Под опущенным забралом

2

Отец Бронислава Каминского служил до революции в управлении имениями великого князя Георгия Александровича в Орловской губернии. Это было крупное поместье Брасово, неподалеку от города Севска. Детские годы Брони протекали в одном из флигелей запущенного, но все еще сверкающего былым великолепием дворца графов Апраксиных.

Мать Бронека, Матильда, красивая и веселая полька из мелкопоместной шляхты, певунья и хохотушка, хвасталась тем, что ее муж Владислав приходится пусть далеким, но все-таки родичем знаменитого композитора Николая Каминского, и делала все, чтоб сынок «чудовне дзецко» (вундеркинд) стал так же «знакомит» (знаменит). Однако, несмотря на все старания, музыканта из Бронека не получилось.

Некрасивый, тихий, застенчивый мальчик, усевшись в огромной гостиной дворца за рояль, глядел на высокие лепные потолки, затянутые по углам паутиной, на почерневшие, давно не чищенные бронзовые канделябры, висевшие на черных цепях, и с тайной завистью всматривался в потемневшие лики фамильных портретов графов Апраксиных, в генеральских и фельдмаршальских мундирах и треуголках, с палашами на боку или жезлами в руках, восседавших на великолепных скакунах перед выстроившимися полками на поле предстоящей битвы. И ему хотелось не сидеть за роялем и барабанить без конца скучные гаммы, а гарцевать на коне в окружении свиты перед построившимися полками…

Окончив в Брянске институт, Бронек, после революции — инженер Бронислав Владиславович, переехал с родителями в возникший неподалеку от Брасова большой рабочий поселок Локоть и начал свое поприще инженером-технологом на спиртзаводе. Щуплый и хворый в детстве, он к совершеннолетию раздался в плечах, погрузнел, но по-прежнему оставался нелюдимым и мрачным. Рыжеволосый и уродливый, он служил вечной мишенью для насмешек товарищей, звавших его не иначе как Собакевич. И в самом деле, натура недолго мудрила над отделкой его лица. Жил он, обозленный на весь мир, чуждаясь мужчин и особенно женщин, в глазах которых читал брезгливость.

В 1938 году Бронек неожиданно подружился с отсидевшим срок и освобожденным из лагеря бывшим белым офицером Воскобойником, человеком иного склада и образа мыслей, яростного ненавистника советского строя. В июле 1941 года немцы оккупировали Локоть и назначили бургомистром Брасовского района, переименованного в уезд, Воскобойника, а тот взял в помощники Каминского. Уездную управу, полицейский участок возглавил другой дружок Воскобойника — сын сосланного попа Семен Масленников. Вскоре была создана и «партия» со своим печатным органом «Голос России».

Абвер еще до войны готовил из буржуазных националистов и белоэмигрантов руководителей будущей местной администрации на оккупированных территориях, с тем чтобы умиротворить местное население и привлечь его к сотрудничеству. А когда партизанское движение благодаря большевистскому подполью стало массовым, административные и военные власти рейха позволили им сколачивать свои «партии», как это случилось в Брасове — крупном селении в центре лесного массива, прилегающего к Десне и ее притокам Неруссе и Навле.

Поезд прибыл в Локоть часа в четыре дня. Сговорившись с новыми знакомыми о встрече, Чегодов зашагал к обнесенной высоким забором с колючей проволокой территории гарнизона. Сначала ему показалось, что это лагерь военнопленных.

Часовой у ворот проверил документы, и вскоре Олега обрадованно встречал высокий подтянутый Роман Редлих — начальник политического отдела бригады.

— Приятно познакомиться! — шагая по территории гарнизона, чеканил чопорный, педантичный Редлих. — А это наши помощники, — кивнул он в сторону привязанных у забора больших овчарок. — Ловим партизан. — И самодовольно усмехнулся.

