Полицейская история

24

Утром в пижаме, облокотившись на кухонный стол и помешивая ложечкой кофе, я любуюсь грудью Марлизы. Она наклонилась над раковиной и моет шею и подмышки.

Семь часов тридцать минут. По радио начинают передавать последние известия, но я все равно не могу оторваться от созерцания прекрасного зрелища: что может быть красивее женской груди, если она удалась, если у нее безукоризненные геометрические пропорции и нет лишнего веса. Но как бы я ни был поглощен созерцанием, до меня доносится голос диктора:

«Рене Жирье, специалист по побегам, лишний раз доказал охранникам свое мастерство. Сегодня в пять часов сорок пять минут утра он бежал из тюрьмы Пон-ле-Эвек, где отбывал наказание с двадцать седьмого января. Побег удался благодаря соучастию неизвестного, поджидавшего Жирье, сидя за рулем автомобиля. Несмотря на все усилия полиции, поиски преступников пока остаются безрезультатными».

На смену приятному голосу диктора с хорошо поставленной дикцией приходит другой, мужественный и вместе с тем задушевный голос Ива Монтана. В моей голове целый рой мыслей. По логике вещей Жирье должен разыскать Эмиля Бюиссона, своего старого товарища, чтобы сколотить с ним банду. Я думаю, что Мсье Эмиль будет очень рад этому подкреплению, так как ряды его банды заметно поредели. Я думаю, что Нюс, соучастие в преступлении которого так и не было доказано, вернулся к себе домой (в то время как Деккер был приговорен к двадцати годам каторжных работ). Я думаю также о том, что Идуану, мне и Пуаре придется установить наблюдение за домом Нюса в предместье Сен-Мартен и что отныне Толстый снова начнет проедать мне плешь.

Мои нежные мысли о женской груди тут же улетучились. Я подхожу к раковине и отстраняю Марлизу:

— Мне нужно быстро умыться, я очень спешу.

Марлиза говорит обиженным тоном:

— Это побег Жирье так повлиял на тебя?

Я ничего не отвечаю. Я уже давно понял одну вещь: с женщинами никогда не следует вступать в дискуссию, все равно вы им ничего не докажете, потому что они не умеют слушать.

Итак, я быстро умываюсь, бреюсь, допиваю холодный кофе, одеваюсь и несусь к мяснику, чтобы сделать обычный заказ. В «Паризьен либере», самой ранней утренней газете, о побеге ничего не говорится. Я спускаюсь к площади Клиши, где, как обычно, сажусь в переполненный автобус.

Идет дождь. Поскольку в спешке я выбежал из дома, не захватив плащ, я прихожу на работу, промокнув до нитки. Гнусный день, ничего не скажешь. Вдобавок ко всему оба лифта сломались, и мне приходится подниматься пешком по лестнице на шестой этаж. На этаже я сталкиваюсь с Толстым, направляющимся к директору с досье под мышкой.

— А, Борниш! — говорит он в качестве приветствия. — Надеюсь, вы знаете, что вам нужно делать? Идуан и Пуаре уже на месте.

Да, я знаю, что делать. Прежде всего я должен позвонить в тюрьму Пон-ле-Эвек и навести справки. В кабинете я застаю переодевающегося Идуана и жующего сандвич Пуаре.

Увы, в тюрьму дозвониться невозможно: линия постоянно занята. Я звоню в жандармерию. Бригадир рассказывает мне о том, что в тюрьме Жирье постоянно демонстрировал благодушие и полное понимание. Благодаря своей уступчивости и услужливости он вскоре получил место парикмахера и с усердием стриг и брил заключенных и охранников. Эта работа позволила ему беспрепятственно перемещаться по зданию тюрьмы и составить ее план. Но, кроме того — и это самое главное, — ему удалось снять отпечатки замочных скважин на кусок мыла, который он постоянно носил с собой.

— Я хотел бы поговорить с начальником тюрьмы.

Заключенный молча закрывает дверь, разворачивается и, волоча ноги, направляется к канцелярии. Я следую за ним, еще не оправившись от того, что меня встретил заключенный, а не охранник. Я вхожу в канцелярию и буквально столбенею: за столом в небрежной позе сидит другой заключенный.

— Господин?

Я оглядываюсь по сторонам и вижу еще троих заключенных, склонившихся над столами. И ни одного охранника! Я спрашиваю:

— Шеф здесь или вы посадили его в камеру?

Сидящий за столом Мастодонт невозмутимо смотрит на меня маленькими серыми глазками.

— Вы по какому вопросу?

— Полиция, — говорю я с раздражением.

— А! Шеф в кафе напротив. Может быть, я смогу его заменить?

— Я хотел бы поговорить с шефом.

Первый заключенный снова открывает мне ворота тюрьмы и молча указывает рукой на кафе «Чаша», расположенное напротив тюрьмы.

В кафе их шестеро, все столпились у стойки бара: пятеро охранников и старший надзиратель, на фуражке которого две серебряные нашивки. Я подхожу к группе.

— Инспектор Борниш, из Национальной безопасности, — представляюсь я. — Хочу, кстати, задать вам один вопрос: кто охраняет тюрьму в данный момент?

Старший надзиратель заговорщицки подмигивает мне и хлопает меня по животу.

— Очень рад знакомству, инспектор, — говорит он густым басом. — Вы пришли по поводу Жирье? (Он приподнимает фуражку и чешет свой череп.) Да, провел он нас, ничего не скажешь, обвел вокруг пальца. Зато остальные — настоящие охранники, правда, ребята?

Пятеро охранников одновременно кивают головами.

— Вы знаете, — продолжает начальник тюрьмы, — в остальных мы полностью уверены. Никто больше не сбежит. Лучше выпейте с нами сидру, инспектор.

Я выпиваю протянутый мне стакан, и мой желудок тотчас же начинает возмущаться. Пора прекращать пьянство.

— Послушайте, — говорю я, — мне некогда. Мне необходимо получить некоторые сведения и быстро найти Жирье, пока он не укрылся в недосягаемом месте. Что вам известно?

Начальник тюрьмы ставит стакан на стойку бара:

— Лично мне ничего. Охранникам, насколько я могу судить, тоже ничего.

— Хорошо, — говорю я, — а кто мог бы пролить свет на это дело?

Шеф задумывается на несколько секунд:

— Думаю, что Жорж Кюде что-то может знать, письмоводитель. Идемте к нему.

Мы пересекаем площадь, входим в здание тюрьмы и проходим в канцелярию. Мастодонт за письменным столом при нашем появлении встает и раболепно смотрит на главного надзирателя.

— Это Кюде, прозванный Рыжим, мое доверенное лицо, — представляет шеф. — Он был раньше библиотекарем, а теперь заменяет меня в мое отсутствие, так, Жорж?

Рыжий угодливо кивает. В течение двадцати минут я допрашиваю его, но мне не удается вытянуть из него даже ничтожной информации. Он ничего не знает и на все вопросы хныча отвечает:

— Я не дружил с Жирье, господин. Мы друг друга недолюбливали. Клянусь, господин, я ничего не знаю, клянусь жизнью моей матери.

Шеф тянет меня за рукав в угол комнаты. Он прикладывает рот к моему уху и шепчет:

— Ему можно верить, инспектор. Если он клянется жизнью своей матери, значит, он говорит правду.

От этой опереточной тюрьмы у меня голова идет кругом. Между одурманенными алкоголем охранниками и тихими заключенными существует такое согласие, что мне становится ясно, что я вряд ли что-нибудь вытяну из этой мафии. Я решаю наведаться в жандармерию города.

Открывая мне дверь, охранник-заключенный едва слышно шепчет:

— Рыжий над вами просто смеется. Он был лучшим другом Жирье и даже позволял ему звонить в Париж. Проверьте телефонные разговоры, и вы увидите.

— Почему ты мне это говоришь?

— Потому что Рыжий постоянно заставляет меня чистить уборную.

Я не люблю, когда меня принимают за простофилю. Я снова возвращаюсь в канцелярию и под вопросительным взглядом шефа, оторвавшего от газеты голову, подхожу к столу Кюде.

— Покажи-ка мне телефонные квитанции, — говорю я безапелляционным тоном. — У вас здесь нет автоматической связи, поэтому все разговоры с Парижем регистрируются. Давай, быстро!

Кюде бледнеет. Он с ненавистью смотрит на «швейцара» и исполняет мой приказ. Он достает из картотеки картонный ящик, в котором свалены в кучу около сотни квитанций. Я беру ящик и вытряхиваю его содержимое на стол. В течение двадцати минут я сортирую квитанции. Чаще всего повторяется номер Министерства юстиции и два других парижских номера: Ришелье, 93… и Монмартр, 48… две последние цифры обоих номеров стерты.

Я обращаюсь к Кюде резким тоном:

— Что это значит? Почему последние цифры стерты?

Кюде отвечает сдавленным голосом:

— Не знаю… э…

Я вижу, что он лжет. Вопреки своим привычкам, я поднимаюсь со стула, хватаю его за шиворот и начинаю трясти. Главный надзиратель тоже встает со стула и испуганным голосом начинает увещевать меня:

— Успокойтесь, инспектор, не трясите его, он славный парень…

Я взрываюсь:

— Славный парень, который принимает меня за дурака! Если он не скажет все, что знает, он останется без зубов.

Начальник тюрьмы ласково говорит Кюде:

— Не дури, Рыжий, скажи инспектору всю правду. Скажи, кто стер цифры? Скажи ему все, и он отпустит тебя, в противном случае тебя переведут в другую тюрьму и ты больше не сможешь встречаться с женой. Ты ведь знаешь, что в другой тюрьме тебе никто не позволит принимать ее в камере. Давай, Жорж, не упрямься.

