Политические мифы о советских биологах. О.Б. Лепешинская, Г.М. Бошьян, конформисты, ламаркисты и другие.

Заключение. Почему ошибочные идеи и теории в нашей стране сейчас называют лженаучными

Что нам говорят советские энциклопедии относительно понятия лженауки (псевдонауки)? К моему большому удивлению, оказалось, что ничего не говорят. Не было такого понятия в советской жизни. И оно, видимо, поэтому не нашло отражения в энциклопедиях. А я просмотрел послевоенный энциклопедический словарь в трех томах, синюю и красную БСЭ, Философскую энциклопедию в пяти томах (Москва, 1960–1970), Философский энциклопедический словарь (Москва, 1983). Постперестроечные философские словари, видимо, следуют советской традиции. Таковы «Новая философская энциклопедия в четырех томах» (Москва, 2000–2001) и «Новейший философский словарь» (Минск, 2003).

О чем это может говорить? Во-первых, о том, что советские ученые принципиально расходились с буржуазной философской мыслью в понимании смысла и социального назначения лженауки. Официально в советское время лженаучными называли теории и представления, в которых выдвигались основанные на «научных» фактах доказательства несостоятельности материализма. Такая практика берет начало с книги В. Н. Ленина «Материализм и эмпириокритицизм» (1916). В. Н. Ленин боролся с попытками якобы научного доказательства ложности материализма, эксплуатируя возникшие в науке концептуальные трудности. С такой постановкой вопроса вполне можно согласиться. Не науке быть арбитром в деле обоснования мировоззрений. Любые попытки научного опровержения материализма должны, на мой взгляд, расцениваться как лженаучные, как это и было принято в советское время. По этой причине попытки внедрения через научно-популярную литературу с началом брежневского правления западных представлений о лженауке не имели большого успеха. Они как бы перечеркивали то позитивное, что было наработано нашими философами в порядке развития идей В. И. Ленина. В биологии пример такой лженаучной критики материализма можно видеть в работах Ганса Дриша. Вот что он писал в «Philosophic des Organischen» (Leipzig, 1909): «Если бы материалистическое объяснение жизни было правильно, то организм должен был бы быть такой пространственно-многообразной системой (“машина”), которая одновременно должна была бы содержать в себе бесконечное число других подобных пространственно-многообразных систем…» (цит. по: Токин, 1936а, с. 121).

Во-вторых, это говорит о том, что лженаука – это понятие из политического словаря, т. е. является инструментом политики и, следовательно, не имеет прямого отношения к науке. В советской действительности вполне открыто утверждалась практика идеологических ограничений на мировоззренческий характер научных выводов. На западе таких ограничений идеологического плана не было. Поэтому лженауки в ее советском, ленинском понимании там не могло быть в принципе. Значит, под лженаукой на западе могли иметь в виду ошибочное, ложное знание. А поскольку сами ученые никак не могут договориться между собой в отношении того, как отличить ложное знание от истинного, то решение этого вопроса берут на себя политики. А их цели не всегда совпадают с нуждами науки. Иными словами, понятие лженауки стало для политиков важным инструментом управления наукой: ученые должны заниматься лишь тем, чем им разрешено заниматься; все остальное объявляется лженаукой. Понятно, что за объявлением кого-то лжеученым всегда стоит какой-то политический расчет.

В-третьих, сам способ хозяйствования в буржуазных обществах открывает большие возможности для широкого распространения разного рода практик, не имеющих научного подтверждения, с целью получения обманным путем денег с доверчивого населения. Речь, следовательно, идет об эксплуатации новых научных или натурфилософских идей мошенниками от науки для личного обогащения. Легкие деньги можно также зарабатывать, выполняя заказы политиков. Потребовалось политикам мотивировать агрессию запада против Советского Союза. И к их услугам тут же оказалась недавно созданная евгеника, которая доходчиво объяснила с «научной» точки зрения, что плохие качества русских и других народов, проживающих на востоке, их леность, агрессивность, рабская психология и т. п. не лечатся, поскольку это у них в крови, от природы, от генов. А генетические аномалии, как известно, пока не лечатся. Понятно также, почему лженаука пытается рядиться в научные одежды. К науке население испытывает большое доверие.

