Под брезентовым небом

ЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ

В этот воскресный день цирк давал подряд три представления. Артистам не то что отлучиться — передохнуть, перекусить едва хватало времени. А к дрессировщику Мансурову, как назло, пожаловал гость. Разумеется, следовало отложить беседу. Но гость, сотрудник местной газеты, был молод, на все вокруг глядел восторженными глазами и вконец обезоружил Мансурова, простодушно признавшись, что редактор впервые доверил ему написать самостоятельную статью, да еще на такую интереснейшую тему, как цирковое искусство.

— Так что не сердитесь. Понимаю, вам не до меня.

Но сроки, газетные сроки!

Мансуров сидел перед гримировальным столиком. Лампа, освещая сверху зеркало, играла в блестках, которыми сплошь заткан был костюм. При малейшем движении блестки сверкали, переливались.

— Действительно, день сегодня трудный, — кивнул Мансуров. — Все, что могу, — побеседовать до антракта, поскольку работаю во втором отделении. Что именно интересует вас?

— Многое! — воскликнул сотрудник газеты. — Ваш жизненный путь. Как стали артистом. Ваши мысли о профессии дрессировщика.

— О! — улыбнулся Мансуров. — Столько вопросов, что сразу не ответишь. Начнем-ка лучше с последнего вопроса, с того, что кажется мне самым важным в работе дрессировщика. Надо любить своих зверей. Понимать их. Дружить с ними. Каждый зверь нуждается в любовном подходе. Если же нарушен контакт.

Закончить фразу он не успел. В гардеробную вошел ассистент Мансурова — белобрысый парень в спецовке с закатанными выше локтей рукавами. Подойдя к дрессировщику, что-то тихонько ему сказал.

— Постой, погоди, — нахмурился Мансуров.— А как апельсин? На апельсин реагирует?

— Ни в какую. Отбросила.

— А банан? Банан предлагал?

— И банан не желает. Бурчит чего-то: быр да быр!

Парень стоял вразвалку, отвечал с ухмылкой, и Мансуров поморщился: «Не получится толку. Сквозняк в голове!»

Поднялся со вздохом. Поверх костюма накинул рабочий халат. И обратился к сотруднику газеты, уже успевшему раскрыть свой блокнот:

— Непредвиденные обстоятельства. Так что извините, придется повременить с беседой. Пройдите в зал, посмотрите программу, а уж потом. Считайте, что остаюсь у вас в должниках!

Нечего делать, пришлось сотруднику газеты припрятать блокнот. Но все равно, пока он шел закулисным коридором и видел артистов, разминающихся перед выступлением, и всяческую причудливую аппаратуру, также ожидающую момента, когда ее вынесут на манеж,— все это время молодой и неискушенный сотрудник газеты мысленно прикидывал, как именно с этих беглых картин закулисной жизни начнет свою статью, и, больше того, дав полную волю фантазии, стал обдумывать заголовок будущей статьи. «Искусство сильных и отважных». Нет, лучше, пожалуй, назвать: «Яркий праздник на арене». Или еще лучше: «Когда зажигаются цирковые огни».

Покинув гардеробную, Мансуров вместе с ассистентом направился в отсек, примыкавший к конюшне. Здесь было тихо, лишь иногда доносились всплески аплодисментов. Дверь с зарешеченным окошком была на запоре.

— Все быр да быр! — повторил парень, отворяя дверь. — И чего, спрашивается, фордыбачит? Живет на всем готовом, ни в чем отказа нет!

Мансуров ступил за порог. Оглядев помещение, увидел обезьяну, крупную самку шимпанзе. Она сидела в дальнем углу, и, хотя не шевельнулась при виде дрессировщика, он сразу угадал ее неспокойное состояние. Обычно бывало иначе. Стоило открыть дверь, как обезьяна весело кидалась навстречу, спешила показать все свои способности. Она, как заправский гимнаст, раскачивалась на кольцах, подвешенных под потолком. Спрыгнув на пол, чинно усаживалась в креслице, нога на ногу, и разворачивала газету. Потом ложилась в кроватку, натягивала одеяло и, оставив щелку между одеялом и подушкой, хитро поглядывала: ну как, ты мной доволен? На этот раз, однако, обезьяна не отозвалась на появление Мансурова: продолжала неподвижно сидеть в углу, насупленная, зло косясь налитыми кровью глазами. Даже шерсть на плечах и руках — и та утратила обычную гладкость, сделалась взъерошенной.

