Похищенная

Сеанс шестой

— Вчера я немного посидела в церкви. Не для того чтобы помолиться — я совсем не религиозна, — а просто чтобы посидеть в тишине. До моего похищения я, наверное, могла бы тысячу раз пройти мимо этой церкви, но так ее и не заметить. Мы вообще-то не слишком богопослушная семья, регулярно посещающая службы: моя мать вместе с отчимом обычно благополучно просыпают свои религиозные обязанности по утрам в воскресенье. Но за последние месяцы я побывала там уже несколько раз. Это старая церковь, и пахнет в ней, как в музее, — в хорошем смысле этого слова, типа «пережито уже столько всякого дерьма, и ничего, стоим дальше». Кроме того, эти витражи на окнах тоже действуют на меня как-то по-особому. И если бы мне нужно было углубиться на этом моменте, я могла бы сказать, что меня привлекает сама идея превращения всех этих кусочков битого стекла в нечто чертовски прекрасное. Хорошо, что я не настолько глубокомысленна. Слава богу, церковь эта обычно пуста, но даже если там кто-то и был, никто здесь со мной никогда не заговаривал и даже не смотрел на меня. А сама я ни с кем глазами встречаться не стремлюсь.

Когда я пришла в себя, после того как Выродок избил меня до потери сознания, все тело у меня болело, и прошло немало времени, прежде чем я смогла просто приподнять голову и оглядеться. Меня сотрясали приступы рвоты. При каждом вдохе справа в груди возникала обжигающая боль. Один глаз у меня заплыл, а во втором изображение расплывалось, и я могла видеть только контуры предметов. Его нигде не было видно. Либо он спал на полу, либо его вообще не было в доме. Я лежала неподвижно.

Мне нужно было в туалет, но я не была уверена, что смогу пройти так далеко, плюс ко всему я боялась, что он поймает меня на внеурочном посещении ванной комнаты. Видимо, я снова отключилась, потому что не помню ничего до того момента, когда проснулась оттого, что мне снился сон, в котором я бежала по пляжу вместе с Люком и нашими собаками. Когда я поняла, где нахожусь на самом деле, я заплакала.

Мой мочевой пузырь горел: если я подожду еще хоть немножко, то просто написаю в постель. Одному Богу известно, что может привести его в бешенство в большей степени. Надеть платье я не могла в принципе, поэтому поползла в ванную голой. Каждые несколько секунд я останавливалась и ждала, пока исчезнут черные пятна перед глазами, потом продвигалась вперед еще на несколько сантиметров и постоянно скулила от боли. Ему бы это зрелище очень понравилось.

До смерти боясь пользоваться унитазом на случай, если он вдруг появится, я присела над стоком ванны. Прислонив голову к стене, я пыталась дышать так, чтобы не было больно, и молила Бога, чтобы я здесь не умерла. В конце концов я добралась обратно до кровати и там снова потеряла сознание.

Голова моя болела, но это были какие-то далекие пульсации, словно фоновый шум. Я все еще не знала, где сейчас находится Выродок, и в сознании моем возникали жуткие картины того, как он похищает Кристину. Я молилась, чтобы мои попытки манипулировать им не привели его прямо к ней.

Точно не знаю, сколько я спала и была без сознания, но думаю, что не меньше суток. Когда я немного собралась с силами, то направилась к входной двери. Она по-прежнему была заперта. Проклятье! Я нагнулась к крану, смыла что-то липкое с лица — думаю, это была кровь, — и попила воды. Как только холодная жидкость коснулась моего желудка, я тут же привалилась к раковине, и меня вырвало.

Когда головокружение немного улеглось и я наконец смогла передвигаться, я опять осмотрела все помещение. Мои пальцы ощупали каждую трещинку, каждый болт. Взобравшись на кухонную стойку, я била ногой по ставням так, что, казалось, сейчас порву мышцы. Но мои удары не оставили даже следа. Я была жестоко избита и не могла вспомнить, когда в последний раз что-то ела, но я не собиралась оставлять попытки выбраться. Вот только выхода из этой хижины не было.

