Под опущенным забралом

1

— Не ожидали, дорогой Олег Дмитриевич, увидеть меня здесь, а? — протягивая руку и с любопытством глядя на Чегодова, сказал Брандт, подходя к остановившемуся на пороге гостю. — Что-то похудели вы очень. Мы с вами в последний раз виделись лет пять, наверно, тому назад. И я старею, мой друг, давно уже за полсотни перевалило, — и он поправил спадавшие на лоб пышные седые волосы. — Хотел сам к вам ехать в село, да ваш уполномоченный конспирацию развел. Чудак! Уж очень осторожничал. Ваша школа! Садитесь, садитесь.

— Я к Гацкевичу, Владимир Владимирович! И вдруг такой сюрприз — вижу вас! — удивлялся искренне Чегодов, глядя на Брандта. — Немцы чуть было в Перемышле не задержали…

— А я недоумеваю, неужто не знает про Гацкевича! Он оставался во Львове при большевиках и был арестован. Вам Байдалаков не сказал, что прежде, чем попасть на восток, следует пройти у немцев школу? Стояли же наши пражские эмтээсовцы «носом к стенке», сидели часами на скамейках в позе «смирно» и ползали «на карачках» перед тюремными надзирателями. Проделывал все это в Варшаве и я, теперь придется «доказать немцам свою благонадежность» и вам, дорогой Олег Дмитриевич! Откуда, кстати, вы появились? Я ждал не вас, а какую-то женщину, Ару Шишкову.

— Ширинкину!

— Да, правильно, Ширинкину! Поручено ввести ее в курс и уехать в Витебск. Там планируется обосноваться нашему перевалочному пункту во главе с Гункиным и Кабановым, там же работает главным врачом городской больницы сестра Георгия Околова — Ксения Сергеевна. А вам, если документики тютю, придется потрудиться. Столько было о вас разговоров! А с приездом из Румынии Околова все было приглушено. Вы ведь в Бессарабии печатной пропагандой заправляли? Как там у вас с типографией?

— Трудно… А откуда взялся Кабанов?

— Как откуда? Это смелый человек. Накануне войны он был в Кишиневе, задержан, но ему удалось бежать.

«Да, смелый, — усмехнулся про себя Чегодов. — Но побег этого труса действительно удивителен».

— В Берлине Байдалаков хвалил вас. В июне сорокового года вас ведь тоже, как и Кабанова, направили в Бессарабию и в Буковину. Правильно? Вам поручили организовать радиостанцию и подпольную типографию, вы печатали и распространяли среди бойцов Красной армии наши листовки. Верно? Как видите, мне о вас кое-что известно. Вергун сетовал, что связь с вами по радио так и не была установлена…

— Портативная радиостанция, Владимир Владимирович, была взята пограничниками возле Измаила. Тогда же схватили молодого парня, а Лукницкий спасся только чудом. Листовок мы не печатали…

— Ах вот почему с приездом Околова разговоры на эту тему приглушили! Здесь работенка преотвратная. Не то что бабе — мужику не под силу. Будете «подсадной уткой» в камере строгого режима и выявлять коммунистов, их секреты. Что поделаешь, нужно! — Он ухмыльнулся. — Режим в тюрьме тяжелый, действует на психику, две недели работаешь, месяц отдыхаешь. Очень трудно, но ко всему привыкаешь. Долго вас держать не станут, одно-два удачных дела — и все в порядке. Меня наградили за заслуги — посылают вроде бургомистром в Витебск. А вам, по чину, Киев могут дать. — Его свиные глазки смотрели испытующе. — Работать надо. Партизаны на Львовщине появляются. Наглеют.

«Неужели русский интеллигент может дойти до такого уродства? Предавать врагам своих братьев? Мерзавец!»

— О чем это вы задумались, Олег Дмитриевич? — вроде бы догадался Брандт. — Победим — оправдаемся! А палачом быть еще противней. Но люди идут. — И, уставясь куда-то в угол, он положил ладони на колени, словно прикрывал заплаты на штанах.

— Меня к вам Байдалаков не посылал. С ним я не виделся с сорокового года, когда был переброшен в советскую Бессарабию. С Кабановым мы там вместе в одной камере сидели…

— Околов проводил следствие и установил, что в Кишиневе и Черновицах засланные группы были арестованы, отвезены в центр и расстреляны, — и Брандт подозрительно уставился на Чегодова. — Кроме Кабанова…

— Вот и я жив. Околов ошибся. Меня никто в центр не вывозил и не расстреливал. — Чегодов рассказал о своем бегстве из КПЗ и о том, как он скрывался на улице Потека Мализилор. Опустив все дальнейшее, закончил: — Ближе всего из Черновиц было до Львова, вот мы и пришли.

