Подружка №44

13 ПРИНЦИП МЭЛЛОРИ

Словами можно выразить далеко не все. Поэтому я никогда не узнаю, что именно почувствовала Элис, когда, возвратясь к себе домой в девять утра в понедельник после долгих и многотрудных выходных, обнаружила под дверью Джерарда. Вместо Венеции он решил пригласить ее в Будапешт и хотел посмотреть ей в глаза, чтобы она точно согласилась.

Я тоже вошел домой в девять часов; все мои вещи, к счастью, были целы, и комната не разгромлена. Хоть Джерард и не говорил, что непременно это сделает, оба мы без слов понимали, что он может. Но он лишь написал мне письмо и оставил его на кровати. Я порвал послание, не читая, и подсунул ему под дверь, как обычно, запертую на ключ.

На магнитной доске над телефоном висело еще одно письмо во вскрытом конверте. Оно было из нотариальной конторы, ведавшей завещанием Фарли. Следуя нашим инструкциям, они выставили его квартиру на аукцион и выручили совсем неплохие деньги – сто пятьдесят тысяч фунтов. Похоже, Фарли был обеспеченнее, чем думали мы. Вместе с остатками его букмекерского капитала и за вычетом комиссионных и налогов нам с Джерардом доставалось по триста тысяч фунтов на брата. Я, конечно, собирался лечь поспать, но шестизначная сумма вдохнула в меня новые, недюжинные силы. Итак, неспешно приняв душ и переодевшись, я сунул в карман брюк кредитную карточку и отправился за Покупками Века.

На мой взгляд, спортивный автомобиль «Ягуар» – единственный возможный выбор для джентльмена, особенно если «Астон-Мартин» или «Бристоль» ему не по карману. У «Ягуара» салон, обитый лайковой кожей, ореховый приборный щиток, нежно-раскосые передние фары, бесшумный ход при объеме двигателя 123,5 литра, что вполне достаточно для разумного водителя (о скромности притязаний – см. выше); кому, скажите, придет в голову без нужды гнать со скоростью 150 миль в час? В общем, очень, очень достойный выбор.

Конечно, я подумывал и о «Ситроене ДС» – любимой марке продвинутых читателей «Гардиан». У него тоже оригинальные фары, но корпус длиннее и ниже и силуэт скорее акулий, чем тигриный. Такие машины выбирают те, для кого стиль превыше скорости. Однако появление «Ситроена ДС» сразу в двух недавних фильмах о жизни и любви богемной интеллигенции Саут-Бэнка перечеркнуло все его достоинства. Не буду я, в самом деле, водить такую же машину, как здоровенный тип, который играет на виолончели и не стыдится публично цитировать шутки Монти Питона. «Порше», при всей своей забавности, слишком молодежен. И, наконец, вы уже достаточно хорошо меня знаете, чтобы понять: вопроса о джипе, равно как и о ношении бейсболки козырьком назад, у меня вообще не возникло.

Сообщив моим ученым друзьям о своем согласии с условиями завещания, я пешком дошел до автомастерской «Шортбей» – продажа классических автомобилей простым смертным (то есть мне) – и внес задаток за темно-зеленый «Ягуар» с аппетитной надписью «ОО» мелом на дверцах и на капоте. На заднем стекле у него была наклейка «Моя вторая машина еще дороже», которую я, пожалуй, потом сниму, чтобы не привлекать к себе ненужного внимания. Затем прогулялся до конторы по продаже мотоциклов «Ямаха», где воспользовался беспроцентным кредитом на модель «Ямаха Р1». Нечего швыряться деньгами просто так.

И наконец я арендовал гараж за углом для своих приобретений, как раз по размеру для длинного, элегантного «Ягуара».

После проведенного в напряженных трудах утра пришло время позвонить Адриану и посоветовать, чтобы засунул себе в задницу свою расчудесную программу по защите прав потребителей. К несчастью, на месте его не оказалось, и я услышал только собственный голос, просивший оставить сообщение. Тогда я решил использовать против Адриана его же кинорежиссерские замашки, отрывисто бросив в трубку: «Перезвони мне» и предоставив ему самому догадываться, кто звонил. Он сам обожает оставлять подобные сообщения, что дает мне законный повод не перезванивать.

Мне стало немного стыдно оттого, что я так весело провожу время. Фарли всего десять недель как вьется в адской пляске молекул под названием вечность (авторские права Дж. Росса, см. выше), а я уже вовсю транжирю его денежки, не заботясь о завтрашнем дне. Хотя он, наверное, меня одобрил бы.

Как ночь неизбежно сменяет день, так и мне, в свой черед, пришло время пойти напиться вдрызг. Для такого дела, естественно, требуется собутыльник. Я достал свой новый мобильный телефон – неужели я о нем еще не упоминал? – и принялся листать записную книжку. Лидия не могла уйти со службы, Элис я не хотел беспокоить слишком часто, хотя и оставил ей привет на автоответчике; Джерард, разумеется, горел на работе, и даже миллионное наследство не заставило бы его отказать в скорой помощи страждущим жителям столицы. К тому же предложи я ему встретиться, он меня оскальпирует. Поскольку все остальные дальние и ближние знакомые тоже «работали» – даже мой приятель Фил, подхалтуривавший для какого-то мужского глянцевого журнала, оказался занят, – оставалось только одно. Бывшие подружки.