Следуя за ним, Олег с первых же минут почувствовал, что в гарнизоне-лагере царит дух пресмыкания перед немецкими порядками. Опекуном «партии» был находящийся в Смоленске полковник СС Шперлинг, а непосредственным наблюдателем за действиями здешнего «русского фюрера» Каминского — Роман Редлих — агент гестапо. Олег знал, что партизаны сильно досаждают немцам, что в ночь с 7 на 8 января опергруппа из партизанского отряда Сабурова по разработанному лейтенантом Енюковым плану атаковала фашистский гарнизон в Локоте, уничтожила пятьдесят фашистов, в том числе был смертельно ранен Воскобойник. В ночь на 2 февраля боевая группа шести партизанских отрядов разгромила гарнизон в Трубчевске. После смерти Воскобойника «партию» и бригаду возглавил Каминский, который по случайности оказался в схватке лишь легко ранен.

И вот теперь, устроив Олега в отдельном номере гостиницы, Редлих повел его по вытоптанной на снегу тропинке к зданию, где находилась «ставка фюрера» Каминского. Было дико сознавать, что марширующие на плацу солдаты — русские люди, что они готовятся к операциям против русских, украинцев, белорусов, сражающихся насмерть с фашистами…

У крыльца часовые козырнули Редлиху и Олегу.

В кабинете, куда они вошли, за огромным столом восседал грузный мрачный «фюрер». Олег знал, что Каминскому сорок два года. На ковре у его ног лежал огромный дог. Он поднял настороженно голову, но, узнав своего, тут же успокоился. «Все, как у большого немецкого чина!» — отметил Чегодов.

— «Солидарист» Олег Чегодов, — отчеканил Редлих. — В сороковом году переброшен в Совдепию с заданием наладить в Кишиневе подпольную типографию. Был схвачен органами НКВД, бежал. Типографские станки в начале января направлены к нам через Смоленск в Локоть. Те самые, которые потом во время налета уничтожили партизаны.

Каминский неторопливо поднялся. Вскочил, сердито рыкнув, и дог, готовый, казалось, броситься по первому знаку хозяина на чужого. Плотный, с дисгармоничными чертами лица, в зеленовато-серой немецкой форме, с двумя немецкими орденами на груди, со знаком РОНА на рукаве, Каминский недоверчиво сверлил гостя своими почти круглыми глазами-буравчиками; огромный бесформенный нос, щелевидный рот, синяки под глазами, углообразный подбородок выражали нечто неясное, аномальное. Показав редкие желтые зубы, он по-военному поклонился и протянул Олегу холодную потную руку.

«Как у лягушки, — отметил Олег. — И глаза змеиные!»

Каминскому нравилось, когда мужчины смотрели на него с опасливой неприязнью, а женщины — со страхом. «Главное, фраппировать человека, сорвать с него маску и заглянуть в нутро!» Однако он ничего не прочел на лице Чегодова: «Сильный или натренированный!»

Не двигаться, спокойно глядеть на собеседника, не смеяться, когда смешно, не моргать глазами, нанести внезапный удар или отразить его — искусство, требующее долгого и постоянного упражнения, и всему этому когда-то учил Олега Хованский. О хладнокровии и выдержке напоминал и капитан Боярский-Сергеев.

Олег спокойно, даже с каким-то безразличием, разглядывал сейчас Каминского.

— Я привез вам письма от Виктора Михайловича Байдалакова и Георгия Сергеевича Околова, а также записку от господина группенфюрера Наумана.

Каминский жестом пригласил сесть, сам опустился в кресло, зашелестел конвертами.

— Они не запечатаны, и я знаю их содержание, — предупредил Чегодов и тут же одернул себя: «Спокойно, мальчик».

Прочитав и отложив письмо Байдалакова, хозяин кабинета проворчал:

— Господа, человек, пишущий зелеными или красными чернилами, хочет выделиться среди прочих мира сего. — Судорога язвительности искривила его губы. — Виктор Михайлович предпочитает зеленые чернила, а я — красные. Будущим диктатором России будет тот, у кого сила! Не так ли, господин Чегодов?

