Подруги

II.

Клара Броун, несмотря на свои 32 года, была удивительной красоты; брюнетка с длинными, черными волосами, черными сверкающими глазами и обольстительным ртом. Среднего роста, с пышною грудью и тонкой талией, со столь развитым телом, что оно казалось словно отлитым из стали, Клара Броун в трико и ярко-красном корсаже могла бы служить моделью художнику для изображения энергии и воли.

Еврейка Западного края, она рассказывала, что ее чуть не пятилетним младенцем украла бродячая труппа и увезла в Австрию. Там она быстро освоилась с новыми людьми и полюбила кочевую жизнь, как полюбила тяжелое ремесло акробата.

Бродячая труппа состояла из старика отца, матери, двух сыновей и дочери. Клара Броун, тогда Сара Рубин, являлась шестым членом их семейства. Огромный фургон, представлявший целый передвижной дом, запряженный парою кляч, медленно переезжал из города в город, из деревни в деревню, всегда поспевая попасть на местную ярмарку или местный праздник.

В их жизни было много поэзии, и Сара скоро забыла своих родных и родину. Ее успехи поражали добродушных Тиле.

-- Раз, два, три, гоп... -- кричал старик Тиле, быстро поднимая кверху ноги Сары и уже по третьему разу она смело задвигала своими худенькими ручками и прошла аршин десять.

-- Это хлеб наш... -- говорил в тот же вечер старик своей жене: -- она всему выучится.

И, действительно, с такою же легкостью она выучилась закидывать назад голову, касаясь руками земли или, сидя на земле, прикладывать голову и плечи к вытянутым ногам. Ее крошечное сердце не знало страха и она только радостно вскрикивала, когда могучий Альфред Тиле перебрасывал ее, как куклу на руки своего брата, Карла.

Когда ей исполнилось семь лет, семейство Тиле решилось в первый раз показать ее публике. Она вышла на подмостки балагана, крошечная, словно игрушка, с большими сияющими радостью черными глазами, распущенными кудрями, в белом корсаже, усыпанном серебряными блестками -- и грубой толпе показалась небесным ангелом. Когда же эту блестящую пушинку стали перебрасывать с рук на руки, каждый раз с риском разбить ей голову, когда старик Тиле велел стать на свои плечи Альфреду, на плечи Альфреда -- Карлу и уже ему на голову стала крошечная Сара, а потом с криком упала на руки старика -- восторг толпы перешел всякие границы, и на подмостки балагана градом посыпались деньги, яблоки, апельсины. Это был полный триумф маленькой Сары, приковавший ее на всю жизнь к балаганным подмосткам. Сара была артисткой в душе. Каждый еврей -- поэт и энтузиаст, а ко всему старик Тиле, любивший свое ремесло, как жизнь, сумел перелить эту любовь в душу восторженной Сары.

Случалась, ночь заставала их где-нибудь за городом. Они сворачивали свой фургон в сторону от дороги и останавливались для ночлега. Альфред и Карл набирали хворосту, Эмма -- бледная и худосочная -- доставала провизию и котелок для воды, разжигали костер, и все ужинали, а потом отдыхали. Эти ночи навсегда запечатлелись в памяти Сары.

Тихий, недвижный воздух был исполнен летней томительной неги. В темном небе ласково дрожали звезды, вдали слышался протяжный крик аиста, -- а кругом бесконечный простор, охваченный бесконечным покоем. Догорал костер. Эмма уходила в фургон, братья вытягивались на земле, старик сидел, гладя голову Сары, и говорил ей о призвании служить любимому делу.

-- Все Тиле, из рода в род, -- говорил он с гордостью, -- были странствующими артистами. В этом фургоне я помню, умирал мой дед, и в нем же я закрыл глаза отцу. И мои дети пойдут по той же дороге, хотя год от году нам становится труднее жить своим делом. Всякий норовит устроиться в городе при цирке. Власти нас преследуют, словно мы воры. Дети бросают родителей и бегут в города служить у людей приказчиками, вместо своего честного ремесла, Не то было в прежнее время... -- И старик начинал вспоминать прежние годы. То-то было веселье. С барабанным боем входили они в город и их встречали радостными криками. Серебряные и золотые монеты сыпались к ним в карманы, девушки искали их любви, мужчины -- компании, и у них всегда было разливанное море. А какие были артисты!

Речь его лилась неудержимым потоком и сердце Сары распалялось любовью к своему делу. Ей слышались крики и рукоплескания толпы, она видела восторженные лица, чувствовала затаенное дыхание зрителей.