Поцелуй аиста

Снилось, что я — кошка. У меня очень гибкая спина, и я могу лежать на животе, но еще лучше умею забираться вверх по стволу. Я слышу лай. Даже не лай, а рев какой-то, и очень легко, молниеносно поднимаюсь наверх. Шикарное ощущение легкости и безопасности. И на этом сон можно закончить, но тут я понимаю, что где-то внизу остался мой малыш!

Он остался там, где рев!

Мой сладкий!

И я камнем падаю вниз. Просто разжимая руки (или — лапы)… И лечу очень долго и отчаянно, чтобы успеть его спасти. А не спасу, так убьюсь — мне все равно!

И вообще не могу понять, как я сразу о нем забыла? Ругаю себя, и мучаюсь, и никак не могу приземлиться…

Все лечу и лечу…

— Алло! Женя! Женя!

— Мам, ну зачем так рано?

— Нечего себе рано? Семь утра! Порядочные люди уже встали давно!

— Я непорядочная, ты же знаешь… Дай поспать, а?

— Женя, скажи мне честно, ты еще не родила?

— Н-нет, вроде…

— Мне просто сон какой-то странный снился. Ну, хорошо. Что тебе принести?

— Принести мне счастье.

— Это к аисту.

Я не успела уснуть вторично — пришла Анжелика Эмильевна с уколами.

— Ну, что? — спросила она, оглядываясь на спящих Таню и Александру, — вы еще меня никому не показывали?

— Нет. Пока не было случая.

— Ну, ничего. Я подожду.

Она меня колола, а я на нее смотрела. Вот она — разлучница. Что я к ней испытываю? Да ничего.

Потом пришла Харон Степановна, собрала себе табунчик беременных и погнала подземными переходами в диагностический корпус. В этот раз мы шли в паре с Милкой:

— Верка наша вчерашняя, ревнивица которая, родила мальчика, 3 500. Назвала Геннадием, в честь папы.

— Счастья им.

— Ага, я тоже так сказала. Ну, вчера вечерок знатный получился. Слышь, а ты почему все время одна?

— Я не одна. Я с животом.

— А где твой муж?

— Милка, можно я не буду отвечать?

— Нельзя.

— Я не буду отвечать.

— Кто кого бросил? Ты его или он тебя?

— Одновременно.

— Так вы — гармоничная пара, ексель!

Уложили на кушетки, обклеили датчиками, включили что-то зудящее. Сказали спать. Оказалось — электросон.

Вот же странно все в жизни устроено, без смеха не получается разбираться. Они меня разбудили с утра пораньше, чтобы отвести на электросон?

Метод электролечения, заключающийся в воздействии на центральную нервную систему импульсными токами низкой частоты и малой силы. Под влиянием электросна улучшаются углеводный, липидный и белковый обмены, активизируются в целом процессы тканевого обмена кислородного обеспечения организма, повышаются резервные возможности систем адаптации.

Моя маленькая увесистая детка, мой спящий красавец. Скоро увидимся. Мне так не терпится. Устаешь постоянно ходить с многокилограммовым секретиком внутри. Физически и разумом устаешь очень сильно. Кино интересное, но уже хочется антракта.

Еще очень хочется, чтобы ты был рад тому, что я тебя родила. Чтобы ни разу-ни разу не пытался прекратить эту жизнь.

Больно даже представить, что ты это хотя бы раз представишь. Милый, это нелегко — стать беременной, быть беременной и родить. Я прошу тебя ответственно относиться к своей жизни и уважать мой беременный труд. Я тебя создала для того, чтобы ты жил долго и счастливо.

Я — создатель? Так ведь, да? Я создала Человека.

Около девяти месяцев назад

— Подвезти, Женя?

— Ну, не знаю.

— Поехали, а то мне скучно одному.

— Хорошо.

Пока он собирался, пока я собиралась, набрала Дашку.

— Даш?

— Что? Опять квартира?

— Да.

— Слушай, ну, вы злоупотребляете. Ладно. До девяти время у вас.

— Спасибо!

Ехали, и мне было страшно: а вдруг согласился? Вдруг подумал и решил: а отчего ж не переспать с бойкой сотрудницей, если сама зовет? Что говорить? Улыбаться ему, нет? Сразу с ходу как-то обниматься, а может, сначала поискать у Дашки кофе? Или даже покормить его? После рабочего дня человек, голодный — пожарить ему картошки?

Но он сам меня позвал.

После вчерашнего — сам.

Значит, принял какое-то решение.

Чем ближе Дашкин дом, тем ужаснее казалась перспектива провести этот вечер с Иваном Ивановичем. Я бы рада была и всю жизнь с ним прожить, но не этот вечер! Не должен этот вечер случиться, я откажусь, пусть даже и рухнет вся моя недостроенная дорожка к будущему счастью.

«Нет!» — скажу я ему, своему любимому человеку!

Остановились. Иван Иванович заглушил мотор, и сразу унылая муть, неловкость такая, фууух…

— Я пойду?

— Ага, да.

— Ну, до завтра!

— Завтра у нас встреча с телеканалом, помнишь?

— Конечно.

— Аргументы не забудь.

— Аргументы всегда со мной.

Я уж и вышла. И выдохнула.

— Женя?

Не надо, Иван Иванович, зачем вам это? Вы же — приличный человек? Уезжайте!

— Да, Иван Иванович?

— Я… насчет вчерашнего…

— Забудьте, пожалуйста! Это какая-то глупость! Это вырвалось! Я больше так не буду!

— Ну, я же не могу просто игнорировать… такой сигнал…

— Можете! Игнорируйте, пожалуйста!

— Женя, я просто сам знаю, каково это, когда облом… Ты пойми, ты очень красивая девушка, ты умница, но…

— Я пойду, хорошо?

— Вот ты обиделась, а я…

— Я не обиделась, я замерзла.

— Я быстро. Понимаешь, я не хочу тебя потерять, но в упор не понимаю, при каком раскладе риск меньший… Теоретически — ты мне приятна, даже очень, я бы в другой ситуации даже не раздумывал. Но тут… Я же создал какой-то мир, компанию, и там жизнь, свои законы — оно так долго во мне зрело! Я идею этой компании вынашивал год, два…

— До свидания, Иван Иванович.

— Ты точно не обиделась? Женщина в тебе не обиделась?

— Во мне ее так мало, что я не чувствую. До завтра.

— Ну, давай, я посвечу, пока в подъезд не войдешь. Пришлось идти в подъезд.

Потом он уехал, а я выждала минут десять и побежала на остановку. Мне еще домой на другой конец города пилить.

Конечно, было грустно. Но было и весело.

По две кушетки в отсеке, ситцевая шторка. Рядом глубоким электросном спит Милка, похрапывает. Розовый спортивный костюм сняла и аккуратно сложила рядом. А чего? Спать — так спать.

Из-за шторки слышны сонные переговоры других беременных:

— А ребеночек родился с ДЦП.

— Ой, бедные…

— Так он — представляешь? Он их бросил! Сказал, что не может справиться с таким моральным грузом! И ушел! А она одна — ни денег, ничего!

— Вот кобель… И сколько таких? У нас в детском саду на собрании — одни мамки. А в документах посмотришь — так тоже безотцовщина сплошная. И как они растут, эти детки? Они ж не видят ни семьи, ничего!

— Ой, не говори. Это хорошо, что мир не без добрых людей. Помогали ей всем миром. На работе повесили объявление — кто вещи принес, кто коляску, кто что. Скинулись ей. Много раз скидывались. Начальница у нас такая оборотистая, хваткая — она по своим каналам нашла врачей. В общем, не оставили бедную женщину одну, помогли.

— И чего?

— Ну, сейчас им уже лет семь, ходить учатся, малой такой смешной. Ей помогли организовать работу на дому, она шьет как богиня. Малой, кстати, на подхвате, пуговки подает. Я тебе точно говорю — модельером будет. Через тридцать лет уже научатся эту заразу лечить, ну, или какие коляски придумают, чтобы можно было вообще свободно перемещаться… А по пятницам все у нее собираемся, детей берем, они там играют. Ну, а мы немножко выпиваем, конечно. Шампанское, то, се. Я салатик свой фирменный приношу.

