Под пурпурными стягами

8

Старый Ван, как известно, недолюбливал иностранцев и терпеть не мог их товары. А теперь, после посещения Шичэна, в его душе родилась острая неприязнь к чужой вере и к тем, кто ее поддерживает, — к двухволосым. Прожив несколько десятков лет в столице, Ван привык относиться к людям с предупредительностью и доброжелательностью, а повстречав на улице какого-нибудь незнакомого монаха, который, возможно, ничем ему не поможет, лавочник старался проявить к нему почтительность, называл «учителем». Но сейчас его поведение сильно изменилось. Он твердо решил, что никакого уважения к иностранным священникам он оказывать больше не будет. Все чаще он с беспокойством думал о сыне и повсюду старался узнать, не случилось ли где-то волнений или судебных дел, связанных с верой. Проходя мимо христианского храма, он нередко останавливался, разглядывая его с вниманием, но, чем дольше смотрел, тем большие сомнения охватывали душу. Какой же это храм? Нисколько не походит он ни на буддийскую, ни на даосскую обитель, а постройки, что рядом с ним, совсем не согласуются с окрестными зданиями. Старику казалось, что в самом храме и в строениях, его окружающих, скрыта какая-то заморская тайна и там затаились разные диковинные штуки: заморские ружья, а может, и пушки. По воскресеньям, когда прихожане отправлялись на мессу, лавочник останавливался перед храмом дольше обычного, наблюдая за теми, кто идет в церковь. Многие были ему хорошо знакомы. Некоторые — вполне приличные люди — ему даже нравились, других он недолюбливал. Ван часто задавал себе вопрос, на который никак не мог ответить: «Почему эти вполне порядочные люди верят в заморского бога?» Или еще: «Отчего заморская церковь принимает под своим кровом вон тех непутевых?» Старый Ван недоумевал. Но больше всего его удивляло, что среди верующих много знаменных людей. Лавочник, конечно, знал, что у маньчжуров есть своя вера, правда, ему не очень-то ясно, что она собой представляет. Многие знаменные люди поклонялись Будде и Конфуцию, другие верили в даосизм. Он считал, что этого вполне достаточно. К чему еще нужна какая-то заморская религия? Но чем больше он думал, тем больше путался в мыслях.

Его сомнения, пожалуй, мог разрешить лишь господин До, который частенько заходил в его лавку. Старый Ван уважал своего покупателя за его пунктуальность и аккуратность. Лавочнику, к примеру, очень нравилось, как господин До одевается. В покрое его платья и даже в материале, из которого оно было сшито, виделось что-то древнее. Такой просторный халат с широким поясом, наверное, носили лет этак двадцать, а то и тридцать назад. Вану казалось, что от материи, из которой сшит халат, исходит какой-то особенный запах древности, а своим цветом она совсем не походит на нынешнюю, которую он недолюбливал, особенно «бамбуковку», издававшую странный хруст при каждом движении. Очень нравились Вану и шляпа господина До, и фасон его сапог. Вот, наверное, почему господин До и лавочник, встретившись, могли вести беседу чуть ли не целый день.

Господин До служил мелким чиновником-порученцем в одном из ямыней при маньчжурских войсках. Он получал скромное жалованье, не позволявшее покупать новые вещи, чем и объяснялось его пристрастие к несколько странным одеяниям, которые, на его удивление, удостаивались похвалы лавочника. Некоторые намекали господину До, что его платье, мол, давно вышло из моды, на что старый барахольщик (как его нередко называли за глаза) отделывался шуткой:

— Хм! А вот хозяин Ван похвалил мой древний реквизит!

Наверное, поэтому они и сблизились, а со временем даже подружились. Однако господин До не использовал приятельские отношения с лавочником в корыстных целях, скажем, для того, чтобы брать товар в долг. Иногда лавочник ему даже предлагал:

— Возьмите отведайте! Я даю вам это в долг!

— Нет-нет, почтенный! — улыбался До и качал головой. — Никогда в жизни я в долги не залезал!

Да, очень любил он во всем порядок, этот господин До. Такой уж он был человек. Правда, его одежда немного пообветшала, но зато всегда хорошо выстирана и вычищена. Где надо, он сам подошьет и залатает, причем все сделает заранее, пока платье не порвалось.

У господина До сильно вытянутое лицо и очень густые брови. Он редко смеялся и был скорее молчалив, чем разговорчив. Однако с человеком, которому доверял, он готов был болтать сколько угодно и на разные темы, порой рассказывая собеседнику презабавные вещи.

У господина До был старший брат — человек, надо сказать, довольно непутевый, с которым, к счастью, они жили порознь. Корыстолюбивый и алчный, его брат при каждом удобном случае старался словчить и что-то для себя урвать. Правда, особенно серьезных проступков он не совершал, да и не посмел бы этого сделать, потому что был труслив. Любой вопрос он старался решать с ходу, как говорится, одним махом, отчего людям казалось, что человек он на редкость деловой и находчивый, найдет выход из любого положения. На самом деле трудиться он не любил и никаким усердием не отличался, но зато был горазд сытно поесть и сладко поспать. Кстати, спал он всегда при свете, потому что ленился погасить лампу или задуть свечу, между тем всем объяснял: «Без света спать не могу!»

В один прекрасный день он вдруг решил принять христианскую веру. Многие его отговаривали, но он проявил редкое упорство.

— Рассудите сами, — объяснял он. — Если мне не помог ни Цайшэнь, ни Цзаован, почему бы мне не обратиться к заморскому богу? Ведь в наше время все лучшее идет из-за моря! Вон взгляните вокруг!

