Подружка №44

8 КАК РАСПИЛИВАТЬ ЖЕНЩИН ПОПОЛАМ

Мы пешком вернулись в стильный, модный Брикстон, прочь из невзрачных пригородов западного Норвуда. Элис и Джерард оживленно разговаривали. Я услышал, как она сказала «очень честно», а он ответил «несомненный факт». Решено было зайти в бар «Обман», который находился в бывшей церкви. Почему-то вид детского гробика произвел на всех впечатление более глубокое, нежели похороны нашего собственного друга, и на обратном пути мы больше молчали. О лежавшем в гробу ребенке мы не знали ничего, а оплакивавшая его семья определенно не вызвала у нас симпатии. Вероятно, нам и ребенок при жизни не понравился бы, но так уж устроен род людской. Можно объяснять нашу подавленность общей системой человеческих ценностей, можно – идиотской сентиментальностью и слюнявой чушью. Что правильно, у меня не было сил решить.

Энди поспешно откланялся – дела звали его «в сотню мест» – и направился к метро. Я проводил взглядом увенчанную наушниками голову, исчезнувшую в пестрой уличной толпе, и подумал: «Больше никогда тебя не увижу». В обычных обстоятельствах это меня порадовало бы, но сейчас, пожалуй, потерь с меня было достаточно, пусть даже незначительных. В конце концов, он хотя бы нашел время прийти.

Оказавшись в сводчатом зале бара, я решил напиться, как бы неразумно это ни было в присутствии Элис, тем более при том, что я отвечал за нашу собаку. Я заказал всем по пинте пива, но, как выяснилось, здесь уже не подавали в розлив. Пришлось удовольствоваться бутылочным. Фарли нас одобрил бы: пиво в розлив во многих местах уже вышло из моды. В столь ранний час в баре никого, кроме нас, не было, ресторан еще не работал, а народ предпочитал проводить обеденный перерыв в кафе на открытом воздухе.

– Мертвенно тут как-то, правда? – спросил Джерард, опускаясь на стул

Не ответив, я сел на диванчик напротив. К моему изумлению, Элис села рядом со мной. Лидия пододвинула себе стул от соседнего столика.

Гнетущее воздействие похорон заставило нас с Джерардом забыть о войне за Элис, и фишка легла в мою пользу.

– Ты видел тот маленький гробик? – спросила Элис. Лицо у нее распухло от слез, и я представил, как обнимаю ее – чисто по-дружески, просто чтобы успокоить.

В мозгу полыхнула внезапная вспышка фантазии: Элис атакуют два молодых негодяя, подозрительно похожие на тех сопливых придурков с похорон, и тут врываюсь я, применяю к ним сокрушительные приемы кунг-фу, порхаю, как бабочка, жалю, как оса, следуя заветам незабвенного Мохаммеда Али, заканчиваю свой грозный танец серией нокаутов и веду девушку к алтарю под жалкие всхлипы, несущиеся от лежащих на полу двух куч модных тряпок, в которые превратились ее обидчики.

«Мне тридцать два, – думал я, – уже тридцать два, а я думаю бог знает о чем, даже сейчас, в такой день. Помню, как сам подшучивал над отцом, вздрагивавшим, когда в ковбойских фильмах проигравший наносит неожиданный удар, особенно там, где Клинт Иствуд спрашивает: «Вы смеетесь над моим мулом?», и вот, оказывается, сам ничуть не лучше».

– Ужасно, – сказала Лидия.

– Ты в порядке? – спросила меня Элис. – Выглядишь плохо.

Я тряс головой и кривил углы рта, как нерадивый студент над неизвестным билетом на экзамене, а в мыслях в это время вышибал ружье из лап беснующегося психопата. «Посмотрим, как ты умеешь драться на равных», – цедил я, загораживая от него испуганную Элис. Ну почему, почему я? Люди совершают научные открытия, получают Нобелевские премии, а я ношусь с дурацкими выдумками о супергероях.

– День такой, наверное, – ответил я. – Мало Фарли, так еще этот малыш. Кошмар.

– Ты очень трогательно говорил, по-моему, – сказала она, легко, почти невесомо кладя руку мне на плечо, так что я почувствовал тепло ее груди. – Фарли гордился бы, что его друзья испытывают к нему такие чувства. И твоя речь, Джерард, тоже была очень проникновенной.

