Полет «Феникса»

ГЛАВА 4

Весь вчерашний день они всматривались в небо, и глаза их покраснели от напряжения. На лицах выросла щетина. Теперь они были похожи на потерявшихся.

В белесом мареве второго дня, стоя в тени раскрытого над самолётом парашюта, капитан Харрис обратился к Таунсу:

— Может, попытаемся выбраться самостоятельно?

Таунс прищурился. Парашют давал тень, но его белый шёлк отсвечивал почти так же сильно, как небо.

— Я остаюсь.

— Надолго? Есть, знаете ли, предел.

— Тогда… до предела. — Лицо пилота оставалось бесстрастным.

Харрис присел на корточки, закурив последнюю сигарету.

— Разумеется, вы можете поступать, как сочтёте нужным, но я сегодня вечером уйду. Заберу с собой Уотсона и любого, кто захочет к нам присоединиться.

— Ну, и каким путём вы намерены «выбираться»? — спросил Таунс.

— Вот здесь вы и штурман могли бы мне помочь. Как далеко до ближайшего колодца? — Капитан глянул на Морана. — Вы говорили, что будете делать ещё одну ориентировку.

Минуту спустя Моран уточнил:

— Сколько человек вы возьмёте с собой? Вы уже знаете?

— Нет пока.

— Пора бы знать.

Под обломками гондолы сидели трое. Харрис сообщил им о своём намерении, и скоро вокруг него собрались все, кроме раненого Кепеля и Тракера Кобба, не промолвившего за двое суток ни слова. На расспросы Харриса Моран ответил:

— Мои расчёты приблизительны, но отклонение не слишком велико, с поправкой на возможную ошибку в десять-двадцать процентов.

Он окинул взглядом плоскую площадку, на которой вчера за шесть часов вырыли огромные буквы «SOS», За ночь слабый ветер полностью их замёл.

— Я считаю наше местоположение на 27-м градусе северной широты и 19-м градусе восточной долготы. Мы находимся в центре окружности с радиусом примерно в 160 миль. Радиусом — не диаметром. Окружность проходит через три ближайших колодца: Морада на севере, Тазербо на востоке и Намус на юге. К западу отсюда ближайшее место — Себха, в двухстах восьмидесяти милях. О нем можно забыть. Ближайший караванный путь — тот, который идёт с севера на юг между оазисами Джало и Тазербо. Самый близкий пункт на этом пути в двухстах милях на восток. Так что восток и запад можно исключить.

Таунс вытащил из планшета карту, и они разложили её на песке. Моран показал им Мораду, небольшое поселение вокруг колодца, населённое исключительно африканцами.

— Сто шестьдесят миль отсюда. Как, скажем, от Лондона до Шеффилда.

Лумис подумал: как от Нью-Йорка до Олбани.

— Тогда это и будет нашей целью, — сказал Харрис. Он надеялся, что голос его звучит достаточно уверенно.

— Или Намус. Примерно такое же расстояние, — Моран почёсывал непривычную щетину. — Вы когда-нибудь ходили по пустыне, капитан?

— Только во время учений.

— Как далеко?

— О, миль на десять. Разумеется, с полной выкладкой.

Моран кивнул:

— И сколько хочешь воды в запасе, верно?

— Достаточно, — согласился капитан,

— Мне немного пришлось пройти по пустыне, — продолжал Моран, — чуть больше, чем вам. И не на учениях. Не знаю, каковы ваши практические навыки в ориентировании, но у меня с этим обстоит неплохо.

Красноречивым взглядом он обвёл линию горизонта, где мерцающий отсвет огибал подковообразное кольцо дюн и сливался с небом.

— Целый океан, и вы не заставите меня сделать и десяти шагов на пути в его глубины, потому что днём там 120 градусов в тени, но тени-то этой нет. Вы возьмёте с собой по пинте воды на день, а испарять ваше тело будет по десять.

Он обратил внимание на то, как внимательно вслушивается в каждое его слово сержант Уотсон.

— Мы намерены идти по ночам, — заявил Харрис.

— Превосходно. И в каком направлении?

— Разумеется, мы возьмём компас.

