Под бичом красавицы

VIII

Григорий вошел в комнату Герты фон Геслинген, прекрасной племянницы баронессы. Молодая девушка уже успела переменить свой туалет: на ней была красная шелковая блузка и короткая юбка, из-под которой виднелись грациозные ножки в узких бронзовых туфельках. Герта была очень красивая девушка с милыми, красивыми чертами лица, мягкими, золотисто-каштановыми волосами и нежными, благородными руками. Вся ее стройная, элегантная фигурка дышала бесконечно пикантной привлекательностью.

— Что прикажете, милостивая барышня?

Она посмотрела на него полусострадательно, полухолодно и насмешливо своими черными бархатными глазами, окаймленными длинными, шелковыми ресницами.

— Неужели и я должна приказывать вам? Неужели вам недостаточно быть слугой моей тетки?

Укоризненный тон ее вопроса заставил его вздрогнуть. Краска залила его бледное лицо.

— Имейте ко мне сострадание, — глухо попросил он.

Она смерила его с ног до головы и сказала презрительно:

— Как могли вы опуститься до такой унизительной роли? Где ваше человеческое достоинство, где ваша сословная гордость? Как можно так унижаться? Или вы забыли, кто вы и к какому обществу принадлежите?

— Герта, не мучьте меня! Я знаю, что я виноват и перед вами. Простите меня! Вы видите, как я жалок!

Она пожала плечами.

— Мне нечего прощать вам, — сказала она резко, но со слезами на глазах, и повернула ему спину, чтобы скрыть охватившее ее волнение.

— Вы презираете меня, — сказал он, тихо вздыхая. — И вы правы: я не заслуживаю ничего другого!

Затем он продолжал настойчиво:

— Я прошу вас видеть во мне лишь то, кем я являюсь в настоящее время — Григория Бранда, слугу баронессы из Scherwo. Предположите, что бывший юнкер фон Бранд, поднявший в припадке отчаяния руку на своего начальника и вследствие этого дезертировавший, тот самый юнкер, который осмелился ухаживать за прекрасной Гертой фон Геслинген одновременно со своим начальником, — представьте себе, что этот самый юнкер пропал без вести, умер и забыт, а перед вами — слуга Григорий.

Она медленно повернулась к нему, холодная и спокойная.

— Как вам будет угодно, господин Григорий! И, чтобы привыкнуть поскорее к надлежащему с вами обращению, я попрошу вас принести мне холодной воды. Пожалуйста, поскорее!

В первый момент он изумился, но затем покорно проговорил: «Слушаю-с, барышня» и ушел.

Как только он вышел, она в изнеможении упала на один из красных плюшевых стульев, которыми была обставлена ее комната. Инстинктом женщины она угадала, что Федор, ее бывший поклонник, попался в сети ее красивой тетки, по слухам, очень опасной женщины. Она сама была свидетельницей его унижения. Только дурак мог бы терпеть от своей госпожи такие пытки и унижения. Очевидно, что он подпал под иго своей госпожи и позволяет себя истязать лишь потому, что любит, обожает ее. Герта знала о его странных наклонностях, знала, что он был мечтательным и необыкновенным человеком. Он промотал свое, доставшееся ему от родителей, состояние. Его дядя, назначенный над ним опекуном, спрятал для Федора, без его ведома, небольшую часть этого громадного состояния. Дядя устроил его в полк строгого начальника, но юнкер не пожелал подчиняться военной дисциплине. Однажды в полк, где служил Федор, приехала погостить Герта, дочь старшего офицера. Они познакомились. Легкомыслие Федора было в то время злобой дня, но все же этот красавец пользовался неоспоримым успехом у барышень. За Гертой ухаживал молодой кавалерист, начальник Федора. Ревность юнкера вспыхнула так сильно, что он оскорбил своего соперника. Этот случай, повлекший за собой приговор к долголетнему заключению и совершенно погубивший его карьеру, заставил его дезертировать. Никакие розыски не навели на его след; он точно канул в воду.