— Будущим правителем Российского государства станет тот, кто, опираясь на собственную идеологию, скажем, «солидаризм», поведет за собой массы. Соберет вокруг себя грамотных последователей, умеющих решать теоретические вопросы.

— Болтовня! — грубо оборвал Каминский. — Я — практик. Наш колхозник или рабочий смотрит на вещи практически. Я реорганизую городское и сельское управление! Немцам там делать нечего! — Каминский выкрикнул все это и невольно покосился на Редлиха. — Я сброшу ярмо немецкой цензуры с местных газет, журналов, брошюр, листовок! Мы привлечем интеллигенцию, священнослужителей»! Тут уж, надеюсь, вы, «солидаристы», мне поможете?

Редлих холодно склонил голову перед местным фюрером:

— Мы готовим диверсионные, разведывательные, террористические группы для засылки в тыл Красной армии и к партизанам. Отлично работают наши энтээсовцы Жеделягин, Гацкевич…

— Гацкевич здесь? — спокойно спросил Чегодов.

— Здесь! Вы его знаете? — повернулся к Олегу Редлих.

— Он до войны был моим связным с польским отделом НТС.

— А-а-а! Все понятно! Дело в том, что Олег Дмитриевич в ту пору ведал контрразведкой при исполбюро НТСНП.

— Гацкевич подчиняется Масленникову, — сердито бросил Каминский; хлопнув ладонью по столу, вскрыл письмо Околова. Читал он медленно, словно искал в тексте тайный смысл. В тягостной тишине он изучал короткую записку генерала СС Наумана. Потом спрятал в ящик стола, молча подошел к окну, повернулся к сидящим, сложив на груди руки, набрал в легкие воздух и выкрикнул, повышая до истерических нот голос, который, казалось, отдавался во всех уголках большого кабинета:

— Командовать русской освободительной народной армией буду я! Я возглавляю партию всея России! Я…

Олег невозмутимо ждал.

— Немцы предложили, кажется, Деникину возглавить русское движение, но тот отказался. Национал-социалистская трудовая партия России создана, по-моему, в декабре… — напомнил почтительно Редлих.

— Плевать мне на Деникина! Генерал еще до войны, выступая в Праге, разглагольствовал, что Красная армия не побежит от немцев. Ха-ха! Жалкий пророк! — Каминский загрохотал деревянным смехом. — А сейчас, после приезда адмирала Канариса и отзыва в Берлин полковника Шперлинга, нашего партийного опекуна, на Брянщину направлены члены союза, созданного еще в двадцать втором — двадцать четвертом годах генералом Врангелем. Вот и вы, Роман Николаевич, прибыли от Байдалакова, зачем? — И Каминский нахально уставился на Редлиха, и его глаза стали еще круглей.

— Пятый отдел РОВСа в Германии возглавляет фон Лампе, я встречался с ним в Берлине, а прибывшие сюда граф Смыслов и полковник Сахаров, думается, помогут нам умиротворить местное население, — спокойно объяснил Редлих.

— А где эти господа? Предпочитают иметь дело с начальником окружной полиции Масленниковым? Вы, разумеется, тоже побывали у него? — Тон его слов, обращенных к Чегодову, был допрашивающим.

— Нет еще! Разве это обязательно? — Олег невозмутимо поглядел на Редлиха, потом на Каминского. — Мне хотелось…

— Что вам хотелось? — живо прервал Олега Каминский.

— Мне довелось ехать с двумя крестьянами. Один из них служил конюхом в имении под началом вашего батюшки, уверял, будто не раз катал вас на рысаках или в седле на скаковых. Зовут его Евстафий Калиникович Губин. Помните такого? Жилистый мужичок, благообразный, хоть икону мученика с него пиши: борода черная с проседью, глаза иконописные…

— Не помню, — после минутного молчания буркнул Каминский. — И что же дальше?

