Почему мы страдаем? Как получилось, что в Библии не нашлось ответа на этот вопрос

Глава четвёртая Последствия греха

Сколько народу страдает самым различным образом, разве можно это как-то подсчитать? У тридцатилетнего соседа диагностирована неоперабельная опухоль головного мозга. Мать-одиночка с тремя детьми на руках теряет работу, а вместе с ней медицинскую страховку и любую возможность содержать дом и кормить детей. В автокатастрофе погибли пять подростков из местной средней школы. Пожар на другом конце города уничтожил дом престарелых и трех его пожилых обитателей.

По большей части мы просто поднимаем руки и признаем поражение. Мы не можем этого понять и никогда не поймем. Но иногда мы чувствуем, что просто обязаны что-то сделать. Особенно когда страдания причиняются руками людей, когда преступность растет, когда мы читаем об ограблениях, кражах автомобилей, изнасилованиях или убийствах.

Самые ужасные формы насилия над другими людьми происходят на национальной почве (некоторые считают, что их предотвратить проще остальных). Войны мы ещё хоть как-то понимаем: иногда они ведутся по справедливым причинам (союзники против Германии), иногда по сомнительным причинам (Вьетнам), а иногда просто подло (вторжение Ирака в Кувейт). Но вот другие крупномасштабные проявления насилия стоят выше понимания большинства из нас.

Во второй главе я говорил о Холокосте, самом печально известном примере современной истории. Многие люди, которые посетили мемориальный музей Холокоста в Вашингтоне, или его аналог в Берлине, или непосредственно один из бывших концлагерей, вроде Освенцима, покинули их с мыслью, что такое не должно повториться. Это благородная мысль, и она придаёт нам решимости и силы. Но что мы имеем в виду на самом деле? Мы правда думаем, что сделаем всё возможное, чтобы остановить массовое уничтожение невинных людей по расовому или национальному признаку? Если мы действительно настроены решительно, то как объяснить нашу недавнюю реакцию на события в Руанде и Боснии? Как объяснить нашу нынешнюю реакцию на Дарфур? Мы правда решительно против повторения?

Такие ситуации непросты. Политическая обстановка, как правило, сложна и запутанна, и вряд ли можно подавить национальный террор, просто отправив бомбардировщики, а затем наземные войска для умиротворения региона и приведения в чувство тех сил, которые полны решимости убивать миллионы невинных людей. Ирак тому свидетель.

Из геноцидов, совершенных после Холокоста, самым известным остаётся чистка, организованная красными кхмерами в Камбодже. Но я мало что знал о ней до своего знакомства с одним из выживших, который прошел через ад на земле, прежде чем оказался в Трентоне, штат Нью-Джерси, где мы встретились.

История Камбоджи в конце 1960-х и начале 1970-х годов была далека от идиллии. К концу войны во Вьетнаме американские войска вошли в Камбоджу в рамках своей стратегии по полному уничтожению вьетнамского сопротивления. Там произошло много такого, что мы сейчас стыдливо называем побочным ущербом мирному населению. Американские бомбардировщики B-52 использовали напалм и кассетные бомбы для уничтожения предположительных линий снабжения Северного Вьетнама, но заодно они убили около 750 тыс. камбоджийцев.

После войны, в 1975 году, вспыхнули гражданские беспорядки. В конце концов, поддерживаемое США правительство Лон Нола было свергнуто коммунистами, красными кхмерами, во главе с печально известным Пол Потом. В ходе конфликта погибло еще 150 тыс. камбоджийцев. А потом началась настоящая чистка. Руководствуясь своей коммунистической идеологией, красные кхмеры опустошили города, включая столицу Пномпень, переместив население в сельские районы в специальные рабочие лагеря, где заставили людей работать на партию.

Вся оппозиция была перебита. Все протестующие погибли. Убили каждого, в ком видели потенциальную проблему. Перебили всю интеллигенцию — врачей, адвокатов, учителей. Убили всех, кто носил очки (и, следовательно, как считалось, был образован и мог представлять собой потенциальную проблему). Многие умерли от болезней и голода. Когда с режимом Пол Пота было покончено, убитыми числилось около двух миллионов человек.

Если количество жертв режима Пол Пота добавить к жертвам американских бомбардировок и последовавшей за ними гражданской войне, то получится, что было уничтожено до половины населения страны, и в большинстве случаев весьма жестоким образом.

Человека, которому удалось спастись, и с которым я познакомился почти случайно, звали Марсей Наун. Когда я окончил пастырское служение в Баптистской церкви Принстона (они наконец нашли себе пастора на постоянной основе), то перешёл на службу в соседнюю церковь, оказавшуюся лютеранской. Я знал нескольких прихожан оттуда и высоко ценил выразительность их богослужения, сильно выигрывавшего относительно простоты баптистского обряда. Но к тому времени я уже давно занимался такого рода деятельностью — сначала в качестве молодёжного пастора, потом главы отдела христианского образования, потом снова пастора — и уже начинал немного хандрить. Мне отчаянно хотелось заняться чем-то таким, что реально меняло бы жизнь, а не сводилось к еженедельным походам в церковь.

Именно на этом жизненном этапе я начал серьёзно сомневаться в своей вере, отчасти из-за изучения истории происхождения христианства, отчасти (и по большей мере) из-за острого осознания несправедливости и бесчестности происходящего в мире, то есть из-за проблемы страданий. Так или иначе, это подвигло меня в сторону большей общественной активности помимо основной работы (я перешёл уже на полную ставку преподавателя кафедры религий в Ратгерсе), и я стал искать какое-нибудь занятие на стороне. В новом приходе я узнал о существовании Лютеранских Социальных Служб, где помимо прочих была программа преподавания английского для новоприбывших в США иммигрантов. Я поразился, насколько это соответствовало моим запросам: я мог по чуть-чуть менять чью-то жизнь и не мешать сюда религию. Так я стал участником этой программы.