Больше всего противился его обращению в христианство брат, господин До, хотя, по правде говоря, сам он не слишком хорошо разбирался в вере и толком не знал, какие блага она дает. Но во время разговора со старшим братом он приводил такой аргумент:

— Брат, неужели ты отказался от наших предков?.. Если ты обратился в чужую веру, тебе уже нельзя ходить на родовое кладбище и возжигать жертвенные деньги!

— Ну так что? Тогда я туда не пойду!

Лицо у старшего брата не столь удлиненное, как у господина До. Когда он весел или, напротив, чем-то сильно встревожен, оно странно сжимается, превращаясь в сморщенную лепешку с начинкой — шаомай. Сейчас оно как раз походило на такую лепешку.

— Вместо меня на кладбище сходишь ты, не все ли равно?.. Лучше послушай, что я тебе расскажу. Сижу я этими днями дома, и нет у меня, как говорится, никакого проблеска в жизни. Вдруг является мне во сне ангел и говорит: «Иди за город, там найдешь свое счастье!» Вышел я за городские ворота, иду этак не торопясь вдоль рва и вдруг слышу: «Ква-ква!» Неужели, думаю, в лягушках явится мне ангельское предначертание? На всякий случай выловил штук двадцать, а может, побольше. И как ты думаешь, кого я потом встретил?

Он остановился в ожидании ответа, но брат молчал, только его лицо вытянулось еще больше.

— В хоромах французов… — продолжал он.

— В каких еще хоромах? — перебил его господин До.

— Я хотел сказать во французском посольстве!

— Так и говори, что в посольстве, а то «хоромы»!

— Эх ты! Ничего ты не смыслишь в заморских делах, а потому каким ты был бедолагой, таким и останешься!

— В заморских делах, говоришь? Вот Ли Хунчжан66 очень даже хорошо в них разбирался, а что из этого вышло? Все его считают предателем. Так-то!

— Ай-ай! — Все части лица старшего брата как-то странно сжались. Сморщенная лепешка долго не разглаживалась. — И ты посмел это сказать? О самом канцлере? Впрочем, хватит! Спорить с тобой я не собираюсь!.. Так вот, я продолжаю разговор о лягушках!

— Слушай! Давай по-серьезному!

— А я говорю совершенно серьезно! Поймал я лягушек — а они, к слову сказать, мясистые, жирные, — иду с ними в город. Вошел в ворота и думаю: «Сбудется сон или нет?» И только подумал, откуда ни возьмись навстречу идет поп из французского посольства — Чунь Шань. Как и мы, он из знаменных людей, только знамя у него другое — желтое. Ты его должен знать. У него есть старший брат Чунь Хай, который служит в Тяньцзине поваром у иностранцев.

— Не знаю такого!

— Хм! Никого-то ты не знаешь из людей, близких к иностранцам!.. Так вот, увидев лягушек, Чунь Шань остановил меня и говорит: «Господин До, продайте, пожалуйста, мне!» По его виду я сразу понял, что за этими словами что-то таится, и вполне серьезно ему отвечаю: «Не могу! Они мне нужны как лекарство!» А он не унимается: продайте, мол, и точка!.. А знаешь, в чем дело? Оказывается, французы очень любят лягушек. Теперь скажи: сбылся сон или нет?.. Так вот, начали мы с ним торговаться; он напирает — готов выложить две связки монет, — а я не сдаюсь. В общем, продал я ему этих лягушек! Так-то! Значит, сбылось предсказание, что я найду за городом свое счастье! С тех пор каждые несколько дней я непременно шел к нему с лягушками, а вот сейчас лягушки попрятались, потому как наступила зима, и я оказался не у дел. Но того ангела я не забыл, и он, как видно, тоже вспомнил обо мне. Явился мне снова во сне и говорит: «Ню-ю-шэн!», что значит «В корове счастье!». Ну, думаю, дело это непростое! Если лягушку можно поймать голой рукой, то корову так легко не уведешь! Иду я однажды по улице. Голова пуста — нет в ней никакого путного соображения. Снежок сыплется. Иду, иду, вдруг вижу впереди какого-то иностранца. Поскольку дел у меня в тот день особых не предвиделось, пошел я следом за ним. Как ты знаешь, ноги у неверных длиннющие, идет он бойко, я за ним едва поспеваю. Иду и на ходу повторяю: «В корове счастье! В корове!..» И тут он оборачивается ко мне (я даже подпрыгнул от неожиданности!) и говорит: «Кажется, вы меня окликнули?» Сказал он это на нашем языке, но как-то по-особенному: вроде как звуки от наших отличаются. Я поначалу растерялся, не знаю, что ему и ответить, а он ко мне снова: «Меня зовут Ньюшэн!» Представляешь? Значит, ангел сказал мне правду. Он сказал «Ню-ю-шэн», а здесь «Ньюшэн» — звучит почти одинаково. Словом, этот самый Ньюшэн оказался пастором и настоящим американцем! Узнав, что он священник, я сразу ему говорю: «Господин Ню! Учитель! Грешен я, очень грешен!» Кстати, запомни, что за этими словами скрыта целая наука! Попы принимают под свое крылышко всех грешников, как старьевщик собирает ветошь и хлам… Мой монах возликовал и, назвав меня заблудшей овцой, тотчас потащил в свой храм. Вот тогда я и подумал: «Он — корова, я — овца, разницы меж нами никакой!» И тогда начал он за меня молиться, а я вслед за ним повторять. Потом он велел мне вступить в группу читающих псалмы, подарил Библию, а к ней впридачу две связки монет.

— Брат! Ты, видно, забыл, что мы сыны Великой Цинской империи! Я, к примеру, никогда не стал бы лебезить перед иностранными дьяволами. С голоду буду подыхать, но заискивать перед ними не стану! — В голосе господина До звучала твердая решимость.

— Ха-ха-ха! Великая Цинская империя… — с усмешкой повторил старший брат. — А ты знаешь, что иностранцев боится даже сам император!

