Под пурпурными стягами

5

Старого Вана я не смогу забыть вовсе не потому, что лавочник подарил нам свиные ножки, а потому, что был он не маньчжуром, а китайцем ханьцем. Сейчас я все объясню.

В те годы некоторые домовладельцы-китайцы ни за что не хотели сдавать дома маньчжурам или мусульманам — пусть, мол, помещения лучше пустуют. Однако, кроме этих китайцев, рядом с нами жили и другие, например те, кто в свое время приехал в Пекин из провинций Шаньдун или Шаньси и зарабатывал сейчас себе на чашку риса тяжелым трудом. У нас, бедняков-знаменных, установились с ними прекрасные отношения, как с самыми близкими друзьями. Понятно, что были также маньчжуры — люди, как правило, богатые, с положением, — которые презирали китайцев и мусульман и с большим неодобрением смотрели на наши близкие отношения с ними. Словом, каждый думал по-своему, но только разве кто-то вправе мешать дружбе между людьми?

Через несколько дней после церемонии моего омовения должен был наступить Новый год, в связи с чем тетя заранее выразила свое недовольство. К празднику ей нужно купить много подарков, что раньше обычно делала наша мать, а та до сих пор не встает после родов. Брови тетки грозно насуплены, а на шее бьется нервная жилка. К счастью, сейчас дома отец, и тетке неудобно проявлять свое недовольство. Сестренка давно уже поняла, что вулкан вот-вот может взорваться, и побежала к отцу за советом. Родитель принял решение: дочка поможет тете купить новогодние подарки. Сестренке хорошо известно, что это дело весьма канительное, но отказаться от поручения нельзя.

— Так вот, полцзиня крепкого уксуса! Купишь его в лавке у шаньсийца, а в мясную можешь не заходить… знаю, что туфли свои бережешь… Слышала? — Тетины наставления длились долго, но вот наступил момент, когда она с большой неохотой отдала деньги племяннице. У сестренки к должности «прислужницы» прибавилась еще одна обязанность — закупщицы товаров.

Уксус куплен, но отдохнуть не пришлось.

— Отправляйся за кунжутным маслом, да смотри в оба, чтобы оно было обязательно из тонко протертых семечек. Уразумела? — последовало новое распоряжение.

Тетя обычно покупала товары по частям, так как очень не любила отдавать большую сумму денег сразу. Выдавала она их небольшими порциями на каждую покупку, наверняка считая, что так будет экономнее. Сестренка проявила большое терпение и сделала все, что приказала ей тетка. Нет, она совсем не боялась трудностей, только ей немножко было жалко свои туфельки.

Иной раз надо было купить кое-что из дорогих товаров, и тогда тетя выступала в поход сама, не желая выдавать своей племяннице много денег на руки. Но больше всего старая женщина боялась, что девочка узнает, какие дорогие вещи она себе позволяет покупать. Убедившись, что во дворике никого нет, тетка, крадучись, выскользнула за ворота, словно рыба из сети. На улице у нее возникло острое желание купить все, что она увидела в лавках, но она воздержалась от покупок, так как товары показались ей слишком дорогими. Она протискивалась сквозь толпу, поминутно прицениваясь, чтобы не попасть впросак. Побродив часа два или три, она решила вернуться домой, так ничего и не купив. И все же приобрести что-то надо, ведь скоро Новый год! Тетя снова отправилась за покупками, но уже в сопровождении племянницы, которая несла корзину с какими-то склянками. В этот раз трезвый расчет покинул старуху. На одном лотке она присмотрела себе товар и тут же его купила, хотя он оказался совсем не дешевым. Тетя очень не любила, если кто-то говорил ей, что она переплатила за покупку, поэтому сестренка промолчала и сообщила об этом нашей матушке лишь под большим секретом. Приложив губы к уху матери, она рассказала ей, что произошло, прикрывая то и дело рот рукой, чтобы не расхохотаться.