Задним числом замечу: куда лучше было бы держаться собственных бывших подружек, большинство коих не легли бы со мною в постель, как бы я ни умолял, или, точнее, когда бы я ни умолял. Но ни одной из них не случилось дома. Тогда-то я и набрал номер Полы, которой было адресовано пламенное письмо Джерарда, мудро выброшенное Лидией в мусорное ведро.

Пола была свободной художницей, то есть жила на пособие. Я всегда ей симпатизировал, в особенности потому, что в спорах с Джерардом она неизменно вставала на мою сторону. Еще бы, недаром я говорил ей, как великолепно она выглядит перед очередным выходом в свет, даже если выглядела она чудовищно. Джерард, напротив, каждый раз оценивал ее внешний вид с уничтожающей честностью и всегда отмечал, насколько она стала хуже с момента первой встречи с ним. Он не ограничивался простым: «Мне не нравится, как ты накрасилась», но говорил подробно и конкретно: «Внешний край левого века ты подвела слишком жирно, с этой новой стрижкой ты похожа на мужчину (при надобности он даже уточнил бы, на какого именно), судя по покрою жакета, ты хочешь произвести впечатление деловой женщины, но туфли у тебя не того цвета». Что касается обуви, Джерард признает только один цвет – черный. Все остальное права на существование не имеет. Разумеется, с коричневыми брюками такая обувь не сочетается, но тут необходимо напомнить читателю, что единственный подходящий для брюк, да и любой другой одежды цвет – серый. Как-то раз, выслушав очередной длинный перечень претензий, Пола ехидно спросила: «А все остальное-то у меня как – нормально?» Джерард был искренне потрясен. «Нет, конечно, – ответил он, – просто это первое, что пришло мне в голову».

Встретиться с Полой я договорился в Сохо, «Френч-хаус». Не знаю, почему именно там: это довольно модный паб в стиле богемы пятидесятых, против которого я вообще-то ничего не имею, но пиво они подают в полпинтовых наперстках, и какой в этом смысл? Тем не менее днем Сохо – идеальное место для пьянки, поскольку постоянные клиенты-журналисты на работе (как они это называют), и в пабах полно людей, слишком неординарных для какой-либо работы.

Когда Пола вошла в зал, я еле узнал ее. Раньше от тирании Джерарда она была какая-то прибитая и, не считая двух-трех мелких бунтов, носила все ту же стандартную короткую стрижку и красную помаду, что и при первой встрече с ним. Теперь она отпустила волосы и краситься стала иначе – темно-бордовые губы, щедро подведенные глаза, – что подчеркивало ее острые, резкие черты. На ней было бледно-голубое платье до колен. Раньше я никогда не обращал внимания на ее фигуру, которая, хоть и не шла ни в какое сравнение с совершенными формами Элис, оказалась вовсе недурна. При взгляде на Элис челюсть у любого существа мужского пола отваливалась со стуком, а при взгляде на Полу – слегка открывался рот.

И все же она не особенно мне нравилась. Должно быть, тому виной ее любовь к гигиене. Разумеется, нет ничего хорошего в грязных, то есть немытых женщинах, но Пола представляла собой другую крайность. Она была чиста химически, антисептически, убийственно. От нее всегда исходил слабый запах дихлофоса. Как это ни парадоксально, меня отвращало от нее еще и то, что, по моим ощущениям, ее чистоту порочило пятно несмываемое, невыводимое – интимная связь с Джерардом.

Для меня было непостижимо, как смогла она выдержать с ним целых два года. Он обладает гигиеническими навыками шестилетней канализационной крысы. Крысы более пяти лет не живут, резонно возразите мне вы. Вот именно, отвечу я.

– Рад тебя видеть, – сказал я. Пола немного сдвинута на феминизме, причем самой крутой его разновидности, поэтому фраза «ты прекрасно выглядишь» послужила бы началом дебатов, участвовать в коих мне не хотелось.

– Я тоже, – ответила она. – Ты классно выглядишь.

И на меня слабо повеяло каким-то средством от сорняков.

– Да, вот растолстел. Раньше выглядел сногсшибательно, теперь всего лишь классно, – незаметно втягивая живот, усмехнулся я. Теперь смогу позволить себе личного тренера.

– Сногсшибательно и классно, – предостерегающе подняла она длинный палец, – необязательно означают «хорошо».

– В данном случае означают, – возразил я, с вежливой улыбкой метрдотеля, исполненного уверенности в том, что, хотя столики в зале пусты, все они заказаны вплоть до второго пришествия Христа, которому и тогда место за столиком найдется, только если очень повезет.

– Прости, Гарри, даже не знаю, почему меня всегда так и подмывает говорить тебе гадости, – рассмеялась она неестественно громко, будто не привыкла смеяться вслух.

– Не переживай, – успокоил ее я. – Слышала бы ты, что я говорю о тебе за глаза. Сядем, дорогая?

– Давай!

Она показала на два высоких табурета у окна и спросила, что я буду пить. А я и забыл, что ей нравится угощать первой.

Сговорились мы на бутылке вина, что давало возможность прилично выпить, не бегая к бару каждые десять минут. Пола вернулась с бутылкой «Божоле», красного французского, причем, к моему удовольствию, не нового урожая. Молодые вина, по-моему, – большой просчет французских виноторговцев. Могу представить, как какой-нибудь виноградарь в Кале, или где они там делают вино, ворчит: «Ужас, вы, англичане, отбираете у нас все молодое вино, и нам остается одна старая дрянь. Что же нам делать?»

