Полицейская история

16

— У вас неприятности, господин Борниш? — спрашивает меня мясник.

Я убираю газету, из которой только что узнал об арестах, произведенных на улице Биша, и о побеге Бюиссона.

— Да, неприятности, — отвечаю я. — Знаете, я очень спешу. Не могли бы вы отнести это мясо Марлизе?

Поразительно, что я спешу получить головомойку, в то время как по всей логике мне следовало бы оттянуть этот момент. Более того, несмотря на то что сейчас конец месяца и я, как всегда, на мели, я беру такси.

На протяжении всего пути я думаю р том, что меня ждет в кабинете Толстого. Не успеваю я переступить порог, как он набрасывается на меня.

— Прекрасная работа, Борниш! Поздравляю! — гремит он. — Браво! На этот раз вы превзошли самого себя. Продолжайте в том же духе, и вы очень скоро станете старшим инспектором.

Я пытаюсь защищаться:

— Но вчера вечером, господин комиссар, вы сказали…

— А вы мне сказали, что наши друзья из префектуры полиции окопались на улице Биша!

— Но их там не было!

— Не было? Это потому что они не крикнули вам «ку-ку» из своего грузовика?

— Послушайте, патрон. Судя по газете, полицейских было более двадцати, не считая участковых. Они оцепили весь квартал. Что же я мог сделать один? И тем не менее они упустили Бюиссона!

— Да, это верно, — неожиданно смягчается Толстый. — Что вы собираетесь теперь делать?

Я думал об этом по дороге, поэтому мой ответ готов:

— Я нанесу визит судебному следователю Гольти и попрошу у него разрешения на допрос Деккера и Нюса.

— Мое почтение, господин следователь.

— А! Борниш, садитесь, дружище.

Гольти резким жестом выпроваживает адвокатов, запирает дверь на ключ и возвращается на вращающееся кресло.

— Что вас привело?

— Мне нужно разрешение, господин следователь. Я хотел бы допросить сам Деккера и Нюса, которых передала в ваше распоряжение префектура полиции.

— Но, Борниш, ваша служба не имеет никакого отношения к их аресту. Это не в вашей компетенции.

— Я знаю, господин следователь, но я веду расследование убийства одного мошенника, Анри Рюссака, сообщника Деккера и Нюса.

— У вас есть доказательства?

— Рюссак был убит из пистолета тридцать восьмого калибра. Из этого же оружия стреляли во время перестрелки после совершения налета в ресторане «Арбуа». Следовательно, убийца является сообщником Рюссака в вооруженном ограблении.

— Убедительно, Борниш, — одобрительно кивает головой судья, протягивая мне пачку «Голуаз».

— Спасибо, но я курю только «Филип Моррис», — говорю я и добавляю: — Это тем более убедительно, господин следователь, что одна проститутка, подружка Рюссака, сообщила мне о том, что последнее время он жил на улице Биша, у Сюзанны Фурро. Таким образом, если мне удастся заставить говорить Деккера или Нюса, то я смогу закрыть свое дело.

Фердинан Гольти стряхивает пепел и задумывается.

— Борниш, я дам вам разрешение на допрос, только я очень сомневаюсь, что кто-нибудь из них заговорит. Ваши коллеги из префектуры уже допрашивали их, и довольно усердно, но без видимых результатов. Нюс сказал, что не видел своего брата уже в течение нескольких лет. Что касается Сюзанны Фурро, она признала только, что Роже Деккер был ее любовником.

— Из газет я узнал, что на улице Биша обнаружен целый склад оружия. Я надеюсь, что инспектора летучей бригады отправили его на экспертизу?

— Да, — подтверждает Гольти, — но я еще не получил заключения баллистиков. Когда у меня будут на руках результаты, я смогу выдвинуть против преступников обвинение в покушении на полицейских.

— Нет лк среди этого арсенала револьвера тридцать восьмого калибра?

— Дайте вспомнить… Да, мне кажется, есть.

Я с облегчением вздыхаю. Мне не понадобится ждать результатов экспертизы для допроса Деккера и Нюса. Я буду блефовать.

В три часа я выхожу из кабинета Гольти с разрешением в кармане. Полчаса спустя я нажимаю на звонок у огромных ворот тюрьмы Санте. Окошко приоткрывается, и я протягиваю свое удостоверение:

— Инспектор Борниш из Национальной безопасности.

Ворота распахиваются. Я иду по длинному коридору и останавливаюсь перед стеклянной перегородкой, за которой находится охранник. Я показываю полицейскую бляху. Повернув ключ в двери, охранник пропускает меня в мощеный двор, я пересекаю его и, поднявшись по каменной лестнице, попадаю в канцелярию тюрьмы, где снова показываю свое разрешение охраннику, сидящему за застекленной дверью. Он долго изучает его, затем записывает в регистрационную книгу мое имя, должность, ведомство, после чего я прохожу в зал для свиданий, в который ведут несколько застекленных дверей. Я выбираю кабину № 3. Тряся связкой ключей, охранник открывает мне дверь, и я усаживаюсь за деревянный стол. Первым я прошу привести ко мне Деккера, находящегося в одиночке.

Чтобы убить время, я начинаю рассматривать серые стены комнаты, затем мой блуждающий взгляд падает на молодую светловолосую адвокатессу, сидящую в кабине напротив и поджидающую своего клиента.

— Что, недурна? — подмигивает мне охранник.

В этот момент в кабину входит невысокий, крепкого сложения мужчина. Роже Деккер. У него густые волосы, толстые губы и газа навыкат. На левой щеке большой кровоподтек. Судебный следователь Гольти был прав: инспектора летучей бригады очень усердствовали. Охранник запирает дверь на ключ и удаляется.

— Садись, — предлагаю я.

Деккер не спеша садится, искоса поглядывая на меня.

— Деккер, я не из префектуры, — начинаю я, — поэтому нападение на ресторан «Арбуа» меня не интересует. Я пришел по другому, гораздо более серьезному делу.

Деккер иронично улыбается и ждет продолжения.

— Ты понимаешь, о чем я говорю?

Он молчит, но я знаю, что мне понадобится большое терпение, чтобы вывести его из апатии.

— Хорошо, ты предпочитаешь молчать и имеешь на это право. Я составляю протокол, — говорю я, вынимая из портфеля листы официальных бланков. — Я буду задавать тебе вопросы, и, если ты будешь молчать, я помечу, что ты отказался отвечать. Потом ты подпишешь протокол, и мы распрощаемся.

Я беру два листа бумаги и перекладываю их копиркой.