Новый год мы встретили скромно. Мать все еще не вставала, поэтому все заботы по дому легли на плечи отца и сестренки, которая, как известно, исполняла обязанности закупщицы товаров. Надо сказать, что, хотя мой отец и принадлежал к кругу маньчжурских знаменных, он был начисто лишен надменности и гонора, присущих касте военных. Судя по всему, эти качества в нашей семье совершенно исчезли. Наверное, поэтому отцу так и не довелось водрузить себе на голову чиновничью шляпу с шариком или украсить одежду парадными перьями. Мне кажется, если бы отцу дали волю, он, подобно Чжэнчэню, стал бы разводить птиц, сидеть в чайных, покупать (разумеется, в долг) жареную курицу и с удовольствием распевать две-три арии из опер. Наши предки давным-давно продали те двадцать-тридцать му земли, что мы имели за городом и где поднимались несколько холмиков — могилы наших предков. В свое время власти дали нашей семье дом, но дед его заложил, а потом и вовсе умудрился продать. Деньги от продажи дома пошли на жареных уток.

Рассказывают, что моя прабабушка когда-то давно выезжала с крупным маньчжурским вельможей в провинцию Юньнань. В ее обязанность входило подсаживать супругу сановника в паланкин, набивать кальян табаком и подливать в чашечку чай — о чем, кстати говоря, в нашей семье старались не упоминать, но зато охотно рассказывали, что сановник в дальних краях добыл много-много серебра, правда, сколько точно, никто с уверенностью сказать не мог. А еще рассказывали, что дом, в котором мы жили, куплен именно прабабушкой. Таким образом, платить аренду за жилье нам было не нужно (единственное, над чем отцу не приходилось ломать голову), но хлопот по дому хватало, особенно в июне — июле, когда в Пекине начинались ливни. После каждого сильного дождя часть стены на дворе, сложенной из дробленого кирпича, непременно обрушивалась, иногда даже сразу в нескольких местах.

Мой отец не имел в своей жизни особых пристрастий. Он не курил, не играл в азартные игры. Лишь одно себе позволял: выпить чарку-другую по случаю праздника. Но стоило ему пригубить немного вина — даже чарку не успевал поставить на стол, — как лицо его багровело и приобретало цвет перезревшего финика. Впрочем, у него, кажется, все-таки была одна страсть — увлечение цветами. С наступлением лета он покупал по самой дешевой цене пятицветные мэйхуа, на которые наши родственники обычно даже не смотрели. А еще он любил цветы под названием травяной жасмин и заморская конопля, которые не требовали никакой поливки. Они росли как бы сами собой и в один прекрасный момент вдруг расцветали.

В назначенный час отец шел на службу, а когда кончались дела, сразу же возвращался домой. Помнится, отец почти ничего не читал, поскольку в грамоте был несилен, поэтому книги в доме отсутствовали. Зато у нас была картина под названием «Ван Сичжи и гуси»42, которой отец любовался лишь в Новый год, когда она вывешивалась на стене. Но уже на девятнадцатый день первой луны картина снова убиралась в сундук. Словом, отец ходил на службу, возвращался домой, иногда колол дрова или чистил чан для воды, а порой любовался пятицветными мэйхуа. Во время разговора он всегда проявлял доброжелательную внимательность к людям и охотно отвечал на все вопросы, когда к нему обращались, или, наоборот, молчал улыбаясь, если его ни о чем не спрашивали, и мог промолчать чуть не полный день. Отец знал цену вежливости, поэтому на улице держался с достоинством, не стрелял глазами по сторонам, не торопился поклониться кому-то, но ждал, когда его окликнут. Когда мать просила его навестить родственников, он выполнял поручение с удовольствием, но возвращался домой очень быстро.

— Почему так скоро? — удивлялась мать, а отец, улыбнувшись, принимался метелочкой, сделанной из тряпок, сметать пыль с сапог.

Мне кажется, что за всю свою жизнь он не только ни с кем не подрался, но даже не поссорился. Он отличался редким прямодушием, правда, никто этим не пользовался, чтобы отца не обидеть. Как-никак он ведь знаменный солдат, и у него на поясе висит служебная бирка.

Когда мне было лет десять, а может, побольше, я часто допытывался у матери:

— Матушка, а какой все же наш отец?

Если мать находилась в хорошем настроении, она перечисляла все достоинства отца, после чего мне казалось, что отец, хотя и военный, но все же какой-то чудной…

Итак, отец зашвырнул на крышу луковицу, которой меня трижды стукнули по голове, и, по всей видимости, получил от этого большое удовольствие, так как сразу же заулыбался и не переставал улыбаться, когда вешал на стену картину и когда разговаривал с гостями. Едва ли не у каждого родственника он спрашивал:

— Как же нам все-таки назвать нашего мальчика?

