Поединок. Выпуск 15

Сергей Быстров Задание особого свойства

Одним из участников ареста Берии 26 июня 1953 года был полковник И. Зуб, впоследствии генерал-майор

Накануне 70-летия Вооруженных Сил я встретился с генерал-майором в отставке Иваном Григорьевичем Зубом, о котором впервые услышал еще лет десять назад, готовя очерк о его сыне — вице-адмирале Виталий Иванович командовал в ту пору одним из самых крупных соединений надводных кораблей Военно-Морского Флота Рассказывая о родителях, В. И. Зуб мельком заметил, что его отец участвовал в аресте Берии. Но подробностей не приводил Видимо, и не располагал ими. Иван Григорьевич долгие годы не рассказывал о той своей особой миссии даже сыновьям, храня обет молчания, продиктованный предупреждением Н. А. Булганина. В декабре 1953 года, после окончания дела Берии, Н. А. Булганин, бывший тогда министром обороны, сказал участникам ареста:

— Все, что вы знаете, все, что видели, забудьте. И нигде, никогда не ведите об этом разговор.

Буквально за несколько месяцев до своей кончины (остальные пять участников ареста уже умерли) Иван Григорьевич в конце концов посчитал нужным свои воспоминания обнародовать. Так я оказался в квартире Зуба-старшего в Москве.

— Если бы я писал о тех событиях сам, — сказал Иван Григорьевич, — я бы начал так. В год 70-летия Вооруженных Сил страны хочу поведать об одном эпизоде, участником которого я был, выполняя свой воинский долг и глубоко сознавая историческую необходимость происходящего…

Глубоким сознанием необходимости того, что он делал, исполнена вся восьмидесятилетняя жизнь Ивана Григорьевича, родившегося за десять лет до революции. В пятнадцать лет он был избран председателем сельсовета, в двадцать четыре назначен начальником политотдела МТС, в двадцать пять стал кадровым военным, в двадцать восемь — политработником, редактором многотиражной газеты танковой бригады В тридцать два года его назначили начальником военно-политического училища в Тбилиси. В 1940 году имел звание полкового комиссара, а затем прошел в боях всю войну. Высаживался с десантом в Феодосию с крейсера «Красный Кавказ», участвовал в штурме Новороссийска, в прорыве блокады Ленинграда, в штурме Кенигсберга. После войны возглавлял политуправления — сначала Бакинского, а потом Московского округов ПВО, руководил факультетом в Военно-политической академии имени В. И. Ленина.

Как, наверное, и у каждого военного человека, служба его имела подъемы и спады. Но при этом он никогда не изменял своей партийной принципиальности, глубоко осознавая долг коммуниста. В том, что далеко не всегда это легко давалось, сегодня никого не надо убеждать. В какой-то степени Ивану Григорьевичу повезло. Его прямота, открытость в 30-е, 40-е годы могли бы ему дорого стоить. Но сравнительно невелики в ту пору были его должности и звания, чтобы он мог вызвать на себя серьезную опалу, всегда поступая по совести. Да и удачно все-таки складывалась служба. Однако «помешать» своей карьере он успел, даже в более позднее время.

После октябрьского Пленума ЦК КПСС 1957 года, поставившего окончательную точку на военной службе Г К. Жукова, генерал-майор И. Зуб «нашел» такую возможность на собрании партийного актива войск Московского гарнизона. Актив был посвящен, по сути дела, развенчанию Георгия Константиновича. Зуб дивился выступлениям некоторых людей, которые, резко изменив мнение о Жукове, не ограничиваясь справедливой критикой, предавали теперь его анафеме. Иван Григорьевич выступил тогда с призывом к объективности. Как раз в это время рассматривался вопрос о назначении Зуба членом военного совета Московского округа ПВО. Вместо этого ему предложили поучиться — и восхождение Ивана Григорьевича по служебной лестнице закончилось.

…Давая указание не распространяться о том, что видели и что знают, Николай Александрович Булганин заметил, что все шестеро будут представляться к званию Героя Советского Союза. Генерал-майор Зуб по своей прямоте высказался:

— А что мы такого сделали, чего бы не сделали другие?

