообще посмел меня обвинить!?

— Понимаю, господин Поляков, вам чужого не надо, — вздохнул Турецкий. — Свое бы унести.

— Что вы хотите сказать? — побагровел чиновник.

— К слову пришлось, простите. А теперь давайте по порядку. Когда вы в последний раз видели Поличного, что имеете объективного о нем сказать, как провели воскресенье четырнадцатого июня…

Предваряя свою «исповедь», Поляков достаточно аккуратно поднял с тумбочки супругу, поцеловал ее в ухо и подтолкнул к проему. Видение медленно таяло, Поляков терпеливо ждал, пока она растает окончательно, хотя мог бы просто дунуть ей в спину — ее бы унесло. Он прикрыл дверь. Обвинять его в том, что он укрывал Поличного, — даже не смешно. На месте правоохранительных органов он не стал бы рассматривать эту версию. В последний раз он видел Поличного в субботу, 13 июня. Дело было вечером. Оба одновременно подъехали к дому. У обоих в личном пользовании внедорожники. У Поличного — «Subaru Forester», у Полякова — самый заурядный черный «X-Trail». Чиновника привез с работы шофер, Поличный за рулем был сам. Столкнулись в дверях подъезда. Так уж получилось, очень редко такое случается, что двое мужчин оказываются где-то рядом. Видимо, оба задумались. Уж Поличный точно задумался — рассеянно посмотрел на Полякова и буркнул «здрасьте». Такого не было в новейшей истории. Не здоровались, в глаза не смотрели, гордо проходили мимо, задрав носы. Поляков был настолько изумлен, что машинально ответил. Потом ему стало стыдно. Он не стал заходить за Поличным, мялся у подъезда, ждал, пока тот поднимется к себе в квартиру. Выждав положенное время, отправился наверх. Подъезд был пуст. Он беспрепятственно поднялся на третий этаж, отомкнул дверь ключом — и до воскресенья из дома никуда не уходил…

— А ваша супруга?

— А вот Тиночку оставьте, пожалуйста, в покое, — заволновался чиновник. — Она у меня слишком слабая, нездоровая, впечатлительная, ей такие встряски абсолютно противопоказаны…

Чиновники тоже люди, как бы абсурдно это ни звучало. У господина Полякова когда-то была семья, дети, и проживал он в другом районе. Но случилась всесокрушающая любовь, пришлось оставить семью, и вот теперь они живут вместе с Тиной, которую он страшно любит, сдувает с нее пылинки и сильно переживает за ее сохранность. У девушки непростой жизненный период. То ли булимия, то ли анорексия (он плохо разбирается в женских болезнях), тяжелые приступы депрессии, врачи категорически не рекомендуют выходить из дома, имеется семейный психотерапевт, который периодически навещает Поляковых, ведет задушевные беседы с Тиной. Несколько месяцев назад се уволили из местного дома моделей, который располагается под крышей городского Дома быта, с той поры и начался нелегкий период в ее жизни. Он вынужден поддерживать жену, всячески за ней ухаживает, приезжает с работы в обед, следит за тем, чтобы она обязательно что-нибудь съела, вывозит гулять на свежий воздух…

— Вы никогда не замечали, чтобы ваша жена разговаривала с Поличным?

Да боже упаси! Он категорически против. Любое волнение ее прикончит! Тем более, общение с этим гнусным типом! Он всячески ограждает ее от подобного. Тиночка ни с кем не общается, она и сама не хочет. Возможно, в дальнейшем, когда она будет лучше себя чувствовать…