Он снова и снова возвращался к этому вопросу, пока в канун новогоднего торжества, когда перед таблицами предков вспыхнули ритуальные деньги43, окончательно не определилось мое официальное имя Чаншунь — Постоянная Удача. Почетного прозвания мне тогда не определили, а вот детское имя дали: Туцзы — Лысок.

Новогодних подарков отец покупать не стал, потому что в доме не оказалось денег, однако о богах он все же позаботился: низко поклонился бумажным изображениям Цзаована и бога богатства Цайшэня, воскурил благовония и поставил красные свечи, после чего разложил перед ними пять тарелочек с плохо пропеченными «лунными пряниками». Еще он сварил новогодний рис, который положил в небольшую миску, украсив кушанье спелыми финиками и плоскими ломтиками хурмы, чтобы оно выглядело по-праздничному. Потом он сверху воткнул сосновую веточку с развешанными на ней крохотными изображениями серебряных слитков, склеенных из бумаги. Радость, которая переполняла его, он выразил в простых словах:

— Поедим мы сами или нет — это неважно. Главное, не обидеть богов! Ведь они принесли нам мальчонку — последыша!

В канун Нового года мы с матушкой уснули рано, будто ни ее, ни меня праздник нисколько не интересовал. Сестренка помогала тете стряпать новогодние блюда, а старая женщина, недовольная мной, то и дело ворчала:

— Лысый разбойник! Появился на свет ни раньше, ни позже — аккурат в самый праздник! Сколько хлопот всем доставил!

Когда ее ворчание перешло все границы приличия, появился отец.

— Сестрица! Давай я тебе помогу! — улыбнулся он.

— Это ты? Тоже помощник нашелся! — Тетя оглядела его со всех сторон, будто раньше никогда не видела. — На что ты способен? Пошевели-ка мозгами!

Отец улыбался, думая о чем-то своем, а потом, сделав низкий поклон, словно перед начальником, удалился.

Треск петард и разрывы хлопушек участились и стали громче. Из переулков донесся стук ножей, которыми рубили фарш для пельменей. Все эти звуки, слившиеся вместе, создавали невообразимый шум, будто где-то неподалеку скакал табун лошадей или бушевал грозный поток. Время от времени раздавалось громкое тарахтенье: «Трах! Трах!..» Возникая сразу в разных местах, оно заглушало все остальные звуки. Это кредиторы колотили железными кольцами в двери должников. Они били с ожесточением, словно намереваясь разбить двери вдребезги. Жуткие звуки приводили всех в трепет, и даже самые отважные псы дрожали от страха, боясь лишний раз тявкнуть. Вслед за грохотом дверных колец следовали злобная ругань, униженные просьбы, а чаще всего женский и детский плач. Случалось и так, что в такой праздничный вечер, когда боги спускаются в мир людей, а землю окутывают благовещие облака, какой-нибудь совестливый хозяин дома, не выдержав страшных звуков у ворот, тихонько уходил к городской стене или еще подальше — за город — и там кончал все свои счеты с жизнью.

В этот вечер отцу пришлось лепить пельмени одному, поэтому он был очень взволнован — ведь надо угодить богам! В нашем доме пельмени из-за экономии обычно делались без свинины, лишь с овощной начинкой, что стало со временем вроде традиции. И все же ради богов надобно проявить старание. Пельмени должны быть небольшие и иметь по краям замысловатый узор. Надо их сделать красивыми и прочными, чтобы они раньше времени не развалились, потому что, если они в воде расползутся, все посчитают это за дурной знак. Вот отчего и волновался отец. Но пельмени, как на грех, у него не получались. Один похож на лодочку, второй — на мышь. Как отец ни старался, пельмени все же расползлись — «разинули рот»! По всей видимости, сказалось не только отсутствие мастерства, но и беспокойство, которым сейчас была охвачена его душа. Отец думал о старшей дочери. Как она там? Понятно, мы и сами едва сводили концы с концами, считая каждый медяк, чтобы в канун трех праздников44 не слышать стук дверного кольца. А в ее доме? Ведь свекор со свекровью, как и сам ее муж, Дофу, знают только одно: брать в долг, не думая, что рано или поздно придется отдавать. Что только за люди! Пообещай им Белую пагоду в Бэйхае45, они, не задумываясь, возьмут и ее, не соображая, что делать с ней дальше. «Как они все же отпразднуют Новый год? Как выкрутятся?» Отец терялся в догадках. Тревожные мысли не выходили у него из головы.