Кюде сглатывает слюну и говорит:

— Это Жирье приказал мне стереть цифры. Он звонил жене в отель.

— В какой отель?

— «Шанталь» на улице Ларошфуко. Однажды во время разговора она передала трубку его приятелю, Пуассонье. Я думаю, это он за ним приехал. Но только не говорите, что это я вам сказал…

— Дальше?

— Больше я ничего не знаю, правда.

Я выхожу из тюрьмы Пон-ле-Эвек в очень возбужденном состоянии. Рене Жирье уже наверняка находится в обществе Эмиля Бюиссона, за которым охотятся все полицейские службы Франции. Следовательно, идя по следу Жирье, я имею все шансы выйти на Мсье Эмиля.

25

Управляющая отелем «Шанталь» без труда признает, что в течение 1948 года Жирье и его жена неоднократно останавливались в отеле. Она вспоминает также, что в декабре в отеле останавливались два друга Жирье, оба невысокие и коренастые. Она протягивает мне регистрационный журнал, и я читаю имена: Ив Морис, торговец рыбой, и Марк Жиральди, офицер в отставке.

— Почему здесь не указаны ни их адреса, ни номера удостоверений личности? — строго спрашиваю я.

— Вы знаете, господин инспектор, ночной дежурный не все записывал, сколько я ни напоминала ему об этом. Бедняга умер два месяца назад.

Она лжет с восхитительным апломбом.

— Твой торговец рыбой, Борниш, — говорит мне на следующее утро Пуаре, которого я отправлял в архив префектуры полиции, — очень странный коммерсант.

— То есть?

— Главный доход он получает не от торговли рыбой, а от торговли крадеными товарами. И ты знаешь, с кем он их крадет?

— Нет.

— С Жаком из Ниццы, Деде Итальянцем и… Эмилем Бюиссоном. Все сведения взяты из архива префектуры полиции.

— Что?

— Да, на их след вышла уголовная бригада. Четвертого марта в Булони совершено нападение на двух владельцев ювелирных лавок: Боде и Гено. Точно не установлено, кто стрелял, но результат налицо: двое раненых и миллион чистого дохода!

— Как ты узнал об этом?

— Очень просто. У меня есть приятель Тюйа в уголовной бригаде, который живет в отеле моей матери, на Монмартре. Я был у него в гостях, и он рассказал мне об этом. Видишь, не такой уж я дурак, как ты думаешь!

Простодушие Пуаре забавляет меня.

— На этот раз ты действительно превзошел себя, не иначе как выпил чего-нибудь. Но пока ты был там, ты мог идентифицировать Итальянца и Жака из Ниццы. Тебе не пришло это в голову?

— Представь себе, что пришло.

Пуаре достает из кармана разные предметы, и в том числе два антропометрических снимка.

— Смотри, Жак из Ниццы — это Жак Верандо, а Итальянец — это Дезире Полледри. Я взял их из досье префектуры полиции, я сделаю с них копии и верну их на место.

— Пуаре, — говорю я торжественным тоном, вставая со стула, — я угощаю тебя шампанским. Благодаря тебе мы знаем новых друзей Бюиссона. Браво! Молодец! А кто такой Жиральди, друг Жирье?

— Один корсиканец из Сартены. Крутой тип. Приговорен заочно к двадцати годам строгого режима. Я принесу тебе его досье, почитаешь.

Немного позднее я докладываю Толстому о том, как продвигается следствие. Он ликует:

— Борниш, сейчас или никогда. Вы понимаете, что от вашего успеха зависит, будете ли вы старшим инспектором или нет. Покажите наконец, на что вы способны. В сентябре сорок седьмого года префектура полиции взяла у нас из-под носа Жирье, возьмем реванш в сорок девятом! Впрочем, теперь это наша добыча, так как он бежал из провинциальной тюрьмы. Вы слышите, Борниш: мне нужен Жирье!

Я разочаровываю Толстого. Несмотря на сеть информаторов, несмотря на ночные вылазки в бары и кабаре на площади Пигаль, несмотря на угрозы Марлизы вернуться к матери, потому что я почти не уделяю ей внимания, несмотря на назидания Толстого, Жирье и его приятели остаются неуловимыми.

Первый луч надежды сверкнул мне, когда я узнал адрес Маринетты Жирье, на Монмартре. Но она ведет обычный образ жизни, спокойный и размеренный, таща за собой повсюду, куда бы она ни шла, целую эскадру полицейских из уголовной и летучей бригад.

Одним прекрасным майским утром в кабинет вбегает возбужденный и запыхавшийся Пуаре и сообщает мне:

— У меня сенсационная новость, Борниш. Похоже, что Бюиссон скрывается у одного из своих приятелей в Плесси-Робинсоне. ПП[9] пытается локализовать его.

— Ты получил сведения от Тюйа?

— Да, ты ведь знаешь, что он мне обо всем рассказывает. Надо что-то делать, Борниш.

— Он тебе все рассказывает, говоришь? А ты никогда не задумывался почему?

Пуаре моргает глазами.

— Это шантаж, Борниш! Но я умею маневрировать: либо он мне выкладывает все, что знает, либо я его выкидываю из отеля моей матери. Ты понимаешь, она ему сбавила цену и даже разрешает приводить шлюх. Хорошо, пойду разберусь с ним.

Пуаре исчезает в коридоре, а мне остается лишь молить Бога, чтобы он не дал моим коллегам из ПП обойти меня.

Моя мольба была услышана, но за это мне пришлось заплатить жизнью человека.

26

Вечером 31 мая 1949 года один досадный случай приводит Эмиля Бюиссона в ярость. Его окружение хранит молчание: Жанно Орсетти, Адриан Шарме, специалист по угону автомобилей, и Дезире Полледри, виновник происшествия. Все знают, во что может вылиться ярость Бюиссона.

После удачного нападения в Сент-Уане, во время которого один человек был убит, и после ограбления ювелиров в Булони Эмиль Бюиссон разработал план налета в Кламаре: речь шла о нападении на начальника строительства, перевозившего в сумке двадцать миллионов франков.

В назначенный день банда затаилась неподалеку от конторы предприятия. За рулем угнанного Адрианом Шарме автомобиля сидел Морис Ив, друг Жирье. Ожидание затянулось на целый час, но оказалось напрасным: перевозчик денег не появился. Разочарованный и раздраженный, Эмиль отдает приказ об отходе и возвращается на виллу Шарме в Плесси-Робинсоне, где он нашел убежище. Морис Ив, торговец рыбой, и Деде Полледри, Итальянец, решили избавиться от краденого автомобиля.

За рулем сидел Морис. Сидевший на заднем сиденье Полледри попытался вынуть обойму из автомата. Вероятно, он не умел с ним обращаться, так как раздался выстрел. По трагической случайности пуля попала в голову Мориса, расколовшуюся, как арбуз. Ветровое стекло в ту же секунду было забрызгано кровью, мозговой тканью и кусочками костей. Оглушенному выстрелом Полледри чудом удалось остановить машину и выскочить из нее. На его счастье, Шарме, которому было поручено привезти назад сообщников, находился в двадцати метрах от него.

Полледри, без кровинки в лице, опустился на сиденье рядом с ним.

— Жми! — приказал он.

Не задавая вопросов, Шарме нервно тронулся с места. По дороге Итальянец дрожащим голосом рассказал ему о том, что случилось, и о смерти Пуассонье.

— Мне страшно, Адриан, — стонал Полледри. — Господи, до чего же мне страшно! Я боюсь, что Эмиль не поверит в то, что это был несчастный случай. Он еще подумает, что… О Боже!

Не спуская глаз с дороги, Шарме говорит:

— Да, скорее всего. Ничего более глупого я в своей жизни не видел!

Совершенно естественно, что Бюиссон приходит в неописуемую ярость, когда вспотевший и дрожащий Полледри, опустив голову, рассказывает ему, каким глупым образом он убил Мориса Ива. В какой-то момент, опасаясь худшего, Итальянец пытается найти себе оправдание.

— Он затормозил так неожиданно и как раз в тот момент, когда мой палец лежал на спусковом крючке.

Бюиссон пристально смотрит на него, и от этого взгляда по спине Полледри проходит волна ледяного холода.

— Адриан, — говорит Бюиссон, не спуская глаз с Итальянца, — он говорит правду? Пуассонье действительно притормозил?

Шарме, не колеблясь, отвечает:

— Не знаю, Эмиль. Я не видел.

— Подумай, Адриан. Дело очень серьезное.

— Не знаю, Эмиль.

«Дерьмо! — думает Бюиссон. — Гнусный лгун!»

И несмотря на то что Полледри на голову выше Бюиссона, тот без труда хватает его за горло, заставляя отступить к стене. Он истерично и с бешеной силой начинает бить его головой о стену. Полледри обмякает и соскальзывает на пол. Успокоившись, Бюиссон поворачивается к Шарме:

— Где это произошло?

— В Плесси, на бульваре де ла Тур.

— Это далеко?

— Нет, меньше километра.

Бюиссон размышляет, бросая время от времени свирепые взгляды в сторону Полледри, не осмеливающегося шелохнуться. Бюиссон медленно достает бумажник, вынимает из него несколько банкнотов и бросает их на стол:

— Держи, Адриан, это тебе.

— Что это значит, Эмиль?

— Это означает, что надо уходить. Через час весь квартал будет оцеплен полицией. Обнаружив труп Пуассонье и расспросив твоих соседей, они быстро доберутся до нас.