Чтобы отслеживать, сколько дней я здесь нахожусь, я отодвинула кровать от стены и с силой царапала ногтем деревянную поверхность, пока на ней не появились слабые отметки. Если через маленькое отверстие в стене ванной комнаты пробивался свет, я считала, что пришло утро, если было темно, я ждала, пока снова рассветет, после чего делала следующую черточку. После того как он оставил меня одну, там появилось две новые метки. Чтобы как-то придерживаться графика, напоминающего дневное расписание Выродка, я ходила в туалет только тогда, когда не могла уже больше терпеть, да и то над стоком ванной, постоянно прислушиваясь к любому звуку. Я была слишком напугана возможностью его неожиданного прихода, чтобы принять душ или ванну, поэтому отказалась и от первого, и от второго, а когда голод начинал донимать меня особенно мучительно, я заглушала его водой. Мое воображение рисовало картины, как у меня дома не спят по ночам, как мои друзья постоянно думают, где меня искать, или развешивают листовки по городу с фотографией моего улыбающегося лица. Моя мать, наверное, просто с ума сходит. Я представляла, как она сидит у себя дома, плачет и, видимо, выглядит при этом великолепно — трагедия ей всегда была к лицу. Соседи приносят ей готовую еду, тетя Вэл отвечает на телефонные звонки, а мой отчим держит мать за руку и говорит ей, что все будет хорошо. Хотела бы я, чтобы и мне кто-нибудь сказал эти слова. Почему меня до сих пор никто не нашел? Они что, уже сдались? Я никогда не слыхала, чтобы какой-нибудь человек сначала исчез, а потом нашелся через несколько недель. Разве что речь шла о трупе.

Возможно, Люк выступает по местному телевидению и умоляет похитителя вернуть меня. А может, его самого допрашивает полиция? Они ведь в таких случаях всегда первым делом подозревают бой-френда. Вероятно, они сейчас понапрасну теряют время с ним, вместо того чтобы разыскивать Выродка.

Я беспокоилась об Эмме и о том, кто за ней присмотрит. Кормят ли ее нормальной едой для ее чувствительного животика? Выгуливают ли ее? А еще я думала, что она может решить, что я ее бросила, и эта мысль всегда вызывала у меня слезы.

Чтобы успокоить себя, я прокручивала в голове воспоминания о Люке, об Эмме и о Кристине, словно старые видеофильмы: пауза, перемотка и повторное воспроизведение. Одним из моих любимых воспоминаний о Кристине был наш с нею сладкий загул. На прошлый Хэллоуин она пришла ко мне в гости, чтобы поиграть в «скраббл», и мы с ней решили вскрыть один из пакетов, который я купила для детей, которые в этот день стучатся в двери и требуют угощения на праздник. Одним пакетом дело не закончилось: потом был второй, затем третий и четвертый. В результате мы настолько засахарились от всего этого сладкого, что наша игра превратилась в бесконечный перебор каких-то грязных слов под непрерывный истерический хохот. Потом у нас вообще закончилось сладкое для детей, так что нам пришлось выключить в доме свет. Мы прятались в полной темноте, прислушивались к звукам фейерверка и хихикали до икоты.

Но потом мои мысли неизменно возвращались к Выродку и к тому, что он мог сейчас с ней делать. Я представляла, как она сидит у себя в офисе, возможно, задерживается на работе допоздна, а потом видела, как на улице ее поджидает Выродок в своем фургоне. И собственное бессилие приводило меня в ярость.

Прошел еще один день, и я поставила очередную метку. Я перестала чувствовать позывы что-то съесть, но ощущение, что Выродок возвращается, не оставляло меня. И если я хочу выжить, то должна быть к этому готова. В результате моей предыдущей попытки обольстить его он меня едва не убил, поэтому мне нужно было понять, почему он вышел из себя, когда я сделала вид, что завелась.