— А какой салатик-то?

— Да какой… Много. Тебе какой?

— Мне чтобы полезный.

— Ну, смотри. Надираешь на терке морковку, только сочную, нормальную. Туда чеснок, соль, майонез и гренки. А гренки так делаешь: черный хлеб маленькими кубиками, обжариваешь с солью и чесноком, и чеснока не жалей.

Два зверя с разными инстинктами сходятся, чтобы зачать детеныша. По идее, если природа так устроила, что для зачатия нужны двое, так ей хотелось бы, наверное, чтобы двое и воспитывали? Каждый тащил бы в нору свою долю опыта, и тогда получалось бы неразрывное, полное информационное покрытие.

А если только я, только свое женское, настороженное, терпеливое, всегда сквозь слезу и страх (а мы такие, женщины, наша боль медленная), так что получается? Самки растят самок. И чем привычнее становится тема безотцовщины, тем дальше мы уходим от незамутненного, чистого самца. Самцы ведь самцов почти не растят, они их только делают? И что? Нас ожидает впереди новая амазонская эра? Не знаю… Может, это и хорошо… Но только, человечек мой внутренний, я тебя буду стараться растить и по-мужски тоже. Будем играть с тобой в футбол, будем рисовать танки. Я научусь для тебя быть мужчиной, а что мне остается?

Но зато сколько еще я смогу тебе отдать! Это иногда такое счастье — отдавать любимому! Когда все время носишь много мира в себе, он начинает загустевать, застаиваться, портя характер. Когда мира в тебе много и он никуда не тратится, то это — как дурная кровь, которую раньше удаляли пиявками. Ну да, можно спускать излишки на работе, можно от этого избавляться, ныряя в пропасть с тарзанки…

А я буду делиться миром с тобой, милый. И это лучшее, самое гармоничное, что и природой придумано.

Я ведь живу, пока не умру? Во мне каждую минуту все больше полезной информации. Зачем-то я ее получаю? Только для себя как-то чересчур. Мне бы и половины хватило. Нет, она мне дается с запасом, чтобы я делилась. И тому, второму зверю, дается так же. Если не сбрасывать этот избыток, оно же… это как постоянная, пожизненная беременность… Сколько так можно проходить, пока не взвоешь? Всегда надо что-то и кого-то родить.

Александра: В смысле? Ты хочешь сказать, что опыт и знания вынашиваются, как ребенок?

Таня: Вполне понятная аналогия.

Александра: Даже не сравнивайте! Знаний на нас со всех сторон каждую минуту валится столько, что мозг скоро придется пылесосить! Криминальные сводки, новые хиты, новости, тесты, советы, рецепты, светская хроника, посевная… Вы хотите сказать, что вот это все я буду вынашивать? Пусть ищут себе другую суррогатную!

Таня: А я считаю, что все не зря. Оно же не отдельно в тебе живет? Оно как бы стекается в один файл и там смешивается с другими твоими знаниями, и получается уникальная, только твоя комбинация опыта.

Милка: У соседки у вашей, у телеведущей, очень комбинация ничего. Все бабы как бабы, ходят в ночнушках, а у этой — комбинация черная с кружевами!

Александра: Вот у Милки, я смотрю, знаний намешалось, как мух в варенье. Милка, тебе твой опыт пригодился в жизни?

Милка: Это какой опыт?

Александра: Да любой. Ты в чем ориентируешься вообще? Есть хоть что-то?

Милка: Ну, да, я ориентируюсь. Мы вот сегодня с этой… (посмотрела на меня)… шли из терапии по подземному переходу, так я сразу выход нашла. Я и у себя на районе лучше всех во дворах ночью ориентируюсь!

— Старенькие девочки! Обедать!

Анжелика Эмильевна улыбалась, когда я проходила мимо. Рядом стояла еще какая-то молодая медсестричка. Она кивнула очень вежливо — здравствуйте. Обе долго смотрели вслед, думали, как еще меня можно заинтересовать? Я точно пользуюсь популярностью у младшего медперсонала. Это хорошо, наверное.

После обеда Большая Яковлевна пришла потрещать стулом. Пока Милка доедала третье масло, она хвасталась успехами сына, показывала мне телефонные фотографии. Все дети такие милые! Родители могут быть не очень, а дети всегда такие чудесные, такие хорошенькие!

— Завтра Новый год! — напомнила Милка. — Я с Фимочкой договорилась, она пузырик шипучки принесет. А то мой сейчас аж в Гомеле на стройке, хрена с два он завтра приедет.

— Так ты меня попроси, я те тоже принесу.

— Ну, и ты тоже принеси. Нас-то, вон! Пятнадцать палат…

Завтра дежурит Фимочка? Это хорошо.

— Яковлевна, а вы про Фимочку рассказать можете? Сколько ей лет? Она какая-то… как будто пожилой ребенок.

— Так она такая и есть!

ИСТОРИЯ ФИМОЧКИ, РАССКАЗАННАЯ ЯКОВЛЕВНОЙ

Фимочке около 70. По идее, она на пенсии, но ее держат на полставки за хороший характер. Фимочку все любят, и она всех любит. Она всем поможет. Яковлевне, вон, и посуду всегда приберет, и помоет, если время есть. Да вообще всюду и всегда готова к труду и обороне. Опытные люди, вроде директора больничной столовки, говорят, что Фимочка блаженная, чокнутая. Что у нее поехала крыша после того, как ее сын из дома выгнал.

Как там на самом деле было, никто не знает, но только есть информация, что сын действительно живет с семьей в Фимочкиной квартире и матери совсем не помогает. Привел молодую жену в дом, беременную, а она и скажи ему, что не может в одной квартире с посторонним человеком жить. А сын жену любил, вот мать и выгнал.

Фимочка первое время жила в диагностическом центре, потом больничное руководство озаботилось судьбой своей сотрудницы и хотело тоже выгнать. Но весь коллектив встал на защиту Фимочки, начались волнения, и в итоге Фимочка получила место в общежитии неподалеку.

Фимочка на работе с утра и до ночи. Сегодня она в предродовом, завтра в родильном, выходные она не берет, ей одной в общежитии страшно. Работу свою выполняет качественно, надбавок не просит. В общем, хороший человек.

И снова я долго не могла прийти в себя. Ох, эти роддомские истории! Сын выгнал. Родной сын выгнал. Ну, понятно, что тут много эмоций и вымыслов. Не метлой же он ее выгнал, как-то они договорились, наверняка он ей звонит, спрашивает, как она себя чувствует.

Но все равно… как же так?

И я еще долго лежала носом в стену и старалась реветь тихо, чтоб мои однопалатницы не видели, как же мне фигово. Зачем их расстраивать? Пусть носят свои драгоценные животы и пусть не знают историю Фимочки…

Милый сын, человечек… Я… не хочу, чтобы ты меня выгонял. Если что, я и сама уйду, но с нами ничего такого не произойдет, да? Мы же как-то сумеем договариваться?

Мальчик ударил пяткой.

Александра в это время пыталась образовать дремучую Милку. Образовательный процесс начали с просмотра киноклассики.

На экране Александриного бука размахивал мечом Дарт Вейдер из «Звездных войн».

Милка была полностью поглощена историей:

Милка: Он что, отец этого Люка, да? А чего ты говоришь, что он ему руку отрубит?

Александра: Ну, да. Он же на стороне темных сил.

Милка: Я бы не смогла… Собственному ребенку.

— Евгения Григорьевна! Можно вас? Хочу вам давленьице померить! Вы не против?

Это Анжелика Эмильевна.

Александра посмотрела с удивлением — ничего себе реверансы.

Меня все больше уважали. Может, остаться работать в роддоме?

Была готова биться об заклад, что Анжелика Эмильевна снова накрасилась специально для меня. Она ласково улыбалась, была предельно нежна.

— Не больно? Не давит? Сейчас немножко неприятно будет, потерпите.

— Лика, можно вам вопрос задать?

— Конечно!

— Мне сказали, что вы… что у вас…

— Что? — она улыбалась. — Что у меня?

Хотя, собственно, какое мне дело, что у нее было с тем хирургом. Вообще никакого дела.

— Вы, наверное, про ту историю с Данилой Михайловичем, да?