— Невероятно! Фантастика! Как в романе! Бежать из тюрьмы опаснейшему врагу советской власти! Скрываться несколько месяцев от НКВД в Черновицах? Я-то вам, конечно, верю. Но немцы могут усомниться. Хорошо, что вы к ним не обращались. — И он снова сверлил его своими свиными глазками. — Кабанов о вас тоже рассказывал…

— Что же мне делать? — спросил попросту Чегодов и подумал: «Сегодня же или завтра утром донесешь обо мне немцам!» — Гоша Кабанов сумел бежать, невероятно!…

— Ничего немцам о своих черновицких делах пока не говорите, — заторопился Брандт. — Вы, мол, приехали из Варшавы, от Вюрглера, чтобы сменить меня, а там приедет и Ширинкина, и вы с ней какое-то время поработаете. Я познакомлю вас с начальником «реферата «А»» Эрихом Энгелем из четвертого отдела гестапо. Он занимается коммунистами и партизанами, а также актами саботажа. Мужик сволочной, но с ним можно договориться. Согласны?

— Це дило треба розжуваты, как говорят на Львовщине. Я ведь с гестапо не сотрудничал, Владимир Владимирович, и методы их мне не знакомы. Но преклоняюсь перед такими людьми, как Канарис…

— Гиммлер, Шелленберг, Мюллер! Это боги разведки! Они успешно ведут борьбу с большевиками. Включайтесь и вы! А сейчас пойдемте в ресторан поужинать!

— Я еще не сказал «да»! Но вы меня уговорили. Я голоден как волк. — И подумал: «В ресторане, разумеется, произойдет «случайная» встреча с шефом, меня либо арестуют, либо начнут копать». — Его мозг лихорадочно работал.

Тем временем Брандт набрал номер телефона и сказал:

— Вир геен хинаус! Еин тиш фюр цвай персоне сервирен! — И пояснил Олегу: — Заказал стол на нас двоих. Чтоб никто не мешал. В ресторан пускают только немцев, но у меня пропуск.

«Мы выходим! Стол на две персоны! — заволновался Чегодов. — Неужели будет слежка? Бойчук сидит в парке на скамейке и, конечно, нас увидит. Как-то надо найти предлог предупредить его».

О чем-то смекнув, Брандт быстро поднялся с кресла, в котором сидел, будто невзначай, обронил:

— А где ваш подручный? Сторожит у подъезда? На всякий пожарный? Угадал, а?

— Вы провидец. И он «беспачпортный», тоже просит хоть временную справку. И денег ни гроша.

— Что-нибудь придумаем! Как его фамилия и кто он по профессии? За что его большевики посадили? Вы с ним вместе бежали из тюрьмы? Я дам ему записку к своему приятелю, его накормят и устроят на ночь.

— Зовут его Трофим Бондаренко, он слесарь, сидел за то, что рассказал антисоветский анекдот. Ночует у школьного друга.

Брандт хмыкнул, глаза его с подозрением уставились на Олега, веснушчатое лицо сморщилось.

— Рабочий? Ругал советскую власть? У кого он остановился? Адрес? — и он потянулся за карандашом.

— Не знаю! Сказал, у кореша, кажется, вместе кончили ремесленное училище.

— Хорошо, пусть явится завтра, скажем, часов в одиннадцать, вместе пойдем в магистрат, и я поручусь за твоего Трофима. Скажи ему…

— А мне? Мне когда прийти?

— Вы, дорогой Олег Дмитриевич, офицер нашей революции, член закрытого сектора НТС, устроим вам встречу на высоком уровне. — Брандт выдвинул ящик стола, взял оттуда пистолет, сунул в боковой карман пиджака, потом, вынув из заднего кармана брюк бумажник, раскрыл его, отсчитал из объемистой пачки денег три ассигнации по сто марок, убедился, что пропуск на месте, сунул бумажник обратно и протянул деньги Чегодову: — Возьмите себе двести на всякий случай и ему дайте сотню. Пора. — Он взглянул на часы.

Они сошли со второго этажа по лестнице на улицу, постояли на тротуаре, огляделись, Бойчука не было.