— В чем дело, Эмма? Чем ты недовольна?

Обезьяна не шелохнулась.

— Не понимаю, Эмма, как ты можешь отказываться от такого вкусного, сочного апельсина?

Повинуясь знаку дрессировщика, ассистент поднял плод, откатившийся к порогу.

— Жуй, когда дают. Нечего графиню корчить!

Он хотел приблизиться к обезьяне, но Мансуров удержал его за локоть, вдруг уловив кисловатый запах пива. «Экий олух! Сколько раз предупреждал, что обезьяны малейшего алкогольного духа не терпят!»

В то же мгновение Эмма метнулась вперед. Если бы не Мансуров, вцепилась бы в парня. Успев его заслонить, Мансуров принял на себя косматый, бешено воющий клубок.

— Ах, гадина! — кинулся парень к шлангу в коридоре.— Сейчас я тебя образумлю!

— Не смей! — крикнул Мансуров. — Отставить шланг!

Хорошо, что поверх костюма накинут был халат. Вцепившись в халат, разрывая его в клочья, обезьяна силилась опрокинуть Мансурова. Уже не в халат — в кожу вонзались когти. И все же дрессировщику удалось изловчиться, скинуть яростный груз. На миг оглушенная падением, Эмма умолкла, а затем, пустившись наутек, опять забилась в угол.

— Ой, как она вас! — проговорил оторопело парень.

Мансуров стоял, привалясь к дверному косяку. Кровь лила из глубоких ссадин, в крови был и костюм, блестки на нем потускнели, слиплись.

— Ой, как она вас! Доктора надо!

Но врач уже сам спешил из медпункта. Со всех сторон сбегались артисты, переполошенные неистовым воем обезьяны. Прибежал и директор цирка.

— Голубчик, что же это такое?! — вскричал он, увидя бедственное состояние Мансурова. — Как могло случиться?

Ранение было серьезным — не только укусы, но и надорванное ухо. Наложив повязку, врач обернулся к директору:

— Немедленно в больницу!

Только там, когда, с двух сторон поддерживаемый санитарками, дрессировщик скрылся за белыми дверьми хирургической, в полной мере понял директор, какое обрушилось на него несчастье.

«Что же делать? Рекламу развернули на весь город: крупнейший аттракцион, экзотические звери. Что же делать? В цирке сейчас антракт, но нельзя же затягивать его до бесконечности. Кончится антракт, а дальше что? Чем, взамен Мансурова, заполнить второе отделение?»

Мансуров лежал на операционном столе. Хирург склонился над ним. Противостолбнячный укол, укол обезболивающий. Но все равно, как только начал хирург накладывать швы, боль сделалась нестерпимой, обеими руками Мансуров схватился за края стела, а одна из сестер вытерла ему лицо, залитое холодным потом.

— Скоро теперь, — ободряюще сказал хирург. И верно, распрямился через несколько минут. — А теперь домой. Домой, и спокойно лежать. Надеюсь, дней через семь-восемь.

Домой! На миг Мансурову представился номер в гостинице, мягкая постель, освежающее прикосновение прохладных простынь. До чего приятно будет лечь.

— Полный покой! — повторил хирург.

Однако мысли Мансурова неожиданно переменили ход. Он вдруг увидел себя выходящим из номера, из гостиницы. Увидел свой путь от гостиницы до цирка. Весь путь — два квартала по проспекту, поворот на площадь, служебный ход, ведущий на конюшню. И сразу, стоило мысленно добраться до ворот конюшни, добраться и приоткрыть эти ворота, — в лицо Мансурову ударило острым звериным запахом. «Как Эмма? Успокоилась ли? Сколько раз предупреждал, что она не терпит алкоголя!»

— Помогите, пожалуйста, мне подняться.

Свесил ноги. Стал на ноги. Они слушались плохо.

— Который час? — Услыхал ответ и опять попросил: — Помогите мне выйти. Спасибо, товарищ хирург!

Директор руками всплеснул при виде забинтованной головы:

— Сейчас же, голубчик, в гостиницу. Машина ждет.

— Нет, в цирк, — ответил Мансуров.