— Не думаю. Ты преувеличиваешь, Эмиль. Ты видишь полицейских повсюду, — говорит Шарме.

— Я должен быть начеку. Полицейские всегда появляются тогда, когда их меньше всего ждешь.

— Но, Эмиль, подумай сам, как они могут выйти на меня — ведь у меня даже не было судимости, и у них в картотеке нет моей карточки.

Бюиссон пожимает плечами и приказывает:

— Приготовь мой чемодан, Адриан, я ухожу.

Бюиссон поворачивается к потрясенному всем происходящим Жанно Орсетти.

— Уходим, Жанно, — говорит он, пытаясь улыбаться. — У тебя найдется для меня местечко?

— Да, — выдыхает Орсетти. — Можно потесниться.

— А что будет со мной? — жалобным тоном спрашивает Итальянец, все еще сидя на полу и опираясь спиной о стену. Его красивое лицо искажено страхом. Он сознает, что за последние несколько дней уже дважды вызвал недоверие и гнев убийцы, словно играя с огнем и искушая смерть.

Бюиссон не простил ему того, что Полледри в ночь с 8 на 9 мая участвовал с другими сообщниками в похищении в Пюто ста двенадцати миллионов марокканских банкнотов. Узнав об этом, Бюиссон сказал ему:

— Значит, ты подрабатываешь на стороне, Итальянец?

Тон был резкий и ядовитый. Полледри от всей души пожалел, что не предложил Бюиссону принять участие в этом сногсшибательном ограблении.

А теперь на его совести еще и смерть Мориса. С трудом проглотив слюну, Полледри думает о том, что Рюссак поплатился и за меньшую вину.

— Что будет со мной, Эмиль? — жалобно повторяет Итальянец.

Бюиссон задумчиво смотрит на него. Его взгляд лишен всякого выражения. Он думает о том, какую уготовит судьбу этому сидящему на полу человеку, потерявшему его доверие.

— Кажется, у тебя есть жена?

— Да, — отвечает Полледри, — Анриетта Сеген. В Альби у нее есть магазин трикотажных изделий.

— Ты поедешь к ней. Когда все утрясется, я вызову тебя, если понадобишься.

— Хорошо, — раболепно соглашается Полледри, щеки которого розовеют, а сердце вновь радостно стучит в груди.

— Уедешь сегодня вечером. Жанно проводит тебя на вокзал. Возможно, я тоже: я не доверяю тебе.

— Но это не… — начинает Полледри, снова побледнев.

— Что «не»?

— Не последняя прогулка? Скажи, Эмиль?

— Ты сядешь в поезд, Итальянец.

Полледри уехал из Парижа, а Эмиль поселился в однокомнатной квартире Жанно, неподалеку от сквера Рапп.

Когда на следующий день уголовная бригада врывается на виллу Шарме в Плесси-Робинсоне, в доме находится только он с женой.

После допроса на набережной Орфевр супружеская пара во всем признается. Шарме отвечает на все вопросы, кроме одного: где скрывается Бюиссон? Он действительно этого не знает.

27

Иногда мне кажется, что в кабинете № 523 происходят странные вещи. Например, сегодня утром, 23 мая, Идуан показывает мне кальсоны в цветочек, которые он выторговал за полцены на американском черном рынке. Что же касается Пуаре, то он боксирует с невидимым противником, приговаривая:

— Не думай, что я такой дурак, каким кажусь! Вот увидишь, я их всех поймаю один!

Да, зрелище угнетающее, но я не делаю никаких замечаний. Я размышляю о рапорте ПП, который Толстый дал мне прочитать, и отмечаю, что если уголовной бригаде как-то удалось напасть на след Бюиссона, то Жирье в буквальном смысле улетучился.

У меня остается последняя надежда: идентифицировать абонента номера, который я получил от Жоржа Кюде: Ришелье, 93… После наведения необходимых справок мне удается установить имя и адрес абонента. Речь идет о баре «Фаворит», расположенном неподалеку от Опера-Комик[10], шикарном месте, владельцем которого по случайному совпадению оказывается корсиканец Мишель Варани.

Вечером, вернувшись домой, я говорю Марлизе:

— Приведи себя в порядок. Мы выходим в свет.

— О! Дорогой, как это мило с твоей стороны! — восклицает она. — Мы уже целую вечность не были в кино.

Немного смутившись, я целую ее и объясняю цель нашего выхода:

— Послушай, Марлиза, только, пожалуйста, не нервничай, но речь идет не о кино. У меня другой план.

— Какой именно? — недоверчиво спрашивает она.

— Видишь ли… мне нужно вести наблюдение в одном баре, и если я пойду туда один, то меня быстро вычислят, в то время как если мы пойдем туда вместе, как влюбленные, то…

Марлиза криво усмехается.

— Все понятно. Если бы ты знал, до чего мне надоела твоя работа, — вздыхает она, — и твой Бюиссон, и твой Толстый — все! Мы никуда не ходим, никогда не принимаем гостей. Я гожусь только в твои помощники.

Я пытаюсь убедить ее:

— Прошу тебя, Марлиза, окажи мне эту услугу, это очень важно. В последний раз.

Час спустя мы сидим в затемненном углу бара «Фаворит» и, изображая влюбленную парочку, потягиваем коктейль. Прильнув к Марлизе, я окидываю взглядом зал, но не замечаю ничего подозрительного.

Мы выходим с ней пять вечеров подряд, но все напрасно. Хозяин заведения, крупный седеющий мужчина, уже смотрит на нас как на завсегдатаев и улыбается Марлизе.

Я начинаю сомневаться в том, что Жирье действительно звонил сюда из тюрьмы Пон-ле-Эвек.

Пара не задерживается в баре более десяти минут. Мужчина о чем-то переговаривается с хозяином, и молодые люди уходят. Я с трудом сдерживаю желание отправиться следом за ними. Угадав мои мысли, Марлиза приходит мне на помощь.

— Я схожу за сигаретами, — громко говорит она.

Одарив ангельской улыбкой Мишеля Варани, она исчезает. Я с нетерпением жду ее возвращения. Несколько минут спустя Марлиза снова садится за столик.

— Номерной знак 2409 РН2, — шепчет она, протягивая мне пачку «Филип Моррис».

Я нежно притягиваю ее к себе. Как я ей благодарен! Выпив еще по коктейлю, мы встаем и направляемся к выходу.

В Париже сегодня теплый, мягкий вечер, и Мишель Варани стоит в открытых дверях, провожая взглядом редких женщин, проходящих по улице Мариво. Марлиза опирается на мою руку, смотрит на меня влюбленными глазами и глупо хихикает.

Мишель Варани заговорщицки подмигивает мне.

— До завтра, — говорю я, проходя мимо него.

— До завтра, — отвечает он густым басом.

Как только мы вышли на улицу, я задаю Марлизе мучающий меня вопрос:

— Ну?

— Все очень просто. Перед Опера-Комик их ждала машина «БМВ». За руль сел парень, ты сможешь установить его личность по номеру. Должна тебе признаться, что мне осточертело сидение в «Фаворите».

На следующее утро служба автоинспекции сообщает мне имя владельца «БМВ»: Матье Робийяр, портной, и адрес: улица Нотр-Дам-де-Лоретт, 26, 9-й округ Парижа. Кроме того, я узнаю, что Матье Робийяр, прозванный Нантийцем[11], был арестован несколько лет назад летучей бригадой вместе с Жирье. След мне кажется интересным.

Но когда я прихожу по полученному адресу, я узнаю, что Нантиец никогда там не жил и никому там не известен.

28

8 июня загорелый и элегантный, в бежевом габардиновом костюме Полледри возвращается из Альби в Париж. Его страх исчез. Несколько дней, проведенных в обществе Анриетты, окончательно вылечили его. Накануне ему позвонил Эмиль:

— Как дела, старина? Отдыхаешь?

Приветливый тон Бюиссона окончательно успокоил Полледри, и он даже осмелился пошутить:

— Только с француженкой можно забыть о всех неприятностях.

— Хорошо, — сказал Бюиссон, — только не растрачивай в алькове всю свою энергию. Она еще пригодится. Есть интересное дело. Возвращайся.

— Когда? — спросил Полледри счастливым, но несколько недоверчивым тоном.

— Послезавтра я приглашаю тебя и Жанно на ужин в «Брестскую таверну»[12]. Восемь часов тебя устраивает? Ты знаешь, где это?

— Да, знаю. Я буду в восемь. Чао.

Полледри прибывает на вокзал Аустерлиц в семь часов. Погода была великолепной, и на улицах было много загорелых девушек в летних платьях. Радуясь жизни, Итальянец решает отправиться на свидание пешком, но затем передумывает: в такую жару он быстро вспотеет и натрет себе ноги в новых туфлях. Он находит телефонную будку и звонит своей приятельнице, работающей на тротуаре возле Ла-Мадлен**, и предлагает ей закончить вечер вместе. Он зайдет за ней около полуночи. После этого Полледри останавливает такси и называет шоферу адрес ресторана, где его ждет Мсье Эмиль.

Он входит в зал на четверть часа раньше, но Бюиссон и Орсетти уже сидят там, за стойкой бара. Заметив его, мужчины спускаются с табуретов и идут к нему навстречу. Орсетти искренне рад возвращению друга и бывшего сокамерника. Он обнимает его и хлопает ладонью по спине с чисто корсиканским радушием, затем ему энергично пожимает руку улыбающийся Бюиссон.

— Рад видеть тебя, Итальянец, — говорит он, — ты в полном порядке.