— Ну, договорился!.. Вот что я тебе скажу. Если ты и впрямь решил взять чужую веру, чтобы ноги твоей не было на пороге моего дома! Не обессудь! — Господин До разволновался.

— Ты посмел это мне сказать?! Мне, твоему старшему брату?! Когда захочу, тогда к тебе и приду!.. — Запыхтев от возмущения, старший До устремился к выходу.

Знаменным мужам казалось, что они стоят на одну ступеньку выше остальных людей — тех, кто принадлежит к другим национальностям. Поэтому, если кто-то из знаменных терял веру в себя, он обычно переставал верить и во все остальное. К примеру, старший До считал себя очень несчастным человеком, значит, что бы он ни сделал, ему все должно сходить с рук, потому что он достоин прощения. Христианство он принял вовсе не потому, что в него верил, а оттого, что ему хотелось всем насолить или вроде как бросить вызов. «Никого не касается, что я делаю! Буду исповедовать что хочу, и плевать мне на всех!» — словно хотел сказать он своими действиями. Однако чужая вера не была конечной целью его жизни. Вовсе нет! Он прекрасно знал, что сразу же от нее откажется, как только увидит, что выгоды от нее никакой не имеет, и обратится к какой-нибудь другой вере, скажем к Белому Лотосу, тем паче если она поможет ему заработать на лишнее блюдо.

Подумав день или два, он отправился к пастору и сказал, что решил принять обет крещения, другими словами, он укрепился-де в мысли отринуть ересь и приобщиться к истинной вере!

В храме служил один священник — китаец, которому очень не нравилось, что такой человек, как До, принимает христианскую веру, но говорить открыто он этого не стал, так как знал, что пастор Ньюшэн ему ответит: «Если церковь перестанет спасать грешников, кого тогда ей спасать?» К тому же храм построен иноземцами, и деньги в него идут из-за моря… Нет, лучше промолчать! Став священником, он дал клятву говорить правду, и только правду, но одному лишь богу, а все остальное — пастору Ньюшэну. Поэтому со всем, что вещал пастор, он соглашался и кивал головой, а сам думал: «Глаголешь ложь, за что попадешь в ад! Бог видит все!»

Ньюшэн обратился к святым проповедям еще на родине, поскольку ничего другого он делать так и не научился. Краем уха он слышал, что где-то на свете есть Китай, однако к разговорам об этой стране не прислушивался, так как вроде бы не имел к ней никакого отношения. Интерес к далекому Китаю вспыхнул у него лишь тогда, когда оттуда вернулся его дядя, который в свое время был вынужден покинуть родные края по причине кражи соседской коровы, за что, кстати сказать, он лишился одного уха. Попав в Китай, дядя сразу же занялся торговлей опиумом и нажил немалое состояние. Когда он, разбогатев, вернулся назад, все родственники и знакомые, даже те, кто когда-то называл его непутевым бродягой, стали в один голос величать его знатоком Китая. Во время разговора они теперь старались избегать слова «ухо», придя к общему выводу, что тогда, мол, бедняга попал в беду, потому и вынужден был поехать в Китай, а поскольку он сейчас разбогател, совершенно неважно, сколько у него ушей: одно или два. Ньюшэн не составлял исключения из тех, кто думал точно так же.

В те времена жизнь Ньюшэна была отнюдь не безоблачной, а его рождественский стол далеко не всегда украшало блюдо из жареной индейки. Однажды его дядюшка подсказал ему выход. «Поезжай в Китай! — посоветовал он. — Здесь ты даже в рождество не полакомишься птицей, а там каждый день на столе у тебя будет жирная пулярка. А какие яйца — вот такие большие! Здесь, сколько ни живи, слуг себе не наживешь, а там тебе будут прислуживать по меньшей мере сразу двое: слуга и горничная. Словом, отправляйся туда!»

Ньюшэн решил последовать дядюшкиному совету и, собрав пожитки, отправился в путь. По приезде в Пекин он быстро понял, что дядя говорил правду. Сейчас он имел небольшой, но зато свой домик и двух слуг. Куры и яйца были настолько дешевые, что он мог устраивать рождественский ужин чуть ли не каждые три дня. Ньюшэн стал неудержимо толстеть.

К своему святому делу он относился с прохладцей, однако забросить его совсем не решался. Ньюшэн мечтал разбогатеть.

Но как? Ведь миссионерская деятельность все же отличается от торговли опиумом. Посвящать всего себя церкви он не хотел, но он знал, что, если в церковных делах не проявить усердия и не добиться результатов, он может лишиться своей обильной плоти, которую приобрел за последнее время. Словом, в исполнении миссионерского долга он разумно сочетал рвение с равнодушием, подобно тому как в одном году существуют вместе лето и зима. В тот самый день, когда он встретил старшего До, его дух находился в состоянии буйного весеннего цветения, и пастор был полон решимости привести к престолу создателя всех грешников Пекина. В такие минуты он очень завидовал католическим священникам, которым, по его мнению, жилось куда вольготнее: у них были и деньги, и сила. С помощью денег они могли купить лишние души, а опираясь на силу, создать им защиту. Католики могли даже построить крепость, начинив ее разным оружием да пушками. Католический священник напоминал Ньюшэну маленького царька. Протестантский пастор, думал он, такой властью никогда обладать, наверное, не будет. Но тут он снова вспомнил слова дяди: «Запомни, что китайцам потворствовать нельзя! Чем строже ты с ними будешь держаться, тем лучше они будут тебя слушаться!» Хотя Ньюшэн и не католический священник, но он такой же служитель господень! Придя к такому заключению, Ньюшэн переходил к проповеди. Поднявшись на амвон, он на своем особом пекинском наречии, которое, впрочем, назвать так можно было лишь с большой оговоркой, вещал о сатане, аде и конце света. Его громовой голос сотрясал церковный свод, так что сверху сыпалась пыль. Выпустив пар, он чувствовал в душе приятное успокоение. Правда, своей проповедью он заработал немного, но зато приобрел славу! А это тоже своего рода победа!

