Похищенный шедевр, или В поисках “КРИКА”

Глава 7 СЦЕНАРИСТЫ

Прошли годы, прежде чем Хиллу удалось превратить любовь к искусству в работу. Он перепробовал множество профессий, пока не нашел то, что показалось интересным. Вернувшись из Вьетнама, он устроился охранником, но вскоре оставил работу ради учебы на историческом факультете Университета Джорджа Вашингтона. Затем получил фулбрайтовскую стипендию Тринити-колледжа в Дублине, преподавал в Белфасте, изучал теологию в Лондоне и наконец там же устроился на работу в полицию, где не только освоил азы следственной работы, но и столкнулся с преступлениями в сфере искусства.

Как полицейский Хилл весьма необычен. В семидесятые годы прошлого века британские полицейские обликом и повадками все еще напоминали персонажей Гилберта и Саливана[6], носили стальные каски и пользовались латунными свистками. Седой неразговорчивый полицейский из Норфолка, похожий на фермера, прекрасно помнит первое знакомство с новым коллегой.

— Представительный парень с большими очками в массивной оправе и вьющимися волосами, — здесь он пытается изобразить Чарльза, и, расправив плечи, выпятив живот, делает несколько стремительных шагов, — без умолку говоривший не то с американским, не то с канадским акцентом о средневековом искусстве.

Друзья Хилла, а их нашлось немало по обе стороны океана, спорили между собой, удастся ли ему реализовать себя, или он так и останется невостребованным со всеми знаниями и особенностями характера.

— Мы знали, что Чарльз полон противоречий, — говорит один из друзей детства. — В молодости он хотел стать священником и одновременно отправиться на войну. В нем органично уживалась эта противоречивость, но тем не менее иногда мешала.

Хилл выказал искреннюю готовность заняться расследованием похищения картины «Крик». Однако прежде чем приступить к делу, подразделению Скотленд-Ярда по борьбе с хищениями предметов искусства и антиквариата требовалось заручиться поддержкой начальства в том, что действительно следует подключиться к расследованию преступления. Для Хилла сомнений в этом не осталось. Что может быть важнее и благороднее спасения шедевров из рук циничных и жестоких преступников?

Прямолинейность не добавляла Чарльзу друзей во влиятельных кругах, впрочем, таковой факт лишь убеждал его в собственной правоте. Хилл с юношеским максимализмом и упрямством стоял на своем, подвергая риску собственную карьеру.

У Эдгара Аллана По есть рассказ «Демон извращенности» о том, что иногда дух противоречия заставляет нас действовать вопреки собственным интересам. Закатываем глаза, услышав очередную безумную идею начальника, посмеиваемся вместо того, чтобы проявить благодарность, говорим жестокую правду, когда предпочтительнее ложь. «Мы поступаем так, а не иначе именно по велению рассудка», — писал По. Дух противоречия — постоянный спутник Чарльза Хилла.

Неповоротливость бюрократической машины приводила его в негодование, и это при том, что руководство Скотленд-Ярда истово желало, чтобы «Крик» был найден именно их усилиями.

Взять на себя труд по общению с руководством пришлось главе артсквода Джону Батлеру. Он попытался доказать, что кража «Крика» — преступление мирового масштаба, поэтому Великобритания просто обязана участвовать в его расследовании.

— Батлер должен был убедить начальство выделить средства на следственные мероприятия, невзирая на то, что похищение произошло не в Лондоне, украденная картина, по сведениям, находилась не в Англии и, может быть, никогда здесь не окажется, — поясняет один из детективов отдела, Дик Эллис, с таким энтузиазмом, словно комментирует мастерский удар на ринге.

За многие годы работы спецы артсквода освоили тактику дозирования информации для начальства.

— Как правило, мы сообщали нечто важное постфактум, — говорит Эллис, возглавлявший отдел на протяжении десяти лет, с 1989 по 1999 год. — Обычно мы предпринимали какие-то действия, а уже потом докладывали о них руководству, когда оно уже не могло помешать нам действовать.

Ко всему прочему Эллис руководствовался понятным и доступным мотивом славы и почета.

— Если повезет и мы найдем произведение, то это будет успех Скотленд-Ярда, а значит, и ваш личный успех, — так он убеждал шефа заняться тем или иным делом, и, как правило, вопрос решался в пользу детективов. — Мы уже этим занялись, — продолжал Эллис, чтобы снять окончательные сомнения. — Если откажемся от расследования, возможны печальные последствия, в которых обвинят именно вас.

Неожиданно произошло событие, которое всем облегчило жизнь, — в Лондон для отбывания срока этапировали Билли Харвуда. Семь лет он отсидел в норвежской тюрьме по обвинению в торговле героином, и вот официальный Осло отправил его отбывать оставшиеся пять лет на родину, в Англию. Соотечественники освободили преступника под честное слово.

Далее произошло следующее — Харвуд позвонил в норвежское посольство в Лондоне и поведал интригующую историю. За время отбывания срока ему удалось установить кое-какие связи в уголовной среде, и он знает, кто похитил «Крик». Эти люди очень осторожны и упрямы, а ему доверяют. Никому не удастся убедить их признаться в совершенном, а если они почувствуют опасность, просто уничтожат картину. Харвуд убеждал, что с ним похитители не будут столь маниакально осторожны, и предложил помощь в возвращении картины в Национальную галерею за гонорар в пять миллионов долларов.

Норвежцы немедленно связались со Скотленд-Ярдом и сообщили о предложении Харвуда. Английская полиция не придала серьезного значения словам доброхота-уголовника, ведь тот стяжал репутацию авантюриста, готового пообещать все, что угодно, за возможность получить солидный куш. Но в любом случае Харвуд вдруг стал мостом между норвежской и английской полициями. Артсквод Скотленд-Ярда мог официально приступить к расследованию дела.

Работа Хилла и других сотрудников отдела по борьбе с хищениями предметов искусства и антиквариата несколько отличается от того, чем заняты детективы других отделов полиции. Розыск произведения и его возвращение законному владельцу для сыщиков артсквода важнее осуждения преступника и заключения в тюрьму. Важно установить местонахождение произведения — будь то заброшенный склад или камера хранения на вокзале, — для чего необходима кропотливая работа по сбору информации, сплетен и слухов.

Для артсквода создание легенды является такой же частью работы, как и арест преступников. Когда в конце восьмидесятых — начале девяностых таинственные японские покупатели заплатили сумасшедшие деньги за работы всемирно известных художников — пятьдесят четыре миллиона долларов за «Ирисы» и восемьдесят два с половиной миллиона за «Портрет доктора Гаше» Ван Гога, семьдесят восемь миллионов за «Бал в Мулен-де-ла-Галетт» Ренуара, отдел по борьбе с хищениями предметов искусства и антиквариата искал детектива, владеющего японским и готового сыграть роль гангстера или толстосума, мечтающего украсить шедевром гостиную в своем доме.

— Мы похожи на сценаристов, — говорит Дик Эллис. — Для того чтобы внедрить агента, предмет нужно досконально исследовать. Все должно быть достоверно, чтобы не вызвать подозрения.

Для успешной операции необходимо сочетание нескольких факторов, совместить которые нелегко. Легенда должна быть простой, поскольку у агента нет шанса на второй дубль, у него есть только один премьерный выход. Если что-то пойдет не по сценарию, надеяться можно только на импровизацию. (Сценаристам легче, ведь они знают, чем закончится история, а детективы пишут реплики только для одной стороны).

В то же время легенда агента должна отличаться правдоподобием. Преступники очень осторожны, им везде и всегда мерещится обман или ловушка. Небольшое подозрение — и игра окончена.

— Ты сидишь, наблюдаешь за преступником, — разъясняет Эллис, — и пытаешься понять, что за человек перед тобой. Необходимо поставить себя на его место. Это напоминает игру «он думает, что я думаю, что он думает…». Стоит ненадолго потерять контроль, и все закончится крахом.

Глава 8 СОТРУДНИК МУЗЕЯ ГЕТТИ

14 февраля 1994 года

Чарльз Хилл предположил, что грабители, укравшие «Крик», знали, что продать картину не смогут. Если они не собирались ее уничтожить, то преследовали другую цель — возможно, получение выкупа.

Пойдет ли норвежское правительство на сделку с похитителями? Нет, оно не пойдет на сделку с преступниками. Какие еще могут быть варианты? Возможно, найдется тот, кто заплатит за картину от имени правительства. Но кто?

Для того чтобы выманить воров из тени, необходимы деньги. Кто согласится выкупить картину, обладать которой никогда не сможет, за миллионы долларов? В мире искусства есть только одна такая организация. Все знают о Музее Гетти в южной Калифорнии, названном в честь его основателя Жана-Поля Гетти, нефтяного короля. Гетти, некогда самый богатый человек в мире, собрал богатейшую коллекцию произведений искусства в мире.

Гетти слыл угрюмым скупердяем с дурным характером и походил на диккенсовского злодея с внешностью босса Гомера Симпсона[7] господина Бёрнса. Жил в поместье под Лондоном, окруженном колючей проволокой, под охраной двадцати натасканных собак. Патологически жадный, несмотря на фантастическое богатство, Гетти установил в своем поместье платный телефон для гостей и никогда не выбрасывал старые шнурки. В 1973 году Гетти оказался в центре скандала, отказавшись заплатить выкуп в семнадцать миллионов долларов за похищенного внука. Только после того, как в редакцию одной из итальянских газет похитители прислали отрезанное ухо мальчика, Гетти задумался о возможности платежа. Он предложил преступнику лишь два миллиона семьсот тысяч долларов, объяснив, что не может расстаться с большей суммой.

В то же время Музей Гетти тратил деньги направо и налево, как обезумевший от выигрыша игрок. Согласно закону, в США фонды обязаны тратить не менее пяти процентов ежегодных пожертвований. Доход Фонда Гетти составлял двести пятьдесят миллионов долларов в год. Старые, но небогатые музеи с завистью смотрели на новый храм искусств, покупающий один шедевр за другим. В 1997 году галерея Гетти открыла новый комплекс из шести зданий. И хотя уже почти никто не вспоминает о мании Гетти «увидел — купил», его имя все еще ассоциируется с дорогостоящими приобретениями.

Хилл рассудил, что Музей Гетти — единственное учреждение, которое могло бы выделить средства на покупку картины «Крик». Ни одна другая галерея в мире не располагает подобными средствами. Кроме того, Музей Гетти может делать все необходимое, не обращая внимания на бюрократические проволочки. Более того, само имя Гетти имеет весомую репутацию. Его можно использовать как приманку для преступников. Ведь им не скажешь: «Дядя Фред готов купить у вас картину».