Лишенный возможности подпрыгнуть, поскольку сидел, Джерард был вынужден довольствоваться тем, что выпрямился и положил ногу на ногу, а затем – еще раз, поменяв их местами.

– Это, э-э-э… – заерзал он внутри костюма, помахивая ладонью в воздухе, будто чтобы стряхнуть руку Элис с моего плеча, – …правда. Да, правда.

– Верно, – подала голос Лидия. – Меня тоже очень растрогало твое выступление – особенно когда ты назвал Фарли моральным уродом.

– Он ничего плохого в виду не имел, – заметил я. Но лучше мне было ничего не говорить, потому что после этих слов легкая рука Элис легла на колено Джерарду.

– По-моему, в его словах слышалось искреннее чувство, и, во всяком случае, он говорил честно и от сердца, – убежденно сказала она.

Элис хвалила Джерарда, что показалось мне не вполне справедливым.

Джерард, уже вытянувшийся столбиком, точно суслик в поле, сел еще прямее.

– Я просто не выдержал притворства этого викария, который вел себя, будто он знал Фарли, хотя в жизни его не видел, – покачал Джерард головой. Элис все не убирала руку с его колена.

– За это ему и платят, – невозмутимо продолжал я. – По-моему, очень мило с его стороны было вложить в чужие слова столько чувства. Мог ведь просто прочесть по бумажке, как список покупок.

– Это неискренне, – возразил Джерард. Рука Элис по-прежнему лежала на его коленке.

– Тогда это мы поступили неискренне, пригласив его. Сказали бы сразу, что заупокойную службу совершим сами.

– Я его не приглашал, – сказал Джерард. Элис наконец-то убрала руку с его ноги. Вернулась от стойки Лидия с семью бутылками дорогущего пива на подносе. Бутылки были маловаты, хватало их ненадолго, поэтому все уже пили по второй, кроме Джерарда, до сих пор мусолившего первую.

– Ты заказывал стандартный набор, вот тебе его и выдали, – сказал я.

– Мальчики, хватит, – сказала Лидия, – это уже скучно.

– Извини, – хором ответили мы.

– Христиане не составляют в нашей стране большинства населения, и стандартный набор не должен иметь отношения к христианству, – упорствовал Джерард.

– Слава богу, не все такие нигилисты, как ты, – отрезала Лидия.

– В нигилизм, по крайней мере, хоть как-то можно верить, – вмешалась Элис, не успел я раскрыть рот. Наверное, она просто пыталась разрядить обстановку, но мне показалось, что она украла у меня любимую шутку, которую я ей даже не успел рассказать.

– Я тоже всегда так говорю, – сказал я.

– При этом тебе должно быть очень трудно предложить мне выпить, – ответила Элис.

– О, хочешь что-нибудь выпить?

– Притворщик, – сказала она.

– Прости?..

Как сказал бы мой любимый комический персонаж Вустер, будучи далек от неодобрения, я также не был и поощрен.

– Сказал, будто всегда говоришь, что в нигилизме хоть есть во что верить, а потом кое-что добавил, и выходит, ты притворщик.

– А вот и не подеретесь, – вмешалась Лидия, поманив меня к себе, будто мать – ребенка, желая скорее посадить задиру в коляску и увезти.

– Шучу, – сказал я. – Как всегда, не очень удачно.

– Не занимай этим свою большую уродливую голову, дорогой, – проворковала Элис тоном, которым с конца девятнадцатого века в быту никто не пользуется, – мальчики вообще не умеют шутить, хотя сами часто бывают забавны.

Я не мог понять, что это – обычное злословие или камушек в мой огород, поэтому на всякий случай ответил стандартно-небрежным голосом:

– Эй, блюдечко молока вон той девушке в углу.

Надеюсь, насчет моей большой уродливой головы она действительно пошутила. Джерард выслушал наши пожелания по третьему заходу и отправился к стойке. Мне хотелось назначить Элис новое свидание, но я не мог: рядом сидела Лидия. Не забыть спросить у нее еще что-нибудь про ее жениха. И вообще, что я, совсем нахал – приглашать Элис на свидание на глазах у Лидии? Нет, конечно.