Итак, что же произошло в воскресенье 14 июня? Поляков был категоричен — ничего. Супруга встала в девять утра, села к телевизору. А он дремал, просыпался, опять дремал. Он так выматывается на работе, сон ему жизненно необходим, он просто не будет чувствовать себя человеком, если не проспит хотя бы восемь часов… Окончательно он проснулся в районе одиннадцати. Сходил, умылся. Жену застал на кухне — она заваривала свой любимый зеленый чай. Нет, не заметил он в ее поведении ничего необычного! Как всегда — тихая, послушная, любящая. Заварил кофе, собрался завтракать— тут и началось: как тараканы, полезли милиционеры, стали требовать, чтобы Поляков позволил им осмотреть квартиру. Сначала он встал на дыбы, а когда узнал, что случилось, охотно дал обшарить свое обиталище. Наконец-то правоохранительные органы прозрели, какого монстра взрастили в своих рядах! Но почему они его упустили?! Какими бездарями нужно быть — такой толпе профессионалов проворонить одного майора милиции!

— Вы не будете возражать, если я поговорю с вашей супругой? — мягко поинтересовался Турецкий.

— Буду, — испугался Поляков, — с моей женой уже говорили. Я не могу позволить, чтобы она опять волновалась. Что вы хотите? Тина не скажет ничего нового. Только через мой труп! А если начнете действовать силой, то я уже сегодня напишу жалобу районному прокурору, и кем бы вы ни были, вам несдобровать!

Турецкий переглянулся с сопровождающим его милиционером. Тот пожал плечами. Милиционеру было глубоко безразлично.

Беседа со старушкой из шестой квартиры оставила еще более тягостное впечатление. Гражданка Анцигер Ия Акимовна не была душевнобольной, как бы ни хотелось в этом увериться высокому милицейскому начальству. Подобных старушек он повидал на своем веку неисчислимое множество. Критика всего и вся — это смысл жизни. Останься в стране коммунистический строй — они бы и его критиковали. Аккуратная, ухоженная, благообразная женщина — открыла дверь не сразу, долго не могла взять в толк, чего от нее хотят, ведь ее уже допрашивали, она все сказала! Но Турецкий умел производить впечатление на подозрительных старушек: несколько добрых слов, соответствующая интонация — и он уже в квартире. Вспомнил между делом, как приходилось работать в восьмидесятые. И коррупция не была такой разнузданной, и милиция не была такой продажной, и преступления раскрывались исключительно по горячим следам. Старушка возбудилась — как вы правы, молодой человек! Раньше было лучше, пристойнее, честнее! И почему не хочет этого понять современная молодежь? Какие нравы, куда катится эта глупая страна? Даже собственный сын погрузился в грязную пучину коммерции!

Пусть обманом, но Турецкому удалось добиться расположения пенсионерки, проникнуть в квартиру. Он сделал знак сопровождающим остаться на пороге, ведь одно неверное слово, и рухнет мост взаимопонимания. Он отказался от чая, восхитился уютом в квартире, стал рассматривать старые фотографии, с трудом соображая, что на них запечатлено. Внимательно выслушал сопровождающий просмотр комментарий, внял лекции о гадких соседях, о бездушном сыне, который поселил ее совершенно одну в этой бескрайней квартире. Ей приходится закрывать ненужные комнаты и месяцами в них не появляться, поскольку ей эти помещения абсолютно не нужны, а наводить порядок в столь огромной квартире у нее нет ни сил, ни времени! Две «лишние» комнаты действительно были заперты, старушка пользовалась только гостиной, кухней и санузлом. Не возражает ли достопочтенная Ия Акимовна, если он заглянет в пустые помещения? А это еще зачем? — старушка насторожилась, он едва не разрушил тот самый хрупкий мостик. Не стал настаивать, рассудив, что в прошлый выходной милиция не могла не осматривать пустые комнаты и вряд ли имеется нужда повторять эти глупости. Вероятность, что под обросшей пылью кроватью лежит потерявшийся майор МВД, была достаточно низкой.

— Прошу прощения, Ия Акимовна, но, я слышал, что у вас с Евгением Михайловичем Поличным сложились довольно прохладные отношения. Не могли бы вы это подробно прокомментировать?