Полледри готов прослезиться от счастья. До чего же он рад встрече с друзьями! Его тревога улетучилась, и сердце эткрыто для дружбы.

— Как Анриетта? — спрашивает Бюиссон, увлекая его к стойке бара.

— Прекрасно, не считая того, что ее очень расстроил мой внезапный отъезд, но что поделаешь? Работа есть работа. А ты как, Эмиль? Как у тебя на любовном фронте?

— О, у меня сейчас очень милая подружка из Бретани, — отвечает Бюиссон, который обычно бывает очень сдержан в отношении своей интимной жизни. — Я тебе ее как-нибудь представлю.

— Двадцатилетняя красотка, принесшая свою молодость в жертву старику, — шутит Орсетти.

Мужчины весело смеются, осушают фужеры с шампанским, заказывают следующие и непринужденно беседуют.

Перебравшись в укромный угол зала и заказав ужин, Бюиссон переходит к делу.

— У меня есть один план, — говорит он, — если он удастся, то можно будет спокойно отойти от дел и жить беззаботно до конца дней.

Он умолкает, так как к столу подходит официантка и подает курицу с рисом. Когда она удаляется, он продолжает:

— Нам потребуются люди, но пусть вас это не смущает: в накладе никто не останется. Я связался с Жирье и Жаком Верандо.

— Черт! — восклицает Полледри. — Речь идет о Банке Франции?

— Почти, — улыбаясь отвечает Эмиль. — Речь идет о Лионском кредитном банке, а точнее — о бронированном фургоне, в котором перевозится большая сумма денег. Жирье познакомился в кафе, неподалеку от банка, с двумя инкассаторами, расхваливавшими патрону систему безопасности нового фургона. Жирье сказал, что не верит им, и тогда они пригласили его к себе, чтобы продемонстрировать работу системы на месте. Пока нам не хватает еще нескольких деталей, но как только все будет уточнено, сразу переходим к действию. Я думаю, что это будет не позднее чем послезавтра.

— А полиция? — спрашивает Полледри.

— Можно не волноваться, — заверяет его Орсетти. — Вчера вечером я был в «Двух ступенях» и видел их там в полном сборе. Уверяю вас, что префектура полиции и Национальная безопасность потеряли оба следа: и Бюиссона, и Жирье.

Подошла официантка, и пока она убирала тарелки, мужчины молчали.

— Остается решить еще один вопрос, — говорит Бюиссон, заказав следующее блюдо. — Ты должен что-нибудь сделать для жены Пуассонье, как только получишь свою долю.

— Все что угодно, Эмиль! — поспешно заверяет Полледри, у которого при упоминании имени друга все внутри сжимается.

— Хорошо, Итальянец, — говорит Бюиссон, довольный произведенным эффектом. — Хорошо, ты возместишь этой несчастной женщине ущерб за свою… неловкость.

— Разумеется, Эмиль, разумеется. За глупость надо расплачиваться.

— Хорошо. У тебя есть немного денег при себе?

Полледри молча сует руку в карман пиджака, достает бумажник и вынимает из него банкноты.

— Сколько? — спрашивает Бюиссон.

— Почти двести тысяч.

— Хорошо, дай мне сто девяносто, я передам их завтра вдове. Оставь себе на вечер десять тысяч.

— Спасибо, Эмиль, — вздыхает Полледри, — но если понадобится еще, скажи мне.

Бюиссон отрицательно мотает головой:

— Нет, этого хватит, сумма вполне значительная. Глупость стоит дорого.

Они переходят к сыру. Осушив две бутылки бордо, они разомлели. Неожиданно Полледри спрашивает:

— А сколько мы можем заработать?

— Около тридцати миллионов каждый, причем в старых купюрах, одним словом, все преимущества. Правда, надо будет выделить долю Матье Нантийцу, но это немного.

— Тридцать миллионов! — мечтательно повторяет Полледри.

— Что ты с ними сделаешь? — спрашивает Орсетти.

— Не знаю, — говорит Полледри. — Может быть, мы с Анриеттой купим ферму, где-нибудь далеко… Стану крестьянином…

— И заведешь детей? — спрашивает Бюиссон.

— Нет, детей не надо. С ними слишком много хлопот.

Оплатив счет, Эмиль присоединяется на улице к друзьям.

— Куда идем? — спрашивает Орсетти, которому хочется продолжать кутить.

Бюиссон равнодушно пожимает плечами и смотрит на часы:

— Почти десять. Пройдемся немного пешком, а потом, если хотите, зайдем в бар на Елисейских Полях.

— У меня в полночь свидание, — предупреждает Полледри, — она работает на тротуаре, возле Ла-Мадлен.

— Стоящая?

— Еще бы! Профессионалка высшего класса.

— Но ты ведь можешь выпить с нами рюмочку? — спрашивает Орсетти, немного завидуя успехам приятеля.

— Хорошо, но я зайду только на пять минут.

Трое мужчин пересекают улицу Сен-Доминик и доходят до угла проезда Ландрье, в который сворачивает Бюиссон.

— Куда мы идем, Эмиль? — спрашивает удивленный Орсетти.

— На другом конце, на улице Юниверсите, один мой приятель содержит пикантное кабаре…

— Странно. В таком изысканном квартале?

— А почему бы и нет? Буржуа тоже люди: они пьют, танцуют, любят… Поскольку у Полледри мало времени, заглянем для начала туда, а затем продолжим без него…

Бюиссон спокойно ныряет в проезд; друзья следуют за ним.

Пройдя сто метров, они слышат позади автомобильный гудок, требующий освободить проезд. Орсетти поднимается на тротуар с правой стороны, Бюиссон хватает рукой Полледри и увлекает его на узкий тротуар слева. Машина уже почти поравнялась с ними.

Внезапно Бюиссон с чудовищной силой толкает Полледри вперед, и через секунду в его руке блестит кольт. Раздается выстрел. Тело Полледри тяжело оседает на тротуар. Стоя перед своей жертвой с вытянутой рукой, Бюиссон делает еще пять выстрелов. В обойме остается последняя пуля. Бюиссон не спеша наклоняется над трупом, переворачивает его на спину, нащупывает окровавленный рот, открывает его, вытягивает наружу язык Итальянца и снова стреляет.

— Мразь, — цедит Бюиссон сквозь зубы. — Больше ты не сможешь уже проворачивать дела на стороне без меня.

Он с яростью смотрит на кусок языка, прилипший к его пальцам, взмахивает рукой и стряхивает его на середину улицы. После этого он прячет оружие за пояс и садится в машину Жака Верандо, которая тотчас же отъезжает.

29

На следующий день, читая «Фигаро», Бюиссон с ужасом узнает, что Полледри с шестью пулями в теле был еще жив, когда дежурная полицейская машина перевезла его в госпиталь Бусико. Итальянцу оставалось жить еще два часа, показавшихся ему вечностью из-за неимоверных страданий. Перед смертью он открыл глаза и увидел перед собою лица двух полицейских, просивших его назвать имя убийцы. Но Полледри не мог говорить: его язык остался в проезде Ландрье.

На опознание его трупа у меня уходит не больше пяти минут. Протокол поручено вести Муссе, секретарю уголовной бригады. Он еще более тщеславен, чем я, и обожает видеть свое имя напечатанным в газетах. Я решаю воспользоваться его слабостью к дешевой популярности и звоню ему по телефону:

— Алло? Офицер полиции Муссе?

— Да.

— Это Робиш, репортер из «Вест-Франс».

— Очень приятно. Как ваши дела?

— Спасибо, прекрасно. Я звоню вам из Ренна. Я хотел бы уточнить кое-какие детали, относящиеся к сведению счетов в проезде Ландрье.

— Да, пожалуйста. Надеюсь, вы не забудете упомянуть обо мне…

— Разумеется.

— Очередной жертвой стал некий Полледри, Дезире Полледри, итальянец, бежавший с каторги, с острова Ре и разыскиваемый полицией за участие в вооруженном ограблении. Документы, обнаруженные при нем, оказались фальшивыми, выданными на имя Люсьена Сульти. Однако я моментально опознал его по отпечаткам пальцев.

Он выдерживает короткую паузу в ожидании моих поздравлений, и я не разочаровываю его:

— Браво! А кто его убил?

— Этого пока мы еще не знаем. Мой коллега инспектор Куршан только начал расследование. Очевидно, что речь идет о сведении счетов между бандитами, а значит, скорого результата ждать не приходится. Однако скажу между нами, что к этому вполне может быть причастен небезызвестный Эмиль Бюиссон. Надеюсь, вы помните об убийстве в автомобиле Мориса Ива? Я тогда долго допрашивал Шарме, и он сказал мне, что в тот день Бюиссон чуть не убил Полледри. Это все, что я могу вам сказать сегодня, но прошу ничего не писать о Бюиссоне, чтобы информацией не воспользовались наши конкуренты из Национальной безопасности.

— Хорошо, — лицемерно говорю я. — А это правда, что Бюиссоном занимается Борниш?

— Борниш! — с раздражением говорит мой собеседник. — Если он думает, что Бюиссона можно поймать на удочку, он ошибается. Бюиссон не станет размениваться по мелочам.

— Спасибо, господин инспектор!

Я вешаю трубку. По крайней мере теперь о двух вещах я знаю наверняка: об идентификации Полледри и оценке моих умственных способностей.

Мне остается только доказать коллегам из ПП, что я не такой дурак, как они думают.

Чем больше я на него смотрю, тем больше убеждаюсь в том, что он является стопроцентным двойником Пьера Дака. Тот же лысый череп, те же блестящие глаза, та же плотная комплекция. Дивизионный комиссар Поль Берлиа отвечает в Национальной безопасности за радиоэлектронную связь, а иначе говоря, за прослушивание телефонных переговоров.