В конце концов все были награждены орденом Красного Знамени.

Безусловно, Иван Григорьевич искренне считал, что любой честный офицер, генерал должен быть готовым выполнить любое задание. Хотя вскоре узнал, что участие в аресте Берии оказалось не всем под силу. Г. К. Жуков, принимавший, по всей видимости, участие в формировании шестерки, был очень озабочен подбором надежных людей. Как потом рассказывал Георгий Константинович своему земляку В. В. Михайлину (командовавшему в то время крейсером «Куйбышев», а ныне адмиралу в отставке), он решил привлечь к этой операции генерал-лейтенанта, которого хорошо знал не только по службе, но и как выходца из соседней деревни. В самый решительный момент нервы у генерала сдали. Ему стало плохо, его вынуждены были отстранить от участия в аресте.

Как оказался в этой шестерке Зуб — он так и не узнал. Но, видимо, в нем достаточно уверены были готовящиеся к операции генералы К. Москаленко, П. Батицкий, а по их рекомендации и Жуков.

26 июня 1953 года Иван Григорьевич находился на своей служебной даче в Филях, когда его порученец майор Н. Мартынов сообщил, что приказано прибыть к министру обороны. При этом необходимо непременно иметь при себе личное оружие, без кобуры, в кармане.

— Ты ничего не путаешь? — озадаченно переспросил Зуб Мартынова. — К министру и с пистолетом?

— Именно так передал указание адъютант Булганина. Слово в слово. Выезжайте, вас ждут.

Действительно, Булганин ждал полковника Зуба. По крайней мере, в кабинет министра обороны его провели незамедлительно.

Николай Александрович был один. Спокоен, нетороплив. Приветливо поздоровался с Зубом. Задал несколько естественных вопросов, но в них, как потом понял Иван Григорьевич, запрашивалась крайне важная для министра информация.

— Как себя чувствуете? — первое, что спросил Булганин.

— Спасибо, нормально, — настороженно ответил Зуб.

— Вы как, вообще-то, человек смелый, храбрый или наоборот? — чуть улыбнулся министр.

— В трусости никогда не обвинялся.

— Оружие с вами?

— Со мной.

— Покажите.

Зуб показал, все более теряясь в догадках, что за всем этим стоит.

— Как стреляете?

— Только отлично.

— Готовы выполнить правительственное задание?

— Готов выполнить любое задание партии и правительства.

— Ну хорошо, побудьте в приемной. Я вас еще приглашу, только ни с кем не ведите никаких разговоров. Если кто-то будет спрашивать, скажите, что прибыли на совещание.

В приемной стали появляться хорошо знакомые Зубу люди: командующий Московским округом ПВО генерал-полковник К. Москаленко, первый заместитель командующего войсками Московского военного округа генерал-лейтенант П. Батицкий, начальник штаба Московского округа ПВО генерал-майор А. Баксов, адъютант Москаленко полковник В. Юферев. Все они побывали в кабинете министра и как ни в чем не бывало вели обычный для ожидающих в приемной разговор, шутили. Несколько раз заходил в кабинет министра его первый заместитель Маршал Советского Союза Г. К. Жуков. Из всех собравшихся нервничал он один. Но повод к тому оказался весьма прозаическим. Утром Жукову доложили, что его машине необходим срочный ремонт. И вот этот ремонт никак не могли закончить. Жуков несколько раз звонил из приемной, видимо, в гараж. Можно было представить, как чувствовал себя тот, кто оказался на противоположном конце провода.

Так вот близко Ивану Григорьевичу доводилось встречаться с великим полководцем второй раз. Первый раз — во время войны. В то время полковник И. Зуб был начальником политотдела стрелкового корпуса. Георгий Константинович побывал в армии Батова, после чего попросил Павла Ивановича отвезти его на командный пункт корпуса. Услышав последнее распоряжение Жукова, Зуб в сторонке сказал Батову:

— Павел Иванович, давайте я отвезу.