— Садитесь, молодой человек, — резко отозвалась старушка, — не мельтешите перед глазами. Вы какой чай предпочитаете — зеленый, черный, красный?

Турецкий предпочитал иного рода напитки, но согласился на черный. Он должен был набраться терпения. С деликатной улыбочкой наблюдал, как старушка тащит из кухни витиеватый поднос, выгружает заварочный чайник, крохотные фарфоровые чашки, вазочку с «раритетными» сушками. Совершенно верно, молва не ошиблась, старушка на дух не выносит проживающего под ней офицера милиции, а также eгo супругу и глупую, несуразную дочь. Ведь не по ее же вине случился тот памятный потоп! Ну да, возможно, она забыла про пущенную в ванне воду, потому что в этот час у нее были неотложные дела у телевизора. Но зачем устраивать такие невыносимые истерики? Прибежали две женщины, орали, как ненормальные, а вечером, когда пришел с работы их мужчина, истерика получила дополнительный импульс. Она готова поспорить, что эти скандалисты намеренно выудили из ее сына сумму, в четыре раза превышающую «допустимую». До сих пор у нее чешутся руки сотворить нечто подобное же, чтобы знали, как заниматься грабежом! И ведь вся милиция такая! И жены их такие, и дети их такие…

Турецкий терпеливо слушал, прихлебывая жидкий чай. Да, старушка частенько выходит на улицу погулять, общается с товарками из соседнего подъезда, совершает вылазки в ближайший продуктовый магазин. Ужас, цены в магазине такие, что мгновенно увеличивают объем прически! Дальше своей улицы она не ходит, боится, а информацию о том, что происходит за пределами квартала, получает из телевизора и местной радиосети. Ей хватает, чтобы сформировать собственное, «единственно правильное» мнение. Только Богу, в которого она никогда не верила, ведомо, куда катится эта страна. В последние дни перед исчезновением Евгений Михайлович Поличный на ее жизненном пути не возникал. Иногда она слышала, как поет, принимая ванну, его дочь Раиса. Какой отвратительный голос, какие мерзкие песни… Не слышала ли она, как поет Раиса после исчезновения отца? — Нет, надо быть объективной, после исчезновения уже не поет. А вот рыдания она слышала, вот только непонятно, кто их издавал: мать или дочь. Ну что ж, чисто по-человечески ей этих женщин жаль, но сами виноваты, раз согласились быть членами семьи оборотня…

Надрывный голос старушки застрял в ушах, дребезжал, как разбитая рессора, когда в окружении уставших от ничегонеделания стражей порядка он взбирался на последний этаж. Конца этому маразму, судя по всему, не предвиделось.

— Здравствуйте, о, господи… — сказал открывший дверь седьмой квартиры молодой человек в цветастом халате и влажными, черными, как сажа, волосами. У него была изнеженная бледная кожа, удлиненное холеное лицо, огромные, какие-то не мужские глаза. А еще, пока он не успел спрятать в карманы руки, Турецкий обратил внимание на тщательно обработанные и покрытые прозрачным лаком ногти.

— О, господи, здравствуйте, — согласился Турецкий, — некто Каневич, если не ошибаюсь? Вы позволите?

— А на каком, простите, основа…

— Это не арест, — успокоил Турецкий, — легкая непринужденная беседа. Госпожа Харецкая уже дома?

Уполномоченным по ведению переговоров на данной территории молодой человек не являлся. Безвольный жалкий тип, бессовестный паразит на содержании у богатой дамы. Она его кормит, предоставляет крышу над головой, безбедное существование, а он удовлетворяет ее по ночам в постели. При этом ведет смиренный образ жизни, на стороне не гуляет, собственного мнения не имеет и трясется всеми фибрами души за сохранность своего статуса. Во всяком случае, на ближайший отрезок времени. Пока не найдется другая дама. Побогаче и помоложе. «Интересно, они у нотариуса договор оформляли?» — подумал почему-то Турецкий.