К моему облегчению, над репликой про блюдечко молока Элис посмеялась. Этот момент внушал мне некоторое беспокойство; естественная реакция на слова красивой девушки о том, что почти все мужчины не умеют смешить, – попытаться доказать обратное личным примером. Но, если свою лепту захочет внести Джерард, мы оба окажемся в незавидном положении: нет ничего скучнее двух острящих наперебой парней. Однако, поскольку мой юмор громок и демонстративен, а шутки Джерарда довольно робки, заткнуть его для меня не составит труда. Я рассчитал, что, скорее всего, смогу заставить его замолчать, вот только мне это, возможно, никаких выгод не принесет.

Был и другой, тоже общий для нас фактор риска: безжалостно смеясь над собой, мы оба всерьез рассчитывали, что окружающие правильно поймут нашу самокритику. Помню, я сказал одной девушке, что член у меня невероятно мал. Разумеется, делалось это с целью продемонстрировать собственную незакомплексованность и уверенность в обратном, но она поверила буквально и в результате чуть не отказалась ложиться со мной в постель…

Джерард вернулся и сел на свое место.

– Мноие вклдвают всдшу в штки, – изрек он, подпрыгивая то на одной, то на другой ягодице.

– Что? – наклоняясь к нему, переспросила Элис. – Я не расслышала…

Я много раз слышал, как Джерард использует этот прием, – или, точнее, не слышал. При разговоре с девушкой он считает эффектным понижать голос почти до шепота, как онколог, сообщающий пациенту роковой диагноз. По его мнению, польза выходит двойная: во-первых, речь звучит мягче и доверительнее, во-вторых – девушка вынуждена податься ближе, чтобы расслышать хоть слово. Пожалуй, нет ничего более надуманного, чем подобная техника; сознательно техниками общения пользуются только круглые идиоты. Есть, конечно, и такие, кто подходит к женщине с громким: «Слушай, я, кажется, в тебя влюбился» или «Где там твое пальто, я тебя забираю» (раньше это казалось смешным, теперь уже нет). Полушепот Джерарда происходит от его оголтелого мужского шовинизма: будучи уверен в собственном превосходстве, он полагает, что в мужчине женщина ищет мягкости. Мой здоровый мужской шовинизм, однако, подсказывает мне, что мягкость – черта чисто женская, и потому женщина нормальной ориентации вряд ли будет искать ее в мужчине; хотя, разумеется, грубость тоже никому не нужна. На вещи надо смотреть шире. Когда женщины говорят о мужском шовинизме, то понимают его довольно однобоко. На деле же шовинизм многолик, причем разные его проявления могут вступать друг с другом в противоречие, а некоторые неприятны и неинтересны даже убежденным шовинистам.

– Многие люди вкладывают всю душу в шутки, – повторил Джерард чуть громче, с таким видом, будто его вынудили прилюдно повторить нечто стыдное, и явно имея в виду меня.

– Типичный случай занудства, – подхватила Лидия. – Когда человек считает своим долгом развлекать других и не дает никому слова вставить.

– Ужин, что ли, отрабатываешь? – съязвил я, задетый за живое.

– В некотором роде, – заявил Джерард, серьезный, как судья в фильме пятидесятых годов.

– Я читала, что женщины ценят в мужчинах чувство юмора, – сказала Элис, явно, точнее, довольно туманно иронизируя над собой.

– А в «Космополитен» написано, что еще они ценят умение слушать, – проронила Лидия.

– Ну, не все же сразу, – не подумав, ответил я.

Лидия и Элис оглушительно расхохотались, а затем к ним присоединился я, поняв, что ляпнул. Впрочем, именно это я и имел в виду.

Джерард фыркнул – тихонько, как будто нечаянно услышал крепкое словцо.

– Был у меня один знакомый, который пытался охмурять девушек, рассказывая анекдоты. Ну, знаете – входит человек в паб…

– И что же он делает, этот человек? – спросила Элис.

– Что? – умиленно-снисходительно откликнулся Джерард.

– У него попугай на плече или еще что?

Слава богу, она начинала пьянеть. Я после четырех микроскопических порций пива еще балансировал на грани трезвости.