— Думаете, он что-нибудь показывал, когда мы пролетали над нагорьем Джебел Харуджи, вот здесь? — Моран ткнул пальцем в карту. — Там большей частью магнитные породы. Вы когда-нибудь видели, какие искажения может давать компас?

— Можно ориентироваться по звёздам, — Харрис вспомнил инструкцию о том, как выжить в пустыне.

— Прекрасно. Вы знаете, куда направляетесь, но не знаете, откуда начнёте свой путь. Мои расчёты могут быть на двадцать процентов ошибочны. Если вы, мистер Харрис, ошибётесь лишь на один процент и прошагаете сто шестьдесят миль, ориентируясь по звёздам, то пройдёте мимо Эйфелевой башни, не заметив её. Гляньте, где Моранда, вот. Вы минуете этот крошечный пучок деревьев и уже не остановитесь, пока не уткнётесь в берег моря на любой точке между Сирте и Дёрна, в трех-четырех тысячах миль отсюда. Возьмите любую другую точку, скажем, группу Тазербо или Аозу, на юго-восток. Промахнётесь — и вам придётся заканчивать путь в Судане, в тысяче миль отсюда. Но вы не пройдёте мимо них. Вы даже не будете знать, где они, чтобы промахнуться, потому что звезды не стоят на месте, а ваш компас будет колебаться, и вы пойдёте по кругу. Вы не левша, мистер Харрис?

— Разумеется, нет.

— Тогда вы пойдёте по окружности влево, потому что ваша правая нога развита сильнее левой и делает больший шаг, и ничего вам с этим не поделать.

Сгрудившись под прикрытием из ослепительно белого шелка, красивым, как шатёр эмира, все слушали Морана. Только его ровный голос прерывал напряжённую тишину пустыни, где нет ни шелеста листьев, ни птиц, ни животных, ни человеческого следа. Такой тишины не бывает даже в центре океана.

Со своего места Кроу следил за большой фигурой Кобба, сгорбившейся в тени под хвостом. Тракер Кобб беспокоил Кроу. Прошлой ночью он вытащил всех из самолёта, потому что увидел на горизонте огни. И настаивал, что они настоящие. Вчетвером они едва удержали его, когда он вознамерился пойти в том направлении, а Лумис целый час гасил тлевшую в нем ярость. Кобб сердился, что ему не поверили.

— Если вы все ещё намерены пойти, — продолжал Моран, обращаясь к Хар— рису, — то вам следует учесть и несколько других факторов. Этот самолёт и парашют — единственный клочок тени на площади примерно в пятьдесят тысяч квадратных миль, так что вам понадобится кепка. Если случится ещё одна буря, вы погибнете, так как сойдёте с ума. Не исключено, что вы попадёте в зыбучие пески, это верная смерть. Я видел, как это случилось с человеком, арабом на верблюде, он не успел даже закричать.

Харрис обжёг губы дотла догоревшим окурком, наконец, выплюнул его и тщательно затоптал.

— Вы слышали о человеке по имени Джо Викерс? — не оставлял его в покое Моран.

— Нет, — ответил Харрис. Он готов был слушать все что угодно, только не то, что он не должен идти.

— Я знал Джо, — вставил Бедами.

— Ну расскажите тогда капитану.

С явной неохотой Белами стал рассказывать:

— Джо сам, по собственной воле, остался на нефтевышке после захода солнца — заменить какую-то шестерню. Вышка была освещена, как и посёлок, что в миле от неё. Поднялась песчаная буря — не такая сильная, как та, в которой очутились мы. Она занялась очень быстро, знаете, как это бывает, так вот, Джо попробовал дойти до лагеря. Всего-то миля. Мы нашли его в пустыне, в пяти милях от нас. Мёртвого. Теперь над промыслом в Джебел новый прожектор — виден на десяток миль даже при буре. Когда его включают, мы называем это «свечкой в память Джо».

Харрис встал, аккуратно заправив форменную рубаху под поясной ремень. Он был ниже Кобба или Лумиса, но доставал головой до провисающего шёлкового полога и всем видом показывал, что с ним такое произойти не может.

— Отчего он погиб?