– Что нового? – спросил я, умирая от нетерпения поскорее рассказать ей про Фарли и все остальное. Вот только про деньги решил пока не говорить. Пола с трудом сводит концы с концами, и мне не хотелось хвастаться перед нею или, пожалуй, давать ей деньги. Поразительно, как быстро триста тысяч начинают казаться довольно скромной суммой.

– Да почти ничего, – сказала она. – Вот занимаюсь иллюстрациями, так что могу позволить себе это.

И подняла бокал. Как и в Лидии, было в ней что-то ведьминское, нечто среднее между обольстительными чертовками из плейбоевских вариаций на тему Хэллоуина шестидесятых и средневековыми колдуньями, которых сжигали на кострах.

Хорошо, что она согласилась на денежную работу. Пола – одна из редких современных художников, действительно умеющих рисовать. Разумеется, в своем творческом поиске она об этом напрочь забывает. Чтобы в мире высокого искусства тебя принимали всерьез, необходимо быть посмешищем для простых смертных. Как я неустанно твержу Поле при каждой нашей встрече, высокое искусство существует только для того, чтобы бездельники, богатые и богатые бездельники могли чувствовать себя умнее нас всех. Творения Полы, как правило, напоминают мусорную скульптуру в углу нашей кухни, но я убежден, что она могла бы писать настоящие картины: уличные сцены, пейзажики, щенков и всякое такое.

Нарисовала она как-то раз и мой портрет, а точнее – шарж: я выглядел килограммов на десять тяжелее, чем в жизни, и вид у меня был затравленный. По словам Джерарда, меня как будто попросили убраться из кровати.

– Великолепно, – сказал я. – А ты знаешь, что Фарли умер?

Удивляюсь, как быстро я привык сразу переходить к делу.

– Да, получила письмо от Джерарда. Туда ему и дорога: мерзкий был тип.

Я вспомнил про ее имя и телефон на мониторе компьютера Фарли и решил потом расспросить поподробнее. Таким выражением лица, какое было у нее в данный момент, боксеры-тяжеловесы пугают противников, и я счел за благо пока не развивать тему ее взаимоотношений с Фарли.

– Значит, ты получила письмо.

«А вот это, наверное, любопытно», – подумал я.

– Что же там было – самобичевание, мольбы о прощении?

– Самобичевание? Это что? – переспросила Пола. Я забыл, как напряженно у художников со словами.

– Раскаяние, – пояснил я без малейшего высокомерия. Ну и что, если у Полы словарный запас деревенской девочки, зато у меня художественных навыков не больше, чем у моего пса.

– Нет, – сказала Пола. – Он назвал меня подлой изменницей.

Другие мужчины любят говорить одни и те же удачные остроты всем девушкам подряд; Джерард явно поступал так же с бранными словами.

– Значит, успокаивается понемногу?

– Да, пожалуй. Мне-то неважно, я с ним больше дела иметь не собираюсь.

Захлестнувшая меня теплая волна удовольствия ни малейшего отношения к Поле не имела. Я видел себя за рулем «Ягуара», с Элис, по пути в Озерный край на выходные – нет, лучше на неделю. С видом знатока, рассматривающего вино как произведение искусства, а не алкогольный напиток, я крутнул бокал с «Божоле» по часовой стрелке, втянул аромат, качнул головой…

– Ты все еще с тем хиппи?

Хорошо бы так и было: Пола тоже заслуживает счастья.

– Нет, – сказала Пола. – Он был нужен мне, только чтобы заполнить пустоту. Чтобы набраться смелости порвать с Джерардом.

«Интересно, – подумал я, – чтобы порвать с Джерардом, нужна смелость. Почему? Вот чтобы оставаться с ним, действительно нужно такое мужество, что герои всех, вместе взятых, войн просто отдыхают».

– Кто эта его новая подружка? – спросила Пола.

Мое «Божоле» вдруг стало горьким, как хина, острым, как дамасский кинжал, жутким, как клык шакала…

– Ни хрена у него никакой подружки нет, – процедил я. Пожалуй, чересчур выразительно.

– Врать он не стал бы, – возразила Пола. – Я его знаю. В том письме он писал, что я ему больше не нужна, потому что он нашел кого-то получше.

Многие сказали бы не просто «лучше», а «лучше для меня», но не Джерард. Он слишком честен. Я неторопливо затянулся.

– Он думает, что будет встречаться с той девушкой, Элис, которая раньше общалась с Фарли. Но он ошибается: она уже со мной.

– О-о-о-о, – протянула Пола, как будто на ее глазах кто-то врезался на велосипеде прямо в бровку мостовой.

– Нечего охать. Мы вместе провели выходные, у нас все было, и она встречается со мной. Точка.

У Полы поползли вниз углы губ, словно она пыталась изобразить маску античной трагедии.

– Он знает?

– Скоро узнает.

И я рассказал о своем знакомстве с Элис, о поездке в Венецию, о ее словах, что она волшебно провела время, – умолчав о наших неудачных опытах сексуального извращения и моем звонке Джерарду.

– Значит, Джерард с ней сейчас не встречается?