В голове Хилла моментально родилась правдоподобная легенда. Он станет представителем Музея Гетти, ведущим переговоры с руководством Национальной галереи в Осло. Согласно легенде, Музей Гетти готов выкупить похищенное произведение, а за свою помощь получит возможность временно его экспонировать.

По задумке, Хиллу придется сыграть американца, беспринципного ловкача, ради достижения цели готового на все. Для агента полиции — это роль всей жизни.

— Отлично, — усмехнулся Хилл. — Я — человек Гетти.

Чарльз набрал номер Джона Батлера и изложил свой план.

— Прекрасная идея, — согласился Батлер. — Будем действовать.

Спустя несколько минут шеф перезвонил:

— Я переговорил с норвежцами. Им понравился наш план. Что думаешь делать дальше?

— Для начала, полагаю, надо заручиться поддержкой Музея Гетти.

Переговоры с музеем требовали особой деликатности, хотя речи о том, чтобы Гетти на самом деле выкупил «Крик», не шло. К счастью, сотрудник артсквода Скотленд-Ярда Дик Эллис на протяжении почти двадцати лет сотрудничал с Музеем Гетти, расследуя хищения из музеев и частных коллекций. Хилл же только раз посещал Музей Гетти во время медового месяца двадцать лет назад. Он знал о музее не больше прочих рядовых посетителей, но считал это достаточным, чтобы не упасть лицом в грязь. Однако с момента его визита в Калифорнию в Музее Гетти произошло много значительных изменений: коллекция пополнилась и переехала в другое здание в нескольких километрах от старого. Хилл об изменениях не знал.

За время сотрудничества у Эллиса сложились хорошие отношения с директором и руководителем службы безопасности Музея Гетти. Предполагалось, что прежде, чем Скотленд-Ярд предпримет активные действия, детектив Дик съездит в Лос-Анджелес освежить давние связи и заручиться поддержкой руководства калифорнийского музея.

Через несколько дней Эллис вылетел в Калифорнию. Этот видный здоровяк начал работать в полиции с девятнадцати лет, но, несмотря на талант и амбиции, так и не дослужился до больших руководящих должностей, поскольку предпочитал действовать, а не просиживать штаны за письменным столом. Дик всегда пользовался заслуженным уважением своих коллег, и ныне Эллис один из опытнейших сотрудников Скотленд-Ярда.

Директор Музея Гетти внимательно выслушал план по спасению картины «Крик», но с обещанием помочь не спешил.

— Сначала он колебался, — рассказывал позже детектив. — Дал понять, что готов на это лишь в исключительном случае, поскольку не желает, чтобы ему звонили из разных организаций с просьбой оказать финансовую помощь. В конце концов согласился.

Эллис привез с собой в Калифорнию фотографию Хилла и необходимые бумаги. Если Музей Гетти согласится участвовать в операции Скотленд-Ярда, понадобятся документы.

Вскоре Чарльз Хилл превратился в Кристофера Чарльза Робертса[8]. Его снабдили картой «Американ экспресс», удостоверением с фотографией сотрудника Музея Гетти, визитными карточками и персональными канцелярскими принадлежностями. Кроме того, Робертса включили в платежные ведомости на получение жалованья за несколько лет на случай, если кто-то особенно рьяно станет интересоваться его прошлым.

Вероятность того, что подозрительный преступник позвонит в Музей Гетти с целью разузнать что-либо о Робертсе, оставалась невелика. Большинство организаций содержат в тайне конфиденциальную информацию о своих сотрудниках. «Но люди из криминального мира всегда могут найти лазейку и проверить того или иного человека, с которым им приходится общаться, — говорит Эллис. — И нужно быть готовым к тому, чтобы дать преступнику ту информацию, в которой заинтересована полиция».

Существовала и другая опасность. А что, если преступники станут искать знакомства с кем-нибудь из сотрудников музея и расспрашивать о Робертсе? Дабы избежать утечки информации, решили разработать документ для внутреннего пользования, в котором Робертс значился бы как сотрудник, постоянно работающий в Европе с подчинением непосредственно директору.

Хилл остался доволен. Сыщики подстраховались на всех уровнях, и Чарльз мог чувствовать себя спокойно, как настоящий сотрудник Музея Гетти. «Все складывается отлично», — отметил он с удовлетворением.

Хилл одинаково свободно владеет британским и американским вариантами английского. Американские идиомы изучил в армии, способен мгновенно переходить с английского на американский. Обычно перестраивается в самолете, в зависимости от того, с кем предстоит общаться — с англичанами или американцами.

Иногда ему удается сойти за канадца. Для работы в Чехии пришлось освоить канадское произношение. Преступники, с которыми пришлось иметь дело, ничего не заподозрили. Жонгляж акцентами составлял предмет профессиональной гордости Хилла сродни гордости столяра за доски, что вышли ровными и идеально подогнанными.

Хилл не случайно выбрал имя Кристофер Чарльз Робертс. Повторяющаяся «р» напоминала о том, с каким акцентом — английским или американским — следует говорить. Второе имя стало предосторожностью на случай, если он случайно проговорится или кто-нибудь из знакомых встретит его на улице.

Хилл перед зеркалом устроил небольшую репетицию.

— Привет, меня зовут Крис Робертс.

Важно отработать произношение и манеру держаться. Если этого не сделать, можно повторить печальный опыт Дика ван Дайка, пытавшегося играть англичанина. «Сгореть» можно, едва раскрыв рот.

Вскоре Крису Робертсу, сотруднику Музея Гетти, представился случай пройти серьезный экзамен, а экзаменаторами стали преступники.

Глава 9 ГЕНЕРАЛ

В артскводе той поры трудно найти кого-нибудь профессиональнее и опытнее Хилла. Незадолго до этого ему удалось раскрыть одно из самых нашумевших преступлений в сфере искусства. В 1986 году, за семь лет до похищения «Крика», ирландец Мартин Кэхилл совершил крупнейшую кражу в современной истории. Среди восемнадцати произведений, вынесенных им из особняка под Дублином, оказался шедевр Вермеера «Дама, пишущая письмо, и ее служанка». На черном рынке произведений искусства полотно могло бы стоить и пятьдесят, и сто миллионов долларов. В 1993 году благодаря блестяще проведенной операции Хилл вернул картину владельцам в целости и сохранности. Этот успех в одночасье сделал его звездой в своей области.

Спустя полгода похитили «Крик». Для артсквода Скотленд-Ярда раскрытие этого преступления могло стать шансом надолго избавиться от нескончаемых обвинений в свой адрес и занять главенствующее место в мире среди организаций, занятых расследованием преступлений, связанных с искусством. Для недавнего триумфатора это удачный момент опробовать наработки, сделанные во время расследования преступления Кэхилла.

Невысокий, лысый, неопрятный, Мартин Кэхилл выглядел как бармен из третьеразрядного заведения или как отработавший ночную смену служащий дешевой гостиницы. В 1970–1980 годах он играл значительную роль в закулисье торговли шедеврами.

Времена изменились. Раньше преступления в области искусства совершались злоумышленниками с элегантными манерами. В последние годы возможность быстро обогатиться превратила джентльменское увлечение в серьезный, опасный бизнес. Авантюристов викторианской эпохи вытеснили расчетливые, циничные преступники, бывшие наркоторговцы и финансовые аферисты. Кэхилл, совершивший несколько вооруженных грабежей и замешанный в похищении людей, представлял поколение новых воров. Эстеты вроде Томаса Крауна[9] постепенно уходят в тень.

До Кэхилла в Дублине серьезных краж не совершали. Ирландец, в отличие от своих предшественников обладавший несомненными организаторскими способностями и не знавший угрызений совести, изменил правила игры. Генерал, так его называли, каждую неделю устраивал «мозговой штурм» с сообщниками, разрабатывая планы будущих ограблений. Самое крупное ограбление в истории Ирландии — кража золотых и ювелирных изделий на сумму свыше двух миллионов фунтов стерлингов с фабрики, охраняемой как крепость, — также дело рук его банды. После этого в Дублине заговорили об «организованной преступности».

Для усиления эффекта он стал использовать террористическую тактику ИРА. Организованные им преступления не имели ничего общего с политикой и отличались особой изощренностью и жестокостью. Когда в уголовном деле появились доказательства участия Кэхилла в вооруженных разбойных нападениях, он установил самодельное взрывное устройство в машину судебного эксперта Джеймса Донована, который должен был выступать на процессе. В течение нескольких недель до начала слушаний преступники оказывали на эксперта психологическое давление: звонили с угрозами или молчали в трубку. Однажды вечером, под охраной полицейского возвращаясь из лаборатории домой, он заметил слежку. Сначала Донован решил поехать в полицию, но потом рассудил, что люди Кэхилла достанут его, куда бы он ни спрятался. «Я отправился домой, потому что хотел умереть именно там. Жене было бы легче опознать меня дома».

Донован поехал к себе, какое-то время за ним следовали, но потом отстали. Однако три недели спустя, январским утром в половине девятого, по дороге на работу, в машине эксперта прогремел взрыв.

— Я увидел перед собой темную тучу, из которой вырывался огромный язык пламени, — вспоминает Донован. — Сначала почувствовал дым, и лишь потом вырвался огонь, буквально ослепивший меня. Грохот взрыва едва не оглушил. Попробовал пошевелить правой рукой, но не смог, ее словно парализовало. Другой рукой дотронулся до сиденья, но от него почти ничего не осталось.

Донован чудом выжил. Он перенес несколько операций, частично утратил зрение, но нашел в себе силы вернуться к работе. Следствию так и не удалось доказать причастность Кэхилла к этому преступлению.

Кэхилла впервые осудили в возрасте двадцати лет за кражу. Несколько лет спустя отец, желая направить сына на правильный путь, отправил Мартина служить в королевские военно-морские силы. Молодого повесу и других добровольцев обязали просмотреть список флотских вакансий, одну из которых требовалось выбрать. Кэхилл заметил незнакомое слово «bugler», напомнившее род занятий до прихода в армию, и, не озадачиваясь пониманием тонкостей, немедленно заявил вербовщику, что имеет большой опыт в этом деле[10].

С годами имя Кэхилла стало ассоциироваться со зловещими делами и навевать страх. По Дублину ползли ужасные слухи. «Люди запоминают боль, — однажды сказал Кэхилл. — Пустить пулю в лоб слишком просто. Прежде чем что-нибудь сделать, человек хорошо подумает».

Кэхиллу нравилось чувствовать власть над людьми, поэтому он прибегал к жестоким пыткам и расправам. Однажды даже распял члена собственной банды, заподозрив его в предательстве. Пока один из подельников держал несчастного, головорез прибивал ладони перебежчика к полу. В остальное время Кэхилл жил в счастливом тройном союзе с женой и ее сестрой, воспитывая девятерых детей — пятерых от жены и четверых от ее сестры.