— Ваши молодцы взяли у него поросенка; он приехал жаловаться в полицию Масленникову. «А почему, — спрашиваю, — не к самому Каминскому, если так хорошо его знаешь?» — «Потому, — отвечает, — что начальник полиции все равно по-своему изделает, понарошку, наперекор Брониславу Владиславовичу изделает». — Олег виновато улыбнулся и закончил: — Вы уж извините, что вмешался в чужие дела, но сами понимаете… Я этого мужичонку уговорил к вам обратиться. Он может нам пригодиться…

— Правильно, Олег Дмитриевич. Вы умны и мне нравитесь! Мы с вами сработаемся и общими силами разгромим партизан в нашем округе! Прикончим их и на всей Брянщине и Орловщине! О! Мне нужны люди, подобные вам! Роман Николаевич введет вас в курс дела… Желаю удачи! — и протянул Чегодову руку. — Лорд, это хороший человек, — обратился он к догу, который в ответ вильнул хвостом.

У порога, пропуская вперед Редлиха, Чегодов обернулся и встретился с недобрым, испытующим, мрачным взглядом Каминского. Едва они вышли за дверь, Редлих презрительно фыркнул:

— Ну как вам, Олег Дмитриевич, понравился наш будущий правитель Российского государства?

— Энергичен, неглуп, болезненно самолюбив, с сильной волей, но самодур и тиран. В областном масштабе пока сгодится. На большее не способен…

— Пока преуспевает! Награжден Железным крестом и медалями, представлен к чину бригадного генерала. Вы хитрей, чем я предполагал, нащупали его слабое место — Масленникова.

— Пощадите, Роман Николаевич. Какой из меня хитрец?

— Знаю, знаю. Пришел, увидел, победил! Прислушайтесь к моему совету, не верьте коварному мужичку, которого вы расхвалили: все они обольшевиченные, это лесные волки, мы для них немецкие шкуры…

— Против мужиков, Роман Николаевич, воевать нельзя!

— Бросьте! Партизаны кто? Мужики! А мы против них сколачиваем роты и батальоны из голодных военнопленных. К нашему счастью, Сталин отрекся от попавших в плен солдат. А мы их обрабатываем, вооружаем и сначала бросаем против партизан, чтобы малость упились кровью. Она что водка — хмелит! А там пошлем и на фронт!

— Однако партизан все больше и больше! Увеличивается сопротивление на фронтах; Красная армия переходит в наступление. Москва и Питер стали неприступными крепостями…

Остановившись в полутемном коридоре, Редлих зыркнул глазами в оба конца, приставил палец к губам и тихо, язвительно произнес:

— Стратегия и тактика меняются. Получена директива фюрера отторгнуть от Советского Союза промышленные и сельскохозяйственные районы, вырвать в первую очередь кавказскую нефть. Группа наших армий «Юг» превосходит численностью и снаряжением советские войска на юго-западном направлении. Ферштанден? — Он прищурился. — А что там, в Витебске, творится? Кто-то убил Вилли Брандта? Это правда?

— Брандта? Знаю, убит Лео Брандт, а наш Владимир Владимирович, заместитель начальника полевой жандармерии Витебской и Смоленской области, серьезно заболел тифом. — И подумал про себя: «Неужели и с ним уже разделались? Не зевают ребята!»

— Заболел? Какая досада! — понизил голос до шепота Редлих. — Он уже несколько дней не выходит на связь. У него агенты на Брянщине и у нас на Орловщине… Оказывается, заболел. По нашим сведениям, красные сосредоточивают силы в районе Брянского фронта. Сталин опасается немецкого удара на орловско-тульском, курско-воронежском направлениях с целью захвата Москвы с юго-запада. — Редлих смолк, озираясь по сторонам.