Итак, лженауку на западе отличает стремление, подделываясь, мимикрируя под науку, зарабатывать на своем, якобы научном статусе деньги. Но не все же живут обманом населения. Доверие к различным практикам, особенно исцеляющим, освящено глубокой традицией и положительными примерами, которые наука пока не может объяснить. Кроме того, в буржуазных обществах зарабатывать могут и ученые, сделавшие реальные открытия. Отсюда возникает задача, как отличить тех, кто отдает жизнь делу поиска истины, от лжеученых, занимающихся мошенничеством. Это очень сложная и многоплановая тема. Она не является предметом настоящей книги и мы не будем здесь ею заниматься. Нам достаточно лишь знать, что с советской точки зрения ошибочные теории, с которыми выступали отдельные наши ученые, например, те же руководители пяти лабораторий, закрытых в 1953 г. (см. раздел 2. 3), не могли быть отнесены к числу лженаучных. И в этом мнении нас поддерживают наши словари и энциклопедии.

Аналогом западных лженаучных теорий, могут быть псевдооткрытия наших ученых, нацеленные на получение обманным путем каких-то благ в рамках советской цивилизации. Об этом хорошо сказано М. В. Волькенштейном (1975): «Еще один источник лженауки – недоброкачественный карьеризм, приводящий к недобросовестности и прямому жульничеству. Не будучи в состоянии добиться успеха нормальным путем строгого и честного исследования, человек пытается найти более легкий путь к славе. Он продвигает свои идеи в прессу, рекламирует их всеми доступными способами». С более общих позиций об этом писал Б. И. Пружинин (2005, с. 118): «Деятельность, претендующая на статус научной, может быть квалифицирована как псевдонаучная лишь тогда, когда появляются серьезные основания полагать, что действительные цели этой деятельности не совпадают с целями науки, что она вообще лежит вне задач объективного познания и лишь имитирует их решение… За нарушением норм научности критика пытается выявить прагматическую непознавательную цель, чаще всего корыстную, шарлатанскую». Но здесь тоже не все так просто. Можно ли считать, что стремление к славе, в котором обвиняли Н. Г. Клюеву и Г. И. Роскина, не относится к научной деятельности и представляет псевдонаучную активность?

Безусловно, прямое жульничество вполне возможно и его нельзя исключить по теоретическим основаниям. Но мне неизвестны достоверные примеры в истории советской биологии. Пример, который дает М. В. Волькенштейн (1975, с. 75), основан на мой взгляд на сложившемся к моменту написания его статьи мифу: «Такой сенсацией было сочинение Г. М. Бошьяна “О природе вирусов и микробов” (Медгиз, 1950), в котором утверждалось, что антибиотики превращаются в вирусы, вирусы – в бактерии, бактерии – в кристаллы. Претензия Бошьяна была грандиозной – он ниспровергал всю биологию и медицину. Оказалось, однако, что опыты Бошьяна – просто фальсификация. В сущности, многим это было очевидно сразу. Достаточно знать, что вирусы и бактерии содержат фосфор, которого нет в антибиотиках». Мне неизвестно, кто придумал этот миф о советском ученом, но он упорно тиражируется из одной публикации в другую.