В настоящий момент он читает вслух лаконичный запрос, составленный мной по приказанию Толстого:

«Ваш постоянный корреспондент просит вас подключить к абоненту Ришелье, 93… Прослушивание будет обеспечивать сотрудник моей службы. Подпись: Биже, директор судебной полиции».

Комиссар Берлиа переводит глаза на меня, потирая свой подбородок здоровой рукой.

— Это вы Борниш?

— Да, мсье. А может быть, Идуан или Пуаре…

— Гм… Пуаре?

— Он, разумеется, не гений, — говорю я, — но он вполне способен записать то, что слышит.

Берлиа демонстрирует свой скептицизм пожатием плеч, после чего поворачивается к стенным дощечкам, на которых установлены записывающие устройства.

— У него ничего не выйдет, если он будет слушать разговоры напрямую. Ваши сообщения, Борниш, будут записываться на магнитофонную ленту, я предоставлю в ваше распоряжение диктофон, чтобы вы могли спокойно прослушивать их в кабинете. Будете приходить за ними каждое утро. Вас это устраивает?

— Спасибо, господин дивизионный комиссар.

Берлиа протягивает мне ключ, благодаря которому я смогу пройти отсюда прямо в здание судебной полиции, чтобы не делать крюка по двору с кассетами в руках.

Я озираюсь по сторонам и вижу повсюду бесконечные электрические провода, измерительные приборы и прочую технику.

Инспектор в синем халате, которого я сначала принял за механика, предлагает мне сигарету и представляется:

— Дюран. Хочешь знать, как функционируют эти приборы?

— Право же…

Дюран объясняет мне, каким образом Национальная безопасность может подключиться к любой линии абонента, соединенной с центральной телефонной сетью. Благодаря простому ответвлению линии.

— Приходи завтра, — говорит он, — мы уже все подготовим.

На следующий день, надев на голову наушники, я смотрю на восковую бобину, вращающуюся под иглой диктофона, стоящего на моем столе. Идуан и особенно Пуаре, не веря своим глазам, поддерживают меня морально.

Прослушав множество бесполезной информации, поступающей по телефону в «Фаворит», я нападаю наконец на нечто стоящее.

— Матье? Привет, это Рене. Ты мне звонил?

От волнения я хватаю за руку Идуана, прильнувшего ухом к радионаушникам.

— Да. Нужно увидеться. Завтра сможешь?

— В котором часу?

— В семь тебя устроит? В баре «Терминус», у Венсеннских ворот, довольно спокойное место.

— Хорошо.

Я поворачиваюсь к Пуаре, почесывающему ногу:

— Послушай, приятель, окажи мне услугу. Вместо того чтобы чесать экзему, сбегай к своему дружку Тюйа, посиди в архиве и наведи справки о Матье Робийяре, а также о друзьях Жирье: Верандо и Жиральди. Узнай также имена осведомителей уголовной бригады.

— Понятно, Борниш.

— Встретимся завтра в семь часов вечера в «Терминусе». Возражения есть?

— Слушаюсь, шеф, — бросает с порога Идуан, уже переодевшийся в костюм соблазнителя.

За ужином я рассказываю Марлизе о планах на завтрашний вечер и надежде, которую возлагаю на это предприятие.

— Хорошо, — говорит она, — по велению долга я пойду с тобой. Это все-таки лучше, чем сидеть дома одной и слушать радио.

30

Я люблю мечтать. Это отвлекает меня от реальности и к тому же ничего не стоит. Сидя в машине Крокбуа между Марлизой и Идуаном, я мечтаю о том, что в скором времени возьму верх над Бюиссоном, над Жирье, над Кло и Куршаном.

У меня есть все преимущества перед моими коллегами из ПП. Пока они разыскивают Жирье, я арестую его, и это позволит мне наконец осуществить свою мечту и стать старшим инспектором. А если я не арестую его, а дам ему уйти и он выведет меня на Бюиссона, то у меня будет двойной успех и я смогу рассчитывать на звание комиссара.

Я продолжаю мечтать: кто знает, не направится ли Жирье после своего свидания в «Терминус» прямо к Бюиссону? Кто знает, может быть, Жирье придет в «Терминус» с Бюиссоном?

В салоне машины очень жарко. У сидящего впереди Пуаре капли пота стекают по розовым щекам. Он храпит.

Мы остановились на бульваре Суль, напротив Венсеннских ворот, что позволяет нам держать в поле зрения оба выхода из кафе «Терминус», расположенного на бульваре Даву. Сейчас шесть часов вечера; через час мы определимся.

У меня непостоянный характер и быстро сменяющееся настроение: от безудержного оптимизма до самого мрачного пессимизма.

Вот и сейчас моя безмятежная мечтательность сменяется сильной тревогой. В телефонном разговоре речь шла о Рене и Матье, но какие у меня есть доказательства, что это будут Рене Жирье и Матье Робийяр? Я бурчу себе под нос:

— Может быть, это и не они.

Идуан, любующийся своими новыми кожаными сапогами, поворачивает ко мне голову:

— Ты уже говоришь сам с собой?

Я делюсь с ним своими сомнениями, но Марлиза философски изрекает:

— Скоро сам увидишь.

Пуаре продолжает храпеть, опустив подбородок на грудь, абсолютно безучастный к состоянию моей души. На этот раз, чтобы не привлекать внимания и оставаться незамеченным, он вырядился в спецовку маляра. Он действительно превзошел самого себя, захватив даже ведро, из которого торчат две кисти. В таком виде он отправится в нужный момент в «Терминус» выпить стакан вина и, не привлекая внимания, выяснит, что там происходит, а потом сообщит нам. Что же касается меня и Марлизы, то больше всего мы должны избегать встречи с Матье Робийяром, владельцем бара «Фаворит».

Время тянется слишком медленно. Без двадцати семь Идуан толкает меня локтем:

— Смотри!

Марлиза, Крокбуа и я одновременно поворачиваем головы в сторону «Терминуса». Пуаре широко раскрывает глаза, бормоча нечленораздельные звуки и не понимая, где он находится.

— Не туда, — говорит Идуан, — налево, сзади нас! Только не поворачивайтесь все сразу.

Но любопытство одерживает верх над осторожностью. Я поворачиваю голову, и мое сердце начинает бешено колотиться в груди: в десяти метрах от нас Рене Жирье спокойно переходит улицу. Я вижу его профиль, светлые волнистые волосы и очки в тонкой оправе. Под синим элегантным костюмом угадывается крепкое мускулистое тело.

— Красивый парень, — с восторгом шепчет Марлиза, — он совсем не похож на гангстера: у него тонкое лицо, интеллигентное лицо. Я приняла бы его скорее за инженера.

— Будем брать? — спрашивает Пуаре, собираясь открыть дверцу.

Искушение действительно велико. Вот он, Жирье, один, беззащитный, остановившейся посередине шоссе в ожидании, когда проедут автомобили. Он достает из кармана портсигар, вынимает из него сигарету и прикуривает ее со спокойствием человека с чистой совестью.

— Так мы его берем или нет? — повторяет с нетерпением Пуаре.

— Нет. Сначала посмотрим, что он будет делать.

— А, черт! — возмущается Пуаре. — Вас не поймешь… То ночи напролет стережете их, а когда находите, даете уйти. Ну что ж, мой дорогой Борниш, скажу тебе откровенно: я человек небогатый, но я охотно отдал бы тысячу франков, чтобы ПП увело его у нас из-под носа.

Загорелся красный светофор, и движение замерло. Жирье небрежной походкой переходит улицу и входит в кафе «Терминус». Я вижу, как его высокий силуэт удаляется за стеклом и скрывается в зале с правой стороны. Я смотрю на часы: без пятнадцати семь.

По мере того как время приближается к семи, мое напряжение возрастает, и я начинаю сожалеть о том, что не поставил в известность Толстого. В случае удачи нам пришлось бы разделить успех, а для чиновника это единственный способ сделать карьеру.

Кроме того, я знаю образ мыслей Толстого. Он не отличается деликатностью и постоянно повторяет мне: «Лучше держать, чем бежать». Я держу Жирье, но я не держу Бюиссона. Если первый не встретится со вторым и вдобавок его арестует ПП, я буду опозорен навеки.

После побега красавца Рене Толстый почти не вспоминал о Бюиссоне. Ему достаточно было одного Жирье. Мне кажется, что я рискую надолго еще остаться простым инспектором полиции. Голос Марлизы выводит меня из раздумий:

— Дорогой, приехал Матье, и он не один.

Движение мешает мне разглядеть машину, но вскоре я вижу, как Матье в свою очередь входит в «Терминус», сопровождаемый невысоким брюнетом.

— Черт, а кто это с ним?

Я хватаю с колен Идуана бинокль, но, пока я его настраиваю, маленький человек скрывается в кафе.

— Клянусь, это Бюиссон, — говорит Пуаре. — На этот раз нельзя упустить его. Я войду в кафе с одной стороны, а вы — с другой. Я подойду к Бюиссону и опрокину ему на голову ведро с краской, а вы возьмете под прицел двух других. Идет?

— Минутку, — говорю я. — Сначала надо удостовериться, что это действительно Бюиссон и что их там только трое. На разведку пойдет Идуан, а потом доложит нам обстановку. Меня и Марлизу знает Матье, мы останемся здесь, ты тоже пока побудешь здесь в качестве подкрепления.

— Разумеется, я всегда на последних ролях. Если я вам не нужен, то зачем вы взяли меня с собой? Мне это надоело, я ухожу.

