Подвиг 1969, №3

ГЛАВА 10. УКОЛ

Десять минут спустя я позвонил в полицию «Зет».

— Пошлите людей в дом сто девяносто три по Потсдаммерштрассе, верхний этаж, лаборатория. Вооруженных людей.

Я узнал голос капитана:

— Мы только что послали туда опергруппу. Нам сообщили о налете. Взяты кое-какие бумаги.

— Попытайтесь найти их. Запишите ещё один адрес. Здание Мариенгартен, середина Шонерлин-денштрассе, Темпльхоф, помещение привратника. — Он повторил адрес. — Налет совершен на лабораторию доктора Соломона Ротштейна. Он только что застрелен на улице перед этим зданием, и я внес его сюда. Выстрел произведен из здания Шонерпаласта, четвертый этаж, седьмое окно с восточной стороны. Винтовка с телескопическим прицелом. «Скорая помощь» к доктору Ротнггейну вызвана. Жду вас здесь.

Я велел привратнику оставаться возле убитого, а сам протиснулся сквозь толпу к подъезду и побежал к Шонерпаласту. Поднимаясь в лифте, я сказал лифтеру:

— Уголовная полиция будет здесь через несколько минут; никто не должен заходить в комнату до ее появления.

Он спросил меня, что случилось, и я ответил, что произошло убийство.

Седьмое окно слева было в квартире 303. Дверь легко растворилась, и я даже не проверил, стоит ли кто-нибудь за ней. Убийца, коцечно, скрылся отсюда еще до того, как я перенес тело Солли в дом. Ничего особенного в комнате не было, разве только, что по сравнению с коридором здесь было холоднее. Лифтер хотел закрыть окно, но я остановил его: «Пожалуйста, ничего не трогайте». На полу возле окна валялась провощенная бумага, на которой было напечатано слово «MITTAGESSEN»... Пепельница, полная окурков...

Я выглянул вниз на улицу. К дому напротив подъезжала карета «Скорой помощи». Двое санитаров протискивались сквозь толпу, один из них нес сложенные носилки. Я велел лифтеру запереть дверь и ожидать прибытия полиции.

Я должен был действовать, действовать, чтобы не думать о Солли. Это придет позже... Раскаяние, хуже — чувство вины будет грызть меня, словно ржавчина, и я уже не оправлюсь от этого. Я никогда не подсчитывал, сколько человек убил за последние тридцать лет, и даже мысль об этом никогда не являлась ко мне. Шла война, и они были нацисты, враги. Солли был моим другом, и я убил его своей небрежностью, своим легкомыслием...

До того как меня начнут мучить постоянные угрызения совести, надо было перебороть мгновенную вспышку ненависти, и деятельность была единственным болеутоляющим средством.

Черный «мерседес» остановился позади машины «Скорой помощи», когда я спустился вниз. Перейдя через улицу, я прошел во двор отеля, вывел свой «фольксваген» из гаража и четверть часа спустя уже был на Потсдаммерштрассе, воспользовавшись новой окружной дорогой.

Капитан все еще находился в лаборатории. После моего звонка он прибыл сюда следом за своими людьми. Это был тот самый капитан полиции «Зет» Щтеттнер, вместе с которым мы проводили операцию «Раущниг — Шрадер — Фогль».

— Что случилось с доктором Ротштейном? — спросил он.

— Только то, что я сообщил вам.

— Мы вызвали на место убийства уголовную полицию. Они допрашивали вас?

— Нет. Успеют сделать это позже. Я хотел осмотреть лабораторию.

Оба ассистента Солли были растеряны. Налет был совершен поспешно, несколько разбитых склянок с культурами валялось на полу. Сержант складывал в портфель журналы, в которые заносились данные исследований, чтобы забрать их с собой.

Все было ясно. Люди «Феникса» знали Соломона Ротштейна. Они подозревали его в двойной игре, но до времени ничего не предпринимали. Может быть, они узнали, что он сотрудничал со мной в последние месяцы перед капитуляцией? Конечно, они прослушивали не только мой телефон, но и его тоже. И, узнав, что он хочет повидать меня, утвердились в своих подозрениях и решили действовать. Поблизости от лаборатории у них не было никого, кто мог бы перехватить Солли, когда он выйдет на улицу, поэтому они были вынуждены отдать распоряжение своему человеку в квартире 303. И еще до того, как Солли достиг Шонерлинденштрассе, они отдали приказ обыскать лабораторию в надежде найти следы того важного, о чем он хотел рассказать мне.

— Вы что-нибудь нашли? — спросился капитана.

Он пристально посмотрел на меня.

— Это был ваш друг?

Значит, он понял это по моему виду.

— Да, — сказал я. — Вы что-нибудь нашли?

— Только эти журналы и несколько других бумаг.

— Ничего особенного? — Я знал, что он уклоняется от ответа, так как на его службе не рекомендовалось откровенничать с посторонними, даже если они были направлены разведкой для сотрудничества с ним.

Он продолжал наблюдать за мной. Я ответил ему пристальным взглядом. Наконец он сказал: «Вот это».

Я увидел продолговатый металлический ящик размером примерно пятнадцать на тридцать сантиметров, выкрашенный темной краской и запечатанный. Лист бумаги был прикреплен прозрачной липкой лентой на верхней крышке. «В случае моей смерти прошу отправить этот контейнер авиапочтой моему ближайшему родственнику Исааку Ротштей-ну по адресу: Аргентина, Сан-Катарина, Лас Рамблас, Калле де Флорес, 15. Вскрыть только ему лично. С. Р.».

— Вы отправите ящик? — спросил я.