А может, он садист? Да нет: когда он избивал меня, то сексуально не возбуждался. Он что-то воспроизводил для себя. У этого парня есть свой штамп. Начинается это с ванной — может быть, это его версия прелюдии? — а потом переходит в грубость. Так какое же ему нужно обращение, черт побери?

Он сказал, что женщинам не нужны славные парни, что мы все стремимся, чтобы с нами обращались, как с мусором. А когда я перегнула палку и стала слишком откровенной в своих попытках соблазнения, это привело его в бешенство, он обозвал меня шлюхой и сказал, что я должна бороться с ним, сопротивляться. Должно быть, он думает, что «хорошая женщина» в душе хочет агрессивного мужчину, который будет груб с ней, будет подавлять ее силой; в его представлении на самом деле только «шлюха» может показывать, что ей это нравится, — «хорошая женщина» будет сопротивляться. Так что он, видимо, не чувствует себя настоящим мужчиной, пока я действительно не начинаю его бояться.

Он пытается угодить мне — страхом и болью. И чем меньше я буду реагировать, тем больше он будет думать, что должен причинить мне боль. Вот черт! Он был насильником, который думает, что каждая женщина втайне фантазирует на тему изнасилования. Теперь, по крайней мере, я знала, чего ему от меня нужно: я должна бороться и демонстрировать, что мне больно и страшно.

Если бы у меня в желудке было хоть что-нибудь, меня бы обязательно вырвало. Почему-то мысль о том, чтобы показать ему свои настоящие ощущения, оказалась для меня хуже, чем делать вид, что мне нравится, когда меня насилуют.

На четвертый день моего пребывания в одиночестве мне стало труднее отличать свои сны от реальности, поскольку я теперь больше спала, чем бодрствовала. Случались моменты, когда я была уверена, что у меня начались галлюцинации, потому что я явно не спала, но при этом слышала голос Люка, чувствовала запах его одеколона, но когда я открывала глаза, то видела только стены этой проклятой хижины.

Я понимала, что настолько слаба, что могу просто забыть свой план, поэтому сочинила стишок, чтобы он помог мне его запомнить. Бодрствуя и засыпая, я повторяла его снова и снова.

Выродок с головой не в ладах, ему требуются боль и страх.

Выродок с головой не в ладах, ему требуются боль, и страх.

На пятый день я начала опасаться, что, пока он снова появится здесь, я просто умру от голода. Большую часть дня я провела, лежа на кровати или сидя спиной в угол, в ожидании, когда откроется дверь, продолжая твердить свой стишок, но в конце концов задремала. И тут замок на двери щелкнул, и в хижину вошел он.

Я была действительно рада его приходу — теперь я не буду голодать. Особенно я обрадовалась тому, что он был один, но потом подумала, что Кристина может быть связана и лежать без сознания у него в фургоне.

Выродок с головой не в ладах, ему требуются боль и страх.

Голос мой дрожал, как и все тело, когда я сказала:

— Слава богу, я так испугалась. Я… я уже думала, что мне придется умереть здесь совсем одной.

Бровь его удивленно приподнялась.

— А ты бы хотела умереть здесь в чьей-то компании?

— Нет! — Я резко мотнула головой, и комната перед моими глазами закачалась. — Я хочу, чтобы никто не умирал. Я тут все время думала… — Мой истощенный голодом мозг с трудом подбирал нужные слова. — Я тут кое-что думала о… разных вещах. О вещах, которые я хотела сказать вам, но для этого мне нужно знать… — Сердце мое сжалось. — Кристина, с ней все в порядке?

Он неторопливо подошел к одному из высоких табуретов, уселся на него и оперся подбородком на руку.

— А тебя не интересует, как дела у меня?

— Да, да, конечно, я как раз подумала… как раз хотела спросить…

Лицо Выродка расплывалось перед моими глазами, потом изображение становилось четче, потом снова затуманивалось.

— Я провинилась. Очень провинилась. В прошлый раз.

Глаза его сузились, и он согласно кивнул.

— Но у меня есть план. Видите ли…

— У тебя есть план?

Он напрягся и сел прямо.

Какого черта я все это говорю?