— Тебя зовут Роже Деккер, и ты родился второго октября тысяча девятьсот пятнадцатого года в Париже?

Он кивает головой, и я продолжаю:

— Ты был приговорен к семи годам лишения свободы за кражу, затем к четырем месяцам за мошенничество, затем к пятнадцати месяцам за кражу?

Он снова утвердительно кивает. Я улыбаюсь ему и, не спуская с него глаз, начинаю рыться в своем портфеле и наконец достаю из него снимки Рюссака, сделанные Коканем. Сначала я кладу перед ним снимок, на котором крупным планом изображен череп Рюссака, затем второй с изображением лежащего на траве трупа и, наконец, третий, запечатлевший лицо Рюссака с остекленевшими, широко открытыми глазами.

Деккер продолжает молчать, но я замечаю дрожание его пальцев.

— Он был твоим другом?

Деккер отворачивается.

— Я пришел к тебе из-за Рюссака, Деккер, и у меня есть все основания считать, что убил его ты.

Его глаза округляются:

— Я?

— Да, ты. Дело в том, что извлеченная из головы пуля была выпущена из того же оружия, из которого выпущены пули, найденные на улице Биша и на улицах города после перестрелки с полицейскими на мотоциклах. Одна из этих пуль попала в фару, а другая — в шину мотоцикла. Речь идет о револьвере тридцать восьмого калибра.

— Вы издеваетесь? — спрашивает Деккер хриплым голосом. — Не стоило из-за этого беспокоить меня. Я возвращаюсь в свою одиночку.

Он начинает барабанить в стеклянную дверь, чтобы привлечь внимание охранника. К счастью, тот занят созерцанием белокурой адвокатессы. Я встаю со стула.

— Как угодно, Роже, — я намеренно называю его по имени. — Я передаю дело в суд, и там разберутся, но жаль, что ты тянешь за собой Сюзанну…

Деккер резко поворачивается ко мне:

— При чем здесь Сюзанна?

— Месяцев через шесть, когда Гольти переведет ее в Понтуаз, она подтвердит, что револьвер тридцать восьмого калибра принадлежал тебе, и Нюс, я думаю, тоже подтвердит это…

— Сомневаюсь.

— В чем ты сомневаешься?

— В том, что Сюзанна что-нибудь вам скажет. Кроме того, она ничего не понимает ни в револьверах, ни в калибрах.

— Она, может быть, и нет, но служба антропометрических данных в них разбирается, можешь мне поверить. Мы располагаем гильзами, пулями, отпечатками… не считая двух свидетелей. Вполне достаточно.

— Может быть, — уступает Деккер. — Но какие у вас доказательства того, что пушка принадлежит мне? Она может принадлежать также и Нюсу, и его брату, но это еще не означает, что я был с ними, когда…

— А отпечатки пальцев?

— Я мог их оставить, когда просто брал револьвер в руки, чтобы поиграть им. Вы знаете, я обожаю оружие.

— Хорошо, я запишу твои показания. Значит, ты признаешь, что играл с оружием, из которого был убит Рюссак?

— О, не так быстро.

— Ладно, Роже, не глупи, я не могу опустить это в протоколе. Впрочем, я читал твое досье в архиве, и я уверен в том, что Рюссака убил не ты. Однако не строй себе иллюзий: братья Бюиссоны глазом не моргнут, чтобы повесить это убийство на тебя, тем более что на револьвере твои отпечатки.

— Не исключено.

— Пойми, Деккер, ты должен сам себе помочь.

— Но что вы хотите от меня?! Что я должен вам сказать?! — кричит Деккер.

— Как это произошло. Соберись с мыслями и расскажи обо всем спокойно и обстоятельно. Я запишу твои показания в протокол, ты подпишешь его, и я уйду.

— До чего же вы, легавые, напористые! А вам не приходит в голову, что вы меня подставляете?

Деккер задумывается. Он знает, что полиции понадобится еще много времени, чтобы найти Бюиссона. Я угадываю его мысли и подбадриваю его:

— Допустим, что ты предстанешь перед судом до того, как схватят Бюиссона. В таком случае все повесят на тебя. Допустим, что Бюиссона обнаруживают мертвым. В таком случае, если ты начнешь обвинять его, тебе никто не поверит, так как все будут думать, что ты сваливаешь вину на мертвого.

— Дайте мне сигарету, — просит Деккер.

Я протягиваю ему пачку американских сигарет и зажигалку. Он вынимает одну, прикуривает ее, затягивается и кашляет.

— Гадость!.. Курево для педерастов, — ворчит он. — Хорошо, слушайте, как было дело. Эмиль терпеть не мог Рюссака по трем причинам: во-первых, Рюссак был высоким, обаятельным и красивым, то есть полная противоположность ему; во-вторых, выходя из ресторана «Арбуа», Рюссак произнес имя Франсиса, и, в-третьих, скучающий Рюссак волочился за Сюзанной.

— Твоей женщиной?

— Да. Он ходил с ней на рынок, помогал ей на кухне, мыл посуду. Эмиля это приводило в бешенство.

— А тебя?

— Мне было наплевать. Я не влюблен. Сюзанна мне приятна, мне нравится с ней спать, но не больше того. Кстати, она подрабатывает проституцией на улице Блондель. Поэтому Рюссак или кто другой, какая мне разница? Ну вот, утром двадцать первого сентября Эмиль предлагает мне и Рюссаку выгодное дело: двадцать тысяч за картины в замке Андрези. Мы отправляемся в путь в краденом автомобиле. Когда мы подъезжаем к лесу Ла Фэ, Эмиль приказывает мне остановиться. Мы выходим из машины, и Эмиль направляется к высокой ограде, в которой есть лаз. Он пролезает в него, и мы с Рюссаком следуем его примеру. Неожиданно Эмиль останавливается под деревом и расстегивает ширинку. Рюссак делает то же самое. Это была ловушка. Одним прыжком Эмиль подскакивает к нему и приставляет дуло револьвера к его затылку. Он стреляет, и Рюссак падает на землю с расстегнутой ширинкой. Я говорю это не для того, чтобы выпутаться. Эта история окончательно убедила меня в том, что Эмиль — конченый человек, убийца, который может хладнокровно пустить пулю в приятеля, помогшего ему бежать из Вильжюир. После выстрела он подул в дуло револьвера, убрал его в карман и сказал мне: «Ты видел, как хлынула кровь? Такая же струя бывает, когда режут свинью. Я отскочил назад, но тем не менее у меня перепачканы все брюки».