Резкий стук кольца в соседскую дверь разбудил мою мать. Но может быть, она вовсе и не спала, а тоже думала о старшей дочке, только сейчас у нее не хватало сил, чтобы поделиться своими тревогами с отцом.

— Поспал бы! — только и сказала она отцу.

Отец удивился: кто же спит в новогоднюю ночь? По давно заведенному порядку, который, наверное, существовал уже много поколений в нашей семье, спать в канун Нового года не полагалось. Поэтому отец лишь хмыкнул, продолжая лепить пельмени. В один пельмень он положил маленькую, до блеска начищенную монетку, которая должна достаться тому, у кого счастливая судьба. Если счастливчик проглотит ее, целый год ему будет сопутствовать удача! Отец твердо решил, что в эту ночь он будет непременно бодрствовать, как солдат на часах, чтобы все время горел огонь в лампах, тлели благовония перед Буддой и чтобы не остывала печурка. Ведь у него теперь есть сын — его надежда в жизни! Поэтому огни в светильниках должны гореть как можно ярче, выражая дух торжества и радости.

Отец принес в комнату большой глиняный таз, чтобы сливать в него грязную воду. После «пятидневного срока»46 таз обязательно полагалось опростать за воротами дома. Потом он достал «государев численник», по которому следовало проверить правильное местоположение богов счастья и богатства, дабы завтра, выходя из дома, все могли видеть их изображения перед собой. Отец испытывал большую радость. Ему казалось, что при разумной трате денег и некоторой экономии, имея к тому же поддержку богов, можно обрести полное довольство в жизни. Круглый год у семьи будет благополучие!

В полночь треск петард участился — наступил час жертвоприношений богам. Лицо отца озарилось улыбкой. Отец слабо представлял, где, скажем, находится Англия или провинция Юньнань: на западе или на востоке? Граничит ли Англия с Америкой или она находится где-то рядом с Юньнанью? Надо сказать, это его нисколько не беспокоило. Но зато он всегда радовался, когда в Пекине трещали хлопушки и петарды. В этом случае он знал, что в Поднебесной царит спокойствие.

В комнате появилась сестренка с двумя пряниками, выпеченными еще к празднику двух девяток47. Ее губы дрожали, а в глазах стояли слезы. Сколько дней она помогала тете, а взамен не получила от нее ни монетки, только эти черствые пряники, пролежавшие в теткиной комнате с осени до Нового года. Оскорбленная до глубины души, сестренка решила выбросить подарок, но отец ее остановил:

— Выбрасывать не годится, дочка! — и положил пряники на стол.

Всем своим видом и запахом тетин дар намекал на стародавние времена.

— Не плачь, дочка! Не плачь! Не к добру это! — Он достал из кармана несколько медных монет. — На, возьми! Если придет Сяо Ли, купи у него засахаренных бобов! Вот и полакомишься!

Отец знал, что нынешней ночью Сяо Ли будет торговать до самого рассвета и все окрестные ребятишки, которым не по карману дорогие сладости, станут его непременно ждать.

Сяо Ли появился на улице скоро. Сестренка собралась уже бежать, как вдруг дверь в комнату отворилась и в ней показалась тетя.

— Племянница! Я тебе дала их… чтобы ты накормила собаку. Поди-ка сюда! Ну иди же, иди! — Тетя сунула в руку девочки новенькую красную ассигнацию и с шумом захлопнула дверь. Сестренка убежала и скоро вернулась, неся пакетик сладких бобов с финиками и две палочки с засахаренными фруктами — танхулу.

— Тетя! — крикнула она. — Возьми одну палочку! Смотри, какие белые яблочки!

— Я сплю! — послышалось из тетиной комнаты. — Увидимся в будущем году!

«Если у сестры так закончится старый год, будущий с самого начала может оказаться для нас несчастливым!» — подумал отец. Он подошел к тетиной двери.