Герта, охотно допускавшая ухаживания молодого красавца, должна была вернуться к своим родителям. Вскоре после того она, по приглашению тетки, сестры матери, приехала в Scherwo, где и встретила своего поклонника в таком жалком состоянии. Она догадалась, как он попал на службу к тетке. Она знала, что баронесса после смерти мужа бывает ежегодно в голландском курорте. Очевидно, здесь и познакомился с ней дезертировавший юнкер, страстно влюбился в эту гордую, прекрасную женщину и предложил ей свои услуги. Герта и не подозревала, что тетя Ада знает о том, кто скрывается под ливреей ее слуги. Такое предположение казалось ей неправдоподобным, несмотря на то, что ей всегда описывали ее тетку, как эксцентричную, властолюбивую женщину. Впрочем, для нее не существовал больше этот сумасбродный человек, который мог так унижаться. Но не отсутствие ли денег заставило его принять эту унизительную службу? Но Герта отказалась от этого предположения, вспомнив ужасную сцену с плеткой, в которой молодой человек играл такую унизительную роль. Нет, очевидно, его собственная воля довела его до плети. И, чем более молодая девушка убеждалась в этом, тем возмутительнее казался ей этот безвольный раб своих безудержных страстей. Она не чувствовала больше сострадания к нему. Она презирала его и не хотела обращаться с ним иначе, чем он того заслуживал. Да и он сам просил ее об этом. Пусть до дна изопьет чашу, которую он сам себе приготовил. И все же, когда он снова стоял пред ней на коленях, подавая на подносе стакан воды, ее опять охватило непонятное сострадание к его участи. Да и как можно не пожалеть человека, гибнущего жертвой своей слепой страсти? Ей хотелось открыть ему глаза, хотелось спасти его из опасных сетей, в которые завлекли его ослепленные чувства. Ей сразу же стало ясно, каким способом его можно спасти. Надо пристыдить его и насмеяться над теткой в роли его госпожи: это лучше всего покажет ему унижение и позор его положения.

Дрожа всем телом, Федор подал молодой девушке воду. Она взяла стакан с чопорной важностью.

— А отчего вы дрожите, Григорий? — спросила она удивленно.

Он не сказал ни слова и посмотрел в сторону.

— Если я вас спрашиваю и вы мне не отвечаете, я должна назвать такое поведение нахальным, — сказала она, сдвинув брови, делая вид, что гневается.

— За что вы мучаете меня так? — проговорил он тихо.

Она поставила стакан на поднос и удобно откинулась в кресле.

— Откровенно говоря, я не понимаю вас, Григорий. Вы просите меня не вспоминать о прошлом и обращаться с вами, как с слугой Григорием. Я исполняю вашу просьбу, и вы упрекаете меня в том, что я вас мучаю. Отчего?

— Оттого, что вы делаете все это несерьезно, Герта, сказал он грустно.

Молодая женщина вскочила, как ужаленная.

— Как несерьезно? О, только этого не думайте. Даже очень серьезно, и, чтобы доказать вам это, я навсегда запрещаю вам называть меня Гертой. Для вас я — «милостивая барышня». И, если вы еще раз осмелитесь вести себя непристойно и непочтительно, я найду пути и средства, чтобы удержать вас в границах приличия. Я ведь видела при своем появлении в этом доме, как тут обращаются с непокорными слугами!

Она презрительно засмеялась и посмотрела на него испытующим взглядом.

Он встал и отступил в смущении. Неужели и эта молодая, двадцатилетняя девушка будет обращаться с ним так грубо, так презрительно? И он вспомнил, как часто он танцевал с ней, как часто сидел рядом за столом, как ломал с ней Vielliebchen[6] и признавался ей в любви. Он вспомнил, как однажды он хотел поцеловать ее в свежие губы, и она, краснея, отстранила его, но он все-таки поцеловал ее. А теперь? Неужели это мыслимо?

Герта с удовольствием заметила, что ее план начинает удаваться, и она тотчас же воспользовалась своим успехом.