Мне поручили Марсея Науна и дали его адрес, это в нижней части Трентона, в получасе от моего дома. Я ему позвонил и, несмотря на его ломаный английский, мы как-то договорились о встрече. В назначенное время мы встретились, он представил мне свою жену Суфи, тоже камбоджийку, и двух детей подростков. Марсею не терпелось овладеть английским, так что мы начали заниматься в тот же день.

Я стал приходить к Марсею раз в неделю на несколько часов. Этого было недостаточно, чтобы добиться существенного прогресса в его разговорном английском, чего нам бы хотелось обоим, но большего позволить не мог ни один из нас: я работал полный день в университете, он так же весь день трудился в ботаническом саду Дюк Гарденз. Через какое-то время мы всё же достигли некоторого прогресса, и я подключил к занятиям его жену Суфи.

Это был едва ли не самый благодарный опыт за очень долгий период моей жизни. Вместе с прогрессом в обучении выстраивались и наши отношения. Сначала Марсей был сверх меры почтителен по отношению ко мне — всё-таки, университетский профессор из могущественной страны. Но по мере узнавания друг друга он всё больше видел во мне такого же человека, как он сам, а мне становилось всё интереснее, как же он эмигрировал из Камбоджи и попал в Трентон.

В конце концов он поведал мне свою историю, и она звучала, как сценарий «Полей смерти» (этот фильм вышел как раз во время наших занятий английским). В середине 70-х Марсей жил со своей женой и детьми в Пномпене. Он был довольно хорошо образован, немного поэт (даже издал пару поэм), но в основном садовник. Когда пришли красные кхмеры, он поступил мудро: разбил свои очки, уничтожил все улики, которые могли свидетельствовать о его образованности, и прикинулся неграмотным. Семья была выдворена из города, как миллионы ей подобных, но хуже всего было то, что их разделили. Марсей рабски трудился на ферме, а Суфи вместе с детьми — в лесном питомнике. При этом условия труда Суфи были на порядок тяжелее: она не только работала на открытом воздухе весь день, но и спала ночью невзирая на погодные условия, часто на полностью залитой водой земле.

Детали произошедшего впоследствии обрывочны и запутаны. В общем, под ночным покровом Марсею удалось бежать из своего лагеря принудительного труда. Каким-то образом он понял, где содержат его семью, и отправился на её поиски. Им удалось бежать всем вместе, и единственным шансом выжить для них представлялась крайне опасная горная тропа в Таиланд, где, как они слышали, есть лагеря беженцев. Едва не умерев от голода, они в крайнем истощении добрались до такого лагеря, где под надзором международных организаций прожили два года. Наконец Лютеранские Социальные Службы помогли им эмигрировать в Штаты, где определили их в Трентон и дали жильё (неимоверно грязное и полное тараканов, но для них это был рай на земле), помогли Марсею с работой, детям со школой и регулярно справлялись, как они адаптируются к своей новой жизни.

Адаптировались они прекрасно. Я с ними познакомился уже года через два после их приезда, а к тому времени они нашли здесь своих соотечественников и образовали целую общину. Марсей зарабатывал достаточно денег, чтобы обеспечить семье очень скромное, но относительно безбедное существование (он использовал любую возможность для сверхурочной работы в своём ботаническом саду). Суфи тоже где-то подрабатывала. Дети осваивали английский с фантастической скоростью: ко времени нашего знакомства подростки уже говорили достаточно бегло и с использованием американского сленга. Они умудрялись даже посылать какие-то деньги родственникам в Камбоджу.

Когда в 1988 я уезжал из Нью Джерси, они приготовили прощальный ужин из своих национальных блюд и вообще превзошли себя в выражении своей благодарности за мою помощь. Но я же не сделал ничего особенного — я всего-то появлялся у них на пороге раз в неделю, чтобы помочь с английским языком и пониманием американских реалий. А вот то, что дали мне они — это переоценить невозможно. До самого конца нашего общения я пребывал в изумлении от того, через что им пришлось пройти и как они с этим справились. Печать страданий осталась на их лицах, у них ещё случались ночные кошмары, они скупо и неохотно делились теми воспоминаниями со мной и, конечно, никогда не вспоминали тяжёлое прошлое наедине друг с другом.

Как может человек — в данном случае, безоглядно преданный идеологии красных кхмеров (многие из которых были просто детьми с автоматами в руках) — как он может так поступать с другими людьми? Мне бы в голову не пришло считать трагедию семьи Марсея расплатой за грех. Когда они рабски трудились в лагерях и спали в стоячей воде, я получал образование, водил машину, жил в хорошей квартире, попивал пиво и смотрел бейсбол по выходным. Марсей был никак не грешнее меня. Классическое объяснение страдания никак не объясняло мне произошедшее.

Конечно же, существуют другие объяснения, и Библия предлагает некоторые из них. Немного забавно, что одно из альтернативных объяснений человеческого страдания содержится в текстах тех же самых пророков, которые считают, что страдание (всегда? зачастую?) служит наказанием за нарушение Божьей воли. Но ещё эти писатели говорят, что страдание вытекает из ослушания в ином смысле. Грех часто ведёт к страданию не потому, что грешника наказывает Бог, а потому, что страдание навлекают на него другие грешники. Страдание часто изображается в Библии просто следствием греха.

Даже из нашего прошлого обсуждения того, как страдание понималось пророками, вы могли заметить, что зачастую они описывали его не как проявление Божьего гнева, а как причинение боли одним людям другими. Основная причина божественного гнева — это нарушение людьми его закона. Иногда причины гнева воспринимаются нами как чисто религиозные прегрешения. Например, когда народ Израиля поклоняется идолам вроде Ваала из ханаанского пантеона. Однако в других случаях речь идёт об угнетении, насилии и т. п., причиняемых людьми друг другу. Согласно классическому пониманию страдания Бог заставляет людей страдать в наказание за то, что своим насилием они причиняют страдания другим.

