Поддельные шедевры

Дело еще не закрыто

1945 год. Истерзанная, израненная Европа встречала первую мирную весну. Затихли взрывы, в освобожденные города и села возвращались партизаны, из глубокого подполья выходили бойцы великой армии Сопротивления. Это была весна радости и надежд, многим из которых так и не суждено было сбыться. Но дым пожарищ уже не застилал утренние зори, и люди тогда доверчиво улыбались навстречу ясному, ласковому солнцу. Чистое небо было завоевано дорогой ценой, и место под ним должно отныне принадлежать лишь тем, кто боролся за него и не запятнал свою честь позором сотрудничества с врагом. Перед судом народа держали ответ те, кто за тридцать серебрянников продавали оккупантам интересы Родины.

29 мая 1945 года у подъезда особняка на Кайзерсграхт, 321 в Амстердаме остановилась машина. Из нее вышли несколько офицеров американской разведки и нидерландской военной полиции.

- Господин Хан Антониус ван Меегерен?

По лицу хозяина - представительного, элегантного мужчины с коротко подстриженными усами - разлилась смертельная бледность.

- Ордер на арест.

Еще через несколько часов художник ван Меегерен сидел в кабинете государственного инспектора Воонинга. Начался первый допрос.

Одиночная камера амстердамской тюрьмы. Пять шагов в длину, три в ширину. Маленькое оконце, забранное решеткой. Мерные шаги надзирателя в коридоре. Дни и ночи в страхе и напряжении, мучительном ожидании. Скрежет замка.

- Ван Меегерен! На допрос.

Полтора месяца художник упорно запирался, вилял, выкручивался. Но факты были неумолимы. С документами в руках следователь закрывал все лазейки лжи для спасения.

- Признаете ли вы себя виновным в коллаборационизме и пособничестве немецким оккупантам? Признаетесь ли в том, что в 1943 году при посредничестве контролируемой немцами антикварной фирмы Гудстиккер и агента Геринга банкира Нидля вы продали в коллекцию рейхсмаршала Генриха Геринга картину художника Яна Вер-меера Дельфтского «Христос и грешница»? За эту картину Геринг заплатил один миллион 650 тысяч гульденов, из которых Вы - за вычетом комиссионных - получили миллион гульденов. Все правильно?

В углу, за спиной, сержант отстукивал на машинке протокол допроса. Обвиняемый наклонил голову и с трудом выдавил из себя:

- Да.

И снова одиночка. Снова леденящий ужас при одной мысли о приговоре. Ван Меегерен понимал, что грозит ему: мало того, что в обход голландским законам он продал за границу картину одного из величайших художников прошлого, он продал ее Герингу, второй после Гитлера персоне нацистской Германии, человеку, по приказу которого на поверженные, беззащитные Нидерланды были брошены тысячи смертоносных бомб. Позор, тюрьма - будь, что будет, но лишь бы жить! Оставался последний шанс.

- Нет, национальное достояние Голландии не потерпело ущерба. Свое золото Геринг отдал не за подлинный шедевр, а за фальшивку, подделку. «Христа и грешницу» написал не Вермеер, а я, ван Меегерен.

Заключенный не сдержал торжествующей улыбки и поднял голову, словно ожидая лаврового венка народного героя. Но инспектор лишь скептически усмехнулся. Дешевый прием! Взять на себя сравнительно небольшую вину и тем самым отвести серьезные обвинения… Ход не новый. Но здесь такие номера не проходят!

- Уведите арестованного.

Самое поразительное, что на этот раз Хан ван Меегерен сказал правду.

Он был очень тщеславен и болезненно самолюбив. Всю жизнь, - сколько он себя помнил, - мечтал о славе великого художника. В затаенных грезах видел себя знаменитым, окруженным всеобщим преклонением живописцем, чьи творения, украшая крупнейшие музеи мира, висят рядом с полотнами гениального Рембрандта, Франса Хальса, Вермеера Дельфтского и других. Непомерная гордыня снедала его еще в родном Девентере, где прошла его юность, и в Дельфте, где он одно время служил ассистентом по рисунку и истории искусства, и позднее, в зрелые годы. Даже постоянная бедность не так угнетала молодого художника, как горечь непризнания. На 75 гульденов в месяц, таково было жалование ассистента, еще можно как-то перебиться, но быть маленьким, незаметным живописцем… С этой участью ван Меегерен примириться не мог. В 1913 году за исполненную им на конкурсе акварель в стиле XVII века Дельфтский институт искусств присуждает ему золотую медаль. На следующий день ее пришлось заложить в ломбард, а скоро уже никто и не вспоминал о первом успехе.