— Да, смотрите на меня с удивлением. Я говорю совершенно серьезно. Я обращаюсь с каждым по его заслугам и не иначе. Для меня вы — слуга. Если б я хотела вспоминать о прошлом, я должна была бы рассказать об этом тете, но этого позора я не хочу вам причинять!

Федор горько улыбнулся. Сказать ей, что баронесса уже все знает? Но к чему? В конце концов, он считает в порядке вещей и то, что она, бывшая дамой его сердца, попирает его ногами. Ведь он сам просил ее об этом.

Почтительно кланяясь, он обратился к ней:

— Не прикажете ли, барышня, еще чего-нибудь?

— Нет. Вы можете идти!

Ах, как ей трудно было заставить себя хорошо играть эту роль. Она не знала, как хватило у нее духа так резко говорить с ним. И как это на него повлияло! Как удивленно посмотрел он, когда она пригрозила ему наказанием. О, она еще покажет себя! Он должен подумать о своем позоре, он должен опомниться. Когда же он раскается, она скажет ему, что у него есть средства и что он может начать новую, хорошую жизнь. Она решила как можно скорее взяться за дело, чтобы поскорее избавить его от его ужасного положения. По отношению к тетке она сделала вид, что ничего не замечает, и баронесса радовалась, что ее милая племянница примкнула sans gêne[7] к введенному ею обращению с Григорием.

Но у Герты не хватало духа осуществить свои угрозы по отношению к Федору. Она решила оклеветать молодого человека перед теткой.

— Знаешь, тетя, — начала она однажды, прогуливаясь под руку с баронессой в ее большом парке, — я недовольна Григорием. Я думала, что он более пригоден к службе!

Баронесса сдвинула брови.

— Ты имеешь основание быть недовольной, Герта? Только этого недоставало! Чем он провинился? Он, вероятно, ленив и невнимателен. Не правда ли?

Герта покраснела.

— Не только это, тетя. Мне кажется, что он недостаточно почтителен. Он ведет себя не как слуга, не обращает внимания на приказания, которые ему дают. Он смотрит томными глазами, как бы желая упрекнуть того, кто дает ему поручение, постоянно забывает то, что ему приказывают, или исполняет неверно приказание. Но, быть может, я несправедлива к нему, быть может — это его причуды…

Баронесса Ада рассмеялась иронически.

— Хороши причуды! Недоставало только, чтобы слуга имел причуды. Нет, я знаю, чего недостает этому молодцу. Я очень благодарна тебе за твое сообщение. Ты увидишь, что с завтрашнего дня его поведение изменится к лучшему!

Молодая девушка испугалась.

— О, тетя, что ты хочешь этим сказать? Ты ведь не хочешь…

Она покраснела еще больше, потому что догадывалась, что ожидало оклеветанного ею Григория.

— Да, конечно, милое дитя, — сказала баронесса уверенным голосом, — он еще сегодня получит свои двадцать пять ударов. Они его излечат, поверь мне!

Яркая краска залила ее лицо.

— Ах, — нет, тетя, нет. Я не хотела бы этого. Такого сурового наказания он все-таки не заслужил и мне бы не хотелось быть причиной его пытки! Ты не должна так строго наказывать его. Ты слишком серьезно отнеслась к его вине. Быть может, поможет строгий выговор! — Она ласкалась к баронессе и просила о смягчении наказания. — Ты согласна, тетя?

Баронесса презрительно посмотрела на племянницу.

— Зачем ты заступаешься за этого негодяя? Он не привык к этому, дитя! Поверь мне, эти люди созданы только для плетки! И если ты сегодня просишь меня пожалеть его и ограничиться только выговором, то завтра или послезавтра ты сама будешь настаивать на более тяжелом наказании. Ты напрасно думаешь, что слова могут иметь на него какое-либо влияние: помогают только розги.

Каждое слово ее тетки врезалось в сердце молодой девушки. С красавцем-юнкером фон Брандом, ее бывшим поклонником, тут обращаются хуже, чем с собакой. Она должна была взять себя в руки, чтобы сохранить равнодушие.