Явление дамы не заставило долго ждать. Она возникла на пороге спальни — с распущенными волосами, немножко мятая, в махровом халате, наброшенном поверх пеньюара. Дама немного напоминала голливудскую актрису Рэйчел Уайз — но не в том возрасте, когда ее героиня вприпрыжку бегала от озверевшей мумии, а в том, какой она станет через десять лет. Впрочем, выглядела бизнес-леди пока еще сносно. Широковатая в кости, женственная, волосы густые, с тщательно закрашенной сединой. Строгое лицо, тонкие ниточки выщипанных бровей, волевой подбородок.

— Простите за вторжение, Надежда Леопольдовна, — учтиво вымолвил Турецкий. — Позвольте с вами поговорить. Десять минут. Вы понимаете, чем вызван визит.

Дама внимательно смотрела ему в глаза. Она была умна, сообразительна — во всяком случае, настолько, чтобы не делать из своей реакции шоу. Покладисто кивнула.

— Хорошо. Повторение — мать учения, господин следователь? Впрочем, ваше лицо мне незнакомо. Вы не обидитесь, если я не буду приглашать вас в квартиру?

— Нисколько, — широко улыбнулся Турецкий. — Поговорим, не сходя с этого места.

— Родик, будь ласков, подожди меня, пожалуйста, на кухне, — елейным голоском попросила дама. Молодой человек с готовностью кивнул и собрался умчаться.

— О, только не это, Надежда Леопольдовна, — воспротивился Турецкий. — Можно, Родик останется с нами? Он ведь умеет разговаривать?

— Родик, останься, — приказала дама. От внимания не укрылось, как исказилось на мгновение в ухмылке ее лицо. Молодой человек неумело развернулся через левое плечо и застыл в нерешительности.

— Хорошо, Надюша, — пробормотал он, — как скажешь, дорогая…

— Родик — это Родион? — уточнил на всякий случай Турецкий.

— Родион, — сказала женщина, хотя вопрос предназначался не ей. — Не ищите здесь топор, вы его не найдете, Родион по другой части.

Турецкий засмеялся.

— Замечательно. К вопросу о вашем пропавшем соседе, Надежда Леопольдовна…

Увы, прописанная в квартире гражданка, а также состоящий у нее в услужении гражданин не имеют ничего добавить к уже сказанному. У госпожи Харецкой серьезный бизнес, проблем хватает, и омрачать свое существование еще одной проблемой ей совершенно ни к чему. То есть погоревшего на организации преступной деятельности майора Поличного она не укрывала. А если и укрыла — как она, скажите на милость, от него избавилась? О, мужчина, вы прекрасно сложены, вот только рука у вас немного торчит из чемодана — так, что ли? Бизнес переживает не лучшие времена, на работе приходится пропадать почти каждый день, зарплату выдавать нечем, поставщики подводят, вздувают цены — она уже осипла им что-то доказывать и объяснять. В ближайшее время, судя по всему, придется закрывать несколько магазинов, а это катастрофа. Хорошо хоть дома все в порядке. Родик покупает продукты, моет полы, следит за сохранностью имущества (при этом сожитель, вместо того чтобы смутиться, гордо подбоченился). Да, она понимает, что живет в перевернутом мире, что добытчики и хранители очага — это несколько другое. Размываются грани между полами, ответственность, гордость, самолюбие — понятия из другого измерения (Родик скорбно вздохнул), но… господам милиционерам, вообще, есть до этого дело? Родик проживает у нее под боком примерно три месяца, а предыдущие… Дама подумала и горько пошутила: «А предыдущих не удалось опознать». Был когда-то муж, но с этим покончено. Это нормально, не будь плохого, как бы мы понимали хорошее? С соседями по подъезду они практически не общаются, разве это нонсенс в наше время? Прошмыгнул в свою крепость и сидишь, довольный. Впрочем, особо неприятельских чувств к жильцам со второго этажа Надежда Леопольдовна не испытывала, здоровалась с супругом Инны Осиповны, а однажды он даже подвез ее до дома с проспекта Биологов. Сломалась машина, она прыгала у раскрытого капота, он остановился, сунул нос в двигатель, признался, что ничего в этом не понимает, предложил телефон не слишком грабительского автосервиса и довез до дома. В машине вел себя прилично, шутил, рассказал пару милицейских анекдотов. В принципе, если отвлечься, мужчина интересный, и на физиономии у него не написано, что он оборотень. Ну да бог с ним. В последний раз она его видела… Дама изобразила задумчивость. Нет, она не помнит. Накануне исчезновения точно не видела. С ответом затрудняется. Голова забита другими вещами.