— От пустыни, — ответил Моран.

— Это потому, что он поддался панике.

— Конечно, поддался. Стоит только понять, что ты потерялся, и твои шансы падают наполовину. Остальное довершает пустыня. Не всегда это жажда, или жара, или расстояние, которое надо пройти. В конечном итоге, убивает пустыня.

— Понимаю. Бедняга.

Капитан произнёс это проникновенно, и Кроу даже залюбовался невесть как оказавшимся среди них розовощёким роботом, с его принципами, срабатывающими, как часовой механизм. В любых иных устах это «бедняга» звучало бы как сарказм. Но чувствовалось, ему действительно было жаль беднягу Джо Викерса.

— Мне нужно сделать приготовления, — сказал Харрис, не адресуясь ни к кому конкретно. — Если кто-нибудь решится, я охотно приму его в свою группу. На рассвете мы уходим. — И он шагнул под шёлковое укрытие, откуда тотчас послышалось: — Сержант Уотсон!

Таунс стоял прямо на полуденном пекле и вглядывался в небо сквозь тёмные очки, бросавшие на лицо зеленые тени.

— Не понятно. Ничего не понятно, Лью. — То же самое командир говорил вчера, точно так же, стоя на солнце и оглядывая небо.

— Они ищут по нашему курсу, — ответил Моран, — вот и все.

— Мы бы увидели отсюда.

— Мы не знаем, где находимся, Фрэнки. Тебе не кажется, что Харрис тихо помешался?

Таунс отвёл взгляд от пустого неба.

— Он не пойдёт.

— Он пойдёт.

— Это невозможно! Боже правый, если и они погибнут…

Он двинулся к самолёту, спустя минуту, за ним последовал Моран. Не было смысла повторять Таунсу, что виноват не он, а метеорологи. Один раз Таунс уже зло оборвал его:

— Тебе бы немного убедительности, когда ты говоришь это. Сперва убеди самого себя, но и тогда ты все равно будешь неправ.

Когда Моран зашёл под навес, Кроу спросил:

— Что случилось с поиском с воздуха, Лью?

— Поиск, может, как раз сейчас ведут.

— Боже, как они могут не заметить!

Все утро они с Белами выкладывали новый знак «SOS» на песке из кусков оторвавшегося металла, чехлов для сидений и другого подручного материала. Они позвали на помощь Тилни, но от того мало было толку. Он без конца повторял одно и то же: «Ведь они должны найти нас? Должны, а?»

Кроу противно было это слушать. Его заинтересовал Стрингер. Трудно было его понять. Он ни с кем не заговаривал, как бы даже не понимал, в каком скверном положении они очутились, его занимал только разбитый самолёт. Опять и опять ходил он вокруг него, осматривал повреждения, держа руки в карманах и укрыв голову носовым платком. Стрингер был единственным из всех, кто побрился. У него была электробритва с трансформатором для автомобиля: она работала от батарей «Скайтрака».

Остальные не брились и не умывались. Таунс согласился с предложением капитана Харриса, и жёсткая норма вступила в силу: одна пинта воды в сутки на человека, ни умывания, ни бритья. Дополнительная порция предусматривалась для раненого Кепеля, если потребуется. О запасах воды много не думали: если держаться в тени и не напрягаться, то и потеть будешь меньше. Большинство же понимало, что все это иллюзии: даже в тени потоотделения, едва выступив на коже, тотчас испарялись.

Лумис тоже большей частью молчал. Телеграмму передали из Парижа на радиопост Джебел Сарра, и он думал о том, что же случилось. Он приобрёл квартиру с видом на Сену, и они прожили в ней ровно год. Он прилетал раз в один-два месяца, и, хотя они вместе уже двенадцать лет, его приезды были чередой медовых месяцев. Только поэтому и ещё потому, что ему нравилась работа по разведке новых месторождений, он мог вынести пустыню с её ужасающими размерами и одиночеством. Но та пустыня, с которой ему недостаёт сил справиться, возможно, открывалась перед ним сейчас. В телеграмме сказано «срочно». Куда бы он ни смотрел, везде видел это слово, написанное на песке огромными буквами, даже большими, чем сигнал «SOS». Текли минуты и часы — а он не мог сдвинуться с места.

