Поговорив с Памелой, Патрисия в бессильной ярости отшвырнула телефон. Мерзавка! Выскочка! Да как она посмела разговаривать с ней таким тоном! С ней, урожденной Барнслоу! Всего сто пятьдесят лет прошло с тех пор, как предки Памелы перестали торговать рыбой на Даун-стрит, а эта дрянь держит себя так, словно она и вся ее семейка ведут родословную от Стюартов! Всего каких-то жалких сто пятьдесят лет отделяют эту семейку от пропахшей рыбьими потрохами рыбной лавки! И неважно, что одна из прабабок Памелы сумела окрутить нищего французского виконта, а прадед сумел умножить свое состояние, поставляя оружие воюющим в Америке Южным Штатам! Несмотря на все ее деньги, Памеле никогда не будет открыт доступ туда, куда она с таким упорством стремится. Прошло всего тридцать лет с тех пор, как ее семью стали принимать в обществе, но разве это срок по сравнению с тем, сколько веков ее, Патрисии, предки принадлежат к самым верхам английской аристократии? И как только Дэнис не понимает, что все разговоры Памелы о любви к нему — всего лишь ширма, за которой она прячет свои непомерные амбиции?
«Но Памела еще пожалеет, что так обращалась со мной!» — От этой мысли настроение Патрисии улучшилось настолько, что она даже решила не ехать сегодня в Лондон, а провести вечер с дядей.
— Патрисия! — радостно воскликнул сэр Лайонел, едва увидев ее. — Я так рад видеть тебя, девочка. Найджел сказал, что ты сегодня собиралась в театр? Передумала?
— Что-то не хочется. Да и погода противная.
— О! В твоем возрасте нельзя обращать внимание на погоду. Но раз уж ты здесь, я воспользуюсь случаем, чтобы сказать тебе кое-что очень важное для меня.
— Я заинтригована, дядя. Это касается только меня или еще и Дэниса?
— Это касается вас обоих. Но сейчас, раз уж ты дома, я воспользуюсь случаем, чтобы все обсудить с тобой. Не буду вдаваться в подробности, постараюсь быть кратким. Дело в том, что много лет назад в моей жизни, кроме леди Элизабет, была еще одна женщина…
Рассказ сэра Лайонела занял совсем немного времени. Закончил он так:
— И вот спустя двадцать с лишним лет удача наконец улыбнулась мне, и я нашел их обоих. Я сделал предложение Вирджинии, и она приняла его… Эйприл сейчас в Париже, но я надеюсь увидеть ее в самом скором времени. Вирджиния сказала, что сама расскажет ей обо мне, и сейчас мне остается только ждать и молить Бога о том, чтобы Эйприл согласилась приехать сюда, в Албери-хауз. Теперь, когда моя дочь нашлась, я смогу наконец выполнить свой долг перед ней и дать то, что принадлежит ей по праву рождения.
Глубокая яма, в которую Патрисия проваливалась все глубже и глубже, слушая дядю, казалось, не имела дна. Цветные блики перед глазами сменились полной чернотой, и сейчас девушка вообще не могла понять, жива она или нет. Сознание медленно возвращалось к ней…
Как, как он мог так жестоко обойтись с нею! Она, именно она, Патрисия, должна была стать хозяйкой Албери! Она! А не какая-то там незаконнорожденная дрянь! Эта новость была самой худшей из всех, когда-либо слышанных ею, и как справиться с обрушившимся на нее несчастьем, Патрисия пока не знала. Выдавив из себя нечто похожее на улыбку, она едва смогла дослушать сэра Лайонела до конца и тут же, извинившись, ушла в свою комнату. Так плохо ей никогда еще не было. Совсем недавно она надеялась, что дядя найдет способ повлиять на Дэниса, но теперь обо всех этих мечтах можно забыть, причем навсегда. Этот дом, где родилась и выросла ее мать, где она, Патрисия, уже видела себя полноправной хозяйкой, скоро будет наводнен самозванцами, и она ничего, ничего не может поделать с этим! Мерзкий развратник! Как он мог так поступить с ней? Со своей единственной родной племянницей? Но, тут же усмехнулась она, я здесь, слава богу, не единственная пострадавшая. В этой ситуации Дэнис — еще более проигравшая сторона, и как знать, может быть, именно теперь он переменит свое отношение ко мне? Наверняка теперь, когда у нашего дорогого сэра Лайонела появилась прямая наследница, он изменит свое завещание, и тогда уже Дэнис вряд ли сможет рассчитывать на получение большого наследства. Сейчас он очень нуждается в деньгах, а дать их ему могу только я. Он, конечно, может понадеяться на деньги Памелы, но если он и женится на ней, она не рискнет своими деньгами даже ради него. Слишком сильна в ее семье память о торговавших рыбой предках, чтобы она могла позволить себе такую роскошь.
Немного успокоившись, Патрисия еще раз проанализировала создавшуюся ситуацию и решила извлечь из нее хотя бы минимальную пользу для себя. Она должна первой поговорить с Дэнисом. Теперь, когда у нее есть для этого более чем подходящий повод, она заставит его встретиться с ней.
Отправив сообщение, что ждет его завтра на ланч в ресторане отеля «Ланкастер-холл», она отключила телефон и, плеснув себе немного мартини, начала просматривать присланные с утренней почтой каталоги из магазинов «Харродс» и «Эспри энд Геррард». Ее внимание привлекла новая коллекция зимней одежды от Джона Гальяно, а также новая коллекция нижнего белья от Джил Сандерс. «Какое счастье — иметь много денег и ни в чем не отказывать себе!» — пронеслось в голове у Патрисии. Еще целых две недели рекламируемые в каталоге модели не будут представлены на обозрение остальной публике, а это значит, что она может выбрать себе все самое лучшее, все, что только пожелает. О том, что своим состоянием она была обязана отнюдь не матери, урожденной Барнслоу, а отцу, выходцу из другой, отнюдь не престижной части Лондона, Патрисия старалась не вспоминать. Мысли об этом всегда заставляли ее ощущать едва уловимую ущербность, поэтому воспоминания об этом покоились на самом дне ее памяти. Просмотрев каталоги одежды, Патрисия принялась за каталог от «Эспри энд Геррард». В изобилии представленные в нем драгоценности, как всегда, поражали своим изыском. Колье с изумрудами, подвески с бриллиантами, браслеты с огромными рубинами могли свести с ума любую женщину, но ее искушенный взгляд привлекли только несколько представленных на страницах каталога колец. Ах! Как хотелось бы, чтобы Дэнис преподнес ей одно из них в качестве свадебного подарка! Как прекрасно они смотрелись бы вместе, оба высокие, темноволосые, красивые той особой красотой, которая неоспоримо говорит о врожденном аристократизме.