— Сестрица! — В его голосе слышалась растерянность. — Может, сыграешь с нами?.. Я и дочка…

— А деньги у вас есть? — послышался вопрос.

— Сыграем на «железные» бобы!

За дверью раздался смешок, а потом «пфу!» — это тетя погасила лампу. Отец вернулся на место.

— Главное, я ее рассмешил! — тихо сказал он. — Может быть, завтра ничего дурного и не случится!

Отец и дочь уселись рядышком и принялись за сладости.

— Хорошо, если бы шестого к нам пришла сестрица! — сказала девочка.

— Верно, хорошо!

— А что мы для нее приготовим?.. Свекор со свекровью вон как едят, а ей ничего не достается!

Отец промолчал. Ему тоже хотелось вкусно накормить свою дочь, да вот только…

— А когда братцу исполнится месяц, надо… — Сестренка вдруг замолчала.

Отец в свое время мечтал, что семья отпразднует Новый год хоть и скромно, но весело, однако уже сейчас видно, что веселья не получится.

Отец не смел сомневаться в вечности и несокрушимости Дайцинской империи. Но одно дело императорский трон, который, возможно, простоит еще тысячи и тысячи лет, а другое — служба в знаменных частях. Сумеет ли его сын получить должность в войсках? Рождение наследника — самая большая радость, но порой случается, что оно приносит и большое горе!

— А мой братец вроде как подрос! — проговорила сестренка, обсасывая боб. Ей хотелось сказать что-то приятное, чтобы хоть немного развеселить отца. — Наверное, он станет офицером в кавалерии, как муж сестрицы, и у него будет шляпа с шариком пятого ранга!

— Ну а потом? — Голос отца звучал безрадостно. — А если из него не получится офицера… тогда он, прочитав много-много книг, сдаст экзамен и получит степень цзиньши48! — А кто будет платить за учебу? — Лицо отца оставалось хмурым. — Коли так, пускай учится какому-нибудь ремеслу! Как наш Фухай! — Сестренка задумалась: «Интересно, почему у меня в голове нынче так много мыслей? Не иначе от засахаренных бобов!»

— У нас, у знаменных, это не принято! Если можно ничему не учиться, значит, не учись!

Они проговорили часов до трех ночи, однако к единому выводу о моем будущем так и не пришли. После того как сестренка, съев обе палочки танхулу, уснула, отец вытащил комплект игральных костей, «тигроголовок», — правда, в комплекте не хватало одной костяшки — и принялся гадать. Какова будет судьба у его сына?

Первым гостем в новом году оказался, конечно, Фухай. Не успел он совершить положенные поклоны, отец тут же стал ему объяснять, что семье будет очень трудно отметить месяц со дня моего рождения.

— А вы так и скажите, что никакого праздника, мол, не предвидится! — предложил Фухай. — Во время новогодних визитов так всем и сообщите.

Отец сидел на краю кана с чашкой чая в руке. Слова юноши заставили его задуматься и надолго замолчать. Отец понимал, что совет племянника дельный, но выполнить его нелегко — неудобно перед родившимся сынишкой! Ведь сын — это счастливое продолжение рода. Как же не отметить этот торжественный праздник?

— Объясните одному родственнику, потом второму… и все будет в порядке! Только, думаю, все равно кто-нибудь заявится. Разве их остановишь? — Фухай засмеялся. — У нас, у знаменных, это принято… Ну и пускай приходят! Если вы заранее уведомите всех, что никакого торжества не будет, любителям ходить в гости нечем будет крыть! На худой конец отделаемся чаем. И никто не придерется!

— Пустым чаем встречать вроде как-то неудобно! — Отец нахмурился.

— В крайнем случае что-нибудь купим, чтобы не придирались!.. Главное, отметить праздник малыша!

— Правильно! — Отец кивнул, и лицо его озарилось улыбкой. — Ты неплохо придумал! — Он обрадовался так, будто за предстоящие угощения, даже самые ничтожные, ему не придется платить.

— А ну, дочка, доставай мой парадный костюм!.. Фухай! Так я пошел с новогодними визитами!

— К чему такая спешка?

— Чем раньше всех предупрежу, тем спокойнее станет на душе!

Сестренка нашла отцовское парадное платье: атласную куртку и штаны цвета красного финика. Отцовский наряд был на два года старше моей сестры, однако он не производил впечатления слишком ветхого, наверное потому, что его доставали только по случаю Нового года или какого-то другого торжественного праздника.