Сегодня юноша-немец не жаловался на боль. Он вежливо разговаривал с менявшимися собеседниками. Иные уходили уже через минуту-другую, заметив, что он говорит через силу. Опять открылось кровотечение — возможно, он неудачно повернулся. Его лицо покрылось золотистой щетиной, но она его не старила. Юноша держался стойко, только раз спросил, сколько может пройти времени, прежде чем их спасут. Таунс ответил просто: «Недолго». Всякий раз, когда он проходил мимо мальчика, он боялся ощутить кисло-сладкий запах, который появляется при гангрене.

Около полудня к Кроу обратился Робертс:

— Ты можешь оказать мне услугу, если желаешь.

Обезьянка была у него под курткой. Время от времени она начинала дрожать. Медленно закрывала она ярко-карие глаза, а когда они открывались, в зрачках явственно читался страх. Когда Робертс в первый раз после аварии дал ей отпить из металлической кружки, она ухватилась за её край миниатюрным кулачком и долго рассматривала в воде своё отражение, пока у Робертса не иссякло терпение.

Теперь он стоял перед Кроу, почёсывая затылок.

— Ты бы мог присмотреть за ней вместо меня?

— Ты спятил! — изумился Кроу.

— Имей в виду, даю только на время, с возвратом, — он расстёгивал куртку. — Не могу же я взять её с собой.

Когда Кроу брал из его тонких костистых рук обезьянку, Робертс съехидничал:

— Какое сходство. Вы могли бы сойти за братьев. — И пошёл предупредить капитана, что к утру будет готов.

Тогда никто из них не думал, что есть какая-то связь между решением Робертса и поведением сержанта Уотсона. Казалось несомненным, что Уотсон последует за капитаном, даже если к ним больше никто не присоединится. Но произошло непредвиденное.

Услышав крик Уотсона, Таунс бросился к нему. Тот неуклюже сидел на песке, вытянув ногу. По вискам катился пот, малиновая физиономия кривилась от боли.

— Подвернул, — сказал он сквозь зубы, — подвернул проклятую.

Его втащили в тень под полог и усадили. Подошёл Харрис. Кривясь от боли, Уотсон рассказал, что случилось.

— Там, где мы вырыли наш сигнал, сэр, я споткнулся. Видите ли, она была под песком, и я не заметил…

Он стиснул зубы, пока Харрис ощупывал лодыжку.

— Вывихнул, — со стоном выдохнул он.

Харрис кивнул:

— Держите её в покое. Боюсь, мы не сможем сделать холодный компресс. Но перелома нет.

Через полчаса он вернулся к Уотсону, помог снять ботинок.

— Попробуйте пошевелить пальцем, Уотсон.

Тот повиновался, скорчив гримасу боли.

— Все в порядке. Обычное растяжение… — Капитан выпрямился. — Мне жаль, что это случилось. Разумеется, вы не пойдёте со мной, Глядя на него, Уотсон решил воспользоваться часто им применяемым трюком, одним из тех, что по вкусу этим горлопанам:

— От меня вам будет мало проку, сэр. Боюсь, что я подведу вас, а мне бы этого не хотелось.

— Ничего. Всякое случается, Уотсон.

— Неужели мало того, что уже случилось, сэр?

— Вам просто не повезло. Пусть это вас не тревожит. Я думаю как раз о вас — бог знает, сколько вам придётся здесь пробыть, пока мы сможем направить помощь. — И он вернулся в самолёт, где Робертс рассматривал карту.

Незадолго перед закатом к Харрису подошёл Тракер Кобб, походка его была нетвёрдая, руки отвисли, как плети, рыжие волосы не чёсаны.

— Говорят, вы уходите?

— Так точно.

— Я тоже пойду. Кто ещё идёт?

Капитан косо глянул на него, ощущая, как становится страшно. До сих пор, — он это выяснил уже давно, — напугать его могло только одно: присутствие рядом человека, который не совсем в себе. Ему припомнился дикий взгляд Кобба в ту ночь, когда силой пришлось удерживать его, чтобы он не пошёл на свет «огней».