Ньюшэн не слишком одобрял тех своих прихожан, которые, прикрываясь именем церкви, занимались разными темными делишками с иностранцами и в конечном счете сильно разбогатели. Добившись жизненных благ, они теперь посещали храм уже не так охотно, как раньше. Но пастор их особенно и не попрекал. Ведь как-никак, а именно они приносили ему дорогие рождественские подарки. Среди его паствы встречались люди и не слишком богатые, но зато поведением весьма достойные. Приходя в храм помолиться, они совсем не лебезили перед пастором. По убеждению святого отца, которое он почерпнул из разговоров со своим дядей, такие прихожане не вполне соответствовали нравственным нормам, поэтому, разглагольствуя о геенне огненной, он обычно поглядывал в их сторону. Вы, погрязшие в гордыне, — вы попадете прямо в ад! Да, именно в ад! Людей, похожих на старшего До, пастор любил больше других, так как, по его мнению, они вполне соответствовали нравственным нормам. Они, конечно, не слишком богаты, но зато лишены гордыни и испытывают к пастору трепетное почтение. Перед ними он чувствовал себя царьком!

Пастор Ньюшэн роста далеко не мелкого, но, поскольку в последние годы ел он досыта, а спал всласть, его тело заметно округлилось и стало будто бы короче. Волосы у пастора рыжеватые, редкие. В заплывших глазках виднеются желтые зрачки. Потому-то пастор, наверное, и доволен своей жизнью в Китае, что здесь, куда ни глянешь, всюду желтый цвет — знак удачи. Однако больше всего в пасторе, пожалуй, привлекает внимание его смех, напоминающий кашель человека, который подавился рыбьей костью. Кха-кха-кха! — рвутся из глотки странные звуки, когда он разговаривает с прихожанами. Так порой поступает взрослый, который хочет чем-то позабавить ребенка, хотя самому ему совсем не смешно.

Ньюшэн ничего путного с амвона не говорил, как, впрочем, ничего достойного не сделал в своей жизни. В учении он никогда не был силен, а к знаниям не стремился. Да и зачем, если он приехал из Америки, что уже само по себе должно вызывать уважение! Все к нему обязаны относиться с почтением, и даже сам господь бог должен слегка его побаиваться! Вот почему очень не по душе ему были те прихожане, которые настойчиво старались ему объяснить (и доказать), что Китай — страна древняя, а его культура необычайно богатая. Давным-давно Китай подарил человечеству фарфор, шелк, бумагу и чай. Пастор обычно отвечал: «Пароходы и поезда способны расколотить весь ваш фарфор!» — и закатывался победоносным смехом: кха-кха-кха!

Кто-то из прихожан ему говорил, что и в Китае, мол, есть свои герои, например Юэ Фэй или Вэнь Тяньсян67. Пастор, никогда не слышавший этих имен, поначалу ошалело смотрел на собеседника, мигая глазами, но, узнав о них подробнее, невозмутимо заявлял: «А что в них толку — во всех этих юэфэях и вэньтяньсянах? Все вы грешники, и спасти вас может только всевышний!» Лицо его при этом багровело, и на ладонях выступали капельки пота. В эти минуты он вряд ли мог бы объяснить причину своего волнения, однако ему, несомненно, казалось, что его набыченная поза и багровое лицо лучше всего подходят к торжественному мгновению вещания Истины. Пастор испытывал большое удовлетворение.

Прихожане вроде старшего До никогда не вспоминали ни Юэ Фэя, ни Вэнь Тяньсяна, но зато у старшего До пастор всегда мог увидеть под мышкой Библию, завернутую в кусок ветхой синей ткани, которую он использовал для разных целей во все времена года. Когда господин До оказывался возле пастора, он при каждом удобном случае высовывал кончик книги и в ответ слышал: кха-кха-кха! Услышав знакомые звуки, старший До с великим почтением раскрывал книгу и застывал перед наставником, готовый слушать его наставления. В эти моменты пастор, хорошо звавший свои скромные возможности, превращался в великого ученого.

— Учитель! — Голос До звучал необычайно проникновенно. — А правда ли, что все мы сделаны из праха земного?

— А как же? — Пастор ткнул пальцем в Библию. — В словах о сотворении мира об этом сказано ясно. Бог сотворил человека из праха земного, вдохнул в лице его дыхание жизни, и стал человек душою живою!

— Учитель Ню!.. А как же прах земной превратился в мясо? — До, сделав глуповатый вид, воззрился на пастора.

— Я же сказал, что бог вдунул ему дыхание жизни!

— Ах! Да-да! И я тоже так думал, только боялся ошибиться! Полистав книгу Ветхого Завета и открыв ее на странице «Бытие», господин До передал ее пастору, а сам принялся бубнить:

— Адам родил сына Сифа… Сиф родил Еноса, Енос родил Каинана… Каинан родил Малелеила…

— Ну хватит, хватит! — остановил его пастор. По всей видимости, он был доволен своим учеником. — У вас, сын мой, большие успехи! Китайскому человеку нелегко запомнить эти имена!

— Весьма даже трудно! Для этого надобно иметь не только хорошую память, но и быстрый язык!.. Учитель! Есть у меня еще один вопрос, который я никак не могу уразуметь. Можно спросить?

— Ну конечно! На то я и пастырь!

Господин До принялся листать книгу, пока не наткнулся на главу «Откровение».

— Учитель, никак не пойму вот эти слова: «… вокруг престола четыре животных, исполненных очей спереди и сзади…» Скажите, что это за существа?