— А вы, Родион? — поворотился к сожителю Турецкий.

Молодой человек вздрогнул, покраснел.

— Ой, я тоже не помню, — он глянул на Харецкую из-под длинных ресниц. Та украдкой кивнула, давая «высочайшее» соизволение. — Нет, я, правда, не помню…

Турецкий покосился на милиционера, который привалился к стенке и широко зевал. «Не хочу ли я сделать что-нибудь глупое?» — подумал Турецкий. Очень хотелось. Но лучше повременить.

— Вы когда-нибудь разговаривали с Поличным?

Молодой человек облизнул губы, словно на него уже цепляли зажимы, подведенные к высоковольтной сети.

— Да, кажется, пару месяцев назад… я поднимался с покупками, а он выходил из своей квартиры, строго так посмотрел на меня, спросил, к кому я пришел. Я сказал, что живу теперь в седьмой квартире… ну, мол, снимаю комнату у Надежды Леопольдовны. Он засмеялся, хотя ничего смешного не было. — Каневич поморщился, воспоминания явно не тешили. Больше ничего не сказал, мы расстались…

«Потрясающая информация», — думал Турецкий. Он обуздал охватившие его чувства, продолжая задавать вопросы. Дама смотрела на него с любопытством, причем настолько выпуклым, что забеспокоился даже Каневич, стал покашливать, делать жалобное лицо, переминаться с ноги на ногу. «А может, плюнуть на все? — пронеслась идиотская мысль. — Вышвырнуть Каневича, «снять» у деловой женщины комнату, мыть полы, кормить рыбок, жарить котлеты, смотреть сериалы для домохозяек…»

Он засмеялся, представив себя в этой роли. Очнулся милиционер, едва не провалившийся в соседнюю квартиру, завертел головой, отыскивая источник беспокойства. Улыбнулась понятливой улыбочкой Харецкая. Закашлялся Каневич.

— Последний вопрос, уважаемые. Не могу обойти его стороной…

В воскресенье 14 июня Надежда Леопольдовна на работу не ходила. Сил не было, вымоталась за неделю. Проснулась в десять утра, проверила наличие под боком своей «резиновой игрушки». Каневич проснулся, но ей было не до забав. Тело ватное, делать ничего не хотелось. Перевернулась на другой бок. Потом опять включилась. Каневич гремел на кухне, готовя завтрак. Она еще крикнула ему, чтобы потише гремел, укрылась подушкой. Потом проснулась, побрела на кухню. Каневича там не было, а в ванной журчала вода — «резиновая игрушка» принимала душ. Пришлось сидеть, ждать, пока он там соблюдет свою гигиену. В котором часу это было? Она понятия не имеет, около одиннадцати. Он вышел, извинился, что заставил себя ждать, а буквально через несколько минут в дверь позвонили, представились милицией, потребовали открыть, началась эта возмутительная воскресная катавасия, которая, если честно, Надежду Леопольдовну весьма порадовала…

— Что именно вас порадовало?