– Нет, он рассказывал анекдоты и думал, что девушки будут смеяться, – теряя запал, промямлил Джерард.

– А смешные среди них были? Расскажи нам, – попросила Элис.

– Я один знаю, – вставил я.

– Девушки над анекдотами не смеются, – упирался Джерард.

– Как-то пришел я в клуб и спросил у бармена необычный коктейль. Бармен говорит: «Попробуйте «Курт Кобейн». – «Что это?» – спрашиваю я.

Джерард решил воспользоваться обстоятельствами.

– Мозги вышибает? – спросил он, надеясь перехватить инициативу.

– Нет, – ответил я, хотя сказать об этом собирался. – Я спросил бармена, что входит в «Курт Кобейн», и он сказал – все, что пожелаете. Как, говорю я, и двадцать три пинты «Гиннесса»? Да, говорит он, если хотите. Спрашиваю, сколько это стоит. Бесплатно, говорит бармен. То есть как, говорю я, можно заказать двадцать три пинты «Гиннесса», назвать это «Курт Кобейн» и не заплатить ни гроша? Где подвох? Придется переспать с Кортни Лав, отвечает он. Ну, говорю я, тогда мне полпинты шенди и счет немедленно.

Особо бурной реакции не последовало.

– Видишь, – заметил Джерард, – девушкам анекдоты не нравятся.

– Этот не нравится, – смеясь, возразила Элис. – Но это не значит, что не нравятся анекдоты вообще.

– Тогда расскажи сама, – в явном замешательстве предложил Джерард.

– Ладно, – согласилась Элис. – Сколько супружеских пар нужно, чтобы поменять лампочку?

– А вот еще один, – встрепенулся я.

– Дай Элис закончить, – оборвала меня Лидия.

– Извините, – спохватился я, торопясь оправдаться после первой неудачи.

– Не знаю, – протянула Лидия. – Так сколько пар нужно, чтобы ввернуть лампочку?

– Одна. Мужчина – чтобы поменять лампочку, и женщина – чтобы воспитывать детей, ходить на работу, готовить еду, стирать и гладить белье, выбрасывать коробки от лампочек, говорить мужу, как замечательно он меняет лампочки, и быть искренне благодарной ему за то, что он так помогает по хозяйству.

Вторую часть фразы она произнесла с наигранным воодушевлением.

– Феминистские бредни, – отрезал я тоном старого служаки, и все рассмеялись. По-моему, скорее над моей остротой, чем над самим анекдотом.

– Откуда это? – спросила Лидия.

– Сам придумал, – сказал я.

– Нет, не ты, Элис.

– Сама придумала, – сказала она.

Джерард хохотнул. Я встал, чтобы заказать еще пива.

– Знаешь, какой партнер мне нужен? – спросила Элис, и я остановился как вкопанный.

– Нет, – ответил Джерард.

– Хочу встречаться с конем.

Джерард чуть не закашлялся вслух, а я – про себя.

– Почему? – нашлась Лидия.

– Ищу верности и постоянства в отношениях.

– Правда? – обрадовался я, а Джерард с Лидией так и покатились со смеху.

– Не боишься, что саму взнуздают? – выдавила Лидия.

– Ничего, я вожжи в руках держать умею, – истерически смеясь, ответила Элис, уже совершенно пьяная. Было совсем не смешно, я решил спасать положение и тихо окликнул:

– Э-ге-гей!

– Что? – не поняла Элис.

– Тпру, – сказал я.

– Не смешно, Гарри. Скачи-ка к стойке, – распорядился Джерард. Это мне не понравилось. Люблю остроумных девушек, но еще больше люблю смешить их сам. Теперь же у меня явно возникли проблемы с дальнейшим участием в разговоре.

– Вернусь с овсом, – парировал я, и наши дамы покатились со смеху. Я подмигнул с видом «не вам тягаться с магом острословия», хотя, только оказавшись у стойки, понял, что смеются над моим нечаянным каламбуром.

Стоя там, я пытался придумать еще какие-нибудь приколы, чтобы снова привлечь к себе всеобщее внимание, но в голову ничего не приходило.

