Поэтика за чайным столом и другие разборы

Поэт, сказавший, господи прости,

Поэзия должна быть глуповата,

Был наше все, и потому для нас

Так это ясно, как простая гамма.

И мы ему давно уже простили

Рифмованную гиль и взгляд и нечто,

Туманну даль и глупую луну,

И даже те, те, те и те, те, те.

Тем более, он понимал, что проза —

Совсем иное дело, ибо мыслей

И мыслей точных требует — без них

Блестящие не служат выраженья

В ней ни к чему; любимца ж муз смешит

Хлопочущий над мыслями прозаик:

Поэту дай он мысль, какую хочет,

А лучше — глупость, в смысле глуповатость,

Тот завострит ее с конца и, рифмой

Летучей оперив, запустит в цель,

И дело в шляпе.

Ну, а если нет?

Что делать с тем, что где-то по соседству

С поэтом чувств, в его тени невидный,

Творил другой, чей голос был негромок

И дар убог, как сказано в стихах,

Но кто снискал венец поэта мысли, —

Как если б вправду сумеречность слога

Была залогом мыслей глубины.

Но он занес, как некий херувим,

Нам пару строчек интеллектуальных —

Метафизических. Так это называлось

У англичан когда-то и опять,

По мановенью мэтра-модерниста,

Арбитра вкусов, школ и репутаций,

Ревизовать сумевшего каноны,

Вдруг стало модным в лондонском кругу,

А там и к нам проникло в виде стеба,

Столь боговдохновенного, что уши

Развесишь и внимаешь поневоле,

Тому, как Парфенон и Лобачевский,

Джон Донн, зубная боль, пространства конус,

И греческая церковь, и Мария

Стюарт, она же — Дева-Богоматерь,

Углы, гипотенузы, анжамбманы

Собою испещряют чистый лист,

В попытке заглушить… но умолкаю,

И не беда, что не хватает части,

Какой-то составной, необходимой,

Чтобы концы свести с концами — в прозе,

Но не в стихах, — какой-то части речи.

Уф!.. В прозе, впрочем, тоже все не просто.

Ведь, как признал великий романист,

Когда б хотел он выразить словами

Все, что имел в виду сказать романом,

То должен был бы снова написать

Роман — тот самый, что и написал

Сначала, ибо им во всем почти что,

Что он писал, всегда руководила

Потребность собиранья разных мыслей,

Сцепленных меж собой для выраженья

Себя, — затем, что мысль свой смысл теряет

И страшно понижается, когда

Берется, воплощенная в словах,

Одна, особо — без того сцепленья,

В котором ей пристало находиться.

Сцепленье же составлено не мыслью,

И выразить нельзя его основу

Словами непосредственно, а можно

Посредственно, — подробно описав

Людей, поступки, чувства, положенья.

Так что же получается? Выходит,

Что проза — и уж ладно бы эссе,

С его игрою слов и парадоксов, —

Но и роман, вершина реализма,

Которого герой одна лишь правда,

Силен не мыслью, логикой, а неким

Je ne sais quoi, сцеплением, и значит,

Секрет опять в искусстве — не в уме.

Недаром же и тут нужна suspension

Of disbelief — Шишков, прости, — задержка,

Точней приостановка недоверья

К сцепленьям этим неправдоподобным,

Аванс, и щедрый, выданный с расчетом,

Что смыслом он окупится в конце.

Но есть, есть жанр, опасный для поэта,

Да и прозаика, где нет ни рифм,

Ни метров, ни сюжетных поворотов,

И никаких спасительных сцеплений,

И надо четко мыслить и держать,

Как говорится, тему, не сбиваясь

На лирику, шармерство, анекдоты,

Разоблаченье тоталитаризма,

Ну и т. д. … —

К чему я тут клоню?

К тому, что мне случилось прочитать

Большую книгу интервью с поэтом[813],

Тем, о котором выше говорилось

В связи с метафизической аурой

Его стихов, и в результате чтенья

Ответов, данных ста интервьюерам,

Его концептуальные ресурсы

Лежали на ладони предо мной.

Любимые идеи повторялись,

Как и противоречья между ними,

За разом раз, что только подтверждало

Единство поэтического ego

И полную его амбивалентность —

Два пропуска для входа на Парнас.

Ни сам он, ни его интервьюеры

Нескладицы в упор не замечали.

Один нашелся, правда, шибко умный, —

Он нажимал на слабые места,

Умело в угол загонял поэта,

И хоть ему не удалось пробить

Словесную броню высокомерья —

Знак цельности поэтовой души,

Но на бумаге это ясно видно

Тому, кто хочет видеть.

Было также

Там интервью какой-то юной леди,

Где для дедукций места не нашлось,

Ниже индукций, только для седукций,

Сиречь для соблазнений. Незаметно

Он даме начал подпускать амура, —

Ее, наверно, был готов он сразу

И съесть, и выпить, и поцеловать,

Но речь завел издалека — с того, что

Кота, дремавшего уютно в кресле,

Для смеха разбудить ей предложил.

Беседа их журчала все интимней,

Читать все интересней становилось,

Чем кончится, предугадать хотелось, —

Всем интервью то было интервью!

Интрига развивалась как по нотам,

Поэт был упоительно любезен,

Как ни с одним другим из вопрошавших,

И, верится, любезен не вотще.

Но от сюжета этой гривуазной,

Истории, заманчивой донельзя,

Хоть и традиционно глуповатой,

К материям пора высоколобым

Вернуться — к несуразице суждений,

При чтенье медленном заметной глазу

В открытой, честной дискурсивной прозе,

Но и не посторонней для стихов,

Где тот же хаос прочно зарифмован,

Заантитежен, заанжамбеманен,

Задрапирован в ворох перифразов,

Непроницаем в кеннингов кольчуге

И панцырем иронии одет.

Как быть с заявкой на метафизичность

Великого маэстро, недоучки,

Профессора, софиста, нобеляра?

Склониться ли пред новым Кьеркегором

Безропотно, пойти ли вслед за ним,

А встретив в тексте имя Парменида

И апорий привычно убоявшись,

Бросаться ль к философским словарям?

Тревожиться, я думаю, не надо.

Пусть словари стоят себе на полках:

Беда, как выражался баснописец,

Еще не так большой руки, понеже

Стихи, и проза, и кинематограф,

И музыка, и живопись, и танец —

Не языки для выраженья истин

Научных или даже философских,

Что не мешает в пьесе иль романе

Писателю создать правдивый образ

Философа, ученого, хирурга,

Которого в кино или на сцене

Актер нам убедительно сыграет,

В делах его не смысля ни черта.

Мы поняли давно, что на картинке

Не кошка ловит мышь, а образ кошки

Изображен ловящим образ мышки,

Так надо ли смущаться тем, что имидж

Поэта предстает произносящим

Внушительно звучащий симулякр

Чего-то трансцендентного, а образ

Читателя себя воспринимает

Перенесенным в образ Зазеркалья,

Ширяет там за образом поэта

И, как всегда, обманываться рад?!

А что стихи лишь как бы умноваты,

Так это ценный шаг вперед и выше, —

Без шуток, право, господи прости.