— Не так выразилась, — улыбнулась Харецкая, свысока посмотрев на милиционера, — но милиция в тот день развила такую бурную деятельность… Носились по дому, кричали, вырывали граждан из кроватей. Знаете, в прошлом году в одном из моих магазинов случилось ограбление. Влетели двое в масках, перепугали до икоты девочек, распотрошили кассу, присвоили целых три тысячи рублей! Обчистили кошельки продавщиц, сняли с одной сережки и убежали. Кнопка экстренного вызова милиции в тот день не работала — нам потом объяснили, что были профилактические работы. Пришлось вызывать обычный наряд. Вы бы видели, какие недовольные они приехали. Еле живые, зевали, спали на ходу, слонялись по магазину сонными мухами. Полчаса составляли протокол, вместо того чтобы принимать экстренные меры, поинтересовались, не нашли ли мы очевидцев происшедшего? Представляете — мы должны искать очевидцев происшедшего. Ей-богу, нам стало жалко этих парней — оторвали от службы, заставили приехать по пустяку, требуют чего-то невероятного…

Милиционер сменил позу, укоризненно посмотрел на Харецкую. На этой доброй ноте и пришлось покинуть квартиру.

Самый неприятный визит он оставил на «сладкое». Долго мялся у четвертой квартиры, позвонил, а когда открылась дверь, сделал знак сопровождающим ждать его в подъезде. Он был предельно тактичен, излучал сочувствие, дружелюбие, всячески демонстрируя знаменитый сталинский постулат, что родственники за преступника не ответчики. Инне Осиповне было изрядно за сорок, изможденное бледное лицо, на котором прочно запечатлелись всем понятные переживания. Глаза у нее были серые, проникновенные, от них было трудно оторваться. Узнав о цели визита подтянутого мужчины, она не удержалась от слез, махнула рукой, побрела из прихожей. Он двинулся за ней, поздоровался с нескладной, полноватой девушкой, сидящей за компьютером. Девушка подняла глаза — она их унаследовала у матери. Ничего не сказала — ни здравствуйте, ни спокойной ночи. Демонстративно отвернулась.

— Я не собираюсь ни в чем обвинять вашего мужа, Инна Осиповна, — тихо проговорил Турецкий. — Я прибыл из Москвы, чтобы расследовать обстоятельства его исчезновения. А степень его вины будут устанавливать другие люди. Знаю, что вам неприятны эти визиты, но я вам не враг — просьба поверить.

— Друг? — резко повернулась девица, скрипнув стулом. — Вы его найдете, его упекут в тюрьму, разве не так? Хорошенький друг!

— Упекут, — согласился Турецкий. — Но быть в бегах — это лучше? Он только отягощает свою вину.

— Да какую вину, Господь с вами?.. — взмолилась Инна Осиповна. — Евгений Михайлович ни в чем не виноват, произошла ошибка, страшное недоразумение, неужели непонятно?

— Я первый день в вашем городе, мэм, — признался Турецкий. — Мне здесь все непонятно. Но я не думаю, что речь идет о серьезном недоразумении. Есть улики, есть факты, есть соучастники. Могу вам твердо обещать одно: после того как Евгений Михайлович будет найден, органы проведут самое тщательное расследование.

— Бред собачий, — фыркнула девица, — папу подставили, и те, кто сфабриковал на него эти улики, нашел свидетелей, подтасовал факты, будут тщательно разбираться, виновен ли он?

— Девушка, вы смотрите слишком много криминальных сериалов, — поморщился Турецкий. — Предлагаю не ссориться и учесть — ваш покорный слуга, возможно, единственный человек в городе, кто не хочет относиться к вам заведомо предвзято. Я бы предпочел разобраться. А без Евгения Михайловича это сделать невозможно. К тому же, ничто не говорит о том, что он сознательно скрылся от правоохранительных органов. Он просто пропал.

При загадочных обстоятельствах. Понимаете разницу?

