Похождения Гекльберри Финна (пер.Энгельгардт)

Глава XXIV

На другой день, ближе к ночи, мы подошли к берегу и причалили около плакучей ивы. Как на од ном, так и на другом берегу были небольшие городки, недалеко от нас. Герцог и король начали строить планы, каким бы путем заработать в этих городках. Тогда Джим сказал герцогу, что он надеется, что на это потребуется только несколько часов, потому что для него было очень тяжело по целым дням лежать в шалаше и быть связанным веревкой. Действительно, мы, когда уезжали, связывали Джима веревкой на случай, если кто-либо, проходя мимо, принял бы его за бежавшего негра. Герцог согласился с тем, что, действительно, тяжело быть связанным целый день и что он подумает, как бы сделать иначе.

Герцог был очень смышлен и тотчас придумал. Он нарядил Джима в костюм короля Лира из коленкора и надел на него парик из белых конских волос и такую же бороду. Потом он взял краски для грима и разрисовал ему лицо, уши, горло и руки синей крас кой, так что он выглядел утопленником, пролежавшим в воде по крайней мере десять дней. Я в жизни своей не видел более отвратительного существа, каким сделался размалеванный Джим. Затем герцог на тонкой дощечке написал объявление: «Больной Араб, но не опасен, пока не взбесится». Это объявление он укрепил на шесте длиною на четыре или пять футов выше шалаша. Джим вполне был удовлетворен и на ходил, что это лучше, чем лежать целыми днями при вязанным и дрожать, заслышав какой-либо звук. Герцог сказал ему, что если кто-либо приблизится, чтобы он выходил из шалаша, буйно бегал по плоту и выл, как дикий зверь. Тогда, наверное, все испугаются и поспешно уйдут подальше от плота. Действительно, это было верное предположение, но большинство не стали бы дожидаться диких завываний, так как достаточно было только взглянуть на Джима: он казался хуже всякого утопленника.

Эти бродяги снова хотели попытать счастья и дать такое же представление, как в последнем городке, поставив свою «Королевскую небылицу», так как за работали тогда много денег, однако нашли, что это небезопасно в связи с тем, что слух об этом происшествии мог распространиться далеко. Но как ни тол ковали, ничего не могли придумать, и тогда герцог сказал, что он немного успокоится и даст поработать своему мозгу час или два, чтобы что-нибудь приду мать. Король сказал, что он тем временем отправится в другую деревню, без всякого определенного плана, но будет надеяться на провидение, которое укажет ему самый выгодный путь. Но я полагаю, что он должен был бы скорее сказать черт, а не провидение. Все мы купили себе новую одежду, выйдя на берег, и нарядились в неё. Одежда короля была вся черного цвета, и он имел довольно напыщенный вид. Никогда я прежде не знал, до какой степени хорошее платье изменяет вид человека. Прежде он смотрелся скверным оборванцем, теперь же, когда он снимал свою новую касторовую шляпу и раскланивался, улыбаясь, он выглядел таким набожным, добрым и величавым, точно вышел только что из Ноева ковчега, и даже был похож на древнего еврейского левита. Джим вы чистил лодку, а я приготовил весла. В трех милях от города у берега стоял большой пароход, в течение уже двух часов принимавший какой-то груз. Король сказал:

— Так как я теперь хорошо одет, Гекльберри, так лучше будет, если я скажу, что еду из Сен-Луи, или из Цинциннати, или другого какого-нибудь большого города. Отправимся на пароход и на нем уже приедем в город.

Я с удовольствием исполнил это приказание. Когда лодка была в полмиле от города, я подошел к отвес ному берегу и плыл вдоль него по тихой и спокойной воде. Вскоре мы увидели очень маленького и молодого крестьянина, сидевшего на берегу на бревне и отиравшего пот с лица, так как было очень жарко, и около него два больших дорожных мешка.

— Подойдите к берегу, — сказал король.

Я так и сделал.

— Куда вы направляетесь, молодой человек? — спросил король.

— Я иду к пароходу, отправляюсь в Нью-Орлеан.

— Садитесь ко мне, — сказал король, — но подожди те минуточку, мой слуга поможет вам положить ваш багаж. Пойдите, Адольф, помогите этому господину!