— Взгляните, сын мой, что начертано далее: «и первое животное было подобно льву, и второе животное подобно тельцу, и третье животное имело лице, как человек, и четвертое животное подобно орлу летящему».

— Так-то оно так, только все ж почему у них со всех сторон глаза?

— Кха-кха! — Пастор запустил руку в рыжеватую редкую растительность. — Кха-кха! Откровение святого Иоанна — часть Завета мало понятная. В стране, откуда я родом, написано множество книг, в которых разъясняются темные ее места, а книг этих столько, что они не уложатся на несколько больших телег! Лучше, сын мой, начните со «Святых благовествований», а когда углубите свои познания, беритесь за «Откровение»!

Хитрый прием пастора возымел свое действие.

— Верно, учитель! — Господин До согласно закивал головой. В его сознании пронеслась счастливая мысль, которой он тут же поделился со своим наставником: — Вот только я не слишком силен в грамоте. Вы бы мне помогли, учитель!

За свою жизнь господин До прочел совсем мало книг, но все же иероглифов он знал несколько больше, чем пастор. Сказав эту фразу, он сразу же высоко оценил и свой быстрый ум, и сладкоречивость, к которым, впрочем, прибегал всякий раз, когда надо было полебезить перед священником. В эти моменты ему казалось, что он походит на только что распустившийся цветок, который с каждым мгновением становится все прекраснее и ароматнее, потому что никаким другим быть не может.

— Разумеется, разумеется! — согласился пастор, доставая четыре чоха. Он уже давно сообразил, что здесь ему не следует беспокоиться о хлебе насущном. Возможно, в Китае он особенно не разбогатеет, но зато, вернувшись на родину, он станет ученым мужем, возможно профессором. Даже такой человек, как господин До, просит помочь ему разобрать Библию, к тому же на китайском языке! Значит, у него есть все основания называть себя специалистом по Китаю, как и его дядя! В свое время тот был бродягой и конокрадом! А сейчас! Сейчас его величают китайским знатоком!

Принимая от пастора деньги, старший До изогнулся в почтительном поклоне и, как бы между прочим, заметил, что он не какой-нибудь знаменный солдат, но человек с хорошей родословной: его предки были крупные чиновники, а некоторые даже носили на шляпе красный шарик!

— О! А князья у вас в роду были? — очень серьезно спросил пастор. Такие слова, как «государь», «князь» и даже совсем незначительные звания, обладали для него огромной притягательной силой. Ему очень хотелось, чтобы среди его прихожан оказались потомки (пусть даже один или два человека) старых князей или высоких вельмож. Вот тогда в своем послании домой он сможет расписать сей факт, сообщив, что ему удалось приобщить к лону церкви несколько ванов и знатных сановников.

— Насчет князей точно не знаю, а вот двое вельмож с титулом хоу68 были точно. Это я помню! — Господин До, дав волю своему воображению, создал новую генеалогию семьи. Разве он мог позволить принизить свой сан, получив четыре чоха, которые он сейчас крепко сжимал в руке. Если он потомок знатного хоу, значит пасторские деньги — это вроде как дань, которую ему платит чужеземец.

— Кажется, титул хоу довольно высокий? Не так ли? — Уважение пастора к своему прихожанину еще больше возросло, и он добавил господину До еще пятьсот медяков, радостно при этом загоготав: кха-кха-кха!..

Приняв от пастора дар, старший До с Библией под мышкой направился в питейное заведение, расположенное в известном отдалении от церкви — никак не меньше десяти ли. Аромат напитков, которым был напоен воздух винной лавки, тотчас развеял все его мысли о храме божием. «Если человек и впрямь сотворен из праха земного, то с земной твердью должна лучше всего сочетаться не простая вода, а водка „Эрготоу“», — подумал он, усаживаясь возле жбана с вином, от которого шел такой крепкий дух, что старший До чуть не потерял сознание. Винный запах, наполнявший комнату, приводил в трепет каждую частичку его плоти, каждый сосудик. «Выпей, выпей „Эрготоу“», — словно призывал он. Успокоившись от первого потрясения, господин До заказал порцию доуфу с красным перцем, несколько засоленных мелких крабов и полцзиня водки.

Выпив, он почувствовал, что его сосуды сразу же как будто расширились. Он вдруг вспомнил многоглазого библейского зверя и захихикал: хи-хи-хи! Пошатываясь, он направился к двери и вышел во двор, где продолжил свою веселую трапезу, купив большую порцию свиной головизны, пару копченых яиц, несколько лепешек из белой муки и вина. Насытившись, он отер синей тряпицей рот и, простившись с хозяином питейного заведения, отправился домой.

От обильной закуски и вина в голове появились разные мысли и желания. «А что, если пастор каждый месяц будет давать мне несколько лянов, как выдают жалованье знаменным? Вот была бы жизнь!» — подумал он, но потом вспомнил, что в протестантской церкви добиться этого нелегко, и это его немало опечалило. Он стал корить себя за опрометчивость: «Надо было сначала все разузнать, а потом принимать решение!» Однако он не пал духом. Совсем нет! Ведь выход можно найти из любого положения, надо только немного пошевелить мозгами. «А если с помощью пастора мне пробраться в американские хоромы и попытаться найти там работу?» Подумав об этом, он, однако, тут же дал отбой: «Нет! Исполнять все их предписания — это не по мне!» Он мечтал о такой жизни, при которой мог бы добывать хлеб насущный, пребывая в праздности, как старый министр, удалившийся на отдых. Почему бы и нет? Ведь судя по всему, история в нем не ошиблась. Почему же не помечтать о пироге, который спускается в рот прямо с неба?

