Похититель школьных завтраков

Глава девятнадцатая

Монтальбано подобрал мобильный телефон и колотил им о край стола, пока не расколол пополам. В довершение он достал из ящика с инструментами молоток и прикончил аппарат. Полковник сидел на полу у стены и чуть слышно причитал. Увидев перед собой Монтальбано, он закрылся руками, как ребенок, которого хотят отшлепать.

– Умоляю вас, хватит! – взмолился он.

Кем надо быть, чтобы тебя так развезло от одного удара и струйки крови из разбитой губы? Комиссар взял его за лацканы пиджака, поднял с пола и усадил на стул. Дрожащими руками полковник поднес вышитый платочек ко рту, но как только увидел красное пятно, закрыл глаза и обмяк, словно вот-вот потеряет сознание.

– Просто… кровь… наводит на меня ужас, – пролепетал он.

– Своя или чужая? – поинтересовался Монтальбано.

Он пошел на кухню, вернулся с полупустой бутылкой виски и стаканом и поставил их перед полковником.

– Я не пью.

Монтальбано, выпустив пар, чувствовал себя спокойнее. Он рассудил, что если полковник звонил, чтобы вызвать своих людей, то эти самые люди должны быть где-то совсем рядом, минутах в двух езды от дома. Вот это настоящая опасность.

Раздался звонок в дверь.

– Доктор! Это Фацио.

Комиссар приоткрыл дверь:

– Послушай, Фацио, мне тут нужно договорить с человеком, про которого я тебе говорил. Посиди в машине, когда понадобишься, я тебя сам позову. Только осторожно: здесь поблизости могут оказаться опасные люди. Задерживай любого, кто подойдет к дому.

Он закрыл дверь и вернулся за стол. Лоэнгрин Пера, казалось, впал в забытье.

– Постарайся понять меня, пока совсем не отключился.

– Что вы хотите со мной сделать? – очнулся полковник.

– Не бойся, крови не будет. Ты попался, надеюсь, это уже понятно. Ты оказался таким ослом, что наболтал все на камеру. Если я пущу по рукам эту пленку, будет международный скандал и полный бардак, а ты можешь собирать свои манатки и отправляться торговать пончиками. Если же твои люди найдут труп Каримы и сделают так, чтобы отклонили мое повышение, – обрати внимание, только если ты сделаешь и то, и другое, – то даю тебе слово, что уничтожу пленку. Тебе придется мне поверить, у тебя нет выбора. Я понятно объяснил?

Лоэнгрин Пера кивнул крошечной головкой, и тут Монтальбано заметил, что со стола пропал кухонный нож. Должно быть, полковник прибрал его к рукам, когда пришел Фацио.

– Скажи, пожалуйста, – сказал Монтальбано, – как ты считаешь, существуют дождевые черви, такие же ядовитые, как змеи?

Пера посмотрел на него вопросительно.

– Тебе же самому будет лучше, если ты вытащишь из-за пазухи нож.

Полковник молча подчинился и положил нож на стол.

Монтальбано взял стакан, до краев наполнил его виски и протянул Лоэнгрину Пера. Тот отвернулся, с отвращением сморщившись.

– Я вам уже сказал, что не пью.

– Пей.

– Я не могу, честное слово.

Сжав одной рукой физиономию карлика, другой Монтальбано влил виски в его крохотный рот.

Фацио сорок пять минут просидел в машине и уже еле боролся со сном, когда комиссар наконец позвал его. Он вошел в дом и сразу же увидел пьяного вдрызг карлика, которого то выворачивало наизнанку, то тянуло горланить песни, хотя на ногах он совсем не держался. На полу валялись разбитые очки и мобильный телефон, на столе стояла пустая бутылка из-под виски, пустой стакан, валялись какие-то бумаги и документы.

– Слушай внимательно, Фацио, – сказал комиссар. – Я сейчас тебе в точности расскажу, что здесь произошло, а ты хорошенько запомни. Вчера вечером, около полуночи, я приехал домой, но обнаружил, что въезд в дом загородила машина, БМВ. В ней сидел вот этот синьор, в стельку пьяный. Я его привел домой, потому что за руль ему нельзя было садиться. В карманах у него не нашлось никаких документов. Я его попытался привести в чувства, но ничего не вышло, и я позвал тебя на помощь.

– Понятно, доктор, – сказал Фацио.

– А теперь сделаем так. Ты его возьмешь – благо, весит он немного, – и отнесешь в этот БМВ, сам сядешь за руль и отвезешь его в обезьянник. Я поеду за тобой на служебной машине.

– А как вы вернетесь домой, синьор?

– Придется тебе меня подвезти, не обессудь. А завтра, как только у него голова прояснится, отпустишь его.