Все это время Пола напряженно внимала мне, вытянувшись в струнку.

– Они договорились на субботу.

– О-о-о-о-о, – еще раз протянула Пола с тем же выражением и чуть пригнула голову, будто в ожидании удара. – Зачем бы это, если она не собирается иметь с ним дела?

– Должно быть, хочет послать его, не раня его чувств.

– Посуди сам, – заметила Пола, – стал бы ты встречаться с девушкой в субботу вечером, только чтобы вежливо послать ее? Разумеется, выходные для того и придумали. А во вторник, часов в шесть, делать все равно нечего.

Когда Поле не хватало нужных слов, их недостаток восполнялся здравым смыслом.

– Но зачем ей встречаться со мной, а потом с Джерардом? Она не такая, чтобы спать с нами обоими.

– Любопытно, кто такие и где они водятся, – хмыкнула Пола. – И известят ли ведущих антропологов мира, когда найдут.

Я строго посмотрел на нее.

– Так что же ей нужно? – пробормотала Пола.

– Может, просто друг.

– Какая она, эта Элис?

– Замечательная. Красивая, незаурядная, очень умная…

– Хм-м, – промычала Пола. Хоть я и знал точно, что на собственной внешности Пола зациклена не больше других, она всегда осознавала, что не так умна и интересна, как требовалось Джерарду. Когда она делилась своими страхами с ним, он, разумеется, честно говорил, что она неумна и неинтересна, хотя ценит он ее за другие качества. На вопрос, какие именно, он, разумеется, внятно ответить не мог. Думаю, не последнее место среди них занимала готовность Полы мириться с его недостатками. В общем, все как у всех нас.

– Так это нормально, – сказала она. – Красивой, интересной, умной девушке нужен друг-мужчина, потому что, будем откровенны, таким девушкам ужасно тяжело найти друга-мужчину.

– Что ты имеешь в виду?

Она многозначительно посмотрела на меня.

– Ревность ли это, страшная как смерть? – спросил я. Когда напьюсь, меня частенько тянет на высокий стиль.

– Нет, просто на твоем месте я бы забеспокоилась. По-моему, это как-то странно. Мне кажется, она готова рассмотреть любые предложения.

Я хотел сострить насчет того, каких ей еще предложений после того, что предложил я, но вино или что-то другое связывало мне язык.

– И потом, – продолжала Пола доверительным, тошнотворно-дружеским голосом, – на твоем месте я бы задалась вопросом, что он ей наговорит.

– А ты как думаешь?

Она помолчала, закурила тоненькую дамскую сигарету. Джерард с ее курением боролся и, хотя она расценивала это как нарушение прав человека, в конце концов добился своего – в основном посредством агрессивного применения освежителя воздуха. Всего несколько раз вас и вашего друга выставят из ресторана за неумеренное распыление «Горной свежести» в зале – и вы тоже сдадитесь. Итак, я все никак не мог понять, нравится она мне в своем новом виде или нет.

Что любопытно, испытывать освежитель воздуха на мне или Фарли Джерард не отважился ни разу, но это, наверное, оттого, что мы с ним не в тех отношениях. Мы от него дальше, чем его девушки. А вот если вы его девушка, и притом курите, остается только предположить, что ему, при всей его ненависти к табачному дыму, это нравится.

– Он попытается переманить ее, а если не выйдет, то хотя бы развести с тобой. Поскольку для решительных действий он трусоват и к ней шагу не сделает, если только она сама его трижды громко не позовет, то я склоняюсь ко второму. Он испортит жизнь тебе.

Пола поднесла к губам бокал. Что-то в ней определенно было мне неприятно, хотя что именно, сразу не скажешь. Может, форма носа? Линии фигуры и черты лица у нее четкие, резкие, а нос крупный, круглый, настолько похожий на луковицу, что теплой весной из него вполне мог бы проклюнуться тюльпан.

– Не выйдет, – уверенно возразил я. – Меня так просто не достанешь.

Джерард, конечно, может наплести Элис о моей страстной любви к Эмили, но все это шито белыми нитками… Не забыть написать Эмили прощальное письмо.

– Он всегда умел подтасовывать факты, – выдохнув дым, сказала Пола. – Обо мне столько всего насочинял. Вообрази, меня уверял, будто я говорила, что люблю его.

– Правда? – довольно натурально удивился я. – Он и мне это говорил. Почему бы?

– Я как-то сказала, что со временем, возможно, полюблю его, если он согласен что-то изменить в себе.

– Купидон, отложи свой лук, – изрек я, будучи уже порядочно пьян.

– Точно, – поддакнула Пола.

– А тебе не приходило в голову задать ему задачу попроще? Например, заставить камни Стоунхенджа двинуться в море пешком? Или накормить пять тысяч верующих чем-нибудь, кроме пяти хлебов? Или доказать, что жизнь после смерти существует. До сих пор никому еще не удавалось.

– Намек понят. Вот потому-то я и не возьму в толк, как можно было настолько переиначить мои слова. Чтобы я сказала, будто люблю его?!

– А еще, по его словам, ты говорила, будто у него член маловат. Кстати, а на самом деле? Хотя бы приблизительно.

– Ну, не знаю даже, – протянула она, расставив пальцы сантиметров на десять.

– Ого!