— Я беру с собой мистера Робертса. Нас только двое.

И он занялся упаковкой рюкзака, болезненно ощущая присутствие рядом с собой тучного человека. Все равно, что оказаться запертым в помещении с неразорвавшейся бомбой.

— И я, — настаивал Кобб. Вряд ли до него дошло сказанное капитаном.

Харрис заметил, что вслушивается в тиканье часов. Он не представлял, насколько невменяем этот человек и сколько ему ещё нужно, чтобы окончательно перейти предел. Он знал только одно: взять с собой Кобба — все равно, что отправиться туда верхом на тигре. Он вспомнил слова Морана: «Не всегда это жажда, жара или расстояние, которое нужно пройти…»

— Есть риск потеряться… — услышал он свои, ещё не до конца обдуманные слова. Он заметил, как тяжело дышит Кобб. Это от жары, конечно. — Все остальные, кроме Робертса, решили остаться, и я уверен, они правы, — он натянуто улыбнулся. — Считают меня беспокойным типом…

— Улыбка, однако, тотчас сошла с его лица, стоило ему взглянуть в глаза Кобба.

— Они пусть делают, что хотят, а я… — Взмахнув огромной рукой, Кобб неожиданно крикнул: — Господи, хватит с меня всего этого, хватит! Ты понял?

Харрис пытался говорить спокойно, сознавая, что очутился в такой опасности, какую трудно даже представить.

— Не будем беспокоить беднягу Кепеля. Поговорим там. — Он положил руку на плечо этого человека. На ощупь оно было, как деревянная балка. И тише добавил: — Ему лучше помереть.

Кобб, не мигая, смотрел Харрису прямо в глаза.

— Как и всем нам — и вы это знаете. Поэтому вы и уходите. — Поверх руки Харриса, все ещё лежавшей на его плече, он положил свою ладонь; огромные пальца истекали потом. — Ты возьмёшь с собой и меня, сынок. Ты знаешь дорогу.

Харрис резко выдернул руку, словно боясь, что она попадёт между створками захлопывающихся ворот. Кобб заслонил проход. За дверью на дюны садилось солнце. Капитану было стыдно, что он не видит иного выхода, кроме того, который подобает трусу.

— Давайте обсудим этот вопрос с остальными.

— Ну их всех знаешь, куда. — Взгляд Кобба повеселел, он радовался прекрасной идее: вместе с Харрисом пойти домой. Теперь это был человек, нашедший спасительное лекарство.

Харрис скосил глаза на блестящую кобуру лежащего рядом револьвера. Пакуя рюкзак, он не решил ещё, как быть с оружием. В пустыне можно наткнуться на воинственных бедуинов. Таких осталось немного, они не осмеливались нападать на нефтяные прииски, но частыми были случаи угона скота. Два христианина в пустыне значили бы для них лёгкую добычу. Конечно, едва ли здесь поможет один револьвер. Но была и другая сторона дела. Если они с Робертсом потеряются и больше не останется воды, револьвер поможет умереть достойно и в своём уме.

Он легко мог опередить Кобба, но сознавал, что тот дошёл до предела: из-под спутанных рыжих волос смотрело лицо ребёнка, которому пообещали лакомство, — голубые глаза алчно загорелись. Скажи ему сейчас, что его лишают этого лакомства, и он не только выхватит револьвер — под танк бросится. Разумеется, о стрельбе не может быть и речи; револьвером можно воспользоваться только для устрашения, блефуя.

Кобб тучен, кажется, у него одышка, это человек, который быстро погибнет в пустыне даже при двойном рационе воды. Сам Харрис был среднего сложения, а Робертс почти тощий. Если они потеряются, Кобб погибнет первым, и умрёт умалишённым — он и сейчас не в себе. Им придётся отдавать ему часть своей нормы, ждать, когда он будет отставать, помогать, когда ослабеет. И все это совершенно бессмысленно.

Даже будь он в здравом рассудке, и тогда его нельзя брать с собой.

И Харрис решился на нечто такое, чего никогда прежде не делал.

— Хорошо, Кобб. Пойдём.