Старшая сестра пришла к нам шестого, однако к ее приходу нам так и не удалось купить в лавке «Торговая удача» ни сладостей, ни других угощений. Может быть, поэтому во взгляде матери, безотрывно смотревшей на дочь, застыло выражение вины.

— Матушка! Прошу вас, не смотрите на меня так! Мне в самом деле ничего не хочется! — В голосе сестры слышалась мольба. — Мне только бы выспаться да чтобы ногам немного полегчало! Вот о чем я хочу просить Будду! — Ее губы дрогнули, но она не заплакала, потому что не хотела огорчать мать, рассказывая о своих бедах. К чему омрачать радость новогоднего праздника? Девятого числа сестра ушла. В момент расставания дунул порыв ветра и из глаз сестры выкатились две слезы. Но вполне вероятно, ей в глаза попала пылинка.

После шестого числа наша тетя с головой окунулась в азартные игры. Ей сильно везло, и она уже несколько раз выиграла по-крупному. Вот почему в новогодние дни настроение в нашем доме царило довольно приподнятое, хотя денег по-прежнему не хватало. Вечером в Праздник Фонарей тетя неожиданно повела сестренку любоваться огнями, а потом потащила ее в храм Хранителя города — Чэнхуана, — что находился возле Дальних ворот Пекина, посмотреть на страшных служителей бога огня, извергающих пламя из своего чрева. Все эти дни тетя проявляла к сестренке знаки большого внимания, очевидно потому, что племянница не отвергла ее подарка — двух залежавшихся пряников. Впрочем, может быть, тете хотелось просто испытать девочку: убедиться в ее послушании и скромности. Если бы сестренка отказалась от пряников, значит, устои тетиного деспотизма в нашем доме оказались бы сильно поколебленными. За этим должно было последовать наказание.

В праздники мы так и не купили ни одного рисового колобка — танъюаня. Кто знает, ведь, может быть, кто-нибудь из настырных родственников или знакомых все же придет к нам в гости по случаю моего праздника. Поэтому надо было экономить.

Как мы и предполагали, с поздравлениями пришли сразу несколько человек, и первым из них явился Дофу, мой зять и муж сестры. Он заметно осунулся. Еще бы! С первого до девятнадцатого числа у него не было ни минуты покоя: надо было побывать во всех храмах и посмотреть торжества, которые там происходят! Второго числа, раздобыв у кого-то (конечно, в долг) брусочек серебра, он отправился в храм бога богатства Цайшэня. Дофу твердо знал, что его душевная чистота принесет ему счастье и он непременно разбогатеет. В храме Белых облаков — Байюньгуань49 — он, как полагается, стукнул медной деньгой дряхлого даоса, который сидел в нише под мостом. Потом хворостиной прошелся по хребту старой свиньи, «ожидающей освобождения»50. Когда ударил, подумал: «Завизжит или нет?» На торжище возле какого-то храма он купил бумажного змея и засахаренные райские яблочки, нанизанные на длинную палочку. В храме Большого колокола он хлебнул бобового настоя, после чего принял участие в гадательной лотерее и выиграл кусочек кунжутного сахара величиной с ноготь.

Возле каждого храма выступали борцы, фокусники, рассказчики сяншэна51, актеры, исполнявшие арии под стук бамбуковых дощечек. Всем им надо было платить, хотя бы уже потому, что они называли тебя «господином богом богатства». Дофу отказался лишь от участия в лошадиных скачках, которые обычно устраивались позади храма Белых облаков, но только потому, что не имел собственной лошади. Впрочем, если бы даже он где-то ее и достал, он все равно не смог бы на нее взобраться: ведь ездить верхом кавалерист не умел. На обратном пути домой возле городских ворот Дофу нанял крупного черного осла с медным бубенчиком на шее. Животное двигалось довольно шустро, вызывая одобрение у прохожих, что, понятно, доставляло Дофу большое удовольствие. Однако в какой-то момент он недосмотрел, и осел понесся вперед, а Дофу оказался в канаве.