Деккер делает паузу и продолжает:

— Когда мы вернулись, Сюзанне пришлось стирать его брюки. Она была в ужасе. Так что Сюзанна — это мой самый надежный свидетель. Если бы Рюссака убил я, то в крови была бы моя одежда, а не Бюиссона. Брюки, наверное, еще и сейчас у нее. Что до отпечатков, то возможно, что я касался револьвера, не помню, все оружие лежало в одной куче.

— Последний вопрос, Роже: кто такой Франсис?

Он пожимает плечами, давая мне понять, что не знает. Настаивать бесполезно. Я протягиваю ему протокол и ручку. Он подписывает его, не читая. Я убираю все в портфель и встаю. Прежде чем позвать охранника, я спрашиваю Деккера:

— Трудно сидеть в одиночке?

Он снова пожимает плечами.

— Послушай, если ты захочешь мне что-нибудь сообщить, дай знать. Я отвезу тебя для допроса на улицу Соссе.

В его взгляде блеснул огонек. Я догадываюсь, о чем он думает. Отныне все его мысли будут сосредоточены на возможном побеге во время переезда из Санте на улицу Соссе, что ему уже однажды прекрасно удалось, когда он бежал из тюрьмы Клерво.

Я покидаю Санте. Завтра я отправляюсь в другую тюрьму, Фресн, чтобы допросить Нюса.

С убийством Рюссака все прояснилось, но на свободе остаются еще двое преступников: Эмиль Бюиссон, которого я никогда не видел, и этот Франсис, которого я должен идентифицировать, потому что он может вывести меня на след убийцы.

17

Из всех тюрем я предпочитаю тюрьму Фресн. Здесь чисто, светло и спокойно. Кроме того, это великолепная загородная прогулка. Автобус пересекает сначала Монруж, затем Кашан и выезжает наконец на авеню Либерте. Я выхожу из автобуса и иду по длинной аллее, ведущей к центральным воротам тюрьмы, в которые меня впускает улыбающийся охранник. Я пересекаю просторный двор и вхожу в центральное здание. Паркет в коридоре блестит как зеркало.

Я вхожу в зал и подхожу к длинному, покрытому зеленым сукном столу, за которым возвышается высокое кресло. Перед столом стоят ряды стульев. Я сажусь на стул и жду, когда любезный охранник приведет ко мне Нюса.

Сегодня утром у меня хорошее настроение. Накануне я рано лег спать и хорошо выспался. Марлиза была очень нежна со мной ночью, и утром я вознаградил ее, принеся ей кофе в постель.

Я думаю о том, как я построю допрос Нюса. Буду блефовать с отпечатками пальцев, как я это уже проделал с Деккером.

Дверь открывается, и в зал входит в сопровождении охранника Жан-Батист Бюиссон. Он подходит ко мне и садится напротив. Он среднего роста, и у него хорошая, крепкая фигура. У него прямой, почти аристократический нос и красиво очерченный, чувственный рот. Но его взгляд, то ироничный, то жесткий, и квадратная челюсть свидетельствуют о большой энергии и сильной воле. В целом он больше похож на офицера запаса или инженера, чем на преступника.

Контраст с Деккером просто поразительный. Насколько тот держится скованно и недоверчиво, настолько Нюс расслаблен и открыт.

Я раскладываю на столе бланки протокола, перекладываю их копиркой, достаю ручку, но меня не оставляет предчувствие, что все это мне не понадобится. Несмотря на строгий режим, в котором содержится Нюс, он не утратил ни своей воли, ни уверенности в себе. Он в прекрасном настроении и смотрит на меня насмешливыми глазами, в которых больше апломба, чем вызова. Он кладет на стол руки, прочищает горло и первым начинает разговор:

— Как тебя зовут, легавый?

Откровенно говоря, я несколько теряюсь:

— Почему тебя это интересует?

— Видишь ли, — говорит он, — я люблю знать, с кем имею дело. Если человек со мной откровенен, разговор получается, а если нет, то салют!

Я понимаю, что нельзя идти у него на поводу, но тем не менее отвечаю:

— Борниш.

— Странное имя! — говорит Нюс, поморщившись. — Хорошо, Борниш, что ты хочешь?

Не знаю почему, но мне не удается говорить ему «ты», словно он навязал мне дистанцию и уважение.

— Я хочу поговорить с вами об убийстве Рюссака. Отрицать что-либо бесполезно, потому что Деккер все рассказал, и я пришел сюда только для проформы.

— У тебя не будет сигареты, Борниш? — спрашивает Нюс, протягивая руку.

Я достаю ему пачку «Филип Моррис». Нюс подмигивает мне, берет три сигареты, убирает две в карман пиджака, а третью вставляет в рот.

— Я выкурю их позже, думая о тебе, — объясняет он. — А огонь у тебя найдется?

Я протягиваю ему зажигалку. Нюс откидывает голову назад, с наслаждением делает несколько затяжек, пуская дым в потолок. Неожиданно он спрашивает:

— А кто такой этот Деккер?

Он видит, что я готов взбеситься от его вопроса, поэтому он не дает мне времени что-либо сказать.

— Послушай, малыш Борниш. Похоже, ты славный парень, к тому же не выглядишь дураком, поэтому я буду с тобой откровенен. Мне пятьдесят лет, и если бы мне давали тысячефранковый банкнот за каждую беседу с легавым, то я бы уже давно был рантье. Я не знаю ни Деккера, ни Рюссака. Ты можешь выколоть мне глаз или подвесить к потолку, но больше я тебе ничего не скажу. Ты знаком с таким понятием, как срок давности? Так вот, я охотно поговорю с тобой обо всем, что было до тридцать седьмого года. Но после… извини, потеря памяти…

Он смотрит на меня откровенно насмешливым взглядом, и я понимаю, что настаивать бесполезно и что если мы и дальше будем продолжать игру в кошки-мышки, то мышкой буду я.

Я убираю в портфель листы бумаги и делаю последнюю попытку:

— Поступая таким образом, вы вредите своему брату, так как подозрение падает на него.

Он разражается громким смехом:

— Если ты думаешь, что Эмиль не в состоянии постоять за себя, ты заблуждаешься, мой дорогой Борниш.

Я смотрю на часы: без двадцати десять. Наша беседа закончилась, едва начавшись. Но мне хочется немного поболтать с Нюсом, так как он интригует меня.

— Из вашего досье мне известно, что вы совершили кругосветное путешествие. Разумеется, до тридцать седьмого года.