Это библейская аналогия того, что происходит в наши дни, когда взрослый отшлёпает ребёнка (т. е. совершит акт насилия) за то, что тот ударил другого ребёнка (т. е. тоже совершил акт насилия). Наказанный ребёнок, конечно, страдает от шлепков родителя. Но первым пострадал невиноватый ребёнок, и не от родительского наказания, а от выходки ровесника. Так же и в Библии — те, кто грешит, причиняют своими действиями страдания невинным жертвам.

Такие примеры нам уже попадались в рассмотренных текстах пророков. В частности, пророк Амос возмущался социальной несправедливостью окружающего мира. Вы помните, что при нём в мире ещё царило относительное спокойствие. Амос писал в середине VIII в. до н. э. когда ассирийская армия ещё не успела произвести свои разрушения (Самария пала в 722 г. до н. э.). Израиль, северное царство, ещё наслаждался миром и процветал. Но, как часто бывает, и среди процветания случаются напасти, в немалой степени из-за того, что богатые увеличивают свои состояния за счёт бедноты. Проблемы материального неравенства не ограничены капиталистическим сообществом современного нам Запада. Допустим, примеры из современности для нас более очевидны, особенно при сравнении доходов главы крупной корпорации с зарплатой его низкооплачиваемого сотрудника, но вообще такие вещи свойственны любой известной экономической системе и всегда особенно заметны тем, кто оказывается обделённым.

Так или иначе, Амос взялся за негодяев, копивших и тративших свое богатство, не сообразуясь с Божьей волей. Он осудил тех, что «продают правого за серебро и бедного за пару сандалий. Жаждут, чтобы прах земной был на голове бедных и путь кротких извращают» (2:6–7). Он обличал тех, кто «попирает бедных и берёт с них подарки хлебом…» (5:11), кто, будучи врагом правых, «берёт взятку и извращает в суде дела бедных» (5:12). Он указывал, в частности, на группу зажиточных женщин, живших в столичной Самарии, сравнив их со стадом раскормленных и жадных коров (Васан был известен своей откормленной скотиной):

Каждый раз при чтении этого отрывка я легко представляю себе наследницу миллионов в шезлонге у своего бассейна, обращающуюся за очередным коктейлем к своему «котику». С чего бы этим васанским тёлкам обращать внимание на упрёки Амоса? С того, что их ожидает неприятный конец:

Амос считает, что угнетатели бедных будут наказаны Богом, когда враг нападет на город, разрушит его стены и через проломы в них вытащит его богатых жителей в одной связке, причём тащить будет не за связанные руки, а за массивные крюки во рту. Это жестокий образ, который наглядно иллюстрирует профетическое представление о Божьей каре. Но что насчёт причин наказания? Бедных и убогих угнетает не Бог, а богачи. Страдать заставляет не только Бог, но и другие люди.

Прочие рассмотренные нами пророки с этим согласны. Исайя видит особую вину народных правителей:

Или вот ещё:

Так же считает и Иеремия:

Для наказания грешников за Богом может остаться последнее слово. Но пока что голодный остаётся голоден, убогий остаётся в своём убожестве, бедный становится беднее, и слабого некому защитить. Это страдание, вызванное не Богом, а людьми.

В наши дни, если люди называют Библию «очень человеческой книгой», они обычно подразумевают её происхождение как книги, скорее написанной людьми с самыми разнообразными взглядами, идеями, жизненным опытом, вкусами и т. д., нежели вышедшей непосредственно из рук Божьих. Есть и такие, кто считает Библию божественным откровением, имея в виду, что в конечном счёте за её историей, пророчествами, поэтикой и т. д. стоит сам Бог. При существующем разногласии, как мне кажется, есть некое значение Библии, как «человеческой книги», с которым согласятся все. Её исторические разделы содержат множество историй о людях, имевших совершенно человеческую мотивацию своих поступков, будь они праведны или глубоко греховны. Эти люди не только пытались угодить Богу или всеми силами противостоять ему, но и либо помогать другим людям, либо угнетать их, чинить насилие, причинять боль, калечить и убивать помимо всякой религиозной мотивации. Библейские авторы практически не стесняются изображать человеческие жизни во всём многообразии их существования, которое по большей части выглядит довольно отталкивающе.

Помимо чисто религиозных бестактностей вроде идолопоклонства или нарушения субботы, большинство «грехов» в Писании касается людей, наносящих вред другим людям. Большая часть десяти заповедей относится к личным отношениям: израильтяне не должны убивать друг друга (своих нельзя, ханаанитов можно), воровать друг у друга или даже желать украсть ослика или жену (в патриархальном обществе жена обычно рассматривается в качестве собственности мужа). Исторические повествования, как правило, имеют дело именно с такими и подобными им нарушениями закона.

Своим первым актом неповиновения, конечно, люди не навредили друг другу напрямую. Адам и Ева вкусили запретный плод в Эдемском саду. Но результат был плачевным: их изгнали из сада, потомки женщины были обречены на роды в муках, а потомки мужчины вкалывать в поте своего лица для снискания насущного хлеба. Новый образ жизни стал наказанием за совершённый грех, сам же грех никого более не затрагивал. Конечно, больше никого и не было, кого он мог бы затронуть, но это уже другой вопрос.