И не успел я ему ответить, как он уже открыл дверцу машины и зашагал в сторону площади Нации, держа в руке яедро с краской. Я прошу Крокбуа вернуть его. Идуан в этот момент входит в кафе «Терминус». Десять минут спустя он возвращается назад.

— Они втроем сидят за столиком в глубине зала, — сообщает он. — Но маленький брюнет не Бюиссон. Он говорит с сильным корсиканским акцентом, и, по-моему, это Жиральди.

— Почему ты так думаешь?

— Проходя мимо них в туалет, я услышал, как Жирье называет его Марком. А где Пуаре?

— Он ушел, идиот. Крокбуа выбежал за ним, чтобы вернуть его, но опоздал. Его след уже простыл. Должно быть, он зашел в какое-нибудь кафе.

— Только бы он не наделал глупостей, — говорит Крокбуа, причесываясь перед зеркалом машины.

В двадцать часов Жирье, Робийяр и Марк выходят из «Терминуса» и, продолжая разговаривать, не спеша подходят к «БМВ». Матье открывает правую дверцу. Марк садится на заднее сиденье, а Жирье — на переднее, рядом с Матье, садящимся за руль. «БМВ» трогается с места.

— Мы в нокауте, — говорит Крокбуа, — они едут в сторону Троянской колонны, и я не смогу их догнать.

В отчаянии он поворачивает налево, перерезая дорогу встречным автомобилям, и мы выруливаем к площади Нации, когда загорается красный свет.

— Жми! — кричу я.

«БМВ» мчится впереди нас. Проехав метров двести, она несется на красный свет. Когда мы подъезжаем в свою очередь к светофору, нам перерезают путь машины, едущие в поперечном направлении. Крокбуа пытается прорваться, но пронзительный свисток полицейского заставляет его остановиться. Полицейский с перекошенным от ярости лицом подходит к нам. Создается пробка.

Приспустив стекло, я протягиваю ему удостоверение.

— Мы сидим на хвосте, — кричит Крокбуа.

Регулировщик властным жестом останавливает правый поток, и Крокбуа жмет на газ. Мы берем направление на Венсеннский замок, однако нам снова преграждает путь красный свет светофора. Когда мы подъезжаем к замку, «БМВ» и след простыл.

Я чувствую себя сломленным. Почему я не послушал Пуаре? Порой глупцы дают очень мудрые советы, важно лишь понять, в какой момент нужно их слушать.

— Что будем делать? — спрашивает Крокбуа.

У меня даже нет сил ответить ему.

Марлиза молча гладит мою руку, пытаясь утешить. Слава Богу, что можно еще продолжать прослушивание. А если поехать туда сейчас?

— Едем в Дом, — говорю я Крокбуа.

— В такое время?

— А почему бы и нет?

— Высади меня у Венсеннских ворот, — просит Идуан. — Мне оттуда недалеко до дома. Я устал от твоих выкрутасов.

В кабинете меня ждало новое разочарование: ничего интересного в записях не оказалось, и я со вздохом кладу наушники на стол. Марлиза отрывает глаза от газеты и говорит:

— Роже, уже половина десятого, где мы теперь поедим: все уже закрыто?

— Мне все равно, я не голоден.

— Зато я голодна! — кричит она.

И в этот момент звонит телефон. Я снимаю трубку и узнаю голос Пуаре:

— Давай, старина, жми на всех парусах в Бри-сюр-Марн, они все здесь.

— Что?

— Да. Потом все расскажу. Я стою на набережной Адриана Мантьенна, на берегу Марны. Возьми деньги, так как мне нечем расплатиться с таксистом. Я жду тебя в кафе, у Потье, это номер двести десять.

Я лихорадочно набираю номер гаража, чтобы вызвать дежурную машину, но мне отвечает голос Крокбуа.

— Ты еще там? — спрашиваю я.

— Я ухожу.

— Теперь не выйдет, есть новости. Жду тебя у дома номер одиннадцать.

Быстро спустившись вниз на лифте, я запрыгиваю в машину Крокбуа, называя ему адрес. «Ситроен» пересекает Венсеннский лес, Ножан, Ле Перре, и вот мы в Бри-сюр-Марн. Проехав еще немного, мы выезжаем к набережной, и Крокбуа останавливается перед кафе. Пуаре сидит за столиком в обществе таксиста. Заметив меня, он встает и идет мне навстречу.

— Семьсот франков, — говорит он, — не считая аперитива.

Я расплачиваюсь с таксистом, и тот, допив стакан, выходит из кафе. Пуаре объясняет мне:

— Когда я ушел от вас, мне страшно захотелось справить нужду, а потом я решил вернуться назад. Я увидел, как тройка вышла из кафе и села в «БМВ». Я остановил такси и попросил шофера не упускать их из вида, сказав, что выслеживаю любовника жены. Шофер оказался парень не промах, и вот я здесь.

— А дальше?

— Дальше, старик, они остановились перед домом номер двести двадцать четыре и отправились ужинать в «Птичью харчевню». Неплохое название для кабака, где едят фазанов и рябчиков?

Я пожимаю плечами.

— И они все еще там?

— Десять минут назад они были там. Это рядом, пойдем.

Мы идем вдоль набережной и вскоре останавливаемся перед рестораном, огни которого освещают берег Марны. В окно я вижу Жирье и обоих его компаньонов. «БМВ» стоит на набережной. Я говорю Пуаре:

— Беги к машине и попроси Марлизу подойти сюда.

Около часа мы сидим с Марлизой на траве неподалеку от харчевни, свесив ноги над водой. Наконец около полуночи тройка выходит из ресторана на улицу. Я слышу, как Жирье прощается с друзьями, после чего снова исчезает в харчевне.

«БМВ» разворачивается и удаляется в направлении Парижа. Я пытаюсь угадать, на каком этаже живет Жирье. Несколько минут спустя в одном из окон второго этажа загорается свет, и я вижу мужской силуэт: это Жирье.

Завтра Толстый будет доволен.

31

Нет, я ошибся, Толстый недоволен. Сначала события вчерашнего вечера заинтересовали его, но затем он поднялся с кресла и стал нервно расхаживать по кабинету. Когда я перехожу к ужину в Бри-сюр-Марн, его лицо становится багровым, а когда я произношу имя Жиральди, он больше не в силах сдерживать себя.

— О Господи! Черт бы вас всех побрал! — вопит он.

Я смотрю на него удивленным взглядом, ничего не понимая.

— Вы понимаете, Борниш? — бросает он. — Вы даже не можете понять!

Он снова начинает ходить по кабинету из угла в угол.

Я пытаюсь успокоить его:

— Патрон, но мы возьмем Жирье, как только захотим, и, может быть, даже с Бюиссоном.

Повернувшись ко мне и выпучив глаза, он ревет:

— Плевать мне на Бюиссона и на Жирье тоже, вы слышите, плевать! Мне нужна эта тварь Жиральди, и немедленно! Он мне дорого заплатит!

— Да в чем, собственно, дело, патрон?

— В чем дело? Сейчас я вам объясню, Борниш, — говорит он.

Он возвращается к столу, садится в кресло, выдвигает ящик и достает из него досье зеленого цвета, что означает запрет на пребывание в данной местности.

— Борниш, — продолжает Толстый подавленным тоном, — если вам не удастся немедленно арестовать Жиральди, то я человек конченый. Я подписал ему собственной рукой разрешение на пребывание в Париже, с которым он разгуливает вот уже три месяца. Если ПП поймает его вместе с Жирье, я человек конченый. Теперь вы понимаете?

Теперь я прекрасно все понимаю. Толстый дал Жиральди разрешение на пребывание в Париже, не ознакомившись с его личным досье, то есть невзирая на заочный приговор к двадцати годам каторжных работ. Это в высшей степени неосторожно.

Я еще могу согласиться с тем, что каждая полицейская служба имеет своих осведомителей и ведет самостоятельную борьбу против бандитизма, порой подкладывая свинью своим коллегам из других служб. Это нелепо и противоречит здравому смыслу, но это так. Но допустить, что у Толстого есть свой личный, персональный осведомитель, работающий за нашей спиной, не лезет ни в какие ворота. Подобный макиавеллизм выше моего понимания.

Между тем я стою перед серьезной дилеммой. Если я арестую Жиральди, то Жирье может что-то заподозрить и исчезнуть. Если я арестую их обоих, то я боюсь, что уже не скоро выйду на Бюиссона. А если их арестует ПП, то у Толстого будут большие неприятности.

Я осторожно спрашиваю:

— Патрон, вы уже получили информацию от своего протеже?

— Нет, — вздыхает Толстый. — Он поклялся мне, что сообщит о Жирье, как только выйдет на него. Вчера вечером он позвонил мне, но, разумеется, ни словом ни обмолвился о своем рандеву в «Терминусе» и о своих контактах с Матье и Жирье.

— Может быть, он ждет более подходящего момента?

— Вы шутите, Борниш? В любом случае я больше не могу позволить ему разгуливать с моим разрешением в кармане. Я вызову его к себе и упеку за решетку на двадцать лет. Я покажу ему, как издеваться надо мной… Впрочем, ничего другого не остается.

Он вытирает платком вспотевший лоб и тяжело вздыхает. Нахмурив брови, он придвигает к себе досье Жиральди и открывает его. Он с яростью хватает копию разрешения на пребывание в столице, рвет ее на мелкие клочки и бросает в корзину.

— Пойдите выбросьте мусор, — приказывает он мне.

Когда я возвращаюсь с пустой корзиной, он говорит по телефону.