— Это правда, малыш, — снисходительно говорит Нюс, гася сигарету о зеленое сукно. — Это было после моего побега из Милузы. Я, как всегда, был осужден без всякой вины… Эмиль находился на свободе и устроил мой побег…

— В чем, в чем, а в неблагодарности вас нельзя обвинить, ведь вы тоже помогли ему бежать из Вильжюиф.

— Мой дорогой Борниш, не валяй дурака. Мы договорились не касаться событий, произошедших после тридцать седьмого года.

— Хорошо. Вы были приговорены к восьми годам лишения свободы за кражу и попытку убийства, не так ли?

— Верно. Но я был невиновен, поэтому я не хотел сидеть в тюрьме и решил перебраться в больницу. Однажды ночью Эмиль и Куржибе должны были приехать за мной на тачке. Побег был назначен на двадцать первое ноября тридцать четвертого года. Ты понимаешь, что в тот день я нервничал. Эмиль раздобыл для меня фальшивый паспорт, чтобы я смог уехать за границу. Чтобы попасть в больницу, мне пришлось сломать ногу: ничего лучшего я не смог придумать. Я сел на стул, положил правую ногу на кровать, взял в руку табурет и поднял его как можно выше. Я ударил по ноге так, что из глаз посыпались искры, но кость оказалась невредимой. Я повторил процедуру несколько раз, ударяя по одному и тому же месту. Я был весь в поту и на грани потери сознания… Наконец раздался сухой треск, и я полностью отключился. Когда я пришел в себя, я лежал на больничной койке, а моя нога была в гипсе. Я выиграл.

Ночью сестра принесла мне снотворное, и я сделал вид, что проглотил таблетку. Я спросил у нее, который час. Было без десяти двенадцать. Эмиль должен был подъехать к воротам в полночь. Я забыл тебе сказать, что в палате нас было четверо. Я встал с кровати и допрыгал до кровати соседа, чтобы взять его костыли. Он начал вопить, так что мне захотелось оглушить его графином. Он заткнулся. Я вышел в коридор в пижаме и на костылях. Мне повезло: дежурный охранник куда-то отлучился. Медсестра, проходившая мимо, улыбнулась мне и указала в сторону туалета. Я спокойно дошел до входной двери, никого не встретив. Эмиль разговаривал с ночным сторожем, чтобы отвлечь его внимание. Основания костылей были обшиты резиновыми подушечками, так что я вышел на улицу совершенно бесшумно. Сидевший за рулем Куржибе вышел из машины, чтобы поддержать меня. Немного погодя в машину сел Эмиль, и мы поехали. Дай мне еще одну сигарету, Борниш.

Я протягиваю ему пачку, он вынимает сигарету, прикуривает ее и откидывается на спинку стула, устремив взгляд в свое прошлое.

— В Гренобле мы бросили машину, после чего полицейские потеряли наш след. Нас разыскивали в Швейцарии, в Германии, в Австрии, в Италии. В это время мы были уже в море. Эмиль, его подружка Ивонна Пенделе, Куржибе и я. Мы сели в Генуе на пароход, взявший курс на Шанхай. Знаешь, Борниш, Китай в то время был настоящим раем. Разбогатеть там ничего не стоило; конечно, для этого требовались мозги. У нас ума была палата. Не теряя времени, Эмиль купил отель-бар «Фантазио» с игорным залом и комнатами для свиданий. Работать приходилось двадцать четыре часа в сутки! Это был улей, завод! Парням, белым и желтым, хотелось праздника. Японцы к тому времени уже захватили Маньчжурию, но они были ненасытными гурманами: им хотелось еще и Кантона, и Пекина, и Шанхая, и Нанкина… Как всегда в таких случаях, были предатели, китайцы, ведущие двойную игру или просто помогавшие японцам. Им нужно было оружие, и Эмиль решил стать торговцем.

— Как ему это удалось?

— Очень просто, Борниш. Мы покупали оружие в регулярной китайской армии и доставляли его на купленном нами самолете, который пилотировал один американец. У тебя есть еще сигареты, Борниш?

Ошарашенный, я смотрю, как он прикуривает сигарету, затем убирает пачку в карман. Закинув ногу на ногу, Нюс задумчиво пускает кольца дыма.

— Мы действительно разбогатели. У нас была уйма денег, одни доллары. Но везение однажды кончилось, и самолет зарылся носом в землю. Пилот погиб, а Эмилю пришлось очень долго идти пешком. Он захватил с собой кольцо, деньги и серебряные часы американца.

С оружием было покончено, но мы не унывали. Мы занялись торговлей наркотиками. Однако это оказалось гораздо сложнее, чем торговать оружием.

— Почему?

— Подумай сам, Борниш! С оружием тебя не могут надуть. Тебе приносят ящики, ты проверяешь их содержимое, и все в порядке. Но с наркотиками… нет, в этом деле надо быть профессионалом, иначе тебе легко могут подсунуть муку.

Он смеется и продолжает:

— Однажды с нами такое произошло. Один-единственный раз. Знакомый американец хотел купить товар, а знакомый китаец хотел продать свой. Мы были посредниками. Заключили сделку. Американец дает свои доллары, а китаец — товар. Мы получаем комиссионные, и жизнь кажется нам прекрасной.

Но неожиданно американец возвращается рассвирепевший: товар оказался мукой. Янки угрожает. Вскоре появляется рассвирепевший китаец и тоже угрожает. Доллары оказались фальшивыми.

Эмиль был разочарован. Он не любил нечистой игры. Он всегда был честен в делах. Я понял, что он этого так не оставит, и спросил, не нужна ли ему моя помощь. Он отказался.

Я так и не узнал, что же произошло. Но однажды утром, несколько дней спустя, в реке был обнаружен труп китайца, к шее которого был привязан пакет со свинцом и мукой. Накануне был обнаружен повешенный на дереве американец; из его глазных орбит торчали свернутые рулоном фальшивые доллары.

Подозрение пало на Эмиля. Даже в таком прогнившем городе, как Шанхай, не следовало переходить границы. Против нас восстало все общество: мошенники, торговцы, проститутки и легавые. Пришлось срочно срываться с места.

Эмиль отправил Ивонну в Париж, Куржибе в Испанию, а сам отплыл в Южную Корею. Там его вскоре обвинили в убийстве одного торговца зерном, и он снова отправился морем в Японию. Я остался в Шанхае, чтобы закрыть дело и продать «Фантазио»…

— Куда он поехал из Японии?

— В Барселону, в Испанию, где тогда шла гражданская война: повсюду лужи крови, виселицы, непрерывные казни… Там Эмиль снова начал торговать оружием.