— Что ты, я сам,

— Вы дорогу не знаете.

— Знаю. Следуй за нами в своей машине.

Ехали, ехали — и Зуб понял, что Батов начал плутать. Понял это и Жуков. Передняя машина остановилась. Жуков вышел на дорогу.

— Выходи из машины, Батов!

Тот, недоумевая, вылез.

— Вот бы тебя сейчас, командарм, пешком далее отправить.

— За что? — Батов еще не мог понять, в чем дело. И тогда Жуков ткнул палкой в направлении подбитого немецкого танка, мимо которого уже один раз проезжали.

Как и у большинства военных тех лет, у Зуба отношение к Георгию Константиновичу было глубоко уважительное, а затем н глубоко сочувственное. Его дискредитацию, «ссылку» в Уральский военный округ, как и тысячи честных советских генералов, офицеров, переживал болезненно и тревожно.

Сам Жуков, судя по заметкам Симонова, вспоминал этот период так:

«Когда я был уже снят с должности заместителя министра и командовал округом в Свердловске, Абакумов под руководством Берия подготовил целое дело о военном заговоре. Был арестован ряд офицеров, встал вопрос и о моем аресте. Берия с Абакумовым дошли до такой нелепости, что пытались изобразить меня человеком, который во главе этих арестованных офицеров готовил военный заговор против Сталина. Но, как мне потом говорили присутствовавшие при разговоре люди, Сталин, выслушав предложение Берия о моем аресте, сказал:

— Нет, Жукова арестовать не дам. Не верю во все это. Я его хорошо знаю. Я его за четыре года войны узнал лучше, чем самого себя.

Так мне передали этот разговор, после которого попытка Берия покончить со мной провалилась».

Присутствие Жукова и уже сейчас видимое его участие в выполнении еще неизвестного задания много душевного спокойствия добавили Ивану Григорьевичу.

В это время в Кремле, в бывшем кабинете Сталина, шло заседание Президиума ЦК КПСС. Впервые за долгие годы члены Президиума, не только видевшие, но и испытавшие злое всевластие Берии, объединились настолько, чтобы открыто выступить против него, чтобы покончить с самым уродливым порождением культа личности. Но о культе спустя три с половиной месяца после смерти Сталина еще никто не проронил ни слова. Для всех в стране Сталин оставался Сталиным — великим, непогрешимым, непререкаемым. Скорбь еще не улеглась в сердцах людей.

Почему же именно командованию округа ПВО отдали предпочтение Н. А. Булганин и Г. К. Жуков, подбирая людей для этой чрезвычайно ответственной, сложной и опасной акции? В Московском гарнизоне они могли тогда рассчитывать на две реальные силы: военнослужащих Московского военного округа и Московского округа ПВО, правда, части того и другого в связи с летним периодом были в лагерях, вне столицы. Командующий войсками МВО генерал-полковник П. А. Артемьев в свое время занимал ответственную должность в НКВД. Видимо, это сказалось при оценке ситуации. Кстати, вскоре Артемьев был назначен на другую должность, и ввиду чрезвычайности ситуации округ принял генерал-полковник Москаленко. На протяжении некоторого времени Кирилл Семенович командовал сразу двумя округами.

В это же время в Москве находились две дивизии МВД. Охрану Кремля, по сути дела, осуществляли люди, подведомственные Берии, под особым вниманием была и деятельность военных… Это все учитывалось при подготовке ареста. Поэтому в Кремль «группа захвата» была доставлена на служебных машинах Булганина (Москаленко, Батицкий, Зуб, Юферев) и Жукова (Баксов). Затемненные стекла в машинах скрывали сидящих от взглядов снаружи, не мешая видеть все изнутри.

Официальная версия появления группы военных в Кремле — вызов на совещание.

Все шестеро прошли в комнату отдыха, расположенную около кабинета с заседавшим Президиумом ЦК. Кроме Жукова, о сути задания, по мнению Ивана Григорьевича Зуба, никто еще не догадывался. Снова перебрасывались ничего не значащими фразами, шутили — верный способ снять излишнее нервное напряжение. Наконец из кабинета вышли Н. А. Булганин и Н. С. Хрущев.