— Не знаю никакого Данилы Михайловича.

— Так вам еще не рассказали? Странно, обычно в первый же день рассказывают, что я… у меня с хирургом нашим уважаемым был роман.

— …Да?

— Я стараюсь на это никак не реагировать… Я его любила. А еще глупая была. Ну, у всех нас, у женщин, есть такая история в шкафу, правда?

— …Нуу…

— Я ошиблась. Это была ошибка. Исправить ее я уже не могу. Извинилась и живу дальше. Вам не больно?

— Нет. А вам?

— Больно. Каждый день. Ну, вот такая моя плата… Если вам в кино надо будет сыграть любовницу — обращайтесь. Я знаю, как это… И страшно, и мерзко, и радостно… В жизни никому не посоветую. Но в кино сыграю, хотите? Ой! Чуть не забыла! Алина Кирилловна просила вас зайти в смотровой!

В смотровом снова толпились веселые студенты, и я уже готова была захлопнуть дверь и уйти — хватит с меня жертв во имя науки! Но седая красавица Алина Кирилловна не позволила.

— Останьтесь. А вы, ребята, выйдите. Поднимайтесь на третий, идите в родзал, но без заведующей роды не принимать!

Студенты вышли, шепчась и толкаясь, а мы остались одни.

— Ложитесь, — она снова что-то быстро заполняла. — Как себя чувствуете?

— Ничего.

— Шевеление ребенка?

— Да, шевелится, даже очень.

— КТГ не забываете?

— Не забываю.

— Хорошо. Расслабьтесь.

Погрузилась туда, в меня. Очень задумчиво, глубокомысленно и боооольно начала шарить, двигать там мое внутреннее хозяйство.

— Больно!

— Терпите… Так… Так… Перевернулся ваш красавец, поздравляю…

Перевернулся? Ура! Хотя… Значит, будем рожать сами? С болью-схватками-потугами, по всем голливудским правилам?

Урра!!!!

— Шейка короткая, мягкая… Ну, хорошо, одевайтесь.

— Когда я рожу?

— Не знаю. Может, сегодня. Схваток нет?

— А я не знаю…

— Ладно, наблюдаемся пока… И вот что…

Тут она посмотрела мне в глаза. В первый раз. До этого — только в бумаги или между ног:

— Я, конечно, понимаю, что вы — известный человек со связями… Но… Я вас очень прошу, не разлагайте мне коллектив.

— Что? Я… я не разлагаю…

— Весь роддом говорит, что вы с кем-то уже договорились о квартире. Так вот, со мной этот номер не пройдет. Я не допущу никаких подтасовок и манипуляций. Вы меня поняли?

— Да.

— Давайте руку.

Я шла и забывала, как идти.

Как-то too much information.

И если пытаться как-то прибраться в голове, вычистить пустые ахи и охи, которыми меня тут начинили до предела беременные красавицы, то останется главное. Два главных:

* предварительной договоренности на квартиру нет. У меня, во всяком случае;

* я могу сегодня родить.

Эти два факта можно было тасовать и расставлять в любой последовательности, от этого сумма моего восторженного ужаса не менялась.

Алина Кирилловна открытым текстом дала понять, что квартира мне не светит. Но для чего был текст о принципиальности? Разве не этот человек сокрушался, что идет на преступление? Я своими ушами слышала. Вероятно, некоторые принципы распространяются не на всех.

И все же это было шагом. Вверх. Я хотя бы закрою для себя эту тему и займусь рождением ребенка.

Тем более это может случиться уже сейчас!

На посту скромно жалась новенькая беременная. Вот так и я когда-то сидела. Растерянная, с пакетиками, ничего не понимала, а мимо ходили важные бывалые женщины. Теперь и я — уже почти беременный дембель. А она — «салага», «черпачок»… Бледная, испуганная, смотрит по сторонам.

— Все будет хорошо! — сказала я ей.

И как она сразу посветлела!

Ничего не ответила — просто не сообразила, не нашлась, но смотрела мне вслед с благодарностью.

Я помню, как мне самой нужны были такие слова, помню.

В палате меж тем добавились сало и эмоции.

Александра: Как так можно? Как? Ненавижу это время! Это всемирное сумасшествие!

— Что случилось? — тихо спросила я у Тани.

— Александра новостную ленту готовит для сайта, — доложила Таня. Где-то в Европе какой-то мужик устроил в детском саду стрельбу.

Александра: Да почему? На каком основании? Какого хрена в двадцать первом веке, когда нельзя и в носу от души поковырять — сразу заметят и в твиттер выложат, — почему такое происходит? Где все те, кто должен нас защищать? Кто-нибудь вообще нас защищает? Я уже не говорю про ментов, про мужиков не говорю — у них у всех, конечно, есть дела поважнее! Но если не на Земле, то там, повыше? Нужны мы кому-нибудь или нет?

Таня: Саша, тебе вредно волноваться, успокойся.

Александра: Мне вредно жить в это время! Но какие у меня варианты? Мы же как на «американских горках»! Причем на вечном первом спуске! Убийства, теракты, цунами, оползни, покушения, нацболы, наводнения, болельщики, глобальное потепление! Когда это все закончится?

Таня: Надеюсь, что не скоро. Пока мы живые, всегда будет что-то происходить.

Александра: Вы поймите! Когда во всем этом все время крутишься, когда ты на острие новостей, то уже просто напрочь теряешь базовое равновесие! Я женщина! В меня встроено желание мира, покоя! Да, оно не хорошо отрелировано, контакты отходят, но даже у меня оно есть! И кого интересует мое мнение? Я затерта со своим мнением, со своими этими ощущениями на кухню-в церковь-в роддом! «Вот там себе и чувствуй, пожалуйста, сколько влезет!»

Таня: Неправда. Ты — журналист с активной позицией. Ты пытаешься что-то менять. Ведь пытаешься?

Александра: Танечка! Так ведь поздновато сейчас, когда уже Земля на небесную ось налетает, что-то менять! Сколько лет человечество развивалось по одному принципу — андрогинному? Сколько лет мировая политика строилась мужчинами и для мужчин? Захваты территорий с последующими метками! Деньги, оружие и новые территории! А что там, на других территориях, дети? Так самца это не волнует! Самцы детенышей от конкурирующих самцов уничтожали и уничтожать будут, что вы мне рассказывается про какую-то моду на благотворительность? Выгрызать чужое и праздновать победы — вот как строится мужская политика! А потом они делят свои пиастры, и что? В этой дележке участвуют женщины? Нет! Они получают свою порцию под резинку в трусы, когда танцуют стриптиз для победителей!

Милка: Кстати, о стриптизе… Мне из послеродового твои порножурналы еще не вернули, но я сегодня схожу, спрошу…

Александра: Человечество столько лет развивалось только влево, в мужское, что, ребята, мы ходим кругами! И мы снова пришли в первобытный век, в средневековье! Где людей убивают только потому, что охота забрать их имущество! Где женщин насилуют только потому, что красивые! Где детей избивают только потому, что под руку попались!

Таня: Саша, а каким бы был мир, управляемый только женщинами? Ты можешь себе представить многолетнюю женскую элиту? Многовековую? Ты же видишь — какими бы мы ни были — образованными и не очень, сильными и слабыми, счастливыми и нет, — мы собираемся и плачем!

Александра: Да не плакали бы мы, если бы были многолетней элитой! Ты знаешь, что женщины умеют приспосабливаться получше мужчин? Мы бы научились и даже не за пару веков, а за пару десятков лет стали и волевыми, и решительными, и точными, и смелыми!

Таня: То есть стали бы мужчинами.

Александра: Да ну вас всех в задницу! Лучше я со своим «цветком» буду говорить, чем с вами!

Таня: Сашенька, ты не злись. Ты во многом права, мне кажется. Но смысл в том, что никого не должно быть постоянно больше. Надо найти гармонию, понимаешь? Чтобы те, кто умеет воевать, знали и видели тех, кто умеет плакать. Чтобы были слышны и учитывались голоса и интересы каждого. А этому так трудно научиться…

Александра: Да невозможно! Тут голову поднимешь, чтобы хоть как-то, хоть в полголоса крикнуть, что невозможно же уже! Что хочется быть равноправной! А они в ответ так берите лопату и будьте равноправными!