Мы просидели в баре часов до девяти. У Джерарда случились с собой какие-то смешные таблетки, и мы их съели. В семь часов, когда я уже порядочно набрался, удача наконец улыбнулась мне. Джерард ушел в уборную, Лидия – к стойке, где теперь толпилась тьма народу, и я остался с Элис наедине. Способов пригласить девушку на свидание не так уж много, но в тридцать два года следовало бы самому придумать что-нибудь новенькое.

– Элис, – заговорил я, уставясь на нее остекленевшим взором, – я провел замечательный день.

Вероятно, начало было не самое удачное, поскольку сегодня мы хоронили нашего друга и наблюдали самые разные проявления человеческого горя.

– Мне очень хотелось бы увидеться с тобой еще раз.

Сказав это, я перестал понимать, что дальше. Обычно люблю начинать подобные разговоры как бы между прочим, чтобы девушке было легче отказать, не слишком сильно унижая при этом меня. Как правило, я вскользь замечаю: «Вот хотел посмотреть новый фильм такого-то», давая ей возможность ответить, если она не хочет продолжать знакомство, что фильмы этого режиссера ей не нравятся.

К счастью, Элис была так же пьяна, как я сам, то есть очень сильно; это делало бессмысленными любые умствования. На определенной стадии опьянения нужно только сообщить о своем желании, больше ничего. И от того, как вы его сформулируете, согласие или несогласие абсолютно не зависит.

– Ага, и мне тоже, – сказала она, остановив на мне влажный, бессмысленный взгляд. У меня мелькнула мысль, не перейти ли к решительным действиям, но уверенности не было. В обычных обстоятельствах, памятуя о том, что «не попросишь – не получишь», я бы рискнул, но под орлиными взглядами Лидии у стойки бара и Джерарда у дверей уборной все же не решился. А потом Элис сама поцеловала меня. В губы.

Автор слов «поцелуй – всего лишь поцелуй»[5] слишком упрощенно подходил к делу. Сколько существует разновидностей поцелуя? Например, «вези меня домой, животное, и бери немедленно». Поцелуй Элис был не таков. Или вот еще: «отстань и засыпай спокойно». Тоже не похоже.

Еще есть оборонительный поцелуй «не лезь, если наелся луку» и «поцелуй тетушку», затем упреждающий поцелуй «погоди, подлец, вот доберемся домой», столь любимый теми, кто на вечеринках по часу дожидается пропавшего невесть куда спутника жизни. И, разумеется, «осторожно, я только что накрасила губы». Но поцелуй Элис все равно не напоминал ни один из вышеперечисленных.

Он был обольстителен и говорил: «Может, будет и что-нибудь еще, но не знаю, правильно ли мы поступаем, и я очень пьяна». Сомнения в нем было больше, чем в «обещании чего-то еще, я очень пьяна, но хочу тебя безумно», но меньше, чем в «не знаю, правильно ли мы поступаем, но ты мне нравишься, хоть тебе и придется подождать». По крайней мере, так я это понял. Надеюсь, надежда не настолько ослепила меня, чтобы истолковать в свою пользу следующее: «Я так напилась, что не понимаю, что делаю, и серьезно пересмотрю свою позицию, когда протрезвею». Поцелуй длился чуть дольше обычного дружеского прикосновения к губам, но не столько, чтобы считать его откровенным.

Через полсекунды все закончилось, но я с прискорбием вынужден отметить, что ощущение было… ну, огненное. Знаю, подобные сравнения уместны лишь в женских романах или в лирических рок-балладах, но что было, то было. Он обжег меня. По горлу прошел восхитительный ток, точно я проглотил что-то странное, очень острое. Элис улыбнулась, затягивая меня в океанские глубины своей прелести. Я чувствовал, как во мне и вокруг меня происходят некие перемены вселенского масштаба, словно весной на рассвете или осенью в сумерки.

Разное проплывало у меня перед глазами. Я увидел нас двоих с нашими детьми, сильными и умными, хоть и не такими сильными и умными, как я сам. Один из них будет очень одарен музыкально, потому что у меня к музыке способностей нет и я не чувствую угрозы в той области, где точно не смогу составить достойную конкуренцию. Другой получит какую-нибудь медаль за достижения в футболе и скажет: «Это целиком заслуга моего папы. Он столько помогал мне». Затем я увидел Элис в шестьдесят лет, по-прежнему красивую, с той же улыбкой океанской глубины. Она уговаривает меня заводить молодых подружек, говоря: «Разнообразие – соль жизни». У нас будет идеальный брак.

