Под бичом красавицы

IX

Одетая в легкое, прозрачное одеяние, баронесса из Scherwo сидела в мягком кресле у письменного стола. Большой полуисписанный лист бумаги лежал перед ней. В стороне от нее, в почтительном расстоянии, стоял на коленях Федор, устремив пылающий взор на полуоткрытые формы тела своей красивой повелительницы.

— Ты сказал всю правду, Григорий? Ты ничего не прибавил и ничего не утаил? Помни, что твое обвинение направлено против дворянки, моей родственницы!

— Я сказал святую правду, госпожа! Моя клятва — служить верой и правдой своей госпоже — вынудила у меня это признание и я думаю, что я доказал этим, как я уважаю свою милостивую госпожу, как я предан ей в покорности и послушании! Ах, госпожа, повелительница!

— Почему ты вздыхаешь, Григорий? Тебе трудно служить у меня?

— Нет, нет! Но я теряю разум при виде такой красоты. Ваше гордое величие и могущество одурманивают меня. Приятный запах вашего благородного тела возбуждает во мне горячее желание. Я хотел бы по целым часам лежать в ногах моей прекрасной госпожи, ощущать в немом обожании вашу святую, сладостную близость, великое, таинственное и бесконечно-прекрасное очарование вашего существа и доказывать свою бесконечную любовь несвязными, жалкими словами и горячими, покорными поцелуями ног моей госпожи, которые она ставит в знак могущества и славы на затылок раба!

Баронесса Ада сладострастно улыбнулась и поднялась, чтобы взять с полки турецкую сигару. Ее газовое платье позволяло Федору ясно различать очертания ее красивой фигуры, и в нем вспыхнуло сильное, страстное желание.

— В сущности, я должна была снова рассердиться на тебя, Григорий, — сказала красавица, опять усаживаясь в кресло. — Но я хочу быть милостивой за то, что ты доказал мне свою преданность! Однако, о своих чувствах ты должен молчать: знай, что для раба великий грех смотреть на свою госпожу похотливыми глазами. Самое строгое наказание — слишком ничтожно за такую дерзость!

И она посмотрела на своего коленопреклоненного раба полузадорным, полусерьезным взглядом и громко рассмеялась над его смешным отчаянием.

— Что ты за повеса, Григорий! Ну, я хочу наградить тебя за привязанность и поцеловать тебя. Да, да, дивись только, настоящий поцелуй в губы, мой мальчик!

Она забавлялась его смущением и смеялась еще громче.

— Подойди, мой пылающий раб! Отчего же ты так неуклюж теперь, когда твоя госпожа наделяет тебя такой большой милостью?

Она отодвинула кресло от письменного стола и повернулась к нему. Федор не мог дольше устоять, вскочил, встал на колени вплотную к прекрасной, гордой женщине и в горячем, безумном желании обнял ее соблазнительную фигуру. Улыбаясь, она нагнулась к нему и обожгла его пылающие страстью губы горячим поцелуем. Затем осторожно освободилась от его объятий.

— Итак, Григорий, это был поцелуй признательности. Будь же и впредь моим послушным рабом, умеющим ценить милость своей госпожи!

Вздохнув, он опустился на колени, и она стала гладить рукой его волнистые, мягкие волосы.

— Приготовь мне ванну, Григорий!

Он нехотя поднялся и направился через длинный ряд комнат в спальню и находящуюся рядом с ней ванную. Окончив свою работу, он доложил об этом баронессе, все еще сидевшей у письменного стола и перечитывавшей только что снятое с слуги показание.

В нем сообщались события последнего времени: попытки Герты фон Геслинген освободить раба ее тетки, его отказ подчиниться этому и наказание за ослушание.

— Она поплатится за это, глупая девчонка. Как она смеет вмешиваться в дела, которые ее не касаются, — едва слышно сказала баронесса.

Затем она заперла лист в один из ящиков письменного стола и обратилась к Григорию:

— Я устала, Григорий, снеси меня!

Он удивился:

— Как вы изволили приказать, госпожа?

— Ты должен снести меня в ванну. Разве ты не слышишь?

Он быстро вскочил и осторожно поднял ее. Она села к нему на руки и обняла его шею. Федор, трепеща от восторга, снес свою прекрасную повелительницу в ванную и бережно посадил ее в мягкое кресло.

— Приготовь простыню! — приказала она, сбрасывая свое легкое одеяние. — Сегодня я недолго буду сидеть в ванне, — и, прекрасная, как богиня, она вошла в теплую воду.