Таня: Ну, насчет лопаты — это плохой пример. Да и берут женщины лопату, давайте честно, берут и копают… Просто женщины требуют равноправия, а надо требовать равноценности. Это чуть-чуть, но все же разные вещи.

Александра: А ты? Чего ты требуешь? Лежишь тут сутками, как овощ! Работу любимую оставила ради того, чтобы мужу супы готовить каждый день свежие! Но ты-то, ты шла, может, на Нобелевскую премию по лавандам! А он? Он просто кабачки продает! Это равноценная замена?

Таня: Это мой выбор. И я знаю, ради чего я это делаю.

Александра: Поделись! Мне бы тоже очень хотелось знать, ради чего я упираюсь, не жру-не сплю, детей рожаю как баба и впахиваю при этом как мужик!

Таня: Ради них.

И погладила себя по животу.

Александра только рукой махнула и отвернулась.

Тут открылась дверь и вошла улыбчивая Анжелика Эмильевна:

— А у нас гости! Входите, Павлова.

И вошла та самая новенькая, которую я видела в коридоре. Она очень коротко всем кивнула, но смотреть на нас побаивалась. Быстро, как мышь, метнулась к своей кровати, начала там что-то раскладывать. Не потому, что надо было срочно разложить, а чтобы чем-то занять руки.

— Так, Светлана Ильинична… Давайте я вам покажу, где баночки для анализов, завтра в шесть утра надо будет сдать мочу.

Новенькая кивнула и сразу же послушно вышла.

— Еще одна, — Милка посмотрела на меня. — Чего-то их, конкуренток, все больше.

Около девяти месяцев назад

Мы сидели за столом в кабинете телевизионного босса. Он был важный, хоть и не старый. Конечно, фото на стенах: он в компании «звезд» спорта, кино, эстрады и политики. И награды, и дипломы.

— Да, конкурентов все больше, — босс откинулся в кресле. — Конкурентов все больше, и они не дремлют. Мы пытаемся изучать рынок, не отставать от тенденций. Но то, что вы предлагаете, рискованно. Это большие деньги.

— Но это отличный репутационный продукт. А если мы все хорошо сработаем, то еще и рейтинговый. Вы же хотите двигаться вперед?

— Да, Евгения Григорьевна, хотим. Но где гарантии, что это — шаг вперед, а не назад?

— А вот как раз следующий шаг — это подготовка к тому, чтобы вперед.

— У вас есть сценарий?

— Он будет, как только мы поймем, что работаем с вашим каналом. Мы изучим вашу аудиторию, сделаем тестовые сюжеты, организуем фокус-группы. Конечно, мы будем рады задействовать ваших ведущих в камео, мы понимаем, как это важно для канала. И мы готовы учесть ваши пожелания по поводу актерского состава, саундтрека. Возможности сотрудничества здесь безграничны.

— А вы-то сами чего хотите?

— Мы? — я посмотрела на Ивана Ивановича. — Мы хотим хорошее кино. Нам хочется делать кино. Такие у нас амбиции.

— Какие-то наброски по сюжету есть?

— Есть. Думаю, это будет сериал о жизни телеканала. Одного очень модного, популярного телеканала. Так мы, кстати, экономим на декорациях. У вас ведь есть и студии, и аппаратные?

— Конечно, есть… Ну, хорошо… Я готов думать. Давайте встретимся на следующей неделе.

— Конечно.

Мужчины долго жали руки друг другу. Было видно, что боссу интересно с нами общаться. Он не торопился выгнать нас, улыбался, при этом было слышно, что его продюсерский разум быстро расчленяет инфу на части, фасует, обрабатывает, куда-то укладывает, пристраивает в уже известные ему конструкции.

— Ну, интересно, интересно… Может, хотите наши студии посмотреть?

— Конечно, хотим!

И он повел нас по своим владениям, и был вежлив, и поровну смотрел на меня и на Ивана Ивановича.

— А вы что, актриса?

— Нет.

— Ну просто интересно. Девушка привлекательная… Вы извините…

— Ничего.

— Вот, если хотите кофе, чаю — наш бар. А я пойду, с вашего позволения… Созвонимся, да?

Мы с Иваном Ивановичем взяли по кофе.

— Слушай, ты молодец. Сама обо всем договорилась, сама все объяснила. Я как-то даже и не понял, зачем я там был нужен.

— Для придания значимости. Одна женщина весит меньше, чем женщина с сопровождением.

— Ну, это факт. А про сценарий когда ты придумала?

— Ну, я же не первый день уже с этой идеей хожу, как-то… вынашиваю…

— То есть ты после того раза, как я сказал?..

— Да. Я вот с тех пор хожу и думаю, и у меня в голове уже есть и кино, и лица, и слова, и все остальное.

— Обалдеть можно. Расскажешь?

— А вам интересно?

Он засмеялся.

— А как ты думаешь? Если я — папа идеи?

— А я кто?

— А ты — молодец! И знаешь… По этому поводу поедем на работу на такси… Бармен! У вас есть чуть-чуть хорошего вина? Вы нам налейте, пожалуйста…

Снова обернулся ко мне, улыбнулся, помолчал. Так все мило, так приятно, играет музыка…

— У меня завтра День рождения. Знаешь, ты мне сегодня такой подарок сделала. Спасибо. Я говорить красиво не умею… если только ты не напишешь… Поэтому… просто за то, что ты первая, кто за много лет подарил мне полчаса полной уверенности и покоя. Я просто сидел и рассматривал его дипломы, и знал, что ты все сделаешь иаилучшим образом…

— Мне в первый раз сказали, что я могу подарить уверенность. Скажете потом, где вы ее у меня нашли? Я и себе чуть-чуть качну…

Потом мы шли к выходу, немножко заплутали в декорациях студии… а она была большая, пустая и жаркая, как Сахара… И в третьем слое ложных коридоров, созданных растяжками и фермами, в очередной раз уткнувшись в тупик, мы хохотали.

А потом Иван Иванович Аистом меня поцеловал…

Кино они тогда так и не сняли. И не потому, что я ушла. Хотя, кто знает, может, у фильмов тоже есть судьбы и кармы, и в титрах и карме того фильма должна была значиться я?

Кто их поймет, эти высокие сферы. Но в реальности причиной отказа стало то, что у нашей кинокомпании за плечами пока нет ни одного фильма… Все эти звонки и разговоры происходили уже без меня.

Черт… Босса звали Борис Берестов! Этого телевизионного почти партнера звали Борис Берестов! И это был муж телеведущей из двенадцатой!

И что теперь?

Что теперь?

Бороться с ним за квартиру?

Женька, а ты как сына-то назовешь?

— Чего?

— Сына как назовешь?

— Что?

Александра (иронично): Ну, вот я дочку назову Николь. И мне все равно, что будут думать остальные. А ты как назовешь мальчика, который пока у тебя в животе, но скоро уже родится?

— Не знаю… Даже не представляю…

Александра, а потом и Таня с Милкой посмотрели очень удивленно.

— Я хочу его сначала увидеть. Он же будет на кого-то похож…

Милка: Ну, ясно, на кого… На тебя или на отца…

Таня первая прочувствовала, что направление разговора для меня немножко садистское, и попыталась весело вырулить в сторону.

— А вы знаете, что все малыши в первые дни после родов похожи на отцов? Это природа так придумала, чтобы самец своего детеныша не перепутал с чужим и не съел…

И тут же поняла, что своим выкручиванием руля еще глубже ковырнула мою рану.

…

Александра: Жень, так что с отцом-то?

Милка: Да. А то у всех есть мужья. У меня, вон, на стройке в Гомеле, у Сашки — в газете «Доблесть», у Таньки — на рынке с огурцами… А твой где?

— Не знаю. Где-то…

Александра: Звали-то его хоть как?

— Какая разница… Иван Иванович Аистов.

Все замолчали, будто эта информация сама по себе была окончательно печальной и сказать ничего более мрачного я уже не могла…

Да, милые, это очень печально…

Милка: А чего? Ванька — красивое русское имя.

Александра: Не русское, а древнееврейское.

Милка: Какое «древнееврейское»! Русское! Ты сказки, что ли, не читала? Где ты видела, чтобы в них древнееврейский дурак или, там, царевич был? Хотя царевич, может, и да, но точно не дурак!