Кэхиллом двигало не только стремление к власти и жажда наживы, но и презрение к миру. Отступник считал для себя важным не только победить противника, но прежде всего унизить его. В 1987 году преступники ворвались в офис прокурора в Дублине и похитили сотни уголовных дел. До сих пор за это преступление никто не ответил.

Кэхилл наслаждался даже незначительными успехами в противостоянии с властями. Несмотря на то что многие годы оставался авторитетом преступного мира, каждую неделю он не ленился, отстояв очередь, получать пособие по безработице. Кэхилл откровенно противопоставлял себя обществу, и тем не менее государство не могло не выплачивать ему деньги как безработному. Преступник владел двумя домами, пятью машинами, шестью мотоциклами, но получение девяноста двух фунтов в неделю считал для себя делом принципа.

Каждый его шаг говорил: «Я умнее вас, и вам до меня не добраться». Он организовал «Банду неравнодушных», которая существовала вне рамок закона и человеческой морали. Кэхилл нередко прибегал в своему любимому приему: когда его подельники «работали» — грабили или похищали людей, он под каким-нибудь предлогом заявлялся в полицию и обеспечивал себе таким образом железное алиби.

Однажды к нему нагрянули налоговые инспекторы. Кэхилл принял их как радушный хозяин и лишь на минуту отлучился, чтобы сделать телефонный звонок. Вернувшись к гостям, принялся жаловаться на жестокие порядки, царящие в современном мире. И в качестве подтверждения своих слов обратил внимание инспекторов на машину, горящую на улице. «Вот, посмотрите, что сделали эти чертовы вандалы», — лицедействовал пройдоха, указывая на охваченный пламенем автомобиль инспекторов.

Кража из роскошного особняка Рассборо в предместье Дублина, в котором находилась одна из лучших частных коллекций, стала первым опытом Кэхилла на ниве похищений произведений искусства. Ограбление несло с собой двойную выгоду: обогащение и возможность выразить свое презрение высшим слоям общества. Особняк с более чем двухсотметровым по длине фасадом всегда считался одним из самых красивых в Ирландии. Построенный в восемнадцатом веке преуспевающим дублинским пивоваром, позднее ставшим первым графом Мидлтауном, Рассборо с 1952 года принадлежал английским аристократам — супружеской паре сэру Альфреду и леди Бейт.

Сэр Альфред унаследовал особняк и великолепную коллекцию произведений искусства от дяди, основавшего алмазную компанию «Де Бирс» в Южной Африке. Леди Бейт — Клементина Фримен-Митфорд — занимала высокое положение в английском истеблишменте. Она приходилась кузиной шести сестрам Митфорд, светским львицам, печально известным своими фиаско в политике и личной жизни. Семья Бейт несколько лет жила в Южной Африке, но в начале пятидесятых годов двадцатого века вернулась в Великобританию. Вскоре сэр Альфред получил в наследство особняк с сотней комнат, который никогда прежде не видел.

В 1986 году сэр Альфред объявил о своем желании передать в дар Национальной галерее Ирландии семнадцать произведений из своей коллекции. Узнав об этом, Кэхилл задумался. Возможность обставить государство и завладеть шедеврами не давала ему покоя. Жемчужиной собрания сэра Альфреда по праву считалась едва ли не самая лучшая картина Вермеера «Дама, пишущая письмо, и ее служанка». «“Дама” — непревзойденное произведение Вермеера», — написал один из исследователей творчества мастера.

«Дама, пишущая письмо, и ее служанка» — одна из двух картин Вермеера, находящихся в частных собраниях. Вторая, «Урок музыки», принадлежит королеве Елизавете II. После смерти художника его вдова отдала обе картины дельфтскому булочнику в уплату долга. Вермеер задолжал тому шестьсот семнадцать флоринов, которые в наши дни превратились в восемьдесят миллионов долларов.

В биографии Вермеера, как, впрочем, и в биографии другого гения — Шекспира, слишком много белых пятен. Роман Трейси Шевалье «Девушка с жемчужной сережкой», получивший большую известность, основан не на реальных фактах, а на художественном вымысле автора. Те скудные сведения о жизни мастера, которыми мы располагаем, лишь придают таинственность его образу. Художник, писавший картины, ставшие воплощением тишины и покоя, жил с женой и одиннадцатью детьми (еще четверо умерли в младенчестве) в доме тещи. Та была настроена против свадьбы дочери с художником. В перерывах между ссорами Вермеер создавал картины, которые историк искусства Эрнст Гомбрич назвал «натюрмортами с людьми».

Вермееру не удалось вырваться из тисков бедности, несмотря на то что одно время он слыл одним из самых успешных живописцев в Дельфте. Почти всю свою жизнь мастер едва сводил концы с концами. В то время как другие художники его времени создавали по пятьдесят работ в год, Вермеер писал не больше двух-трех, за что получал около двухсот гульденов, не больше, чем моряк. На протяжении всей жизни он был вынужден подрабатывать, продавая работы коллег по цеху. Без такого дополнительного дохода его семья умерла бы с голоду.

К концу жизни Вермеер погряз в долгах, за три года ему не удалось продать ни одной своей картины. По свидетельству жены, когда его объявили банкротом, художник «впал в такие тоску и отчаяние, что за полтора дня лишился здоровья и умер». Печальный исход в сорок три года. Больше о нем ничего доподлинно не известно.

Как выяснил один исследователь, дед Вермеера, часовых дел мастер, из-за связи с фальшивомонетчиками оказался вынужден покинуть родной город, в то время как двоих его подельников схватили, осудили и обезглавили.

О творчестве Вермеера мы знаем лишь по тем полотнам, которые уцелели до наших дней. Скорее всего он по большинству выполнял частные заказы. Девятнадцать работ Вермеера принадлежали хозяину печатной мастерской Якобу Диссиусу. После смерти Диссиуса их пустили с молотка и выручили около пятисот долларов по нынешним деньгам.

Не сохранилось никаких писем и дневников Вермеера. Его личность, поступки, мысли — все покрыто завесой тайны. Возможно, нам известно, как выглядел художник в молодые годы. Некоторые исследователи считают, что молодой человек, изображенный на ранней картине «Сводница», — автопортрет. Вермеер на протяжении шести лет учился у признанного мастера — обязательное условие вступления в дельфтскую гильдию художников, членом которой он стал в 1653 году в возрасте двадцати одного года. Сам Вермеер учеников не имел. Неизвестно, кто ему позировал. Ряд исследователей считает, что моделью для картины «Девушка, читающая письмо у открытого окна» могла быть его жена, а повзрослевшие дочери позировали отцу во время работы над «Девушкой с жемчужной сережкой» и «Девушкой в красной шляпе».

«Поразительно то, что его творчество забыли почти на двести лет, — пишет историк Поль Джонсон. — Но сейчас им восхищаются не менее, чем другими признанными мастерами».

Эпоха забвения для Вермеера продлилась с 1675 года, момента смерти живописца, вплоть до 1866 года, когда французский историк и критик Теофиль Торе написал три статьи о творчестве художника, которого называл «Дельфтским сфинксом». Исследователь за бесценок приобрел несколько полотен мастера: «Даму с жемчужным ожерельем», которая ныне находится в Берлинской картинной галерее, «Концерт», украденный из Музея Гарднер в 1990 году, и хранящиеся в лондонской Национальной галерее «Девушку, стоящую за клавесином» и «Девушку, сидящую за клавесином». Импрессионисты провозгласили Вермеера художником, предвосхитившим время, за умение работать со светом и тенью. Но даже самые преданные его поклонники не предполагали, что толпы людей будут стоять в очередях, чтобы посмотреть фильм о жизни и творчестве кумира.

К 1813 году интерес к творчеству Вермеера упал настолько, что изумительная работа «Кружевница», в настоящее время выставленная в Лувре, ушла всего за семь фунтов стерлингов, что сейчас составило бы четыреста долларов. В 1816 году «Голову девушки» купили за три флорина, пятнадцать долларов США современными деньгами. Сейчас картина выставлена в Метрополитен-музее, а репродукции этой работы стоят дороже той суммы, за которую ее когда-то продали.

Многие годы оставалось неизвестно, на самом ли деле Йоханнес Вермеер, писавший портреты женщин, читающих письма, и портретист Йоханнес ван дер Меер — два разных человека.

Против художника работала не только путаница в именах, но и то, что за всю свою жизнь он написал не так много картин. Этот вопрос до сих пор волнует исследователей. Техническое совершенство его полотен восхищает даже самых сдержанных критиков. Голландец, как никто другой, умел передавать различные образцы текстуры: ткань, изразец, кожу. Учитывая высокий уровень мастерства, логично предположить, что художник подолгу работал над каждой картиной. Однако исследователи, изучавшие технику нанесения мазков, в частности с помощью рентгеновского излучения, утверждают, что работал он отнюдь не медленно. Художник часто наносил новый слой краски поверх невысохшего. Биограф живописца Энтони Бейли предполагает в жизни Вермеера долгие периоды бездействия, когда он вообще не писал. Исследователь также замечает, что мастера очень вдохновлял солнечный свет, редкий гость в пасмурной и дождливой Голландии. Поэтому он, в ожидании солнца, подолгу сидел без работы.

Художник, творивший во время, когда еще не было музеев и растиражированных репродукций, оставил после себя не много работ. Великого голландца могли забыть навсегда, когда бы не одно обстоятельство — пристрастия время от времени меняются, и то, что считалось недостатком, в наше время стало достоинством: чем меньше картин, тем ценнее каждая из них. Мартин Кэхилл, от искусства бесконечно далекий, прекрасно это знал.

Попасть в особняк Рассборо не составляло труда. Его открыли для публики в 1976 году, но, несмотря на это, великолепная коллекция сэра Альфреда была застрахована лишь частично. Страховая выплата в два миллиона четыреста тысяч долларов не возместила бы стоимости одной картины Вермеера. А в собрании сэра Альфреда находились шедевры таких мастеров, как Гойя, Рубенс, Веласкес, Гейнсборо, Халс. «Я не ассоциирую искусство с деньгами, — объяснял сэр Альфред. — Никакие деньги не могли бы мне компенсировать потерю таких бесподобных вещей».

За один фунт стерлингов приобретался входной билет в особняк Рассборо, и «Дама» Вермеера, «Портрет донны Антонии Зарате» Гойи и другие замечательные произведения становились доступны ценителям живописи. К билету прилагались брошюра-путеводитель и информационный буклет. Весной 1986 года Мартин Кэхилл на протяжении полутора месяцев каждое воскресенье приходил в Рассборо и, смешавшись с другими посетителями, изучал выставленные шедевры.