Когда я тебе сказал, что Куржибе уехал в Испанию, я ошибся. Он уехал в Италию, в Геную. Эмиль нашел его и предложил работать вместе.

Все шло хорошо, только Эмиль не питал доверия к песетам. Ему нужны были доллары, в противном случае он угрожал прекратить поставки. Однажды его чуть было не арестовала группа вооружённых людей, но Эмиль разрядил в них свой автомат. Их было семеро, и они были франкистами.

Кто-то донес на Эмиля, и его арестовали. Он оказался в одной камере с коммунистом Марти. Коммунист был славным парнем. От скуки он научил Эмиля читать и писать. Считать Эмиль умел всегда.

В конечном счете испанцы передали Эмиля французским властям, и на границе он узнал о том, что срок действия вынесенного ему заочного приговора по обвинению в соучастии в организации моего побега истек. Ему больше нечего было бояться, он был свободен. Эмиль вернулся в Париж, разыскал там Куржибе и его приятелей, и вот мы уже на пороге тридцать седьмого года.

Жан-Батист умолкает. Он смотрит на меня блестящими, черными, насмешливыми глазами, но я чувствую, что мыслями он очень далеко, в своем прошлом. В зале слышно только тиканье настенных часов, висящих над дверью. Почти одиннадцать… Мне не хочется уходить, я готов часами напролет слушать этого странного человека, но мне нужно бежать во Дворец правосудия, куда я вызван в качестве свидетеля по делу прошлогодней давности. Я еще вернусь к Нюсу…

— А что стало с Куржибе? — неожиданно для самого себя спрашиваю я.

Жан-Батист тут же опускается на землю и говорит, пожимая плечами:

— Он порвал с нами. Он решил начать новую, честную жизнь. Это с его-то прошлым! Он уехал в Америку, и с тех пор мы ничего о нем не слышали. Кто знает? Может быть, он работает и у него есть жена и дети. Куржибе, мой дорогой Борниш, не был рожден мошенником, он всегда мучился угрызениями совести…

Я выхожу из тюрьмы Фресн совершенно потрясенный. Я получил урок, но ничего не узнал.

18

Мишлин Боржо некрасива. Даже очень некрасива. В сорок лет у нее дряблая и жирная кожа, тяжелые, нависшие веки, несколько подбородков и очень тонкие губы. Но зато у нее ровные и белые зубы, хотя они не могут скрыть ее природной неказистости. На своих толстых, коротких ногах она ходит, переваливаясь с боку на бок, как такса. Ее дед Огюст кончил свои дни под ножом гильотины за убийство полицейского. Ее отец и дядя умерли от болезни на каторге.

Мишлин не пришлось стать проституткой, потому что даже в юности ее некрасивость оттолкнула бы любого клиента. Поэтому она продает цветы неподалеку от ворот Сен-Клу.

Природа все же вознаградила Мишлин, послав ей дочь Шанталь, тонкое личико и хрупкий силуэт которой волнуют многих парней в квартале. Шанталь двадцать лет.

Каждое утро Мишлин берет в руки корзину с цветами и выходит из своей квартиры, расположенной на улице Пари, 140. Антуан, ее муж, спокойный, крупный малый, еще спит… Он приворовывает в магазинах, торгует крадеными номерами автомашин, замазывает картины. Его доход вполне позволяет ему отправляться по вечерам в бар «Две ступени» к своему старому другу Виктору.

Мишлин, Антуан и Шанталь живут в небольшой трехкомнатной квартире в старом, облупленном пятиэтажном доме.

У Антуана есть друг, Деде Картерон, мошенник. Он смелый, красивый, элегантный, и его карманы всегда набиты деньгами. Единственный его минус — это больное сердце. Деде сорок шесть лет.

Деде сидит, как обычно, в бистро на улице Монтрей и читает газету, когда хозяин зовет его к телефону. Это Эмиль, старый приятель, оказавшийся в затруднительном положении после побега с улицы Биша. Сухим и властным голосом Эмиль поручает Деде найти для него укрытие.

— Перезвони мне через двадцать минут, — говорит Деде.

Картерон набирает номер Антуана Боржо, живущего напротив. В этот утренний час он попивает кофе, макая в него круассан. Выслушав Картерона, Антуан пытается возражать:

— Нет, Деде. Дело слишком рискованное.

Картерон настаивает:

— Всего на два или три дня. Если бы мой дом в Бане отапливался, я бы отвез его туда. Я думаю, что пятьдесят тысяч тебе не повредят…

Антуан сдается. Таким образом Эмиль Бюиссон появляется в доме № 140 на улице Пари. Едва войдя в квартиру и пожав Антуану руку, он говорит:

— Я иду спать. Передай Деде, что я хочу его видеть в пять часов.

Когда во второй половине дня Бюиссон просыпается, Картерон уже сидит в комнате и курит.

— Привет, все в порядке? — спрашивает Эмиль, вставая. — Прежде всего передай Франсису, что я здесь и хочу его видеть.

— А где мне ловить его?

— У Гастона, на улице Леон-Фро.

— Хорошо, — отвечает Картерон, удивленный оказанным ему холодным приемом. — Больше тебе ничего не нужно?

— Револьвер.

Когда на следующий день, вечером, Картерон появляется на улице Пари, он застает все семейство за ужином. Деде сразу замечает, какое внимание оказывает Эмилю Шанталь, но не делает никаких замечаний по этому поводу.

— Итак? — спрашивает Бюиссон.

— Франсис будет ждать тебя завтра в два часа дня в Ботаническом саду, возле ямы для медведей.

— Хорошо, — говорит Бюиссон, — а как насчет остального?

Картерон расстегивает пальто и пиджак, засовывает руку за пояс брюк и достает кольт с запасной обоймой.

Бюиссон отодвигает тарелку, берет оружие и делает вид, что прицеливается. Затем он разбирает кольт, снова собирает и только после этого кладет его на стол.

— Все в порядке? — спрашивает Картерон.

— В порядке, — отвечает Эмиль, придвигая к себе тарелку.

Комиссар Кло не может смириться с провалом на улице Биша. Напрасно каждый новый день готовит ему очередные кражи, налеты и ограбления, напрасно его инспектора ежедневно приводят к нему новых преступников, комиссар Кло безутешен: ему нужен Эмиль Бюиссон. Только он один может рассеять грусть и тоску комиссара Кло, избавить его от черной меланхолии. Бюиссон нужен ему любой ценой — живой или мертвый.

Шагая из угла в угол по своему кабинету, чтобы размять затекшие ноги, комиссар Кло часто останавливается у окна и подолгу смотрит на Сену, приглаживая тонкую полоску усов и размышляя о том, где может находиться общественный враг номер один.