— Обманул вас Трофим Бондаренко. Простите. Почему вы бежали именно с ним? Кто был инициатором побега? Может быть, кто-то специально устроил так, чтобы вы могли бежать и дать возможность проникнуть Трофиму Бондаренко в святое святых закрытого сектора НТС? Допускаете ли вы такой вариант? Мне он не понравился, а у меня есть нюх. Проверим его, Олег Дмитриевич, обязательно проверим!

— Трофим немудрящий парень, простак, на разведчика никак не тянет. Хороший исполнитель, и только. Он где-то здесь. Пойдемте.

На самом углу, недалеко от остановки трамвая, из темноты вынырнула высокая фигура Бойчука.

— Добрий вечир, панове!

— Здорово, Трофим, вот тебе сто марок, а завтра к одиннадцати часам приходи к господину Брандту с корешом, у которого остановился, пойдете в магистрат. — Протягивая деньги, Олег подал заранее условленный знак и, уже обращаясь к Брандту, спросил: — Мы как, пешком или на трамвае?

— На трамвае! А вы, господин Бондаренко, куда направите свои стопы? Где ночуете? — И Брандт посмотрел в ту сторону, откуда должен прибыть трамвай.

Бойчук хотел было сунуть ассигнацию в карман, но выронил ее, и она упала у самых ног Брандта. Олег увидел, как опытный карманник быстро наклонился, подхватил с земли деньги, чуть коснувшись плечом бедра Брандта, сделал другой рукой неуловимое движение и извлек у него из заднего кармана бумажник.

В тот же миг Олег, взяв под руку, отвлек его внимание:

— Владимир Владимирович! Не наш ли трамвай идет? Слышите, позванивает?

— А мени туды, я на Золота девьяносто сим. До побачения. За гроши дьякую. — Он помахал рукой, повернулся и неторопливо зашагал прочь.

К остановке действительно подходил трамвай, они втиснулись в последний, битком набитый вагон.

— Надо было сесть в первый вагон «для немцев». У меня разрешение, — кичливо объяснил Брандт. И зло добавил: — А тут все, кому не лень, на ноги наступают, толкаются.

Люди прислушивались к его словам и смотрели на него враждебно. Кто-то негромко выругался:

— Падло!

— Шкура! — пробасил огромный детина, настоящий «легинь», протискиваясь к выходу.

— Хам, бандит! — не выдержал Брандт и кинулся за ним, но толпа стояла стеной, выйти на этой остановке им не удалось. Сошли на следующей.

— Сволочи! — ругался Брандт.

— Меня кто-то двинул кулаком или локтем в бок, — пожаловался Олег.

Вдруг Брандт остановился и лихорадочно принялся шарить по карманам:

— Так и есть! Бумажник украли с документами! Какой ужас! Что теперь будет? И деньги! Две тысячи двести марок! Что я скажу гауптштурмфюреру Эриху Энгелю? Черт меня дернул с вами связаться! — окрысился он вдруг на Чегодова. — Мне ведь «Маршбефел» обещали, эдакий документище с орлами и свастикой. Дает право следовать непосредственно за войсками! Все погибло! Что делать?

— Не паникуйте, Вилли! Спокойно обсудим. Если вы пожалуетесь, что их вытащили у вас во враждебно настроенной толпе, вам, как разведчику, грош цена. «Почему, — спросят вас, — она была враждебна?» — «Потому, — ответите вы, — что я громко хвастался!» И ваша карьера кончится!… Лучше инсценируйте взлом сейфа, нападение.

— Пожалуй… Рассчитываю на вашу поддержку. И я помогу вам. В ресторане мы встретимся с начальником «реферата А», о котором я упоминал, вы скажете ему, что посланы Байдалаковым. — Брандт вкратце объяснил обстановку, сложившуюся в НТС. — А сейчас верните мне эти марки, чтобы расплатиться. — Он вдруг хлопнул себя ладонью по лбу. — А что, если взвалить вину на вашего Трофима? Назвать его большевистским агентом…

— Нельзя, — возразил Олег. — Не валяйте дурака! Ну какой он агент! Ну, выловят его, допросят и сразу поймут вашу игру.

— Сам себя порой не узнаю! Время уж очень подлое… — закончил Брандт с какой-то грустью. — А может, сказать, что на нас напали, когда мы возвращались из ресторана? Там выпить как следует!

— Будем действовать по ходу пьесы. Кураж, мой друг, кураж! Как говорят французы и некий старый разведчик фон Берендс.