Ночью двадцать первого мая 1986 года Кэхилл со своими сообщниками проник в Рассборо. Сэр Альфред и леди Бейт отбыли в Лондон. Кэхилл придумал простой план: в полночь он с двумя помощниками через окно проникает внутрь с противоположной фасаду стороны дома, ведь чтобы отключить сигнализацию, замкнутую на полицейский участок в ближайшем населенном пункте, Кэхиллу предстояло попасть в поле контроля сенсора движения. Как только загудит сирена, сообщник выведет ее из строя, затем, до приезда полиции, преступники скроются, ничего не взяв, и будут ждать назначенного времени в укромном месте.

Кэхилл осуществил свой план. Взломав систему, он и его сообщники покинули особняк и затаились неподалеку. Полиция проделала около двенадцати километров, чтобы добраться до уединенного дома, и вместе с управляющим сэра Альфреда осмотрела все помещения. Кэхилл со своими подельниками наблюдал за осмотром из укрытия. Все картины остались на месте, мебель, часы, вазы, изделия из серебра не тронуты. Не нашли никаких следов взлома. Вероятно, система сигнализации дала сбой — сделав такой вывод, полиция уехала.

Кэхилл какое-то время выждал и около двух часов ночи дал знак членам банды приступать к делу. Руководствуясь брошюрой, полученной в качестве бесплатного приложения к входному билету, Кэхилл переходил из одного зала в другой, указывая подручным, какие картины следует снимать со стен. Спустя шесть минут преступники покинули Рассборо.

Мартин Кэхилл, некогда прибивавший руки своей жертвы к полу, сделался обладателем несметных сокровищ — восемнадцати признанных шедевров, главным из которых было полотно Вермеера.

На следующий день после ограбления группа школьников, проходя в семи километрах от Рассборо, заметила в канаве нечто странное, при ближайшем рассмотрении оказавшееся картинами — семь полотен, в том числе пейзаж Рейсдала, очень ценный портрет работы Джошуа Рейнольдса и две работы кисти Гварди.

Произведения оставили преступники, поскольку те не умещались в машине. К счастью, полотна не пострадали.

Но одиннадцать картин исчезли бесследно. Ходили слухи, что, упакованные в пластиковые пакеты, они хранятся в тайнике, размером не больше могилы, где-то в горах южнее Дублина. Мрачное, заброшенное место вдалеке от любопытных глаз, где Кэхилл творил свои беззакония.

Глава 10 ОСОБНЯК РАССБОРО

Хилл знал о планирующемся ограблении особняка Рассборо. В конце 1985 года в лондонских преступных кругах стали циркулировать слухи о том, что некто желает продать украденную партию промышленных алмазов. Информатор известил об этом Скотленд-Ярд, а один из детективов сообщил Чарльзу. Согласится ли он сыграть роль американского дельца, чтобы выяснить, кто стоит за этим преступлением?

Хилл немедленно связался с продавцом. Представившись Чарльзом Берманом (подходящее имя для американца) и не забыв произнести «р» на американский манер, он сказал, что по работе часто бывает в Лондоне. На протяжении нескольких месяцев законспирированный детектив и продавец алмазов присматривались друг к другу. Знакомство завязалось исключительно на деловых интересах: торговец расхваливал свой товар, а потенциальный покупатель убеждал партнера в том, что заинтересован его приобрести. Как-то Хилл обмолвился, что его основная деятельность связана с искусством.

Торговцем промышленными алмазами оказался дублинец Томми Койл. Несколько следующих лет принесут ему славу главного скупщика краденого за всю историю ирландского преступного мира. В 1990 году в Лондоне похитили долгосрочные казначейские облигации на сумму двести девяносто миллионов фунтов стерлингов. Койла вместе с двумя подельниками арестовали в аэропорту Хитроу, когда они садились на борт самолета, следующего в Дублин. В их багаже полиция обнаружила облигации на сумму семьдесят семь миллионов фунтов стерлингов. Перепутанный, но оправданный, Койл отпраздновал свой триумф покупкой скаковой лошади, названной им Милл-77.

С Хиллом у Койла сложились доверительные отношения, однажды теневой делец признался, что обладает «сокровищами Аладдина».

Спустя какое-то время он совершенно неожиданно объявил: «У меня есть нечто, могущее тебя заинтересовать». Хилл в предположениях не пошел дальше порнографической фотографии, но все-таки взглянул на таинственный объект. Нет, не порнография, а подлинник работы Пикассо или искусная подделка.

Небольшое исследование подтвердило подозрения Хилла. Встретившись с Койлом на следующий день, он дал ответ:

— Мне это не интересно. Думаю, фальшивка. Сейчас в мире столько работ Пикассо, сколько художник не создал за свою долгую жизнь.

Авторитет Хилла в глазах Койла резко возрос после вердикта о подлинности картины. Вскоре после этого в апреле 1986 года Койл вновь завел разговор о предметах искусства.

— Скоро у тебя появится возможность купить что-то очень ценное, — шепотом произнес Койл. — Тебе это интересно?

— Насколько ценное? — поинтересовался Хилл.

— Чрезвычайно ценное. Узнаешь об этом из газет, — намекнул Койл.

— Хорошо.

И вдруг ошеломляющее сообщение — ограбление особняка Рассборо! Преступники похитили произведения Вермеера, Метсю, Гейнсборо, Рубенса и других великих мастеров.

На следующий день после преступления Койл позвонил Хиллу.

— Да, я уже слышал, — сказал Хилл. — Впечатляет.

Хилл и Койл договорились встретиться в Лондоне в гостинице «Пост-Хаус», расположенной недалеко от аэропорта Хитроу.

Койл поднялся в номер Хилла, и Чарльз предложил выпить.

— Я заинтересован в приобретении картин, но после того, как скандал утихнет, — сообщил Хилл. — Некоторых, не всех.

Говорили о похищенных произведениях и потягивали спиртное. Закончив беседу, воодушевленный Койл пожал руку партнеру. В этот момент кто-то постучал в дверь. Официант с подносом и четырьмя бокалами.

— Добрый день, господа. Все в порядке?

— Да, прекрасно.

Официант поменял стаканы и ушел.

Служащего обслуги изобразил полицейский. В его задачу входило как можно скорее забрать бокал Койла, чтобы снять с него отпечатки пальцев. Через день Скотленд-Ярд уже располагал данными о человеке, который ищет покупателя на шедевры, принадлежащие супругам Бейт. Следы привели к Мартину Кэхиллу.

Вскоре выяснилось, что промышленные алмазы украли с завода «Дженерал электрик» в предместье Дублина. «Мартин Кэхилл и компания» похитили алмазы и сбыли их в Антверпене. Теперь преступники искали другие способы наживы, и кража шедевров стала для них возможностью выйти на более высокий уровень.

Художественные пристрастия Кэхилла ограничивались примитивными грошовыми постерами с изображением лебедей, плавающих в пруду. Но отчаянный ирландец верил в то, что украденные из дома сэра Альфреда картины сделают его богатым. «Он читал о богачах, помешанных на искусстве, готовых выкладывать миллионы долларов за холст, чтобы в одиночку любоваться им в подвале собственного особняка, — писал его биограф Поль Вильямс. — И пребывал в уверенности, что сможет выгодно продать полотна на черном рынке».

Разбогатев, он планировал заняться наркоторговлей и вложить полученные миллионы в какой-нибудь бизнес в Великобритании, а для отмывания денег подумывал о создании подставного банка на Антигуа.

На протяжении целого года все попытки продать картины терпели фиаско. Кэхилл решил взять паузу. В конце 1987 года дублинский детектив Герри Макгарик, расследовавший ограбление Рассборо, связался с коллегой в ФБР, одним из лучших агентов Томом Бишопом[11]. Компетентный, сдержанный, настоящий профи, Макгарик напоминал Чарльзу Хиллу актера Джона Вейна. В конце восьмидесятых Герри участвовал в операции Абскам[12]. В скандале оказались замешаны четыре конгрессмена и сенатор от штата Флорида Ричард Келли, запечатленный на пленку во время получения взятки в размере двадцати пяти тысяч долларов и спросивший у агента ФБР: «Это шоу?»

По плану Макгарика Бишоп должен был сыграть роль американского мафиози, заинтересованного в покупке украденных картин. Чарльзу Берману предстояло стать посредником, который познакомит Бишопа с людьми Кэхилла.

Том прилетел в Дублин, чтобы встретиться с представителями продавца. Агент взял с собой альбом с фотографиями, на которых запечатлелся вместе с Джо Баннано и другими известными гангстерами. Фотографии сработали в ФБР весьма правдоподобно — хоть обрамляй рамочкой и ставь на стол. В альбоме также нашлись фотографии якобы купленных им ранее краденых картин Джорджии О’Киф и других художников. Посмотрев альбом, Хилл и Бишоп остались довольны, но кое-что ускользнуло от их внимания.

В какой-то момент переговоров с представителями Кэхилла Бишоп достал папку с альбомом. Во время просмотра фотографий преступниками из альбома вдруг случайно выпал лист бумаги — бланк ФБР с пометкой, сделанной от руки: «Том, не забудь это».

Люди Кэхилла незамедлительно встали и покинули номер Бишопа. Ему повезло — остался жив. Кто знает, каким был бы исход встречи, если бы она происходила не в гостиничном номере, а на территории, подконтрольной Кэхиллу.

— Провал Тома Бишопа означал и провал операции Чарльза Бермана, — вспоминает спустя годы Хилл. — Если Том Бишоп из ФБР, то кто, если не агент, Чарльз Берман?

Итак, Чарльзу Берману пришел конец.

Прошло три года. В мае 1990 года турецкая полиция в Стамбуле арестовала шотландца из Данди, который пытался купить партию героина для продажи в Великобритании. Он собирался расплатиться за товар полотном Метсю «Женщина, читающая письмо», украденным из особняка Рассборо.

На протяжении последующих нескольких лет всплыли почти все украденные из Рассборо произведения. В апреле 1992 года в Лондоне полицейские задержали грузовик с партией наркотиков и наткнулись в кузове на «Портрет мадам Бачелли» Гейнсборо. В марте 1993 года полиция, расследуя дело о наркоторговле, нашла спрятанную в контейнере на лондонской железнодорожной станции Эустон картину голландского художника Антони Паламедеса. В том же месяце во время обыска в заброшенном доме в Хертфордшире британская полиция случайно обнаружила за диваном «Портрет доминиканского монаха» Рубенса. Поражают злоключения «Монаха». Прежде чем оказаться в Хертфордшире, полотно вынесли из дома владельцев в Лондоне. Другой грабитель, не связанный с преступной группой Кэхилла, ограбившей Рассборо, выкрал ее у новых владельцев и спрятал в доме в Хертфордшире.