Поэтому, когда однажды утром в его кабинете раздается телефонный звонок и информатор сообщает ему о том, что Бюиссон и Кайо должны встретиться в два часа в Ботаническом саду, комиссар Кло воодушевляется, видя в этом перст судьбы. Укрывшись в автомобилях и фургонах, его люди наблюдают за каждым входом в сад. И начинается долгое и томительное ожидание. Информатор сообщил, что приятели встречаются в два часа дня. Сейчас уже четыре часа, но они не появились. В отчаянии комиссар Кло решает прочесать сад, пока окончательно не стемнело.

В течение часа полицейские рыщут по всем аллеям и закуткам сада. Напрасный труд.

— Хорошо, — говорит Кло. — Возвращаемся. Они не появились… Кое-кто мне за это заплатит…

Полицейские уезжают.

Наступила ночь. Из медвежьей ямы осторожно высовываются две головы.

— Они исчезли, — шепчет одна голова другой. — Ты иди направо, а я пойду налево.

Невидимые в темноте, мужчины разбегаются в разные стороны, прячась за деревьями. Один одет в комбинезон механика и утепленную куртку; это Франсис Кайо. Другой очень элегантен в темно-синем костюме и пальто такого же цвета; это Эмиль Бюиссон. У каждого в руке револьвер.

У решетчатой ограды, выходящей на набережную, они снова встречаются. Франсис широко расставляет ноги, чтобы удержать равновесие, когда Эмиль использует его как лестницу. Через секунду он оказывается по другую сторону сада и, просунув руки через решетку, скрещивает их, чтобы Франсис в свою очередь мог опереться на них, как о ступеньки.

Прежде чем расстаться, Кайо шепчет:

— Хотел бы я знать, какая гнида нас выдала!

— Выбрось это из головы, — говорит Бюиссон, — второй раз он этого не сделает. Я сам им займусь.

Направляясь к вокзалу Аустерлиц, Бюиссон вспоминает о своем разговоре с Картероном. Когда Деде сообщил, ему о часе и месте свидания, он спросил его, кто еще в курсе дела.

— Никто, — ответил Картерон. — Когда я пришел к Гастону, у него сидел Мишель Адвокат, но за него я ручаюсь…

— Посмотрим, — заметил Бюиссон.

Идя быстрым шагом, Эмиль размышляет. Гастон вне подозрений, он доказал это в разных ситуациях, а вот Мишеля Адвоката он не знает, и, несмотря на хорошую рекомендацию и поручительство Деде, он уверен, что у этого типа не бывает неприятностей с полицией. Сомнений нет, это он настучал.

— Он у меня разучится говорить, — вслух произносит Эмиль.

У вокзала Аустерлиц Бюиссон останавливает такси:

— Улица Монтрей.

Здесь находится штаб-квартира Деде Картерона, кафе, где он днями напролет играет в покер. Заметив в дверях Эмиля, он встает и устремляется к нему:

— Ты что, спятил? Зачем ты сюда явился?

— Мне нужен адрес Мишеля Адвоката, — говорит Бюиссон непринужденным тоном. — У меня есть для него работа. Мы обсудили это с Франсисом.

Час спустя тело Мишеля Адвоката обнаружено в номере отеля, где он жил. Он был убит выстрелом в лицо, между глаз. Инспектор Бунгю зашел к нему, чтобы передать от имени своего патрона, комиссара Кло, что тот ждет его у себя в кабинете завтра утром по «делу, его касающемуся».

19

Необходимо срочно обезвредить Бюиссона.

Судя по рапортам, отсылаемым из префектуры полиции в Министерство внутренних дел, судя по сообщениям прессы и показаниям потерпевших, маленький вооруженный человек с черными глазами не сидит сложа руки. Его энергия находит выход в совершении одного нападения в неделю.

После ареста Нюса и Деккера Эмиль сколотил новую бригаду. Несмотря на объявленный розыск преступника, полицейским никак не удается напасть на его след. Да это и понятно: после убийства Адвоката информаторы проглотили языки.

Опросив почти всех жильцов дома на улице Биша, я выхожу ни с чем и в дурном настроении. Мое внимание привлекают освещенные окна бистро, находящегося напротив. Я быстро соображаю: в квартире Сюзанны Фурро не было телефона, значит, Бюиссон мог звонить только из кафе. Я направляюсь туда.

Патрон, лысый и краснолицый мужчина, говорит мне, протирая губкой стойку бара:

— Вы знаете, господин инспектор, Сюзанна звонила очень редко, а что касается Бюиссона, то, во-первых, для нас он был никто, а во-вторых, он тоже звонил редко и не сообщал нам, кому именно.

— Но вы могли случайно услышать оброненное имя, фамилию…

Он мотает головой, берет бутылку анисовки и две рюмки и подходит ко мне.

— Нет, господин инспектор, — говорит он, наполняя рюмки. — Нам не до того: слишком много клиентов, которых надо обслуживать. А ваша жена? Сейчас позову ее. Вам разбавить водой? Да, конечно. А я никогда не разбавляю, — говорит он и, залпом выпив рюмку, наливает себе другую и кричит: — Жермена!

Из кухни доносится женский голос:

— Иду, иду!

Женщина появляется в халате и с бигуди на голове.

— Господин инспектор спрашивает, не слышали ли мы какого-нибудь имени, когда отсюда звонила Сюзанна или тот маленький брюнет.

Жермена сосредоточенно думает, наморщив лоб:

— Подождите… Однажды Сюзанне позвонил какой-то мужчина, но я не расслышала его имени и попросила, чтобы он повторил его. Я запомнила его имя, потому что мой отец, который раньше жил в колониях, говорил мне, что так они называли метисов: Картерон[7]. Сюзанна положила трубку и пошла за Бюиссоном, а когда тот в свою очередь взял трубку, он сказал: «Привет, Деде».

— Вы говорили об этом моим коллегам, мадам?

— Нет, у меня это совершенно вылетело из головы. Я только сейчас вспомнила.

Вернувшись на улицу Соссе, я поднимаюсь в архив. Взяв мой запрос, инспектор Роблен исчезает в лабиринте стеллажей. Вскоре он возвращается, держа в руках тонкое досье, содержащее только сведения о гражданском состоянии: Андре Картерон, прозванный Деде ле Стефануа. Родился 24 июня 1901 года в Сент-Этьенне. Профессия: не имеет. На обороте карточки я читаю: «Человек сомнительной репутации и морали. Задерживался полицией в баре «Этап» при проверке документов. Удостоверившись в подлинности документа, полиция отпустила его».