Мы достаточно сказали в защиту Г. М. Бошьяна. И повторяться не будем. Отметим только один момент, имеющий отношение к обсуждаемой теме псевдонаучных «знаний». В мнении М. В. Волькенштейна сквозит явное неуважение к биологам, не только к тем, с которыми Г. М. Бошьян работал, но и к оппонентам последнего. Все они, по мнению физика, по своей научной компетенции ничем не отличаются от Г. М. Бошьяна, поскольку просмотрели, не обратили внимание на эпохальное открытие ученого, будто бы доказавшего возможность превращения простых веществ в живой организм. Сама ситуация располагала к тому, чтобы усомниться в своих первых впечатлениях от прочитанного и поинтересоваться у биологов, почему они не видят такой вопиющей безграмотности Г. М. Бошьяна. Или самому посмотреть, что пишет ученый об антибиотиках и других активных веществах. И тогда стало бы ясно, что Г. М. Бошьян вполне разбирается в вопросах, которые обсуждает: «… принято считать, – писал он (1949, с. 124), – что антибиотики являются неживыми веществами микробных клеток… Химический состав антибиотиков самый разнообразный». Приводимый далее список Г. М. Бошьян расширяет, включив в число антибиотиков фильтрующиеся формы бактерий. Эти последние действуют, согласно ему, переводя бактерии в неопасную фильтрующуюся форму. Поясняя свою гипотезу, Г. М. Бошьян пишет (с. 124): «… мы выделили из отечественных и американских патентованных препаратов пенициллина, стрептомицина, ауромицина и других антибиотиков живые культуры исходных микробов, доказав тем самым живую природу этих лечебных препаратов». Открытие безусловно сделано, поскольку получается, что с одной стороны мы лечим организм с помощью антибиотиков, а с другой насыщаем его микроорганизмами, о действии которых на организм нам ничего неизвестно. Что касается доказательства живой природы антибиотиков, то я его не вижу в приведенных Г. М. Бошьяном фактах, как не увидели этого доказательства оппоненты, выступившие с критикой его книги. Именно за включение фильтрующихся форм бактерий в число антибиотиков критиковал ученого проф. В. Н. Орехович (см. раздел 2. 3).

Этот пример показывает, что ученые, критикующие других, сами не застрахованы от ошибок. Чтобы их избежать, любую критику «лженаучных теорий» следует также подвергать экспертизе на предмет ее лженаучности.

Таким образом, в советской науке не могло быть по определению лженаучных «теорий», сравнимых с теми, которые процветали на западе. Там главным мотивом псевдонаучной активности были деньги, отнюдь не слава, почет и уважение, которые надо заслужить и за деньги не купишь. Обманщик ради престижа в советском государстве мог всплыть лишь на короткое время, поскольку его просто не примет научное сообщество. По этой причине обманщика не надо выводить на чистую воду, т. е. доказывать, что он обманщик. Это и так очевидно для всего научного сообщества. Но когда начинают постоянно говорить в отношении ученого, что он обманщик, жульничает, то это вызывает определенные подозрения – не имеет ли здесь попытка опорочить ученого по иным, ненаучным мотивам.

Пример такого необоснованного обвинения в жульничестве мы видим в научной судьбе Т. Д. Лысенко. Если он жульничал в сельскохозяйственном производстве, то это не дело академических ученых выступать в качестве экспертов в данном вопросе. Если речь идет о научных опытах, то ввиду их массовости говорить можно лишь о систематических ошибках. Те же вегетативные гибриды были получены большим числом ученых, а также целой армией энтузиастов, включая школьников юннатского движения. Жульничества при таком массовом опытном деле не могло быть в принципе. Возможны, повторим еще раз, систематические ошибки и недостаточно продуманная аргументация результатов.

С удовлетворением следует закрыть эту страницу обвинений мичуринской биологии: западные ученые в XXI столетии признали возможность передачи наследственных особенностей при вегетативной гибридизации, оговорив, правда, что в их опытах это происходит не так часто, не более чем в 1 % от числа прививок (см. Шаталкин, 2015). Но нам достаточно и этого признания.