В списке ненайденных произведений, украденных из Рассборо, значилось четыре шедевра, среди которых портрет кисти Гойи и «Дама, пишущая письмо, и ее служанка» Вермеера.

Хилл до сих пор поддерживает связь с Герри Макгариком, дублинским детективом, расследовавшим ограбление Рассборо. В начале девяностых Чарльз по делам ездил в Дублин, и сыщики договорились о встрече в баре. По имеющимся у Макгарика данным, из Ирландии все похищенные произведения вывезли. Большинство творений из коллекции супругов Бейт, хотя и не самые лучшие, находилось в Лондоне, остальные — в Бельгии.

— После слов Герри я был готов навсегда распрощаться с надеждой вернуть украденное, — вспоминал Хилл в 2002 году.

Глава 11 ОПЕРАЦИЯ В АНТВЕРПЕНЕ

Некоторое время спустя поступили сведения от информаторов в Бельгии. Картина событий буквально складывалась из фрагментов, как мозаика: банда Кэхилла, десять лет назад продавшая дельцу в Антверпене партию промышленных алмазов, вновь вышла на него, чтобы, отдав в залог несколько украденных картин — каких именно, неизвестно, — получить один миллион долларов. Полученные деньги Кэхилл собирался вложить в торговлю героином.

Миллион долларов за несколько шедевров, стоимость которых на открытых аукционах могла бы составить двадцать миллионов долларов, — скромная сумма, но ведь и преступникам творения достались даром. Кому-то может показаться странной эта сделка, но таковы правила игры на черном рынке произведений искусства. Грабители исходили из того, что лучше выручить хотя бы миллион, чем остаться ни с чем.

Покупатель алмазов отдал картины на хранение в люксембургский банк, зная, что полотна не утратят своей ценности, в отличие от краденых машин и компьютеров, которые уже через неделю падают в цене. Вероятно, он подумывал когда-нибудь их продать или расплатиться ими за крупную партию наркотиков, оружия или другой товар, имеющий ценность на нелегальном рынке. Произведения признанных мастеров кисти — отличное вложение средств.

Перед полицией встала задача каким-нибудь образом получить доступ к картинам, хранящимся в банке. Хиллу опять выпало играть — на сей раз роль американского артдилера, представляющего интересы ближневосточного магната, коллекционера мировых шедевров. Ему под псевдонимом Кристофер Чарльз Робертс удалось познакомиться с одним из норвежских криминальных авторитетов. Это же имя он возьмет себе на время расследования похищения картины «Крик». В тот период жизни, как, впрочем, и в другие, Хилла раздирали противоречия. Работая агентом, он подмечал малейшие детали и одновременно оставался легкомыслен. Перефразируя Ребекку Уэст, которая однажды охарактеризовала кого-то как «джентльмена до кончиков пальцев», Хилла можно было назвать «профессионалом до кончиков пальцев». Он мог часами корпеть над поддельными документами, доводя их до совершенства, или изучать города и здания, которые никогда не видел, чтобы в ответственный момент не попасть впросак.

Рискованные импровизации порой ставили Хилла в затруднительное положение, которого новички избегают, но он всегда блестяще выкручивался из передряг.

Личная жизнь Хилла также не походила на тихую гавань. Он отличался достаточной осторожностью, чтобы после угроз по телефону снять табличку с номером с фасада дома, и одновременно бесстрашием, поскольку даже в самое непростое для себя время ни от кого не прятался.

История Хилла о таинственном богаче с Ближнего Востока казалась почти нереальной, но Чарльз азартно работал над тем, чтобы сделать легенду безупречной.

Он никогда не продумывал истории в деталях, предпочитая импровизацию. Хилл решил, что преступникам, с которыми ему придется иметь дело, надо бросить приманку, основанную на голливудских клише: представить магната неторопливым, уверенным в своем вкусе знатоком искусства, который кладет ноги на стол, закуривает сигару и в одиночестве наслаждается новым приобретением — украденным шедевром в золоченой раме.

— Нужно понять, чего они ждут, и сыграть на этом, — говорит Хилл. — И тогда они поверят в кого угодно — в доктора Но, господина Бига или капитана Немо со всеми их несметными богатствами. Все это полная чушь, но отчаянным парням нравится жить в выдуманном мире. Они не хотят знать ничего, что не соответствует их представлению о мире.

Новый знакомый Криса Робертса — по легенде посредника ближневосточного магната — предложил помочь приобрести несколько произведений из коллекции Рассборо. Он пообещал познакомить его с таинственным Ниллом Малвихиллом, предполагаемым партнером антверпенского продавца алмазов.

В ирландской прессе о Малвихилле писали как о бизнесмене из Дублина. Его бизнес нигде не упоминали, но в том, что он преуспевает, никто не сомневался. Малвихилл коллекционировал антикварные машины, жил в громадном доме недалеко от Дублина и владел недвижимостью в Марбелле, на испанском побережье Коста дель Соль. Высокий и представительный, почти всегда одетый в яркий блейзер, брюки для гольфа и мокасины с кисточками, он выглядел очень импозантно.

Хилл решил, что он должен выглядеть похоже.

— Мокасины так мокасины, если это нужно для дела, — вспоминал Чарльз в интервью несколько лет спустя.

План удался. У мужчин сложились дружеские отношения. Перед агентом стояла непростая задача — заставить владельца вывезти картины из Люксембурга, где после инцидента с гестапо тайные полицейские операции запретили в превентивных целях. И без того непростая работа артсквода усложнилась предельно.

Хилл придумал сценарий, который, по его мнению, мог бы решить эту проблему.

— Аэропорт Антверпена, — объяснил Чарльз Малвихиллу, — самое удобное место для передачи картин. Мой клиент заплатит за них и на частном самолете полетит через Францию и Италию в Ливан.

И хотя детектив не сказал ничего определенного, собеседнику стало понятно, что там живет заказчик.

Малвихилл, которому не терпелось получить деньги, немедленно согласился. Антверпен — прекрасное место для сделки. Получит ли он полную сумму?

Хилл успокоил Малвихилла и поинтересовался состоянием картин.

Переговоры проходили непросто. Обе стороны не доверяли друг другу, обоих агентов мучил вопрос: не достанет ли другой пистолет из кармана?

Со времени ограбления Рассборо прошло уже семь лет. В один из августовских вечеров 1993 года после ужина в антверпенском отеле «Де Кейсер» Малвихилл предложил Хиллу «кое-что показать». Продавец и посредник прошли на автомобильную парковку неподалеку и поднялись на эскалаторе на третий этаж. В забитом машинами гараже партнерам понадобилось несколько минут, чтобы добраться до своей и убедиться в том, что за ними никто не следит.

Малвихилл подошел к «мерседесу» и открыл багажник. Внутри лежал черный пластиковый пакет. Чарльз приоткрыл его и понял, что перед ним неповрежденная, закрепленная на подрамнике картина Вермеера «Дама, пишущая письмо, и ее служанка».

— Очень волнительно держать в руках бесценное полотно, — вспоминает Хилл десять лет спустя. — Не было никаких сомнений в том, что это Вермеер. Малвихилл очень практичный человек. Он мог бы успешно продавать дешевые дубленки. Картина Вермеера для него — обычный товар.

Агент не мог наглядеться на шедевр, как и подобает артдилеру, в руках которого оказалось сокровище. Держа картину через носовые платки, он рассказал Малвихиллу историю ее создания, восхитился прекрасной сохранностью, но когда партнер отвлекся, детектив незаметно оставил отпечатки пальцев на обороте холста для перестраховки. Люди, с которыми он знакомился во время тайных расследований, с удовольствием с ним выпивали и с той же легкостью в любой момент могли застрелить. Преступники вроде Кэхилла отличались особой жестокостью — чего стоит один эпизод с казнью сообщника. Отпечатки пальцев, оставленные Хиллом на картине, в случае его исчезновения помогли бы полиции раскрыть дело. А в том, что картина Вермеера будет найдена, он не сомневался.

Закончив разговор, Хилл отдал полотно Малвихиллу.

Через неделю сыщик вновь играл роль артдилера. При содействии «Ситибанка» Скотленд-Ярд получил два денежных чека, выписанных на имя Малвихилла. Один из них — на сумму миллион долларов, другой — на двести пятьдесят тысяч. Как Малвихилл собирался распорядиться деньгами и зачем ему оказались нужны именно два чека, никто не спрашивал.

Чарльз и Малвихилл поехали в отделение «Ситибанка» в Брюсселе. Менеджер в главном офисе банка был предупрежден и очень любезен.

— Здравствуйте, господин Робертс. Рад вас видеть.

Клерк великолепно справился со своей ролью, вручив Малвихиллу чеки с достоинством официанта, подавшего клиенту молодого барашка на серебряном подносе. Воодушевленный Малвихилл внимательно изучил оба документа и неохотно вернул их клерку со словами «Ровно один миллион долларов».

Закончив с формальностями, деловые партнеры договорились встретиться и совершить сделку. Малвихилл, по сценарию, уезжал с деньгами, а Хилл — с картинами.

На обратном пути в Антверпен детектив, задумавшись, едва не пропустил нужный поворот. В последний момент он свернул с шоссе на узкую дорогу, подрезав нагруженный помидорами грузовик.

— Отличная работа, — одобрил Малвихилл, в то время как водитель грузовика возмущенно сигналил. — Теперь мы можем быть уверены, что за нами нет слежки.

Продавец и посредник-агент, ставшие почти друзьями, обсудили последние детали предстоящей сделки, которая должна была состояться первого сентября в аэропорту Антверпена.

В назначенный день Хилл приехал на встречу с телохранителем, роль которого исполнял бельгийский полицейский Антуан, старый знакомый Чарльза. «Этакий волосатый громила», — как позже выразился Хилл. Антуан не пил ничего, кроме соков, ел йогурты и всегда был готов взорваться. В его кейсе лежали банковские чеки.

Антуан, поклонник классических автомобилей, ездил на винтажном, бережно отреставрированном «мерседесе». На пути в аэропорт, проезжая через Антверпен, они заметили пожилую женщину на велосипеде, переходящую трамвайные пути. Сигнальный звонок отлетел от руля велосипеда и упал на землю.

— Останови машину, — крикнул Хилл, после чего выскочил из «мерседеса», протиснулся через ряд машин, поднял звонок и подал женщине.

— Она была мне так благодарна, что я никогда не забуду ее улыбку, — вспоминает сыщик много лет спустя. — Когда я сел в машину, на лице Антуана было написано: «Что, черт побери, это значит?»