Ещё один вопрос — что случилось потом. Первоначальная супружеская чета имела двух сыновей, Каина и Авеля. Каин стал земледельцем, а Авель пастухом, и оба они принесли в жертву Богу плоды рук своих (Быт 4). По каким-то неуказанным причинам Бог предпочёл животную жертву Авеля растительной жертве Каина. Каин разозлился (его можно понять) и решил что-то сделать. Вместо второй попытки жертвоприношения, уже животного, он решает в некотором смысле принести в жертву своего брата, и на почве возникшей личной неприязни убивает его (Быт 4). В контексте исторического повествования Пятикнижия это можно рассматривать как естественное следствие первого акта неповиновения. Грех ведёт к следующему греху, и плохое сменяется худшим. Ведь чем братоубийство Каина хуже дегустации нового фрукта его родителями? Тем, что если Адам с Евой согрешили только против Бога, то Каин согрешил и против Бога, и против своего брата. Убитый своим братом, Авель стал первой непосредственной жертвой греха. Занавес поднят, общечеловеческая драма началась. С этого мгновения грех станет предметом не только человеческих отношений с Богом, но и отношения людей друг с другом, предметом свободно выраженных актов насилия.

Далее подобные истории попадаются везде — не только в Бытии, но и во всех исторических повествованиях Писания. В начале следующей книги, Исхода, потомки Иакова стали большим народом в Египте. Но они порабощены и тяжко трудятся из-под палки и плётки надсмотрщиков. Они изнемогают, добывая глину и выделывая кирпичи, а качество их продукции поддерживается на должном уровне посредством жестоких наказаний. Еврейским повитухам приказано убивать каждого новорождённого младенца мужского пола (Исх 1). Всё это происходит не по грехам Израиля, а просто потому, что «восстал в Египте новый царь, который не знал Иосифа» (Исх 1:8), безжалостный в осуществлении своих замыслов.

Но страдания другим людям причиняют не только какие-то безбожные маргиналы. Когда израильтяне выведены из египетского рабства, им даруется земля обетованная. Такой дар принять непросто, поскольку земля уже кем-то населена. «Принять в дар» на деле означает «взять силой». Так что для начала израильтяне осаждают укреплённый Иерихон, в результате чего его стены рушатся, а население истребляется полностью — каждый мужчина, женщина и ребёнок в городе (Ис Нав 6). Вы можете подумать, что это акт божественного правосудия над городом и его обитателями, но в тексте на это ничто не указывает. Весь смысл повествования заключается в том, что Бог хотел населить эту землю чадами Израиля, и от прежнего населения надлежало избавиться. Но как быть с младенцами, с двухлетней девочкой, скачущей у себя во дворе, и её шестимесячным братиком? Прикончить на месте. Очевидно же, что Бог Израиля не вменяет это во грех.

Другое дело — истребление своих младенцев. Например, вспомним самый известный случай в Новом Завете, когда приход в мир младенца Иисуса привёл к так называемому избиению младенцев. Об этом говорится только у Матфея (напомню: я рассматриваю лишь библейскую историю, а не то, что случилось «на самом деле»; фактически же исторического подтверждения данному событию не существует). После рождения Иисуса пришли трое волхвов, следуя путеводной звезде (которая давала им лишь основное направление, поскольку справки по дороге они, всё-таки, наводили). Когда царь Ирод узнал от них, что родился какой-то другой царь, то по вполне понятной причине забеспокоился, ведь под угрозой оказалось его собственное царствование. Пытаясь отвратить Божью волю, он послал воинов с приказом убить каждого родившегося в Вифлееме младенца до двухлетнего возраста. Приказ был выполнен и город наполнился плачем и стенанием:

Изначально фраза относилась ко временам, когда северное царство Израиля было разрушено и его население изгнано ассирийцами — время великой скорби о загубленных человеческих жизнях. Но Матфей видит в этом тексте «исполнение» пророчества о рождестве Иисуса. С этой точки зрения злодеяние Ирода выглядит исполнением Божьей воли, хотя ничто не указывает на то, чтобы это действительно была она. Это была просто человеческая жестокость высшей марки.

Но оставим младенцев. Картину полного ужаса дополняет печально известная история из девятнадцатой главы книги Судей Израилевых. В северной части страны в городе Ефреме жил человек из колена Левиина. У него была наложница — что-то вроде жены, только в более низком статусе — которая рассердилась на него, вероятно, по причине ненадлежащего обращения, и вернулась в отчий дом в Вифлееме, что в Иудее. Через четыре месяца человек отправился вслед, чтобы вернуть её, и перед совместным возвращением задержался в доме её отца на несколько дней. На обратном пути они искали ночлега в городке Гиве к северу от Иерусалима, в земле колена Вениаминова. Их заметил и принял в свой дом старик, оказавший должное гостеприимство.

А потом начался кошмар. С наступлением темноты «жители города, люди развратные, окружили дом, стучались в двери и говорили старику, хозяину дома: выведи человека, вошедшего в дом твой, мы познаем его» (Суд 19:22), то есть заявили о намерении совершить групповое изнасилование. Такое преступление выходило за границы не только сексуальных, но и общественных норм. Согласно древней традиции гостеприимства хозяин брал гостя под свою защиту и ограждал от всяческого ущерба. Другое дело — наложница и дочь хозяина. В конце концов, они всего лишь женщины. Хозяин дома вышел к горожанам с ответным предложением: «нет, братья мои, не делайте зла, когда человек сей вошел в дом мой, не делайте этого безумия; вот у меня дочь девица, и у него наложница, выведу я их, смирите их и делайте с ними, что вам угодно; а с человеком сим не делайте этого безумия» (Суд 19:23–24). Однако людям снаружи больше нравился его гость. Чтобы спасти свою шкуру, левит всё же взял и выставил за порог наложницу. Дальнейшее омерзительно. Жители города «познали ее, и ругались над нею всю ночь до утра». На рассвете она смогла лишь вползти на дверной порог, где и умерла.