Ван Меегерен переехал в Гаагу. Работал много, упорно, с настойчивостью одержимого. Писал портреты, картины на аллегорические и библейские сюжеты. Долгие часы и дни проводил в музеях, пытаясь раскрыть секреты старых мастеров нидерландской живописи. В 1922 году устроил персональную выставку. Постепенно он становится известен как одаренный портретист. Первые крупные заказы, первые гонорары… Поездки в Бельгию, Францию, Италию, Англию… Родовитой британской аристократии импонировала тщательная, педантичная манера голландского живописца, его гладкое письмо и умение придавать портретам современников блеск и аромат минувших эпох. За ней потянулись миллионеры из Чикаго или с «дикого Запада». Королям нефти и свиной тушенки тоже хотелось походить на настоящих королей.

Времена нужды прошли и забылись. Но не забылась тщеславная мечта юности. Спустя годы ван Меегерен был так же далек от ее осуществления, как и в молодости. Его поощряли, хвалили, охотно принимали в высшем свете, где ценили любезного, остроумного живописца, желающего и умеющего угодить заказчикам. Но всерьез художника все-таки не признавали. На выставках его картины оставались почти незамеченными, и рецензенты уделяли им в своих обзорах всего несколько строк. Серьезная критика или вообще обходила его молчанием, или же упрекала в несамостоятельности и подражании художникам прошлого. Музеи тоже пока что воздерживались от приобретения картин; облюбованное местечко возле Рембрандта и Хальса занимали другие.

Меегерен глубоко переживал неудачи, но не терял надежды. Он верил, что когда-нибудь и ему удастся ухватить капризную фортуну, стать великим художником. В глубине души он был убежден в своей гениальности; мнение же критиков и знатоков искусства объяснял их близорукостью либо завистью. О, они еще будут юлить и ползать перед ним, достойнейшим преемником великой живописи Нидерландов!

- Да, я обманул Геринга и его экспертов. Картину, которую все признавали за произведение Вермеера Дельфтского, написал я, я, я…

Упорно, с отчаянием, ван Меегерен твердил одно и то же на всех допросах.

- И не только «Христа и грешницу». Я написал еще пять «Вер-мееров» - «Омовение ног» в амстердамском Рейксмузеуме, «Голову Христа» и «Тайную вечерю» в собрании ван Бойнингена, «Благословение Иакова» в коллекции ван дер Ворма. И даже знаменитого «Христа в Эммаусе», что в роттердамском музее Бойманса. Тем же Бойнингену и Ворму я продал две картины Питера де Хооха, и их тоже сделал я.

Голос арестованного прервался, словно захлебнувшись столь необычным признанием. Глаза бегали из стороны в сторону, со лба катился холодный пот. Ван Меегерен знал, что решается вопрос о его судьбе. Терять было нечего.

- Бросьте запираться. Это мы уже не раз слышали, - Воонинг достал из папки какие-то бумаги. - Вот последнее заключение реставраторов Лейтвнлера и ван Бахемена. Они заверяют, что «Христос в Эммаусе» - произведение художника XVII, а не XX века.

- Нет, картину написал я. В Рокбрюне около Ниццы, где я жил до войны, в подвале моей виллы еще должны сохраниться этюды, наброски и та самая посуда, которую я изобразил на столе в картине.

- Хорошо. Проверим.

- Я докажу, что этих «Вермееров» и «де Хоохов» писал я. Дайте мне старый холст, кисти из барсучьего волоса, те краски, которые я укажу, дайте мне возможность работать, и я на ваших глазах напишу «Вермеера», и ни один эксперт не отличит его от подлинных.

Ван Меегерен понимал, что грозит ему в случае неудачи. И все же не боялся столь рискованного эксперимента. Сейчас, в кабинете следователя вся прошлая жизнь представлялась ему как тщательная подготовка к этому последнему, решающему экзамену.