Три вечера подряд, с четырнадцатого по шестнадцатое, Дофу бродил по районам Дундань и Сисы52. Возле Барабанной башни — Гулоу — он созерцал фонари, сделанные в виде бычьего рога или сосульки, хлебного колоса или дракона. Потом он отправился к воротам внутреннего города, где жили вельможи — чиновники дворцовых служб, чтобы полюбоваться здесь фейерверком, после чего на его куртке из заморского шелка появилась крупная дыра. В гости к нам он пришел главным образом для того, чтобы рассказать о том, что видел во время своих блужданий по городу, — словом, поделиться своими впечатлениями. Он стал было что-то объяснять матери и сестренке, но они разговора не поддержали, и ему пришлось обратиться ко мне.

— Расти скорей, малыш, и я свожу тебя туда, где можно будет неплохо повеселиться! Знаменные люди, как известно, ничего особенного делать не умеют, но зато по части развлечений или застолья мы большие мастера. Первые в Поднебесной! Соображаешь?

Несколько раз отец порывался спросить, как они провели Новый год, но слова застревали в горле. Неожиданно гость заговорил об этом сам. Новый год, мол, они провели отменно, так как удалось заложить договорные бумаги на дом. Отец нахмурился. Как всякий мало-мальски порядочный знаменный муж, он полагал, что каждый должен жить в своем собственном доме. Только тогда можно пустить глубокие корни в Пекине и остаться здесь навсегда. Кроме того, он знал, что даже крупные чиновники, люди с достатком, самым надежным делом считали сдавать свое жилище в аренду «питаться черепицей», как это тогда называлось. Свекор Чжэнчэнь и Дофу имели вполне приличное жалованье. При достаточной экономии и небольшом умении вести хозяйство они давно могли бы сдать несколько комнат в доме и получать с них доход. И вдруг на тебе! Заложили все бумаги!

Заметив, что отец расстроился, Дофу принялся объяснять:

— Все будет в порядке!.. Мы же дом не продали! А бумаги мы со временем вернем обратно. Вот только получим жалованье, сразу же и выкупим! Ты не волнуйся!

— Ну ладно, ладно! — Отец вроде как бы согласился, но в душе сильно сомневался, что они когда-нибудь снова увидят бумаги.

Разговор не клеился. Не дождавшись угощений, Дофу, которому не поднесли даже чарки вина, удалился.

Наконец пришел сам дядя. Его жена — дацзюма — в это время страдала от астмы, а Фухай находился на службе. Дяде предложили посидеть и закусить, от чего он отказался. И все же его короткий визит пошел нам на пользу, потому что дяде удалось успокоить нашу тетушку, которая возмущалась, что печка в доме остыла, а котел пустой. Наш дядя, обладавший, как известно, чином цаньлина, поздравил тетку с праздником, и на ее лице сразу же появилась довольная улыбка. После ухода гостя тетя набросилась на отца с укорами:

— Почему раньше ничего не сказал! Я бы дала тебе несколько лянов!.. Ах, как неудобно получилось! В доме хоть шаром покати! Пустота и холод!

Отец виновато улыбнулся, а сам про себя подумал: «Эх ты, чудачка! Если бы я взял твои деньги, сколько попреков мне потом пришлось бы от тебя пережить!»

В том году весна в Пекин пришла рано, о чем поведали пекинские ураганы, которые за несколько дней до моего праздника дважды пронеслись над городом. Казалось, однако, что они не столько принесли весну, сколько унесли ее прочь. Надо сказать, что в те годы люди обычно не сажали деревьев, а только рубили их под корень, поэтому окрестные горы совершенно облысели и стояли обнаженные. Когда-то на нашем семейном кладбище — крохотном клочке земли — росли пять кипарисов, но уже при жизни отца о них рассказывали как о старом предании. Голые горы, поднимавшиеся к северу от Пекина, не могли преградить путь вихрям, которые прорывались со стороны далеких застав, и даже могучие городские стены, казалось, не останавливали их бешеного напора. Холодный ветер, завывая, как тысячи демонов, поднимал тучи бурого песка. Недавно чистое, небо становилось ржавым, солнечные лучи исчезали, и на землю спускался мрак. Сверху сыпался песок, а снизу вверх летели куриные перья, чесночная шелуха, комья черной земли, пропахшей лошадиной мочой и навозом. Рыжие и черные цвета, перемешавшись вместе, создавали темную пелену, которая задерживала солнечные лучи, а на том месте, где полагалось быть светилу, сквозь рыжую мглу проглядывало багровое пятно, напоминавшее сгусток крови.