Левит проснулся (там не сказано, но он, видимо, хорошо выспался) и стал собираться в путь. Он вышел наружу, увидел свою наложницу и сказал: «Вставай, нам пора». Потом заметил, что она мертва, погрузил тело на своего ослика и отправился домой. А вот теперь самая эксцентричная часть истории. Дома левит берёт нож, расчленяет труп на двенадцать частей и посылает каждый кусок главам двенадцати колен Израилевых, чтобы они полюбовались, что произошло. Фактически это призыв к войне. Одиннадцать колен объединяются, чтобы напасть на колено Вениаминово, на земле которого совершено преступление, и в последующих боевых действиях почти полностью уничтожают его (Суд 20–21).

Девтерономический историк передаёт эту историю, в частности, и для того, чтобы показать глубину нравственного разложения и невыразимого зла, овладевшего страной «когда не было царя у Израиля» (Суд 19:1). В последующих главах он расскажет, как Бог вмешался сам, чтобы дать народу царя, в том числе и для контроля его низменных наклонностей.

Но даже цари не смогли контролировать человеческие пороки. Общая деградация, связанная со взаимным насилием, продолжилась и при царях, фактически же, сами цари её и вызывали. Вспомним историю Давида и Вирсавии (2 Цар 11). С крыши своего иерусалимского дворца Давид замечает по соседству красивую купающуюся женщину, Вирсавию. Он желает овладеть ею, а коль скоро он царь, то никто его не остановит. Её приводят во дворец, у них происходит секс, и судьба распорядилась так, что красавица забеременела. Проблема в том, что она замужем за другим человеком, и этот другой по имени Урия сейчас сражается, как подобает верному воину, за доброго царя Давида, тайно соблазнившего его жену. Что делать Давиду? Может случиться скандал, поскольку Урия точно не ответственен за беременность своей жены (война была долгой).

Давид приводит в исполнение следующий план: для временной передышки он отзывает с фронта Урию, ровно настолько, чтобы тот успел переспать с Вирсавией. Но всецело преданный воинскому долгу Урия воздерживается от плотских утех, пока его соратники сходятся с врагом врукопашную. Обескураженный Давид решает, что Урии придётся погибнуть, и через своего полководца он устраивает так, чтобы Урия оказался на самом опасном участке столкновения, где солдаты должны отступить, оставив его на верную смерть. Так и происходит: Урия погибает, Давид женится на Вирсавии, жизнь продолжается. Только не для Урии, безвинно преданного и убитого собственным государем, который не в состоянии держать свои штаны застёгнутыми.

Сын Давида Соломон является ещё одним примером. Соломон известен как «мудрейший среди всех живших на земле» и как автор удивительных строительных проектов, среди которых самый значительный — Храм в Иерусалиме (3 Цар 6–9). Однако, каким именно образом создаёт он свои замечательные постройки? Находит субподрядчика, который выполнит работы по самой низкой цене? Нет, только не в Древнем Израиле. Проекты весьма трудоёмки (в отсутствие бульдозеров, кранов и электроинструмента) и по большей части реализуемы за счёт огромного количества работников. И Соломон мудро находит нужное количество работников, закабалив значительную часть собственного народа. Для строительства Храма он «обложил повинностью весь Израиль», чтобы набрать тридцать тысяч человек, а к ним семьдесят тысяч носильщиков и восемьдесят тысяч каменотёсов (3 Цар 5:13–18). Позже нам сообщается, что это были не израильтяне, а другие народы — хеттеи, ферезеи, евеи и иевусеи, которых не изгнали с земли после её завоевания (3 Цар 9:15–22). Я полагаю, это должно нас расположить к Соломону: он поработил не колена Израилевы, а всего лишь инородцев.

Христианский Новый Завет, конечно, содержит множество примеров грешного поведения людей по отношению друг ко другу. Главный посыл Нового Завета говорит нам о том, что Иисус восстановил прежде нарушенные отношения с Богом, и практически все новозаветные авторы понимают, что именно крестная смерть Иисуса принесла людям спасение. Такие авторы, как Павел, подчёркивают значение распятия Иисуса (1 Кор 2:2, Гал 3:1), но, к удивлению многих современных читателей, о самом событии они почти не говорят. Даже Евангелия, рассказывающие истории о жизни и смерти Иисуса, ограничиваются фразами вроде «и распяли Его» (Мк 15:25). Людям, которые видели фильмы про Иисуса (особенно наделавшие столько шума «Страсти Христовы» Мела Гибсона, претендовавшие на «точное согласие» с евангельским повествованием), это может показаться странным. Но на деле, как раз, подобные фильмы делаются на контрасте с евангельским повествованием и фокусируются на текущей и запёкшейся крови, на пытках и страдании, на боли и агонии — именно на тех аспектах смерти Иисуса, которых авторы Евангелий вообще практически не касались.

Возможная причина, по которой библейские писатели не затрудняли себя обстоятельным описанием распятия, заключена в том, что о нём все и так были прекрасно осведомлены. Все знали, как это делается, что происходит с распинаемым человеком и потому подробности было излишни. Но удивительно, что евангельские авторы не одиноки в своём молчании. У нас нет вообще никаких античных источников, которые бы детально описывали, что значило распятие для приговорённого к нему. Так что современные представления об этой казни основаны лишь на скудных и фрагментарных древних свидетельствах, собранных из самых разных мест.

Что мы действительно знаем о распятии, так это то, что оно не было приятным зрелищем. Эту казнь римляне применяли к самым отъявленным преступникам и мятежникам, когда хотели, чтобы наглядность унизительной и самой мучительной смерти могла отвратить потенциальных злоумышленников от опрометчивых поступков. Римский взгляд на правосудие сильно отличался от нашего. Нас заботит надлежащая процедура, судебное следствие, возможность апелляции и закрытого приведения приговора в исполнение. Римляне же рассчитывали на устрашение. Если бы перед ними встала проблема автоугонов (чего, конечно, не было), они бы просто взяли нескольких угонщиков и распяли в публичном месте. Те бы повисели пару дней, прежде чем скончаться в мучительной агонии, и тогда бы мы поглядели, сколько осталось желающих угнать чужую машину.