Лет в шестнадцать, приводя в дом своих девушек, я сразу же вел их к себе в комнату. Мама вечно спрашивала, что я там с ними делаю, а я отвечал – читаю стихи, во что ни она, ни я не верили. На самом деле я по четыре часа пытался снять с очередной девушки лифчик, что мне обычно не удавалось. Мама, однако, относилась к своим родительским обязанностям с предельной серьезностью, особенно к необходимости бдеть и надзирать. Поэтому каждые полчаса она врывалась ко мне с подносом наперевес, крича: «Кому чаю?» – как нью-йоркские полицейские кричат: «Стоять, умник!» Помню, она буквально вкатывалась в комнату кубарем, будто в кинокомедии, но на самом деле это вряд ли.

Так или иначе моя техника скоростного высвобождения из объятий была филигранно отточена именно тогда, в самом нежном возрасте. Поэтому, уголком глаза увидев Лидию, свою бывшую подружку, я отшатнулся от Элис, как от чумы.

Элис немного удивилась, но, кажется, все поняла правильно, когда заметила Лидию. И мне было приятно, что прилюдные нежности для нее такое же табу, как и для меня.

– Значит, в следующий четверг? – спросил я с надеждой.

– Да. Позвони, договоримся.

– Ладно, – кивнул я с бесстрастным лицом лас-вегасского шулера, заглядывающего в чужие карты.

Вернулся Джерард, и в уборную пошел я. Оказавшись один, несколько раз подпрыгнул перед зеркалом и пару раз крикнул: «Есть!» Затем совершил круг почета по комнате, раскинув руки, как воин-победитель над поверженным ниц противником, и издал громкий боевой клич.

– Вид у тебя довольный, – сказал чей-то голос. За моей спиной стоял незнакомый парень.

– А, это из-за футбола, – отозвался я. – Наши выиграли, вот и все.

Джерард тем временем занял мое место на диванчике. Это меня порадовало, ибо автоматически сняло проблему, на каком уровне близости быть с Элис до конца вечера. Сиди я по-прежнему с нею рядом, ломал бы голову, положить или не положить ладонь ей на колено, нормально ли закинуть руку на спинку дивана, прилично ли допустить, чтобы эта рука коснулась ее. А поскольку я теперь сидел напротив, вопросов вообще не возникало. Оставалась, правда, проблема прощального поцелуя – в щеку или в губы, вежливо или страстно, но это потом. От пива и губ Элис у меня кружилась голова. С пивом одна беда – от него пьянеешь, что не является единственной целью пития. Опьянение – путешествие, в котором время в пути важнее прибытия в пункт назначения. Поэтому я всегда отдаю предпочтение некрепким сортам.

Джерард, как я понял, опять рассуждал о реинкарнации.

– В ней все дело, если только на секунду задуматься, – вещал он.

– А если подумать чуть дольше, поймешь, что дело в другом, – вставил я.

– О чем тогда мы говорим? – спросил он. Его колено касалось колена Элис. Когда, было дело, я выиграл у Джерарда в шахматы, у него оставались слон и королева и он заранее торжествовал победу. Возможность мата я увидел всего за ход до того, как объявил его. Это же чувство я испытывал сейчас: супершпион, захваченный в плен злым гением, но знающий, что вот-вот сработают заложенные им бомбы. Давай, думал я, трогай ее за коленку. Сегодня вечером, друг мой, ты проиграл.

– Не знаю, просто, по-моему, интересно.

– Вот так у тебя всегда, Гарри, – сказал Джерард. Несчастный, он улыбался, явно очень довольный собой. Я поднимал чашу победителя, уже ощущал на губах сладость нектара, а он спрашивал, не надо ли мне еще сахару.