Я впилась ногтями в ладонь. Комната вокруг снова обрела четкие очертания.

— Насчет того, как мы могли бы все устроить.

— Это интересно, но я и сам тут кое-что придумал. Стало ясно, что я должен принять некоторые решения, и я не думаю, что тебе понравятся имеющиеся при этом варианты.

Пришло время бросать игральные кости. Я медленно поднялась на ноги. Комната снова начала кружиться. Я оперлась рукой о стену, закрыла глаза и сделала несколько глубоких вдохов. Когда я открыла глаза, Выродок внимательно смотрел на меня. Без всякого выражения на лице.

Прижимая руку к животу, я покачиваясь подошла и села на табурет рядом с ним.

— Думаю, я поняла. У вас было много хлопот, и причиной этого стала я, верно?

Он прикрыл глаза и медленно кивнул.

— Дело в том, что в последний раз, когда мы пробовали… я тогда что-то сказала? На самом деле это была не я. Я просто подумала, что вы хотите от меня этого, что так я доставлю вам радость.

Он по-прежнему выглядел безучастным, но теперь пристально смотрел мне в глаза. Самые лучшие лжецы стараются держаться как можно ближе к правде. Я сделала еще один глубокий вдох.

— Я была по-настоящему напугана, я боялась вас и тех чувств, которые вы во мне вызывали, но я не знала…

Он оторвал подбородок от руки и выпрямил спину. Мне нужно было говорить быстрее.

— Сейчас я это поняла; мне нужно просто быть честной с вами, с самой собой, и я готова сделать это. — Я молилась, чтобы у меня нашлись силы произнести последние слова. — Поэтому я хочу попробовать еще раз. Пожалуйста, дайте мне еще один шанс, прошу вас. — Я выдержала длинную паузу и, затаив дыхание, вся напряглась, когда он встал с табурета.

— Видимо, мне следует с этим немного подождать, Энни. Я не хочу принимать скоропалительных решений. — Он встал передо мной, вытянув руки вперед и слегка склонив голову набок. — Как насчет того, чтобы для начала обняться?

Он улыбался, но его глаз эта улыбка не касалась. Он проверял меня. Я шагнула вперед и обняла его.

— С Кристиной все хорошо, — сказал он. — Мы с ней замечательно провели полдня, осматривая дома. Она действительно прекрасно знает свое дело.

Я наконец выдохнула.

— Я чувствую, как твое сердце бьется рядом. — Он сжал меня крепче. Потом отпустил и сказал: — Давай-ка мы тебя немного покормим.

Он вышел из дома, но тут же вернулся с коричневым бумажным пакетом в руках.

— Суп из чечевицы, только что приготовленный в моей любимой кулинарии, и немного натурального яблочного сока. Протеин и глюкоза поддержат тебя.

Выродок подогрел благоухающий суп и принес мне миску, от которой шел пар, вместе со стаканом сока. Мои трясущиеся руки потянулись к супу, но он сел рядом со мной и поставил миску на стол перед собой. На мои глаза навернулись слезы.

— Пожалуйста, мне нужно поесть, я такая голодная!

— Я знаю, — сказал он мягким, добрым голосом.

Он поднес ложку к своим губам и подул на нее. Я потрясенно смотрела, как он сделал глоток. Удовлетворенно кивнув головой, он снова опустил ложку в миску. Снова подул на нее, но на этот раз поднес ее к моему рту. Когда я потянулась к ней, он остановился и покачал головой. Я положила руки на колени.

Выродок медленно кормил меня супом, каждый раз дуя на него и время от времени останавливаясь, чтобы дать мне глоток яблочного сока. Когда я съела половину, он сказал:

— Думаю, это все, что твой желудок сможет выдержать. Тебе лучше?

Я кивнула.

— Вот и хорошо. — Он взглянул на свои часы и улыбнулся. — Тебе пора принимать ванну.

Когда в этот раз он вывел меня из ванной к кровати и, остановившись сзади, начал расстегивать змейку на моем платье, я уже знала, что делать.