— Но на этот раз, тетя, я все-таки прошу тебя ограничиться выговором, которого я, к сожалению, не успела ему сделать. Если это средство не поможет, ты еще успеешь наказать его построже! Я прошу тебя, тетя, сделать этот выговор при мне. Он должен знать, что моя жалоба является причиной выговора. Не забудь пригрозить ему плетью, если он посмеет провиниться еще раз. Тогда он поймет свою вину и постарается в будущем исправиться.

Баронесса засмеялась и сказала:

— Хорошо, пусть будет по-твоему, дитя!

Она вынула серебряный свисток. Послышались три свистка — сигнал, установленный для Григория. Прошло немного времени и слуга уже стоял перед дамами на коленях, скрестив на груди руки. Присутствие Герты смущало его и стыдливая краска бросилась ему в лицо. Баронесса тотчас же заговорила:

— Я позвала тебя сюда, Григорий, чтобы сделать тебе строгий выговор. Госпожа фон Геслинген серьезно недовольна твоими услугами. Ты не только ленив и непочтителен, но ты ведешь себя прямо непристойно! Еще одно: если я услышу еще одну подобную жалобу, то свои двадцать пять ударов ты получишь наверное. Запомни это. Ты меня знаешь!

Трудно было различить, кто покраснел больше: Федор, потупивший взор, или госпожа фон Геслинген, спрятавшаяся в смущении за спину своей тетки. Смущение Герты возросло еще более, когда баронесса приказала все еще стоявшему на коленях Григорию поцеловать ножку барышни в благодарность за то, что она освободила его от плетки. Но она овладела собой, важно протянула ему ногу и с трудом сказала:

— Я хочу надеяться, Григорий, что вы больше не дадите мне повода к неудовольствию! Иначе я буду принуждена настаивать на более суровом наказании.

Баронесса улыбнулась и обратилась к племяннице:

— Говори ему «ты», милое дитя. Не избалуй мне этого негодяя.

Затем она подозвала Григория.

— Иди-ка сюда, я хочу отдохнуть. Прости, Герта, я немного устала от ходьбы и хочу присесть на несколько минут.

— Пожалуйста, дорогая тетя!

Но Герта, в сущности, недоумевала, где ее тетка собиралась отдыхать, ибо нигде поблизости не было ни одной скамьи. Она не хотела верить своим глазам, когда Федор встал на четвереньки и, в качестве скамейки, предложил своей госпоже спину. Она чуть было не рассмеялась, но гнев на этого раба, действительно не заслуживавшего сожаления, был сильнее удивления.

Возмущала ее и тетка: как могла она сидеть на человеке, как могла так презрительно давить тяжестью своего тела эту живую скамейку, не чувствуя никакого сострадания к этому несчастному юноше! Как глубоко пал этот человек, если он дозволяет самодурствующей женщине попирать ногами свое человеческое достоинство. Герте было больно смотреть на унижение своего бывшего поклонника и она медленно пошла по парку. В конце тенистой аллеи стояла полуразрушенная временем статуя, изображавшая Геркулеса во всей его могучей силе. При виде этого каменного великана молодая девушка невольно подумала о Федоре, жалком рабе женщины, потерявшем всякое мужское самолюбие. Горькое чувство охватило ее при этом сравнении. Она обернулась и снова посмотрела на сцену, от которой только что отвернулась. Она видела, как баронесса поднялась со спины своего Селадона. Тот растянулся в пыли, чтобы поцеловать ногу своей госпожи. «Бедный, бедный дурак!» — подумала <она>.

Весело улыбаясь, подошла тетка к своей племяннице.

— Ты довольна? Я достаточно пригрозила ему?