Немое восхищение охватило Федора, когда он, закутав свою прекрасную госпожу в мягкое полотно, вытер ее красивое тело и набросил на ее прелестные плечи длинную, мягкую шубу, которую она всегда одевала после купанья. Затем он встал на колени у мягкого кресла, в котором она отдыхала, и, в смирении, приник губами к ее голым ногам, прежде чем одеть на них сандалии.

— Григорий, пойди к барышне и скажи ей, что я прошу ее прийти в гостиную! — приказала баронесса, приводя перед зеркалом в порядок свои прекрасные, золотистые волосы.

— Слушаю-с, госпожа!

Напоминание о его молодой истязательнице вызвало в нем дрожь.

Он ненавидел эту жестокую, надменную девушку, приказавшую несколько дней тому назад избить его с изысканной жестокостью. Он боялся ее близости.

Герта фон Геслинген приняла его не особенно милостиво. Она, по-видимому, собиралась на прогулку верхом. На ней было черное, туго облегавшее ее грациозную фигуру платье и мягкая фетровая шляпа. У нее в руке был хлыст. На ее маленьких, узких ногах красиво сидели элегантные сапожки амазонки с блестящими шпорами и высокими каблуками. Она слушала коленопреклоненного слугу, нахмурив лоб: ей очень не хотелось идти теперь к тетке.

— Ты пришел кстати, парень! — крикнула она, махая хлыстом. — Нагнись и посмотри, почему качается левая шпора. Скорей, негодяй!

Она нетерпеливо топнула звенящим сапогом, и он тотчас же подчинился приказанию молодой дамы.

— Ну, поспеши же, лентяй.

Федор осмотрел шпору и нашел, что был сломан язычок, которым шпора прикрепляется к каблуку. Он лежал в ногах молодой девушки и поправлял ее элегантную обувь, а она стояла, жестокая и прекрасная в своем платье амазонки. Глядя на ее стройную фигурку, он впервые ощутил смущение от ее близости и не мог отделаться от какого-то смешанного чувства страха и наслаждения.

Герта фон Геслинген поглядела нетерпеливо на слугу, все еще возившегося с сапогом.

— Скажешь ли ты мне, наконец, что случилось? — спросила она гневно.

Он объяснил ей.

— Отломан? — сказала она в прежнем тоне. — Не мог ты мне раньше сказать об этом, невнимательный негодяй? Ты ведь знал, что я на днях поеду кататься? Ты опять хочешь порки? — И она в бешенстве ударила его несколько раз хлыстом по спине. — Подожди, лентяй, я отучу тебя от забывчивости, — и еще раз хлыст свистнул в воздухе. — Оторви обе шпоры и принеси мне их в полном порядке через полчаса, а то я позову Сабину с каучуковой плеткой. Ты меня знаешь!..

Она откинула голову и пошла к тетке, подобрав шлейф своего платья.

На баронессе Аде было бархатное платье, плотно облегавшее ее пышный стан. Она не особенно приветливо поздоровалась с племянницей и тотчас же приступила к делу.

— Это очень неприятная история, Герта, — сказала она, строго сдвинув брови, и села в широкое кресло, указывая молодой даме на мягкий пуф. — И самое скверное в этом деле, дитя, то, что я не могу взять тебя под свою защиту! Но я прежде всего хочу выслушать тебя.

И баронесса начала обсуждать все происшествие между племянницей и Григорием и ее строгое наказание за его отказ от бегства.

— Ты понимаешь, дитя, — заключила баронесса, — что я должна буду признать твое поведение весьма странным и непонятным, если сообщение Григория соответствует истине!

Госпожа фон Геслинген слушала свою тетку, не прерывая ее. Когда баронесса кончила, Герта стала возражать. В самых ярких выражениях она описала свое чувство жалости к Григорию.

Ее поведение по отношению к нему не зависело ни в коем случае от того, знала ли тетя о происхождении молодого человека, поступившего к ней в услужение, или нет. Она, конечно, не упрекает тетю за то, что она сделала этого безумного человека орудием своей воли, превратила его в настоящего раба: его собачьи наклонности и не заслуживают другого, более человеческого обращения. Но она полагала, что тетя ни в каком случае не могла догадываться о том, кто скрывается под личиной раба. В противном случае, она ни минуты не сомневается в этом, баронесса отпустила бы сейчас же дезертировавшего дворянина-юнкера. Единственная ошибка, которую она, Герта, допустила, состояла в том, что она скрыла от тетки свои прежние отношения к ее слуге. Но это замалчивание становится понятным и простительным, если принять во внимание то обстоятельство, при котором произошла ее встреча с этим, занимающим такое недостойное положение, человеком.