Хиллу, в котором всегда жил мальчишеский задор, представился случай сделать нечто в духе сэра Уолтера Роли[13], и Чарльз не упустил свой шанс.

— Антуан же был вне себя. Бельгиец полагал, что в тот момент мне следовало сосредоточиться на работе, а не строить из себя галантного рыцаря и помогать какой-то старушенции на полуразвалившемся велосипеде.

В полдень, припарковав машину в аэропорту, Чарльз и Антуан зашли в маленький ресторанчик. Хилл заказал кофе и коньяк. В заведение вошли несколько посетителей, среди них и Малвихилл.

— У тебя все с собой? — спросил он Хилла.

— Да, — подтвердил Хилл.

Самая опасная часть сделки — момент, когда партнеры производят обмен товара на деньги. И Чарльз, и Малвихилл подстраховались — на встречу каждый пришел с напарником. Пока Хилл оставался с человеком Малвихилла, Нилл удалился с Антуаном к его машине (оба оказались заядлыми автолюбителями), где торговец шедеврами внимательно изучил чеки и убедился в том, что именно их видел в брюссельском банке.

Довольный, делец вернулся в ресторан к Хиллу и спросил:

— Хочешь взглянуть на картины?

Чарльз проследовал с Малвихиллом и его охранником на стоянку к «пежо», взятому напрокат. Телохранитель бизнесмена от искусства открыл багажник, и Хилл увидел спортивную сумку, в которой могла бы поместиться теннисная ракетка и пара кроссовок. Рядом лежал черный пластиковый прямоугольный пакет и еще несколько больших бумажных свертков. Пластиковый пакет очень походил на тот, в который было упаковано полотно Вермеера. Хилл приоткрыл спортивную сумку и увидел свернутый в рулон холст. При ближайшем рассмотрении им оказалось полотно Гойи «Портрет донны Антонии Зарате». Чарльза передернуло при виде картины, написанной более двух веков назад и скрученной, словно дешевая репродукция. Агент аккуратно закрыл сумку и, прежде чем прикоснуться к пакету, в котором предположительно хранилось полотно Вермеера, машинально протер руки о края пальто.

Вдруг у «пежо» с визгом покрышек притормозили две большие «БМВ», приехавшие по сигналу Хилла. В каждой, помимо водителей, находилось по трое бельгийских полицейских. Они по-фламандски скомандовали всем лечь на землю лицом вниз. Во избежание недопонимания полицейские мгновенно уложили на асфальт телохранителей Чарльза и Малвихилла.

Неудавшихся партнеров и их охранников обыскали, надели наручники, посадили в машину и отвезли в полицейский участок.

К удовольствию Хилла, произошедшее привлекло внимание посетителей кофейного магазина и случайных зевак.

В полиции с Хилла и Антуана сняли наручники и поздравили с успешно проведенной операцией, после чего те отправились отмечать свой триумф.

Малвихиллу предъявили обвинение в незаконной торговле краденым, но, как позднее написала газета «Айриш Экзаминер», «ему чудом удалось избежать наказания».

В чуде не было ничего удивительного — суд Бельгии снял обвинение с дельца, мотивировав свое решение тем, что картины похитили в Ирландии, в государстве, находящемся вне бельгийской юрисдикции.

В пластиковом пакете действительно находилось полотно Вермеера. В результате операции бельгийская полиция вернула четыре украденные из Рассборо картины: шедевры Вермеера, Гойи, портрет Антуана Вестье и полотно «Мужчина, пишущий письмо» Габриэля Метсю. Картина Метсю оказалась половинкой своеобразного диптиха — «Женщину, читающую письмо» изъяли в Стамбуле у грабителей, пытавшихся обменять ее на партию героина.

На сегодняшний день не найдены две из восемнадцати картин, похищенных из особняка Бейтов в 1986 году. Два полотна из венецианской серии Франческо Гварди, по слухам, находятся во Флориде.

«Дама, пишущая письмо, и ее служанка» Вермеера ныне выставлена в дублинской Национальной галерее. Несмотря на произошедшее, она все так же безмятежна.

Организатор ограбления Рассборо был застрелен в августе 1994 года в своей машине человеком, одетым в форму рабочего. Когда Кэхилл притормозил на остановке, убийца подошел к нему якобы что-то спросить.

В январе 2003 года Нилла Малвихилла убили во время бандитской перестрелки в Дублине. Получив четыре огнестрельных ранения, он оставался в сознании, когда его привезли в ближайшую больницу. Ответственность за убийство никто на себя не взял.

Глава 12 МУНК

Март 1994 года

Пять месяцев после раскрытия ограбления особняка Рассборо Чарльза Робертса не существовало, но весной 1994 года Робертс вернулся, перевоплотившись в сотрудника Музея Гетти.

Готовясь к новой роли, Чарльз Хилл засел за изучение биографии и творчества Эдварда Мунка. Исследовательская деятельность всегда была для него излюбленной частью работы. И хотя Хилл оставался скорее любителем, чем профессионалом, в нем дремал настоящий искусствовед. В какой бы город он ни приезжал, все свободное время посвящал музеям, знакомясь с их коллекциями. В Праге восхищался автопортретом Дюрера, в петербургском Эрмитаже «Жертвоприношением Авраама» Рембрандта (Чарльза поразил ангел, остановивший сыноубийство верующим отцом) и многими шедеврами Национальной галереи в Лондоне, главный из которых, пожалуй, «Мадонна в гроте» Леонардо да Винчи.

Бывая в Вашингтоне, Хилл всегда заходил посмотреть на своего любимого «Конькобежца» («Портрет Уильяма Гранта») Гилберта Стюарта. Эта замечательная работа прославила художника. На картине изображен высокий мужчина в элегантных черном сюртуке и шляпе, скользящий по льду реки Серпентин в Гайд-парке (по легенде, Грант сказал Стюарту, что «в такой день лучше кататься на коньках, нежели писать чей-то портрет»). Хилл считает, что поразительно похож на изображенного Стюартом шотландца. «В то время я выглядел бы именно так», — говорит детектив.

Эдвард Мунк

Крик,

1893

Картон, темпера, масляная пастель

73,5 х 91,0 см

Национальная галерея, Осло

Эдвард Мунк написал «Крик» в 1893 году, вдохновленный увиденным кроваво-красным закатом. Это одна из самых эмоциональных работ художника. «Смертельно усталый я облокотился на перила, — вспоминал Мунк, — и вдруг увидел пламенеющие облака, нависшие над городом и сине-черными фьордами, словно кровавые разводы. (…) Мои друзья ушли далеко вперед, а я стоял и дрожал от ужаса — как будто услышал душераздирающий, нескончаемый крик, издаваемый самой природой».

Эдвард Мунк

Вампир,

1893–1894

Холст, масло

109,0 x 91,0 см

Музей Мунка, Осло

«Вампир» — известнейшее творение Мунка — также было похищено. Женщины одновременно пугали и притягивали живописца. В картине «Вампир», первоначально названной художником «Любовь и боль», затрагивается тема страдания, непременного спутника любви.

Эдвард Мунк

Больной ребенок,

1885–1886

Холст, масло

120,0 х 118,5 см

Национальная галерея, Осло

На картине «Больной ребенок» изображены умирающая сестра художника Софи и убитая горем мать. Картина выставлялась на одной из первых выставок художника и была осмеяна «кричащей толпой».

Франциско Гойя

Портрет донны Антонии

Зарате,

около 1810

Холст, масло

82,0 х 103,5 см

Национальная галерея, Дублин

В результате успешно проведенной операции Хиллу удалось разыскать две наиболее ценные картины, похищенные из особняка Рассборо в Дублине. «Портрет донны Антонии Зарате» Гойи, скрученный в рулон, как дешевый постер, и полотно Вермеера «Дама, пишущая письмо, и ее служанка», помещенное в пластиковый пакет, были обнаружены в багажнике машины, припаркованной на стоянке в аэропорту Антверпена.

До наших дней дошло лишь тридцать пять полотен Вермеера. За последние пятнадцать лет похитили три картины художника, одна из которых — «Концерт» — до сих пор не найдена.

Ян Вермеер

Дама, пишущая письмо,

и ее служанка,

около 1670

Холст, масло

71,1 х 60,5 см

Национальная галерея, Дублин

В 1995 году из поместья Лонглит грабители похитили картину «Отдых Святого семейства на пути в Египет» Тициана, оцененную в десять миллионов долларов. Полотно принадлежало бывшему хиппи, художнику, любителю женщин лорду Бату. Его предок приобрел великое творение в 1878 году.

На протяжении семи лет Чарльз Хилл занимался поиском пропажи. На фотографии лорд Бат вешает картину на законное место.

Огромное поместье Лонглит, площадью три с половиной гектара, и замок, насчитывающий более ста комнат, как магнит притягивают грабителей.

Франциско Гойя

Портрет герцога Веллингтона,

1812

Дерево, масло

52,4 х 64,3 см

Национальная галерея, Лондон

«Портрет герцога Веллингтона» был похищен из Национальной галереи в Лондоне в 1961 году, спустя всего несколько недель после приобретения, и найден через четыре года. Портрет появляется в первом фильме о Джеймсе Бонде «Доктор Но» в качестве одного из трофеев подпольного коллекционера, скрывающегося на Карибах.

Произведения Рембрандта пользуются огромной популярностью у воров. Одной из самых притягательных для грабителей картин является небольшой «Портрет Якоба де Гейна III», четыре раза похищавшийся из Картинной галереи Далвич. Представители Картинной галереи уверяют, что портрет отныне защищен надежной системой охраны.

Рембрандт Харменс Ван Рейн

Портрет Якоба де Гейна III,

1632

Дерево, масло

24,9 х 29,9 см

Картинная галерея Далвич,

Лондон

Рембрандт Харменс Ван Рейн

Шторм на море Галилейском,

1633

Холст, масло

127,0 х 160,0 см

Музей Изабеллы Стюарт Гарднер, Бостон

Семнадцатого марта 1990 года двое вооруженных грабителей ворвались в бостонский Музей Изабеллы Стюарт Гарднер и похитили произведения на сумму триста миллионов долларов.

Согласно завещанию миссис Гарднер, музей сохраняется в том виде, в каком был создан основательницей.

На фотографии посетители стоят перед пустой рамой, на месте которой прежде висел единственный морской пейзаж Рембрандта «Шторм на море Галилейском».

Эдуар Мане

У Тортони,

1878–1880

Холст, масло

34,0 х 26,0 см

Музей Изабеллы Стюарт Гарднер, Бостон

Ограбление Музея Изабеллы Стюарт Гарднер — крупнейшее в истории искусства. Среди самых ценных произведений, украденных из музея, «Концерт» Вермеера и полотно Эдуара Мане «У Тортони». Картины до сих пор не найдены.

