Подчинение миллиардеру

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ Николай

Семь месяцев спустя.

— Поздоровайтесь со своим сыном, — говорит медсестра, кладя голое, покрасневшее создание мне в руки. Я с изумлением смотрю на него.

Мой сын.

Звуки вокруг меня становятся какими-то размытыми.

Он такой крошечный, что почти умещается в моей ладони. Глаза закрыты, лицо морщинистое и красное. Волосы все еще мокрые, прилипшие к голове, но так и должно быть. Его маленькие пальчики скручиваются и раскручиваются. Он открывает свой маленький ротик и издает мяуканье… и я перестаю дышать.

Боже, столько всего может пойти не так.

Защитный рефлекс тут же возрастает у меня в груди, настолько сильный, что мне кажется у меня грудь сейчас разорвет. Сердце готово лопнуть от любви к этому беспомощному младенцу.

— Николай, — зовет меня Стар.

Я перевожу взгляд с лица нашего сына и вглядываюсь в раскрасневшееся лицо жены. Видно, что она устала, но в ее глазах светится радость и торжество. В этот момент я люблю ее еще больше, чем когда-либо.

— Ты сделала это, — говорю я. — Ты, на самом деле, сделала это.

— Мы сделали, — мягко замечает она.

Я не могу оторвать взгляд от ее прекрасных голубых глаз.

— Нет, мой мотылек. Не мы, а ты. Ты выносила этого удивительного мальчика внутри своего тела.

Она прикусывает нижнюю губу. Она всегда так делает, когда начинает нервничать или ее что-то беспокоит. Я не видел уже несколько лет, чтобы она прикусывала губу.

— Николай, ты помнишь, что мы решили назвать его Мейсоном?

— Только не говори мне, что ты снова передумала.

Она слегка качает головой.

— Я не передумала. И я никогда не меняла своего мнения. Я всегда знала, где-то глубоко в душе, как будут звать нашего сына.

Я не понимая, куда она клонит, смотрю на нее. Мы перепробовали сотню имен с тех пор, как узнали, что у нас будет мальчик.

— Я хочу назвать его Павел.

И откуда-то глубоко из моей груди, поднимается странный звук, я даже не мог предположить, что способен издавать нечто подобное. Он похож на крик ужасной боли, но в то же время боли, которая уходит, словно ты обжог руку, чувствуешь острую боль, а потом наступает облегчение, и постепенно ожог заживает.

Она с тревогой посматривает на меня.

О, Павел. Все эти годы я хотел произнести его имя, но не мог.

— Павел, — шепчу я.

Ребенок на моих руках открывает глаза и смотрит на меня. Его взгляд расфокусирован, такой невинный, пустой. Затем его губы шевелятся. Может кому-то покажется, что его губы просто шевелятся или подергиваются, но я-то знаю, что он пытается мне улыбнуться.