— Знаете, зачем вас пригласили? — спросил Никита Сергеевич. — Вам поручается арест Берии.

— Готовы? — теперь уже конкретно спросил Булганин.

— Так точно, готовы, — ответили все шестеро сдержанно.

Булганин и Хрущев объяснили, как, что, по какому сигналу надлежит сделать. В заключение Хрущев довольно жестко уточнил:

— Имейте в виду, если операция провалится, вы окажетесь врагами народа.

Это, конечно, можно было и не говорить. Кто такой Берия, что стоит за этим именем, знали все. Иван Григорьевич только однажды видел этого человека рядом: шляпа, пенсне (как потом выяснилось, при хорошем зрении), безразличный взгляд выпуклых глаз, вызывающий тем не менее оцепенение. И все это — в неуловимом, но явном ореоле высокомерия.

Я спросил у Ивана Григорьевича, какое чувство при той встрече у него, опытного политработника, вызвал все-таки Берия. Член сталинского- политбюро, один из руководителей правительства…

— Страх, — сразу ответил 3yб — Как, наверное, и у всех людей.

Когда Хрущев сказал, что им предстоит, Зубу даже стало как-то легче. «Наконец-то», — мелькнула мысль И такое облегчение, видимо, испытали все. По крайней мере, напоминание об ответственности никого не смутило. Быстро, по-деловому стали занимать исходные позиции В кабинет Сталина вели три двери. Из всех трех, дабы предотвратить даже попытку к бегству, они и должны были войти по звонку Маленкова, председательствующего на заседании. Достали оружие. У Москаленко был никелированный браунинг. Когда он стал досылать патрон, произошел перекос. Это вызвало опасение — как бы, возясь со своим пистолетом, Кирилл Семенович их здесь не перестрелял.

Раздался звонок.

Из приемной в кабинет шагнули Батицкий с Зубом, из коридора — Баксов и Юферев, из комнаты отдыха — Жуков и Москаленко.

Во главе стола сидел Маленков, с одной стороны от него, за продольным столом, Хрущев, Булганин, другие члены Президиума. С другой стороны ряд сидевших начинался с Берии. И одна из дверей находилась как раз у него за спиной.

Вот как дословно описывал тот момент сам Иван Григорьевич:

«Когда мы вошли, некоторые члены Президиума вскочили со своих мест, видимо, деталей осуществления ареста они не знали. Жуков тут же успокоил всех:

— Спокойно, товарищи! Садитесь.

И мы с трех сторон быстро подошли к Берии. Когда все успокоились, Маленков сказал:

— Товарищи, я предлагаю еще раз рассмотреть вопрос о Берии.

То есть до этого разговор уже был. Все согласились. Тогда Маленков продолжил:

— Он такой аферист, так опасен, что может наделать черт знает что. Поэтому я предлагаю арестовать его немедленно.

Все проголосовали «за».

Берия под пистолетами сидел неподвижно. У меня в руке был трофейный вальтер. Я действительно отлично стрелял, и в этот момент рука моя не дрогнула бы.»

После слов Маленкова Жуков скомандовал:

— Встать! Следовать за нами».

Видимо, все, что происходило, сначала не могло дойти до сознания всесильного Берии. Но довольно скоро он пришел в себя, отлично поняв, что безысходность ситуации может изменить только он. Его оторвали от реальной власти, реальной силы — всего лишь на несколько метров. На те, что до ближайшего телефона, до ближайшего часового…

Под конвоем шестерки военных Берия прошел через дверь за спиной Маленкова, через комнату с картами, схемами, документами — в комнату отдыха. Как сказал И. Г. Зуб, сколько раз с тех пор ему приходилось бывать у Кремля, столько раз он непременно искал глазами окна этой комнаты Многие часы они просидели с Берией в высочайшем напряжении, прекрасно понимая, как из-за какой-то случайности в мгновение ока может измениться ситуация, понимая, как силен и опасен еще их «подопечный».

