Подчинение миллиардеру

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ Николай

Я открываю глаза, почти ночь, мой брат прижался ко мне, и машина едет по одинокой дороге. Я пытаюсь потянуться, но не могу пошевелить руками. Опускаю глаза вниз, руки связаны веревками.

Мужчина и женщина сидят спереди.

— Куда мы направляемся? — Спрашиваю я.

Женщина поворачивает голову.

— Если ты не заткнешься, мне придется заклеивать вам рты, — предупреждает она.

Я молчу. Мой брат прижимается еще ближе ко мне, когда мы проезжаем через сельскую местность, пока не натыкаемся на высокую стену. Она утыкана острыми осколками битого стекла, а сверху нанизана колючая проволока. Машина останавливается у больших черных ворот. Мужчина выходит и звонит в звонок. Через некоторое время появляется пожилой человек, чтобы открыть большие замки на воротах.

Мы проезжаем и останавливаемся перед огромным серым зданием. Я никогда не забуду вид этого здания. Оно такое большое и внушительное. На окнах решетки, похоже на тюрьму. Нас вытаскивают из машины и заставляют подняться по каменным ступеням.

Мужчина, похожий на скелет, с тонким, длинным лицом открывает толстую черную дверь. Он не смотрит ни на Павла, ни на меня. Просто кивает и открывает дверь шире. Запах, ударяющий в нос, трудно определить. Я никогда не ощущал такого запаха раньше. Кажется, он исходит от сырых стен и каменного пола. Я даже чувствую этот запах на скелете. Пахнет несвежей мочой и квашеной капустой, и чем-то еще. Чем-то, от чего я испытываю страх.

Внутри холоднее, чем снаружи. Слева от нас огромный бюст Ленина. Впереди длинный темный коридор. На стенах развешаны плакаты с надписью: «Дети восхваляют Сталина», «Спасибо, дорогой товарищ Сталин, за счастливое детство».

Мы следуем за скелетом по коридору.

Пожилая женщина с яростью моет пол. Швабра серая, а вода в ведре грязная, виднеются остатки мыльной пены сверху. Она даже не поворачивает в нашу сторону голову.

Мы проходим по обе стороны от нас пустые классы. Внутри ни звука. Дальше по коридору мимо нас проходит мальчик, намного старше меня. У него темные глаза и он поглядывает на меня с издевкой.

Подходим к двери и высокий мужчина вежливо стучит. Кто-то кричит «открыто», и человек толкает дверь, делая шаг назад. Лысый, толстый мужчина стоит за большим столом, заваленным бумагами.

— Ты привел мне еще маленьких врагов народа, чтобы я мог перевоспитать их в своем саду? — спрашивает он весело. Он напоминает клоуна или шута, но в его выпученных карих глазах есть что-то зловещее. Он окидывает меня взглядом, как масло, но как только он переводит взгляд на Павла, он не может оторваться от него. Он улыбается и облизывает губы. — И кто это у нас здесь?

— Старший — Николай, а младший — Павел, — говорит человек, который нас привел. В его голосе сквозит подтекст, которого раньше не было. Презрение и насмешка. Он не уважает толстяка.

— Я — Константин Разумовский, и я директор этого учреждения, — с гордостью объявляет толстяк. — Мы были открыты в 1918 году и у нас было много успехов, которыми можно гордиться. Более 7000 детей прошли через наши двери, и многие из них в настоящее время являются прекрасными, достойными выпускниками, у которых есть уже свои дети.

— Мне нужно позвонить дяде, — громко говорю я.

Директор улыбается.

— Телефонные звонки должны быть заработаны хорошим поведением. Если ты будешь хорошим, тебе будет разрешено воспользоваться телефоном. — Он смотрит на мои запястья, связанные веревками. — Ты будешь хорошим мальчиком?

— Да, — тут же отвечаю я. Я уже понял, что должен сделать все, что в моих силах, чтобы заслужить звонок Дяде Оксане. Возможно, я смогу, но маленький Павел не сможет спуститься по этим «стеклянным» стенам. Они разрежут его на ленточки.

Улыбка директора становится шире, он довольно благожелательно относится к нам.

— Хорошо. Вам здесь понравится, здесь много мальчиков вашего возраста.

Мы идем к другому человеку по имени Игорь. У него тонкое, неулыбчивое лицо, и он ведет нас в сырую комнату, где разрезают мне веревки, также нам приказывают раздеться и переодеться в бесформенную одежду из толстого, грубого материала. Он открывает шкаф и извлекает две пары полосатых пижам и две зубные щетки. Они не выглядят новыми. Щетинки изогнуты.