Смерть на кресте наступала от удушья, а не потери крови. Преступника фиксировали на вертикальном столбе или на перекладине столба, иногда привязывали, иногда прибивали гвоздями (через запястья, а не кисти рук, мышечная ткань которых сразу бы порвалась), иногда только руки, иногда и ноги тоже. Разумеется, человек сразу становился беззащитен перед жаждой, птицами, насекомыми и т. д. Смерть наступала по мере того, как туловище человека растягивалось под собственным весом, лишая его возможности дышать. Распятый пытался облегчить давление на собственные лёгкие, подтягивая висящее на гвоздях тело. Иногда для него устраивали небольшое сидение. Тогда пытка растягивалась ещё на несколько дней, чего римляне и добивались (к слову, распятие было не их изобретением, но применяли они его активно). Идея была в том, чтобы сделать смерть максимально мучительной, унизительной и наглядной. То есть Иисус умер так же, как многие в его времена. В одно утро с ним в Иерусалиме были распяты ещё двое. Мы понятия не имеем, сколько умерло по всей империи в это же время — днём позже или раньше. Знаем лишь, что в общем итоге подобная судьба пришлась на долю многих тысяч.

Разумеется, в Новом Завете смерть Иисуса представлена не только как злодеяние неправедного римского государства. Она представлена ещё и как воля Божия. Но хотя в представлении новозаветных авторов смерть Иисуса является божественным благодеянием (реальным благодеянием, ведь спасён мир), на его убийцах всё равно лежит ответственность. Человеческое страдание есть мерзкое следствие чужого греха.

Это можно сказать и о других примерах жестокости и убийства в Новом Завете. Так в книге Деяний рассказывается о первом христианском мученике по имени Стефан, который бросил вызов иудейским старейшинам Иерусалима, за что и был забит камнями до смерти (Деян 7). Это тоже был (и кое-где до сих пор остаётся) не самый приятный способ ухода из жизни. Большинство летящих камней не поражает жизненно важных органов сразу, но причиняет дикую боль. Они крушат кости и разбивают плоть, пока один из них не попадёт в голову с достаточной силой и точностью, чтобы жертва потеряла сознание и умерла.

У нас есть история человека, побитого камнями, но оставшегося в живых, чтобы рассказать об этом — речь об апостоле Павле. В Деяниях сказано, что его как-то побили камнями, но критично расположенные историки не слишком доверяют точности изложенного в книге, поскольку написана она была лет через тридцать после событий человеком, не являвшимся их непосредственным свидетелем. Согласно Деяниям, Павел проповедовал в малоазийском городке Листре (территория современной Турции), где и навлёк на себя гнев своих оппонентов из числа нехристианизированных иудеев. Они побили его камнями, вытащили за пределы города и оставили, сочтя умершим. Когда иудеи ушли, он поднялся и отправился в другой город как ни в чём не бывало (Деян 14:19–20). Данный сюжет вполне вписывается в богословскую канву книги Деяний — ничто не может остановить Павла, коль скоро за ним и его миссией стоит сам Бог. Нельзя сбить праведника с его пути.

Павел и сам намекает на это (или какое-то аналогичное) событие, но, опять же, не вдаваясь в подробности. В одном из самых интересных отрывков послания к своим последователям в Коринфе Павел аргументирует истинность своего апостольства не исходящей от него сверхъестественной силой, а многими перенесёнными страданиями. Очень многими. Согласно Павлу, чем больше страдал апостол, тем очевиднее его истинность. Ведь и сам Иисус при жизни не купался в роскоши и народном признании. Его отвергали, презирали и, в конце концов, распяли, как последнего злодея. Согласно Павлу, быть апостолом Христа означает разделять его судьбу. Он пишет об этом коринфянам потому, что некоторые из них убеждены, будто сила Божья действует среди них, возвышая их над мелкими заботами и тяготами этого мира. Согласно Павлу, если кто не выстрадал свою веру, то он не истинный апостол. Поэтому он особо говорит о своих страданиях:

Христовы служители? (в безумии говорю:) я больше. Я гораздо более был в трудах, безмерно в ранах, более в темницах и многократно при смерти. От Иудеев пять раз дано мне было по сорока ударов без одного; три раза меня били палками, однажды камнями побивали, три раза я терпел кораблекрушение, ночь и день пробыл во глубине морской; много раз был в путешествиях, … в опасностях от разбойников, в опасностях от единоплеменников, в опасностях от язычников, … в опасностях между лжебратиями. (2 Кор 11:23–26)

И он продолжает перечисление, желая показать, что перенесённые страдания единят его со Христом. Для нас его список интересен тем, что в этом мире и вокруг Павла было много зла, так что никто из людей не мог быть избавлен от злонамеренного и безбожного поведения окружающих.

Есть в Новом Завете и другие истории о человеческой боли и страдании. Как и повесть о распятии, они не слишком многословны, отчасти потому, что тогдашним читателям были хорошо знакомы их реалии и было достаточно простого упоминания о событии, чтобы воображение само дорисовало все подробности в лучшем виде. Взять, к примеру, «предсказание» Иисуса о том, что однажды Иерусалим будет осаждён и завоёван римлянами:

Когда же увидите Иерусалим, окруженный войсками, тогда знайте, что приблизилось запустение его: тогда находящиеся в Иудее да бегут в горы; и кто в городе, выходи из него; и кто в окрестностях, не входи в него, потому что это дни отмщения, да исполнится все написанное. Горе же беременным и питающим сосцами в те дни; ибо великое будет бедствие на земле и гнев на народ сей: и падут от острия меча, и отведутся в плен во все народы; и Иерусалим будет попираем язычниками, доколе не окончатся времена язычников. (Лк 21:20–24)

Историческая критика считает, что это описание составлено постфактум, что писавший после падения Иерусалима в 70 г. н. э. Лука был прекрасно осведомлен об уже случившейся трагедии и о том, что она из себя представляла. Однако он не даёт подробностей относительно страданий, причинённых иерусалимским иудеям армией римлян, когда их полководец Тит жёстко подавил иудейское восстание. А страдания были страшные, о них мы знаем из небиблейского источника — подробного описания событий иудейским историком Иосифом Флавием, который присутствовал при осаде и был знаком с выжившими иудеями.