Александра: Милка! Страшнее всех дураков — и древнееврейских, и русских — дуры! «Иван» — имя древнееврейского происхождения!

Милка: Да спорим! На что хочешь спорим!

После короткой консультации с интернетом Милка с ужасом поняла, что не просто проиграла, но и утратила систему ценностей! Все, что казалось ей вечным, незыблемым, вдруг пошатнулось.

— Что? И Ленка — нерусское? И Петька? И Валька? И Колька? И Васька даже? Да ну вас на фиг! А какие тогда русские?

Александра нашла ей в интернете несколько сотен славянских имен, и Милку пошатнуло еще больше.

— Балда? Доступа? Туга? Живорот? Сухота? Первуша? Вы че, издеваетесь?

Специально для Милки мы составили:

Беляна, Верея, Велена, Веселина, Весна, Власта, Данута, Дарина, Дена, Зорина, Ива, Истома, Квета, Любава, Милада, Милослава, Мира, Надея, Неда, Нежана, Оляна, Рада, Радмила, Рогнеда, Росана, Рослава, Ружана, Сияна, Снежана, Снежка, Тайна, Чара, Чеслава, Ярина.

Благомил, Благомир, Божен, Велемир, Велизар, Витослав, Владияр, Гордей, Дан, Драгомил, Желан, Златан, Ивор, Идан, Корислав, Ладимир, Любим, Марун, Милан, Милован, Милодар, Милонег, Милош, Родим, Родослав, Ратислав, Ратмир, Полян, Славомир, Ставр, Таислав, Эней, Юрас, Явор, Яромил, Яромир.

Новенькая Светлана (кстати, славянское имя) вернулась не одна. Ее сопровождали и Алина Кирилловна, и Анжелика Эмильевна, и еще несколько дам в белых халатах. Они все были очень озадачены, а новенькая Светлана отрешенно смотрела куда-то в пол, будто разбила мячом стекло и сейчас присутствовала на педсовете.

— Ну, что, Галина Петровна, справимся? — Алина Кирилловна посмотрела на одну из дам, дородную, уверенную в себе. Не каждый день такие случаи…

— Не каждый. Справимся, если уж нашему роддому так повезло.

— Да. Я считаю, что повезло. Вам — опыт, нам — репутация, а Светлане Ильиничне — ребенок и долгая счастливая жизнь.

Новенькая заплакала.

— Ну, хватит! Вы же — сильная женщина! Думаю, целесообразно завтра специалистов из хирургии и пятого корпуса пригласить в операционную, Галина Петровна.

— Да, я уже поняла.

Еще какие-то распоряжения. Сухо, строго, с тайным беспокойством, будто планировали сейчас, как утром пойдут на верную гибель, но будут отстреливаться до последнего…

Новенькая рыдала все сильнее. Мы сидели тише травы, даже Милка перестала жвачку жевать.

— Почему елка до сих пор в палате? И так дышать нечем! Убрать!

Алина Кирилловна очень зло посмотрела персонально на меня, и все они вышли.

Анжелика Эмильевна приволокла капельницы. Теперь уже двоим — Тане и новенькой Светлане.

Анжелика Эмильевна: Та-а-ак. Сейчас уколемся!

Милка: Елку ей убрать! А как этой, «звезде» в соседней палате? Ей, вон, там букетов навезли — каждый на мои ползарплаты! Ей так можно этим дышать, а нам нет? Я не понимаю, это роддом или зона? Шампанское нельзя! Музыку громко не слушай! А вчера она еще, эта Алина Кирилловна, сказала, что мне худеть надо! А я не просто так толстая! Я беременная!

Александра: А мне сказала поменьше ноутбуком возле живота фонить! А как я их разделю — живот и ноутбук? Или, может, Алина Кирилловна за меня деньги зарабатывать будет?

Милка: Беспредел!

Александра: Это гормональное. Старая баба неудовлетворенная. Я ее как не увижу — она вечно как собака.

Милка: Во-во! Мужика ей надо!

Александра: Или ребенка хоть одного! Чтобы не только о репутации роддома думала и своих ногтях! Видели, какие ногти? Французский маникюр называется! У меня вот почему-то нет времени на французский маникюр! Я целыми днями пашу, и у меня малой, который заполняет любую паузу! Мне некогда по салонам ходить!

Милка: Точно!

Александра: А Алина Кирилловна умнее всех, я смотрю! Конечно, когда своих нет и башка не лопается от всех этих детских проблем, так можно и проповедями заниматься в свободное время! Только я не верю женщине, у которой нет детей, когда она меня учит, как мне лучше организовать время! Вот пусть сама родит, а потом откроет расширитель времени и таблетку от усталости, и уже тогда делится опытом!

Анжелика Эмильевна: Ой, девочки, вы что? Алина Кирилловна у нас операцию перенесла, это все знают! У нее пятнадцать лет назад рак матки был. Все вырезали, какой ребенок?.. (Светлане) Вы откапаетесь, а потом мы с вами еще клизмочку сделаем!

Темнело. Плакали капельницы и новенькая. Медленная женская боль такая невыносимая, даже когда чужая.

— Мы можем вам как-то помочь? — спросила Таня.

— Да! Может, любовнице какой позвонить? Вы скажите! — Милка расправила плечи. — Мы ж банда телефонная! Все сделаем!

— Не, спасибо.

— Может, сала хотите?

— Нет!

— Ну, отстаньте от человека, — Александра равнодушно открыла бук, пожала плечами: «не хочет — не надо». — Дайте беременной женщине покапризничать спокойно.

— А, ну, пусть капризничает…

— Я не капризничаю, — прошелестела новенькая. — Я умираю.

ИСТОРИЯ СВЕТЛАНЫ

Светлане 43. «Старорожающая», по роддомным меркам. Первый раз Светлана родила в 23, как многие. Дочка, муж, хорошая работа — счастливая женщина. Работа у Светланы была ответственная, отнимающая время и силы, но приносящая деньги, а иногда и удовлетворение. Сотрудники Светлану очень ценили, даже в декрете ей не дали отдохнуть — уже через пару недель после родов Светлана начала выезжать в офис, а через пару месяцев восстановила рабочую тему в полном объеме.

Конечно, было тяжело. И молоко пришлось остановить, и кормили малышку две выписанные из деревни бабушки — по очереди и смесями. Муж тоже был занятой, тоже целыми днями мотался по работе — но как иначе? Ну, не выжить в наше непростое время, если не вламывать как лошадь…

Так шли годы, и довольно быстро. Когда ты так быстро бежишь, тогда и время вокруг ускоряется. Девочке исполнилось 3, 5, 7…

В семь лет она возвращалась из школы и попала под машину. Умерла на месте аварии, но не сразу. Звала маму.

Светлана в это время была на работе.

С того момент в жизни Светланы началась черная полоса. Сотрудники старались загрузить ее работой еще больше, чтобы не оставить ей времени для себя. Так и получалось. Светлана отчаянно убивалась в офисе, брала груз за троих, но все жила и жила, и плакала и плакала. Муж тоже переживал весь этот ужас, и тоже на своей работе. Так они проработали несколько лет, встречаясь иногда дома за чаем, если графики совпадали.

А потом Светлана решила, что может родить еще ребенка. 37? Это не возраст! Еще есть все шансы!

И они занялись созданием нового ребенка с упорством, которое раньше включали на самых сложных участках работы. Но не получалось. Ничего не получалось. Какие-то врачи на первом этапе брали анализы, давали советы… Что-то там было не так во внутренней системе Светланы, но она не сильно прислушивалась. Таблетки пила, когда успевала, витамины употребляла, на физиопроцедуры похаживала, если не была в командировке.

Потом оставила таблетки, бросила процедуры. Ничего не получалось, ничего.

Жили по инерции, работали еще больше. Чтобы отомстить себе за деточку, за недоцелованную попку, за недообнятое пузико, за недослушанные школьные истории, за ладошки, к которым надо было прижиматься каждый день… За все, что не дали ей, за то, что упустили ее, за то, что не были с ней — ни в жизни, ни в смерти.