И действительно, готовился он долго, основательно, не торопясь. Еще в 20-х годах у него созрел план действия, и осуществлял он его с редкостной целеустремленностью. Не один месяц внимательно, углубленно изучал биографии и творчество великих голландских художников XVII века, их манеру письма, особенности техники. В тиши библиотечных залов неутомимо листал старинные, пожелтевшие от времени манускрипты, переписывал замысловатые рецепты грунтов, красок, лаков. В дружеских, вроде бы непринужденных беседах со своим приятелем реставратором Тео ван Вейнгарденом выведывал секреты живописной техники XVII века. Настойчиво искал таких же кистей из настоящего барсучьего волоса, которыми писали старые мастера, целыми днями, - словно усердный подмастерье, - тер в фаянсовой ступе краски. За громадные деньги - 12 тысяч гульденов! - купил маленький кулек драгоценной лазури, этой удивительно чистой краски, до сих пор сверкающей на картинах художников прошлого. А в антиквариате приобрел большую картину неизвестного художника XVII века «Воскрешение Лазаря»: живопись можно было смыть, а старый холст и раму использовать.

Это была вторая, скрытая от всех, жизнь художника. А «в миру» Хана ван Меегерена знали веселым, преуспевающим портретистом, хорошо зарабатывающим и отнюдь не чуждающимся радостей. В 1932 году он переезжает из Голландии на французскую Ривьеру и поселяется в Рокбрюне на уединенной вилле, окруженной тенистым садом. Прежние гонорары обеспечили несколько лет сравнительно скромного, но безбедного существования.

Вход в мастерскую был воспрещен всем, не исключая даже жены художника. Здесь, в четырех стенах и при закрытых дверях ван Меегерен священнодействовал.

Первые опыты не принесли желанного успеха. Сначала художник написал небольшой «Мужской портрет» в духе голландского художника XVII века Герарда Терборха. Потом «Пьющую женщину» в стиле Франса Хальса - и снова неудача. Слишком подражательны и несамостоятельны были эти работы, и близость их к образцам бросалась в глаза. Но ван Меегерен не отступал.

Особенно привлекали его картины замечательного живописца Яна ван дер Меера из Дельфта, или, как его называют обычно, Вермеера Дельфтского. Наряду с Рембрандтом и Хальсом он принадлежит к величайшим художникам Голландии.

Как и большинство его современников, Вермеер в основном был бытописцем - изображал жанровые сцены или аллегории в жанровом обличий. Сохранились также изумительные пейзажи его кисти. Но во многом Ян ван дер Меер стоял особняком среди собратьев по искусству и как человек, и как художник. Он отличался от большинства голландских мастеров кругом интересовавших его проблем. Вермеера занимала передача атмосферы, природного света, чистых цветовых отношений. Он избегал тональной (подчиненной определенному тону) гаммы, так же как и локальной, (когда каждый предмет окрашен в определенный цвет, независимо от воздействия свето-воздушной среды). Предвосхищая живописцев последующих веков, он стремился к передаче тончайших цветовых нюансов, вызванных преломлением цвета в световоздушной среде. В поисках такого рода эффектов Вермеер пришел к своеобразной технике живописи, тонкой и скрупулезной. Его картины овеяны особой поэтичностью и одухотворенностью; они насыщены изумительными переливами ясного дневного света и прозрачных теней, чистых, звонких красок и музыкальной гармонии серебристых полутонов. Что удивительного, если этот художник за свою жизнь создал всего несколько десятков картин? До нас их дошло около сорока. Разве это сравнимо с сотнями, написанными любым другим голландским мастером, вынужденным работать на рынок?

Современники не поняли, да и не могли понять Вермеера. К тому же немногие его произведения потонули в массе работ Терборха, Метсю, Мириса и других его соотечественников. «Открыли» Вермеера критики середины прошлого века, а вознесли его художники и теоретики импрессионизма. Тогда и начались лихорадочные поиски его произведений. Но их почти не осталось. Каждый Вермеер ценился буквально на вес золота. Вот где могли поживиться мастера подделок! Но Вермеер - «крепкий орешек»; им он был не по зубам.

И вот этого-то необыкновенного живописца, картины которого трудно даже копировать, а не то что подделать, ван Меегерен избрал за образец. Никакие препятствия не останавливали дерзкого и уверенного в себе художника.