Так вот, по пути в комнату отдыха Берия обрел присутствие духа. И, войдя в нее, сделал первую попытку.

— Прошу садиться, товарищи, — сказал он сопровождавшим приветливым, но хозяйским голосом, надеясь на растерянность людей, на их привычку видеть в нем повелителя судеб.

— Молчать! — мгновенно отреагировал Жуков. — Не вы здесь командующий.

Через некоторое время Берия запросился в туалет. Безусловно, ему прекрасно было известно все устройство помещений, он искал возможности действий, вплоть до вызова огня на себя, пока в Кремле оставалась прежняя охрана

Иван Григорьевич вспомнил, как в свою бытность директором средней школы он разговаривал с приятелем, служившим в милиции. Чтобы опасный преступник в ненадежной обстановке не мог убежать, у него срезали с брюк все пуговицы. Вот так поступили и с Берией Передвигаться теперь он мог, только придерживая обеими руками брюки, а это лишало его возможности действовать внезапно.

Зубу как начальнику политуправления, хорошо знавшему людей, было предложено составить список пятидесяти надежных генералов и офицеров ПВО. Под видом того, что эти люди приглашены на совещание, их доставили в Кремль Затем была произведена смена караула, охраны. Прошло это гладко. И, когда Берию вывозили из Кремля (наконец-то и навсегда), на воротах уже стояли офицеры ПВО. Выезд был назначен на самое темное время короткой и светлой июньской ночи. За эти часы ожидания всех их дважды кормили в кабинете заседаний. Официанты накрывали стол, приготавливали все — и уходили. Единственными, кто видел Берию в окружении шестерки в Кремле, оставались участники заседания Президиума ЦК.

Внешне Берия вел себя спокойно. Выводя его ночью, оружие спрятали в карманы. В большой правительственной машине разместились все. Жуков не поехал. Его последнее указание было — при попытке к бегству стрелять. И более в группе ареста Георгий Константинович не появлялся.

Нетрудно представить, как важно было до определенного времени сохранить операцию в тайне. Поэтому, как и что будет далее происходить, — едва ли знал даже кто-то из группы, сидевшей в машине. Машина выехала из Кремля через Спасские ворота, взяв курс в Лефортово. Никак не мог предположить Берия, что его первым местом изоляции станет всего лишь гарнизонная гауптвахта, освобожденная для такой цели от арестованных военнослужащих. Вряд ли могли бы подумать об этом и верные Берии люди. В одной из камер Берия провел неделю. Затем так же скрытно он был перемещен в подземелье во дворе штаба Московского военного округа.

Бункер находился под яблоневым садом — двухэтажное сооружение с залом заседаний, с кабинетами. Потом уже, на суде, Берия заметил, что он даже не подозревал о наличии в Москве у военных таких помещений.

После войны бункер, видимо, не использовался. Когда подключили отопление и воду, на нижнем этаже прорвало трубы. Однако скоро все было приведено в порядок. Группа ареста, к которой был подключен и генерал-лейтенант А. Гетман, заняла большой кабинет. Для содержания Берии отвели отдельную комнату. Главной задачей перед шестеркой во главе с Москаленко по-прежнему оставалось не допустить побега Берии и оберегать его жизнь.

На следующий день в Лефортово приехал первый заместитель министра внутренних дел генерал-полковник И. А. Серов. Москаленко поручил Зубу встретить его у ворот, если имеет при себе оружие — попросить сдать.

Вдвоем с офицером ПВО из охраны гауптвахты Иван Григорьевич вышел к воротам. За ними стояла машина. В машине Серов.

— Откройте ворота, — потребовал он у Зуба.

— Выйдите из машины, потом будем открывать, — ответил Иван Григорьевич.

Препирательство продолжалось довольно долго. В конце концов Серов вышел, сдал оружие. После этого Зуб проводил его к Москаленко.