И вдруг в 43 года Светлана забеременела. Поверили не сразу, и к врачу пошли не сразу — чтобы не вспугнуть чудо,

чтобы не услышать какую-нибудь дрянь про то, что организм не справится.

А когда пошли, услышали-таки дрянь. С малышкой все было в порядке, а вот со Светланой — нет. У нее нашли рак яичников.

И — новая чернота, новый ужас, в котором, правда, был мощный луч — несмотря на боль, на страх, несмотря ни на что. Малышка-то росла.

От «химии» Светлана отказалась сразу же. Куда крошке «химию»? Ей удалили яичники и теперь только ждали рождения ребенка, чтобы потом срочно забрать маму и уже пролечить как следует. А пока Светлана отказалась от диагностик и посещений лечащего: к чему знать, что сейчас, в эту минуту, с ней происходит? К чему, если ничего менять она не будет? Ей важно родить ЕЕ!

И даже если потом окажется, что для Светланы все поздно, что весь ее организм уже безнадежно испорчен — она умрет спокойной. Здесь после нее останется ребенок. И там ее будет ждать ребенок.

Мы все ревели. Ревели и тихо, незаметно гладили свои пуза.

Детки, детоньки, родные, сладкие… Ни на минутку не оставим вас! Хорошие, главные, смысл всего…

Нежные, удивительные, беззащитные, оленятки, гусенички, бабочки, цветочки!

Нет ничего главнее, точно-точно! Не бойтесь, мы будем рядом! Ну… только чуть-чуть поработаем, ну, пару часов… а потом вернемся…

И будем рядом…

Новенькая смотрела в потолок.

А мы должны были помочь ей. Нашим женским коллективом, нашим человеческим сообществом, нашим беременным сестричеством, нашим интеллектуальным братством.

Она нам была — человек.

А мы ей были — люди.

И мы понимали ее боль острее, чем все люди на Земле…

Потому что мы сами были в двух шагах от минуты, когда открывается дверь в карте неба и появляется Жизнь…

И где-то там же, наверное, и смерть…

Александра: Я думаю, все у вас хорошо. Раз уже все раньше вырезали, значит, хорошо уже. Вот посмотрите, хорошие будут анализы. Я чувствую!

Милка: Да! Точно, все хорошо! Стопудово! Я тоже всегда анализы чувствую!

Таня: Сейчас много технологий разных. Так что не переживайте. Вы сильная, вам ради малыша еще лет тридцать надо прожить! Они же до тридцати — дети! Думайте о ребенке, а не о себе! И природа включит охранные системы!

Милка: Мужики вообще до старости дети! У нас сосед, Кирилл Геннадьевич, в семьдесят лет решил воздушного змея с балкона пустить! Только курил при этом, так что подпалил змея. Ну, и все… Три этажа сверху сжег, диверсант…

Таня: И не думайте о смерти вообще! Смерти нет!

Александра: А если думайте, то спокойно. Смертью все не заканчивается. Это я точно знаю. Я журналист, мне с такими идиотами приходится разговаривать, что я как личность не просто умираю, а умираю насильственной смертью, с пытками, с дыбой и четвертованием… После смерти есть жизнь, верьте.

Милка: И вы красивая такая! По вам и не скажешь, что 43!

Около тринадцати лет назад

Я писала творческую работу на вступительном экзамене сценарно-киноведческого факультета. Надо было сценарно разработать одну из тем. Зачем я выбрала «Смысл жизни»?

Ни о полете в космос, ни о достойной профессии и большом семейном столе писала. Я разбила свою киноисторию на три новеллы — мы же все очень умные, когда студенты, нам без трех новелл никак… Эпиграф звучал так: «Не цель, а процесс! Е. Г. Ким» Уже за это стоило мне дать по шапке. Во вступительном слове, которое по моему мнению, должна была произносить седая женщина на склоне горы, было следующее: «Я не хочу иметь цели, мне важен процесс. Нельзя ждать одинаковых смыслов от мужчин и женщин. Смысл — найти не смысл, а себя. А в себе найти силы и ответы. И еще смысл в том, чтобы не быть одиноким именно внутри себя. Потому что есть ключевые, очень странные для любого человека ситуации, когда он один на один с проблемой, и даже наличие близкого друга рядом не избавит от этого одиночества». Женщина говорит, ветер развевает ее подол, а вокруг пасутся мудрые черно-белые коровы.

Первая новелла называлась «Первый секс».

Наша женщина там была еще молодая и своим примером рассказывала и показывала, как же это все нелегко, когда у человека первый секс. Он же, несмотря на партнера рядом, одинок и перепуган или взволнован в этот момент просто космически, я лично помню! И то, что он сто раз прогуглил тему, насмотрелся картинок, наслушался инструкций — это все равно не избавляет его от необходимости физически самостоятельное первый раз пережить ЭТО! И хорошо, если Это будет произведено как-то более-менее корректно, а если нет?

Третья новелла называлась «Первая смерть».

Там наша женщина уже готовилась умереть и рассуждала на эту тему. Там же человек тоже один! Ну, повезло ему, происходит все не в суете, а благородно, и рядом стоят огорченные родственники — хотя я бы не хотела, чтобы стояли… Я бы, кстати, предпочла умереть тихо, аккуратно, без боли, уснуть. И чтобы, да, чтобы чьи-то родные голоса были за стеной, и они смеялись, а я бы им написала записку, что «все ок, не парьтесь, мне не страшно, зато высплюсь». Или как-то в этом роде… То есть я постаралась бы организовать пространство вокруг иаилучшим образом, чтобы всем показалось, будто я упорхнула на тот свет в счастливом нетерпении, как на вечеринку. Но на самом-то деле в момент смерти я все равно буду бояться… И я буду ОДНА! В любом случае! Я буду умирать, и пыхтеть, и бояться ОДНА!..

И одна я буду РОЖАТЬ.

Вторая новелла называлась «Первые роды».

Кто бы ни стоял рядом, кто бы ни держал меня за руку, кто бы ни отдавал четкие команды — в этот явно очень тяжелый и очень космический момент своей жизни я буду одна… Я и мое тело. Я и мой разум. Мы одни.

И смысл жизни в том, чтобы найти в себе опору…

…Мою творческую работу завернули. Сказали, что экстремизм, бытовуха и порнография.

Но я успела перенести документы на соседнюю кафедру, к филологам.

— Вы точно теперь не одна! — сказала я ей. — С вами теперь ваша старшая девочка. Все, что осталось важного, вы теперь переживете с ней вместе…

Она кивнула очень тихо и показала нам фотографию семилетней нарядной девочки с глазами-вишенками…

— Так выглядит мой ангел.

Тишина. И слезы в тишине. И петарды лупят небо по щекам, а у неба — искры из глаз…

Где-то там, далеко, но рядом, — наши Ангелы. Живут своей маленькой ангельской жизнью, в своем ангельском доме, смотрят свои ангельские мультики. Эти мультики — наши земные жизни. Мужчины и женщины, с красными и серебристыми машинками, в сапожках на каблучках и в блестящих тапочках, с собачками и кошечками в бантиках, с декларациями наперевес, с большими лбами, полными идей и амбиций, с печальными или ясными глазами, с бизнес-планами или протянутой рукой… Бегаем, спим, играем в жизнь, деремся и пиаримся, как заводные. Маленькие такие хорошенькие — с неба не рассмотреть ни шрамов, ни прыщей, ни морщин…

Да их и нет для Ангелов. И для Вечности их нет…

И карьера… Что такое карьера в контексте смерти? Смешно… Карьеры, размеры, банки с огурцами… Что важно для Вечности, скажите?

Ангелы смотрят и переживают каждый раз — ну, как они, поняли уже главное? Поссорились, помирились добились первой премии, нет? И Ангелам, как всем детям, хочется, чтобы мультики заканчивались хорошо.

Но оно так не всегда.

И когда уже совсем невозможно видеть страшный сюжет погибания человека — мало ли что у него: двухстороннее воспаление амбиций, тяжелая форма с осложнениями… глубокий некроз совести… разочарование, проникающее в сердце с разрывом сосудов… тоска разума… травматическая ампутация нежности… — тогда Ангелы совершают простую и спасительную процедуру…

Они спускаются на Землю.

И поселяются внутри людей.