Это уже кое-что. Если Картерон посещал бар «Этап», завсегдатаями которого были Нюс и Рюссак, значит, он тоже связан с Эмилем Бюиссоном.

Я записал адрес Картерона, который он оставил в полиции: 11-й округ, проезд Бонн-Грэн, 32. Несмотря на поздний час, я отправляюсь туда и обнаруживаю, что номера 32 вообще не существует. Нумерация заканчивается двадцатым номером. Постучав к консьержке дома № 20, я показываю ей фотоснимок Картерона. Она никогда не видела этого человека и советует мне обратиться в кафе напротив.

Хозяин кафе смотрит на фото и задумчиво чешет затылок:

— Это парень с «ситроеном»?

Я пожимаю плечами:

— Возможно. Этот человек не любит работать и живет за счет проституток.

— А, вспомнил! — хлопает он себя ладонью по лбу. — Это тот тип, который наведывается к Люсьенне, он приходил к ней почти каждый день.

— А больше не приходит?

— Нет, учитывая, что Люсьенна… Люсьенна Эрбен переехала год назад, не оставив адреса.

Я снова в тупике. Меня бесит то, что каждый раз, когда я приближаюсь к цели, я захожу в тупик.

— Дайте мне жетон, патрон, и налейте нам анисовки.

Я набираю номер Лелу, инспектора полиции нравов, и спрашиваю, нет в ли в его любовной картотеке карточки на Люсьенну Эрбен. Я жду всего несколько минут, и Лелу сообщает мне ее адрес: подружка Картерона живет на улице Маршала Фоха, в Банье.

Днем практически невозможно остаться незамеченным на тихой улочке предместья. Переходя от дома к дому, я чувствую на себе любопытные взгляды обывателей, прильнувших к окнам.

— Мы здесь как на витрине, — говорю я Идуану. — Завтра я замаскируюсь.

На следующий день я напяливаю старую бесформенную шляпу, старое широченное пальто, которое я одолжил у консьержа, черные очки. Я ставлю в ногах деревянную плошку, беру в руки аккордеон и изображаю слепого уличного музыканта. Наступает вечер. Я промерз до костей, и у меня онемели пальцы. Я с отвращением поднимаю миску и считаю монеты, брошенные сердобольными прохожими. Не густо: всего тридцать два франка.

Я наблюдаю за виллой уже в течение трех дней. Время от времени за мной приходит Идуан, мой поводырь, чтобы проводить меня в ближайшее кафе, где я отогреваюсь, после чего снова возвращаюсь на свое место на улицу и сажусь на складной стульчик, устраивая на коленях аккордеон. К великому сожалению, я должен признать, что вилла необитаема.

— По всей видимости, — говорит мне однажды утром Толстый, — вы вышли на ложный след. Вы запустили работу, совершенно не появляетесь в Доме[8], нет, Борниш, так дальше не может продолжаться.

Вечная неблагодарность Толстого. Отныне я наблюдаю за виллой по вечерам, после рабочего дня. Я приезжаю в Банье на велосипеде то под видом художника, то налогового инспектора. Вилла по-прежнему погружена в темноту. Просунув руку между прутьями решетки, мне удается открыть почтовый ящик: он пуст. Прежде чем оставить наблюдение, я делаю последнюю попытку.

Я вкладываю в конверт проспект одной фирмы и отправляю его по адресу Картерона. На следующий вечер я обнаруживаю, что конверт лежит в почтовом ящике. Но вечером третьего дня конверта в ящике уже нет, значит, кто-то был на вилле и вынул его.

Я хочу убедиться в этом. Я достаю из коробки кусочек воска и опечатываю им дверь внизу. Я вырываю волос из головы и натягиваю его между двумя восковыми шариками. Если дверь откроют, то волос оборвется. Я проделываю то же самое с дверью гаража.

Проходит несколько дней. Мои волоски по-прежнему на месте в дверях. Но вот однажды ночью, около полуночи, когда я уже собираюсь возвращаться домой, я замечаю на улице медленно движущийся «ситроен» с погашенными фарами. Он останавливается перед виллой Люсьенны.

Из автомобиля выходит рослый, довольно плотный мужчина и направляется к дому. В доме зажигается свет. Подойдя к решетке виллы, я вижу его силуэт сквозь щели опущенных жалюзи. Неожиданно свет гаснет, мужчина выходит из дома и запирает дверь на ключ.

В следующую секунду я чувствую себя так, словно меня поразила молния. Картерон закрывает калитку (а я не сомневаюсь в том, что это именно он) и осторожно поправляет волосок.

Когда на следующее утро я рассказываю об этом Толстому, он прищуривает глаза и говорит мне:

— Продолжайте наблюдение, Борниш, и возьмите с собой Идуана. Вы столкнулись со «знатоком», старина, а это хороший знак.

Сидя в машине Крокбуа, остановившейся на углу улицы, мы снова ведем санкционированное наблюдение за виллой. Чтобы поддержать свои бренные тела, мы питаемся консервами и пьем кофе из термоса. Мы завернулись в теплые пледы, но тем не менее на вторую ночь мы начинаем кашлять и сморкаться. Наконец на третью ночь Картерон возвращается.

Когда он снова покидает виллу и уезжает на своем «ситроене», Крокбуа следует за ним, держась на расстоянии ста метров.

Мы молча проезжаем Монруж и оказываемся у ворот Шатийон, откуда сворачиваем на кольцевую дорогу. В Булонь-Билланкуре я прошу Крокбуа приблизиться к «ситроену».

Неожиданно нам перерезает дорогу выскочивший на красный свет сумасшедший грузовик. Крокбуа едва успевает увернуться.

— Кретин! — кричит Крокбуа шоферу.

Когда мы наконец разъехались, «ситроен» исчез.

Подавленные, мы возвращаемся домой.

— Вот невезение! — вздыхает Идуан. — Что за гнусная профессия.

На следующее утро я докладываю о нашем промахе Толстому.

— Жаль, Борниш, — говорит он. — Я навел справки: Андре Картерон является другом Деграншана, арестованного комиссаром Беленом после налета в Труа. Я уверен, что он связан с Бюиссоном, но он слишком осторожен, чтобы укрывать его у себя. Он переправил его к кому-нибудь из друзей. Необходимо разыскать его.

— Я это знаю, но как?

Проходят дни.