— Это он, — шепчет Толстый, прикрывая мембрану рукой.

Он спокойно и дружелюбно беседует с Жиральди, как со старым добрым знакомым. Толстый неподражаем, когда хочет усыпить бдительность противника. Но как только он вешает трубку, он снова дает выход своему гневу:

— Через час этот мерзавец будет здесь, и тогда мы посмотрим, на чьей улице будет праздник. Приготовьте мне протокол и приказ о взятии под стражу. Вы увидите, как я с ним расправлюсь.

Я возвращаюсь в свой кабинет, где Пуаре с ликующим видом ждет поздравлений.

— Патрон доволен? — спрашивает он меня.

— Еще бы. Он просто на седьмом небе от счастья.

Лицо Пуаре расплывается в широкой улыбке, и он с гордостью переводит взгляд на Идуана, склонившегося над кроссвордом. Я добавляю:

— Он также сказал, что в будущем, когда ты будешь знакомиться с досье преступника, тебе следует обратить внимание на то, имеет ли он разрешение на пребывание в данной местности. Жиральди, например, не имеет такого разрешения, но ты не обратил на это внимания.

Пуаре перестает улыбаться.

Я беру досье Жиральди, вставляю в пишущую машинку протокол и начинаю печатать приказ о взятии под стражу.

Ошеломленный Пуаре спрашивает меня:

— Вы хотите упрятать его за решетку?

— Да.

— Вот те на!

Я перечитываю извещение о заочном осуждении Жиральди в Марселе и неожиданно меня осеняет. Я снимаю телефонную трубку:

— Роблен?

— Да.

— Борниш. Мне нужна справка. Когда вы получаете извещение об осуждении, вы сразу пересылаете его или сначала передаете в группу Пети для обработки?

— Это зависит от обстоятельств. Почему тебя это интересует?

— Потому что в досье я не нашел печати отдела распределения, ни номера, ни даты, ничего.

— В каком досье?

— В досье Марка Жиральди.

— Секунду.

Минуту спустя я снова слышу голос Роблена:

— Дело в том, что это извещение не проходило через отдел распределения. Пуаре пришел за досье как раз в тот момент, когда мы получили извещение.

— Хорошо. Спасибо.

Едва повесив трубку, я несусь со всех ног в кабинет Толстого и сообщаю ему, что ПП ничего не известно о прошлом Жиральди.

— Так что вы можете не волноваться, патрон, — утешаю я его.

К Толстому моментально возвращается весь его апломб.

— Хорошо, — говорит он, — в таком случае мы отложим взятие этого мерзавца под стражу.

Охота за Жирье продолжается.

32

«Птичья харчевня» — очень спокойное и тихое заведение, расположенное на берегу Марны. Зал ресторана просторный, заканчивающийся в глубине эстрадой, предназначенной для воскресных балов. Кухня превосходная, а комнаты отеля очень уютные.

Радушный хозяин спешит мне навстречу, когда я вхожу в сопровождении Марлизы. Я старательно заполняю регистрационную карточку, записав вместо своего имени имя одного известного журналиста из еженедельника «Пуэн де Вю» и оставив вымышленный адрес. Марлиза попросту не стала заполнять карточку, на что владелец отеля и ресторана отреагировал пожатием плеч и заговорщицким подмигиванием мне.

Очаровательная горничная по имени Моника провожает нас в комнату № 13. Марлиза поднимает жалюзи: открывается восхитительный вид на Марну. Марлиза озабоченно спрашивает:

— Скажи, дорогой, здесь есть комары?

Я этого не знаю, и мне на это плевать. Единственное, что меня интересует, в какой комнате живет Жирье и у себя ли он сейчас.

Неожиданно до меня доносится хлопанье дверцы автомобиля. Я подбегаю к окну в тот момент, когда Жирье удаляется от «ситроена», припарковавшегося справа от харчевни, со стороны внешней лестницы. Я быстро запоминаю номер машины: 8982-8М-01, после чего подхожу к двери и прикладываю ухо к замочной скважине. Я слышу раздающиеся в коридоре шаги, звук поворачивающегося в дверях ключа и захлопывающейся двери. Я выхожу в коридор и на цыпочках делаю несколько шагов. Мне показалось, что Жирье вошел в комнату № 3, но я в этом не уверен. Я возвращаюсь в свой номер, где Марлиза разложила на столе десятки номеров журнала, на который я якобы работаю. Таким образом горничная узнает о моей профессии, и хозяин не будет сомневаться в том, что я действительно журналист.

Половина седьмого вечера: я должен позвонить Толстому. Не рискуя звонить из кабины, расположенной рядом со стойкой бара, я отправляюсь в город.

— Пойдем прогуляемся, — предлагаю я Марлизе.

Толстого на месте нет: его вызвал шеф, и я звоню Идуану. Он ворчливо отвечает:

— Черт, почему ты не позвонил раньше! Я спешу на свидание. Ты делаешь все, чтобы усложнить мне жизнь.

Я сообщаю ему номер машины Жирье.

— Срочно наведи справки о техпаспорте, это очень важно.

Идуан бросает трубку на стол и удаляется, бурча что-то себе под нос. Три минуты спустя он снова выходит на связь:

— Машина угнана восьмого июля сорок девятого года у Андре Гразиани, промышленника. Это все?

— Да, — говорю я. — Не звони мне сюда, это рискованно. А как Пуаре?

— С ним все о’кей. Привет!

Идуан вешает трубку. Я беру Марлизу под руку, и мы возвращаемся в «Птичью харчевню». Заметив нас, Моника машет нам рукой, отчего Марлиза хмурится.

Мы входим в зал ресторана под приглушенные звуки сентиментального вальса. Мы садимся за указанный нам столик, у окна с видом на Марну.

Моника ставит на стол блюдо с различными сортами сыров и уходит. Я отрезаю ломтик «грюйера» и отправляю его в рот, но вместо ожидаемого наслаждения я чуть было не поперхнулся: на набережной я замечаю Толстого, прогуливающегося под руку с красивой женщиной! Он делает вид, что не замечает меня, но, пройдя несколько шагов, оборачивается и делает мне знак. Момент для выхода из-за стола очень неудачный, тем более что в зал только что вошел Жирье с портфелем в руке и сел за столик напротив меня.

В ожидании, когда ему принесут меню, он разворачивает «Франс суар» и начинает просматривать ее. Спустя несколько минут мы с Марлизой встаем и, сопровождаемые любопытным взглядом Жирье, направляемся, обнявшись, к набережной. При виде нас Толстый, разлегшийся на траве у ног молодой женщины, встает и подходит к нам.

— У меня есть новости, — начинает он, пожимая мне руку, — а у вас?

— Жирье здесь, но он один. Мне кажется, он занимает комнату номер три, рядом с моей.

— Хорошо, я поставлю «Харчевню» на прослушивание. Этим займутся Идуан и Пуаре.

— А как насчет «Фаворита»?

— Именно поэтому я и приехал сюда. Мы записали интересную информацию. Матье предлагает новое дело, очень рискованное: нападение на двух инкассаторов Патронного завода, на улице Бертен-Пуаре. Добыча — пятьдесят миллионов. Нападение должно состояться девятнадцатого июля. Жирье тоже должен участвовать в деле. Но Бюиссон колеблется. После обнаружения тела Полледри он стал очень осторожным. Кассиром на заводе работает зять Жиральди, он и навел бандитов на инкассаторов. Матье будет вести машину, а Жирье должен предоставить налетчиков. Я в отчаянии. Я не могу допустить свершения этого нападения, и мне придется арестовать Жирье, несмотря на то что он не вывел нас пока на Бюиссона.

— Послушайте, патрон, — говорю я. — Поскольку нападение должно произойти только через несколько дней, может, нам не обязательно арестовывать Жирье немедленно? А что, если он должен встретиться с Бюиссоном сегодня или завтра?

Толстый тяжело вздыхает.

— Хорошо, — говорит он, — но вся ответственность ложится теперь на вас, Борниш.

— Хорошо, патрон.

Толстый уезжает успокоенный. В случае удачи ему достанутся все лавры, а в случае провала козлом отпущения буду я.

Я возвращаюсь в «Птичью харчевню» и устраиваюсь на террасе, чтобы выкурить сигарету. Рядом со мной садится Жирье. Я улыбаюсь ему и протягиваю пачку сигарет.

— Спасибо, я курю только французские сигареты.

Первый шаг к сближению сделан. Чем больше я на него смотрю, тем больше он мне нравится. Просто невероятно, что такой привлекательный тип стал преступником. Марлиза роняет из рук газету. Жирье быстро наклоняется, поднимает ее и протягивает моей подруге.

— Вам здесь нравится? — упрашивает он.

— Мы приехали только сегодня, — отвечаю я. — Нам захотелось немного проветриться.

Мимо проходит Моника. Жирье провожает взглядом ее стройные ноги.

— Красивая девушка, — говорю я.

— Да, — соглашается Жирье, — недурна.

Он делает затяжку, стряхивает пепел и спрашивает меня непринужденным тоном:

— Значит, вы журналист?

Ему уже передали.

— Да, это очень увлекательная профессия, но миллионером она не сделает. Мы работаем по-американски, а получаем по-французски.

Он смеется. В течение часа мы беседуем с ним о разных вещах. Он сообщает мне, что занят бизнесом и что ему приходится часто отлучаться из дома. Я спрашиваю его:

— А как вы узнали, что я журналист? Я здесь ни с кем не знаком.

Он снова смеется, демонстрируя красивые зубы, но я замечаю, что с правой стороны у него не хватает одного зуба.