Только так можно управлять взрослыми.

Ангел мой… Я глажу твою пяточку…

И вдруг какая-то суета, опять толпа людей, но не к нам, а в соседнюю, двенадцатую палату. Мои однопалатницы насторожились, и Милка тут же сорвалась в разведку, но Алина Кирилловна со стороны коридора придержала дверь плечом, не дала выйти.

— Погодите, девочки, пять минут! Не мешайте!

Явно что-то происходило с телеведущей из двенадцатой.

— Не поняла… — обернулась к нам Милка. — Они чего, рожать ее повели? Че-та рано! До Нового года еще сутки…

Наступала предновогодняя ночь.

За окном пуляли салютами. Город, страна и мир отмечали новогодние корпоративы. А мы, овощи, сидели у окна и смотрели в декабрьское небо.

— На следующий Новый год поедем с детьми на дачу. Натопим печку, украсим елку… — мечтала Таня. — У меня несколько елок в горшках растет. Альберта Блю Канадская, Сербская Минима и несколько Компакточек. Игрушки еще бабушкины остались, фарфоровые на прищепках, таких ни у кого нет.

— А мы — на море, — вздыхала Александра. — Должны же уже какие-то деньги быть? А то пашу-пашу… Ради чего? Жизнь проходит. Что я, кроме клавиатуры, видела? А там — пальмы. Украсим пальму и будем в бассейне слушать поздравления сразу всех президентов.

— А я просто напьюсь наконец…

— А ты, Милка, глупая женщина…

Новенькая спала после успокоительного. Мы старались не шуметь. Александра поправила одеяло на ее задравшемся до белья животе.

А город уже отмечал.

Под окнами топтались сразу много пап. Всеми семьями пришли поздравить с наступающим — с шариками, с тещами, с собачками…

— Алло! Женечка! Женя! Ты как?

— Я? Прекрасно!

— У меня тут небольшая вечеринка с друзьями! Мы сверстали отличный номер! Я приеду чуть позже, милая, можно?

— Мам… Я себя сейчас ощущаю мамой, а ты — как школьница…

— Да?

— Ага.

— Так что? Отпускаешь на час?

— Мам… Отпускаю…

— Но я приеду все равно!

— Я знаю. Празднуй. Я хочу, чтобы у тебя все было хорошо.

— У меня все хорошо! Тут вся редакция тебе привет передает! Слушай!

И в трубке пьяный счастливый мужской голос:

— Хээээппи безздэй тууу юююю!

И смех других людей, и звон бокалов, и мама где-то за кадром с возмущением:

— Гедеон Вилорович! С какой стати «Хэппи бездэй»? Новый год же! Вы меня удивляете!

Я смеялась. Так смеялась.

За окном народу прибывало. Можно себе представить, что будет завтра, в Новый год.

В сторонке стояла маленькая бабушка в пуховом платке из того еще времени. Она так пристально и отчаянно смотрела вверх, и так долго…

— Ждет кого-то…

— Не, я не побегу, — Милка улыбалась, набивала смс в телефоне. — Ко мне сейчас мой красавец приедет. Спалился, дурачок! Спросил, какие пирожные больше люблю — с кремом или шоколадом… Ясный пень, стоит уже в очереди в гастрике соседнем…

Александру просить было бессмысленно. Она уже погрузилась в мир новостей, а параллельно в чаты-скайпы-форумы.

Я открыла форточку. И тут же в палату ворвалась зима, закружилась, загремела далекими петардами. Встала на подоконник. Это тяжело, когда с животом. Но вполне реально.

— Вам кого позвать?

— Ась? — старушка не сразу поняла, о чем речь.

— Кого вам позвать?

— Так… внучка у меня… Ира Рачковская! Внучечка! Рожает она… Или уже родила!

— Телефон у нее есть?

— Чего?

— Телефон есть?

— Телефон? Не, у меня нет, не! Я их не понимаю, телефоны…

Она развела руками.

Восемь вечера. Не так уж и поздно. Сердце мое вдруг так начало вытанцовывать, так бойко застучало… А я что? Я просто решила найти эту Иру Рачковскую, всего делов-то.

Анжелика Эмильевна в коридоре радостно встала, улыбнулась.

— Лика! У меня к вам дело! Мне надо попасть на третий этаж, где рожают… Или на четвертый, где уже родившие, я не знаю… Я хочу найти человека, и… получить эмоции для нового сценария.

— Понимаю… Погодите, я вам халатик дам, бахилки, масочку. Только вы недолго, хорошо?

— Конечно.

Она вынесла мне обмундирование, помогла экипироваться.

— Лика, а где телеведущая? Ну, которая в двенадцатой лежала?

— Так рожает она.

— Как… А… А… квартира?

— Какая? Так у них, вроде, есть… Не знаю, они о квартире ничего не говорили…

— Лика, а можно тогда еще вопрос… Вы простите, это… бестактно, может быть…

— Да, я могу в постельных сценах сниматься, но чтобы под одеялом я была одетая…

— Нет, я о другом… Я слышала… ну, так получилось… Слышала, как Алина Кирилловна говорила, что идет на какое-то преступление… Ну, в связи с этой женщиной, телеведущей. Как вы думаете, о чем речь шла?

— Ну, не знаю. Может, она ей выходить разрешала за пределы роддома? Вообще-то этого нельзя делать, но… сами понимаете… Если ненадолго, то можно…

— Да, она выходила… И с цветами возвращалась.

— Ну, или вот еще? может? то, что они с мужем рожают? Нужны справки, совместные курсы. А они, может, как-то иначе договорились? Вы спросите у Алины Кирилловны!

— Ну, это вряд ли. Спасибо.

Лифт. Я скоро в нем тоже поеду. Может, и сегодня.

Третий этаж. Тот самый, на котором происходит то самое. Роды. Дверь — почти как в камере строгого режима.

Я туда сунулась, и тут же мне навстречу грозно встала из-за стола на посту женщина.

Да, этот этаж не был похож на наш курортный первый. У нас весело, желтенькие стены, цветочки, телевизоры, а здесь — как в коробке для обуви. Пусто, ровно, мало. И белый кафель не перебивается ничем, никакими отвлекающими деталями. Здесь не прохлаждаются, детка. Здесь рожают.

— Вы куда, женщина?

— Мне узнать, Ирина Рачковская рожает еще?

— Не знаю. Вам нельзя, уходите.

— Ээээ… Я — Евгения Ким, режиссер… и продюсер… и сценарист… и актриса тоже…

— А… Ну, сейчас. Постойте тут, пожалуйста.

Она вошла в одну палату, потом в другую, потом в третью, затем еще куда-то. Вышла ко мне.

— Нет, уже родила. На четвертом спрашивайте.

— Спасибо. С наступающим

Когда я уходила, то услышала душераздирающий женский крик.

Но я была внутренне к такому готова — это же роддом, это серьезно.

Четвертый был из той же уровневой серии. Тоже белый кафель, тоже полное отсутствие декораций. Но… Там всюду звучали дети! Мяукающий, отчаянный, тоскливый, требовательный — самый разный детский рев! Бог ты мой… Вот они, те, кто молчал, и спал, и ворочался, и толкался в животах на ямайском первом этаже!

Вот они, реальные, материализованные деточки!

Мимо прошла бледная женщина, довольно тощая, измятая. Держалась за живот. Я с трудом ее узнала. Это была Вера. Та, которую мы спасали от безграмотной и путающей цифры любовницы.

— Вера?

— Ой…

— Это Женя! Мы с вами в предродовом отделении лежали!

— Да, точно!

— Ну, как вы?

— Ну, уже ничего…

Без живота. Так странно ее видеть без живота.

— Как малыш?

— Хорошо, крикливый. На папку похож.

— А можно… посмотреть?

— Ну, только тихо! И в маске, хорошо? А то…

— Конечно.

Она, хромая, провела меня в свою палату.

Аскетизм, никаких тебе елок, но это — такая ерунда. Главное и еще раз главное — в палатах рядом с кроватями — прозрачные кювезики-каталки, в которых спят или шевелятся ОНИ.

Маленькие краснолицые гусенички.

Пока со спеленутыми крыльями, пока еще безресничные, скорбно сморщенные — ну, шутка ли, вот так вот в одночасье переместиться из одного мира в другой… Это покруче американских горок…

— А вот мой Генка.