Я понял, что речь обращена ко мне, и исполнил приказание; затем мы поехали далее все трое.

Молодой человек был очень благодарен и говорил, что в такую жару было очень тяжело тащить багаж. Он спросил короля, куда он едет. Капет отвечал ему, что он приехал сегодня утром и отправляется на одну ферму увидеться со старым другом. Молодой человек сказал:

— Когда я вас увидел, я сказал себе: «Это, вероятно, господин Уилькс, который немножко запоздал». Но затем я подумал, что нет, это не он, так как ему незачем быть на реке. Вы не господин Уилькс, не правда ли?

— Нет, меня зовут Блоджет; Александр Блоджет, преподобный Александр Блоджет, так как я служитель Бога. Но я сожалею о господине Уильксе, если он запоздал и что-либо от этого потерял, но надеюсь, что этого не случилось.

— Нет, он имущество не потерял, так как, во вся ком случае, получит его. Но он не застал бы своего бра та Питера в живых. Может быть, это ничего; кто может знать о том; но брат его отдал бы все на свете, лишь бы увидеть его перед смертью. Он только об этом и говорил три последние недели. Они не виделись с тех пор, как были еще мальчиками. Брат его, Уильям, глухонемой; ему не более тридцати или тридцати пяти лет. Питер и Жорж — только двое из братьев, живших тут. Жорж был женат, но в прошлом году он и жена его умерли, а Гарвей и Уильям остались в живых и, как я вам сказал, вовремя не приехали.

— Разве их предупреждали?

— Да, месяц или два тому назад, когда заболел Питер, их известили, так как Питер предчувствовал, что не выздоровеет. Видите ли, он был уже стар, а дочери Жоржа были чересчур молоды, чтобы развлечь его, за исключением рыжеволосой Мэри-Джен. Он очень скучал после смерти Жоржа и его жены, и жизнь ему надоела, и сильно хотелось ему увидеть Гарвея и Уильяма. Он принадлежал к людям, которые терпеть не могут делать духовные завещания, и оста вил, умирая, письмо на имя Гарвея, в котором говорит, где спрятал деньги, и в этом же письме высказывает, каким образом его имущество должно быть распределено между дочерьми Жоржа, потому что у Жоржа по смерти ничего не оказалось. Написав это письмо, он уже больше не брал пера в руки.

— Почему же не приехал Гарвей? Где он живет?

— Живет он в Шеффильде, в Англии, и состоит там проповедником. В этой стране он никогда не бывал. Он очень занят, да и притом, может, еще не получил письмо.

— Это печально; очень печально, что он, бедняга, умер, не увидев братьев! Вы говорите, что отправляетесь в Орлеан?

— Да, и это еще не все; в среду на корабле я поеду в Рио-де-Жанейро, где живет мой дядя.

— Это очень длинное путешествие, но вместе с тем великолепное, занимательное. Мне бы тоже очень хотелось туда поехать. Мэри-Джен старшая? А какого возраста другие?

— Мэри-Джен девятнадцать лет, Сюзанне пятнадцать, а Джоанне четырнадцать лет, она посвятила себя добрым делам, и у нее заячья губа.

— Бедняжки, остались одни на этом холодном свете.

— Могло быть хуже. Но у старого Питера были друзья, и они за ними хорошо присмотрят. Есть Гобсен, проповедник баптистов, и диакон Лот Говей, а также Бен Рокэ и Абнер Шакльфуд, затем адвокат Лэви Белль и доктор Робинсон и их жены, и, наконец, вдова Батлей, и еще очень много. С ними очень был дружен Питер и часто писал о них в Англию Гарвею, так что когда тот приедет, будет знать, где найти друзей.

Старик до тех пор расспрашивал молодого человека, пока все от него не выпытал. Он расспрашивал обо всем и обо всех в городе; он интересовался Уильксами, выпытывал все о делах Питера, который был кожевником, и о Жорже, который был плотником, и о Гарвее, который был священником секты диссентеров [9]. Расспросам его конца не было. Наконец он спросил:

— Почему вы хотели идти пешком к пароходу?