— Военного образования я не имею, в стратегии и тактике не разбираюсь, — признался Олег. — И секретными данными не интересуюсь, дорогой Роман Николаевич.

— Тайн я не выдаю, Олег Дмитриевич. Но вы приехали к нам в Локоть, а тут идет война. Придется кое-что осваивать. — Потрепав Олега по плечу, Редлих повел его к выходу.

Сойдя с крыльца, они направились по очищенной от снега аллее к воротам, где расхаживали двое часовых.

У караульной будки топтались Степан Карнаух в ватных штанах и стеганой куртке и бывший графский конюх, бородатый Евстафий Губин в тулупе и валенках.

— А вот и мои протеже! — воскликнул Олег. — И обратился к ним: — К господину Каминскому пришли?

— Стража не пущает. Ежели, грит, по частному делу, то к заместителю, грит, ступайте, — сипло прохрипел Карнаух.

— Ты чего, Степан, простудился? — Олег коснулся его лба. — У тебя жар! У вас есть лазарет? Парень горит, ему хоть таблетки бы какие, — обратился Олег к Редлиху. — Прикажите пропустить.

Тот подал часовым знак, они отступили от калитки. Из караулки выскочил разводящий и откозырнул.

— Спасибо, барин, век не забуду вашей милости, дай вам Бог… — бородач низко поклонился Редлиху.

— Оба к врачу, пусть что-нибудь даст от простуды. — Редлих сунул руки в карманы шинели и поежился от холода. — Ну и типы! Тьфу! — сплюнул вслед побредшим по дорожке мужикам. — Волки! А вы таблетки… Где их взять, эти таблетки?

— Для полезных людей найдутся! — раздался позади них приятный баритон.

Чегодов оглянулся. Высокий красивый мужчина в валенках, распахнутом полушубке и шапке-ушанке оценивающе разглядывал его с головы до ног.

— Здравствуйте, Роман Николаевич. Честь имею! — поклонился он Олегу. — Позвольте познакомиться? Незымаев — главврач окружной больницы в Комаричах, — и схватил за руку Чегодова.

— А я хотел и себе попросить аспирина, — обратился к нему Чегодов, — или как там у вас по-медицински — ацеленой, что ли, кислоты. Знобит что-то!

— Ацетилсалициловой! Зайдите ко мне перед обедом, часика в два. — Незымаев заспешил к калитке, которую часовой предупредительно перед ними распахнул.

— Вроде неплохой парень, — похвалил Олег доктора. — Приятное впечатление производит. — И решил: «Пароль понял!»

— Каждая селедка выдает себя за осетрину, — съязвил Редлих. — Гражданские у вас замашки. А у нас тут военная дисциплина. Как при Павле Первом. Сразу впрягайтесь в работу. Выправлю вам документы, снабжу конспектами. Подготовьтесь и начинайте обучать кадры для нашей РОНА и разведчиков для заброски к красным на ту сторону фронта. И еще: не доверяйтесь никому! Эмигрантов здесь, как и в Смоленске, называют «берлинцами», за нами охотятся ночью и среди бела дня, на улицах, площадях и в квартирах. Ауфвидерзеен! — И, козырнув Олегу, направился к воротам большого дома, перед которыми расхаживал часовой с автоматом за плечом.

«Опасный тип, — подумал Олег. — Таких субъектов, разрушающих психику советских людей, коварно искажающих правду, носителей страшной заразы, надо уничтожать, как бешеных собак!» Олег свернул за угол и остолбенел: на стене разрушенного дома ярко выделялась свежая надпись углем: «Смерть немецким оккупантам!», а внизу более мелко: «Бiць, рэзаць, знiшчаць, тр'ба немчуру — абараняць свае калгасныя порядкi, сваю савецкую зямлю ад грабежнiкау!»

Хотелось захохотать, но он заторопился в сторону от этого дома.