И она показала свои блестящие, белые зубы. Герта кивнула головой и промолчала. У нее на душе было так грустно, так тяжело, что она охотнее всего прекратила бы прогулку и вернулась домой. Баронесса заметила настроение племянницы и сама предложила вернуться. Герта охотно согласилась. Задумчиво подымаясь по ступенькам в первый этаж, где помещались ее комнаты, молодая девушка обдумывала план освобождения Федора из его нечеловеческого состояния. Оскорбления, которые она сама нанесла ему сегодня, оказались недостаточными для его усыпленного самолюбия. Она должна приготовить ему такой позор, который действительно ясно покажет ему, как глубоко он пал, перед какой пропастью он стоит. Чтобы довести его до сознания своего падения, она не должна щадить его; она должна, наперекор своей женственности, обращаться с ним так же жестоко и презрительно, как ее тетка. Да, она сделает это сейчас же. О, она может быть бессердечной и жестокой, когда захочет этого. Этот презренный человек должен узнать ее и с другой стороны.

Придя в свою комнату, она, под каким-то предлогом, позвала Григория. Решив обращаться с ним свысока, она приказала ему с снисходительной важностью:

— Встань в угол на колени, раб! Жди, пока я приведу в порядок свой туалет!

Он хотел что-то возразить, но она так повелительно указала на угол комнаты и так грозно посмотрела на него своими темными глазами, что он тотчас же подчинился ее приказанию и встал на колени.

Герта фон Геслинген пошла в спальню и намеренно оставила полуоткрытой дверь, так что Федор мог слышать каждое движение в соседней комнате.

Он слышал шелест шелковых юбок, упавших одна за другой, соблазнительное потрескивание корсета, шум падающих подвязок, наконец, стук падающей элегантной обуви и шуршание négligé, которое накинула на себя молодая девушка. И вспомнились ему те времена, когда он имел право, не вызывая особенного гнева, обнимать это милое создание, которое так презрительно обращается с ним теперь. Неужели возможна такая внезапная перемена в ее характере? Не объясняется ли это скверным влиянием ее бессердечной тетки, приказавшей ей обращаться с ним, как с рабом? Горькая ирония! Он унижается перед этой двадцатилетней девушкой, за которой он когда-то ухаживал, которую радовали подаренные им цветы, руку которой он целовал, объясняясь в любви, — перед ней он стоит теперь на коленях и унижается. Неужели не безумство заставить его стоять на коленях тут, в углу, в то время, когда она меняет свой туалет и даже не стесняется оставить дверь полуоткрытой? Она обращается с ним, как с рабом, как с внеполым индивидуумом. Иногда она бывала капризнее самой баронессы. Как могла она так унизить его в присутствии тетки! Казалось, что ей доставляло удовольствие мучить его и пользоваться его ролью слуги. Значит, она действительно забыла все, что было между ними; она видела в нем только раба. Впрочем, это и неудивительно. Ведь он сам просил ее видеть в нем только слугу, раба и ничего больше. Изо дня в день она становилась все суровее в обращении с ним. Она заменила обычное обращение «Григорий» и «вы» тираническими «раб» и «ты». Она требовала, чтобы он, войдя в ее комнату, тотчас же вставал на колени. Это тетка научила ее так издеваться над ним! О, ему и во сне не снилось, что в этой молодой груди дремали такие жестокие наклонности, разбуженные его жалким, достойным сожаления состоянием. Но ведь он когда-то был близок ей и мог ждать от нее пощады. Или она презирала его за его падение? Может быть, она хотела показать ему своим намеренно-деспотическим обращением всю глубину его падения? Но к чему это? Ведь он добровольно сделался рабом прекрасной госпожи из Scherwo и теперь вполне примирился с своей участью. Для чего эта молодая девушка вмешивается в его дела? Отчего она считает себя вправе распоряжаться его участью, которую он сам избрал и в которой решительно не желал никаких, перемен. «Я попрошу ее отказаться от моих услуг, опишу ей свое состояние и буду апеллировать к ее состраданию», — решил он про себя.

Герта фон Геслинген стояла перед ним в своем легком décolleté[8], которое обтягивало ее молодую, грациозную фигурку со стройными, гибкими формами и обрисовывало ее молодые прелести. Впервые он посмотрел на прекрасную девушку чувственными глазами. Трудно было сказать, что было лучше в ней: безупречная, элегантная фигура, темные, испытующе-строгие глаза, пикантное, нежное, розовое личико с прелестными ямочками, или полный пунцовый ротик с блестящими, как перлы, зубами. Эта привлекательная девушка дышала очарованием юной свежести. Природа обильно наделила ее своими дарами.