Вернувшись домой, Монтальбано достал пистолет из бардачка, где обычно его хранил, и сунул за пояс. Потом замел веником разбитые на куски очки и телефон, завернул их в газету. Он взял совочек, который Мими подарил Франсуа, и вырыл им две ямки почти у самой веранды. В одну он высыпал содержимое газеты и закопал. В другую положил изорванные на клочки бумаги и документы, налил бензина и бросил зажженную спичку. Когда остался один пепел, он засыпал землей и эту ямку. Светало. Комиссар пошел на кухню, сварил себе крепкий кофе и выпил. Потом он побрился и забрался под душ. Ему хотелось успокоиться и отдохнуть, прежде чем смотреть записанную накануне пленку. Он вставил маленькую кассету в большую, как учил его Николо, включил телевизор и видеомагнитофон. Прошло несколько секунд, но экран оставался темным. Тогда Монтальбано поднялся с кресла и попробовал еще раз настроить аппаратуру, уверенный, что где-то отошел контакт. В подобных вещах он ничего не смыслил, а уж компьютеров и вовсе боялся. Но все осталось по-прежнему. Тогда он достал большую кассету и повертел в руках. Решив, что маленькая плохо вставлена, он попробовал вдавить ее сильнее и снова поставил в видеомагнитофон. И на этот раз на экране ничего не появилось. В чем же дело, в конце концов? Подумав, он вдруг остолбенел – в голову закралось сомнение. И он кинулся к телефону.

– Алло! – на другом конце провода раздался голос, выговаривавший каждый звук с неимоверным усилием.

– Николо? Это Монтальбано.

– Ну конечно, кто же еще, елки-палки.

– У меня к тебе вопрос.

– Да ты, чтоб тебе пусто было, знаешь, сколько времени?

– Прости меня, прости. Помнишь, ты одолжил мне камеру?

– Ну?

– Чтобы она начала записывать, какую нужно кнопку нажимать – верхнюю или нижнюю?

– Верхнюю, чтоб тебя.

Он ошибся кнопкой.

Комиссар снова разделся, надел плавки, отважно бросился в ледяную воду и поплыл. Когда на него навалилась смертельная усталость, он вдруг сообразил: не беда, что запись не вышла. Главное – что в это поверил полковник и чтобы он продолжал верить. Монтальбано выплыл на берег, вернулся в дом и мокрым заснул.

Проснулся после девяти в полной уверенности, что он не в состоянии ехать в комиссариат и заниматься повседневной работой. Надо было предупредить Мими.

– Алло! Слушаю вас! Кто имеет честь говорить?

– Это Монтальбано, Катаре.

– Собственной персоной?

– Собственной. Соедини меня с доктором Ауджелло.

– Алло, Сальво, ты где?

– Дома. Слушай, Мими, я не могу сегодня приехать.

– Нездоровится?

– Да. И до завтра лучше не станет. Мне нужен отпуск дней на четыре-пять. Можешь меня подменить?

– Конечно.

– Спасибо.

– Подожди, не клади трубку.

– Что еще?

– Я волнуюсь, Сальво. Вот уже два дня ты какой-то чудной. Что случилось?

– Мне надо отдохнуть. Вот и все.

– Куда поедешь?

– Пока не знаю. Я тебе потом перезвоню.

На самом деле он отлично знал, куда ехать. Чемоданы были собраны за пять минут, больше времени ушло на выбор книг в дорогу. Он оставил на столе записку, в которой крупными буквами сообщил Аделине, что вернется через недельку. В ресторанчике в Мазаре его встретили как родного.

– В прошлый раз мне показалось, что вы сдаете комнаты.

– Да, у нас их пять наверху. Но нынче не сезон, синьор, занята только одна.

Его проводили в просторную, светлую комнату с видом на море.

Он тут же растянулся на кровати. В голове не осталось ни единой мысли, грудь наполнилась счастливой печалью. Он чувствовал, как медленно уплывает в «страну деревенского сна», когда в дверь постучали.

– Войдите, открыто.

На пороге появился повар. Это был тучный высокий человек лет сорока, кареглазый и смуглый.

– Чем же вы заняты? Почему не спускаетесь? Я только узнал, что вы приехали, приготовил вам такое…

Что именно приготовил повар, Монтальбано уже не услышал, потому что сладостные звуки райской музыки затопили его слух.

Целый час он наблюдал, как к берегу медленно приближается лодка. Гребец энергично и размеренно работал веслами. Лодку, видимо, заметил и хозяин трактира, Монтальбано услышал его крик:

– Луичи, кавальер возвращается!

Комиссар увидел, как Луичино, семнадцатилетний сын хозяина, вошел в воду и вытащил лодку на песок, чтобы гребец не замочил ноги. Кавальер, чьего имени Монтальбано еще не знал, был одет с иголочки, даже при галстуке. На голове у него была белая панама с классической черной лентой.

– Поймали что-нибудь, кавальер? – спросил у него хозяин.