Ресторан «Бристоль» находился на Адольф-Гитлер-штрассе. До того она называлась улицей 1-я Травня, а еще раньше улицей Легионов. Они вошли в помещение, швейцар встретил Брандта как старого знакомого с поклоном, а обер-кельнер почтительно провел к столику. Подали закуску и графин водки. Выпив подряд несколько рюмок, Брандт немного захмелел. И в эту минуту у стола появился блондин с зачесанными назад волосами, в штатском сером костюме, на вид ему было лет тридцать пять. Светло-карие глаза смотрели уверенно, а толстая шея и широкие плечи говорили о силе. Чегодов заметил его еще раньше; он сидел в компании двух здоровенных гестаповцев, видимо, нижних чинов, и внимательно, из-под бровей, наблюдал за публикой.

Гость по-хозяйски взялся за спинку стула и обратился к Брандту на немецком языке, в то же время не спуская с Чегодова глаз:

— Это и есть ваш друг, приехавший из Варшавы? Согласно нашим данным, на демаркационной линии документы ни у кого из проезжавших не отбирали. Подозреваю, что на станции Барутуве их не было. Вы уверены, Вилли, что он именно то лицо, за которое себя выдает?

— Я знаю Чегодова лично… но я не уверен, что он прибыл из Варшавы, — заторопился с объяснениями Брандт. — Он был заброшен — я допускаю и такой вариант — на Львовщину еще до войны, но по каким-то причинам это скрывает, а может быть, явился из Бессарабии, туда тоже забрасывали наших энтээсовцев. Он выходец из крупной помещичьей семьи, состоит членом закрытого сектора нашего союза, к нему очень хорошо относится наш председатель господин Байдалаков, к которому дружески расположен его превосходительство господин Шелленберг.

— Вас воллен зи заген?[38] — повернулся Эрих Энгель. В том, что это был именно начальник «реферата А» четвертого отдела СД, Чегодов не сомневался.

«Спокойно! — сказал себе Олег. — Ты ни бум-бум не понимаешь по-немецки», — и с любопытством уставился на физиономию гауптштурмфюрера.

— Он не понимает? — Энгель недоверчиво поглядел на Брандта. — Фи не знайт по-немецку? — повернулся он к Чегодову.

— Гутен таг, данке шен, ауф видерзеен, гут, хенде хох! — выпалил единым духом Чегодов. — Парле ву франсе? Парлате итальяно? Спик инглиш? Говорите српски? Чи балакаете по-вкраиньски? Пан размовля по-польску?

Брандт захохотал, гестаповец снисходительно улыбнулся, отодвинул стул и уселся, закинув ногу на ногу.

— Хенде хох! Ха-ха-ха! — не унимался Брандт. — Данке шен.

Потом он взялся переводить, но переводил далеко не все. Олег, отлично знавший немецкий язык, мог обдумать каждый вопрос, и эффект неожиданности пропадал. Важны были и их комментарии. Убедительно, по его мнению, прозвучал ответ на вопрос гауптштурмфюрера, почему на его запрос в Перемышль местное СС сообщило, что пассажир под фамилией Чегодов демаркационную линию не пересекал.

— На их месте я так же ответил бы. Эти простаки, которые меня задержали, думали, пока они выпьют по кружке пива, я буду, как тюфяк, стоять и ждать их, и все же не такие круглые идиоты, чтобы сознаться.

— Фи, господин Чекотофф, нашинаете мне гефаллен!

— Нравиться! — подсказал Брандт.

— Йа, наравится. И я хотель с фами поработайте.

— По распоряжению Байдалакова и с разрешения штандартенфюрера Шелленберга меня направили в Витебск.

Брандт перевел.

— Я тоже имейт бефел от СС группенфюрера и генерал-майор полиции Генриха Мюллера работайте на велики Германия, — попытался по-русски объясниться гестаповец, сверля его тяжелым взглядом.

«Настоящий удав, — ежась от подленького страха, думал Олег. — Соглашусь и сегодня же ночью подамся с Иваном и Абрамом из Львова».

— Уничтожать коммунистов? Я согласен. Однако надеюсь, что во Львове меня долго держать не будут. Поймите, господин гауптштурмфюрер, у меня специальное задание по борьбе с партизанами.