Советские ученые, как и их западные коллеги не были ограждены от возможных ошибок в своей работе. Они могли высказывать предвзятые идеи, равно как и делать заключения, основанные на каких-то ошибках в эксперименте. Об этом мы читаем у М. В. Волькенштейна (1975): «Никто не гарантирован от ошибок. Следует, однако, различать ошибки объективные, определяемые общим состоянием науки в ту или иную эпоху, и ошибки субъективные, вызванные, например, недостаточно тщательной работой… Очевидно, что такие [объективные] ошибки не относятся к лженауке».

Мы показали, что работа О. Б. Лепешинской в ее экспериментальной части была связана с объективными ошибками, которые позже были вскрыты Г. И. Роскиным и другими учеными. Следовательно, нет никаких оснований говорить о лженаучном характере ее работ. В то же время и субъективные ошибки вряд ли следует относить к лженауке. Для того, чтобы стать хорошим экспериментатором, ученому нужно научиться этому, т. е. приобрести определенный опыт работы. Но и небрежность в работе тоже может иметь какие-то свои причины: исследователь устал, возникли какие-то неприятности по жизни, отвлекли коллеги и т. д.

М. В. Волькенштейн указывает несколько критериев, на основании которых можно судить о лженаучном характере работы:

«Она [лженаучная работа] не оперирует точно определяемыми понятиями (1). Вводя некую величину и обозначая ее латинской или греческой буквой, лжеученый не указывает способа ее измерения или даже размерности» (2).

Критерий 1 и отчасти 2 приложимы к теории живого вещества О. Б. Лепешинской. Ее теория соткана из экспериментов и натурфилософских соображений. Последние в принципе не могут быть точными, но их ли имел в виду М. В. Волькенштейн, я не знаю.

Следующий критерий: «Лженаучная теория не самосогласованна, она противоречит ранее установленным закономерностям и фактам. Как правило, она игнорирует уже достигнутый уровень знаний и никак с ним не связана» (3). Этот критерий не применим ни к одной из рассмотренных в настоящей работе «ложных» концепций советских ученых. Последние вводились не в качестве альтернативы сложившимся взглядам на биологическую действительность, но как дополняющие гипотезы. Это особенно показательно в концепции неклеточного живого вещества О. Б. Лепешинской. Ольга Борисовна связывала его с комплексами из белков и нуклеиновых кислот. Следовательно, аналогом ее живого внеклеточного вещества могут служить нуклеиновые кислоты при их горизонтальной передачи от клетки к клетке.

Н. К. Кольцов считал, что теория живого вещества О. Б. Лепешинской не согласуется с данными генетики. Но он, выдвинув концепцию белковой генонемы, вынужден был придавать слишком большое значение сложившейся линейной упорядоченности наследственного вещества в хромосомах. Для нуклеиновых кислот это, по-видимому, не столь значимо. Гены обладают определенной функциональной автономностью, поскольку их работа в первую очередь зависит от наличия в клетке транскрипционного фактора, включающего соответствующий ген. А он «найдет», где в хромосоме находится нужный ему ген.

Четвертый критерий касается воспроизводимости экспериментов: «Если речь [в лженаучной теории] идет об эксперименте, о лжефактах, то они не подвергнуты строгой проверке и не могут быть воспроизведены другим исследователем». Как раз с этим у О. Б. Лепешинской было все в порядке. Ее наблюдения над желточными шарами были подтверждены Г. К. Хрущовым, да и скорее всего ленинградскими критиками, раз они не смогли представить в свою защиту экспериментальные доказательства ошибочности утверждений О. Б. Лепешинской о живом веществе. Причина ошибок была связана не с самими наблюдениями, но с их ложной интерпретацией, которая вскрылась позже в результате специального проведенного научного изучения проблемы (см. раздел 1. 10).

Пока говорить о том, что у нас есть надежный инструмент для определения лженаучного характера ложных теорий, не приходится. Давайте посмотрим, чем нам может помочь Википедия. Она дает несколько определений. Вот одно из них: «Псевдонаука (лженаука) – деятельность или учение, представляемые сторонниками как научные, но по сути таковыми не являющиеся». Вот другое определение, взятое из Оксфордского английского словаря: псевдонаука – это «мнимая (притворная, маскирующаяся под науку – pretended) или ложная наука; совокупность убеждений о мире, ошибочно рассматриваемая как основанная на научном методе или как имеющая статус современных научных истин».