«Музицирующая дама», «Женщина, играющая на мандолине»… От одной картины к другой совершенствовалось мастерство ван Меегерена, и все же ни одна не удовлетворяла взыскательного фальсификатора. Это были еще не «новые Вермееры», а лишь более или менее искусные компиляции из известных картин великого живописца: из одной взята модель, из другой - композиционная схема, из третьей - костюм или обстановка. Кое-что ван Меегерен, конечно, добавлял от себя, но преодолеть искусственность и надуманность подделки тогда еще не мог. Вместо непосредственности и трепетной жизни - скованная поза, вместо внутреннего единства и неповторимого своеобразия - мозаика хорошо известных образов и деталей.

Нет, это был тупик, и ван Меегерен это понимал, Законченные, но не подписанные картины были отставлены в дальний угол мастерской, где уже стояли запыленные «Терборх» и «Хальс». Надо было искать другой, принципиально иной путь к успеху. И найденный ван Меегереном выход делает ему честь, если вообще можно говорить о чести фальсификатора.

Жизнь и творчество Вермеера Дельфтского и по сей день во многом остаются неизвестными. Из поля зрения ученых выпадают целые периоды его биографии. Кто был его учителем? Был ли Вермеер в Италии? А кое-что говорит в пользу этой гипотезы. Почему он, житель протестантского Дельфта, был католиком? Не стал ли он им в Италии? Вот в этой «мутной водичке» биографических неясностей решил ван Меегерен поймать свою золотую рыбку.

Действительно, почему католик Вермеер не оставил нам религиозных композиций? Этот «пробел» решил заполнить фальсификатор, создав совершенно «новую» область творчества великого художника. Благо, эти религиозные композиции не с чем было сравнивать, разве что между собой, одну фальшивку с другой!

В поисках сюжета ван Меегерен остановился на известном евангельском рассказе о явлении воскресшего Христа своим ученикам в Эммаусе. А в качестве образца он избрал композицию картины замечательного итальянского художника Караваджо, написанной на ту же тему. Оставалось самое главное - написать картину, и написать ее так, чтобы ни у кого не было сомнения в ее принадлежности кисти великого живописца.

Кажется, ничего не забыто, все продумано и проверено, предусмотрена каждая мелочь. С «Воскрешения Лазаря» смыта старая живопись: холст готов. И даже к подрамнику он прибит маленькими гвоздиками XVII века. Мягкие кисти из настоящего барсучьего волоса. Старинные рецепты, драгоценная лазурь, тертые вручную краски, какие сверкали на палитре Вермеера и его современников, подлинная посуда для натюрморта. Картина выдержит любые проверки: в этом ван Меегерен был уверен.

Работал он долго, терпеливо, сосредоточенно. Самое трудное - это «проверка на стиль», тот трудно уловимый аромат времени, что всегда чарует в подлинных полотнах, какая-то особая одухотворенность, присущая лишь немногим мастерам голландской живописи XVII века.

И здесь ван Меегерен не признавал никаких уступок. Только голову Христа взыскательный фальсификатор переписывал четыре раза, а движение, которым Иисус преломляет хлеб, он отрабатывал перед зеркалом десять дней. Рокбрюнский булочник, наверное, решил, что на вилле голландского художника питаются одним хлебом, заказы на который резко возросли.

Семь месяцев, семь долгих месяцев ежедневной, напряженной работы потребовала картина. И вот, наконец, последние мазки. Еще и еще раз художник окидывает придирчивым взглядом свое творение. Да, картина удалась, и такую не постыдился бы подписать сам Вермеер! Но эта подпись должна быть, что называется, без сучка и задоринки. Целыми днями тренировался ван Меегерен: даже малейшее, незаметное простому глазу промедление в начертании букв может насторожить подозрительных экспертов и графологов.

Итак, картина закончена и подписана. Затем ван Меегерен сплошь покрыл ее коричневым лаком, придавшим ей патину времени. Чистые, сияющие краски померкли, виртуозно сделанная подпись скрылась, но зато все полотно приобрело особый, «музейный» колорит, присущий ныне произведениям старых мастеров.