— Я убедилась, — продолжала молодая девушка, что этот человек не заслуживает никакого сочувствия и решила не тратить с ним попусту слов. Пусть он снова почувствует плеть, к которой так привыкло его рабское тело. Пусть гибнет он в своем унижении. Существовать могут только господствующие и подчиненные. Он сам себя обрек на участь последних, и я потому смотрю на него теперь — как на раба! Прости, милая тетя, что я с самого начала не рассказывала тебе о своих прежних отношениях к этому субъекту. Стыд удерживал меня от этого.

Баронесса Ада зло улыбнулась.

— Я охотно прощаю тебя, мое дитя, но, к сожалению, я уже не могу предотвратить одно последствие твоего поступка. Ты можешь иметь крупные неприятности!

— Какое последствие? спросила Герта удивленно.

— Григорий подал местному судье жалобу на несправедливое обращение, и ты должна будешь дать показание. При этом, конечно, обнаружатся все причины твоего образа действий. Ты увидишь, что тебе предстоят большие неприятности, но я бессильна что-либо сделать: Григорий — не крепостной и имеет право обращаться к защите суда.

Такая перспектива весьма беспокоила молодую даму.

— Нет, тетя, — сказала она, вставая, — я не желаю ни в коем случае предстать пред судом с этим жалким человеком, и очень прошу тебя воспрепятствовать этому каким-нибудь образом. Если же это невозможно, я сейчас же отправлюсь в обратный путь….

Баронесса прервала свою племянницу. Лукавое злорадство промелькнуло в ее лице.

— Ради Бога, дитя, только не это. Тебя непременно будут преследовать и жалобе Григория придадут большее значение, чем она имеет. Впрочем, вся эта история не так опасна, как ты себе представляешь! Ты не встретишься с Григорием. Ты дашь свои показания глаз на глаз со старым почтенным судьей, который выслушает после этого Григория и вынесет приговор. Возможно, что и меня призовут в свидетельницы!

Герта подумала и сказала решительно:

— Он должен взять обратно свою глупую жалобу, тетя! Если ты ему прикажешь, он сделает это беспрекословно. Пригрози ему со всей строгостью, если он осмелится сопротивляться!

Баронесса наслаждалась некоторое время беспокойством молодой девушки. Затем она сказала, качая головой:

— Нет, Герта, это не удастся. Жалоба, поданная в суд, идет своим путем. На этот счет в этой стране особые законы. Подумай, местный суд — это единственная защита, к которой может обратиться слуга. Впрочем, я и не хочу, и не могу позволить себе такое попустительство! Подумай, как бы пострадал мой авторитет, если б я заставила его объявить жалобу недействительной.

Госпожа фон Геслинген согласилась с этим и сказала надменно:

— Хорошо, пусть жалуется, сколько хочет. Я надеюсь, что не станут слишком беспокоить дворянку только за то, что она наказала своего слугу!

— Я тоже так думаю, мое дитя, — согласилась баронесса со скрытым злорадством. Затем она равнодушно спросила:

— Ты поедешь кататься?

— Да, тетя, в Броцни!

Лицо баронессы Ады покрылось легкой краской.

— Да хочешь отбить у меня графа? — надменно засмеялась она, оглядывая не без зависти стройную фигуру своей хорошенькой племянницы. Герта также рассмеялась и сказала:

— Это было бы напрасным старанием, тетя. Кто попал в твои сети, тот пропал! Передать мне от тебя привет графу Магнусу?

— О нет, спасибо. Мужчин нельзя баловать, милое дитя!

Герта фон Геслинген удалилась, кланяясь. В сенях она нашла Федора со шпорами. Ее лицо омрачилось при виде его. Слуга смиренно встал на колени перед молодой девушкой. Она встала спиной к нему и положила кончик сапога на его руку.

— Скорей прикрепи шпоры!

Он поспешил исполнить приказание.

— Теперь они сидят крепко? — спросила она, угрожающе сдвинув брови.

— Вполне, милостивая барышня!

— Твое счастье, прохвост! Если что-нибудь случится, я по возвращении заставлю Сабину отсчитать тебе двадцать пять ударов.

Она надменно прошла мимо, задев его по лицу хлыстом.