Ян Вермеер

Концерт,

около 1658–1660

Холст, масло

64,7 х 72,5 см

Музей Изабеллы Стюарт Гарднер,

Бостон

Пабло Пикассо　

Мальчик с трубкой,

1905

Холст, масло

81,3 х 100,0 см

Коллекция мистера и миссис

Джон Хей Уитни, Нью-Йорк.

В мае 2004 года на аукционе «Сотбис» картина Пикассо «Мальчик с трубкой» была продана за сенсационную сумму в сто четыре миллиона сто тысяч долларов. Картина, отнюдь не признанная бесспорным шедевром художника, побила предыдущий рекорд аукционных продаж — несколькими годами ранее «Портрет доктора Гаше» Ван Гога ушел с молотка за восемьдесят два миллиона пятьсот тысяч долларов. О продажах произведений искусства на аукционах сообщают первые полосы газет во всем мире. Запредельные цены волнуют воображение не только добропорядочных граждан.

Винсент Ван Гог

Портрет доктора Гаше,

1890

Холст, масло

56,0 х 67,0 см

Частное собрание

В деле розыска «Крика» Чарльз должен фигурировать как искусствовед высокого класса, сотрудник одного из крупнейших музеев мира, поэтому входить в новую роль требовалось с особым тщанием. Предстояло узнать множество фактов о жизни и творчестве Мунка, и единственной проблемой в подготовке стали деньги. Несмотря на то что Хилл должен был сыграть представителя организации, располагающей колоссальными финансовыми средствами и готовой приобрести картину за семьдесят два миллиона долларов, Хилл не собирался тратить собственные деньги на приобретение необходимых книг. Вместо этого он подолгу сидел в библиотеке и проводил много времени в ближайшем к дому книжном магазине, вызывая неодобрительные взгляды продавцов, которым очень скоро стало понятно, что этот высокий человек не намерен ничего покупать.

В самом начале Хилл знал о Мунке не больше простых обывателей, далеких от мира искусства. Консерватор по складу характера, он предпочитает искусство семнадцатого и восемнадцатого веков и кое-что из произведений девятнадцатого века.

Чарльза восхитил увиденный в багажнике машины Малвихилла портрет работы Гойи, написанный художником в 1805 году. «У каждого интеллигентного человека эта работа вызвала бы благоговение», — говорит Хилл.

Он никогда не видел картину «Крик», и такая возможность могла бы ему не представиться, провали он следственную операцию.

Трудно представить более разных людей, нежели Чарли Хилл и Эдвард Мунк. Однако экс-десантник почувствовал симпатию к меланхоличному художнику, психически неуравновешенному, как и его современник Ван Гог. В детстве на долю Мунка выпало немало испытаний, которые пагубно отразились на его психике. Пяти лет от роду будущий гений потерял мать, слегшую от туберкулеза, девять лет спустя от той же болезни умерла старшая сестра. Брат всю жизнь тоже страдал фамильным недугом.

Другой бедой в семье художника стало безумие. Сестра Мунка Лаура тяжело занемогла, и позднее девушку поместили в клинику для душевнобольных. Дедушка Эдварда скончался в психиатрической больнице, а в 1908 году в возрасте сорока пяти лет Мунк и сам перенес нервный срыв и в течение восьми месяцев находился в клинике, где его лечили электрошоком. Однако вернуться к нормальной жизни и работе все же удалось.

Мунк никогда не отличался крепким здоровьем. В детстве болел туберкулезом, вследствие чего всю жизнь страдал от бронхита. На протяжении всей жизни художника охватывали приступы тревоги, ему стоило неимоверных усилий перейти улицу или посмотреть вниз даже с невысокого моста. Эдвард боялся пыли и микробов, сквозняков и открытых пространств. Открывая дверь, он прислонялся к стене.

«Болезнь, сумасшествие и смерть черными ангелами слетались к моей колыбели, чтобы сопровождать меня на протяжении всей жизни, — писал Мунк в дневнике. — Я рано узнал о том, что такое вечные муки и что поджидает грешников, попавших в ад…» Обо всем этом ему сделалось известно от отца-доктора, глубоко верующего человека, бесплатно лечившего бедных жителей Осло. «Когда он не был охвачен страхом, мог играть с нами как ребенок, — вспоминал Мунк. — Наказывая нас… отец становился совершенно безумным от ярости. В детстве всегда казалось, что наказание несправедливо. У меня не было матери, я рос болезненным ребенком, и надо мной всегда висел меч воздаяния за провинности».

С течением лет Мунк превратился в застенчивого, одинокого, гиперчувствительного молодого человека. Высокий, худой и привлекательный, Эдвард снискал репутацию «самого красивого мужчины в Норвегии». В двадцать лет Мунк покинул пуританский Осло и уехал в Париж, затем в Берлин. Там в злачных заведениях он пил, знакомился с женщинами, предавался плотским утехам, а возвращаясь ночью в дешевую съемную комнату, много и страстно работал.

Названия картин, написанных им в самый плодотворный период жизни, в 1890-х годах, когда ему было немногим более тридцати, дают представление о его тогдашнем психическом состоянии. В тот период им созданы «Отчаяние» (1892), «У постели умирающего» (1892), «Крик» (1893), «Страх» (1894), «Смерть в комнате больного» (1895). Сюжеты картин так же мрачны, как их названия. В сравнении с портретами Мунка, проникнутыми одиночеством и трагизмом, картины Эдварда Хоппера, запечатлевшие полупустые закусочные, выглядят просто жизнерадостно. На полотне «Больной ребенок» изображена умирающая сестра Мунка Софи, у изголовья которой сидит убитая горем мать. Софи бледна и слаба, но выглядит лучше, чем безутешная мать. Несчастная сжимает руку дочери, не в силах ничем ей помочь.

Все произведения Мунка навевают печаль. Не исключение и работа с нейтральным сюжетом «Вечером на улице Карла Юхана», на которой нашла отражение сцена из жизни, увиденная художником в 1892 году. Перед зрителем предстает вереница похожих на зомби мужчин в черных цилиндрах и женщин в темных платьях. Взгляд их широко открытых глаз устремлен в одну точку, а головы скорее напоминают голые черепа. В противоположном направлении следует одинокая фигура самого Мунка. Таким он увидел весенний вечер.

По словам живописца, он стремился изображать «не внешность, а человеческие эмоции». Художник ставил перед собой цель передать чувства человека, раскрыть душу, показать печали и радости. И в полной мере великого норвежца можно назвать психологом, работающим кистью.

Фрейд и Мунк почти современники. Не зная о существовании друг друга, оба занимались изучением души. В неспокойном двадцатом веке Фрейд был картографом, а Мунк иллюстратором человеческого естества. Ему удалось создать на холсте автобиографию, обнажив перед зрителем самые сокровенные страницы жизни.

Личная жизнь художника оказалась весьма насыщенна. «По вечерам его отец подолгу молился, взывая Господа уберечь сына от греховного влечения к женщинам, плоти и свободной любви, — написал один из исследователей творчества. — Но чары дьявола оказались сильнее. Алкоголь и богемная жизнь с головой захватили молодого человека». В 1889 году, когда Мунку было двадцать шесть лет, его отец умер. Незадолго до смерти он отправил сыну в Париж свою зачитанную Библию в надежде, что Книга книг направит его на путь истинный.

Женщины стали пагубной страстью Мунка. Впервые повеса влюбился в возрасте двадцати двух лет в замужнюю женщину старше его на два года. «Ее поцелуй на многие годы лишил меня безмятежности существования. Она лгала, обманывала меня, но однажды пелена с моих глаз спала, я увидел перед собой Медузу и осознал, что жизнь — всепоглощающий ужас», — писал живописец души.

Впоследствии его отношения с женщинами стали еще более сложными, а порой и фатальными. Три года бедный художник находился в мучительной связи с прекрасной, но эгоистичной Туллой Ларсен, происходившей из богатой и влиятельной копенгагенской семьи. После разрыва она попросила общих друзей уговорить бывшего возлюбленного прийти к ней, смертельно больной, в последний раз для прощального разговора. Мунк приехал. Тулла сидела на кровати и держала в руке заряженный пистолет. Девушка призналась, что придумала историю с болезнью, чтобы заманить его, но непременно покончит с собой, если Эдвард откажется продолжать с ней отношения. Молодой человек попытался выхватить у нее оружие, произошла небольшая потасовка. Прогремел выстрел. Художник оказался ранен в средний палец левой руки (трудно представить, что стало бы, окажись Мунк левшой).

Позднее живописец неоднократно изображал Туллу на своих полотнах, среди них «Ненависть» и «Натюрморт» («Убийца»). «Я написал натюрморт, не уступающий работам Сезанна, но, в сущности, это изображение женщины-убийцы и ее жертвы».

Просматривая каталог Музея Гетти, Хилл обратил внимание на странную работу Джеймса Энсора «Въезд Христа в Брюссель» (1889). На огромном полотне размером два с половиной на четыре метра в сатирической манере изображен Христос на улице современного города. Он почти затерялся в людской толпе, среди рекламных и политических плакатов, развешанных на улице («Попробуйте горчицу Колемана»). На переднем плане изображен самовлюбленный мэр города, словно шествие организовано в его честь. Из каталога же стало известно, что шедевр Энсора вдохновил Мунка на создание «Крика». Чарльз обрадовался — зацепка найдена. От картины Энсора и следует отталкиваться, разрабатывая легенду. Музей Гетти готов заплатить выкуп за «Крик», поскольку кураторы хотели бы представить на выставке оба творения. Теперь все встало на свои места.

Хилл разработал план до мелочей. Одно дело — предстать в образе богатого американца-коллекционера, и совсем другое — представлять один из самых известных в мире музеев.

«Мое творчество питают раздумья о том, почему я не такой, как все, почему на мне с самого рождения лежит проклятие», — писал Мунк. Его живопись можно сравнить с криком из бездны. «Вместо интерьеров, читающих мужчин, вышивающих женщин нужно писать живых людей, которые дышат, чувствуют, страдают и любят. Я так и делаю. Зрители поймут их святость и, как в церкви, снимут перед ними шляпы».

Но к творчеству художника, вопреки его ожиданиям, многие отнеслись как к червивому фрукту, карикатуре, не заслуживающей серьезного внимания. Особое раздражение вызывала небрежная, «сырая» техника. То, что восхищало критиков в картинах импрессионистов двадцать лет назад, раздражало в работах Мунка.