Согласно Иосифу, внутри городских стен было несладко: кровавые перевороты, ежедневные убийства, массовый голод. Еды не хватало настолько, что члены одной семьи воровали её друг у друга, вырывали прямо изо рта у более слабых. Самый ужасный эпизод повествует о женщине, не выдержавшей голодных мук и изжарившей в печи собственного младенца. Половину она съела сразу же. Несколько человек шли мимо, учуяли жаркое и вошли к ней, чтобы отобрать мясо. Она предложила им остатки, но они в ужасе бежали прочь, оставив недоеденного ребёнка его матери.[39]

Осада Иерусалима была жестока. Чудовищный акт каннибализма был жесток. Страдала мать, пострадало дитя. А это лишь одна из миллиона прочих историй о бездне страданий, в которую ввергают друг друга человеческие существа.

Как реагировали авторы Писания, когда им, или кому-то, кого они знали, приходилось страдать от других людей? Как несложно догадаться, реакция была самой разнообразной, как и у наших современников: негодование, отчаяние, страх, чувство беспомощности. Одни авторы считали, что страдания делали их сильнее, другие желали Божьей кары своим обидчикам, третьи видели в этом испытание своей веры, а многие отнесли их на счёт приближения последних времён.

Реакция Иеремии, которого мы уже немного касались в этой книге — одна из самых ярких. При жизни его не принимали и преследовали, отчего теперь он часто называется «страдающим пророком»[40]. Часть своих пророчеств Иеремия писал, когда вавилоняне напали на южное царство Иудею. Многие жители Иерусалима тогда считали, что их город сохранится в неприкосновенности. В конце концов, сам Бог обитал в его священном Храме, выстроенном за четыреста лет до того Соломоном, и уж Бог-то защитит своё обиталище, равно как и людей, служивших ему там. Иеремия считал иначе: он полагал, что Храм никому ничем не поможет (Иер 7) и, чтобы сохранить свои жизни, горожанам лучше сдаться врагу.

Его точка зрения не встретила понимания и Иеремии досталось как на словах, так и на деле. Реакция пророка на выпавшие ему таким образом страдания отражена в ряде поэтических отрывков, известных как «плач», в Иер 11–20. Подобно прочим, кому пришлось много страдать, Иеремия сожалеет, что вообще родился на свет (ср. Иов 3):

В других случаях Иеремия молит о божественном отмщении своим врагам, замышлявших против него зло при его полном неведении:

Подобная реакция выглядит знакомо для постоянных читателей книги Псалмов, в которой тоже есть много «плачей», то есть псалмов, где их автор жалуется Богу на страдания и молит его что-то с ними сделать или же исповедует веру в то, что Бог так и поступит. Многие псалмы переполнены чувствами, что делает их любимым библейским чтением для тех, кто одержим невзгодами.

Некоторые из псалмов являют собой откровенную мольбу о страшном наказании для своих врагов. Это писал не тот человек, который бы подставил другую щеку, нет, он жаждет мести.

Но нигде более не встретить таких полных чувств и яростной мольбы, как в 136 Псалме, написанном во время Вавилонского пленения человеком, отчаянно стремившимся вернуться на свою родину и призывающим Бога отомстить своим врагам, даже их младенцам.

Но всё же большинство стенаний вызвано не национальной катастрофой народа, оказавшегося в изгнании, а личными муками автора, причинёнными ему другими людьми (что это конкретно за муки, почти никогда не раскрывается). Один из псалмов стоит на особом месте в христианской традиции, поскольку в нём видят мессианское пророчество об Иисусе и его распятии. Однако, как и в случае с Ис 53, важны не только толкования позднейших читателей, но и смысл текста в его собственном контексте, а в данном случае мы имеем дело с личностью израильтянина, оставленного Богом и преследуемого людьми.

Итак, существует понимание, что верующие испытывают на себе чужую ненависть, противление и гонения, и получается, что страдание исходит не только как наказание от Бога, но и причиняется людьми, нарушающими его волю, причём есть ощущение, что Бог — единственный, кто может спасти людей от их страданий. И, конечно, это понимание прослеживается не только в Ветхом, но и в Новом Завете. В качестве заключительного примера я возвращаюсь к посланиям Павла, апостола, который страдал, чтобы быть похожим на своего Господа, и который верил в Бога, избавляющего его от бед. Своим собратьям-христианам в городе Коринфе он так и пишет:

Ибо мы не хотим оставить вас, братия, в неведении о скорби нашей, бывшей с нами в Асии, потому что мы отягчены были чрезмерно и сверх силы, так что не надеялись остаться в живых. Но сами в себе имели приговор к смерти, для того, чтобы надеяться не на самих себя, но на Бога, воскрешающего мертвых, Который и избавил нас от столь близкой смерти, и избавляет, и на Которого надеемся, что и еще избавит. (1 Кор 1:8-10)

Работая над этой главой, я не мог отделаться от мысли, что говорю о совершенно очевидных вещах, и представлял, как мои друзья читают её и упрекают меня в том, что я впустую потратил своё время (которого нам отпущено не так много). Ну разумеется люди страдают, когда другие плохо обращаются с ними, тоже мне открытие!

Но при этом я прекрасно знаю, что в мире полно верующих людей, которые думают, что всё, что бы ни случилось — будь оно хорошим или плохим — исходит непосредственно (или, иногда, опосредованно) от Бога. И некоторые библейские авторы с ними бы согласились.