Он вдруг почувствовал свое ничтожество и беспомощность в сравнении с этой прелестной, гордой девушкой и сознался, что она имела право сделать его, раба ее тетки, и своим рабом.

Увидев его, она сморщила белый лоб и даже повернула ему спину, как будто ей было неприятно его видеть, но тотчас опять повернулась к нему и, приняв какое-то решение, сказала необыкновенно резким голосом:

— Я буду коротка, Григорий. Несмотря на мое точное поручение, ты опять купил не ту пасту для моих сафьяновых туфель и этим окончательно испортил кожу! Я вижу, что выговоры и просьбы на тебя не действуют. Мне не остается ничего другого, как наказать тебя другим способом! Отвечай мне сейчас же, подвергнешься ли ты наказанию добровольно, или мне придется связать тебя? Решай, у меня мало времени.

Ее благородное лицо выражало теперь лишь холодное равнодушие. Только прикрытая наполовину легким платьем грудь сильно колыхалась, выдавая внутреннее волнение. Ее глаза дико и решительно вспыхнули. По выражению ее лица можно было судить о серьезности принятого ею решения.

Он покраснел до корня полос от стыда и позора и в недоумении посмотрел на нее, как бы не постигая ужаса ее слов. Он не в силах был оставаться далее в своей унизительной позе, вскочил и хотел броситься на нее, но неописуемо жестокий взгляд ее блестящих глаз парализовал его.

— На колени, раб! — приказала она, делая повелительный жест, — или тебя постигнет мой гнев и я усилю наказание! Осмелься еще раз встать без позволения! Впрочем, я не желаю долго возиться с тобой, — и она взялась за сонетку, чтобы позвать на помощь.

Но он мгновенно остановил ее.

— Подождите, пожалуйста, подождите! — почти закричал он. — Ради Бога, имейте же ко мне сострадание, Герта!

Медленно и властно она повернулась к нему.

— Значит ты добровольно подчинишься, раб?

— Да, но, ради Бога, выслушайте меня! — умолял он.

Она подбоченилась.

— Прежде всего, твердо запомни, раб: если ты еще когда-нибудь хоть один раз осмелишься непочтительно обратиться ко мне и назвать меня иначе, чем «милостивая барышня», — ты сам казни себя за последствия. Я ни в коем случае не согласна терпеть от раба таких вольностей. Запомни это!

От гнева и стыда ему хотелось провалиться сквозь землю.

— Ну, скорей, — продолжала она неумолимо. — Если ты не позволишь мне тотчас же связать тебя, — это сделает Сабина. Слышишь?

И она посмотрела на него подозрительным, вызывающим взглядом.

В отчаянии он заскрипел зубами.

— О, Господи, чем я заслужил это? Я терпеливо перенесу какие угодно прихоти, но только не это, только не это!

— Ты, значит, хочешь, чтобы я позвала Сабину? — спросила она, кладя руку на сонетку.

— Нет, нет, я подчиняюсь добровольно, — крикнул он в бессильной ярости.

Удовлетворенная улыбка скользнула по ее искаженным насмешкой губам. Затем она принесла из спальни веревки.

— Руки вверх!

Она связала ему руки и ноги прочными бечевками. Он не сопротивлялся, но охал и стонал и, наконец, в изнеможении свалился на пол. Так прошло четверть часа. Связанный по рукам и ногам, он не мог больше двигаться; он поднял к ней свое бледное лицо и сказал слабым голосом:

— Значит, вы действительно хотите меня бить?

Она недовольно отвернулась. Горячая кровь прилила к ее лицу. Он повторил свой вопрос и прибавил тихо:

— Бейте меня, если это доставляет вам удовольствие!

Она посмотрела на него очень презрительно.

— Ты не заслуживаешь ничего другого, кроме плети, — сказала она насмешливо и безжалостно посмотрела на его беспомощное положение.