— Очень просто, — отвечает он с апломбом, — я часто перевожу в портфеле довольно значительные денежные суммы, поэтому прошу патрона передавать мне информацию о новых клиентах. Простая предосторожность, вы понимаете?

Еще бы! Я расплачиваюсь за ужин, и мы возвращаемся в наши комнаты. С Жирье я должен держать ухо востро и прежде всего следить за своими словами и жестами. Этот стреляный воробей легко может раскусить меня.

На следующее утро я звоню Толстому из кафе мамаши Потье. Он сообщает мне возбужденным тоном:

— Нападение назначено на девятнадцатое число. Они устраивают генеральную репетицию восемнадцатого в четыре часа дня. Я знаю теперь имена всех участников: Матье Робийяр поведет машину, Жирье и некто Мариус Пульнар будут исполнителями. Бюиссон отказался от участия, его заменят братья Луи и Андре Биро, которые, переодевшись жандармами, остановят на дороге банковские фургоны под предлогом проверки… Хороша компания, ничего не скажешь. Но мы им помешаем, мы возьмем их всех.

— Но, патрон, — говорю я со стоном, — тогда все наши планы полетят к чертям.

— Борниш, чтобы позволить вам выйти на Бюиссона, я не могу рисковать и допустить нападение на государственных служащих, да еще на автостраде. Если начнется перестрелка и погибнут люди, то вся ответственность ляжет на меня.

— И что вы собираетесь делать? — спрашиваю я упавшим голосом.

— Я арестую их. Сегодня они все собираются в баре «Фаворит». Я жду вас в своем кабинете в два часа дня.

— А Жирье?

— Насколько я понял, его в «Фаворите» не будет. Исполнителей приглашают только в последний момент. Пусть останется там. Кто знает, может быть, он еще свяжется с Бюиссоном?

В два часа дня я уже на улице Соссе. Я оставил Марлизу в обществе Жирье на пляже, где его красивое мускулистое тело привлекает взоры всех отдыхающих женщин. Толстый попросил подкрепления, и теперь мы можем рассчитывать на помощь комиссара Бури и инспекторов Бутейе и Гара.

В четыре часа дня я прохожу мимо бара на улице Мариво и отмечаю, что заведение кишит мошенниками. // В пять часов на улицу выходит Мариус Пульнар, высокий и стройный, держа под руку любовницу. Они идут по бульвару в направлении кинотеатра. Внезапно его останавливают полицейские, надевают ему на руки наручники и усаживают в одну из наших машин. Следующая очередь за братьями Биро и, наконец, за Марком Жиральди, который тотчас же предъявляет мне разрешение на пребывание в городе, подписанное Вьешеном. Я деликатно кладу его в карман и сигнализирую Толстому, что миссия выполнена.

К сожалению, не хватает Матье Робийяра: его упустили подоспевшие на подмогу инспекторы.

Когда вечером я возвращаюсь в Бри-сюр-Марн, предоставив своим коллегам допрос задержанных и проведение обыска в их домах, я застаю Жирье в прекрасном настроении. Он провел великолепный день в обществе двух обворожительных женщин — Марлизы и Моники, за которыми беззастенчиво волочился.

Вечером мы ужинаем за одним столиком, и он угощает нас шампанским.

— Если я выиграю послезавтра на бирже, — сообщает он, — то смогу удвоить или утроить свой капитал.

Я едва не поперхнулся шампанским, думая о том, что надо спешить. Как только Жирье узнает об аресте товарищей, он немедленно снимется с якоря.

Но я не могу звонить из отеля, а соседнее бистро уже закрыто ввиду позднего часа.

Когда на следующее утро я спускаюсь в зал ресторана, патрон сообщает мне, что наш друг вынужден был срочно уехать по делам и вернется не раньше чем дней через десять.

«Ситроен» исчез. Три дня спустя его найдут брошенным в двадцатом округе Парижа.

Жирье улетучился. Остается утешать себя только тем, что Толстый вернул компрометирующий его документ. Однако нить, связывающая нас с Бюиссоном, снова оборвалась.

33

О сорванном нападении на фургоны Патронного завода было сообщено представителям прессы.

Комиссар Кло устраивает разнос своим подчиненным, которых оставили с носом на их территории сотрудники Национальной безопасности. Он вызывает своего заместителя Морена и, свирепо глядя на него, говорит:

— Морен, меня не устраивает, что я оказался в дураках. Жирье в Париже, необходимо во что бы то ни стало найти его, а уж он-то знает, где Бюиссон. Сколько у вас сейчас людей?

Морен быстро подсчитывает в уме, кто ушел в отпуск, а кто остался, и сообщает:

— Восемнадцать, господин комиссар.

— Этого больше чем достаточно, — заверяет его Кло. — Каждый из парней должен иметь минимум пять осведомителей в разных слоях общества. Я надеюсь, что вы возьмете Жирье до окончания каникулярного сезона. И Бюиссона тоже, Морен.

Морен выходит из кабинета патрона в мрачном настроении и в свою очередь вызывает к себе инспектора Буигю.

— Старина, — спрашивает он, — сколько у тебя людей?

Буигю, невысокий полный мужчина в неизменном баскском берете, отвечает, не подозревая ловушки:

— Шестеро.

Морен быстро подсчитывает в уме и говорит:

— Прекрасно, старина. Учитывая, что каждый из твоих парней имеет около пятнадцати осведомителей, ты должен арестовать Жирье и Бюиссона до окончания каникул.

Буигю широко открывает глаза:

— Как это пятнадцать осведомителей? Откуда ты взял эту цифру? Разве ты не знаешь, что у нас нет ни су, чтобы платить им?..

— Это твои проблемы, Буигю. Давай, валяй.

Инспектор Буигю в полной растерянности выходит из кабинета.

Я тоже нахожусь в непрерывных поисках Жирье. Однажды вечером, благодаря подслушиванию телефона в баре «Фаворит», я узнаю, что он должен встретиться в восемнадцать часов с Матье Робийяром в баре отеля «Терраса», на улице Коленкур.

Я довольно потираю руки, имитируя жест Толстого. Плевать на Бюиссона, мы возьмем Жирье, и в конце концов, может быть, он расколется и скажет нам, где скрывается Мсье Эмиль.

Мы выходим из машины Крокбуа и, соблюдая всевозможные предосторожности, направляемся к бару отеля «Терраса». Сейчас двадцать минут шестого, и мы с Толстым хотим осмотреться. Метрах в пятидесяти от входа мы видим, как Жирье и Робийяр выходят из отеля и, оживленно беседуя, садятся в машину.

Машина трогается с места, а мы, как идиоты, бежим за ней. Наконец, запыхавшись, Толстый останавливается, а я еще продолжаю бежать до угла улицы Лепик, надеясь, что машина там остановится. Машина исчезает за углом, и я возвращаюсь к Толстому. В висках у меня стучит, и мы оба белые как полотно.

На следующий день мы оказываемся в еще более смехотворном положении, узнав из «Паризьен либере» о том, что инспектор Морен из префектуры полиции арестовал Рене Жирье и Матье Робийяра на их квартире в Монфермей.

До чего же глупо! Префектуре удалось то, чего не смогли сделать мы!

Когда я прихожу в контору, Толстый вне себя от ярости:

— Вы превзошли себя, Борниш! Я вас поздравляю. Морен арестовал Жирье на нашей территории, в Бри-сюр-Марн! Я слишком либерален с вами и даю вам много свободы, вы же выставляете меня в смешном свете! Мерси за все!

Он умолкает, поправляет галстук и снова дает волю своему гневу:

— И все это по вашей вине! Вы не знаете, как им это удалось?

— Нет, — говорю я, — может быть, они выследили его благодаря жене?

Толстый садится в свое кресло и, не глядя на меня, выдвигает ящик стола.

— Неважно, — заключает он. — В любом случае я выгляжу болваном. Спасибо, Борниш, я этого никогда не забуду.

Согнув спину, я выхожу из кабинета.

Я погнался за двумя зайцами и не поймал ни одного.

Когда два дня спустя я вхожу в кабинет Кло, чтобы забрать Жирье, он сидит привязанный к креслу и уклоняется от ответов на вопросы, которыми засыпает его инспектор Лемуан, сидящий за пишущей машинкой.

Мой визит, оправданный следствием по делу о нападении на инкассаторов Патронного завода, не нравится моим коллегам из ПП, которые понимают, что это лишь предлог, а на самом деле я продолжаю охотиться за Бюиссоном. Но я не хочу рисковать и слишком долго оставлять Жирье в руках ПП. Кто знает, он тоже может проявить слабость…

Когда я вхожу в кабинет, Жирье окидывает меня сначала равнодушным взглядом, затем узнает меня и на его лице удивление смешивается со страхом.

— Гады! Они вас тоже арестовали?

Я успокаиваю его, после чего отвязываю от кресла и соединяю наручниками с запястьем Пуаре. В машине Крокбуа Жирье смеется:

— Ничего не скажешь, вы провели меня. Я вас действительно принял за журналиста.

Однако, оказавшись в моем кабинете, Жирье не проявляет больше никакого желания поболтать. Он уходит в себя, и я не могу вытянуть из него ни единого слова о том, что касается его отношений с Бюиссоном.

Когда я уже собрался уходить, он говорит мне:

— Единственное, чего я не могу понять, это как они на меня вышли. Уверен, что меня заложила какая-то сволочь.

Эта сволочь помогла префектуре полиции арестовать Жирье, а мне — другую сволочь, которая и приведет меня к Бюиссону.

Но кто же это? Ведь Мсье Эмиль работает только с надежными людьми. А при малейшем сомнении он стреляет…