– По-твоему, это много? Вот у тебя, как мне всегда казалось, есть чем гордиться.

– Почему ты так решила?

– Ну, ты вообще весь такой большой…

Она выставила кончик языка между зубами и зазывно взглянула на меня. Боже, да она, кажется, со мной флиртует! Срочно вспомнить про Элис, так оно лучше.

– С ней этот номер не пройдет, она слишком умна.

– Или устроит вам обоим такую сказочную жизнь, что она сама от тебя сбежит. Ты ее к себе еще не приводил?

Заманчивая мысль – шумно заняться любовью с Элис, чтобы Джерард кашлял и ворочался за стенкой, тщетно пытаясь заснуть. Однако я вовсе не был уверен, что выдержу длинный список моих грехов, который будет представляться Элис при каждом визите к нам.

– Подумывал, но потом решил, что лучше не надо, – сказал я, взбалтывая вино в бокале. – Каких от него ждать сюрпризов, правда неизвестно.

– Да уж, выбор у него богатый, – согласилась Пола.

– Как, по-твоему, что в нем самое неприятное?

Иногда сам не знаю, почему я дружу с Джерардом, если учесть, что половину всего времени я ругаюсь с ним лично, а другую – ругаю его за глаза. Лицо Полы просветлело, точно у председателя общества любителей Фрэнка Синатры при вопросе, какая песня у Фрэнка самая лучшая.

– Он хулиган, – сказала она. – Он слишком часто портит воздух и не умеет себя вести.

– Мадам, вспомните о вашем собеседнике, – заметил я тоном советника королевы эпохи Возрождения или тоном королевы эпохи Возрождения (что почти то же самое).

– Ты, Гарри, тоже не умеешь. Иногда ты бываешь остроумным, если не остришь специально, а вести себя не умеешь.

– А кому это нужно?

– Женщинам.

Это меня задело.

– А еще кому?

– Вот видишь, ты тоже невоспитанный.

– А мне воспитанные друзья ни к чему. Уж лучше веселые и неотесанные, чем те, кто приходит к тебе в гости и говорит: «Ну что, давай приготовим что-нибудь вместе, а потом я тебе помогу вымыть посуду».

Насколько помню, ничто в колледже не злило меня сильнее: приходишь в гости в надежде на веселую ночь в кабаке, а хозяева, оказывается, приготовили ужин, так что в паб раньше десяти не попасть, даже если не есть. Откажешься, начнут обижаться, хотя с тебя было бы довольно жареной картошки. И в довершение всего надо еще притворяться благодарным. Вот они, твои воспитанные. Им в голову не приходит задуматься, чего хотят другие.

Меня опять накрыло теплой волной. Я увидел себя с Элис на пляже с собакой. Мы прижимаемся друг к другу, прячась от пронизывающего ветра, и бежим по песку к уютному, теплому пабу, до которого достаточно далеко, чтобы осознать, что свою кружку пива ты честно заслужил, но замерзнуть по пути не успеешь. «Ягуар» мирно ждет на стоянке. Понимаете, в мечтах позволительно садиться за руль выпивши.

А вот Фарли, напомнил я Поле, тоже не умел себя вести. Поднимать эту тему было не очень порядочно, раз она уже сказала, что ненавидела его, но я, должно быть, не до конца это усвоил и по-прежнему считал, что она относилась к моему покойному другу вполне нормально. В ответ Пола напомнила мне, что Фарли был настолько жалким психопатом, что покончил с собой.

– Скажи, – спросил я, – ты никогда не думала о карьере прокурора?

– Нет, прокуроры не умеют себя вести.

Я стал объяснять, что дело не в том, что люблю плохих людей, а просто с эгоистами и хулиганами зачастую бывает веселее, чем с порядочными и милыми. Когда я был маленьким, у нас в ходу было ругательство «паразит дружелюбный» для тех, кто при первой же встрече лезет к вам с изъявлениями дружбы.

– Хорошие манеры люди демонстрируют, когда им нечего сказать или не хотят ни о чем говорить.

– Неправда, – возразила Пола. – Вот, например, Лидия умеет себя вести, а у нее куча друзей, и ей, безусловно, есть что сказать.

– Да, Лидия хорошо воспитана, но у нее много других достоинств, – ответил я. Вино явно начинало действовать, чем я был ужасно доволен.

– Каких? Что тебе в ней нравится, кроме хороших манер?

Дело не в том, что Пола отказывала Лидии в других достоинствах. Она просто хотела понять, видел ли их я.

Я сделал знак бармену, чтобы нам принесли еще бутылку «Божоле».

– Терпимость, – ответил я. – Она терпима, что редко встречается у хорошо воспитанных людей.

– Терпимость – значит воспитанность; воспитанность – значит терпимость.

– Нет. Невоспитанные люди благодарны, если их просто принимают такими, как есть. А воспитанные – фашисты по определению. Они сами решают, каким быть миру, а если ты не соответствуешь, побивают тебя камнями.

– То есть хотят, чтобы ты проявлял к ним уважение?

– Вот только феминизма не надо.

– А почему, если требуешь уважительного отношения, так сразу феминизм? – рассмеялась она.

– Потому что женщины только об этом и твердят. «Уважайте нас. Мы требуем к себе уважения». Не буду я их уважать, в лучшем случае обязуюсь бояться.