«Он накладывает мазки настолько неаккуратно, словно работает красками, оставшимися на палитре от предыдущей работы», — писал один норвежский критик после знакомства с «Портретом живописца Йенсена-Хьеля». Как-то в одной из газет появилось сообщение о том, что обескураженные посетители выставки интересовались, уж не ногами ли он рисует, этот норвежец.

Современники художника не оценили даже тех его работ, которые ныне признаны шедеврами. На одной из своих выставок, вспоминал мастер, он стал очевидцем того, как публика посмеивалась и издевалась над картиной «Больной ребенок», изображающей сестру автора на смертном одре. Мунк, не в силах вынести подобное отношение, выбежал из зала. А один из коллег, в то время известный, а ныне забытый художник, последовал за ним, чтобы бросить в лицо: «Мошенник!» Критики отнеслись к живописцу душ с презрением. «Самое великодушное, что можно сделать, так это безмолвно пройти мимо картин Э. Мунка», — написал один из них.

Однако уже тогда нашлось несколько человек, которые понимали, что на самом деле представляет собой спорный северянин. В 1892 году Ассоциация берлинских художников организовала выставку Мунка. Его работы вызвали крайне противоречивые отклики и жаркие споры между сторонниками авангардного искусства и его противниками, стоящими на консервативных позициях.

Разразился скандал. Через шесть дней после открытия выставку пришлось закрыть, а Мунк стяжал славу лидера модернистского искусства.

В следующем году он написал гениальный «Крик». Большинство зрителей его не восприняли. Как говорилось в статье в одной из французских газет, картина вызывала столь же сильное отвращение, как демонстрация экскрементов на скульптурном постаменте.

На протяжении многих лет исследователи спорили, в каком году появился «Крик» — в 1883-м, 1886-м или 1891-м. Мунк написал портрет на фоне пейзажа, вдохновленный увиденным под Осло закатом. «В тот вечер я прогуливался с друзьями, — вспоминал художник. — И мне взгрустнулось. Солнце садилось, и внезапно небо окрасилось в кроваво-красный цвет».

Многие годы художник находился под впечатлением необычного заката, который запечатлел на бессмертном полотне. В настоящее время исследователи сходятся на том, что Мунк стал свидетелем чрезвычайно редкого природного явления. Двадцать седьмого августа 1883 года в десять часов утра на индонезийском острове Кракатау произошло извержение вулкана. Около десяти кубических километров горных пород превратились в пемзу и пыль, а самые мелкие частицы оказались в высоких слоях атмосферы. Благодаря игре солнечного света с пылевыми частицами в разных уголках планеты люди на протяжении нескольких месяцев наблюдали невиданное по красоте и яркости огненное зарево. В «Нью-Йорк таймс» от двадцать восьмого ноября 1883 года вышла заметка следующего содержания: «Около пяти часов вечера западный горизонт неожиданно озарился блистающей зарницей, затмившей небо и облака. Прохожие на улицах, пораженные увиденным, останавливались и собирались в небольшие группы, чтобы полюбоваться на необычное явление и поделиться впечатлениями… Облака постепенно приобрели насыщенный красный цвет и отразились в водной глади кровавыми языками».

Судя по всему, необычный закат произвел сильнейшее впечатление и на более уравновешенных людей, чем Мунк. В Поугкипси, штат Нью-Йорк, пожарная команда запрягла лошадей в фургон и отправилась тушить огонь, алевший на горизонте. Тридцатого ноября 1883 года норвежская пресса сообщала: «Вчера и сегодня на западе Осло можно было увидеть ярко-красное зарево. Многие по ошибке приняли его за пожар. Однако на самом деле это явление не что иное, как рефракция в замутненной атмосфере».

Видел ли художник тот закат, о котором писалось в газете? Искусствоведы склонны объяснять пылающее небо на картине «Крик» нестабильной психикой художника. Однако теперь эта точка зрения может быть опровергнута двумя физиками и филологом-англицистом[14].

Увиденное настолько поразило и без того впечатлительного живописца, что он несколько раз возвращался к его описанию в дневнике. «Смертельно усталый, я облокотился на перила, — вспоминал он в 1892 году, — и вдруг увидел пламенеющие облака, похожие на кровавые разводы. Багряные клубы нависли над городом и сине-черным фьордом. Мои друзья ушли далеко вперед, а я стоял и дрожал от ужаса, будто услышал душераздирающий, нескончаемый крик, издаваемый самой природой».

Услышанный Мунком крик эхом прокатился по планете. Для него он обернулся серьезными проблемами с психикой. «На протяжении нескольких лет я словно балансировал на краю пропасти. В то время надо мной парило ужасающее двуликое чудовище безумия. Я дошел до предела, чувствуя крик самой природы в своих жилах, и оказался на грани».

Несколько десятилетий спустя «Крик» получил мировое признание. В картине перестали видеть изображение человеческих страданий. Она стала восприниматься как крик отчаяния, которое может охватить каждого человека. Спустя полвека с момента ее создания в двух мировых войнах погибли миллионы, человечество узнало чудовищные пытки и атомные взрывы. Затем пришло время постмодернистской культуры с интеллектуальными беседами в кафе, повальным увлечением Европы творчеством Бергмана, идеями о смерти Бога. В марте 1961 года в журнале «Тайм» опубликовали статью «Страх и вина». На обложку в качестве иллюстрации поместили «Крик».

Картина стала появляться на постерах и обложках учебников по психологии. Массовая культура диктует свои условия — в наше время у «Моны Лизы» появились усы, «Давид» Микеланджело был облачен в боксерские трусы, а главные герои «Американской готики» Гранта Вуда предстают в роли агентов, торгующих хлопьями к завтраку.

Судьба сыграла жестокую шутку с детищем Мунка, уготовив ему участь идола масскультуры. Художник надеялся, что зритель «поймет святость» его творений, однако теперь «Крик» растиражирован на брелках для ключей, масках к Хэллоуину и получил новую жизнь благодаря фильму с Маколеем Калкином в главной роли.

«Крик» по замыслу художника входил в цикл «Фриз жизни», состоящий из более чем двадцати пяти полотен (точное количество картин неизвестно, поскольку норвежец работал над серией около тридцати лет, постоянно внося изменения, пересматривая концепцию, добавляя и изымая работы). Все произведения цикла связаны с излюбленными темами Мунка — сексом, смертью, безумием. Однако «Крик» стоит особняком от остальных, отличаясь накалом страстей и некоторой незаконченностью.

Все произведения серии «Фриз жизни», кроме одного, написаны маслом на холсте. «Крик» написан вовсе не на холсте, а на листе обычного картона. Работая над картиной, художник использовал темперу, типографскую краску, пастель, мел. Мунк работал мучительно, неоднократно переделывая красно-желтое небо и пейзаж, очень похожий на тот, что изображен на полотне «Отчаяние» (1892). Центральная фигура — мужская или женская, — ставшая знаменитой на весь мир, выписана столь небрежно, что через нее просматривается картон. Однако «Крик» потрясает, причиняя почти физическое страдание.

Для Чарльза Хилла все эти детали были чрезвычайно важны. Если удастся вернуть шедевр, возникает не менее важный вопрос: как сохранить его для последующих поколений? Присутствовал и другой щекотливый момент. Существовала вероятность того, что ему подсунут подделку, а такой провал может стоить карьеры. Первая операция Хилла окончилась фиаско — заполучить удалось не оригинал старого мастера, а всего лишь подделку. С тех пор Чарльз боялся мошенников больше, чем воров, поскольку мошенники хитры и жадны, а воры просто жадны.

В тогдашней ситуации сыщик должен был знать все, что должен знать настоящий искусствовед. Он мог столкнуться как с преступниками, ничего не смыслящими в искусстве, так и экспертами, которые сразу поймут, что он недотягивает до уровня сотрудника Музея Гетти. Изучение картины и сопутствующих обстоятельств напоминало работу детектива — Хилл обдумывал существующие версии. Возможно, фигура, изображенная на картине, не издает, а слышит крик, как указано в воспоминаниях художника. На самом ли деле это изображение мумии индейца-инка, увиденной художником в парижском Национальном музее естественной истории? Что означает красная вертикальная полоса справа?

Но большее значение для Хилла имели аспекты, связанные с физическим состоянием творения, которые помогли бы ему отличить оригинал от подделки. К примеру, на одной из красных продольных полос карандашом нацарапано: «Такое мог нарисовать только сумасшедший». Возможно, свою рецензию нацарапал посетитель одной из первых выставок художника, и теперь она является ключевым свидетельством подлинности произведения.

Есть версия, по которой у автора возникло сомнение относительно красной вертикальной полосы у правого края картона. Он взял острый нож, чтобы удалить ее, но потом передумал и покрыл счищенный слой темно-зеленой краской.

Творческая жизнь Мунка оказалась так же запутана и странна, как и другие аспекты его жизни. Испуганный «криком природы», в жизни художник панически боялся тишины. Когда он работал, в мастерской всегда работало радио, причем зачастую вообще не настроенное. Если работа не шла, Мунк иногда брал кнут и бичевал холст, называя это «наказанием», уверенный в том, что бичевание «закалит характер будущей картины».

Мунк относился к своим работам как к живым существам. По его признанию, он сам не испытывал неприязни или ревности к творчеству коллег, но его картины не уживались с произведениями других мастеров и по этой причине не могли экспонироваться рядом с ними. Живописец считал свои творения детьми и с трудом с ними расставался. В Мунке одновременно уживались капризный и поразительно беспечный родитель. Он построил такую студию, чтобы иметь возможность круглый год писать под открытым небом, но оставлял свои работы выгорать на солнце годами. «Психолог с кистью мог бросить или случайно наступить на картину, — пишет один из искусствоведов, — или поставить на нее кастрюлю с горячим супом».

Норвежец не переставал экспериментировать, пробуя холст, дерево, картон, используя кисти, мастихин, а иногда наносил краску пальцами. Он работал неистово, до изнеможения, стараясь как можно быстрее запечатлеть воображаемый образ. Мунк многократно переделывал «Крик», однажды поздней ночью, устав, он задул свечу, стоявшую над мольбертом. Капля расплавленного воска упала на картину. Остатки воска до сих пор заметны в верхнем правом углу.

Сто лет спустя, зимой 1994 года, Чарльз Хилл прочитал об этом факте и несказанно тому обрадовался. Как звали того итальянского ученого, который доказал, что нельзя дважды одинаково погасить свечу? Воск — вещество сродни крови или краске, которые так любят криминалисты. Очертания воскового пятна нельзя подделать. Теперь преступникам не удастся всучить Хиллу фальшивку, да и вряд ли они вообще знают о следах воска на картине, свидетельстве несомненной ее подлинности.

Детектив сидел за письменным столом в библиотеке, заваленным книгами. Необходимо крепко запомнить, как выглядит восковой след на картине.