Под бичом красавицы

II

На следующий день Федор с нетерпением ждал удобного часа, чтобы отправиться с визитом к баронессе. Подымаясь по широкой мраморной лестнице в бельэтаж, в квартиру знатной дамы, он испытывал странное ощущение. По его телу пробегала легкая дрожь при мысли о том, что сейчас он увидит эту надменную женщину. Грум Григорий ввел его в приемную и попросил здесь подождать. Федор положительно терялся. Он машинально опустился на указанный ему стул и не посмел сесть удобнее, боясь помять мягкий, нежный плюш.

Он долго ждал в богато убранной, увешанной картинами комнате, — целую вечность. Наконец Григорий вернулся, отворил дверь налево и сказал: «Просят пожаловать». В большой, элегантной комнате, одна стена которой сплошь была занята стоявшими в порядке на белых полках книгами, в широком кресле сидела Ада Боброва. При появлении молодого человека она с томной важностью слегка повернулась к нему и встретила его едва заметной улыбкой, быстро исчезнувшей с ее прекрасного строгого лица. Белое, отделанное кружевами deshabillé[2] прикрывало ее полную фигуру, короткие рукава обнажали руки с голубоватыми жилками, и высокая упругая грудь подымалась под тонким муслином.

Обычное самообладание совершенно покинуло Федора под пытливым взглядом баронессы. Ему казалось, что перед ним злая ведьма, хотя эта прекрасная, пышная женщина с высоко причесанными светлыми волосами была бесконечно обольстительна и желанна. Черты ее классического лица отличались привлекательностью и своеобразностью.

— Так рано? — спросила она, отвечая легким небрежным кивком на почтительный поклон Федора. — Но я не хочу делать вам никаких упреков.

— Баронесса, — смущенно заикаясь, проговорил молодой человек, — я не посмел бы вас беспокоить и лишь ваше любезное приглашение позволило мне прийти сюда…

— О да, я выразила желание видеть спасителя моего носового платка, — надменно расхохоталась она, и в ее словах прозвучало что-то обиженно-кокетливое.

— Ваша воля — закон, — ответил Федор, низко кланяясь.

— Сядьте и расскажите мне, как повлияла на вас вчерашняя ванна, — проговорила она, указывая ему стул.

Молодой человек помешал ей; по-видимому, она собиралась писать: перед ней лежал лист чистой бумаги, а в руке она вертела гусиное перо. От ее воздушного утреннего платья исходил сладкий запах, одурманивавший Федора. Он угадывал очертания ее прекрасного тела под легким покровом ее белой одежды. Нежная ткань так плотно облегала ее тело, что он, казалось, действительно видел перед собой его пластичные формы.

Молодая женщина не обнаружила никакого неудовольствия по поводу навязчивости своего, вначале столь застенчивого, знакомого. В ее глазах сверкнул дьявольский огонек; она нарочно немного приподнялась, сильнее обтянула тонкую ткань вокруг тела и удобнее уселась на мягком кресле. При этом углы ее губ искривились в сдержанную насмешку.

— Ну-с, — спросила она снова после того, как ее vis-à-vis[3] не ответил ей.

— Я, конечно, не почувствовал никаких последствий, — сказал, смутившись, Федор, — я солдат…

— Вы были военным? — полюбопытствовала баронесса, внимательно оглядывая его.

— Да, до сих пор я служил в армии, но — я не стану лгать, зная что вы меня не выдадите — я молодой немецкий дезертир, сбросивший с себя тяжелое иго повиновения.

Она посмотрела на него и злая насмешка еще сильнее заиграла на ее чувственных губах.

— Однако, вы опасный человек, — сказала она едко, — но я не хочу быть любопытной, господин… — она берет его карточку, переданную ей вчера грумом, — …господин Бранд. В вашем возрасте большинство поступков обычно опрометчиво.

— Ах, уважаемая баронесса, — вздохнул он, — мне хочется рассказать вам о том, что побудило меня бросить военный мундир. Мне стало не под силу быть слепым орудием в руках самодурствующего начальства, вечно унижающего, вечно давящего, и я самовольно бежал от этого возмутительного, позорного обращения.

Она насмешливо пожала плечами.

— Экий вы непокорный, — рассердилась она, — в вашем возрасте следует повиноваться; было бы печально, если бы каждый, как вы, пожелал бы избавиться от ига дисциплины. Впрочем, я не имею никакого права читать вам нотации.