Генерал-полковник сказал, что ему поручено провести допрос арестованного. Приготовили специальную комнату. Москаленко распорядился присутствовать Батицкому и Зубу.

— Что это за люди? — недовольно спросил Серов, увидев их.

— Они будут присутствовать при допросе.

— При посторонних я вести допрос не буду.

— Тогда я не дам вам арестованного.

Спор затянулся. Кирилл Семенович позвонил Хрущеву и Доложил о возникшей ситуации.

— Пусть он подойдет к телефону, — сказал Хрущев. После разговора с Хрущевым, так и не встретившись

с арестованным, Серов тут же уехал. Более никаких посетителей ни в Лефортово, ни в штабе округа не появлялось. Однако один настораживающий случай с Зубом все-таки имел место.

«Как-то, — рассказывал Иван Григорьевич, — я приехал в наш штаб решить некоторые вопросы. Ведь обязанности начальника политуправления округа с меня никто не снимал. Собрался обратно. Машина на месте, а водителя нет. Подождал. Приходит.

— Где был?

— Меня вызывал оперуполномоченный.

— Зачем?

— Спрашивал, где бываете.

Я понял, что кто-то хочет выяснить, где нахожусь, чем занимаюсь. Тут же вызвал коменданта штаба по фамилии Хижняк.

— Пригласите ко мне оперуполномоченного. Ведь как было, боялись этих людей, словно огня. Пришел офицер.

— Ваше удостоверение, пропуск в штаб? И тут же Хижняку:

— Заберите пропуск у этого человека, и чтобы больше ноги его здесь не было.

Если бы я позволил себе такое полгода назад — был бы мне конец».

Большой охотник за подводными лодками, которым командовал гвардии капитан-лейтенант В Зуб (старший сын Ивана Григорьевича), находился в базе. Один из дней начала июля Виталию Ивановичу запомнился. В 6.10 утра раздался стук в дверь каюты, затем просунулась голова радиста

— Товарищ командир, Берия — враг народа. Зуб повернулся на койке.

— Ты вчера в увольнении случайно не подгулял? — Никак нет.

— Ну, ясно. И все-таки..

— Товарищ командир, только что по радио передали.

— Молчи и никому вообще не говори!

— В 7 часов будут снова передавать, я вас позову.

Командир быстро встал, умылся и к семи часам пришел в радиорубку. Точно, голос диктора зачитывав сообщение об аресте Берии.

Конечно, Виталий Иванович и предположить не мог, что в аресте Берии участвовал его отец. Но дальнейшие события его насторожили и вынудили позвонить в Москву.

Через два дня после сообщения на корабль прибыл капитан-лейтенант — сотрудник особого отдела флота. Зуб его хорошо знал, так как офицер курировал корабли части.

— Я, — сказал капитан-лейтенант, — поживу у вас недельку.

Показал, как положено, удостоверение.

Командир пригласил гостя в кают-компанию. Там разговор, естественно, об аресте Берии. И тут капитан-лейтенант начал говорить такое, что все офицеры насторожились. Мол, при Берии их органы находились на высоте, а теперь не пойми что…

Командир сразу попытался перевести беседу в другое русло, а потом пригласил капитан-лейтенанта к себе в каюту.

— Ваше поведение мне непонятно. Прекратите такие разговоры, иначе я вынужден буду сообщить в штаб флота.

— А что я такого сказал?

— Берия арестован, ему предъявлены очень серьезные обвинения, так можно ли его восхвалять?

Офицер промолчал, а назавтра опять такой же разговор в кают-компании.

Виталий Иванович решил позвонить отцу. Порученец Мартынов ответил:

— Иван Григорьевич в командировке. Ты, кажется, собираешься в отпуск? Приедешь, все узнаешь.

Тогда Зуб объяснил, что у него за вопрос. Порученец назвал телефон, по которому рекомендовал звонить вечером.

Отец выслушал спокойно, посоветовал ничего не предпринимать. На следующий день капитан-лейтенант покинул корабль Больше Виталий Иванович его никогда не встречал.