Две женщины в упор, пронзительно, обжигающе, смотрели ему в глаза. События пятидневной давности наложили на их бытие неизгладимый отпечаток. Жизнь рухнула в пропасть, мужа и отца обвиняют в смертных грехах, что явилось для них полнейшим откровением (понятно, что подробностями своей преступной деятельности он с домашними не делился). Мало того, что потеряли кормильца, так теперь запросто могут лишиться и того, что имеют.

Обладай они действительно информацией о месте нахождения Поличного, умнее всего для них было бы ее придержать.

Но интуиция не могла подвести. Он смотрел в их осунувшиеся, потрясенные лица и прекрасно понимал, что информацией они не владеют. Евгений Михайлович вышел с ведром, растворился в одном из миллионов параллельных измерений.

— Что вы хотите от нас услышать? — глухо вымолвила Инна Осиповна.

— Все, что было. С вечера, как он пришел домой, и до утра, когда ушел. Вспомните, не был ли Евгений Михайлович чем-то обеспокоен. Может, ему звонили? Или сам совершал звонки? Не проводил ли много времени у окна, всматриваясь во двор?

— Наши окна не выходят во двор, — фыркнула девица и отвернулась.

— Инна Осиповна, будьте благоразумны, — взмолился Турецкий.

Ее рассказ практически не отличался от того, что слышал Турецкий в милицейском управлении. Женщина устала повторять свою правду. Она ни разу не видела, чтобы в означенный отрезок времени Евгений Михайлович подходил к окну. Обеспокоен он не был. Никому не звонил…

— В девять вечера ему звонили, — как бы между прочим, вспомнила Раиса, — или около того. Ты как раз в гостиной смотрела свое «Конкретное английское убийство», а я что-то делала в ванной.

— Не помню, — недоуменно пожала плечами Инна Осиповна.

— А ты и не знала. Он как раз выходил из туалета, когда позвонили. Дверь в гостиную была закрыта. Он снял трубку, поздоровался, затем засмеялся, сказал, что такого не может быть, но все равно поблагодарил и закончил разговор.

— Интересное наблюдение, — насторожился Турецкий. — Вы рассказывали об этом на допросах?

— Нет, — пожала плечами Раиса. — А что тут такого? Меня об этом не спрашивали.

— Вероятно, ничего, — согласился Турецкий. — И что было дальше?

— А я откуда знаю? — фыркнула Раиса. — Когда я выбралась из ванной, отца в прихожей не было. Пошла к себе, включила телевизор — не ту, понятно, лабуду, что смотрит мама, потом легла спать, ящик на таймер поставила. Я в тот вечер из своей комнаты больше не выходила.

— Не выходила, — подтвердила мать, — ты даже спокойной ночи нам с отцом не пожелала.

— Если бы я знала… — губы дочери скривились в усмешке. — Я бы пожелала…

— Но вы-то видели своего мужа в тот вечер, Инна Осиповна?

— М-м… не уверена, — женщина озадаченно посмотрела на Турецкого, — я только сейчас начинаю вспоминать… Кино закончилось в десять — я, как всегда, увлеклась детективной историей… потом пошла на кухню, что-то там помыла, сполоснулась в ванной… Когда вошла в спальню, Евгений уже лежал в кровати, свет не горел, но он не спал… Да, он точно не спал. Он что-то сказал… A-а, мы собирались на следующий день за продуктами в супермаркет на проспекте Конева, он сказал, что нужно будет заехать по работе в одно место. Не уточнил, в какое. Потом он уснул…

— Утром вы не заметили в его поведении ничего необычного?

— У окна он точно не стоял, — невесело усмехнулась Инна Осиповна. — Нет, ничего необычного. У него побаливала спина, он размялся с гантелями, я посоветовала ему купить шунгитовый массажер — очень полезная, знаете ли, вещь, накрыла стол на кухне, мы позавтракали, потом я включила утреннюю воскресную передачу…