Старший До хорошо знал, что несколько прихожан, используя свою близость к иностранцам, открыли большие лавки с заморскими товарами и сильно разбогатели. Он не замедлил нанести визит этим братьям во Христе, надеясь от них чем-нибудь поживиться, однако к своему огорчению скоро понял, что их любовь к ближнему своему не столь глубока, как он себе представлял. Они встретили его равнодушно и даже холодно. Заметив, что кто-то из них как будто умеет говорить по-иностранному, он им сказал на заморский манер: «Адам родил Сифа…» Но его не поняли. Тогда он повторил фразу на «мандаринском речении», на котором обычно изъяснялся пастор. Его опять не поняли и даже закачали при этом головами. Старший До попытался вызвать у них чисто научный интерес, рассказав про глазастых тварей из Библии, на что в ответ услышал: «О таких тварях не слыхивали!» Но самое удивительное было то, что его не угостили даже чашкой чая! Недовольный и мрачный, он отправился к тем братьям по церкви, которые верили по-настоящему, и они сказали ему, что вера нужна вовсе не для обогащения, но для истины. «Интересно, сколько стоит фунт этой истины?» — подумал До.

Оставались еще прихожане-бедолаги. Может быть, с ними удастся создать нечто похожее на содружество? Увы, те наотрез отказались с ним сотрудничать. У каждого уже сложилась своя жизнь и был свой подход к делу. Одни, используя близость к иностранцам, помогали кому-то разрешать разные судебные дрязги. Другие — понятно, не без выгоды для себя занимались продажей земельной собственности и домов. Третьи устраивали всякие махинации: скупали краденое и предметы старины, переправляя их в иностранные посольства. Случалось, что кто-то из подобных мошенников по наущению иностранцев проникал в храм и крал там бронзовую статую Будды, за что потом получал солидное вознаграждение. Словом, каждый владел своим секретом, которым не собирался делиться с чужим, а пуще всего со старшим До. Эти люди с насмешкой относились к нему самому, как и к его рассказам об Адаме и Сифе, а также к его разглагольствованиям о многоглазых библейских тварях. Денежные подачки, которых он удостаивался, вызывали у них зависть: «Только окрестился, а уже лезет вверх! Наверное, собирается всех нас прижать!» Они прозвали его Глазастым и при каждом удобном случае нашептывали о нем пастору. Однако пастор, действуя по принципу «разделяй и властвуй!», не отвернулся от Глазастого и не проявил к нему холодного равнодушия. И все же Глазастый До заметил, что после бесед об «Откровениях» он стал получать от пастора лишь один чох, хотя он как-то попытался намекнуть, что на его куртке, как и на библейских тварях, изображены глаза69. Что делать? Надо извлечь из новой веры хоть какую-то пользу. Не зря же он ее принял! Пожалуй, надо начать с чего-то небольшого…

Еще до обращения в лоно христианской церкви Глазастый пользовался услугами лавки «Торговая удача», где брал, подобно другим знаменным людям, товары в долг. Из месяца в месяц его долг записывался на особый счет, который потом он вынужден был оплачивать. Теперь он решил долг не отдавать. «Интересно, что сделает лавочник Ван?» — подумал он. Раньше он за один раз брал продуктов совсем немного: свежего мяса монет на 200, пучок овощей на 160 монет. Теперь Глазастый решил взять в лавке Вана курицу под соей. Но Глазастый не учел, что за это время лавочник успел от его брата кое-что о нем узнать, и то, что сказал господин До-второй, совпадало с тем, что когда-то говорил Шичэн, в правоте которого старый Ван теперь нисколько не сомневался. Если Глазастый способен на такие пакости в Пекине, можно представить, что он станет вытворять в деревне! Видно, не случайно Шичэн так их всех ненавидит!

— Хозяин Ван! — В голосе господина До чувствовалось некоторое смущение. — Почтенный Ван! За сколько месяцев вам задолжал старший брат?

— Больше чем за три! И ни гроша не вернул!

— Я… я за него расплачусь! Только постепенно! Ведь он все же мне брат! — Голос господина До дрожал от волнения.

— С какой стати вам тратиться? Вы же с ним живете порознь. К тому же вы не богач!

— Живем-то мы порознь… да предки у нас одни! — Господин До с усилием проглотил скопившуюся во рту слюну.

— Не стоит из-за него переживать!.. Я сам с ним поговорю по душам!

— Эх, почтенный! Все эти пакости он творит потому, что чувствует поддержку иностранцев! А нам не перебороть!.. Одним словом, с его долгом я расплачусь сам. Правда, нелегко будет, но расплачусь!

Лавочник Ван долго думал, как ему лучше поступить, и в конце концов решил, что с долгом Глазастого надо пока повременить. Как бы тот и вправду не приплел чужеземцев! Дело у него с этим Глазастым, конечно, мелкое, и они вряд ли в него станут ввязываться, а впрочем, кто их знает?..

В это время Глазастый принял свое решение: «Точно! Ход неплохой, а главное, сулит выгоду! Если же случится какая накладка, я прибегну к имени пастора. Он мне, возможно, прямо и не поможет (а хорошо бы, если бы он постращал этого лавочника!), но я думаю, что этот Ван сам все поймет и присмиреет… Преподнесет он мне курочку, как самый почтительный сын своему родителю!.. Точно!»

Его мысль летела уже дальше, а желания росли. «Коли подул попутный ветер, надо поднять парус выше!» — подумал он, но вдруг появились сомнения: а поддержит ли его пастор?.. «Выпью-ка я пару чарок для храбрости!» Он выпил сразу четыре ляна вина. Лицо его зарделось и стало походить на лепешку — шаомай. Сейчас Глазастый был готов взять в долг пару свиных ножек и потребовать, чтобы к ним присовокупили четыре чоха монет. Глазастый перешагнул порог лавки.

