Полет «Феникса»

ГЛАВА 20

Всю ночь и следующий день он пролежал не шевелясь, как мёртвый. Никто к нему не приближался. Раз подошёл Моран. Мальчишеское лицо свело судорогой, глаза, теперь без очков, будто провалились. Он часами разглядывал потолок салона. Так же безучастно посмотрел на Морана, когда тот сказал:

— У меня был с ним разговор. — Он нагнулся, чтобы лучше видеть лицо парня, обеспокоенный его лихорадочным видом. — Теперь все мы хотим знать, состоится ли полет? — Можно было сказать и по-другому: хотим знать, что ты решил — жить нам или умереть?

В глазах Стрингера мелькнуло понимание, он промолчал.

— Прошлой ночью мы почти закончили крепление пассажирских гнёзд. Я готов заняться установкой тяг. Думаю, справлюсь с этим, но хотелось бы, чтобы вы проверили. Боюсь испортить ту огромную работу, что вы проделали.

Мутно-карие глаза медленно мигали, и Моран призвал на помощь все своё терпение. Он продолжал:

— Я первым поддержал вас с самого начала — ведь это я заинтересовал всех остальных. Я и сейчас верю в вашу идею. Предлагаю работать вдвоём. Черт с ними со всеми. Но если ваша машина взлетит, вы спасёте жизнь семерым.

Он негромко продолжал увещевания, коверкая звуки сморщенными губами и высохшим языком. Здесь важны были не слова, а сам тон, которым они говорились.

— Сегодня ночью мы опять работали. Но нам не хватает уверенности, что мы можем рассчитывать на вас.

Солнечные блики, проникая внутрь салона, отражались на оголённом металле. Когда Моран замолчал, ответом ему было ровное дыхание Стрингера.

С закрытыми глазами конструктор был похож на мёртвого. Это был своего рода ответ, и Моран оставил его в покое. В тени крыла лежали без сна Кроу и Белами.

— Что он говорит? — спросил Кроу подошедшего к ним штурмана.

— Ничего, — ответил Моран, уже зная, что через несколько минут он вернётся к Стрингеру и начнёт все сначала. Интересно, где Таунс? Дважды в течение дня Моран терял его из виду и боялся, что тот уйдёт в пустыню.

— Где Таунс?

— В хвосте.

Моран надеялся, что командир спит, сберегая оставшиеся силы, — ночью Таунсу предстояло работать, как негру.

Стрингер грохнул по лампочке металлическими ножницами, оказавшимися под рукой. Никто не знал, целил ли он в лицо Таунса, или в фонарь, или просто в никуда, когда раздался этот нечеловеческий яростный визг. Моран подоспел, когда Стрингер уже исчез в салоне, а Таунс взбирался на крыло.

— Фрэнк. Что случилось?

Моран оглядел остальных, но все молчали.

— Я намерен завести мотор. — Голос Таунса все ещё дрожал от возбуждения.

— Сегодня? Сейчас?

— Надо знать, будет ли он работать.

Кроу сказал:

— Опять у них вышла свара.

Моран кинулся в салон. В жёлтом отсвете масляного пламени различалось белое лицо Стрингера. Парня било, как в лихорадке, он не мог выговорить ни слова. Моран вернулся к крылу.

— Тилни! Возьми фонарик и принеси новую лампочку, — в грузовом отсеке есть запасные. Фрэнк, а Стрингер согласен, чтобы мы проверили мотор?

Таунс в темноте пытался отпустить крепление капота.

— Распоряжение пилота, — прохрипел он.

Итак, это случилось — то, чего он больше всего боялся. Третий раунд. На этот раз Фрэнка не уговоришь. Закрыв глаза, Моран молил о чуде. Вернулся Тилни с новой лампочкой, вместе с Уотсоном они вставили её в фонарь. Сцена снова ожила, как вытравленная на гравюре яркими контрастами света и тьмы. Теперь, когда опять стало светло, Таунс наверху уверенно управлялся с гайками; если он и кипел от ярости, то внешне этого не показывал; может быть, гнев его утих, потому что на этот раз победил он; два первых раунда остались за Стрингером, этот — за ним.

Все сбились вместе, не зная, куда себя деть. Кроу, Белами, Уотсон, Тилни — наблюдали за человеком на крыле. Моран выдохнул:

— Чья это идея?

— Его, — ответил Белами, указав глазами на Таунса.

— И Стрингер сказал «нет»?

— Так точно.