— Потому, что это большой пароход из Орлеана, и я опасался, что он не остановится в городе, так как глубоко сидящие пароходы редко заходят. Пароход из Цинциннати зашел бы, но этот пароход из Сен-Луи.

— Скажите, Питер Уилькс был богат?

— О да, он был зажиточный. У него были земля и дома, и полагают, что три или четыре тысячи деньгами он оставил где-то спрятанными.

— Когда он умер, как вы сказали?

— Я этого еще не говорил; но это было вчера вечером.

— Значит, завтра будет, вероятно, погребение?

— Да, к полудню.

— Да, очень печально; но рано или поздно всем умереть придется, и потому самое лучшее быть всегда к этому готовыми.

— Да, милостивый государь, это лучшее средство; моя мать имела привычку говорить это.

Когда мы подъехали к пароходу, он уже кончал по грузку, так что скоро отошел; мальчик уехал, а мы остались, и мне не удалось проехаться на пароходе.

После ухода парохода король потребовал, чтобы я греб еще на одну милю дальше к очень уединенному месту, и там вышел на берег, говоря мне:

— Теперь поспешите обратно и привезите сюда герцога с новыми дорожными мешками, а если он уехал по ту сторону реки, поезжайте за ним и скажите, чтобы он оделся как можно лучше. Теперь отправляйтесь поскорее!

Я хорошо понял, что он замышляет, но, понятно, ничего не сказал. Когда я привез герцога, я спрятал лодку, а они уселись на бревно. Король передал подробно все, что слышал от мальчика, и все время разговаривая с ним, старался говорить, как говорят англичане, и это ему довольно хорошо удавалось. Я не хочу ему подражать и даже не хочу попытаться это сделать, но нельзя не сознаться, что это ему недурно удавалось.

После этого он сказал:

— Скажите, Бильджуатер, знаете ли вы знаки, которыми изъясняются глухонемые?

Герцог отвечал, что относительно этого он может быть спокоен, так как ему приходилось изображать глухонемых на сцене. Тогда они стали ждать какого-нибудь проходящего парохода.

Около полудня проходили два маленьких парохода, но они не шли так далеко; наконец, проходил не сколько больший и прислал за ними ялик. Он шел из Цинциннати, и когда на пароходе узнали, что мы хотим поехать только на четыре или пять миль, страшно рассердились, проклиная нас и говорили, что нас там не высадят. Но король был спокоен и сказал:

— Если джентльмены имеют возможность заплатить доллар за каждую милю, и притом каждый из них отдельно за себя, то я полагаю, что пароход имеет возможность принять и высадить их куда нужно.

Тогда они успокоились и сказали, что так и будет сделано. Когда мы подошли к городку, нас высадили на берег, перевезя в ялике. Видя приближение ялика, около двенадцати человек подошли к пристани. Ко роль, обращаясь к ним, сказал:

— Не может ли, господа, кто-либо из вас сказать мне, где живет Питер Уилькс?

Они посмотрели друг на друга, покачивая головой и как бы говоря: вот видите, я вам сказал! Тогда один из них сказал спокойным голосом:

— Мне очень прискорбно, милостивый государь, но все, что я могу сделать, это указать вам место, где он жил вчера вечером.

Так же быстро, как молния, это подлое старое создание упало на говорившего с ним и заплакало на его плече.

— Увы, увы! Наш бедный брат, он умер не увидевшись с нами; ах, это ужасно!

Затем он, всхлипывая, повернулся к герцогу и сделал ему руками какие-то нелепые знаки. Герцог выронил на землю саквояж и тоже разрыдался. Они оба предавались такому отчаянию, какое мне еще никогда не приходилось видеть.

Находившиеся на пристани мужчины подошли к ним, осыпая их выражениями сочувствия и всячески стараясь их утешить. Друзья Питера схватили саквояжи его братьев и понесли их в гору. Поддерживая обоих братьев под руки, они рассказывали королю о последних минутах жизни Питера Уилькса, а король передавал все это на пальцах герцогу, и оба мошенника так горевали о покойнике, как если бы он действительно доводился им братом. Повторяю, что я еще никогда в жизни не встречал такой подлости. Они держали себя так, что было положительно совестно сознавать себя принадлежащим к одной с ними человеческой породе.