– Какая тут рыбалка!

Это был худощавый нервный мужчина лет шестидесяти. Чуть позже Монтальбано услышал, как он чертыхается в соседней комнате.

– Сюда, пожалуйста, – сказал хозяин, едва увидев спускающегося к ужину Монтальбано, и проводил его в комнатушку, где помещалось только два столика. Комиссар был ему благодарен, потому что в общем зале раздавались громкие голоса и смех собравшейся там шумной компании.

– Я накрыл на двоих, – продолжал хозяин. – Вы не будете против, если кавальер Пинтакуда отужинает с вами?

Вообще-то он был против, опасаясь, что придется говорить за едой.

Вскоре худощавый старик приветствовал его полупоклоном:

– Либорио Пинтакуда, и вовсе не кавальер.

Едва усевшись за стол, не кавальер сказал:

– Я должен вас кое о чем предупредить, хотя это может показаться невежливым. Когда я говорю, я не ем. Следовательно, когда я ем, я не говорю.

– Рад встретить единомышленника, – ответил Монтальбано, с облегчением вздохнув. Паста с морскими крабами оказалась прекраснее классического балета, но фаршированный лаврак с шафраном наполнил его благоговейным трепетом.

– Как вы думаете, такое чудо может повториться? – спросил он Пинтакуду, указывая на пустую тарелку. Трапеза была окончена, и к нему вернулся дар речи.

– Повторится, не беспокойтесь. И еще не раз, как каждый год в Неаполе закипает кровь святого Януария, – сказал Пинтакуда. – Я не первый год приезжаю сюда и ни разу, говорю вам – ни разу мне не пришлось разочароваться в кухне Танино.

– В каком-нибудь шикарном ресторане такого повара, как Танино, золотом бы осыпали, – заметил Монтальбано.

– О да. В прошлом году приезжал один француз, владелец знаменитого ресторана в Париже, так он на коленях умолял Танино поехать с ним. Но тщетно. Танино говорит, что здесь он родился и здесь должен умереть.

– Но кто-то должен был научить его готовить, с таким мастерством не рождаются.

– Видите ли, прежде Танино был мошенником, мелким преступником. То и дело попадал за решетку. А потом, десять лет назад, ему явилась Мадонна.

– Вы шутите?

– Вовсе нет. Он сам говорит, что Святая Дева взяла его за руку, глянула ему прямо в глаза и сказала, что отныне он будет великим поваром.

– Не может быть!

– Вы вот ничего не знали о явлении Мадонны, а для фаршированного лаврака подобрали правильное слово: чудо. Однако вы, видимо, не верите в сверхъестественные силы, поэтому поговорим о чем-нибудь другом. Что вы делаете в этих краях, комиссар?

Монтальбано вздрогнул. Он здесь никому не говорил о своей работе.

– Я видел по телевизору пресс-конференцию, когда вы арестовали женщину, убившую своего мужа, – объяснил Пинтакуда.

– Сделайте одолжение, никому не говорите, кто я.

– Да здесь все знают, кто вы, комиссар. Они поняли, что вам хочется оставаться не узнанным, вот и притворяются, что понятия об этом не имеют.

– А каким делом занимаетесь вы?

– Я преподавал философию, если философию вообще можно назвать делом.

– Разве нет?

– Ничуть. Молодым она скучна, они знать не хотят, что там думали Гегель и Кант. Следовало бы заменить философию на дисциплину под названием, ну, например, «руководство к применению». Тогда, может, и вышло бы что-то путное.

– К применению чего?

– Жизни, уважаемый. Знаете, что писал Бенедетто Кроче в своих «Мемуарах»? Что опыт научил его воспринимать жизнь всерьез, как задачу, требующую решения. Это кажется очевидным, не правда ли? На самом деле все не так очевидно. Надо объяснять молодым, что значит с точки зрения философии, если они в субботу вечером врежутся на своей машине в чужую. Объяснять им, как этого можно избежать. Но у нас с вами еще будет время поговорить, мне сказали, вы пробудете здесь несколько дней.

– Да. Вы живете один?

– Те две недели, которые я провожу здесь, – совершенно один. В Трапани я живу с женой, четырьмя замужними дочерьми и восьмью внуками, с которыми сижу весь день, если они не ходят в школу. А по крайней мере раз в три месяца я сбегаю сюда и не оставляю ни адреса, ни телефона. Здесь я провожу время в одиночестве и погружаюсь в воды забвения. Для меня это как клиника, где организм полностью очищают от избытка эмоций. Вы играете в шахматы?

На следующий день после обеда, когда Монтальбано, развалившись на кровати, в который раз перечитывал «Египетский совет» Леонардо Шаши, ему пришло в голову, что он не предупредил Валенте о своем договоре с полковником. Если Валенте продолжит расследование, это может оказаться опасным. Комиссар спустился на первый этаж, где стоял телефон.