— Хорошо, хорошо. Партизан мы вычешем из лесов, как гребнем. Двадцать седьмого августа немецкие войска взяли Днепропетровск, у Великих Лук уничтожена Двадцать вторая Советская армия. Сорок тысяч убитых, тридцать тысяч раненых, взято четыреста орудий. А тридцатого, у Ревеля, затоплено около сорока восьми тысяч брутто тонн транспортных судов. Всего в Северном море затоплено семьдесят тысяч! Переведите все это ему, Вилли, — заговорил по-немецки Энгель и поднял бокал. — За победу! Хайль!

— Красная армия капут? — изобразил радость Чегодов.

— Под Минском и Белостоком двадцать девятого июня были взяты тысячи пленных, три тысячи броневых машин и другая техника, двенадцать составов поездов… — Брандт погрозил потолку пальцем. — Германский вермахт побеждает!

— А каковы немецкие потери? — не выдержал Чегодов.

— Вас загт эр? — спросил Энгель.

— Он спрашивает о потерях немецкой армии.

— Самые незначительные, русские бегут…

— Тогда зачем их убивать?

Брандт сделал вид, что не понял вопроса Олега, и переводить не стал.

Они просидели еще около часа. Гестаповец поглядывал на Олега уже не так настороженно, но время от времени глаза его снова наливались тяжелым подозрением и заставляли ежиться.

«Бежать! Бежать! Скорей бежать!» — твердил про себя Чегодов.

Уже за полночь они вышли на улицу. Ущербная луна нависла над крылатыми ангелами оперного театра. Широкая улица, усаженная деревьями, была пустынна: вступил в силу комендантский час, кругом было безлюдно. У входа в ресторан, на тротуаре, виднелась надпись «Бристоль», машины стояли чуть в стороне. Олег оглянулся, Эрих Энгель спускался по ступенькам, за ним, точно две большие черные тени, следовали его стражи-гестаповцы, рядом, повернувшись к гауптштурмфюреру лицом, спускался, приглаживая свою седую шевелюру, Брандт и что-то объяснял вполголоса. «Неужели будут брать? — пронеслось в мозгу, и рука невольно полезла за пазуху. — Первым застрелю немца, потом эту сволочь и кинусь за тумбу», — и Олег крепко сжал рукоятку пистолета.

— Олег Дмитриевич, господин гауптштурмфюрер любезно согласился нас подвезти. Сегодня вы переночуете у меня, потом перейдете на конспиративную квартиру Вулецка, шестнадцать, отдохнете недельку, познакомитесь с городом и здешней ситуацией, а потом придется поработать в следственной тюрьме на Лонсково. Это будет недолго. В ноябре, сказал фюрер, падет Москва. За усердие получите «Маршбефел», двинетесь прямо в столицу. — И Брандт взял Олега под руку.

К подъезду подкатил черный «хорьх», один из стражей подбежал к машине, отворил заднюю дверцу. Первым влез Энгель, за ним Брандт. Огромный гестаповец сделал жест, приглашая сесть замешкавшегося Чегодова, который в удобный для него момент так и не решился стрелять: «Их четверо, не успею».

Энгель откинулся на широкое сиденье. Брандт пристроился бочком в почтительной позе, спиной к Чегодову. Машина плавно покатила по безлюдным улицам, подрагивая на неровной брусчатке.

Скоро остановились у какого-то подъезда на углу улицы Коперника и широкого проспекта Льва Сапеги.

Чегодов услышал, как Брандт шепнул ему, указывая на серое здание:

— Следственная тюрьма…

Энгель милостиво протянул Чегодову руку и покровительственно потрепал по плечу:

— Альзо, ауф видерзеен! Хенде хох! Не бойтесь гестапо, аллее вирт ин орднуг зейн, всио будет карашо. — И вышел из машины. За ним последовали его подручные.

— Айн момент! — остановил его Брандт, выскочил следом и, сняв шляпу, начал о чем-то униженно просить. Немец выслушал его, стоя вполоборота, и стал отвечать, отчеканивая каждую фразу.

«Я уже сказал, — напрягая слух, переводил про себя Олег. — Надо с этими большевиками покончить. Сначала с этим «не помнящим родства», полагаю, его зовут Остапенко и с этим адвокатом Ничепуро. Надо их «расколоть», а потом можете ехать! Мы сначала проверим этого вашего друга, а потом подсадим к Ничепуре».

Брандт дождался, пока гестаповец скроется в подъезде, надел шляпу, уселся молча в машину, буркнул шоферу свой адрес.