Предстоял еще один важный этап работы: картину надо было «состарить» лет на триста. Свое лучшее творение ван Меегерен, не дрогнув, подвергает самым суровым испытаниям. Он сушит картину при температуре 100 - 120 градусов, накатывает холст на цилиндр, но зато кракелюры красочного слоя получались превосходные - совсем j как настоящие. Чтобы замести все следы, художник аккуратно под- i красил трещины темной тушью. А теперь пусть приходят хоть все критики Европы, - тысяча шансов против одного, - никто из них не распознает подделки! Но как ее обнародовать? Как преподнести новосозданвого Вермеера публике? Каким образом осчастливить человечество столь крупным «открытием»?

Чем другим, а бедностью фантазии ван Меегерен никогда не страдал. Своему другу, голландскому юристу К. А. Боону он рассказал, романтическую, но в общем убедительную басню о том, как он, ван Меегерен, нашел «Христа в Эммаусе» в Италии, как контрабандой, в обход таможенных законов перевез картину на каком-то паруснике чуть ли не с опасностью для жизни в Монте Карло. Боон, как и следовало ожидать, не стал делать из этого рассказа секрета, и скоро весть о находке ван Меегерена стала достоянием многих.

На французской Ривьере в те годы жил один из крупнейших знатоков голландской живописи, автор капитальных трудов, не утративших своего значения и по сей день, доктор Абрахам Бредиус. Внимательно ознакомившись с картиной и раскрыв подпись, он пришел к заключению, что «Христос в Эммаусе» - подлинное и притом первоклассное произведение раннего Вермеера Дельфтского. Осенью того же 1937 года в солидном английском журнале «Burlington Magazine» появилась публикация Бредиуса о сенсационной находке шедевра Вермеера.

Машине был дан ход, и теперь она покатилась по рельсам. О «Христе в Эммаусе» заговорили искусствоведы, критики, антиквары. Ван Меегерену оставалось теперь только регулировать ход событий и выбирать из многих предложений самое выгодное и почетное. В Рокбрюн примчался для переговоров торговец картинами Д. А. Хугендейк. Заинтересовалось «Христом в Эммаусе» и «Общество голландских любителей искусств им. Рембрандта», приобретавшее произведения искусства для музеев Нидерландов. В конце концов, за 550 тысяч гульденов картину купил по поручению общества коллекционер Д. Г. ван Бойнинген. «Христос в Эммаусе» был передан музею Бойманса в Роттердаме; ван Меегерен получил 340 тысяч, а Хугендейк - как комиссионер - остальные.

В музее картина попала в руки опытного и искусного реставратора. В течение трех месяцев он наблюдал за ее состоянием, осторожно расчищал от потемневшего лака и наслоений «времени», подводил под нее новый холст. В сентябре 1938 года картина была впервые показана широкой публике на выставке в числе 450 шедевров голландской живописи.

Успех был потрясающий. Перед картиной постоянно толпились восторженные посетители. Подавляющее большинство специалистов и критиков объявили «Христа в Эммаусе» одним из лучших и наиболее совершенных творений Вермеера. «Чудо явления стало чудом живописи», - писал искусствовед де Фрис. А немецкий исследователь Курт Плитцш поместил репродукции с картины в своей обстоятельной монографии о творчестве Вермеера Дельфтского. Мало кто не поддался тогда обаянию этой картины, мало кого не убедила ее содержательность, своеобразная одухотворенность персонажей, замечательная красота колорита. Эти бесспорные достоинства как-то отвлекали на первых порах внимание исследователей от мелких промахов художника, углубленного художественно-стилистического и технологического анализа картины. Всех словно поразил внезапный шок, ослепляющая радость большого открытия. Собственно на это ван Меегерен и рассчитывал, и этот расчет блестяще оправдался.

Правда, была в бочке меда и ложка дегтя. В 1939 году «первооткрыватель» Абрахам Бредиус, усомнившись в принадлежности «Христа в Эммаусе» кисти Вермеера, отказался от своей поспешной атрибуции. Но его заявление восприняли тогда как причуду престарелого ученого и не обратили на него внимания. Предостережения немногочисленных экспертов, призывавших к осторожности, совершенно потерялись в дружном хоре дифирамбов.

Это был триумф. Долгожданный, взлелеянный триумф, ради которого были отданы добрых десять лет жизни. Цель была достигнута, и ван Меегерен мог торжествовать полную и абсолютную победу.

Ван Меегерен замолчал, утомленный долгим допросом. Инспектор Воонинг слушал, не перебивая.