— Пожалуйста, не прикасайтесь ко мне — я не хочу этого делать.

Упершись подбородком мне в плечо, он прижался к мочке моего уха.

— Я чувствую, как ты дрожишь. Чего ты так боишься?

— Вас, я боюсь вас. Вы такой сильный… И вы можете причинить мне боль.

Мое платье скользнуло на пол. Он обошел меня и встал напротив. При свете свечей глаза его сияли. Он провел средним пальцем по моей шее.

Его палец стал опускаться вниз, почти дошел до лобковой кости и там остановился.

По коже у меня побежали мурашки.

— Опиши мне свой страх.

Слово «страх» его голос выделил особо.

— Мои колени… они подгибаются. Желудок сжался. Мне трудно дышать. Мое сердце… кажется, что оно вот-вот взорвется.

Он уперся руками мне в плечи и принялся подталкивать меня назад, пока край матраса не ударил мне под колени, а потом с силой толкнул меня, так что я упала на кровать. Я молча смотрела, как он срывает с себя одежду.

Я поползла через кровать, но он ухватил меня за щиколотку и оттащил назад. Потом он оказался на мне сверху и принялся рвать с меня трусики и бюстгальтер. Все произошло очень быстро. Член его был твердым, а затем он вошел в меня. Я вскрикнула. Он улыбнулся. Я заскрипела зубами, изо всех сил зажмурила глаза и начала считать его толчки — упираясь, когда он останавливался, — и молиться про себя.

ПустьвсеэтопобыстреезакончитсяПустьвсеэтопобыстреезакончитсяПустъвсеэтопобыстреезакончится…

Когда он наконец кончил, мне нестерпимо хотелось вылить себе между ног раствор хлорки, и мыть там все, и тереть до крови. Но на самом деле я не могла даже встать, чтобы помыться. Когда я попросила об этом, он ответил:

— В этом нет необходимости, просто отдыхай.

Он лежал рядом, расслабленный после секса, и гладил мои волосы, а потом сказал:

— Завтра я вытащу из холодильника куриную грудку. — Он снова притянул меня к себе и уткнулся носом мне в шею. — Сделаем вместе чау-мейн, о’кей?

Он продолжал обнимать меня, пока в конце концов не заснул.

У меня по-прежнему было мокро между ног, но я не плакала. Потом я подумала о Люке, и мой стон едва не вырвался наружу, но я вовремя сильно прикусила изнутри щеку и прошептала в темноту:

— Прости меня.

Я смотрела разные шоу о женщинах, которые долгие годы живут с мужиками, постоянно терроризирующими их, причем не просто живут — они еще и стараются ублажить этих своих мужей, что, разумеется, никогда не срабатывает. Я пыталась сочувствовать им, пыталась их как-то понять, док, только мне это никогда не удавалось. Мне все представлялось предельно простым: пакуешь вещички и говоришь такому козлу «привет» на прощание, желательно еще добавив к этому пинок под зад. О да, я всегда думала, что я крутая баба. Так вот, за пять дней, проведенных в одиночестве, от той крутой не осталось и следа. Каких-то пять вонючих дней, и я уже была готова выполнять буквально все, что он только захочет. И не нужно теперь делать из меня героиню. Герои бросаются в горящие дома и спасают детей. Герои ради благого дела идут на смерть. А я вовсе не герой, я трусиха.

У меня сегодня вечером еще одно интервью. Придется смотреть на какую-нибудь бойкую блондинку, улыбающуюся, как с рекламы жевательной резинки, которая будет спрашивать меня: «Какие вы тогда испытывали чувства, было ли вам страшно?» Причем все это совершенно серьезно. Они ничем не лучше его: такие же садисты, только с большой зарплатой.

Интересно, что никто не спрашивает, какие чувства я испытываю сейчас, хотя я бы и не ответила на такой вопрос. Просто любопытно, почему никого не интересуют последствия — только сама история. Думаю, они считают, что на этом все и закончилось.

Хотелось бы мне, чтобы это было так.