Каждый новый напор ветра приносил жалобный скрип деревянных арок, сооруженных возле торговых лавок, и треск разрываемой парусины на балаганах. Откуда-то издали доносилось жалобное ржанье коней и мычанье коров. Деревья раскачивались так, что их верхушки порой касались земли. Сверху сыпались ветки, сучья, сухие стручки акации и остатки развалившихся вороньих гнезд. В воздухе кружились тучи пыли, поднявшейся сразу со всех пекинских дорог и тропинок. Прохожие, кому довелось в этот момент выйти из дому, ничего не видели вокруг в этом черном тумане. Люди напоминали рыб, боровшихся с яростным морским потоком. Одних, кто шел по ветру, бешеный вихрь подхватывал вверх, и человек устремлялся вперед, будто летел по воздуху: других, кто двигался ветру навстречу, порывы ветра то и дело отбрасывали назад, и путник беспомощно топтался на одном месте. С головы до пят его покрывал слой пыли и песка, словно человека только что извлекли из грязной ямы. Воспаленные глаза слезились, отчего по обеим сторонам носа образовывались две влажные ленточки.

Стены лачуг, в которых жили бедняки, ходили ходуном, с крыш сыпалась черепица. Их обитателям казалось, что в любое мгновение вихрь может подхватить жилище вместе с людьми и унести прочь. Холодный ветер проникал в каждую щель, вытесняя комнатное тепло. Вода в бадьях замерзла. Стол и кан покрывались слоем дурно пахнущей пыли. Вокруг котла образовывался черный круг из пыли, а на поверхности бобового отвара, варившегося в чугуне, пузырилась серая пена.

Ветер воет где-то вверху или с яростным свистом мчится по поверхности земли. Он бьет в стены, врывается во двор и, взметнув вверх клочья бумаги, солому и листья, уносит их невесть куда. Ветер умчался, и человек облегченно вздохнул, а его охваченная страхом встревоженная душа, успокоившись, возвратилась на прежнее место. Но вот налетел новый вихрь, и снова голова пошла кругом. Все задрожало вокруг: красные стены императорского города и дворцы, покрытые позолотой. Солнце снова померкло, и Пекин превратился в страшное вместилище взбаламученной пыли и катящихся по земле камней. Но пекинский ветер боится сумерек, поэтому люди с надеждой всматриваются в небо, ожидая, когда светило, сейчас ни на что не похожее, наконец-то уйдет на покой. Под вечер непогоде действительно наступил конец, и деревья распрямились. Правда, они еще раскачиваются, но уже не сильно и будто даже с удовольствием. Дворы домов чистые, словно после самой хорошей уборки. Мусор неизвестно куда исчез, лишь обрывок бумаги случайно застрял в уголке стены. В углублениях на переплетах окна возвышаются небольшие горки мелкой сухой пыли, а на подоконнике лежит неровная дорожка рыжеватой земли, напоминающей слой песка на речной отмели, с которой только что ушла вода. Люди постепенно пришли в себя и сейчас молят небо, чтобы завтра не было ветра. Но никто точно не знает, какая погода будет завтра, потому что в те времена не существовало метеосводок с предсказаниями погоды.

Что ни говори, а судьба у меня счастливая! В тот день, когда мне исполнился месяц, ветер вдруг стих. В синем небе неизвестно откуда появилась стрелка летящих с севера диких гусей, которые нынче раньше обычного возвращались в родные края. Птиц немного, но их зычный крик заставил всех бежать во двор и радостно задрать голову кверху.

— Гляди-ка! — сказал кто-то, тыкая в небо пальцем. — Правду говорят: «Седьмого — девятого реки вскрываются, восьмого — девятого гусь возвращается!»

И тут еще кто-то заметил меж каменных ступеней в щели нежные зеленые листики душистой полыни. Сестренка сразу же заявила, что она скидывает с себя тяжелый зимний халат.

— Не снимай! — остановила ее мать. — Весна держит холод!

Вдруг раздался скрип остановившегося экипажа, и до обитателей дома донесся мужской смех, такой громкий, что, казалось, он заглушил крики летящих гусей. Все замерли в недоумении.