— Вы скоро забыли, что я — член вашей среды, — проговорил он с горькой иронией.

Она, как кошка, нагнулась над ним и резко рассмеялась ему в лицо.

— Член моей среды? Да ты с ума сошел? Напомнить мне тебе, кто ты? Ты — ничто, ты раб, червь, жалкое существо, трепещущее перед плеткой своей госпожи и ползающее перед ней в пыли. Ты не человек, ты — собака, ужасная собака, привыкшая к побоям. И тебя нужно бить, чтобы ты слушался и не грубил, раб. Подожди, ты еще испробуешь от меня это.

Она поспешила в свою спальню и вернулась с каучуковой плетью.

Он в ужасе посмотрел на нее.

— Герта, Герта, пожалейте!

Дико и некрасиво вспыхнули ее глаза.

— Герта? Скажи, собака, кто это такая? Быть может, это я? Подожди, я проучу тебя… Но с какой стати я стану сама дрессировать тебя? Пусть это делает Сабина. Она лучше сумеет отхлестать тебя так, как ты того заслуживаешь!

И она опять сделала попытку позвать служанку. Он снова стал просить ее отказаться от этого, с трудом выговаривая каждое слово, и жалобно умолял избавить его от этого страшного позора.

— Если в вас есть хоть искра сострадания, пожалейте меня! Бейте меня! Я молча перенесу все наказания, какие вы сочтете себя вправе назначить, но избавьте меня от позора быть наказанным этой скверной женщиной! Ах, отчего вы так бессердечны, так суровы! Зачем вы хотите терзать меня, когда я заслуживаю только сожаления? Неужели вы забыли, что было между нами?

Слезы заблестели на его томных глазах и глубокий вздох вырвался из его измученной груди.

Она видела жалкое состояние этого несчастного человека, но не чувствовала к нему никакого сострадания. Она только хотела привести в исполнение задуманный план и испробовать с этим падшим человеком последнее средство. Она устало опустилась в кресло так, что он очутился у ее ног.

— Я хочу на минуту забыть о том, кто ты, Федор. Хочу перенестись в прошлое, хотя во мне и убито всякое сочувствие к тебе. Подумай, ведь ты сам довел меня до этого. Неужели ты воображаешь, что можно иметь сожаление к рабу, стоящему под плетью, что можно вспоминать, кем этот раб был когда-то? Ты мог бы рассчитывать на человеческое сочувствие и сожаление лишь в том случае, если бы ты находился в таком положении случайно. Впрочем, и тогда ты должен был бы проявить больше мужества и выйти из своего недостойного положения! Подумай, кто может сжалиться над человеком, который потерял мужскую гордость и в непонятном ослеплении бросился под ноги жестокой женщине? Что ты можешь сказать в свое оправдание?

— Я смотрю на свое настоящее положение, как на искупление за свое прежнее легкомыслие и преступление, — сказал Федор с горькой усмешкой.

Она запальчиво закричала на него:

— Избавь меня от таких смешных отговорок. Лучше постыдись своего недостойного положения. Неужели ты совершенно не думаешь о будущем, неужели для тебя безразлично общественное мнение?!

— Я никому не обязан давать отчет в своих действиях, и, так как мне теперь ясна причина вашего жестокого обращения, я настоятельно прошу вас оставить всякую попытку обратить меня на путь истины. Это — напрасный труд! Я буду вам очень благодарен, если вы освободите меня, как можно скорей, от мучительных пут!

Она гневно посмотрела на него.

— Правда, ты не заслуживаешь сострадания, — сказала она недовольно. — Хорошо, я отказываюсь напомнить тебе таким способом, что ты — юнкер Федор фон Бранд! Когда ты был юнкером, я могла любить тебя. Теперь, когда ты, падший, презираешь мою спасающую руку, я к тебе равнодушна! Но я все-таки решила насильно вырвать тебя из твоего ослепления. И только по этой причине ты лежишь связанный тут, в моих ногах. Ты убежишь еще этой ночью как можно дальше и начнешь где-нибудь в другом месте порядочную жизнь. У тебя ведь есть штатское платье, которое делает тебя неузнаваемым, как слугу?