Я только что закончил одно несложное дело о краже ювелирных украшений, и мне хочется немного развеяться. Я отправляюсь в кафе «Две ступени». В дверях я сталкиваюсь с двумя мужчинами в канадских куртках, подбитых мехом. Я застываю на месте: один из них — Картерон, другой — неизвестный мне крупный детина. Приятели, громко смеясь, сворачивают на улицу Жи-ле-Кер.

Я вхожу в кафе, снимаю пальто и пожимаю руку Виктора.

— О, — говорю я, — твои друзья невежливы, они толкнули меня и даже не извинились.

Виктор с удивлением смотрит на меня:

— Какие друзья?

— С которыми я столкнулся в дверях.

Виктор легко ловится на удочку:

— А, эти! Деде и Антуан… Не сердись, старик. Они порядком выпили и просто не заметили тебя. Тебе анисовки?

— Да.

Я не могу прямо спрашивать Виктора; он непременно передаст о нашем разговоре своим друзьям.

Во всяком случае, удача мне улыбнулась, и я узнал, что Виктор знаком с Картероном. Я вернусь на улицу Жи-ле-Кер, чтобы разыскать его и установить за ним слежку.

Три дня спустя я снова встречаю Антуана в «Двух ступенях». Он сидит с Виктором за столиком напротив стойки бара. Оба мужчины выглядят расстроенными. Я подхожу к ним:

— Что-нибудь случилось? У вас у обоих похоронный вид…

— Самое подходящее выражение, Роже, — говорит Виктор. — Он умер.

Антуан крестится.

— Да, — тяжело вздыхает он. — Деде умер.

— Умер? Как? — спрашиваю я, думая о сведении счетов, положившем конец бурной жизни Андре Картерона.

— В постели Люсьенны, — добавляет Антуан. — У него было очень больное сердце!

Нить, связывающая меня с Бюиссоном, снова обрывается.

20

Никогда нельзя отчаиваться.

На следующий день, спрятавшись за могильными плитами, я присутствую на похоронах Андре Картерона на кладбище Иври. Сюда съехался весь воровской мир, из чего я делаю вывод, что Андре Картерон был человеком влиятельным. В первом ряду друзей стоит Антуан, вытирая слезы большим, как салфетка, носовым платком.

После завершения траурной церемонии, забившись в машину Крокбуа, я веду слежку за автомобилем Антуана.

По авеню Верден мы доезжаем до ворот Шуази, сворачиваем на кольцевую дорогу, переезжаем Сену по виадуку Отей, выезжаем к воротам Сен-Клу и оттуда сворачиваем на улицу Турелль. Неожиданно Крокбуа цедит сквозь зубы:

— Черт! В прошлый раз на этом месте на нас наехал грузовик…

Я смотрю в окно: мы уже приехали в Булонь и следуем по улице Пари. Я тоже узнаю место, где мы потеряли из виду Картерона.

Я кладу руку на плечо Крокбуа:

— Смотри.

Антуан тормозит перед своим домом и въезжает во двор. Минуту спустя он возвращается, чтобы закрыть деревянные ворота.

В тот же день мы с Идуаном осторожно начинаем опрашивать жильцов дома. Мы быстро узнаем, что Антуан живет с женой, цветочницей, и дочерью Шанталь.

Владелица химчистки сообщает нам, что последнее время у Антуана живет один родственник.

— Вот оно что! — весело улыбается Идуан. — А вы его случайно не видели?

— Да, один раз. Он редко выходит из дома и не любит болтать. Он невысокий брюнет, и у него живые черные глаза.

— Он у нас в руках, — оживляется Толстый, которому я докладываю новость по телефону. — Но его нужно брать на улице, неожиданно, иначе это будет бойня.

Февраль в этом году выдался холодный. Мы с Идуаном, по очереди сменяя друг друга, ведем наблюдение за домом либо из машины, либо из бистро напротив, но до сих пор нам ни разу не удалось увидеть Бюиссона.

Обеспокоенный, я начинаю подозревать, что он сменил свое убежище либо официантка из кафе предупредила Антуана о нашем присутствии.

24 февраля Толстый вызывает нас в свой кабинет.

— Я уверен, что Бюиссон скрывается у Антуана, который был лучшим другом Картерона, — говорит он. — Но мы должны в этом удостовериться. Мы находимся в секторе префектуры полиции, и, если мы совершим оплошность, они пожалуются министру. Я думаю, что нам следует продолжать наблюдение. Как только Бюиссон выйдет на улицу, хватайте его.

— Это может произойти не скоро, патрон, — бросает на ходу Идуан.

— Работа есть работа.

— Разумеется. Но мы можем простудиться…

— Вы получите медаль посмертно.

Продрогший от холода инспектор Фредди Куршан поднимает голову, чтобы посмотреть на номер дома, после чего входит в грязный подъезд и решительно стучит в дверь будки консьержки.

— Шанталь Боржо на каком этаже?

— На первом.

Фредди Куршан спокойным шагом направляется к двери. Он проводит расследование по делу об убийстве Кристиан Червонки, красивой блондинки, одежду которой обнаружили на набережной Парижа, а тело — в шлюзе Марли. Инспектор Фредди Куршан, расследующий обстоятельства смерти девушки, узнал, что накануне трагедии Кристиан Червонка, прозванная Крикри, была на балу со своей подругой Шанталь Боржо, которую инспектор Куршан пришел допросить.

Подойдя к двери, полицейский прислушивается. Ему кажется, что он слышит вздохи, стоны и прерывистое дыхание. Он стучит в дверь, и вздохи тут же прекращаются. Инспектор снова стучит. Он слышит приближающиеся шаги, и дверь наконец открывается. На пороге стоит растрепанная девушка в халате и смотрит на него грустными глазами. Инспектор начинает догадываться о причине стонов.

— Сожалею, что беспокою вас, — говорит он, бесцеремонно переступая порог.

Быстрым взглядом он окидывает комнату и видит на кровати завернувшегося в простыню человека. Куршан подходит к нему и приказывает властным тоном:

— Вставай! Быстро одевайся, и чтоб духу твоего здесь не было! Мне нужно поговорить с твоей подружкой тет-а-тет.

— Хорошо, господин.

Сопровождаемый насмешливым взглядом инспектора Фредди Куршана, маленький черноглазый человек с молниеносной быстротой вскакивает с кровати, натягивает одежду и, даже не зашнуровав ботинки, хватает пальто и шляпу и бежит к выходу.

— Ты ничего не забыл? — смеясь спрашивает его инспектор Куршан, когда Эмиль уже захлопывает дверь.

Мсье Эмиль забыл одну вещь — свой кольт, спрятанный на кухне в японской вазе.