— Туалеты вон там, — говорит он, махнув в промозглый коридор, — но все они не функционируют в данный момент. Тебе придется пользоваться уборными снаружи. Вам нужно в туалет?

Павел, и я киваем.

С вздохом он выводит нас наружу и ждет, пока мы пользуемся туалетами. Туалетом на морозе. Мы как можно быстрее делаем свои дела и присоединяемся к Игорю.

Дрожа от холода, идем за ним наверх, в длинную комнату, полную кроватей. Запах мочи здесь гораздо сильнее. Здесь есть полки на стенах и небольшие груды одежды, мыло и зубные щетки. Никаких игрушек, книг, фотографий семьей или каких-либо личных вещей.

Игорь пытается уложить нас на кровати в разных частях комнаты, но я настаиваю, что хотел бы остаться с братом. Что-то мелькает в его глазах. Тайная улыбка. Как будто он знает что-такое, чего не знаю я.

— Я хочу есть, — тихо говорит Павел.

— Вы пропустили время ужина. Тебе придется подождать до утра, чтобы позавтракать. Через двадцать минут погаснет свет, так что вы, ребята, можете остаться здесь.

Как только он уходит, Павел поворачивается ко мне, его глаза наполняются слезами.

— Мама и папа действительно умерли?

— Не уверен.

— Тогда зачем они привезли нас сюда?

— Я не знаю. Я думаю, что это ошибка. Мне нужно позвонить Дяде Оксане. Он придет и заберет нас от сюда, — бормочу я.

— Мы правда маленькие враги народа?

Я хватаю его за обе руки.

— Нет, мы не враги. Мы не сделали ничего плохого, как папа с мамой. Это просто ошибка. Ужасная ошибка, — с яростью говорю я.

Он кивает, и я отпускаю его маленькие руки.

— Мне страшно, — шепчет он, его прекрасные глаза наполняются слезами.

— Не надо бояться. Я здесь. Я не позволю, чтобы с тобой что-то случилось.

— Мне обязательно спать одному?

— Нет. Я буду спать с тобой.

Он хмурится.

— Но тебе не нравится спать со мной.

— Я буду спать с тобой сегодня ночью.

— Уверен?

— Да.

— Спасибо тебе. — Он обнимает меня за спину. — Кто сегодня будет спать с Любовью? — спрашивает он.

Этого момента я действительно боюсь. В моей голове папа говорит: «Теперь идите в магазин вместе. Держи Павла за руку. Не отпускай его. Ты отвечаешь за своего младшего брата». Павел еще слишком мал. Как я смогу защитить его в этом огромном месте?

— Любовь будет спать одна? — снова спрашивает Павел.

— Нет, — мягко говорю я. — Дуся возьмет его к себе.

— Хорошо. Я бы не хотел, чтобы он был один. Ты же не думаешь, что она засунет его в стиральную машину?

— Зачем ей это делать?

— Она всегда так говорит.

— На самом деле она этого не сделает. Она говорит это только тогда, когда ты плохо ешь.

Какое-то время он молчит.

— Как ты думаешь, где мама и папа?

Я смотрю на него очень серьезно.

— Я скажу тебе секрет, но ты никогда никому не расскажешь, хорошо?

— Хорошо, — шепчет он, глядя на меня огромными глазами.

Я наклоняюсь к его уху и говорю:

— Я думаю, что они поехали в Америку, чтобы найти для нас дом.

— Откуда ты знаешь? — также шепчет он мне на ухо.

— Потому что я слышал, как они говорили об этом. Они сказали, что найдут дом, а потом мы все переедем в Америку. Мы все сможем ездить на машине, есть бургеры и картошку фри, и пить кока-колу.

— Правда? — Его глаза сияют.

— Да. Но ты не должен никому рассказывать.

Он торжественно кивает головой.

— Я не буду. Пусть волки вырвут мне сердце, но я никому не скажу.

Я улыбаюсь.

— Так говорит мама.

— И я с ней согласен.

— Все будет хорошо. Я позабочусь о тебе.

— Я хочу к маме, — говорит он и начинает плакать.

— Шшш… — успокаиваю я, прижимая его маленькое тело к себе, раскачивая так, как делала мама и Дуся, когда у него температура и он не может заснуть.

Мы вместе забираемся на раскладушку в этой холодной комнате и смотрим на пустые серые стены. Мы оба пребываем в состоянии глубокого шока. С трудом верится, что мы из теплой своей комнаты, где мне было скучно делать домашнюю работу и Дуся готовила сытное рагу, попали в одно из самых страшных и враждебных мест, которые только можно себе представить для ребенка в России.

В детский дом.