— Напротив, баронесса, вы совершенно правы, порицая меня, ибо мой поступок непростителен. Теперь я беспомощен: меня преследуют, я не знаю, что мне делать!

— В таком случае, вы поступили вдвойне глупо, — бросила она холодно и снова смерила его своим странным взглядом. — Как можно преждевременно сжигать за собой корабли? Самое лучшее для вас — возвратиться с покаянной к вашему начальству и постараться искупить ваш необдуманный поступок.

— Никогда, — возбужденно вскричал Федор, — лучше смерть, чем этот позор!

— А что скажут ваши родители? — спросила она спокойно.

Он с ужасом заметил на ее лице выражение оцепенения, но оно быстро исчезло и уступило место обычной насмешке.

— Их уже нет на свете, милостивая государыня, я предоставлен самому себе.

— Что же вы предпримете?

Молодой человек подумал.

— Я опасаюсь, что начавшиеся преследования не оставят мне времени, чтобы обдумать этот вопрос. Если удастся, я разделю участь моих товарищей по несчастью и уеду в Америку!

— Вы со средствами?

— Ровно настолько, чтобы добраться. Там я надеюсь найти какое-нибудь занятие. В Техасе живет моя тетка, у нее есть ферма. Это строгая, властолюбивая дама. Быть может, она наложит на меня свое иго, и я буду ее послушным рабом. Во всяком случае, это лучше, чем находиться на военной службе под грубой властью невежественного начальства.

— Вы странный человек, — решила баронесса Ада, комично ужасаясь. — Вы, кажется, любите фантазировать?

— Трудно себе представить большего мечтателя, чем я, — сознался, улыбаясь, Федор, — мои странности удивляют многих.

Баронесса насторожилась.

— Так-так, я уже давно хочу познакомиться с каким-нибудь бешено-странным фантазером. Вы, кажется, принадлежите к их числу?

Молодой человек, покраснев, утвердительно кивнул головой.

— Да, баронесса, я настоящий сумасброд. Вы, конечно, лишь посмеетесь надо мной, если я вас уверю в том, что моя мечтательность снова воспрянула за те немногие часы, которые я нахожусь на курорте.

— Как так? — спросила она, по-видимому, равнодушно.

— Я боюсь, что вы рассердитесь, если вам сказать всю правду, потому что… просто потому, что вы сами являетесь причиной моей вновь пробудившейся мечты.

Баронесса Ада громко расхохоталась и впервые милое лукавство мелькнуло на ее лице. Она погрозила пальцем и нахмурила брови.

— В сущности, я должна была бы прекратить с вами разговор, но я хочу быть великодушной. Я выслушаю вас, продолжайте, пожалуйста. Вы возбудили мое любопытство, но я желаю знать всю правду, вы слышите?

Он немного испугался ее испытующего взора и спросил смущенно:

— Но, если вы рассердитесь?

— Тогда я вас просто прогоню, — сказала она, подперев голову ладонью.

Федор вздохнул.

— Сударыня, выслушайте мое признание и прогоните меня прочь. С тех пор, как я увидел вас, во мне проснулась моя безудержная страсть. Чувство, возбуждающее все мои нервы, сильнее разума. Когда я вижу женщину подобной вам красоты, мне хочется броситься на колени и смиренно преклоняться перед силой ее прелести. Но я, конечно, чувствую, как все это невозможно, я понимаю бессмысленность моего горячего желания, я знаю, что в ваших глазах я — дурак, но меня влечет страсть и делает меня рабом красоты.

— Или рабом самой женщины, вызвавшей вашу страсть, — прервала его баронесса дьявольским хохотом, показывая свои белые блестящие зубы. — О, молодой человек, вы не первый объясняетесь мне в подобных чувствах. Но это лишь хитросплетения. На деле же вы не согласились бы на такое рабство, привлекательное лишь в образах вашей воспаленной фантазии!

Он опять вздохнул, и его глаза приняли лихорадочное выражение.

— Я знал, баронесса, что вы насмеетесь над моими горячими страстными желаниями. Но, клянусь вам, я говорю правду: самое ужасное рабство под господством прекрасной женщины было — бы для меня величайшим блаженством!

Его темные глаза пылали пожирающим огнем и он с трудом скрывал свое внутреннее возбуждение.