Последнее уточнение я сделал специально для Полы, поскольку хорошо понимал, что мой мрачный юмор, уместный при общении с Элис или с друзьями-мужчинами, она может истолковать неверно. В свое время Пола бросила университет ради школы искусств, где связалась с дурной компанией – оголтелыми феминистками, поклонницами Жермены Грир. Так что мне следовало выбирать выражения. Потом, на самых подступах к высшему образованию, ее совершенно сбила с пути Симона де Бовуар. Сам я, разумеется, ни Грир, ни де Бовуар никогда не читал, но, по-моему, неведением здравый смысл не испортишь.

– Почему ты не уважаешь женщин?

– Они не умеют метать, – ответил я. – И любят костюмные фильмы.

Последнее прозвучало как приговор, хотя костюмные фильмы люблю сам и, если уж совсем честно, метаю довольно слабо. Во избежание недоразумений я сделал ставку на убийственную иронию в голосе.

– Гарри, сходи за вином, – распорядилась Пола, надменно взглянув на томящегося в ожидании бармена, который делал вид, будто ему безразлично, расплатимся мы или нет.

Я повиновался, и мы споро прикончили еще одну бутылку красного.

– Хочешь что-нибудь съесть? – спросил я, надеясь, что она ответит «нет». Для меня истинное наслаждение набить живот чипсами и орешками вместо горячего обеда. Заботясь о здоровье, я стараюсь питаться правильно, однако давать себе волю и есть то, что действительно нравится, тоже приятно. Иногда надо поступать, как велит инстинкт. Поставьте на стол на детском празднике два блюда – одно с чипсами, другое – со свежеприготовленными паровыми овощами; какое опустеет первым?

– Нет, – сказала Пола. – Когда я пью, я не ем.

– Это что, диета такая?

– Богемная привычка. Если не есть, напиваешься быстрее, что существенно, когда денег хватает только на пиво, и то не вдоволь.

От радости у меня запылали уши. Наконец-то мне не нужно думать о завтрашнем дне. Отныне все мои дни будут похожи на сегодняшний: дымные столбы солнечного света в зале бара, приятный отдых между второй и третьей бутылкой вина, словно в удобном старом кресле. Я думал об Элис. Я был уверен, что влюбляюсь, я так желал ее. И почему-то, видимо, по ассоциации, испытывал то же самое чувство к Поле. Она была рядом – в нужное или ненужное время, в нужном или ненужном месте, а моя любовь мало-помалу набирала обороты. «Вот Пола, – думал я, – моя верная старая подруга. От нее пахнет мылом, но все равно она классная». Почему-то мне даже стало лестно, что моя знакомая умеет рисовать.

– Вижу, ты прошла долгий путь по древним дорогам мудрости, – промолвил я голосом рекламного гуру, с таинственным видом выглядывающего в меню чипсы «Принглз». Но чипсов не было, ибо находились мы во французском баре.

– Давай пойдем куда-нибудь, где пиво наливают по пинте? – предложила Пола.

– Дорогая, у тебя, как всегда, безупречный вкус, – ответил я, стараясь не дышать носом, ибо от нее на меня снова пахнуло карболкой.

По счастью, мы были совсем недалеко от моего любимого заведения – «Гленбурн-артс», открытого для всех, кто выложит пятнадцать фунтов за клубную карту. Есть только одно ограничение для желающих вступить в клуб: заявления принимаются по четвергам. Это значит, что членами клуба становятся лишь относительно дисциплинированные люди, а поскольку желание вступить в «Гленбурн-артс» вкупе с самодисциплиной образует фигуру, известную в поэзии как оксюморон, то есть сочетание несочетаемого (например, горький мед или горячий снег), место за столиком там найдется в любое время суток.

Тем не менее те, кто все же добирается до клубного зала, пьет по-серьезному. Для них членство в работающем допоздна баре важнее, чем пребывание на работе в четверг после обеда. Это, чтобы вы понимали, лучшие из лучших.

Вот в этот-то сумрачный, уютный полуподвал мы и направили стопы, дабы расслабиться в красных бархатных креслах и выпить как положено.

Сначала поболтали о Лидии, с которой Пола была хорошо знакома. Я полюбопытствовал, видела ли она жениха Лидии? Оказалось, видела, и Лидия была просто счастлива, что он ей понравился.

Я не мог не заметить, что Пола не прижимает рук к груди – вполне, надо сказать, аппетитной груди, – не ахает и не воркует, как принято у девушек, если речь заходит о свадьбе.

– Он тебе чем-то не показался?

– Нет, нет… впрочем, да. – Она пригубила вино. Между прочим, нос у нее совсем не ужасный. – Он… тебе, наверное, не понравился бы.

– Да он, похоже, идеальный муж! – воскликнул я.

– В каком-то смысле да, – согласилась Пола.

– Кажется, Лидия говорила, что он очень чувствителен?

Что она такое говорила, я вовсе не был уверен, однако в виду имела явно.

– Да, – кокетливо надула губки Пола, – очень.

Я подумал об Элис и о том, как мило дуется она. У Джерарда свое мнение о том, почему нам, мужчинам, это кажется привлекательным, но ему просто не везет. Ни одна девушка из кокетства не надувала перед ним губок, а от ярости не дуются, а шипят. Я же нежился, словно кот в корзинке у батареи, наслаждаясь теплом Элис, «Гленбурна» и, как ни странно, Полы. От любви к Элис мне захотелось обнять весь мир – и ее тоже.