Кроу выдал длинную очередь ругательств, он продолжал, пока Белами не велел ему заткнуться. Они стояли, освещённые резко вспыхнувшим светом, жизнь каждого целиком теперь зависела от других, и при этом ни один из них не питал дружеских чувств к товарищам. Их дух был сломлен.

Моран попробовал осмыслить происшедшее. Ничего нового не случилось: несколько человек оказались в пустыне и, дойдя до крайности, сходили теперь с ума.

Стрингер держался слишком долго: он питал свой мозг напряжённой работой, чтобы вернуть им дом, воду и пищу. Теперь он сломался. На ином помешался Таунс: в молодости и таланте Стрингера он усмотрел некое обвинение в свой адрес, перст, указующий на длинный ряд неудач, из которых складывалась его жизнь. Первоклассный пилот проваливал экзамены и сходил с больших маршрутов и самолётов и оказался в конце концов на местных линиях, потому что без неба жизни ему не было. Он продолжал летать, убеждая себя в том, что джунгли, пустыни и плавучие льдины дают ему как пилоту лучший шанс доказать, что всякий способен летать на больших, начинённых автоматикой машинах, но только прирождённый лётчик способен поднять «Бивер» с крошечной площадки среди болот или провести «Скайтрак» через песчаную бурю и выжить. Таунс продолжал летать, пока у него не вскружилась голова от самоуверенности и он не начал бравировать: чем мы рискуем? Справимся… Продолжал летать, имея на счёту сорок тысяч часов, пока не настал последний час и он не свалился на землю. Все то, что он до сих пор пытался стряхнуть с себя, — все неудачи и унижения, даже свой возраст, — навалилось теперь на него. Не тогда, когда «Скайтрак» уткнулся носом в песок, и не тогда, когда он увидел, что двенадцать человек остались живы, но в тот момент, когда ему пришлось взяться за лопату и своими руками вырыть могилу погибшим.

Ему нужно было найти кого-то, на ком он мог бы выместить всю злобу на самого себя — и тут появился Стрингер, молодой, самоуверенный, авиаконструктор, чуть старше тридцати, блестящий, на подъёме. Но Стрингер от роли мальчика для битья отказался. Им двоим суждено было столкнуться в обстоятельствах, когда сама жизнь зависит от нормальных взаимоотношений, «обстоятельства» были вызваны крушением — по вине Таунса, и жизнь их зависела теперь от постройки самолёта — на условиях Стрингера.

Таунс показал, что готов сотрудничать — работал усерднее многих. Он готов вывезти их отсюда. Но его ущемлённое «я» не смирялось. Карьера его кончена — остался только один, последний полет, но он не может снести ещё одно унижение и лететь под командой этого юнца.

Может, он и сам не сознаёт, почему так непреклонен в своём требовании пробного запуска: его «я», тот чёрный тюльпан, который прячется внутри всякого человека распускался теперь в благоприятствующих обстоятельствах голода, жажды, мук вины и надвигающейся смерти. Порой и Моран совершал импульсивные, необъяснимые поступки и после мучился вопросом: какого черта я это сделал? Такое бывает со всяким. Не ведаешь, что творишь. Теперь случилось с Таунсом, и от этого должны погибнуть все.

Рядом невнятно бормотал Кроу:

— Останови его. Лью. Одно дело запуск для взлёта — и совсем другое, когда эта штука стоит на подпорках и тормозах. Её растрясёт, как и говорил Стрингер.

— Он готов к запуску? — спросил Белами. — Запалы и патроны на месте?

— Готов, — ответил Моран. — Он сделал все сам.

Две ночи Таунс работал, не отдавая себе отчёта в той страшной силе, которая в нем сидела и теперь неумолимо вела к гибели машину. Всякого, кто сказал бы ему об этом, он назвал бы сумасшедшим.

— Я ему помогать не буду, — заявил Уотсон.

— Никто не будет, — сказал Белами.

— Останови его, Лью.

Стоя на крыле, Таунс проверял запалы и готовился закрывать крышку капота. Только сейчас, спустя столько времени после стычки, он почувствовал страшную усталость и не мог вспомнить, плотно ли зажал соединения прошлой ночью. Он снова проверил крепления и был готов к пробному запуску. Мотор должен, просто обязан запуститься. Он посмотрит, как вертится винт, послушает звук, даст мотору поработать, пока не задёргаются передние костыли, все осмотрит, а после подойдёт к Стрингеру и скажет: «Я удовлетворён». И все будут знать, на каком они свете, у самолёта появится командир.