– Валенте? Говорит Монтальбано.

– Сальво? Где тебя носит? Я тебя искал, звонил в комиссариат, мне там сказали, что ничего не знают.

– Зачем ты меня искал? Есть новости?

– Да. Сегодня утром мне позвонил начальник полиции и сказал, что ни с того ни с сего было удовлетворено мое прошение о переводе. Меня переводят в Сестри.

Джулия, жена Валенте, была родом из Сестри, там остались ее родители. До сих пор каждый раз, когда заместитель начальника полиции просил о переводе в Лигурию, ему отвечали отказом.

– Ну, говорил я тебе, что от этой истории будет прок? – напомнил ему Монтальбано.

– Ты думаешь, что?…

– Конечно, они хотят тебя отстранить от дела, да так, чтобы ты не противился. К тому же, скажи, когда именно тебя переводят?

– Немедленно.

– Вот видишь! Я заеду попрощаться до твоего отъезда.

Лоэнгрин Пера со товарищи не теряли времени даром. Однако надо бы выяснить, хороший это знак или дурной. И Монтальбано решил сделать еще один контрольный звонок. Если эти ребята с таким рвением взялись за работу, то успели добраться и до его дела. А уж итальянская бюрократия, обычно вялая и медлительная, действует молниеносно, когда надо дать гражданину оплеуху. Исходя из таких предпосылок, он набрал номер начальника полиции.

– Монтальбано! Господи, куда же вы запропастились?

– Извините, что не предупредил вас, я взял отпуск на несколько дней.

– Понимаю. Вы поехали навестить…

– Нет. Вы меня искали? Я вам нужен?

– Искал, но вы мне не нужны. Отдыхайте. Помните, я собирался предложить вашу кандидатуру на повышение?

– А как же.

– Ну так вот, сегодня мне звонил командор Рагуза из министерства. Он мой добрый приятель. Он мне сообщил, что против вашего повышения… одним словом, кажется, появились неожиданные препятствия, какого рода – не знаю. Рагуза не захотел или не смог мне объяснить. Он сказал еще, что настаивать бесполезно и даже нежелательно. Поверьте, я сам раздосадован, даже уязвлен.

– А я нет.

– Еще бы! Я думаю, вы рады.

– Вдвойне рад, господин начальник полиции!

– Вдвойне?

– Я вам объясню при встрече.

Он успокоился. Все шло своим чередом.

На следующее утро, еще затемно, Либорио Пинтакуда пришел разбудить Монтальбано с чашкой дымящегося ароматного кофе.

– Я буду ждать вас в лодке.

Комиссар получил приглашение посвятить полдня бесплодной рыбалке. Он надел джинсы и рубашку с длинным рукавом – было бы неловко сидеть в плавках рядом с элегантно одетым господином.

Рыбалка, как оказалось, была для профессора занятием сродни еде, он сидел не открывая рта, только иногда бранился, что не клюет рыба.

Около девяти утра, когда солнце стояло уже высоко, Монтальбано не выдержал.

– Я теряю отца, – сказал он.

Профессор ответил, не отрывая глаз от поплавка:

– Мои соболезнования.

Комиссару ответ показался неуместным.

– Он еще не умер, он умирает, – уточнил он.

– Не важно. Для вас отец умер в тот самый момент, когда вы узнали, что он умирает. Остальное, как говорится, – простая формальность. И не более. Он живет с вами?

– Нет, в другом городе.

– Один?

– Да. Я не могу набраться смелости и навестить его, пока он там испускает дух. Не могу. Даже думать об этом страшно. У меня ни за что не хватит сил поехать к нему в больницу.

Старик не сказал ни слова и только обновил наживку – прежнюю благодарные рыбы сожрали, причмокивая. Потом он решился заговорить:

– Знаете, мне как-то довелось ознакомиться с одним вашим расследованием. Его потом еще прозвали делом «собаки из терракоты». Тогда вы бросили дело о торговле оружием и занялись преступлением пятидесятилетней давности, раскрытие которого не имело для вас практического смысла. Знаете, почему вы так поступили?

– Из любопытства? – предположил Монтальбано.

– Нет, дорогой мой. Для вас это был утонченный способ укрыться от реальности, погрузившись в свое не самое приятное ремесло. Очевидно, эта реальность, эта рутина порой тяготит вас. И вы от нее бежите. Так и я прячусь здесь от всего мира. Только я возвращаюсь домой и тут же теряю половину того, что обрел. То, что ваш отец умирает, – часть реальности, но вы отказываетесь ее признать, лично засвидетельствовать. Вы как ребенок, который зажмурился и думает, что теперь все вокруг исчезло.

Профессор Либорио посмотрел на комиссара в упор:

– Когда вы решитесь повзрослеть, Монтальбано?