Потом уже в Москве они с отцом пришли к выводу, что визит этот не был случайным, и, может быть, капитан-лейтенант намеревался получить от Зуба-младшего какие-то сведения об отце.

10 июля 1953 года в «Правде» было опубликовано информационное сообщение:

«На днях состоялся Пленум Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза.

Пленум ЦК КПСС, заслушав и обсудив доклад Президиума ЦК — тов. Маленкова Г. М. о преступных антипартийных и антигосударственных действиях Л. П. Берия, направленных на подрыв Советского государства в интересах иностранного капитала и выразившихся в вероломных попытках поставить Министерство внутренних дел СССР над Правительством и Коммунистической партией Советского Союза, принял решение — вывести Л. П. Берия из состава ЦК КПСС и исключить его из рядов Коммунистической партии Советского Союза, как врага Коммунистической партии и советского народа».

В помещенной ниже передовой статье «Несокрушимое единение партии, правительства, советского народа», внешне написанной в духе сталинских времен, отчетливо прослеживалась мысль о вреде культа личности, способного порождать уродливые явления в партии и государстве «Вместе с тем, — говорилось в передовой, — из дела Берия должны быть извлечены политические уроки и сделаны необходимые выводы.

Сила нашего руководства — в его коллективности, сплоченности и монолитности. Коллективность руководства — высший принцип руководства в нашей партии. Этот принцип полностью отвечает известным положениям Маркса о вреде и недопустимости культа личности».

Этой идее еще предстояло зреть, набирать силу, чтобы стать программной на XX съезде партии, после чего и оценка Берии обрела полноценный характер.

Пока же обвинения Берии сводились прежде всего к его политическому авантюризму, буржуазному перерождению, антипартийным и антигосударственным действиям.

Дней через десять после ареста началось официальное следствие по делу Берии, вести которое было поручено Р. А. Руденко, в то время прокурору УССР. Иван Григорьевич Зуб присутствовал на всех допросах, длившихся до декабря и вылившихся в пятьдесят с лишним томов.

Вначале Берия заявил, что ни в чем не виноват и ничего показывать не будет. Требовал его отпустить. И постоянно держал охрану в напряжении. Однажды, когда полковник принес ему еду, Берия запустил в него табуретом. Офицер поспешил в кабинет Москаленко, где в это время находились Батицкий с Зубом. Кирилл Семенович с присущим ему чувством юмора сказал:

— Павел Федорович, берите Ивана Григорьевича и наведите порядок, а если будет неустойка, зовите меня на помощь.

Берия попросил перо и бумагу, решил написать письмо Маленкову, с которым прежде у него были приятельские отношения. Писал в присутствии Зуба, и тот практически дословно запомнил это послание;

«Здравствуй, Жора! Я сейчас нахожусь в таком нелепом положении. Я прошу тебя освободить меня и иметь в виду, что в сейфе у меня двенадцать комплектов дамского туалетного белья и денег целая куча. Это деньги, которые я выиграл по займам…»

Продолжая уклоняться от показаний, Берия объявил голодовку, отказывался от пищи одиннадцать дней. При его здоровье и комплекции это не очень ему повредило. Кроме всего прочего, он требовал, чтобы ему привели женщину.

На одном из допросов Руденко показал Берии документ и спросил:

— Это ваша подпись?

Берия смотрел, смотрел, наконец вымолвил!

— Моя.

После этого он начал давать показания.

Когда следствие было завершено, Берия должен был все записи от начала до конца прочитать и на каждой странице расписаться. Он начал читать и бросил:

— Не могу!

Да, жертвы Берии не раз отказывались от своих показаний, вытянутых у них шантажом, угрозами, силой. Признание вины подследственным и чьего-нибудь доноса бывало достаточно, чтобы превратить человека в «лагерную пыль». Но в данном случае следствие велось совсем по другим принципам.

Берия начал давать показания, когда ему был предъявлен документ — прямая улика. Только под воздействием улик он становился разговорчивым. И хоть в период следствия приверженцы Берии стремились сделать многое, чтобы замести следы, не допустить дальнейшего разоблачения преступлений этого человека, а заодно и своих, в свидетельских показаниях не было недостатка.