Все это нужно продемонстрировать. И никто, кроме него самого, этого не сделает. Лью считает, что со Стрингером можно иметь дело, если только все время к нему подлизываться. Поэтому все с самого начале беспрекословно выполняют его команды. Они неправы: от этого Стрингер превратился в диктатора. Он положит этому конец.

Эти мысли пробегали в его мозгу, пока он закреплял крышку капота. Руки Таунса действовали уверенно. Перед глазами, правда, огоньки — но это от того, что он сильно ослабел физически, мозг же его в полном порядке, и он им владеет. Скоро они это поймут. Надо только им доказать.

— Надо только доказать. — Его удивило собственное бормотанье. Известно, что думают о тех, кто сам с собой разговаривает, ему же это просто помогает лучше выразить мысли — и только. Нога заскользила по гладкой поверхности металла, он почувствовал резкую боль в паху. Он очень устал — надо быть внимательнее, ведь на него смотрят. Вон они сгрудились на земле, маленькие людишки, смотрят, как их командир готовит мотор к пробному запуску. Они в его руках, и он не подведёт их.

Закачал в баллоны сжатый воздух и услышал шипение топливной смеси.

— Фрэнк. — Внизу размытым пятном выделилось лицо Лью. — Ты все делаешь сам, понял!

— Меня это устраивает.

Взобрался на сиденье и на четверть открыл дроссель, обогащая смесь и убеждаясь, что электрозащита в порядке. Разом к нему вернулось радостное чувство от привычной рутины запуска. Тысячу раз ему приходилось это делать самому — то в джунглях, то среди болот, где не было надёжных механиков. Включил стоп-краны, закачал и установил смесь, включил защитную систему…

Падение с крыла показалось долгим, но песок был мягким, и, поднявшись, он снова устремился наверх. Кто-то схватил его за руку.

— Фрэнк, тебе не хватит сил…

— Кому — мне? — Он разозлился. Лью дурак, если хочет выставить его перед другими в неприглядном свете. Он рванул руку, двинулся вокруг крыла. Винт был в приподнятом положении. Он потянулся к лопасти, ухватился за неё обеими руками и висел до тех пор, пока под его тяжестью не сдвинулись поршни. В голове пульсировало, перед глазами поплыли белые вспышки. С минуту постоял, дожидаясь, пока пройдёт боль. Теперь лопасть была ниже, и он нажал на неё плечом, но она не поддалась. Лью прав: он сейчас не в форме, хотя и не стоило говорить об этом при всех. Сделал ещё одну попытку — безрезультатно, резкая боль в спине вынудила остановиться. Он подождал ещё минуту, скрывая, как тяжело и часто дышит. Бог с ним, с подсосом, — с этим справится первый заряд, их ведь семь, в избытке.

Обходя крыло, он больно ударился о него плечом. Над головой мигал и качался фонарь, ноги вязли в песке.

Все молчали.

Таунс карабкался наверх — поскользнулся, упал. Поднялся на ноги, снова полез — ухватился за сиденье пилота, перебросил ногу. Только не упасть. Виски в поту, потрачено столько сил, и никто не помогает, ублюдки. Посмотрим теперь, кто командир, сейчас он им покажет. Отжать подсос. Ещё пару качков ради гарантии. Контакт.

Они кучкой стояли на песке, отбрасывая тени на крыло. В полном молчании смотрели на человека, опять и опять нажимающего кнопку зажигания — безрезультатно.

— Фрэнк, послушай. Обойма пуста. Без пиропатронов.

Таунс выкрикнул иссохшим ртом:

— Патроны есть. Целых семь зарядов! — И продолжал давить на проклятую кнопку.

— Слушай, Фрэнк. Постарайся понять. Мы вытащили патроны, пока ты возился с винтом. Это бессмысленно.

Руки Таунса замерли. Он все понял. До него дошло, что они с ним сделали. С командиром самолёта. Они усадили его сюда, как в ловушку для обезьян.

Он рванулся с сиденья, шагнул на крыло и уставился на поплывшее перед ним белое лицо Морана.

— Вы… сделали…

Снизу он казался огромным; сгорбленные плечи доставали до звёзд, ноги согнулись в коленях, руки растопырились перед прыжком.

Он потерял рассудок. Моран понял это и попросил у сержанта пистолет.

— Осторожно, Фрэнк.

Не удержав равновесия, Таунс прыгнул — в тот самый миг, когда раздался выстрел. Тело стукнулось о песок и не шевелилось.