Лидия что-то пробормотала. Меня всегда поражала ее способность переходить от абсолютной трезвости к фазе сильного опьянения после каких-нибудь двух бокалов. В баре было уже битком, народ с трудом протискивался между столиками – обычная для Брикстона смесь спесивых модников и темных личностей, «голубых», притворяющихся натуралами, и натуралов, косящих под «голубых»; стайки гордых своей утонченностью девушек и гордых своей грубостью мальчиков с телевидения, и еще куча людей, которые ничего не заказывали, хотя, кажется, среди них затесался минимум один актер-неудачник, одетый артистически небрежно и с сигарой. Там всегда таких много.

На вид Элис была совершенно пьяна, но ее поцелуй и вредные таблетки Джерарда обострили мои чувства, и я был бодр и свеж.

– Наверное, мне пора домой, – сказала она.

– Да что ты, – откликнулся я, остановив на ней, надеюсь, сияющий взгляд, – я мог бы гудеть еще целую ночь.

– Так ты обычно и делаешь, – заметил Джерард с улыбкой младенца, глядящего на погремушку. На секунду я заподозрил, что он тоже пригласил Элис на свидание, но нет, у него недостало бы духу, а даже если б и достало, она уже сказала, что встречается со мной.

Лидия снова промямлила что-то нечленораздельное. Элис заявила, что они поймают такси вдвоем, и отклонила наше предложение проводить их до машины, поскольку бар находился на островке между двух оживленных улиц и ждать ей пришлось бы не более минуты.

Я собирался встать, чтобы поцеловать ее на прощанье, но не хотел проявлять особого рвения. В результате Элис сама подошла по очереди ко мне и к Джерарду и дружески чмокнула в щеку. Я хотел пожать ей локоток, шепнуть: «До четверга», но побоялся, что это прозвучит жалко. Еще порадовался, что Лидия не сделала попытки поцеловать меня: вид у нее был такой, будто ее вот-вот стошнит. Вообще-то ей шел остекленевший, полуобморочный взгляд: он придавал ей некий странный шик. Должен заметить, мне многие кажутся шикарными после основательной выпивки.

Элис ушла. Черное платье мелькнуло в сводчатых дверях, и я снова вспомнил о своем утреннем видении киношной невесты графа Дракулы. Затем в поле моего зрения шагнула Лидия – и тоже пропала. Я подумал, сколько еще раз в будущем мы окажемся вместе и сколько раз я смогу уйти с Элис.

Я надеялся уступить мою долю квартиры Джерарду: жить там мне надоело. Иначе придется выставлять ее на продажу, когда вступит в силу завещание Фарли. К тому времени, возможно, мы разбогатеем – по крайней мере, по собственным меркам, что, как я уже объяснял, не предполагает личных яхт и персональных самолетов, но превратит нашу жизнь в один долгий отпуск в курортной местности (для меня) или на горнолыжной трассе (для Джерарда).

– Ну, вот я и определился с субботой.

Я не сразу понял, что он обращается ко мне, причем потирает ладони так энергично, что рискует добыть огонь.

– Что?

– В субботу вечером я встречаюсь с Элис.

Слова «в субботу вечером» он подчеркнул многозначительным движением бровей. Только тут до меня дошло, что с той партией в шахматы я все перепутал. Выиграл Джерард, и он же потом задирал нос. Я позеленел от ревности. Мне казалось, меня сейчас стошнит. Если приглашаешь девушку на свидание и она предлагает встретиться среди недели, значит, почти наверняка не собирается с тобой спать. Ну, в результате, вероятно, этим дело и кончится, но сначала такого намерения у нее нет. А вот в субботу вечером, когда назавтра не надо идти на работу, может произойти все, что угодно. Это, конечно, не прямое подтверждение физического желания, но близко к тому. Я сам согласился ни на что особенное не рассчитывать, поскольку думал, что по ходу дела все образуется. Джерард мог торжествовать.

– Ты встречаешься с Элис? – спросил я.

– В восемь захожу за ней, и мы идем в индийский ресторан.

– Как романтично!

Тут меня пронзила ужасная мысль.

– А она все еще живет в квартире Фарли?

– Нет, – сказал Джерард. – Перебралась на новую. Вот, адрес дала. – И похлопал себя сначала по карману джинсов, а затем по носу. – По-моему, игра окончена, – с легкой ехидцей заявил он.

– Ладно, – отозвался я, мысленно представляя его мертвым, – всех благ.