…Виталий Иванович Зуб рассказывал, как, гуляя по Москве, специально ходил смотреть на выезды по утрам Берии. Жил тот в доме у площади Восстания. Ехал в Кремль по Садовой-Кудринской, затем поворачивал, на улицу Горького. Летом ездил в открытой машине, рядом с водителем, сзади сидел кто-то из охраны. Он вел себя спокойно и уверенно — ничего не боялся. Может быть оттого, что знал — его боятся все. Охота на людей стала его страстью.

Приходилось ли людям, которые в те дни находились рядом с Берией, беседовать с. ним? Да, приходилось. В том числе и Зубу. Примечательно, что на суде Берия сказал слова, которых от него никак не ожидали и которые он вряд ли рассчитывал использовать в своих интересах, слова благодарности тем, кто в эти месяцы с ним соприкасался, в частности, в адрес Захарова.

Для Берии, который не знал Зуба, Иван Григорьевич был Захаровым.

В конце концов Берия все свои показания подписал.

18 декабря 1953 года начался суд над Берией. Кроме него, перед Специальным судебным присутствием Верховного суда СССР предстали ближайшие «сподвижники» Берии: Л. Влодзимирский, С. Гоглидзе, В. Деканозов, Б. Кобулов, В. Меркулов, П. Мешик.

Возглавлял Специальное судебное присутствие Маршал Советского Союза И. С. Конев.

Суд был закрытый, поэтому, кроме представителей группы ареста, посторонних на нем не было. Р. А. Руденко, назначенный 8 августа 1953 года Генеральным прокурором СССР, сидел в зале.

Под зал суда был оборудован кабинет члена военного совета округа. В середине сделали возвышенность. У каждого из подсудимых был персональный охранник. Председатель задавал вопросы, подсудимые отвечали. Сталин на процессе не упоминался, поэтому Берия, ссылаясь на его указания, говорил «инстанция».

Несколько раз Берия, теряя самообладание, начинал твердить, что он ни в чем не виноват, что он всего лишь выполнял требования «инстанции». Но приговор выслушал довольно спокойно. У него было полгода, чтобы понять, что произошло и каким будет искупление грехов.

Как вел себя Берия при расстреле — Иван Григорьевич Зуб не видел. Я спросил у Ивана Григорьевича, ведь ему, видимо, рассказывали об этом.

— Рассказывали, но детали не помню. Вообще, на мой взгляд, человек должен в своих воспоминаниях говорить лишь о том, что видел сам, в чем непосредственно участвовал. Это не забывается, не искажается. Хотя и один эпизод два наблюдателя могут и видеть и описать по-разному. Потому что на разном акцентировали внимание, да и память у каждого по-своему избирательна.

Что еще видел Иван Григорьевич своими глазами — это кремирование, трупов семерых преступников, которое было произведено в этот же день. Зуб отвечал за подготовку крематория и проведения акции. В частности, выставлялась специальная охрана. Неожиданные эксцессы вполне были возможны.

И во время следствия, и после суда генерал-майор Зуб (пятерым участникам группы ареста Берии очередные воинские звания были присвоены в августе) получал немало анонимных угроз в письмах, по телефону. Как свидетельствует документальный фильм «Повесть о маршале Коневе», такому психологическому прессингу подвергался и Иван Степанович Конев.

…Виталию Ивановичу Зубу запомнилась речь Берии на похоронах Сталина. Да и сами, похороны, которые транслировались по радио. Берия выступал вторым. Речь свою читал решительно. Особенно выделялось непривычное выражение, с силой произнесенное им дважды: «Кто не слеп, тот видит…»

Видимо, привлекло оно Берию своей внешней категоричностью, разоружающей резкостью. Но в нем оказался недоступный Берии в его самоуверенности и глубокий внутренний смысл: да, кто не слеп, тот все видит… Люди видят все, даже если молчат. И еще никому не удавалось обмануть не то что историю, но даже свое время.