— В цирк? В таком состоянии? С ума сошел!

— В цирк, — повторил Мансуров. — И поскорее. Сейчас же. Антракт кончается!

Удивительная вещь: решимость артиста, казалось, должна была обрадовать директора — чего же лучше, аттракцион остается в программе, снова все пойдет заведенным ходом. Ах, как сильно было искушение поддаться, согласиться. Но нет.

— Не могу позволить! — закричал директор. — Я тебе не эксплуататор! Я директор советского цирка!

— Антракт кончается, — с возрастающей настойчивостью напомнил Мансуров.

Там, в цирке, и в самом деле сильно затягивался антракт. Настолько затягивался, что в зале все громче и чаще раздавались нетерпеливые хлопки, потом и топот ног. Униформисты толпились в растерянности. Не лучше чувствовал себя инспектор манежа.

— Сомневаешься? — спросил один из старых артистов.

— Так ведь обезьяна обошлась с ним беспощадно.

— И все же готовь манеж, — посоветовал старый артист.— Я Мансурова знаю.

Действительно, в то же мгновение за кулисы ворвался запыхавшийся директор. Он утвердительно кивнул инспектору, и разом все вокруг пришло в движение.

Молодой сотрудник местной газеты, тот самый, что с волнением обдумывал первую свою самостоятельную статью и уже не первый раз повторял про себя те вопросы, что после представления задаст дрессировщику, также с нетерпением ждал второго отделения.

И вот прозвенел последний звонок. Манеж озарился ярким светом. Круглый полог, до времени скрывавший убранство манежа, ушел под купол. И тогда открылись пальмы. Крикливые пестрые попугаи раскачивались на ветвях. А под пальмами, изгибая длинные волнообразные шеи, шли хороводом королевские цапли.

— Георгий Мансуров! — возвестил инспектор.

Дрессировщик вышел в костюме, напоминающем золотую кольчугу. Сверкали и искрились блестки. Странным, однако, был головной убор. К такому костюму подошел бы шлем, а вместо него голову и плечи плотно закрывал черный бархатный капюшон.

— Спасибо, хоть такой отыскался в костюмерной,— шепнул директор стоявшему рядом инспектору. — И как он может работать после того, что случилось? Лично я ни за что бы не смог!

Дрессировщик подал знак, и на манеж выбежали антилопы. Тонконогие, тонкорогие, помчались они вперегонки, грациозно летучими прыжками одолевая препятствия. За антилопами — зебры. «Вальсе!» — приказал им Мансуров. И зебры, разлинованные в черное и белое, стали кружиться вокруг пальм, чутко поводя в такт оркестру длинными острыми ушами.

А затем (восторженный гул прокатился по амфитеатру) из бассейна в середине манежа показалась огромная голова бегемота. Шумно отфыркиваясь, он вылез из бассейна, вода скатилась с лоснящейся кожи, и бегемот, с великой осторожностью переставляя короткие ноги, прошел по узкой доске над манежем. Прошел, спустился, раскрыл пасть, похожую на бездонный кошель. Мансуров кинул морковку в кошель.

— Нет, я бы ни за что на свете не смог! — восторженно и сокрушенно повторил директор.

Дождавшись конца представления, сотрудник газеты поспешил за кулисы. Дверь в гардеробную Мансурова была приоткрыта, отчетливо доносились голоса.

— Хочешь дальше в цирке работать, обдумай свое поведение, — говорил Мансуров.

— Так я ж предлагал из шланга. Вы сами воспротивились.

— Из шланга? А ты подумал, что Эмма могла бы простудиться, пневмонию схватить?! Такими, как Эмма, дорожить надо. Первоклассной артисткой обещает стать!

Сотрудник газеты постучал. Войдя, увидел забинтованную голову.

— Я и не подозревал. Вот, значит, почему вы вышли на арену в таком необычном уборе. Что же случилось?

Лицо дрессировщика было не только утомленным. Даже в обрамлении белоснежных бинтов оно поражало мертвенной, бумажной бледностью.

— Что случилось? — заставил себя улыбнуться Мансуров. — Ничего особенного. Случай частный один. Мало ли какие приключаются в цирке случаи. — И повторил: — Частный случай. Не больше! А теперь садитесь. Продолжим беседу. Я ведь ваш должник!