- Хорошо. Допустим, что все было именно так. Ваша картина была признана за произведение Вермеера Дельфтского, приобретена крупным музеем, и теперь вы имели все возможности раскрыть свою проделку и вдоволь потешиться над критиками и знатоками. Не так ли? Но ведь вы этого не сделали?

- Да, - голос ван Меегерена звучал глухо. - Я продолжал работу над фальшивками. Я хотел, чтобы мои картины висели в лучших национальных музеях. Свою деятельность я рассматривал как протест против тех унижений, которые мне пришлось вынести со стороны клики критиков. И кроме того, я очень люблю живопись старых мастеров…

- А состояние в пять с половиной миллионов гульденов тоже от этой страстной любви?

Тогда ван Меегерен отмолчался. Но сейчас, оставшись в тюремной камере наедине с собой, он не мог забыть иронической усмешки инспектора.

Он лгал. Лгал на допросе. Лгал себе все последние годы. Но ведь от себя не уйдешь… Никакие «возвышенные» мотивы не скрывали теперь его подлинных побуждений. Его картина выдержала все испытания, но сам художник перед испытанием золотом не устоял.

Деньги, деньги и еще раз деньги! Те гульдены, что он получил за «Христа в Эммаусе», лишь разожгли аппетит.

В 1938 - 1939 годах ван Меегерен пишет две картины в духе жанровых полотен выдающегося голландского художника XVII века Питера де Хооха. По сравнению с тем же «Христом в Эммаусе» это был шаг назад: компиляция, использование уже известных приемов, деталей, образов. Но покупатели тем не менее нашлись сразу. Одну из картин - «Пирующую компанию» - приобрел уже известный нам ван Бойнинген; другую - «Компания, играющая в карты» - роттердамский коллекционер В. ван дер Ворм. Фальсификатор положил в карман примерно 350 тысяч гульденов.

С началом второй мировой войны ван Меегерен возвращается в Голландию и покупает в Ларене уютную усадьбу. Трагедия его родины, оккупированной врагом, не слишком тронула художника. Тяготы войны не коснулись его: богатые люди, - а ван Меегерен был уже богат, - умеют устраиваться при любых властях. Больше того, атмосфера военной неразберихи, когда фашистские «культуртрегеры» беззастенчиво грабили завоеванные страны, когда гибли ценнейшие произведения, а спрос на картины старых мастеров все возрастал, - эта ситуация как нельзя более благоприятствовала задуманным аферам. Для глубоких, обстоятельных экспертиз уже не хватало времени, и «под шумок» могло сойти многое, что в мирные годы вызвало бы подозрения. Тем более, что новые фальшивки по исполнению стояли значительно ниже «Христа в Эммаусе».

Ван Меегерен, что называется, ловил момент. Открытая им золотоносная жила еще далеко не иссякла. За три года - пять новых «Вермееров», и все на религиозные темы. Правда, примерно в это же время возникли слухи, что здесь что-то не чисто. Почему, откуда в одних руках оказалось столько Вермееров? Да и картины, которые ван Меегерен подписывал своим именем, подозрительно схожи по манере с этими полотнами. Впрочем, тогда на эти разговоры мало кто обращал внимание. О них вспомнили позднее.

«Голову Христа» купил ван Бойнинген. Ему же при посредничестве антикваров Хугендейка и Стрейбиса была продана «Тайная вечеря». В. ван дер Ворм, не желая отставать от своего соперника, приобрел «Благословение Иакова». В 1943 году Рейксмузеум в Амстердаме - крупнейший музей Голландии - покупает «Омовение ног». И, наконец, «Христос и грешница» попадает в коллекцию самого Геринга.

Четыреста тысяч, миллион двести пятьдесят тысяч, миллион двести семьдесят пять, миллион шестьсот, миллион шестьсот пятьдесят тысяч гульденов! Усадьба в Ларене, роскошная квартира на Кайзерсграхт, блеск золота и тяжелые, плотные пачки ассигнаций…

- Господин Хан Антониус ван Меегерен? Ордер на арест.

- Признаете ли вы себя виновным в коллаборационизме…?

- Эти картины я написал, я, я…!

Следствие еще не было закончено, но ван Меегерена освободили под залог до суда. В его мастерскую на Кайзерсграхт доставили старый холст, необходимые кисти и краски. Художник углубился в работу.