Здесь разрешите мне заметить, что, по моему глубокому убеждению, такие клубы, как «Гленбурн», могли бы оказать своим членам неоценимую услугу, поставив у дверей специального человека, который при появлении разнополой пары (однополые пары обслуживаются по желанию; как видите, я вполне политкорректен) просил бы обоих оценить привлекательность партнера по любой шкале, а затем тактично повторял бы свой вопрос через каждый час. Если со временем оценка повышается более чем на четыре балла, клиенту вручают карточку с надписью: «Осторожно, на вас пивные очки». Это особые невидимые очки для стойких духом, выпивших пять-шесть кружек пива. Тому, кто их надевает, даже окончательные уроды кажутся вполне приличными людьми.

Увы, мое предложение не нашло отклика у руководства клуба. По их мнению, пива и удобных часов работы бара вполне достаточно. Я предупредил управляющего, что они рискуют упустить уникальную возможность быть не как все, но был не понят и решил больше не спорить. Мы вышли из «Гленбурна» и поймали такси.

Дома у Полы я взглянул на часы. Было полтретьего ночи, и о том, чтобы спать, не могло быть и речи. Я подумал о спящей Элис и ощутил безумное желание позвонить ей. Честное слово, я хотел обнять ее и сказать: «Я тебя люблю», хотя, разумеется, понимал, что торопить события не следует.

Вошла Пола с бокалом пива, купленного по дороге в каком-то сомнительном ларьке. И я, и Джерард категорически против того, чтобы пить пиво прямо из бутылки – слишком это вульгарно. Представьте себе малого в бейсболке задом наперед, потягивающего пиво из горлышка, привалясь к боку джипа, и, возможно, поймете, что нам не нравится. Хотя пить из маленьких бутылочек сидр, вино или другие крепкие напитки не возбраняется и даже приветствуется. В этом есть некая элегантная бесшабашность, к которой мы все стремимся.

Пола, как всегда чисто вымытая, ибо в ванную отправилась прямо с порога, села рядом и засмеялась.

– Я такая пьяная, – призналась она, тяжело привалясь ко мне.

– Ну, ну, – погладил я ее по голове, – пара часов, и все пройдет.

Она улыбнулась. Я с некоторой тревогой заметил, что моя рука обнимает ее, и стал срочно искать безопасную тему для беседы.

– Как тебе удалось так долго продержаться с Джерардом?

– Сама не знаю. У него есть свои достоинства, а больше никого в тот момент рядом не было. Ты ведь был недоступен, помнишь?

Она положила руку мне на колено и заглядывала в глаза, чуть покачиваясь, как питон перед кроликом. Ладно, вот и оправдание – хищная самка и беспомощный самец. Не переживай, сынок, на твоем месте так поступил бы каждый. Всемирный суд по изменам за такое много не дает.

– Пола, я и сейчас недоступен, – сказал я, кладя руки ей на плечи, чтобы не дать приблизиться.

Она подалась вперед, и я еле удержался, чтобы не оттолкнуть ее грубо.

– А по-моему, очень даже доступен, – жарко и влажно шепнула она прямо мне в ухо. Если придется заниматься с ней сексом, подумал я, надо найти такое положение, чтобы она не могла на меня дышать, – и тут же внутренне содрогнулся, поняв, какая жуткая мысль пришла мне в голову. Пола, с которой меня связывают отношения чисто дружеские, притом бывшая подружка моего лучшего друга, сидит рядом, а я думаю о том, чтобы затащить ее в постель, хотя и особой симпатии к ней не испытываю и совсем недавно встретил девушку своей мечты! К моему ужасу, я почувствовал возбуждение. Все это было столь чудовищно, что казалось нормальным. Разъезжать на угнанном автомобиле ведь тоже весело. Я где-то читал о невестах, что сбегают в день свадьбы, прямо из-под венца, с другом жениха. Уверен, такое случается в жизни, и виною тому не влечение к другому человеку, а пьянящее чувство риска. Тем не менее я был бы очень рад, если б сумел вовремя остановиться.

– Это тебе только кажется, – улыбнулся я, мечтая исчезнуть, раствориться в воздухе и возникнуть подальше отсюда, рядом с Элис.

Затем задумался, действительно ли я хочу трахнуть Полу. Но с женщинами, как правило, совершенно неважно, чего хочешь ты сам. Я знал от других ребят – я говорю «ребят», хотя всем нам уже по тридцать с лишним и мы вот-вот дорастем до мысли завести собственных детей, – а также по опыту, что в таких случаях надо только действовать, а на последствия плюнуть. Так, когда альпиниста Мэллори спросили, почему он хотел покорить Эверест, он ответил: «Потому что он существует». Вот по принципу Мэллори мы и спим с женщинами.

Когда сознание вернулось ко мне, мы с Полой, полураздетые, лежали на диване и ее руки блуждали по моим штанам.

Она целовала меня взасос, и я стоически терпел. Следующие мои заявления, увы, не отличались оригинальностью. Набор слов, который мужчины считают своим долгом произносить ввиду надвигающейся интимной близости, весьма ограничен. Под номером три в списке фигурирует тошнотворное «Я тебя хочу» (кажется, я тоже это сказал). Номер два – попытка показать себя человеком тонко чувствующим – «Если ты не хочешь, можем ничего не делать». Далее в лучшем случае следует горькая обида, если женщина поняла сказанное буквально. Но строчка номер один, лидер хит-парада с доисторических времен, – то, что сказал, а точнее, стыдливо пробубнил я:

– Ты ведь никому не расскажешь, да?