На мой взгляд эти два определения являются неоперабельными и очень далеки от научного идеала. Но идеально подходят для политиков. Кто должен решать вопрос о ненаучности того или иного учения? По смыслу получается, что этим делом будут заниматься противники учения. Но они относятся к лжеученым с предубеждением, как к заведомым мошенникам. И сразу возникает вопрос, а не ошибаются ли они. Хуже того, а что если речь идет о попытке ненаучной борьбы со своими коллегами по ученому цеху, используя недозволенные в науке приемы, каким и является обвинение в мошенничестве. Вот А. И. Китайгородский (1973, с. 118) приводит мнение О. Б. Лепешинской, говорившей в своей книге о «реакционном вейсманизме, являющемся основой расизма и прочих изуверских фашистских измышлений». Далее А. И. Китайгородский заключает (с. 118): «Читатель может мне поверить – подобных фраз нет и быть не может в сочинениях настоящего ученого». Можно было бы с этим согласиться, если бы сам автор выдерживал научный стиль и вместо обвинений Лепешинской, Бошьяна и Лысенко в невежестве и мошенничестве спокойно разъяснил читателю, в чем эти советские ученые ошибались. Налицо политика двойных стандартов: одним можно выступать с ненаучными обвинениями других, а этим другим – нельзя, поскольку будет противоречить научной этике.

Если по существу, то почему я должен верить мнению о работе О. Б. Лепешинской физика А. И. Китайгородского (с. 116), сказавшего: «Все мы нисколько не сомневались, что речь идет о неряшливых опытах, выдаваемых за великое открытие». В это «мы», очевидно, не входили профессионалы биологи, которые нашли опыты О. Б. Лепешинской убедительными. А среди них было много выдающихся и уважаемых мной ученых. Из нашего повествования следует, что даже критики О. Б. Лепешинской сомневались не в самих опытах, которые она провела, но в том, как она интерпретировала результаты этих опытов.

Если считать, что А. И. Китайгородский, выражавший мнение определенной группы ученых, прав в своей оценке О. Б. Лепешинской, то данные выше определения однозначно обличают ее как лжеученого. Если же встать на точку зрения советских биологов, выступивших в защиту О. Б. Лепешинской против недобросовестной критики тринадцати, то Ольга Борисовна, согласно этим же определениям, является нормальным советским ученым, ошибки которой имели на тот момент объективный характер. Следуя М. В. Волькенштейну (1975), мы должны сказать, что «такие ошибки не относятся к лженауке».

Аналогичное мнение было высказано советским физиком А. Б. Мигдалом (1982): «Нужно ли считать лженаучными работы, основанные на предположениях, которые, как выясняется потом в результате исследований оказываются неверными? Разумеется, не нужно. Подтверждение предположений – не единственный критерий научной ценности работы. И отрицательный результат дает важную информацию – исключается одна из возможностей». Работа О. Б. Лепешинской является показательным примером данного положения советского физика.

А. Б. Мигдал предложил следующее определение: «Лженаука – это попытка доказать утверждение, пользуясь ненаучными методами, прежде всего выводя заключение из неповторяемого неоднозначного эксперимента или делая предположения, противоречащие хорошо установленным фактам». Это определение в сравнении с вышеприведенными дает хороший критерий для отграничения науки от лженауки. Работа О. Б. Лепешинской с точки зрения данного определения является научной. В то же время оценка ее работы, данная А. И. Китайгородским (1973), равно как и его оценка работ Г. М. Бошьяна и Т. Д. Лысенко не является научной. Следовательно, главу «Лжебиология» в книге А. И. Китайгородского «Реникса» следует считать лженаучной с точки зрения определения А. Мигдала. В равной мере лженаучными с этих позиций будут две разбираемые здесь книги проф. В. Н. Сойфера (1998, 2002).