Последняя точка зрения порождает довольно парадоксальную ситуацию, хорошо знакомую тем, кто годами бился над богословской дилеммой: если люди совершают зло по воле Божьей, то почему мы возлагаем ответственность на них? Если Адаму и Еве было предопределено съесть плод, за что их наказывать? Если Иуда предал, а Пилат распял Иисуса, потому что на то была Божья воля, то сами-то они чем виноваты? Если враги Давида или Павла сделали то, что сделали, по Божьему попущению, то кого нужно винить на самом деле?

Оказывается, ни один из библейских авторов не объясняет этот парадокс напрямую. Бог обычно изображается всемогущим властелином мира, которому о будущем известно всё, при этом с людей не снимается ответственность за их действия. Хотя приход Антихриста предопределён не им, огненное озеро горит в ожидании его прибытия.

То, что ответственность за поступки возлагается на самих людей — от Адама и Евы, Каина и Авеля, Давида и Соломона, Иуды и Пилата, до Антихриста с его клевретами — наглядно показывает, что какое-то представление о свободной воле у библейских авторов всё-таки было. Понимание страданий как следствия грешного поведения людей больше всего приближает Библию к проблеме теодицеи, известной в философии как «защита с точки зрения свободной воли». Если пояснить её просто, то она выглядит так: если бы Бог не дал нам свободу воли, этот мир не был бы совершен, но Бог хотел создать совершенный мир, и поэтому мы наделены этой свободой — повиноваться и ослушаться, облегчить страдания и причинить их. Поэтому в конечном счёте страдание в этом мире подконтрольно Богу — всемогущему и всеблагому.

В дискуссиях вокруг теодицеи этот аргумент применяется столько же, сколько существует сама дискуссия. Он принадлежал ещё энциклопедисту Лейбницу, который ввёл сам термин теодицеи в XVII веке. В современном дискурсе вопрос теодицеи звучит так: Как мы можем верить, что всемогущий и всеблагой Бог существует, учитывая состояние мира? В древнем дискурсе при всей разнице между Ветхим и Новым Заветами такой вопрос вообще не возникал. Древние иудеи и христиане в принципе не задавались вопросом, существует ли Бог. Они просто знали, что он существует. А вот что они хотели знать, так это как понять Бога и как выстроить отношения с ним, учитывая состояние мира. Вопрос же о том, насколько существование страданий препятствует вере в существование Бога, вполне современен и является продуктом эпохи Просвещения.

Теодицея эпохи Просвещения и последовавших за ней времён родилась из ряда допущений относительно устройства этого мира. Например, предполагается, что мир является замкнутой цепью причинно-следственных связей и существует более или менее механистически, управляясь некими «естественными законами». И даже если они не вполне себе законы (как стало очевидно благодаря современным физическим исследованиям), то по меньшей мере высоконадёжные средства прогнозирования текущих в мире процессов. Подобный взгляд на мир несколько проясняет столь великую разницу между рассуждениями о теодицее у современных философов, и рассуждениями о страдании у библейских авторов или, что уж там, вообще у большинства людей, когда-либо рассуждавших на эту тему. Не знаю, читали ли вы современные сочинения о теодицее, но это нечто: выверенные, философски нюансированные, глубоко продуманные, полные эзотерической терминологии и тонко аргументированные объяснения того, почему страдание не противоречит бытию всемогущего и всеблагого божества. Вот если честно, для большинства из нас эти сочинения выглядят не только бестолковыми, но и начисто оторванными от реальной жизни: жизни в траншеях Первой Мировой, в концлагерях Второй, или среди сеющих смерть полей Камбоджи. Я скорее согласен с учёными вроде Кена Сурина, который не уступает в остроумии богословам теодицеи, с которыми он спорит, что многие попытки объяснения зла выглядят в конечном итоге отвратительно с нравственной точки зрения. Я даже могу сочувствовать богословам, вроде Теренса Тилли, считающим, что ответом верующего на теодицею должен быть отказ от нее как от интеллектуального проекта.[41] Согласно Тилли, попытка разумного объяснения страданий является борьбой по заведомо неверным правилам, и страдание не должно сводиться к такому объяснению — оно помимо прочего требует личного ответа на него от каждого человека.

В отличие от Тилли, я не являюсь верующим христианином. Но и я считаю, что как-то неправильно превращать осмысление проблемы страданий в интеллектуальное упражнение. Страдание требует живого ответа, особенно потому что по большей части оно бывает вызвано не стихийным бедствием (иронично называемом в англоязычных страховых договорах «божественным вмешательством»), а другими людьми. И не только фашистами или красными кхмерами, жившими в другое время и в другом месте, а нашими соседями по дому или коллегами по работе, людьми, которых мы видим вокруг себя на улице, в магазине, которых мы выбираем во власть, которым мы платим за товары и услуги, работодателями и т. д.

В общем, лично я считаю философскую проблему теодицеи неразрешимой. Но при том, что т. н. «защита с точки зрения свободной воли» чаще встречается в виде стерильно философского обоснования, она может быть представлена и как мощная практическая аргументация. Люди притесняют, бьют, пытают, насилуют, калечат и убивают друг друга. Если бы всё это происходило по Божьей воле, ну тогда бы мы вряд ли что могли поделать. Но я, на секундочку, в это не верю. Боль, причиняемая одними людьми другим людям, не имеет сверхчеловеческой природы. И коль скоро люди причиняют другим боль по своей собственной свободной воле (которая существует, даже если не существует Бога), то и мы по своей свободной воле должны вмешиваться и сами делать всё, что можем, чтобы остановить боль, насилие и убийство, где бы они ни случались — у нас на родине или в развивающихся странах, где зверств будет всяко побольше. И наша свободная воля должна реализовываться так, чтобы максимально оградить от зла чужую человеческую свободу.