А у Чегодова душа пела от радости: «Не взяли меня! Завтра исчезну из Львова. Куда? Дернула же меня нелегкая связаться с этой сволочью. И как может Брандт, полковник русской армии, стать немецким холуем! А Вюрглер? Байдалаков? Ширинкина? Веселая, милая гимназисточка, когда-то в меня влюбленная, приходила ко мне по вечерам и читала «Анну Снегину», «Черного человека» или «Капитанов» Гумилева. Неужто Ара сейчас будет у немцев «подсадной уткой»? Завтра надо уходить. Эх, Ара, Ара!»

Брандт так же молча вышел из машины, молча поднялся по лестнице и, когда за ними захлопнулась дверь, разразился бранью.

— Сволочь! Немецкая свинья, поганый юберменш! Погоди, дай только срок, мы вам покажем! — и он погрозил кулаком в окно. Потом обернулся к Чегодову: — Устраивайтесь в кабинете. — Подошел к письменному столу и демонстративно принялся выгребать из центрального ящика бумаги и складывать в портфель и вдруг со вздохом облегчения крикнул: — Черт побери, вот он, аусвайс, значит, украли только пропуск в ресторан! Слава тебе Господи! — И он перекрестился. — Просить у этого гада ничего не придется, обойдусь без пропуска! Слава тебе Господи! — И опять перекрестился.

— Чего вы так боитесь? — Чегодов стоял за его спиной.

— Вас, Олег Дмитриевич, били в советской тюрьме?

— Нет, не били. Я сам дрался, за это меня посадили в карцер, — и он рассказал о драке в камере.

— А меня эсэсовцы били, и вас будут бить, унижать ваше достоинство, а вы будете терпеть, как терпел я, ради будущей России, ради торжества «солидаризма»… ради себя, чтобы остаться человеком, обрести родину…

— И занять пост бургомистра? — усмехнулся Чегодов. — Ничего вы им не покажете! Не верите вы ни в будущее новой России, ни в «солидаризм», просто приспосабливаетесь. Дядя фашист свергнет большевиков и вас посадит на власть! Кто кивает на американцев да англичан, кто на Гитлера, а кто на русский народ…

Брандт выпучил глаза на Чегодова. Наступила томительная пауза. «Ничего он уже мне не сделает», — подумал Олег.

— Садись! — усаживаясь в кресло и указывая на другое, со странным выражением лица произнес Брандт. — И послушай! Подсадили меня в камеру к большевику, организовавшему партизанский отряд. Выдал его один тип. Сперва его уговаривали, сулили свободу, потом, изголодавшегося, униженного, усадили за стол, угостили завтраком, дали крепкую сигарету. Он, пьяный от еды и курева, что-то выболтал. И тогда они принялись за допрос с битьем. Особо опасных и сильных обычно пытают систематически. Голодный паек, ни минуты покоя, строгий режим, допросы, пытки. Время и система ломают здоровье, психику, волю, человек понимает, что у него уже нет никаких шансов, если даже все расскажет, его все равно убьют. Дело уже идет не о жизни и смерти, а о той тайне, которую следует хранить в свой предсмертный час. И тут его поджидает последнее, может быть, самое страшное искушение — ласковое участие сокамерника, яд его слов, притупляющих ум и расслабляющих волю. И наступает какой-то момент, подобно провалу памяти у пьяного, и он пробалтывается…

— Значит, таким манером вы отнимаете тайны у большевиков? — насмешливо спросил Олег.

— Не смейся! Мои нервы не выдержали. Во мне заговорила совесть. Не могу забыть, когда он, веря, что меня скоро выпустят, уже открыл было рот, намереваясь сказать мне явку; я, рискуя быть увиденным в глазок тюремным надзирателем, накинул ему на лицо ватник и задушил беднягу. Он что-то понял и вначале даже не сопротивлялся, только под конец, уже в агонии, засучил ногами и весь задергался. После пыток он был слаб, как ребенок. — Брандт провел рукой по седой шевелюре и уставился в угол. — Тебе придется пройти этот ад…

«Большевик победил и тут, — подумал Чегодов. — Почему? Откуда их сила? Внутреннее убеждение заставляет этих людей принимать мученический венец, подобно первым христианам. «Раскалывались» под малейшим нажимом убежденные монархисты из «Братства русской правды», засылаемые в Советский Союз; бывалые, повидавшие смерть, закаленные в боях белые офицеры РОВСа, не говоря уже об энтээсовцах. А вот большевик выстоял! Смогу ли я так же?»