При виде гостя в сердце старого Вана заклокотал гнев. Сколько он от него натерпелся! Хватит! Как всякий шаньдунец, он был человеком вспыльчивым и прямолинейным. Ван в упор посмотрел на гостя и минуты две не отводил от него глаз, надеясь, что тот его поймет и, смутившись, исчезнет. Не тут-то было! Глазастый не только не двинулся с места, но даже дважды презрительно хмыкнул.

— Господин До! — не выдержал лавочник. — Свиные ножки мы в долг не даем! И деньги тоже! Вы не вернули свой старый долг, потому просить не имеете права! Сначала расплатитесь!

— Так-так, лавочник! Только учти, у меня есть друзья! Среди иностранцев! Ты скоро почувствуешь, чем это пахнет! — Глазастый До вынужден был напомнить о существовании пастора, иначе ему пришлось бы ретироваться, испытав горечь поражения. — Если ты все это уразумел своей головой, свиные ножки и деньги принесешь мне домой!.. Почтительно жду твоего визита! — И вышел.

Старый Ван давно привык к спорам из-за долгов — такое уж у него занятие! Во время споров он мог на кого-то накричать, пошуметь, но чтобы по-настоящему осерчать — такого не было никогда. В канун Нового года между ним и его клиентами — знаменными людьми происходили ожесточенные перепалки, однако в первый день нового года недавние враги шли друг к другу в гости, чинно кланялись и желали процветания в делах. Они забыли, что еще накануне они отчаянно спорили и ругались с багровыми от ярости лицами. Но сейчас лавочник рассердился не на шутку. Этот мошенник, прикрывшись своими новыми друзьями, смеет его шантажировать! Старый Ван стерпеть этого не мог. И тут он снова с уважением вспомнил своего сына.

«А что, если все-таки Глазастый в самом деле приплетет иностранцев? Что тогда?» Как и многие другие, лавочник побаивался их, не слишком хорошо представляя, какая сила за ними стоит. Он решил поговорить с братом Глазастого.

Когда Ван обо всем рассказал господину До, тот долго молчал, что-то обдумывая.

— Хозяин Ван! — проговорил он, еле сдерживая возмущение. В его голосе звучала решимость. — Возвращайся к себе, а я пойду к брату! Чувствовалось, что он готов приступить к действиям немедленно.

— Вы…

— Иди, иди! Я попробую его найти. Жди меня у себя в лавке!

Господин До по своей натуре был человеком мягким и простодушным, однако в минуты гнева мог проявить большую твердость и настойчивость. Он отправился на поиски старшего брата с настроением самым воинственным…

— А-а, братец! Каким это ветром тебя занесло ко мне? — шутливо встретил его Глазастый, а сам подумал: «Кажется, совсем недавно ты проявлял свое недовольство из-за того, что я принял чужую веру. А ну, раскрой-ка пошире глаза, взгляни на меня сейчас! Разве я такой же, как был прежде? Нет! Я теперь в силе! Туфа с перцем и соленые крабы, головизна и даже курочка в сое — теперь всем этим нас не удивишь. И водочка „Эрготоу“, извините, нам сейчас не подойдет! Приглядись-ка ко мне, разве я не поправился?»

— Послушай, брат! — серьезный тон и волнение До второго согнали с лица Глазастого улыбку. — Послушай меня! Я обещал Вану расплатиться с твоим долгом и дал ему расписку, сказав, что верну все до единого медяка. Но только брать у Вана продукты ты больше не будешь!

Глазастого будто что-то кольнуло. Он никак не предполагал, что проклятый лавочник так быстро расскажет обо всем брату. А может быть, Ван струхнул? Вполне возможно. Ведь он же не знает, обещал ли помочь Глазастому пастор Ньюшэн. Но если он так перепугался, стоит попросить пастора припугнуть лавочника на самом деле! Только бы пастор согласился! Ах, господин старший До, до чего же хороша будет ваша жизнь!

— Покорно благодарю за услугу!.. Только прошу тебя мне не мешать! Все равно в заморских делах ты ничего не смыслишь!

— Брат! — Господин До вдруг упал на колени и стукнул головой об пол. — Во имя наших предков, прошу тебя, не стращай людей своими иностранцами! Стыдно это! Срам! — Руки у него тряслись, в лице — ни кровинки. Он с трудом поднялся, решив сейчас же уйти, но не мог двинуться с места. Глазастый опешил, а потом вдруг громко расхохотался:

— Эх, братец!.. Братец!

— Ну как? — с надеждой спросил господин До, думая, что тот одумался. — Ну как?

— Как? — Глазастый снова расхохотался. — Пошел прочь! Катись! — бросил он со злостью.

Господин До посмотрел на брата и, еле сдерживая гнев, медленно двинулся к двери. Он вышел за ворота и остановился, не зная, куда идти дальше. Человек по природе мягкий, он не мог раздавить даже букашку или бросить бранное слово собаке. Он никогда не сердился на брата и прощал ему все его причуды. Но разве мог он предположить, что тот осмелится на постыдную связь с чужеземцами?! Так всех опозорить! В сердце господина До клокотал гнев. «Как же все это произошло? — подумал он. — Почему это случилось именно со мной? Почему в приличном обществе знаменных людей произошла такая мерзость? Неужели мы, сегодняшние люди, превратились в низких тварей, которые должны расплачиваться за грехи своих предков — за то, что те лет двести назад вели войны на севере и юге и совершали свои карательные походы?» Не в состоянии ответить на эти вопросы, он, совершенно убитый, направился домой, а когда пришел и сел на кан, заплакал.

После разговора с братом Глазастый как будто сначала немного растерялся, не зная, что ему предпринять. «Все же идти мне к пастору или нет?.. Пойду! А если выйдет осечка?.. А может быть, лучше пока не ходить?.. Тогда как я покажу свою силу?.. Эх, была не была, пойду! Если же случится какая-то неприятность, я откажусь от новой веры — вот и все! Любопытно, что тогда пастор скажет всевышнему?.. Точно! Так я и сделаю!..»