Крошечка со слюнкой-пузыриком. Вера мизинцем тронула этот пузырик…

— Как невероятно. Как это невероятно… — я чуть не плакала.

— Ну, сами скоро на руках держать будете. Вы, главное, сразу к груди прикладывайте. Им мамкино молоко с первой секунды надо. И с собой просите оставить. Пусть привыкает, пусть грудь сосет. Тогда и у вас молоко скорее заработает, и ему хорошо. Ну, и приятно. Это я так. Как женщина женщине.

— На мужа похож?

— Ну, а на кого же? Такой же красавец. В папку.

— А что это у него на носу?

На маленькой пимпочке Генки — розовое пятнышко.

— Это типа родимого пятна. Гемангиома называется. В народе зовут «поцелуй аиста». Должно пройти к году.

Я не могла насмотреться на Генку, которому… сколько? И суток нет?

Человечек.

Чуть больше трехлитровой банки с огурцами…

В палате были еще несколько женщин-девушек. Все одинаково усталые, бледные, со сдутыми животами. Больничные сорочки, которые и пошиты были с расчетом, что будут в районе живота топорщиться, болтались, как хотели.

И все девушки-женщины разговаривали по телефонам.

О-о-о… Это были жесткие разговоры.

— Вить, ты мне прокладки купи! С пятью капельками. Ну, как это — как ты поймешь, сколько там капелек… Они нарисованы будут!.. Ну, у продавцов спроси!.. Ничего с тобой не станет, купишь!

— Паша! Йогурт только без красителей! Да, невкусный который! Сухарики еще притащи, воду без газа. Колбасу не покупай, пока нельзя мне колбасу. Просто сфотографируй, я хоть посмотрю на Новый год!

— Валик! Подгузники бери самые маленькие! Поищи такие, чтобы дышали! Нет, Валик, не жабрами! Они чем-то другим дышат! Дошутишься! В следующий раз сам рожать будешь!

— Надо мне тоже Генке позвонить! — призадумалась Вера. — А то гуляет где-нибудь, пока я тут. Я его знаю…

— Да, звоните, я не буду мешать.

Я уже почти ушла, глупая. В последний момент вспомнила о бабушке, которая внучку ищет. И как-то уже без труда ее, внучку, нашла. Ира оказалась огромной девахой, раза в два превосходящей бабушку по всем направлениям.

— Ну, бабуся… Я ж сказала, чтоб не бегала сюда. Ладно. Есть у вас телефон с собой?

— Есть.

— Сфоткайте малую. Бабуле покажете, ладно?

— Покажу.

— Только сотрите потом. Нельзя их фотографировать, пока маленькие. Сотрете?

— Хорошо, сотру.

Потом я вернулась на свой расслабленный первый этаж, к своим драгоценным подругам.

Анжелика Эмильевна одолжила мне свою чебурашковую шубейку, сапоги, шапку. Это все мне, беременной, было мало, но ничего.

Я вышла во двор, прямо к нашим окнам, и на секунду вдруг оказалась будто в другой стране.

Это было так странно: я же прожила в этом мире, снаружи роддома, большую часть жизни, но сейчас здесь — как будто в первый раз.

Шумно так, суетно, весело, громко. Все переливается, люди, которых мы видели из окна, теперь рядом.

И наш роддом — наш космический корабль. Окна светятся, всюду жизнь. Вот первый этаж с торчащими из-за штор овощами-беременными. Вот технический второй, там темно. Вот загадочный третий — там горят только несколько окон. И в этот момент там кто-то рожает. А вот четвертый. И там силуэты счастливым мамок, и время от времени кто-то поднимает к небу свою гусеничку, как тост за здоровье жизни. А те, кто не поднимает и просто пялится на родню внизу, те все равно часто-часто смотрят назад. И понятно, что там их ждут.

Бабулька совсем замерзла, но не ушла.

— Это вы Иру Рачковскую искали?

— Я, милая!

— Вот, она вам прислала фото правнучки!

Бабулька долго подслеповато всматривалась, улыбалась, кряхтела, пыталась пальцами пощупать личико малышки.

— Ничего не поняла, — сказала она, возвращая телефон — Но, вроде, на Иру похожа. А как она там?

— Очень хорошо. Передавала вам привет и сказала, что вы для нее — самый дорогой человек.

Пауза. Петарды.

— Ну, и ладно… И ладно… И слава Богу…

Бабулька протерла глаза и побрела прочь, в темноту уходящего года.

А я стояла под лохматым снегом, от которого отвыкла, который меня обнимал и целовал сейчас, как будто любил всю жизнь.

И ревела.

И мне все равно было хорошо.

— Женя?

— Да, Тань, встаю.

— Я надолго. Мне по-большому, извини…

— Ничего, подожду.

В темноте сверкали огни праздника. Была уже глубокая ночь, но внешний мир это не смущало, Новый год отмечают недельной бессонницей, это все знают.

Около двадцати пяти лет назад

— Что ты хочешь попросить у Деда Мороза, Женечка?

— Жареную курочку и куклу с туфельками.

— А еще что?

— А что, Дед Мороз еще что-то может?

— Ну, понимаешь, у нас в семье два Деда Мороза… И второй вдруг неожиданно вспомнил, что Новый год и что он не сделал тебе подарок.

— Тогда… Тогда я хочу себе большую семью, как у Оли с первого этажа! Им так весело всегда!

— Там пятеро детей, Женя!

— Ну, подарите мне хотя бы трех! Ну, мамочка! Пожалуйста!

— Думаю, этот подарок только ты сама сможешь себе сделать. Давай попросим что-то еще.

— Ну, тогда… тогда можно тапочки, которые светятся, если наступить…

У Тани пошла носом кровь, но мы не стали будить Анжелику Эмильевну. Таня умела сама справляться с такими мелочами. Минут через десять все снова было тихо-спокойно.

Но не спалось.

— Алина Кирилловна сказала, что я сегодня могу родить…

— Так это же здорово, Женя!

— Да. Но страшно. Как будто она про эшафот сказала.

— Ерунда. Я рожала один раз. Не так уж это и страшно.

— Расскажешь?

— Конечно. А ты?

— Что я?

— Расскажешь?

— Что?

— Что у тебя с отцом твоего ребенка случилось?

Не знаю, может, это петарды так на меня подействовали. А может, разум мой под воздействием гормонов так размягчился. Но я рассказала Тане все. История заняла совсем немного времени. Минут шесть.

— Погоди, Таня приподнялась на локте. — Ты хочешь сказать, что он даже не знает? Не знает, что ты беременна от него?

— Нет.

— Ты… ты зря так… Он как минимум имеет право знать! Просто имеет право, как мужчина!

— Он имеет такое же право и не знать.

— Это жестоко.

— Думаешь? А мне кажется, я избавила его от проблем.

— Ты не права, Женя. Ты очень не права! Я считаю, тебе нужно немедленно позвонить ему! Прямо сейчас!

— Сейчас четыре утра.

— Такие новости не ждут! Это… это глобально! Это жизнеобразующе! Это главное, что может услышать человек в своей жизни!

Я на секунду задумалась, и потом еще пять секунд хотела поддаться порыву и набрать его номер. Я же наизусть его помню!

Но потом ретроспектива событий — все неловкости, недоговоренности, смущения, фон, на котором мы расстались, Дашкины слова…

Прошел почти год. Он уже отненавидел меня и забыл. Или отбоялся и забыл. Или отпечалился.

Ну, позвоню я, допустим, поздно ночью 30 декабря, и что?

И скажу, что у Ивана Ивановича ребенок вот-вот родится?

И если вдруг Иван Иванович скажет, что это мои проблемы или еще что-то в этом роде, я останусь на всю жизнь разочарованной. А разочарование съедает человека. А мне надо жить долго.

Лучше быть не сказавшей, чем услышавшей ответ, который непоправимо испортит мою жизнь. И жизнь моего малыша. Он ведь тогда и от него откажется. Мы оба будем жить со штампом «Отказано».

— Нет, Таня…

— Вот ты зря! Вот зря! А потом мы спорим о судьбах человечества! Тут свою решить не получается!