Я представил себя Элис и нашего первенца на отдыхе, в Корнуолле. Ну, на том, что я фантазирую лучше всех, я никогда не настаивал. Тем не менее мои прежние выдумки о том, как я меняю одну девушку за другой, меркнут в сравнении с фантазией о прочных и долгих отношениях. Я поцеловал Полу в грудь, втянул губами сосок. Тоска по Элис нахлынула с новой силой, я хотел Элис – и никого кроме, только Элис, всегда Элис. Пола одобрительно застонала. О чем бы я ни думал раньше, теперь я точно знал: я влюблен.

– Что? – спросила она.

– Неважно, – пробормотал я. Мне хотелось заставить ее подписать обет молчания ее же собственной кровью.

Почему я не отпрянул, не выбежал из квартиры, не поехал домой предаваться новым мечтам о семейном счастье? Ей-богу, из элементарной вежливости. И, пожалуй, из нехарактерного для меня чувства профессиональной гордости. Секс – единственная область моей жизни, где я, как говорят психологи, реализован. Во всех остальных я фонтанирую идеями, но не действую, а в сексе внимателен к каждой мелочи. Поле не придется жаловаться на недоделки и брак в программы по защите прав потребителей.

Да и на практическом уровне шансы, что она проболтается кому-нибудь, намного выше, если я выполню работу не до конца. Почувствовав себя нежеланной, она обидится и пойдет изливать душу подружкам; очень может быть, очередной раз поплачется в жилетку Лидии. Значит, я на волосок от катастрофы: один пьяный вечер, одна ссора – и все, привет.

А главное – я был запрограммирован получать от этого удовольствие. Ведь мы моемся, острим, наряжаемся и зарабатываем деньги только ради секса. Без него нет самоуважения, и нет смысла вести себя так, будто оно у вас есть.

Я начал неловко стаскивать с Полы юбку, чувствуя себя подростком, под страхом сурового наказания убирающим комнату.

Мы еще раз поцеловались; губы у нее были солеными, с каким-то странным привкусом. Наверное, даже если глаза и уши скажут вам, что вы друг другу подходите, остальные органы чувств безошибочно дадут знать, если это не так. С Полой все могло бы получиться, но ее запах и вкус очень меня расхолаживали. Они не были неприятны, но если аромат духов и сигарет Элис хотелось собрать в склянку и взять с собой, запах Полы отпугивал меня, хотя другим, должно быть, он понравился бы. Самое точное объяснение, которое я могу подобрать, – корица. Многие любят, как пахнет корица, а я терпеть не могу.

Только не подумайте, будто я хочу оклеветать Полу. Она чудесная девушка, и на физиологическом уровне я вполне получал удовольствие от того, чем занимался, хотя носом старался не дышать. Для меня нормально подобное состояние во время близости, как, впрочем, и для огромного большинства мужчин. Всегда есть какая-нибудь мелочь, с которой приходится мириться: прыщи на спине, шумное дыхание, неопрятность, излишняя развязность, странное телосложение, внешняя некрасивость… Знаю, я сейчас говорю, как Джерард, но, поверьте, все это совершенно меня не задевало, пока я не встретил Элис.

Прежде я без проблем спал с некрасивыми девушками: им просто приходилось стараться чуть больше, чем красивым, дабы оправдать мой интерес к ним. С появлением Элис это стало невозможно. Я прошел долгий путь от нервной дрожи перед свиданием до чтения заглавий на корешках стоящих на полках книг, чтобы не заснуть во время секса. С Элис я забывал обо всем, с ней время останавливалось. Один миг совершенного блаженства затмил для меня, как и для Джерарда, все остальные. Но, в отличие от Джерарда, я верил в его повторение. Я снова мысленно отметил, что пора написать Эмили. Вот только трудно отмечать что-либо мысленно, если мысли путаются от избытка пива, и наутро уже не разберешь, что отмечал.

– Ты не будешь потом жалеть? – спросил я, отстраняясь. Хорошо бы она ответила: «Да, лучше давай оденемся и забудем. Ну, пока, звони».

– Нет, – нежно глядя на меня, ответила она.

– Молодец.

Мне хотелось бежать от нее со всех ног. Я мог бы, конечно, соврать ради приличия, чтобы показаться вам лучше, чем я есть, но не буду. Я умею очень ловко подменять недовольство собой злостью на других и, разумеется, страшно разозлился на Полу. Не за то, что соблазнила меня, – я мог бы уйти в любое время, – а за то, что поставила под угрозу лучший роман моей жизни. За то, что оказалась рядом. Она подбила меня изменить Элис и, что еще хуже, себе самому. Я не мог поверить собственной глупости, но эта глупость в человеческом обличье лежала подо мной, трепеща от нетерпения.

– Сейчас достану презерватив, – сказала моя глупость, и я вяло согласился.

Во время полового акта – только этим антисептическим, медицинским термином могу я обозначить произошедшее – меня не покидало ощущение, будто я кого-то насилую, причем не Полу.