— Да, но….

— Необходимые средства я дам тебе от имени твоего опекуна, который, — ты можешь теперь узнать об этом, — спас для тебя часть твоего состояния. Я хочу помочь тебе в твоем бегстве и доставлю тебе чужих лошадей и экипаж…

Федор отрицательно покачал головой.

— Не утруждайте себя. Это бесполезно: я останусь, я должен остаться!

Минуту она смотрела на него с удивлением. Она никак не ожидала встретить такое упрямство. Затем она сказала очень холодно:

— Хорошо, тогда оставайся, будь опять рабом. И я не хочу откладывать твое наказание!

Она поднялась и в четвертый раз взялась за сонетку.

— Нет, нет, только не это! — крикнул он, как сумасшедший.

Она обернулась к нему, не отнимая руки.

— Одно из двух! — сказала она с ужасным спокойствием. — Время еще терпит!

— Пощадите, сжальтесь!

— Нет ни жалости, ни пощады!

— Я не могу уйти. Имейте же сострадание!

Она сердито топнула ногой.

— Ты согласен или нет?

— Я не могу, я не могу!

— Ты с ума спятил? — рассердилась она. — Отчего ты не можешь? Говори!

— Потому что, — потому что я люблю свою госпожу.

Страшная бледность покрыла лицо Герты фон Геслинген.

— Дурак! — прошипела она в бешенстве. — Ты любишь женщину, которая на десять лет старше тебя, которая обращается с тобой, как с собакой? Неужели ты совершенно потерял ум?

— Я не могу иначе, — прошептал Федор.

Девушка еще раз гневно топнула ногой.

— Теперь во мне действительно нет к тебе ни капли сострадания! Ты согласен последовать моему совету или нет? Пусть же заговорит в тебе, наконец, благоразумие. Пойми же, что ты — человек. Слушай, что тебе советуют, Федор — юнкер фон Бранд — дворянин!

Она опять подошла к нему. Ее прекрасные глаза выражали нежную просьбу. Но его сопротивление раздражало ее и она гневно сжимала руки.

— Федор, ты не знаешь меня. Я совершенно серьезно предостерегаю тебя. Клянусь тебе, что я не буду знать пощады, если ты не последуешь моему совету! Это не пустые угрозы! В последний раз, Федор, я спрашиваю тебя, хочешь ли ты меня послушаться и выйти из своего позора — или же ты настаиваешь на своей безумной мысли и отказываешься от моей помощи?

Она зашагала взад и вперед в лихорадочном волнении, затем остановилась около сонетки.

— Ну?

— Зачем мучить меня, если я не могу и не хочу иначе?! — сказал он глухо и решительно.

Она вздрогнула и сжала губы. Легкая бледность покрыла ее холодное, строгое лицо. Она сильно дернула сонетку.

— Ты сам отвечаешь за последствия, ослепленный! — сказала она, пожимая плечами.

— Герта, Герта, о, Господи!

Дикой злобой вспыхнули ее глаза.

— Молчи, презренная тварь, и трепещи пред наказанием, которое тебя ожидает. Наслаждайся под кнутом, который исполосует твое рабское тело! Ты же хочешь этого, раб!

В дверях, ухмыляясь, стояла Сабина.

— Что прикажете, милостивая барышня?

Герта овладела собой. Величавым и, вместе с тем, презрительным жестом она указала на связанного и проговорила громко и ясно:

— Стащите этого негодяя куда-нибудь подальше, чтобы ничего не было слышно, и побейте его там плетью! Я желаю, чтобы наказание было особенно жестоко! Возьмите каучуковую плетку там, на стуле!

С дьявольским смехом схватила женщина орудие пытки и вытащила связанного осужденного за дверь.

— Сколько ударов прикажете, милостивая барышня? — спросила она оборачиваясь.

Герта фон Геслинген отвернулась.

— Пятьдесят! — сказала она машинально, и отправилась в спальню.