Из нашего изложения понятна защищаемая здесь точка зрения. То, что у нас сейчас называют лженаучными теориями, имея в виду работы Т. Д. Лысенко, О. Б. Лепешинской, Г. М. Бошьяна и других авторов, на самом деле являлись натурфилософскими представлениями, не получивших в то время положительного или отрицательного научного разрешения. Является ли натурфилософская книга Лепешинской и аналогичные книги других авторов сугубо феноменом советской науки. Конечно, нет. Мы уже говорили о книге Эндерляйна Bakteriencyclogenie (Enderlein, 1925), которую, ввиду ее натурфилософской направленности, отказалась обсуждать Клинбергер-Нобель (Klienberger-Nobel, 1951, р. 93), но которая через много-много лет пережила свое второе рождение. Это надо понимать так, что натурфилософские идеи, с которыми выступал Эндерляйн, получили некоторое подтверждение в достижениях современной науки.

В этой книге мы рассказали о советских биологах, объявленных бездоказательно лжеучеными. Кем же были эти ученые. Оказывается большинство из них представляло отраслевую науку. Получается, что академическая наука выступала в советское время против отраслевой науки, обвиняя последнюю в поддержке лженаучных воззрений. На чем академическая наука основывала свои обвинения. Об этом сказали 10 ленинградских биологов, которые в 1939 г. пожаловались А. А. Жданову на то, что Лысенко занимает ошибочные, лженаучные позиции в вопросах наследственности. Мы уже говорили об этом. В числе прочего ученые обратили внимание на «несовместимость лысенковских идей с дарвинизмом и международным консенсусом (выделено нами) в генетике» (Кременцов, 1997).

Вот и ответ на недоуменный вопрос С. Э. Шноля (2010) – почему так мало наших имен мы видим в перечне первооткрывателей мировой науки. Причина проста. Все, что не соответствовало западно-европейской науке безжалостно выпалывалось из советской науки. Это в самой академической науке. Но есть отраслевая наука, в которой ученые добивались успеха именно потому, что не оглядывались на западные авторитеты, копируя результаты их работ. И будучи признанными учеными в своей области, они свободно высказывались по разным вопросам науки, не боясь прослыть невеждами. Их уже на так просто было заставить молчать под предлогом того, что они нарушают сложившийся международный консенсус. Приходилось обращаться за помощью в высокие инстанции.

В 1939 г. там знали о призыве Сталина не «быть рабами научных традиций», «иметь смелость решительно их ломать, если они становятся устарелыми, и превращаются в тормоз для движения вперед». Этот призыв Сталина «создавать новые традиции, новые нормы и новые установки» прозвучал как раз годом раньше, в 1938 г. Поэтому высокие инстанции, в отличие от ситуации конца 1920-х гг. – времени борьбы с ламаркистами, не могли приструнить ученых, покусившихся на международный научный консенсус. В результате мы смогли буквально в последние годы перед войной создать оружие победы, а после войны сделать рывок во многих других областях, в том числе выйти первыми в космос.

Научная судьба Лысенко, Лепешинской и других биологов представляет собой наглядный пример трагических последствий борьбы за научный консенсус. Эта борьба, поощряемая, а то и направляемая политиками, обернулась тяжелыми и ненужными потерями как для самих ученых, так и для советской науки в целом. В этом есть доля вины и самих ученых. Почему они так упорно боролись и продолжают бороться за научный консенсус с западной наукой, обрекая тем самым отечественную науку на роль, вечно догоняющей? Поскольку здесь многое замешено на политике, то у меня нет однозначного и удовлетворительного во всех отношениях ответа на этот вопрос. А он является важнейшим для дела нашего успешного научного строительства. В то же время я уверен, что устранить помехи свободному развитию научного творчества по силам нашим ученым.