— Это будет решаться не мной, но сомневаюсь. Возможно, мы вызовем Исаака Ротштейна сюда, чтобы он вскрыл его в нашем присутствии. — Он вернул ящик сержанту. — Мы уходим, герр Квиллер. Не хотите ли еще раз осмотреть помещение?

— Нет. Позже я прочту показания, которые вам дали ассистенты доктора Ротштейна.

Они уехали. Я следовал за ними в «фольксвагене». На улице было людно. Наступил вечер. Я не был уверен, что меня не преследуют, но сейчас это и неважно. Они и без того уже перешли в наступление.

Меня просили явиться в уголовную полицию и сообщить все известное о выстреле. Это заняло у меня десять минут. Они записали мои показания и продержали еще целый час, пытаясь выяснить, кто я такой. Я и намеком не дал им ничего понять. В конце концов мне надоело все это, и я сказал:

— Если вы не найдете достаточно улик в квартире триста три, попытайтесь поискать их в лаборатории на Потсдаммер-штрассе. Можете также осмотреть мою комнату в отеле «Принц Иоганн», если желаете.

Казалось, это заинтересовало их.

— Вы возвращаетесь к себе?

— Да.

— Можно кого-нибудь послать с вами?

— Пожалуйста.

Раздался телефонный звонок, и один из сотрудников взял трубку, послушал и передал ее мне. Звонил капитан Штеттнер из полиции «Зет».

— Немедленно приезжайте, герр Квиллер.

— Но ведь я только что вас видел!

— Это очень важно.

Я сказал, что приеду. Инспектор уголовной полиции был раздражен, потому что его отдел и полиция «Зет» не ладили друг с другом. Поля их деятельности зачастую пересекались, они постоянно враждовали из-за этого и пользовались любой возможностью насолить друг другу. Так будет продолжаться до тех пор, пока раньше или позже кто-нибудь из начальства не разграничит их обязанностей. Пока что такие люди, как я, могли быть полезны для этой игры.

— Вы не поедете в отель сейчас, герр Квиллер?

— Нет.

— Но вы же сами сказали...

— Меня срочно вызвали. Я официально связан с комиссией «Зет». Ведь это так ясно, герр инспектор.

Дорога заняла всего десять минут. Я поставил «фольксваген» на стоянку для служебных машин и заметил там карету «Скорой помощи». Кроме мужчины и женщины в белых халатах, в кабинете находился капитан Штеттнер с пятью своими людьми, бывшими в лаборатории Солли: тремя оперативниками, прибывшими туда первыми, и двумя, которые приехали с капитаном. У всех были закатаны левые рукава рубашек.

Капитан Штеттнер выглядел озабоченным.

— Выяснилось, что одна из разбитых склянок заключала вирулентную бактерию группы...,— он посмотрел на врача, боясь ошибиться.

— Обычной оспы, — надломив ампулу, сказал тот, пока сестра протирала ватным тампоном кожу очередного человека, готовя его к уколу. — Это не опасно. И речи не может быть о карантине. Однако рекомендуется принять меры предосторожности.

Я снял пальто. В воздухе стоял запах эфира.

— А что будет с теми, кто совершил налет?

— Я отдал указание регулярно сообщать по радио и телевидению, — отозвался Штеттнер. — В вечерних газетах также появятся объявления.— Он смотрел, как мне делали подкожное впрыскивание. — Медицинская ассоциация и все госпитали оповещены по телефону и телеграммами, чтобы, если кто-нибудь явится с просьбой об иннокуляции, они немедленно известили полицию. — Он спустил рукав и обратился к доктору — Можем ли мы продолжать свою работу, как обычно?

Бывают отважные люди, которые чувствуют страх перед инфекцией. Он был одним из них.

— Конечно, даже не думайте об опасности заражения. Но если в течение четырнадцати дней вы заметите сыпь в паху, обратитесь к врачу.

Он кивком приказал медсестре собираться. Я ушел вскоре после них. Вечерняя трансляция биржевых известий начнется через тридцать пять минут. Минут пятнадцать должна была занять у меня дорога до отеля.

Настроение у меня было подавленное, и я должен был сделать значительное усилие, чтобы не вспоминать о Ротштейне и о том удивленном взоре, который он бросил на меня перед смертью. Он слышал мой крик, и связка ключей пролетела мимо его лица; он умер удивленным, не услышав выстрела.

Проезжая через Крейцберг, я взглянул в зеркало, ничего не заметил, снова посмотрел, и в конце концов мне стало тоскливо. Ровно никакого значения не имело, была ли за мной слежка. Игра уже перешла через эту грань.

Зажегся красный свет, зеленый, снова красный, а я не трогался с места. Какой-то болван принялся неистово сигналить. Я был слишком утомлен, чтобы выйти и стукнуть его. Снова зеленый. Поехал.

Как автомат. Птицы — крылатые существа, люди — существа на колесах.

Улица бежала прямо, будто яркая радуга, рвущаяся в темноту неба. Здания раздвигались передо мной и снова смыкались позади. Нога тяжело опустилась на педаль. Еду слишком быстро. Медленно. Что-то не в порядке. Возьми себя в руки. Отдышись. Люди на тротуарах.

Какой-то человек уверенно открыл дверцу и, взглянув на меня, спокойно сказал: «Подвиньтесь». Я пытался поднять руку, чтобы оттолкнуть его, но у меня не было сил.

— Что? — глупо переспросил я.

— Подвиньтесь. Я поведу машину.

Я покорно перетащил свое отяжелевшее тело на соседнее сиденье. Покорность. Худший из грехов современного человека — покорность.

Он сел в машину, захлопнул дверцу, и машина влилась в поток других машин. Я сидел, опустив подбородок на грудь. Последняя мысль, которую я запомнил: подкожное впрыскивание.