— Учитель! — Его голос звучал как-то особенно сладко. Язык послушно двигался во рту. Он с удовольствием повторил: — Учитель!

— Если у вас ко мне дело, выкладывайте быстрей, а то я очень занят! — Пастор куда-то торопился, и сейчас ему было не до утешения агнца. Ему хотелось вздуть Глазастого.

— Если вам недосуг… я зайду в другой раз! — Лицо гостя выражало нерешительность.

— Ну выкладывайте, выкладывайте! — подбодрил его Ньюшэн, поняв, что Глазастый хочет сообщить нечто важное.

Глазастый До сначала издалека и весьма осторожно стал рассказывать последние новости о бунтах против иностранных церковников.

— Очень я беспокоюсь за священнослужителей! Очень болею за них душой! — проговорил он.

— Вы истинный сын святой церкви! И весьма добропорядочный! — одобрительно кивнул головой пастор.

— Самому мне трудно сказать, лучше я других или нет, но порядочность во мне есть — это точно! — Глазастому очень понравилась мысль, которую он только что высказал. В ней не было ни сомнения, ни самовосхваления. Она отражала самую суть.

От дел в Поднебесной они перешли к Пекину.

— А что творится в Пекине? — спросил пастор.

Ньюшэн, зная о мятежах, которые вспыхивали здесь и там, очень интересовался слухами. Его церковь повсюду одерживала победы, чему он, разумеется, весьма радовался, но в то же время его мучило беспокойство. Он боялся за свою голову, которую мог в любой момент потерять. Что ему тогда от всех этих побед?! Он написал письмо дяде и попросил у него совета, как у самого крупного знатока Китая, который лучше самого всевышнего разбирается в китайских душах. В письме он старался намекнуть, что закусывать жирной пуляркой, конечно, неплохо, но вот как быть с головой, которую можно потерять в любой момент? Дядя ответил кратко и ясно: «Ты похож на ту кошку, которая боится мышей! Зачем их бояться? Если заварится каша, мы пошлем солдат. В дикой стране любая неразбериха нам только на пользу! Спроси у всевышнего, прав я или нет? И еще одно, самое главное: что бы там ни происходило, тебе следует приобщать души к лону церкви. А ты вроде как собираешься от этого увильнуть! Разве угас в тебе пыл проповедника? Словом, хочу, чтобы жизнь твоя была беспокойной и чтоб в местах, где ты живешь, никогда не было мира!»

Пастор Ньюшэн прозрел. Все, что писал дядя, — сущая правда. Недаром он разбогател. Уверенность пастора сразу окрепла. Он подумал, что эти китайцы вряд ли отважутся на бунт, но на всякий случай решил посоветовать своему посольству держать под рукой солдат, чтобы пустить их в дело, не дожидаясь событий. Надо, мол, держать ухо востро!

— Что творится в Пекине? Наверное, повсюду грязь и смрад! Каково место, таковы и люди! Кха-кха-кха! — закудахтал пастор.

Доверительные и задушевные слова, рассчитанные на полное понимание собеседника, доставили Глазастому До большое удовольствие, которое отразилось в улыбке, расплывшейся на его лице. Если пастор разговаривает с ним по-простому, без всяких церемоний, значит, они стали друзьями. А коли так, надо, как говорится, ковать железо, пока горячо! Он перешел к главному вопросу.

— А вы знаете, святой отец, лавочник Ван, хозяин «Торговой удачи», мятежник! Он поносит вашу паству и клевещет на церковь!

— Значит, надо на него заявить! Непременно! — Пастор подумал о дяде. Сейчас его родственник не посмел бы сказать, что племянник похож на трусливую кошку. В голове проносились разные мысли. «До нынешнего дня все судебные дела, связанные с религией, затевали католики. А теперь поднимет голос пастор Ньюшэн и сделает это в защиту своей церкви… Раньше религиозные суды начинались в сельской местности, а сейчас поднимется буча в самом Пекине! И он, конечно, сразу же прославится! А там — и почет и деньги! Посольство находится в Пекине. Если у него под носом готовится бунт, можно заранее послать солдат для подавления. Кроме того…» Ход мыслей все больше приводил его к заключению, что лавочник Ван — мятежник. Он непременно должен быть мятежником!

Глазастый До чувствовал некоторую неуверенность. Чтобы заявить на лавочника, надо иметь доказательства. А где они? Конечно, ему мог бы помочь младший брат, однако в этом случае Глазастый должен признать свою ошибку. Что же делать? А что, если попросить пастора, чтобы он заставил лавочника принести свои извинения? Пусть тот устраивает стол с выпивкой! Правда, Ван может отказаться. Вот тогда он и донесет на него властям!

Пастор также пребывал в нерешительности. Как же все-таки обстряпать это дело? И вдруг ему пришла в голову хорошая мысль:

— Помолимся! — Он склонил голову и закрыл глаза.

Глазастый До немедленно последовал его примеру и тоже закрыл глаза. «Куда же лавочник нас пригласит? — подумал он. — Можно пойти выпить в Шаньдунский ресторан, что за Передними воротами — Цяньмынь. Но неплохо посидеть в какой-нибудь известной харчевне, где готовят отличное белое мясо! И там и здесь есть свои достоинства». Мечтая о застолье, он забыл о том, что надо сказать всевышнему.

— Аминь! — Пастор открыл глаза, а Глазастый До закрыл их еще крепче. Его душа, переполненная самыми чистыми чувствами к богу, словно освободилась от земного бремени.

— Итак, сначала заставим его попросить прощения! — сказал Ньюшэн. Он уже смекнул, что прежде всего надо сытно поесть за счет лавочника. Это будет самым разумным!