— Как вы увлекаетесь, — насмешливо проговорила баронесса и засмеялась про себя. — Впрочем, вы были бы скверным рабом, если вы в молодые годы не смогли перенести тяжесть военной дисциплины.

— Но со мной обращались подло. Я служил грубым людям, а не такой знатной женщине, такой величественной богине, как вы.

— Но неужели вы думаете, что служить под женским скипетром и легче и приятнее?

— Что за вопрос, баронесса, — сказал, сверкая глазами, Федор.

Его нежная красота выделялась теперь особенно эффектно, и молодая женщина, уже совершенно повернувшись к нему, наблюдала за ним с возрастающим интересом.

— Значит, вы добровольно подчинились бы власти женщины?

— Прекрасной женщины, конечно, — уверял ее Федор.

— Например, моему господству?

Пламенная краска залила лицо молодого человека. На минуту у него захватило дыхание.

— Баронесса — вы шутите.

— Я не шучу, — сказала она холодно и строго, — напротив, я попрошу вас отнестись к моему вопросу вполне серьезно. Но я считаю своим долгом обратить ваше внимание на то, что я, в противоположность большинству женщин, чрезвычайно деспотична. Едва ли вы будете хорошо себя чувствовать в качестве моего подчиняемого: я требую слепого повиновения. Впрочем, я полагаю, что вы сами только в шутку предложили свои услуги!

— О нет, нет, конечно нет, — страстно вскричал Федор и, дрожа, пал на колени перед красавицей. — Неужели вы хотите отнять у меня только что обещанное величайшее счастье? О, баронесса, моя госпожа и королева, не гоните вашего несчастного раба, возьмите меня к себе, обращайтесь со мной, как вам будет угодно, дайте мне почувствовать всю силу вашего деспотизма, и я все-таки буду покорно служить вам, беспрекословно исполняя все ваши приказания. О, милостивейшая баронесса, дайте исполниться моей сладостной мечте, выслушайте меня, сжальтесь надо мной!

Теперь баронесса Ада расхохоталась безудержно.

— Нет, вы — восхитительный человек, — воскликнула она весело. — Я не могла представить себе ничего подобного. Мне всегда хотелось иметь подле себя такого фантастического мечтателя, который бы совершенно отрекся от себя и был бы в моих руках лишь безвольным орудием. Я, сознаюсь, охотно произведу над вами опыт; но действительно ли во всем вы будете послушны?

— Клянусь вам, баронесса!

— И вы совершенно отдаетесь в мою власть?

— Я не знаю ничего более отрадного!

— В таком случае, заключим письменный контракт. Что вы об этом думаете?

Он хотел подняться, но она остановила его рукой.

— Нет, оставайтесь на коленях, мой милый! Вы действительно хотите стать моим слугой?

— Вашим слугою и рабом!

— Хорошо, клянитесь в том, что вы будете смотреть на меня, как на свою повелительницу, а на себя — как на слугу! Я, конечно, требую этого и от других слуг!

— Клянусь вам, милостивая госпожа!

Она пристально посмотрела на него своими большими серыми глазами:

— Значит, кончено. Встаньте! Отойдите подальше, так, еще дальше…

Она дернула шелковую сонетку и на пороге появилась проворная горничная.

— Что прикажете, баронесса?

Баронесса указала на Федора.

— Этот молодой парень займет с сегодняшнего дня место Григория, которым, как ты знаешь, я уже давно недовольна. Он может убираться вон сегодня же. Проводи нового слугу в его комнату и дай ему вещи Григория. Он такого же сложения и они ему будут впору. Когда ты переоденешься, Федор, ты можешь опять прийти сюда!

Горничная удивленно посмотрела на одетого по последней моде молодого человека. Ей казалось, что она не поняла своей госпожи и не смела пригласить этого важного барина следовать за ней.

Да и сам Федор почувствовал, при неожиданной перемене в обращении с ним красивой женщины, бесконечно приятное щиплющее чувство. Все трепетало в нем, и ему стоило усилий владеть собой.

— Ты не понял меня, Федор? — повторила баронесса.

Он с ужасом и трепетным восторгом увидел, что гордо сидевшая у письменного стола прекрасная, пышная женщина, сдвинув брови, смерила его холодными, строгими глазами.

— Да, госпожа, — сказал он глухо и, дрожа, поспешил за горничной.