Это был его последний козырь в игре. В крупной игре, ибо ставкой был не очередной миллион гульденов, а жизнь автора. Ван Меегерен писал своего седьмого и последнего «Вермеера» - картину «Христос среди учителей». В мастерской постоянно дежурили полицейские чины. За спиной художника толпились любопытные: сейчас уже не скроешься от постороннего глаза. Конечно, это сказалось на качестве работы, но главное было достигнуто: крупнейшие специалисты признали, что Хан ван Меегерен может быть автором фальшивых Вермееров.

Но был ли он им? На этот вопрос должна ответить авторитетная комиссия экспертов, возглавленная директором брюссельского

Института художественного наследия профессором Полем Кореман-сом. Видные искусствоведы, реставраторы, знатоки техники старых мастеров обстоятельно изучили шесть «Вермееров» и двух «де Хоо-хов». В арсенал исследователей входили все новейшие технические средства - рентген, микрохимический анализ и т. д. Наконец, комиссия обнародовала свое заключение: все картины исполнены художником середины XX столетия - Ханом ван Меегереном.

А еще через несколько месяцев, 28 октября 1947 года в четвертой камере Амстердамского суда начался процесс над фальсификатором. Обвинение в коллаборационизме было с него снято; оставалась только подделка произведений искусства с целью наживы. Подсудимый признал себя виновным. 12 ноября огласили приговор: один год тюремного заключения.

В своем последнем слове ван Меегерен просил суд позволить ему писать в тюрьме портреты: ныне он знаменит более, чем когда-либо, и заказчиков - хоть отбавляй. Осужденный отнюдь не выглядел очень удрученным. Его тщеславию, видимо, льстило внимание прессы и публики, и он, отделавшись довольно мягким наказанием, строил большие планы на будущее.

Этим планам не суждено было осуществиться. 30 декабря 1947 года заключенный Амстердамской тюрьмы Хан Антониус ван Меегерен скоропостижно скончался от разрыва сердца.

Через три года состоялся аукцион, на котором распродавались работы «великого фальсификатора», как называли ван Меегерена в газетах. «Христос среди учителей» пошел за три тысячи гульденов; остальные подделки - до трехсот гульденов каждая. Это был последний приговор.

Казалось бы, на этом можно закончить рассказ. Прошли годы. Афера ван Меегерена утратила интерес новизны. Все вроде бы стало на свои места.

Но дело еще не закрыто. Жертвы фальсификатора потерпели в этой истории громадный моральный и материальный ущерб. «Шедевры» их собраний фактически обесценены, а репутация знатоков искусства сильно подмочена. Не все смирились с этими печальными последствиями.

Сразу же после смерти ван Меегерена коллекционер ван Бойнинген возбуждает в бельгийском суде процесс против главного эксперта профессора Поля Кореманса. Самые веские аргументы не могут переубедить ван Бойнингена: он хочет доказать, что по крайней мере две картины - «Христос в Эммаусе» и «Тайная вечеря» - принадлежат кисти не ван Меегерена, а Яна Вермеера Дельфтского. Уже не один год тянется во многих инстанциях этот бесконечный процесс, но все безрезультатно. Упрямый собиратель не слагает оружия.

Собственно говоря, научная истина восстановлена, и оспаривать ее трудно. Однако все время находятся люди, пытающиеся опровергнуть выводы экспертов и признание самого ван Меегерена, которому посмертно приписывают манию величия. В 1949 году П. Кореманс опубликовал в Амстердаме книгу «Поддельные Вермееры и де Хоохи ван Меегерена». В ответ на нее в Роттердаме вышла другая книга под претенциозным заголовком: «Вермеер-Ван Меегерен. Возвращение к истине». Но это «возвращение к истине», попытка доказать, - на радость тому же ван Бойнингену, - подлинность фальшивых картин, оказалась попыткой с негодными средствами. А. Лавашери, автор изданной в 1954 году книги «Вермеер-Ван Меегерен. Поддельные и подлинные», целиком поддержал точку зрения Кореманса и его коллег.

Споры и процессы еще продолжаются. Но даже когда афера ван Меегерена забудется и станет лишь достоянием историков, то и тогда последнюю точку поставить нельзя. Ибо пока существуют фальсификаторы, пока нечестные дельцы в погоне за наживой фабрикуют более чем сомнительные суррогаты культурных ценностей, дело не может быть закрыто.